- Я, Вася, одета, - обиделась она. - Возьми глаза в руки.
- А шары чего развесила?
- Для кого шары, а для кого - бюст. Бюст нынче в моде. В Европе он символ открытости.
- В Европе не был.
- Оно и заметно.
- А ты, выходит, была?
- Не была, так буду. А пока внимательно слежу за состоянием парижских умов. Прячут то, чего стыдятся. Мне, в отличие от некоторых, стыдиться нечего.
- А мне, значит, есть?
- Ты, Вася, как всякий доморощенный патриот, привык к лохмотьям развитого социализма и недоразвитой демократии, а потому не замечаешь своего позора. В таком затрапезье, мой милый, рассчитывать на приглашение в приличное общество не приходится.
- Лучше в нашем холодильнике разберись. Жрать нечего, а она выкатила шары на набережную Сены. Берите, господа, и пользуйтесь!
- Эх, ты... - жена задумалась, подыскивая уместные случаю слова и выражения. - Чмо на палочке! Жить в обществе и быть свободным от общества не удавалось даже классикам марксизма-ленинизма. Пора бы, кажется, уяснить прописные философские истины. Оглянись, как изменился мир. Одни страны освободились от условностей, другие - на пути к освобождению. А мне, с какой стати, корчить из себя недотрогу, как Северная Корея или Куба? Грудью дорогу проложим себе. Это, Вася. Не пустые слова, а принципиальная установка умных женщин. Не от хорошей жизни уходят они от мужей в политику. И хотя, пока ещё формально, числюсь за тобой, личность я суверенная и, без подсказок со стороны, сумею распорядиться своим телом. Так что, Вася, ты мне больше не указ, а потому руки старайся держать вдоль, а не поперёк. Хотеть не вредно, да накладно. На бедность не подаю - самой не хватает. И запомни, коли не дурак: с такими манерами тебя не примут в общеевропейский дом даже швейцаром.
ЖЕРТВА
- Ты наглец и делаешь мне больно.
- Это не наглость, а страсть.
- Послушай, ты... со своей страстью. Оставьте меня в покое или я закричу.
- Кричите на здоровье, никого это не взволнует. Всем известно, что крик женщины бывает двух родов: от плохого или от хорошего. Когда плохо, требуется помощь, а кто из нынешних мужчин, кроме меня, добровольно взвалит на себя такую обузу? А когда хорошо, сами понимаете, третий лишний.
- Не дыши мне в лицо, "спаситель"...
- Тогда оборачивайтесь.
- За кого ты меня принимаешь!
- Не кажется ли вам, что вы требуете слишком много, а я ведь стараюсь не для себя одного.
- Интересно, для кого ещё?
- Догадайтесь.
- Больше мне делать нечего... Ой!
- Извините за неудобство. Но видите сами в каких условиях приходится...
- Извиняться следовало, когда заваривал эту канитель, а сейчас кончай и проваливай.
- Разве я не к тому же стремлюсь? Но вы мне мешаете своей неустойчивостью. Уф, кажется...
- Наконец-то.
- Надеюсь, вы не понесли никакого заметного ущерба?
- Зато сколько угодно незаметного, в особенности, если подзалечу или подхвачу какую-нибудь гадость.
- Всегда к вашим услугам.
- Болван, изнасиловать толком не умеет.
Но тот, к кому это относилось, был уже далеко: телом - от места события, мыслью - от той, которая столь удачно разыграла из себя жертву насилия, что даже он, опытный насильник, в это поверил.