КТО ВЕДЁТ ПОД УЗДЦЫ СВОЮ ЛОШАДЬ, ТОМУ ИДТИ ПЕШКОМ ОДНО УДОВОЛЬСТВИЕ
С родителями сладилось легко. Такой легкости, а, точнее сказать, легкомыслию, не послужила предупреждением их собственная молодость, грехи которой можно было отмолить, оберегая от них детей. Но, опережая логику, цепко держатся, как за щепку в океане, за иллюзию спокойствия, выражающуюся в кратком афоризме: наш ребенок не может быть плохим.
Даже, когда выяснилось, что соученицу Агнесс и Элеоноры, некую Эмилию, несколько месяцев каждодневно насиловали пятнадцатилетние одногодки из соседнего колледжа, мать девушки, во всем признавшейся, отказалась верить "навету", тогда как родители насильников, упирая на то, что обиженная сама назначала свидания, требовали наказания совратительницы.
А коль скоро заинтересованные лица старательно обходят лично касающиеся проблемы, какой смысл рассказчику выставлять нравственные оценки? Да и пенять на то, что голос пола заглушает все другие мысли, не в последнюю очередь, самые благородные, не означало бы плевать против ветра, поднятого природой? А посему моралисту уготовано неудовольствие персонажей, уверенных, что лучше автора разберутся в собственных проблемах, и ропота читателей, жаждущих острых ощущений, а не тягомотины моральных изысков.
Обещанное Ренатой не оказалось пустой похвальбой. А нетерпение девушек, открыто не проявляемое, но, безусловно, заметное опытной своднице, хотя и успокаивало, но не настолько, чтобы пустить задуманное на самотёк. Не только за ошибку, за мельчайший недосмотр, пришлось бы заплатить слишком высокую цену. А посему сочла необходимым предварить ожидаемое действо "материнским" внушением.
- Запомните, - произнесла она тоном учительницы, подготовляющих первоклашек к следующему уроку, - вы уже не прежние новички, которых удивляет услышанное и пугает увиденное. Вы теперь в "деле", и было бы верхом глупости не смотреть смело в лицо реальности.
- В каком деле? - встрепенулась Элеонора. - И что это за манера превращать удовольствие в "дела"? Мы никому ничем не обязаны, и если возникнет нечто, нам неприятное, не говоря уже о противном, мы ни на мгновение не позволим превращать нас в игрушки чьей-то похоти.
Рената и Агнесс уставились на неё с удивлением, как если бы заговорила немая. Даже ко всему привычная Рената на мгновение утратила дар речи, тогда, как Агнесс решила, что ослышалась. Но Рената опомнилась и, как дважды два, доказала строптивице, что "бунт на корабле", на котором они не матросы, а гости, обречён на поражение. С теми, кто стоит на капитанском мостике шутить себе дороже. А потому самое время Элеоноре забыть о сказанном, а слушательницам - об услышанном. Так, неожиданная, даже для самой виновницы переполоха, ретирада была превращена в шутку.
И Рената, решительно взяв под руку девушек, ввела их в зал, где музыка света и свет музыки слились воедино, и в такт с каждой ноткой, ими услышанной, бились сердца, предвкушая необычное в уже знакомом, а в знакомом - необычное. Так что ощущение тревоги, едва зародившись, испарилось, как бывает всегда, когда ожидаемое банальное приземление вдруг оборачивается неожиданным взлётом.
Глаза мужчин устремились на трёх нимф, движущихся им навстречу. Хотя всё было рассчитано до мелочей, неизбежные отклонения придавали некую новизну смущению девушек, и восторгу взбудораженных самцов. И тем, и другим неосознанно захотелось разбавить терпкую предосудительность происходящего, чем-то изначально наивным и чистым, для одних - ещё не утерянным, а для других - ещё незабытым. Но ощущения оказались столь коротки, что остались незамеченными теми, кто их испытывал.
Вопреки ожиданию Агнесс, в новом для них окружении Джузеппе и его друзей не оказалось. Но знакомые слова и привычные действия означали, что и в новых обстоятельствах, отводимая им роль, всего лишь повторение пройденного, уже осознанного и принятого. Они легко дали себя увлечь, ощутив нечто, похожее на ревность по отношению друг к другу, как только начинало казаться, будто подругам, а не ей, отдаёт предпочтение толпа поклонников.
Их повели к столикам с яствами, среди коих красовались такие же гордые, как гостьи, шампанские бутылки, с каруселью вокруг из более мелких по виду, но не менее значительных по содержанию, собратьев по стекольному заводу, и совсем уж незаметные, но милые букетики сирени с еще нераскрывшимися чашечками, как будто ждущими той минуты, когда смогут обратить на себя внимание почтеннейшей публики.
Зал этот был как бы главной сценой, откуда расходились комнаты-лучи в закулисье, а посредине одной из них, самой ближней, стоял ломберный столики с несколькими неразорванными карточными батареями, бросающими своими яркими боками почти судьбоносный вызов тем, кто к ним прикоснётся.
Сначала гостьи танцевали, но не с кем-то одним, а с несколькими сразу. Обычный приём, когда над ухом слипшейся пары раздавался хлопок, и кавалер безропотно переуступал партнершу, а тот, в свою очередь, следующему.
Обещанного Ренатой разговора с умными мужчинами не получалось. Ведущие жадно смотрели на ведомых, раздевая их мысленно, и, кажется, ничто другое не занимало, кроме как превратить воображаемое в действительное. С последними звуками увертюры, означающими переход в главное действо, мужчины подводили девушек к столу, предлагая полакомиться, а сами, открыв шампанское и пригубив бокалы, уходили к столикам для карт, стало понятно, что происходящее не просто способ повеселиться и пображничать, а несет в себе какой-то тайный умысел, уяснить который невозможно без объяснений. Их-то и потребовала Агнесс у Ренаты.
- Изволь, - ухмыльнулась Рената, осознав, что увильнуть от ответа не удастся. - Так или иначе, вы бы сообразили и без меня. Но раз не терпится, то, значит, теплится. Эти господа, орудующие картами, играют столь увлеченно, потому что ставкой в игре являемся мы.
- Мы? - не сговариваясь, вопросили Агнесс и Элеонора. - То есть как?
- О, вижу, вы стали сообщницами, - Рената не сумела скрыть раздражения. - А, между тем, всё более, чем обыкновенно. Игра идет за право на наши тела. И победителю достанется право выбора. Таковы условия игры, а нам не остаётся ничего другого, как подыгрывать.
- Но это же возмутительно! - снова в один голос заявили Агнесс и Элеонора.
- Удивляюсь вам, девочки, - не без иронии произнесла Рената. - Вам устроили испытание. Вы его выдержали. Стало быть, никаких причин разыгрывать целомудрие. Да и плата за страх стоит принципов, внушенных вам воспитанием. Помнится, мы уже говорили об этом. Потому не вижу смысла повторяться. Но утешьтесь, выйдя отсюда, снова становитесь свободными.
- А где Джузеппе? - не удержалась Агнесс.
- Не беспокойся, никуда он не делся. Думаю, ему будет приятно, что ты им интересуешься.
- Никакого особого интереса у меня нет. Я спросила просто так.
- Значит, ничего не передавать?
- Как хочешь.
Хотя девушки отнюдь не бедствовали на родительских харчах, но высокая оценка в глазах мужчин и получаемое при этом физическое удовлетворение, к тому же щедро оплаченное, было для них внове. Одно дело знать, что живешь в семье богачей, и совсем другое - чувствовать себя лично богатой. Это кружило юные головы. Одна мысль, что можешь многое себе позволить, слаще самого дорогого подарка, преподнесённого родителями.
К тому же совратители, хитроумно навязав партнёршам рабство в сексе, устроили так, что, удовлетворившись, добродушно превращались в покорных исполнителей их желаний. Изображая эту перемену столь искусно, что дамы / пора называть вещи своими именами /, упиваясь призрачной властью и откровенной лестью, не стали затрудняться осмыслением происходящего.
Но рабство, пусть и ограниченное во времени, оставляет свой след в сознании выдержавших искус, и, нечувствительно для них, превращает в классических вымогательниц, бесцеремонно повышающих цену за страсть: сиюминутную, но тем дороже оцениваемую. Кто выиграет в этом единоборстве страстей и выгоды? Об этом не задумывались. Неосознанное будущее не тревожило, а настоящее не оставляло "рабыням" времени для размышлений. "Рабовладельцы" куда расчётливей и, даже не зная цены покупки, не сомневаются, что смогут за неё расплатиться.
Впрочем, ни услышанное от Ренаты, ни предстоящее действо, спокойствия Агнесс не добавляло. В отличие от плавающей в блаженстве Элеоноры, её не покидала тревога, поскольку разоблачительные записи Андреа, вопреки обещанию, к ней так и не попали, а, на её ненастойчивое недоумение, Рената, несомая общим потоком происходящего, беспечно отмахивалась: "Потом, потом"!
Эта обеспокоенность давала повод думать об Джузеппе даже в объятиях какого-то Симоне, в страстном шёпоте, старавшегося донести до её сознания, что она - самый дорогой карточный приз, из всех, когда-либо ему достававшихся. Возможно, столь лестное признание, отвлекло бы Агнесс, будь оно произнесено кем-то другим. Но тяжкий груз неуверенности и сомнений, некстати на неё свалившийся вкупе с неприятным партнёром, не позволял окунуться в счастливое забытьё.
Странное исчезновение Джузеппе, мысль о возможном его сговоре с Андреа, постоянно удерживаемая в запасниках памяти, заглушаемой вздохами старательного Симоне, замещалось сценами, куда более волнующими. Вместо Симоне, нерастраченное воображение рисовало ей Джузеппе, правда, отстранённого и, как бы, её не узнающего. Это не мешало восприимчивому телу, откликаться на воображаемое, не замечая, что реальный Симоне, воспринимает её отзывчивость на свой счёт.
Нечто похожее наблюдалось в её отношении к Сильвано. Она предпочла бы забыть о нём, но в череде размышлений, в её переменчивом сознании Сильвано и Андреа слились в один образ, вызывающий досаду за неслучившееся. Предложение Андреа выкупить телом порочащие её свидетельства, не могли быть восприняты с первоначала иначе, чем это произошло. Но по мере торга, всё более её увлекающего, ей казалось...
Впрочем, тогда, возможно, только казалось, но позже поняла, не будь Андреа мямлей, а прибегни к принуждению, её не хватило бы даже на притворство. Мужчины, хоть и строят из себя умников, перестают соображать именно тогда, когда смекалкой и находчивостью могут добиться цели, кажущейся недостижимой.
Несложно представить удивление Симоне, доведись узнать об оценке своих усилий, выставленных ему партнёршей. Увы, Агнесс была права: мужчины глупы, ибо не только не способны добыть желаемое, находясь в шаге от цели, но и вовремя почувствовать себя лишними.
Пустота неудовлетворённости не заполняется подобием Симоне и Сильвано. А те, кто мог бы её заполнить, оказываются доступными только воображению. От реальности никуда не деться. Отсюда и напрашивающееся сравнение двух купюр одного и того же достоинства, но разной ценности. А раз так, следует признать издержки неизбежным злом, и не волокитить сознание проторенной дорогой неудач. Ничего не подозревающий Симоне, вошёл в её лексикон по определению мужских достоинств со своим именем, все буквы которого строчные. С этих пор словечко "симоне" означало в её устах высшую степень отвращения. Это относилось и к Сильвано... Бедняга, ничего не забыл, но виноват ли он, что Агнесс ничего не помнила?
Наконец, Симоне оставил её в покое. Он был по-своему мил и щедр и, наверное, ничем не хуже других, но Агнесс его просто не замечала. Чуть позднее, она сделала важное для себя наблюдение: женщина может отдаваться мужчине, не ощущая его присутствия. А поделившись своим открытием с Ренатой, услыхала: "Выйдешь замуж, поймешь, что это один из способов сохранить мир в семье".
В положении, в котором оказалась, многое приходилось пересматривать и переоценивать. Что из того, что во мнении тех, кому отдавалась, она - проститутка. Главное, её собственное понимание своего предназначения. Ведь деньги, ею получаемые, не делают её торговкой любовью, а, скорее, жрицей. Разумеется, зависит это не столько от неё, сколько от тех, кто склонялся над нею. Но только Джузеппе вручила бы ключи от ларчика своих чувств. Что же до Андреа, тот сам себе показал фигу. Если уж сделал гнусность, доводи её до логического конца. Женщина должная ощущать, что мужчина уверен в своём на неё праве. Сопротивление, вызванное желанием возбудить, как раз и рассчитано на мужскую догадливость. Непонятливый или недогадливый пусть ищет нужное ему в другом месте.
Возвращаясь домой, Анесс столкнулась в дверях с отцом, уходившим по своим делам. Похоже, ему даже в голову не пришло поинтересоваться, где Агнесс провела ночь. Чмокнув дочь в щеку, он устремился к выходу, но, что-то вспомнив, вернулся.
- Радость моя, - расплылся он в свежей, как само утро улыбке, - я нашел тебе жениха.
- А я-то думала, что займусь этим сама. Кто же он?
- Об этом после. Всю оставшуюся жизнь будешь меня благодарить.
Мать поглядела на нее вопросительно, но промолчала, хотя выбор отца был ей наверняка известен.