По причинам, говорить о которых в данном конкретном случае нет надобности, мне пришлось занялся несколько более углублённым, чем обычно, перечтением Чехова. Занятие, уверяю вас, увлекательное, хотя бы потому, что находишь то, чего не искал.
А не искал я у Чехова стихов, поскольку давным-давно прочитал в статье известного писателя, опровергавшего, что прозаики, обыкновенно в начале своего творческого пути, пишут стихи. И в качестве примера приводил Антона Павловича. С этой уверенностью я жил и, прямо скажу, не ощущал никакого дискомфорта.
И вдруг, из письма самого Чехова, узнаю, что одно стихотворение он всё же написал. Порывшись в книгах, узнаю, что, во-первых, стихотворение это называется "Басня", во вторых, что, будучи первым, отнюдь не оказалось последним, в третьих, что все они к печати не предназначались, в четвёртых, были опубликованы ещё при жизни писателя в сборнике "Сказки Мельпомены" /1883 /.
Как на мой "хлопский розум" / надеюсь, переводить с украинского нет надобности /, он в чём-то, бессознательно, предвосхитил сатириконцев, то есть поэтов - авторов журнала "Сатирикон", редактором которого был Аркадий Аверченко. Приведу только одно четверостишие:
Пила лошадь сапоги.
Протянула ноги.
Поскакали утюги
В царские чертоги.
Я обратил внимание на упомянутую "Басню", только потому, что попалась прежде других. И на первые её строчки "ехали однажды через мост жирные китайцы", приписал свои. А поскольку скромностью Антона Павловича не отличаюсь, не стал их прятать.
Ехали однажды
Через мост
Жирные китайцы,
А известный Яша-Постник
Жрал чужие яйцы.
Был тот Яша
Крутой парень,
Круче не бывает,
Но себе на пропитанье
С трудом добывает.
А поскольку ест он много
Всякого гарнира,
То гармония примера
Всех нас полонила.
Стал он видным яйцеедом,
И о нём писали,
Будто Яшин секрет ведом,
Но не разглашаем.
В подражанье яйцееду,
Варим, жарим яйцы:
Вдруг к нам явятся к обеду
Жирные китайцы.
Не подумайте обо мне ничего такого, чего бы вы не хотели, чтобы думали о вас. В простоте душевной, случается излиться пасквилем на самого себя с такой жаждой обучить дурака нравственным основам общежития, что готов отвести себя за шиворот в ближайшее полицейское отделение. Потом, конечно, просыпаешься и осознаешь, так ведь суду не объяснишь, происходящую в моем сознании эволюцию. Так и живешь с пониманием того, что у Чехова, за что ни возьмись, можно продолжить, не скажу с выгодой для себя, хотя это имеет место быть, но, главное, в том, что не замечено другими. Мы с Чеховым, как ни странно, поняли друг друга, тогда, как из моих современников, никого не нашлось, хотя бы отдаленно его напоминающего.