Приходится начинать с сумеречного, хотя кладбище, в осенней своей печали, не взывает к оставшимся с суровым предупреждением о тщетности бытия, а как бы примиряет с неизбежным. Пока ты ЗДЕСЬ, держишься за тонкую ниточку надежды, и только ТАМ понимаешь, что твои страхи были напрасны, и с чувством юмора, в котором никто прежде тебя не подозревал, начинаешь воспринимать прошедшее, а желание, казалось бы, столь естественное, о том, чтобы начать всё сначала, даже не приходит тебе в голову.
Знать бы это женщине, пришедшей на свидание с тобой. Вырвавшись на недолгое время из привычной житейской суеты в этот оазис тишины и спокойствия, она всё ещё не может приноровить свои действия, не оставленные за оградой, с неписаными правилами здешних мест. Она всё ещё суетится, достаёт из сумочки зеркальце и губную помаду, но, передумав, возвращает туда же, потом носовым платком, утирает невидимые миру слёзы и громко сморкается. Ей лет под сорок, но сохранение былой красоты, такое же неотъемлемое занятие, как беспокойство о банковских счетах. Она суетлива, более обычного, потому, что ощущает чувство вины, ей самой непонятное. Прежнее желание придти и помолчать, сменяется скороговоркой, цель которой не быть услышанной, она никогда к этому не стремилась, а отвлечение от собственных мыслей.
ЖЕНЩИНА. Здравствуй, дорогой, любимый, незабываемый! Видишь, я всё-таки пришла, чтобы доказать несправедливость твоего пророчества, что никогда не приду на твою могилку. / Утирает глаза платком /. Милый, дорогой, незабвенный. Кто бы мог подумать, что после стольких счастливых для нас лет, мы расстались без всякой надежды на новую встречу. Как могло случиться такое с нами? Уверенные в своём счастье, даже предположить не могли, что когда-нибудь оно закончится. /Всхлипывает /. Будущее казалось несокрушимым, хотя бы потому, что верили в него на много лет вперёд. В дни нашего рождения и нашего венчания, ставших для нас праздничными, мы знали, как будем их встречать через год, через пять лет, десять... Да что там: всегда! Поездки за границу, встречи с друзьями и просто знакомыми, планировали так уверенно, как будто должны были происходить с сегодня на завтра.
ГОЛОС. Помолчи!
ЖЕНЩИНА / испуганно /. Что? Неужели померещилось? Нервы, нервы, это всё нервы виноваты. С тех пор, как ты ушёл, я превратилась в сплошной нерв, и успокаивает меня лишь мысль, что ТАМ, если о ком-то у тебя есть возможность и желание вспоминать, то обо мне. Не ухмыляйся, пожалуйста, я не так наивна, чтобы не понимать, женское присутствие и ТАМ тебе обеспечено. Но ведь они - тени, а я - живая, плоть от плоти, кровь с молоком... возможно, прокисшим. Но это тайна, известная только тебе, а ты не из болтливых. К тому же, ТАМ, где ты сейчас, у меня, наверняка, нет соперниц.
ГОЛОС. Помолчи!
ЖЕНЩИНА. Опять! / Вскакивает в испуге, оглядывается /. Так можно с ума сойти. Проклятое одиночество. Мужчинам этого не понять. Им одиночество не грозит.
ГОЛОС. Дура!
ЖЕНЩИНА. Что-о! Кто это сказал? Повтори... Впрочем, повторять не надо. / Крестится /. Это галлюцинации. И прежде не давали мне покоя, а после твоей... твоего ухода... А что делать? Жизнь берёт своё с беспощадностью грабителя на большой дороге. Забрала у меня тебя. Теперь забирает годы, чего при нашей с тобой жизни, не замечала.
ГОЛОС. Так и не угомонилась.
ЖЕНЩИНА / оглядываясь /. Ничего не понимаю.
ГОЛОС. А когда ты понимала хоть что-то?
ЖЕНЩИНА. Вот оно что! Теперь узнала. Как это я не догадалась сразу, что и ТАМ не образумишься, и сделаешь всё возможное, чтобы свести мои желания к максимуму, а возможности - к минимуму. Эгоизм так и прёт, хотя там, где ты сейчас и одному тесно. Господи, какая я наивная. Думала, что теперь уж точно оставишь меня в покое, и мы, если и не останемся друзьями, то, по крайней мере, будем общаться, как хорошие знакомые, друг другу ничем не обязанные, а, значит, ничто не сможет помешать радости общения, недоступной, когда ты был ЗДЕСЬ.
ГОЛОС. Да замолчишь ты, наконец?
ЖЕНЩИНА. Замолчать? А разве я не молчала всю жизнь, когда мы были вместе? И теперь хочешь помешать мне выговориться. А как же иначе: первый парень на деревне, решившись любой ценой попасть в город. Помнится, именно это я и пыталась сама себе втолковать. А ты скрутил меня и не отпускал. А когда смял мою волю и тело, предчувствия, меня не отпускавшие, сбылись самым жестоким образом. Но хватит! Я сыта по горло. Теперь ты не сможешь мне помешать, делать, что хочу, и уж, тем более, говорить.
ГОЛОС. Интересно, до чего ты договоришься?
ЖЕНЩИНА. Наконец-то, стал проявлять ко мне интерес. Правда, несколько поздновато. Ты не находишь?
ГОЛОС. Ничуть. Да у тебя, собственно, нет выбора.
ЖЕНЩИНА. Это ещё почему?
ГОЛОС. А ты не догадываешься?
ЖЕНЩИНА. Нет, и не намерена это делать. Догадки я предоставляю другим.
ГОЛОС. Интересно, кому?
ЖЕНЩИНА. Всем желающим. И не в последнюю очередь твоим любовницам.
ГОЛОС. Вот как?
ЖЕНЩИНА. Не притворяйся удивлённым. Ты ведь знаешь, я никогда не преувеличиваю свои несчастья, зато преуменьшаю чаще, чем следовало. Иначе, как бы я могла мириться с их существованием? А уж с их привычками, и говорить не приходится. Я знала их поименно. В те редкие ночные минуты, когда ты не лежал спиной ко мне, я узнавала по твоему поведению, что ты, обладая мной, думал о новой своей пассии, ибо то, что ты делал с ней, отдаваясь не только телом, но и душой, со мной повторял автоматически, но я радовалась и этой малости. Да ты и не особенно скрывал свои похождения, намекая на них, как бы в шутку, а я, зная, что это серьёзно, притворялась, будто у меня всё в порядке с чувством юмора, хотя никаких других чувств, кроме ненависти, не ощущала. А ты всё повторял и повторял, набившую оскомину шутку, что хотел бы умереть на молодой, свежей и крепкой груди где-нибудь в районе Канарских островов. А умер, дорогой мой шутник, на моей, может быть, не самой лучшей из тех, что у тебя были, но ничуть не хуже тех, до которых ты не добрался. Так что, моя грудь до сих пор сохраняет следы твоего последнего вздоха. Но раз так уж случилось, и было бы большой несправедливостью с твоей стороны сожалеть об этом. / Подносит платок к глазам /.
ГОЛОС. Уф, и здесь нет спасения.
ЖЕНЩИНА. Да, я виновата, что не уберегла тебя от глупостей, совершаемых на каждом шагу. Но что я могла противопоставить твоему волчьему аппетиту к жизни? А ты не помог мне в этом. Вместо тихого и мирного существования возле меня, гусарское стремление откусить то, что недоступно, и попробовать всё, что опасно.
ГОЛОС. О, Господи, когда всё это закончится?
ЖЕНЩИНА. Не бурчи, не бурчи, дорогой, кому, как не тебе известно, что я никогда не вру. И это вовсе не упрёк. Непостоянство мужчин, как и преданность женщин, не нами придуманы, а потому не следует возбухать и удивляться подтверждению этой простой истины.
ГОЛОС. Замолчи, наконец! Нет от тебя спасения. Ушел бы, но куда? Глубже, не получится. А дальше... лучше бы ушла ты.
ЖЕНЩИНА. Нашел время шутить. Впрочем, беззаботная жизнь, какую ведешь, вполне к этому располагает. А у меня забот невпроворот. Ты ушел так неожиданно, что я просто не успела подготовиться к такому событию. Ты всегда меня озадачивал неожиданностью своих поступков, но на сей раз превзошёл самого себя. Казалось бы, при жизни ты уходил так часто, что могла бы, кажется, привыкнуть. Но с тобой, баламутом, предвидеть будущее можно было только тогда, когда становилось прошлым. А я была молода и легкомысленна. И ты бы мог... Скажу жестче, просто обязан был предусмотреть возможность случившегося, избавив меня от многих тягот вдовьей жизни.
ГОЛОС. У меня складывается впечатление, что можешь достать что угодно и кого угодно даже из-под земли.
ЖЕНЩИНА. А что делать, если ближе нет никого?
ГОЛОС. Чем дальше от тебя, тем спокойнее.
ЖЕНЩИНА. Прости, но беспокойство о твоем спокойствии, слава Богу, уже не моя обязанность. Ее было предостаточно, когда ты был здесь. Конечно, жизнь после смерти сокращает большие расстояния, но для меня даже эта хрупкая надежда недосягаема. Ты точно рассчитал, что сможешь на безопасном расстоянии изводить меня своими колкостями. Впрочем, я прощаю тебе свои измены, потому, что мне необходимо почувствовать хоть какую-нибудь возможность восполнить потери, понесенные при твоем участии, уверенностью, что ты что-то упустил, прежде, чем потерять все. Это не месть, ведь отомстив тебе, я бы сама утратила больше, чем мне хотелось, но это тебе наука, не отвергать то, что может пригодиться когда- нибудь, пусть даже в самом отдаленном будущем. А потому радуйся правде, которую тебе скажу: я потому выдерживаю чужие объятия, что они, кажутся мне твоими. Ты доволен? Молчишь? Меня это не удивляет. Ты никогда не был рыцарем, по крайней мере. в отношениях со мной. /Долгая пауза / Впрочем, твое молчаний меня не удивляет. Ты всегда был такой, по крайней мере, в отношениях со мной...
Приближающиеся шаги, такие тихие, словно кто-то боялся спугнуть тишину кладбища, заставили ее оглянуться. Что-то необъяснимое подняло и повело среди ненавязчивых, я бы даже сказал, скромных доказательств чьей-то уверенной и неумолимой силы, способной поразить податливое воображение, воспитанного в отрицании невидимого, но сущего... Но это уже другая история, а, значит, очень мало надежды, что получится ее воспроизвести.