Сцена оперного театра. Готовится рабочая репетиция оперы Верди "Риголетто", особенно суматошная перед началом очередного сезона.
Снуют рабочие сцены, движения которых на первый взгляд хаотичны и бессмысленны. Время о времени из-за кулис доносятся непонятные скрипы и стук молотка. В отличие от рабочих, певцы-артисты, постепенно появлявшиеся на сцене, выглядят то ли полусонными, то ли полуживыми. Во всяком случае, совершенно непригодными к творческой деятельности, но, похоже, ничего подобного от них и не ждут. Первыми появляются тенор Василий Шкуркин, исполняющий партию герцога, но предшествует ему песенка герцога "Сердце красавицы склонно к измене", и примадонна Алиса Толстолобикова, исполнительница партии Джильды. Формально их совместному появлению несложно найти объяснение в необходимости спеться, дабы соответствовать результату, от них ожидаемому режиссёром. Но как-то так получается, что творческому их сотрудничеству предшествует выяснение отношений столь запутанных, что разобраться в них не удаётся не им самим, ни активно принимающем в этом участие, коллективу. Такое положение волнует будущую Джильду, тогда как будущий герцог чувствует себя в нём, как волк, которому поручили стеречь овец, поскольку все привлекательные женщины оперного театра, не только среди поющих, но и балетных, однажды оказывались в его постели. Надо ли удивляться, что он явно доволен собой, и даже не пытается этого скрыть, чем вызывает неудовольствие и даже озлобление коллег. И хотя в театрах враждуют строго по половому признаку, прискорбные исключения никто не отменял. Поэтому его обращение к Алисе Толстолобиковой, было встречено, по меньшей мере, холодно, если не сказать враждебно.
ШКУРКИН. Тебе не кажется, что я сегодня в голосе?
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Ты мне не кажешься, Шкуркин, я вижу тебя насквозь.
ШКУРКИН. Но сегодня я звучу великолепно.
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Ты всегда звучишь. Точнее сказать, звучите вы оба, ты и Верди.
ШКУРКИН. Ты не любишь Верди?
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Я всех люблю, но Верди мне не нравится. И это ещё мягко сказано.
ШКУРКИН. Но почему?
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Потому что пора ему угомониться. Слишком назойлив. Уже два века только и слышишь: "Верди... Верди... Верди"... пора и честь знать.
ШКУРКИН. Ты серьёзно?
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Серьёзней не бывает.
ШКУРКИН. Но ведь...
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Можешь не продолжать. Наперёд знаю, что ты мне скажешь: его любит публика. Но ведь маэстро Верди следует подумать и об актёрах. Два века, из вечера в вечер, петь "сердце красавицы", нагрузка на психику исполнителя не самая щадящая. Рухнет под этой тяжестью, и сам не заметит.
ШКУРКИН. Но я пою с огромным удовольствием... и любовью.
ТОЛСТОЛОБИКОВА. От любви до ненависти один шаг.
ШКУРКИН. Ты судишь по себе?
ТОЛСТОЛЮБИКОВА. Я не судья. Но осуждаю некоторых легкомысленных верди, для которых мало одного сердца, а требуется всё разнообразие красавиц.
ШКУРКИН. Ну, ты уж слишком строга к нему. Некоторое легкомыслие даёт композитору стимул к творчеству. Конечно, легкомыслие, как таковое, достойно осуждения, но созданные им шедевры лучшее оправдание в глазах...
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Похоже, что эта твоя, с позволения сказать, теория распространяется на исполнителя?
ШКУРКИН. Исполнитель тоже своего рода творец.
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Кто бы в этом сомневался. Вы, теноры, как петухи в курятнике. Похлопаете крыльями, и куры тотчас сбегаются на зов.
ШКУРКИН. И что ты можешь предложить взамен?
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Не моя задача делать предложения.
ШКУРКИН. Намёк понял, но пойми и ты, я не могу дать женщине при живом муже всего, что она хочет.
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Зато взять у неё, при живом муже, все, что хочешь ты, никаких проблем.
ШКУРКИН. Но ты, как мне кажется, не торопишься от него уйти?
ТОЛСТОЛОБИКОВА. Потому что ты, как мне кажется, не торопишься меня об этом попросить.
Постепенно начинают собираться
на очередную репетицию артисты.
Парами и поодиночке они обмениваются послеотпускными впечатлениями.
РЕЖИССЁР. Итак, начинаем. / Невидимому аккомпаниатору/. Маэстро, вы готовы? Благодарю вас. Где Джильда? / Пауза /. Ямпольский, где госпожа Толстолобикова, наша замечательная Джильда?
ПОМРЕЖ / растерянно /. Только что была здесь.
РЕЖИССЁР. Я не спрашиваю, где была, а интересуюсь, где она сейчас? Верди на своём рабочем месте, аккомпаниатор держит руку на клавишах, режиссёр теряет накопленные за ночь мизансцены, а Джильды нет и неизвестно, возможно потому, что госпоже Толстолобиковой неизвестно, что бывает даже с известными сопрано, когда они срывают репетицию.
ПОМРЕЖ / растерянно /. Наверное, нигде.
РЕЖИССЁР / в истерике /. В таком случае, вы у меня запоёте!
Джильда появляется вместе с Риголетто, и, не давая режиссёру опомниться, поёт:
ДЖИЛЬДА. Джованна, я виновата...
ДЖОВАННА / поёт /. Не знаю, в чём?
ДЖИЛЬДА / поёт /. Скрыла, что юноша следовал за нами...
РЕЖИССЁР. Стоп! Стоп! Стоп! Вы сейчас не Толстолобикова, а Джильда, восемнадцатый век, значит, ваша голова набита романтикой, как бочка малосольными огурчиками. Напрягите воображение и представьте, что вам, как и веку, всего восемнадцать...
РИГОЛЕТТО / тихо, но так, чтобы слышали все, кроме режиссёра /. Плохая примета: с утра у него уже малосольненькие...
ГЕРЦОГ / тихо, но так, чтобы все слышали /. Непосильная сценическая задача.
РЕЖИССЁР. Слова "скрыла, что юноша следовал за нами", следует пропеть с волнением тоскующей о любви девушки. Вы признаётесь в этом не потому, что испытываете угрызения совести, а потому, что приятно вспомнить...
РИГОЛЕТТО / обращаясь к режиссёру, но имея в виду герцога /. Для этого, Максим Петрович, вам бы следовало позаботиться об исполнителе. Шкуркин давно позабыл, что такое юность и что такое девушка. Перед ним стараться, всё равно, что на лодке любви не плыть, а тащить её волоком.
ГЕРЦОГ / полон сарказма /. И это говорит муж моей бывшей жены! Впрочем, вам не остаётся ничего другого, как выдавать дохлую щуку за только что отловленную креветку. Чтобы представить мою партнёршу девушкой, я должен петь с закрытыми глазами, и потому всякий раз спотыкаюсь.
ДЖИДЬДА / поёт /. Уйдите прочь!
ГЕРЦОГ / поёт /. Уйти мне! В тот миг. Когда любовь мне сердце наполняет?
РИГОЛЕТТО / как бы про себя /. Ужасное лицемерие! Он не любил её и тогда, когда принадлежала ему. Он искал любую возможность, вплоть до уголовной, чтобы от неё избавиться, а когда я спас её, в нём пробудилось самолюбие... и зависть.
ГЕРЦОГ. Зависть?! Все слышали, я ему завидую? Если кому-то и завидую, так Верди. А то, что он, извините за выражение, подобрал то, что я бросил...
РЕЖИССЁР. Господа, не путайте быт с искусством. Мы друг о друге знаем всё, даже то, о чём каждый в отдельности не догадывается. А потому забудем о себе и вернёмся к великому маэстро. / Аккомпаниатору, сидящему в яме, а потому невидимому /. Продолжим, маэстро, с четвёртой цифры!
ГЕРЦОГ / поёт /. О, полюби меня дева прелестная, и мне завидовать будет весь мир.
РЕЖИССЁР / к Риголетто /. Кстати, Аркадий Васильевич, ваш ресторанный должок, как говорят компьютерщики, повис... Сделайте одолжение...
РИГОЛЕТТО. Непременно. За мной не заржавеет. К тому же я надеюсь, что это незначительное недоразумение не помешает нашему успешному сотрудничеству.
РЕЖИССЁР. Но, чтобы продолжить сотрудничество, следует убрать с его пути ненужные помехи. Вы стали забывчивы, особенно после того, как вас осчастливила наша уважаемая примадонна. / Джильде /. Продолжайте.
ДЖИЛЬДА /поёт /. "Огнём своих речей томит, чаруя. Ответ мечте моей в них нахожу я".
РЕЖИССЁР / Риголетто /. Что ты делал с ней ночью?
РИГОЛЕТТО / припоминая /. Кажется, ничего...
РЕЖИССЁР. Оно и видно, двигается, как сонная муха.
Риголетто что-то шепчем на ухо режиссёру.
Тот согласно кивает, как бы говоря, что следует предупреждать.
ГЕРЦОГ / напевает, выходя из роли /. "Люби меня, люби"!
ДЖИЛЬДА. Теперь заговорил том, о чём я всегда мечтала. Не поздно ли?
ГЕРЦОГ. Ты его любишь?
ДЖИЛЬДА / тихо /. Ненавижу.
ГЕРЦОГ / тихо /. Брось это старого маразматика и заживём по-новому. / Видя, что Риголетто подозрительно наблюдает, меняет тон. / Я отказываюсь петь с этой гусыней. Невозможно глядеть, как предпенсионная дама корчит из себя недотрогу.
Риголетто, потеряв самообладание, бросается на обидчика. Несколько человек из хора их разнимают.
ГЕРЦОГ. Я рад, что по ходу спектакля совращаю его дочь. Лучшего он от меня не заслужил.
РИГОЛЕТТО / саркастически /. Ещё следует разобраться, кто у кого. /Поёт /. "Ля-ра, ля-ра, ля-ра"!
РЕЖИССЁР / хлопая в ладоши /. Отлично, но сцену необходимо закрепить. Повторим ещё раз.
ГЕРЦОГ / тихо Джильде /. Как он мне надоел.
ДЖИЛЬДА / тихо Герцогу /. Ты о ком?
ГЕРЦОГ / тихо Джильде /. О режиссёре, о ком же ещё. Редкая бездарность, а всё туда же тянется, к Верди.
ДЖИЛЬДА / поёт /. "Теперь, когда ты знаешь всё, скажи своё мне имя".
РИГОЛЕТТО / громко размышляет /. О чём они все время шепчутся?
ГЕРЦОГ / поёт /. "Гвальтьер Мальде... студент я бедный"...
РИГОЛЕТТО. Не нравится мне всё это.
РЕЖИССЁР / неправильно понимая /. Почему же, весьма прилично. Не Ля Скала, но наши зрители там и не бывали.
РИГОЛЕТТО / Джильде /. Не подходи так близко к нему... На репетиции можно не стараться в полную силу.
ДЖИЛЬДА. То-то и оно, что ты никогда не стараешься в полную силу.
ГЕРЦОГ / поёт /. О, полюби меня дева прелестная и мне завидовать станет весь мир.