Сегодня, когда классические произведения всех жанров панически отступают под натиском видеотек и интернета, немногие открывали книгу известного француза Жан-Жака Руссо "Юлия или Новая Элоиза". А открыв случайно, тотчас захлопнут, дай Бог, чтобы от скуки, а не отвращения. Что им чужие нравы и чуждая мораль: все эти "не желай, не укради, не убий"? Однова живём, а запретов выше крыши.
Либералы саркастически поморщатся: у нас и своих "руссо" вагон и маленькая тележка. Избавиться бы, да кто возьмёт. Но даже наличие счёта в банке не отменяет духовную жажду. Общество потребления взращивает не только навозных жуков и "разгребателей грязи". Тем, кто не допущен к общественному пирогу, без Руссо не обойтись. В горячем стремлении помочь, мы выпускаем адаптированный / облегчённый и сокращённый / вариант великой книги, к тому же в современной интерпретации. Правомерность такого подхода может быть оспорена вечно брюзжащими интеллектуалами, но слишком благородна у издателя цель, чтобы он мог позволить себе пренебречь хотя бы малейшей возможностью для её достижения.
Итак, употребляя любимый зачин старинных авторов, мы начинаем...
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
К Елизавете Петровне
Спешу сообщить Вам, разлюбезнейшая Елизавета Петровна, что я похерил все сомнения. Бежать, бежать, бежать! Увидеть Вас и не полюбить, невозможно. А полюбив, не признаться в том, - ещё менее.
Вы, полагаю, не забыли, что в Вашем доме я появился по воле провидения, когда вы, повздорив с родителями, исчезли в неизвестном направлении. Я, тогда ещё желторотый лейтенант полиции, получил задание найти беглянку и доставить встревоженным родителям в том виде, в каком застану вас, живой или мёртвой, одетой или раздетой, честной или обесчещенной, покорной или строптивой, не отвлекаясь ни на какие другие цели и рассуждения.
Не умея работать вполсилы, я успешно выполнил поставленную передо мной задачу. К сожалению, слишком успешно... Ибо чем завершились эти старания для меня? Душевной сумятицей! Желанием уйти и не вернуться. Позабыть Вас... Вас! Как забывается сладкий сон сразу же после пробуждения. Ибо Ваша удивительная красота превратила заурядного полицейского функционера в поэта.
Я осознал главное: необходимо побороть себя, ибо нерешительность не может быть спутницей того, кому ваши родители и наше общество доверили спасение грешного тела и чистой души полуженщины-полуребёнка. И я в ответе не только перед ними, но и перед великим чувством любви, которое Вы успели во мне заронить за короткий срок нашего знакомства. Понимаю, было бы непоправимой, с моей стороны, глупостью пытаться согласовать благоразумие с приличиями, а потому не вижу иного, для нас обоих, выхода, как содержать Вас в заключении / закон един для всех и нарушать его непозволительно даже любящему / в попытке наставить Вас на путь истины. А это означает, что Вы должны довериться мне, как если бы я был для Вас близким, или ещё лучше сказать, родным человеком.
Ответ
Я знала, была уверена, что в жизни моей произойдёт нечто удивительное, необыкновенное. Откуда такая уверенность, сама не знаю, но это произошло, так что искать объяснение случившемуся, только даром терять время. Лучше ещё и ещё раз потратить его на чтение вашего письма. О, сколько горьких и счастливых слёз пролила я над ним в вынужденном своём одиночестве. Увлечённая потоком новых для меня чувств, даже не обратила внимание на то, что посланец, доставивший его, делал с моим телом. Господи, как всё это глупо и мелко по сравнению с радостью, наполняющей меня.
Да, я люблю Вас, как только может любить сердце, захваченное врасплох. Я хочу быть Вашей рабой, но при этом / слушайте! слушайте! / жить в невинности, ибо ни при каких обстоятельствах не соглашусь разменять радость интеллектуальных утех на тривиальную любовную канитель. Так примите же, друг мой, суетную власть надо мной, оставив мне только честь. Признайтесь, разве не такой Вы меня видели в своих волшебных снах? И разве не такой Вы хотели бы сохранить меня в своём сердце?
ПИСЬМО ВТОРОЕ
К Елизавете Петровне
Господи! Ты сотворил меня человеком, сделай так, чтобы я имел силы перенести всё то, что выпало на долю моей любимой.
Дорогая Елизавета Петровна! Я только что воротился из отпуска и мне сообщили / какое счастье, что вы не видели этих лиц / обо всём происшедшем. Им стала известна наша общая тайна. И это не только не удержало их от предосудительных намерений, но и способствовало преступным действиям. Какая ужасная несправедливость. Нас предали. Заманили в ловушку. И сделали это именно те, кого я считал своими коллегами и друзьями. Теперь они каются, утверждая, что выше их сил лицезреть красоту без того, чтобы не отдать ей, пускай и не совсем законную, дань своего восхищения.
Я их понимаю, но моего прощения они не дождутся. Полицейский! Ведь это нечто такое, что обязывает носителей столь почётного звания бороться с преступностью, а не совершать преступления. Но в том-то и суть, что они не видят в случившемся ничего, кроме святого обязательства мужчины по отношению к женщине. О, какое нелепое и страшное тщеславие! Сколько оно погубило судеб в прошлом и всё ещё продолжает совершать свое немилосердное дело. Но таковыми нас создал Бог: тупыми и немилосердными. Растоптать своими грязными сапогами две святые души для них проще, чем выпить бутылку мадеры. Неужели истории великой любви и великих любовников никого и ничему не научили?
Увы, нам неоткуда ждать ответов на эти вопросы. Но тому, перед чем пасует ум, гордо противостоят два любящих сердца. Мы должны верить в себя и укреплять бодрость духа чтением замечательной любовной литературы. Я сейчас читаю одновременно книги маркиза де Сада и очаровательную поэму Вольтера "Орлеанская девственница". То, что в прозе может показаться пошлостью, в поэзии гения переосмысливается, обретая новые краски и понятия... В этом я вижу прекрасное средство не думать о неблагодарности и даже подлости окружающего нас мира.
Ответ
Мой дорогой и любимый! Властитель моего сердца, надежда и радость моей души! По вашему совету я сейчас интересно и много занимаюсь самообразованием и думаю, что на этом пути кое-чего достигла. И немалую помощь в том оказывают мне мои сторожа. Они несколько грубоваты, не по чину нахальны, но что делать, условия моего существования, и обстоятельства, в которые они поставлены, не создают иной возможности общения мужчин и женщин, кроме тех, которыми они пользуются. Я пыталась протестовать, но товарки по камере объяснили мне, что отказываться от тех немногих радостей, без коих жизнь за решёткой была бы невыносимой, непозволительная оплошность. Вы как-то правильно заметили, что человеку ничто человеческое не чуждо. Особенно это ощущается в уединении, в котором оказалась в результате происков тех, кто пользуется любой возможностью изолировать меня от общей массы заключённых, дабы иметь возможность совершать по отношению ко мне противоправные действия без свидетелей. Но как устоять перед откровенным восторгом этих незакоплексованных молодых людей? Такое может позволить себе только бездушное существо, недостойное называться женщиной. Да и мои сокамерницы сочли бы меня кривлякой или чем-то ещё похуже. А потерять в их глазах авторитет, значило бы сделать мою жизнь в застенках невыносимой.
В общей камере с нашими "девственницами" не шибко поработаешь над собой. Они признают только один вид самообразования, тот, что свойствен, по определению великого Фрейда, личностям "амфигенно инвертированным", если я ничего не напутала, то есть таким, чей сексуальный интерес направлен на одинаковый с ними пол. Чтобы сохранить столь необходимые в тесном помещении мир и дружбу, приходится подчиняться общим правилам. Правила эти небезупречны, но изменять их не в наших с вами возможностях и силах. И, кстати сказать, при других правилах здешняя жизнь превратилась бы в ад.
Но всё равно, я чувствую себя, как между двух огней: с одной стороны - домогательства тех, кто меня окружает, превышающие пределы разрешённого нападения, с другой - тайные ожидания чего-то, пусть запретного, но сладостного, ограничивающего пределы необходимой самообороны. В моём ужасном положении не остаётся иного выхода, как прибегнуть к помощи того, кто довёл меня до нынешнего моего положения. Вы, только вы и никто, кроме вас, не сможет защитить меня от вас же. С другими я и сама управлюсь.
Кажется, письмо моё затянулось, а потому больше не стану докучать вам своими проблемами. Скажу лишь, что пришла к неутешительному выводу: тонкие рассуждения, наполняющие множество книг, ничему хорошему не служат, поскольку не способны выпестовать порядочного человека.
Замечание издателя
Здесь мы позволили себе опустить многое из дальнейшей переписки влюблённых. Не потому, что им нечего сказать друг другу и, следовательно, нам слушать. Просто однообразие той жизни, которую они вынуждены были вести в силу сложившихся для них неблагоприятных обстоятельств, не могло не сказаться на стиле и содержании писем. Новые краски и смысл переписка приобрела при выходе Елизаветы Петровны из заключения.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
К Елизавете Петровне
Сколь радостна и одновременно тяжела мысль о будущем. Сейчас, когда вы снова среди свободных и честных людей, оно представляется мне не таким устрашающим, но и не столь ясным, чтобы смело в него глядеть. Когда я посмел заикнуться перед начальством о нашем с вами браке, на меня поглядели так, словно я намерен изменить родине. Не мог же я им сказать, что вы и родина слились для меня в одно. Теперь у нас в отделении только и разговоров, что о воровской мафии, которая, посредством завлечения отдельных нестойких личностей из полицейской среды, пробирается в неё, дабы устроится уютно и надолго.
С горя я отправился в театр, потому что на личном опыте удостоверился, что нет целебнее источника при душевных травмах и нравственных муках, чем настоящее искусство. На сей раз давали пьесу неизвестного мне автора под названием "Звёзды в ночном небе". О проститутках, стремящихся к честной жизни, но всё более погружающихся в пучину оплаченного сладострастия. Глядя на сцену, я думал о вас и заливался слезами. Но не стыдился, поскольку и другие рыдали наперебой. Это единение сцены и зала показалось мне символическим.
Несмотря на состояние, в которое повергла меня пьеса и мастерство актёров, я сумел разглядеть, что театр был полон, партер и тёмные углы кипели от публики, а в ложах легко узнавались прототипы действующих лиц. Говоря коротко, из театра я вышел обновлённым. Считаю, что и вы должны пользоваться любым удобным случаем, дабы в меру сил и возможностей приобщить себя к высоким духовным ценностям.
ОТВЕТ
Никак не могу привыкнуть к свободе после столь долгого заключения. А ещё говорят, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. В математике может быть так оно и есть на самом деле, но в душевной жизни любая перестановка может оказаться, если, не приведи Господи, катастрофой, то неудобством, с которым тоже нелегко смириться.
Вчера, чтобы забыться, весь вечер просидела перед телевизором, как спящая красавица перед зеркалом. Чего только я в нём ни насмотрелась! Особенно поразил меня русский фильм "Маленькая Вера". Я его смотрела ещё тогда, когда была невинной и чистой, как выстиранный сарафан. Помнится, в те годы я долго и серьёзно рассуждала над тем, как повела бы себя на её месте. А сейчас только и подумала: "Бедная Вера! Не повезло тебе родиться в России. У нас бы ты стала Эммануэлю". И ещё подумала: мы с нею упустили свой шанс.
Не огорчайтесь, дорогой, непониманием ваших коллег по службе. В чём-то они правы. Как могут они доверять вам после того, что творят сами? Теперь я могу признаться вам, что один из них, майор П. изнасиловал меня, при активном содействии других. Но я их прощаю, как прощают праведники своих врагов. А мы с вами ещё долго-долго мысленно не расстанемся, а всё то, что мы намеривались осуществить на этом свете, пусть осуществиться на том.
Предвижу опасения вашего начальства, будто я снова склоняю вас к чему-то нехорошему, на сей раз в религию. Объясните им, мой дорогой и единственный, что это нечто совсем-совсем другое. Если верно, что религия - взаимное тяготение чистых душ, то мы с вами религиозны.
А пока я ухожу. В, первую очередь, от себя, а потому и от вас. Помните о своей Елизавете Петровне, как она будет помнить о маленьком лейтенанте, так и не ставшем из-за неё полковником. И профукал тот единственный дар, который приберегала специально для него, а вынуждена была раздавать другим... Эх, растяпа!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ИЗДАТЕЛЯ
Смерть Елизаветы Петровны оказалась для нашего героя тяжким ударом. Он вышел в отставку, поселился в родной деревушке на юге Франции и на свои скромные сбережения построил небольшую церквушку в память о первой и единственной в своей жизни любви, в которой был единственным священником и единственным прихожанином. Так, во всяком случае, ему казалось до тех пор, пока однажды не обнаружил в затаённых пределах молодую и красивую девицу, оказавшуюся здесь по случаю проливня. И хотя к тому времени ему было далеко за семьдесят, и своим величественным обликом чем-то напоминал не то раввина, не то Ганди, не то Льва Толстого, на сей раз хватило ума не упустить свой шанс.
Увы, так уж устроен человек, что из всех безумств человеческих, счастье приносят лишь безумства благородных душ...