Когда Илья вошел в зал, а, точнее, зальчик, уставленный мольбертами, из-за которых выглядывали головы разных оттенков и типов, явно сосредоточенных на чём угодно, но только не на деле, ради которого пришли, и тут же переключивших внимание на новичка, словно в его появлении заключалось нечто диковинное и потому требующее осмысления. Едва сдерживая волнение под плохо разыгранным безразличием, Илья пытался определиться с местом, где мог бы умоститься, никому не мешая, но из-за гущи голов, одновременно к нему повёрнутых, ощутил себя не только связанным, но скованным.
Откровенно-навязчивая пристальность, скрытая за нею насмешка, полностью лишённая столь необходимого новичку дружелюбия, ощущалась кожей, сделавшейся такой чувствительной, что казалось, изо всех её пор, того и гляди, хлынет кровь. Надо было на чём-то сосредоточиться, а он, всё ещё стоял у двери, бессмысленно оглядывая зал, небольшую сцену с несколькими, прилепившимися к ней ступеньками, соображая, для чего она нужна, но, так и не придя, к нужному выводу.
- Позвольте спросить, - донёсся до него чей-то голос, - чего ищем, и что надеемся найти?
- Мне сказали... -
Но тот же голос перебил:
- У нас тут много чего говорят, ушей не хватит на всё обращать внимание. Но поскольку за нами не числитесь...
- Это класс живой натуры?
- Натура живая, да дела мёртвые. Но если вы к нашим делам, то заходите, гостем будете.
- Заткнись, Еропкин! - девушка, прежде Ильёй незамеченная, разрядила обстановку, удостоившись его благодарного взгляда.
- Да ты не смущайся, - продолжала она, обращаясь к, пребывающему в ступоре новичку, - устраивайся рядом, разве, что стул поискать придётся. Впрочем, Еропкин тебе поможет. Еропкин, я правильно поняла твои намерения?
- Правильно, правильно, чего тут не понять. - Еропкин неохотно, словно ученик, которого из-за нарушения дисциплины, выгоняют из класса, без возражений, направился к выходу, демонстративно обходя, загораживающего проход Илью.
- Одна и та же история, - бормотал он, - когда "дай", то к Еропкину, а "возьми", так неизвестно к кому. Кстати, уважаемый, ты кто такой есть? Чего молчишь? Надо же знать, для кого стараюсь? Имя, фамилия... социальное положение. Впрочем, последнее можешь сохранить в тайне.
- Илья Курилин.
- Ну и кавалеры у тебя, Танюха, - скривился Еропкин, - ни вобла, ни рыбак.
И вышел под общий хохот.
Новое движение за спиной заставило Илью невольно посторониться. Под радостный гул зала, ещё одна девушка в легком, почти невесомом платье, готовом, казалось, соскользнуть при первом же прикосновении, и лишь ждущее подходящего случая, прошла мимо, обдав запахом таких же лёгких, словно растворяющихся в воздухе, духов, поднялась на сцену , и, улыбнувшись хору приветствовавших, скрылась за ширмами.
Тут же явился посланный со стулом и демонстративно передал его из рук в руки Илье.
- Держи и не теряй! В другой раз придётся заняться самообеспечением.
- Спасибо.
- Благодарности принимаются в буфете напротив.
Снова минута беспомощности, лишь подстрекающая насмешников, и снова, взявшая его под опёку заступница, избавила, от никуда не девшейся, неловкости:
- Да не стой же, как пень, Илья. Иди сюда.
Усаживаясь, Илья дрожащими руками попытался установить мольберт, но вряд ли сам справился бы с этой задачей. Вновь выразив благодарность, на сей раз шевеленьем губ, превратился в ожидание, угадывая движение за ширмами, и стараясь, в перекатывающихся волнами голосах, уловить смысл, коего не было, ибо в пренебрежении смыслом и заключён смысл множества, пусть на короткое время, предоставленного самому себе.
Появился преподаватель, худощавый брюнет с быстрыми пронизывающими глазами, от которых не ускользало даже малейшее движение присутствующих, коль скоро не относилось к делу, ради которого пришли. Встреченный почтительным молчанием, после его слов, бывших, по-видимому, традиционными: "Рад видеть вас, коллеги, в состоянии творческого усердия", отозвавшихся одобрительным шумком, обратил внимание на Илью. Стало тихо, поскольку всех интересовала его реакция на появление новичка, ибо в том была некая тайна, явно вступающая в противоречия с правилами, принятыми в этом почтенном учебном заведении.
- Вы от Каткова? - поинтересовался преподаватель, явно показывая, что не видит в событии, всех всколыхнувшем, ничего необычного. И на утвердительный кивок, продолжил:
- Обживайтесь, но так, чтобы было не тесно вам и вольготно другим.
И, оборотившись к сцене, дважды хлопнул в ладони. И тут же из-за ширмы появилась натурщица, от чего увиденное не сразу сделалось осознанным, даже привычным, к такого рода зрелищам, студентам, а об Илье и говорить нечего. Движениями, не прикрытыми одеждой, и оттого казавшимися особенно выразительными, она подошла к краю сцены, и остановилась в ожидании, словно даря возможность глазам насытиться, а мечтам осуществиться. Но, в коллективном обладании, всегда ощущается момент ущербности, и, если это не опьянённая буйством толпа, то, каждый в отдельности, несёт в себе чувство обделённости, ибо, делить неполученное, так же неприятно, как недополучить разрешённое. Поведение натурщицы напоминало реакцию балерины, открутившей фуэте, и ждущей от зрителей, достойного её таланта, восхищения. Но, в отличие от балерины, оценка заключалась не в треске аплодисментов, а в тишине, глубину которой можно было измерить только лотом. Им то и были все, кто находился в зале, даже опекунша Ильи. Что ощущала Таня, для Ильи оставалось загадкой, но, переведя взгляд на него, скованного оторопью, как цепями, неловко, словно извиняясь, улыбнулась:
- Нравится? Хороша Даша, да не наша.
Но Илье было не до шуток. Он ужасался при мысли, что любое движение, выдающее его состояние, будет замечено и осмеяно, не осознавая, что, как личность, затерян в толпе, забывшей о нём.
Каждый удобно устраивался, а некоторые, не отрывая взгляда от натурщицы, делали наброски, столь уверенно и быстро, что породило в, бессильно замкнувшимся в себе, Илье, сумятицу, не поддающуюся объяснению. Крутящиеся, будто падающие листья, цветные пятна застили взор, дрожь в руках снова сделалась явною, и будь у него возможность улизнуть, наверняка бы ею воспользовался. А потому ухватился за карандаш, как за якорь спасения. Рука, обгоняя мысль, хозяйничала на ватмане, как вор, случайно оказавшийся в чужой квартире, хватал первое, что попадалось под руку, в надежде, что с наворованным разберётся, когда окажется вне опасности.
Таня, наблюдавшая за ним, не могла оторваться от рисунка. Хаос, показавшийся ей необоримым и необъяснимым, увлёк её, и ей даже пришлось мысленно себя ущипнуть, дабы оценить увиденное глазами создателя. Это было не воспроизведение образа, а чувств, им вызываемых. Вряд ли он мог объяснить, какая сила водит его рукой, но, сам того не ведая, как некогда юности, создавал не подробности виденного, а лишь ощущаемого. На какое-то мгновение она забыла о своей работе, и вернулась к ней без особого энтузиазма.
"Только настоящий художник, - подумалось ей, - способен насытиться плотью, ему недоступной, исключительно силой воображения". Но, восхищаясь им, как художником, усомнилась в его возможностях как мужчины. Это не было разочарованием в том смысле, что не думала о нём, как о самце. Но теперь подумала, и чувство, ей прежде неведомое, завершилось мыслями, не принятыми в хорошем обществе, а потому, не подлежащими воспроизведению.
Между тем, натурщица старалась принять позу, указанную преподавателем, не сразу, видимо, сообразив, что от неё требуется. Преподаватель, не раздражаясь её непонятливостью, наконец, добился желаемого. Щедро освещённая вливающимся через окно солнцем, она замерла, глядя поверх голов. Казалось, будто Венера выходит их ванны, до краёв наполненной светом.
Тем временем, Илья, не догадываясь о Таниных размышлениях, мучился осознанием неудачи, ибо контуры тела натурщицы расплывались, и то, что переносилось на мольберт, отражало его смятение, а не зоркость. И хотя, при взгляде на его рисунок, лицо преподавателя осталось совершенно бесстрастным, но то, что простоял несколько дольше обычного, было замечено, опять же не Ильёй, а остроглазой соседкой, давшей понять, что это хорошая примета.
- Смотря для кого, - мрачно произнёс Илья. И только, когда объявили перерыв, немного успокоился.
С шутками и смехом студенты окружили натурщицу, накинувшую халатик и спустившуюся в зал. В сопровождении свиты, она обходила мольберты, любопытствуя взглянуть на собственное изображение. Не будучи художественно одарённой, она за неполный год позирования, сумела нахвататься кое-каких сведений, впрочем, без умения воспользоваться узнанным, часто не к месту употребляемым. Скорые на язык художники охотно прощали ей любые нелепости, за право не только лицезреть, но иногда, в виде поощрения, прикасаться.
По мере продвижения по залу, толпа остановилась у мольберта Ильи.
- Новичок? - поинтересовалась она.
- С ноготок, - хихикнул кто-то.
- А по-моему, красиво, - сказала она.
- Так тебя же здесь нет.
Она, не оборачиваясь к насмешнику, но глядя на Илью, сказала:
- Значит, ещё буду. Правда?
Илья кивнул.
- Только нарисуй меня красивой.
- Леночка, лапушка, ну как ты можешь выглядеть некрасиво? Изобразить тебя некрасивой, не сможет даже бездарный художник.
"Лапушка" даже не оглянулась, обращаясь только к Илье:
- Обещаешь? - И, не дождавшись ответа, добавила: - Верю.
И отошла, смеясь.
Таня, прислушивалась к разговору, не скрывая своей заинтересованности. А когда, после класса, Илья собрался уходить, попыталась заставить его разговориться. Но тот был так рассеян и тороплив, что выудить у него удалось лишь признание, что пока не студент, но надеется им стать, доказательством чему, разрешение посещать живую натуру. Похоже, на языке у неё было ещё немало вопросов, не менее важных, но ни спросить, ни сказать ничего не успела, ибо Илья торопливо попрощался.
В следующий раз Таня встретила его как старого знакомого и, видя, что он всё ещё чувствует себя не в своей тарелке, поощрительно улыбнувшись, сказала:
- Продолжение почти всегда легче начала. С лёгким паром.
- Если и впрямь пар, то не такой уж лёгкий, как может показаться со стороны.
- Не переживай, приобщишься.
- То есть?
- Надо находить с нами общий язык. Убежал, вместо того, чтобы пообщаться. Или тебя сманила нагая пастушка? Не возражай. Здесь слепых нет. Но ты интересен не только ей. Тот, кто удостаивается права посещать наш класс, не имея на то никаких прав, впечатляюще доказывает, что ему покровительствует не только и не столько талант, сколько сильная рука. Опираясь на неё легко взбираться, как на Олимп, так и на эшафот.
От попытки осмыслить услышанное, отвлекла новая натурщица. Вместо заманчивого женского тела, предвкушение, снова увидеть которое, не оставляло Илью, взору предстало почти детское тельце, казавшееся таким робким и незащищенным, что поневоле хотелось чем-то его прикрыть.
- А где... - не удержался от вопроса Илья.
- Была и вся вышла. Не огорчайся, шучу. Видимо, что-то помешало.
- Но что?
- Кажется, мы недовольны?
- Ничуть.
- Не оправдывайся. У женщин много причин душевных, материальных, физиологических, ограничивающих её возможности именно тогда, когда ограничения несвоевременны. Не переживай, обойдётся.
- Да я и не переживаю.
- Тем лучше.
- А что, новенькая тебе не показалась?
- Глядишь на неё, как в пустоту, - и сам удивился такому суждению.
Таня рассмеялась, прикрыв рот ладонью рот:
- Она действительно выглядит пустотелом, но те, кто появляются на этих подмостках, таковыми не являются. Есть тип женщин, развитие которых зависит от прикосновения мужчины. А без того они мумии.
- Тогда зачем?
- Значит, "наш" нашел в ней то, чего не видят другие.
Искоса взглянув на рисунок Тани, Илья удивился, как быстро и точно схватывает она недостатки, представившего себя на всеобщее обозрение тела, как будто бы упиваясь самой возможностью их запечатлеть. Таня не восприняла это как похвалу, что было заметно, но не выказала раздражения, пояснив:
- "Наш" требует глядеть вглубь. А что делать, если до дна, не добраться. А ты даже не начинал.
- Я же сказал, не за что уцепиться.
- Ты не совсем прав, а, сказать, точнее, совсем не прав. Не исключено, что "наш" промахнулся, но, возможно, в этом заложен некий смысл. С "нашего" станется. Начни, а там, как бог даст.
- Если я прикоснусь к ней карандашом, думаешь, она оживёт?
- Зависит от таланта, - рассмеялась Таня.
- А ты оставляешь её такой, как есть.
- Ничего удивительного, я ведь не гляжу на неё мужскими глазами.
Проходя по рядам и не задерживаясь ни у одного из мольбертов, преподаватель вдруг сказал:
- Я бы попросил вас, коллеги, создавать не копию, а оригинал.
- Оригинальней не бывает, - раздался чей-то возглас.
- Согласен, в данном конкретном случае, это нелегко, но стоит затраченных усилий.