Иоселевич Борис Александрович : другие произведения.

Обмен -2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  ОБМЕН - 2
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  
   Катасонова разбудило едва осязаемое движение, копошащегося у мольберта Курилина. То, подходя близко, то, отходя на некоторое расстояние, ограниченного пределами жилого пространства, как это обычно принято у художников, искал место для мазка.
  
  
   Картина, над которой священнодействовал Курилин, изображала, по его мнению, окно, глядевшее в туманность Андромеды, и потому предметы, на нём изображённые, утратив реальные очертания, казалось, вот-вот растворятся в пространственном "ничто". Если это и был натюрморт, то, в понимании, Катасонова, много уступавший в привлекательности вчерашнему своему однофамильцу с картофелем, чесноком, и салом. Сравнение рассмешило его, привычная похвала как бы повисла в воздухе. Такое он бы не выставил на заводском вернисаже. Но то немногое, что обрёл в общении с другом, инстинктивно остерегло выказать свою неосведомлённость, не успев решить, с чем столкнулся: с непонятным или не понятым. Вместо похвалы завязался разговор, вполне, впрочем, безобидный и естественный.
  
  
   - Вчера не видел.
  
  
   - И не должен был.
  
  
   - Почему?
  
  
   - Не смотрится без солнечного освещения глаз заказчика, - ответил Курилин, но, заметив удивление друга / на заказ? /, добавил, не так, чтобы шутя, но, похоже, и не всерьёз, во всяком случае, Катасонов не разобрал: - По приказу.
  
  
   - Для кого?
  
  
   - Для одного высокого кабинета.
  
  
   - Выходит, вхож?
  
  
   - Я - нет. А вот эта, при везении, может удостоиться.
  
  
   И подкрепил, редко всплывающую из глубин души надежду, что в высоких кабинетах, в противоречии с тем, в чем хозяев упрекают громогласно, пробуждается интерес к новому искусству. Оно становится модой, а перед нею не устоять, даже закованным в сталь идеологии, её непоколебимым рыцарям. Конечно, в самих кабинетах смелость еще не выставляется напоказ, но дома они позволяют себе повольнодумствовать в надежде превратить в обыденность.
  
  
   При этих его словах солнце, словно до той поры только примеривалось, выглянуло из-за тучки, проникло в комнату сквозь грязные подтёки на оконном стекле и залило картину. Курилин тотчас выхватил её с мольберта и поставил в дальний угол, заворошив старой рухлядью.
  
  
   - Вставай! - приказал он Катасонову. - Озеро у нас строптивое. Долго ждать не станет.
  
  
   Перед уходом попили молока, отдававшего кислятинкой.
  
  
   - Не доглядел, - расстроился Курилин.
  
  
   Катасонов похлопал его по плечу:
  
  
   - Ты сам, как прокисшее молоко.
  
  
   - Верно, - кивнул Курилин. - Что обо мне ни скажи, всё будет верно. Вот ты меня хвалишь, и правильно хвалишь. Другие ругают, и тоже правильно.
  
  
   - Как всякая сложная натура... - начал было Катасонов, но Курилин перебил его:
  
  
   - Скорее, не сложная, а усложнённая.
  
  
   - Так в чём же разница?
  
  
   - В том, что первое от природы, а второе - Бог знает откуда.
  
  
   Курилин наблюдал, как Катасонов примеривает шорты, переделанные Анной из старых джинсов. Фигура Катасонова обычно приземистая, стала стройней и потому привлекательней. Короче, как и любой обман, выглядела эффектно.
  
  
   - До сих пор по утрам бегаешь? - спросил Курилин.
  
  
   - Теперь изредка.
  
  
   - А у меня один маршрут: от дивана к мольберту и обратно.
  
  
   Они вышли и направились к озеру. Туда было минут десять быстрой ходьбы и так приятно шагалось по едва пробудившимся улицам, ощущая незлую силу солнца и чувствуя, как сон и лень уходят через поясницу и ноги, подобно уставшему электрическому заряду, в землю.
  
  
   На озере, почти пустынном в утренние часы, вряд ли бывало тесно и в разгар дня. Городок маленький, выросший из деревни, но так от неё и не отделившийся. Население при деле, и два великовозрастных бездельника могли послужить, скорее, причиной для укоризны, но никак не примером для подражания. Раздевшись и приспособив надувной матрас, прихваченный Катасоновым, они умостились на нём, подставив себя воздуху и солнцу.
  
  
   - Знаешь, как называет меня местное население?
  
  
   - Скажи, узнаю.
  
  
   - Малярийный комар.
  
  
   - Это ещё почему?
  
  
   - Вероятно, от слова маляр. Но есть ещё один смысл близкий к его исконному значению: дескать, бездельем своим отравляю сознание неустойчивых тружеников.
  
  
   - Строгие люди.
  
  
   - Строгости им не занимать. Нет ничего ужаснее периферийной твердолобости. Собственные суждения туземное население почитает истиной в последней инстанции, и любую попытку противодействия воспринимают как непростительный грех.
  
  
   - Об этом ещё классики вздыхали. Уехал бы, как это делали они, когда становилось невмоготу.
  
  
   - Куда? Здесь я могу прожить пусть и бедно, но ведь не впроголодь. И, какое-никакое, пристанище. А в любом другом месте ни тела приютить, ни желудок наполнить.
  
  
   - Они, случаем, не принимаю тебя за чокнутого?
  
  
   - Не исключено.
  
  
   - Обижает?
  
  
   - С чего бы? Отличная репутация для художника. Даёт повод для насмешек и почти никогда для издевательств. Этакий эквивалент юродивого, без которого глухая Русь просто не может обойтись. Здесь даже атеисты верят в то, что отрицают.
  
  
   - А она атеистка?
  
  
   - Кто?
  
  
   - Не притворяйся, Илья.
  
  
   - Не буду.
  
  
   - Тогда отвечай.
  
  
   - Русалок разве поймёшь?
  
  
   - Пытался?
  
  
   - Было дело.
  
  
   - Она, надо полагать, не оценила твоих усилий?
  
  
   - Похоже на то.
  
  
   - А этюдник зачем взял?
  
  
   - Рисовать. В её присутствии я должен что-то делать.
  
  
   - Поневоле заинтересуешься... В ваших краях она явление постоянное или переменное?
  
  
   - Официально - постоянное. Учительствовать приехала. Впрочем, ты уже знаешь. А вот чего не знаю даже я, так это ответа на твой вопрос.
  
  
   - Неужели ничто её не удерживает?
  
  
   - Что, например?
  
  
   -Например, ты.
  
  
   - В том и загвоздка. Если даже предположить, что ей приятно общество местного чудака, зато представляет угрозу доброму имени одинокой девушки, ничуть не меньшую, чем общение с откровенным развратником. Притом, что во втором случае, её ещё смогут понять, пускай не сердцем, так умом. Впрочем, все подробности, тебя интересующие, можешь узнать из первых уст.
  
  
   - Каким образом?
  
  
   - Обыкновенным. У неё. Инга, познакомься, мой друг Сергей Катасонов.
  
  
   Катасонов поднял глаза. Нет, подумал он, она не фея. Но... Протянутая рука Инги оборвала его размышления.
  
  
   - Очень рада, - сказала Инга. Илья много о вас рассказывал. Иногда могло показаться, что, если бы не вы, ему не о чём было со мной говорить.
  
  
   - Наши впечатления совпадают, - рассмеялся Катасонов. - Но я никогда его не перебивал, так интересно слушать его рассказы о вас.
  
  
   - Илья болтун. - Инга улыбнулась, как показалось Касатонову, ласково. - Художники болтуны, а уж бездарные - особенно.
  
  
   - Позвольте с вами не согласиться.
  
  
   - А я-то думала, что другого мнения на этот счёт не существует.
  
  
   Они замолчали и надолго. Похоже, каждый подыскивал не вообще слова, а только те, что необходимы в данную минуту.
  
  
   - У вас нет уроков? - поинтересовался Катасонов.
  
  
   - Есть, но после обеда.
  
  
   - А чему учите наше молодое поколение?
  
  
   - Чему может учить женщина? Языку и литературе. Но это вовсе не означает, что я хоть чему-то их научу.
  
  
   - Вы говорите так, будто совершили вынужденную посадку.
  
  
   - Угадали, посадка действительно оказалась вынужденной. Но теперь я довольна, что приземлилась так, а не иначе.
  
  
   - И всё же приходится нелегко?
  
  
   - Нынешние деревенские ребята не те, что были раньше, судя по книгам и фильмам. Раньше и труд уважали, и к учёбе относились с благоговением. Нынешние в основном лентяи. Учителя того же закала: наскоро заканчивают соответствующее заведение с оценками, зависящими не от знаний, а от количества привезённых из деревни продуктов и, соответственно, покровительства. Да и учат по тому же принципу. Выше быта головы не поднимают. Ничем не интересуются, ничего не читают. Телевизор, конечно, смотрят, но не находят ничего, что могло бы пригодится им в школе. К приезжей, вроде меня, относятся кто с жалостью, кто с презрением. И это притом, что сама не многим от них отличаюсь.
  
  
   - Но всё-таки отличаетесь?
  
  
   - Тем, что понимаю своё неотличие.
  
  
   - По всему вы здесь не задержитесь... - полувопросительно-полуутвердительно произнёс Катасонов.
  
  
   - Сама не знаю, - с некоторым раздражением ответила Инга. - Иной раз, кажется, уехала бы с первой электричкой. А представлю, что ждёт меня по возвращении, поостыну.
  
  
   - И что же вас ждёт, если не секрет?
  
  
   - Ответственность за неотработанный, положенный по направлению, срок. Брюзжание родителей... Да мало ли что ещё...
  
  
   Она не договаривала, но Катасонов понял, что, кроме указанных причин, есть и поважнее, а, может, и посложнее. Он не имел права настаивать на полной откровенности, хотя не мог не признать, что всё, связанное с Ингой, интересовало его больше, чем ожидал.
  
  
   Поспешив изменить разговор, не совсем приятный Инге, он замолчал в поисках новых слов, перенеся внимание на Курилина. А тот, расположившись в нескольких метрах от них, словно демонстрируя свое невмешательство, вдохновенно швырял на этюдник придуманные воображением краски. В знакомом облике друга впервые промелькнули, ранее не замечаемые Катасоновым черты, а, точнее сказать, чёрточки: старание походить на хрестоматийного художника, вольно или невольно, создавая образ, к которому приучены те, кто наблюдает искусство со стороны. Как Инга или он сам. Как бы там ни было, а противосолнечная кепка, правда, не новая, но стильная, распахнутая на груди рубашка с подтёками засохшей краски, напоминающей кровь, усиливало впечатление трагичности образа, преображённое порывом вдохновения, - всё работало на хитроумный замысел и вызывало в Катасонове, прежде непривычное, раздражение. Ох, как захотелось ему сказать, но так, чтобы услыхала Инга: "Кончай притворяться, Илья, и присоединяйся к нам". И, при этом, оценить её реакцию.
  
  
   Постепенно озеро и его окрестности оживали. Держались последние дни бабьего лета, с его отчаянными вспышками тепла. Солнце грело бесстрастно, почти равнодушно, словно сознавая своё бессилие перед неизбежным угасанием. Но чувства, мысли и действия людей ещё принадлежали уходящему теплу, что сказывалось в неторопливости их движений. Остро пахла скошенная трава, и полуобнажённый косарь неторопливо вытирал ею лезвие косы. Чуть поодаль, у кромки озера, окунув в воду передние копыта, пила, раздувая бока и позвякивая колокольчиком, корова, а крохотная девчушка-подпасок беспрерывно дёргала за верёвку и причмокивала, явно подражая взрослым. Посреди самого озера покачивался в лодке старик-рыбак. На нём была круглая соломенная шляпа и чёрные плавки с кокетливой цветной врезкой, различимой и на расстоянии. Рыба явно не спешила на его зов, но рыбак не отчаивался и, по всему, с удовольствием предавался ожиданию. Привычная мирная картинка, не оставляющая раздолья воображению, и, значит, не будоражащая нервы.
  
  
   - Понимаю Илью, - сказал Катасонов. - Место красивое, умиротворяющее. Художники к такому чутки.
  
  
   Инга лежала на примятой траве, распластав руки: ни дать, взять распятая / Катасонов едва не произнёс про себя слово "распутная", но одумался и ограничился, /понятно, для себя/ словом "красота". Её худощавое, но крепкое тело вздрагивало, словно от невидимого прикосновения, полуприкрытые глаза следили за Катасоновым, а, может, и не за ним, а за миром, огромным и безбрежным, уютно уместившимся на её слабых плечах.
  
  
   Катасонов, в свою очередь, незаметно наблюдал за нею, пытаясь разгадать тайну, припасённую / ему очень хотелось так думать / специально для него. Нет, она вовсе не красавица, и, кроме того, в ней скрыто нечто, не очень привлекающее озабоченных мужчин: обещание трудного счастья. Но о таком ли счастье мечтаешь при случайной встрече, да ещё в разгар бабьего лета?
  
  
   Как ни старался Катасонов выделить, из общего о ней впечатления, отдельные детали, могущие этому впечатлению способствовать, ничего не получалось. Каждая такая "деталь" противоречила тому, что он испытывал, и Катасонов, не без огорчения, решил, что для него наступила пора любования женской молодостью исключительно в качестве наблюдателя, к тому же стороннего. Сначала, думая, что легко успокоится, видя в этом всего лишь игру распоясавшегося воображения. Не потому ли, что Инга ловко меняла маски, то казавшись недосягаемой, то придавая своему образу, обещание доступности, тем задирая мужское воображение, проявляющее готовность к риску?
  
  
   Чтобы отвлечь подозрения, он перенёс своё внимание на, почти забытого, Курилина. Но вдруг почувствовал, что сам черт ему не брат, и что не следует переигрывать, изображая бескорыстие, не свойственное ему от природы. Это означало бы предать самого себя именно тогда, когда искомое еще не было на расстоянии касания, но точно на расстоянии вытянутой руки. Инга не наблюдала за ни, а подсматривала, словно опасаясь выдать свое желание. В этом, виделось ему нечто пристальное и откровенное. Он огляделся вокруг и обратил внимание на маленькую пастушку. В её сосредоточенном интересе было столько детской наивности и взрослой заинтересованности, что Катасонов не смог удержаться от улыбки.
  
  
   Девочка, услыхав шум голосов, непривычно громких на этом озере, где отдыхавшие были, то отгороженные друг от друга стеной молчания, а если и говорили, то так тихо, что только по шевелению губ, почти незаметным, угадывался разговор, для нее не интересный и бессмысленный. Девочка была удивлена и не скрывала своего удивления. Сначала она поглядела на корову, как бы ища в ней причину шума, но корова вела себя степенно, даже колокольчик умолк, потому что перестала пить и задумчиво глядела на воду, в ожидании приказа вернуться на берег.
  
  
   Тогда девочка перевела взгляд на двух мужчин и женщину, и стала глядеть на них так заинтересованно, как если бы и впрямь что-то понимала в происходящем. Но если и не понимала, то по-своему, ибо в её непонимании таилось, на самом деле понимание, потому, что осознавая, по-своему, по-детски разницу между полами, старалась проникнуть в эту разницу на глубину, пока ей недоступную, но уже манящую.
  
  
   Глядя на мальчиков своего возраста, она была спокойна и независима в своём понимании, но эти трое открыли в ней нечто такое, о чём она до сих пор догадывалась, но осознать не могла, и вдруг догадалась. Ей сделалось беспокойно от догадки, и от того, что один из мужчин глядел на неё и при этом, что-то сказал, и тогда на неё стал глядеть второй мужчина, а потом и женщина, приподнявшись на локте, поглядела в её сторону. И тогда, не зная, куда девать себя от смущения, стала дёргать корову за верёвку, и та, догадавшись, что от неё требуется, медленно, задом выползла на берег. Видимо, в этой девчушке было нечто такое, что привело всю троицу в умиление. Но каждый постарался не показывать своего чувства. Лишь у Катасонова оно перешло в раздражение, тотчас вымещенное им на Курилине.
  
  
   - Кончил свою мазню? - не сумев совладать с голосом, он невольно выдал охватившее его чувство. Курилин, по счастью, ничего не заметил, но, не исключено, не захотел замечать.
  
  
   - Заканчиваю, - весело сообщил он. - И не мазня вовсе. А получается, если и не совсем хорошо, то уж точно, совсем не плохо. Ещё чуток потерпите, увидите сами.
  
  
   - Потерпим? - шутливо обратился к Инге Катасонов, пытаясь загладить неуместную вспышку. И сам же, опережая её очевидный ответ, кивнул: - Потерпим, поскольку у нас нет иного выхода.
  
  
   Но вот Курилин, сочтя свой труд завершённым, и, известив об этом гортанным криком обрадованного дикаря, получившего в подарок побрякушку, развернул этюдник в сторону нетерпеливых зрителей, и встревоженный, но сияющий, произнёс:
  
  
   - Прошу, уважаемое жюри, сосредоточиться. Не всякий день вам выпадает возможность лицезреть шедевры, так что старайтесь её не упустить.
  
  
   Катасонов глядел небрежно. Инга переменила положения тела, повернувшись на другой бок, и подперев голову рукой. Глаза её были полузакрыты, как и тогда, когда изучали Катасонова.
  
  
   На холсте, сквозь пятна мазков, легко осознавалась спокойная тишина озера. Над ним, как бы парила невидимая лодка, повисшая на солнечном луче. Казалось, она растворяется в голубоватой белизне неба. На дальнем плане - скорее угадывалась, чем просматривалась, - одинокая женская фигурка - воистину тростинка господа бога, притягивающая взор своей, очаровательной, именно потому, что угадываемой, беспомощностью. Проникнутое светом женское естество воспринималось одновременно и материей и дочерью окружающей её природы. Убери невидимую фигурку с полотна и потухнут краски, исчезнет природа, обуглившаяся, как после пожара.
  
  
   Катасонов смешался, не зная, как следует отнестись к увиденному. Виденное им прежде, воспринималось доверчиво и легко, поскольку не беспокоило его чувства. Но присутствие Инги мешало и тому, и другому. А потому старательно выдерживал паузу, чтобы в любом случае оказаться одного с ней мнения.
  
  
   Инга долго молчала, а потому её высказывание можно было принять как результат упорного размышления:
  
  
   - Неплохо... Лучше, чем обычно.
  
  
   - Странное совпадение, - подхватил Катасонов, - Инга выразила именно то, чего не успел сказать я. - Лучше, чем обычно.
  
  
   - От Инги не так-то просто дождаться похвалы, - добродушно произнёс Курилин. - Строга! Понятно, отчего волком воют её ученики.
  
  
   - Отчего? - Инга поглядела на него насмешливо.
  
  
   - Не способны угодить любимой учительнице. Хотя наверняка стараются.
  
  
   - И ты стараешься? - не удержавшись от желания поддеть, хмыкнул Катасонов.
  
  
   - Не скрываю очевидного, - Курилин засмеялся. - Стараюсь, по мере возможности, угождать и, по мере потребности, прислуживать.
  
  
   - Будет тебе! - Инга вскочила, явно с намерением покинуть компанию. - Друг твой бог знает, что подумает. - И на недоумённый вопрос Катасонова об её неожиданной поспешности, ответила: - У меня дела. До вечера.
  
  
   Ушла, а друзья ощутили себя обидно брошенными, словно две ненужные монетки.
  
  
   - Характерец! - произнёс ей вслед Катасонов. - Ха-а-рактерец!
  
  
  
   - Душа у неё нежная, как южный плод, - тихо сказал Курилин. - Но упакована в стальной сейф, видимо, для сохранности.
  
  
   - Блажен, коль веруешь, - Катасонов не мог понять, чем раздражает его Курилин.
  
  
   - Не смейся, - Курилин выглядел вполне серьёзным. - У меня такое чувство, будто я стал талантливым и вижу глубоко.
  
  
   Инга ушла, оставив друзей / как бы помягче выразиться / в состоянии некоторого отчуждения. Подобного не случалось с ними, говоря словами синоптиков, за всё время наблюдений. Обычно, сытый, и потому стабильный, Катасонов старательно опекал, обдуваемого холодными ветрами Крутилина, и вдруг без видимой, казалось бы, причины, оказавшегося в немилости, раздражая Катасонова самим фактом своего присутствия. По доброте душевной и в силу привязанности, Крутилин не то, чтобы не обращал внимания на перемену настроения друга, а просто не сосредотачивался на этом. А тот, в свою очередь, мучаясь и удивляясь с ним происходящему, ничуть не старался сдерживать себя, находя, если не успокоение, то, сколь бы ни было оно незначительным, облегчение.
  
  
   С упрямством, свойственным самолюбивым людям, он не желал признаваться себе, что причиной столь резкого перепада в настроении была Инга. Во всяком случае, старался не делать из этого далеко идущих выводов. При этом, разница в возрасте / пятнадцать лет / смущала его лишь отчасти, если смущала вообще. В конце концов, и Крутилин не намного младше. Мучила скорее мысль, что с его занятостью и семейным положением, даже незначительная любовная интрижка грозила последствиями непредсказуемыми. Да и постоянно сияющее в её присутствии лицо Крутилина, напоминало нечто такое, о чём хотелось забыть, но не мог. Таково, видимо, свойство человеческой психики, чем-то отягощённой, видеть в самых безобидных вещах неприятный намёк на собственное бесчестье.
  
  
   ... Случилось это во время службы в армии, сложившейся для него удачно, то есть удобно. Проявлявшаяся с детства склонность Катасонова к технике, значительно облегчила ему положение новичка, так что тирания "дедовщины" практически его не затронула. Заметив способности новобранца, сначала его приблизил к себе заместитель командира полка по материально-техническому снабжению, а после и сам комполка, определив в собственные шофера. Катасонов обвыкся и принялся угождать с той мерой осторожной настойчивости, которая обыкновенно воспринимается как преданность.
  
  
   В короткий срок полковник Логинов признал его достойным доверия даже в деле личных своих отношений с любовницей Антониной, используя Катасонова в качестве курьера в случаях, когда требовались особенная быстрота и секретность. Например, при доставке продуктов и передаче подарков, а то и денег. Но ещё прежде он сделался незаменим в глазах жены и дочери.
  
  
   Супруга полковника сохранила остатки былой красоты, но сказать того же о "былом" уме не приходится. Чего не было, того не могло и быть. Она вышла за полковника незадолго перед окончанием им военного училища, и за двадцать лет усердия на китайской границе добились максимума: общего для обоих полковничьего звания перевода в глубь страны. Но годы в захолустье сделали своё, так что от женщины в ней остались только внешние приметы, ни для кого не представляющие интереса, и, в первую очередь, для собственного мужа.
  
  
   Зато дочь Мальвина / надо же придумать такое имя! / поражала воображение всеми теми достоинствами, которых так не хватало матери. С рождения находясь в толпе молодых и откровенных мужчин, с солдатской прямотой выказывающих своё восхищение увиденным, она лишилась / если таковые у неё были / сдерживающих факторов, оберегающих от преждевременных неприятностей, что особенно опасно для репутации девушки, не достигшей ещё шестнадцатилетнего возраста. Пока развращённость её носила чисто умозрительный характер, но, окончательно неосознанный принцип: "на кого положу глаз, того и на себя" уже действовал в полную силу, и нужен был только толчок, чтобы превратился в реальность. Таким толчком и стал Катасонов.
  
  
   Внешность, в купе со слащаво-подхалимствующим стилем Катасонова, показался ей в новинку на общем фоне грубого солдатского усердия, так что она охотно изыскивала нелёгкие возможности, чтобы почаще оставаться наедине с ним в отцовской машине. Когда ей пришла в голову мысль женить на себе Катасонова, сказать наверняка не смог бы никто, и, менее всего, сам Катасонов.
  
  
   В Мальвине ему нравилось всё: и внешность, и откровенная эротичность, и, не в последнюю очередь, отец. И положение при отце было для него не менее важно, чем пышущее страстью тело дочери. А та, со свойственной ей бесшабашностью, и подзадориваемая сдержанностью Катасонова, шла буквально напролом, искренне удивляясь тому, что "какой-то шофер" отказывается от чести стать её первым мужчиной. Но польщенный Катасонов, охотно заменявший своего командира в объятиях его любовницы Антонины, оберегал дочь от легкомысленных действий, главным образом потому, что это могло отразиться и на нём самом.
  
  
   - Что будет с нами, - он имел в виду себя, но вовремя спохватился, избрав правильный тон, - если узнает отец?
  
  
   - Не робей, дурачек! Папа умный и поймёт, что после боя кулаками не машут.
  
  
   - А мама?
  
  
   - Она за меня, потому что ты ей тоже нравишься. Она так и сказала: "Я бы не отказалась от такого зятя".
  
  
   Теперь со спокойной душой Катасонов взял то, что лежало рядом и было, до поры, как бы неприкосновенным запасом. Но и после этого отношения свои какое-то время оберегали от окружающих, поскольку Мальвину, видимо, устраивала роль "тайной" невесты. Но однажды полковник Логинов, взяв личного водителя за грудки и, глядя в его опустошенные сознанием вины, глаза, прорычал:
  
  
   - У, сучок... Верно рассчитал!
  
  
   И отпустил, не пожелав выслушать оправдания.
  
  
   В части Катасонов сделался предметом общей зависти. Да и как не позавидовать пехотинцу-окопнику на вольготную житуху, пригревшегося у командирской печки однополчанину. А проведав про дочь командира, солдатики и вовсе изошли ядом. Служил у них, между прочим, в качестве сверхсрочника сержант Мартынов, бузотер, из тех, что в гражданке не спускала глаз милиция, но всё ему сходило с рук, поскольку числился в перспективных боксёрах. И в то недолгое время, что находился не на соревнованиях, а в части, с ним никто не желал связываться.
  
  
   Мальвина призналась Катасонову, что Мартынов "был первой её любовью", но одновременно горячо поклялась, что между ними "ничего такого не было". Признание, равно, как и клятва, служили малым утешением, но сообразив, что покорность / или видимость таковой /- лучшее, что можно придумать в его положении, не столько затих, сколько затаился. Зато сделалось понятным стремление Мартынова сблизиться с ним, возможно, для того, чтобы "лучше узнать врага в лицо". Однажды в столовой, а их кормили отдельно, обычно прежде остальной массы солдат, у них зашёл разговор о женщинах, и Мартынов, не называя впрямую Мальвину, посетовал, что в его положении трудно иметь постоянную подругу, поскольку триста дней в году проводит на сборах и соревнованиях.
  
  
   - И как же ты обходишься в таких случаях? - полюбопытствовал Катасонов.
  
  
   - Ты меня не правильно понял, - усмехнулся Мартынов. - У меня нет постоянной любовницы, а попутчиц навалом. Иногда от них устаю куда больше, чем от тренировок.
  
  
   Катасонов почувствовал, что Мартынов умеет наносить удары не только кулаком, но и языком.
  
  
   В один из воскресных дней, выпросив у отца внеочередную увольнительную для будущего супруга, Мальвина, вопреки сопротивлению, увлекла его на пляж, расположенной неподалёку от части, реки, считавшейся официальной "зоной отдыха". Зная отношение к нему солдатской братии, Катасонов вовсе не стремился оказаться вместе с Мальвиной в гуще солдатских тел. Но она настояла, и только придя на пляж и увидев Мартынова, осознал причину её упорства.
   
   Речка, прораставшая из ивняка, выглядела весьма уместной, особенно в жаркую пору. Берег напоминал Катасонову однотонную солдатскую шинель: молодые, похожие, как близнецы, ребята, удостоившиеся увольнительной, усеяли пятачок пляжа. Мундиры, аккуратно разложенные на песке, казались готовыми к старту по-пластунски, парадно блестевшие начищенные сапоги, замерли по стойке "смирно". И лишь сохнувшие на солнце портянки, приобрели, среди всеобщей серости, неожиданно романтический оттенок, своей похожестью на чаек, в изнеможении распластавших крылья.
  
  
   И, конечно, лоснящаяся от загара удобно сбитая фигура Мартынова, в отличие от прочих, облачённая в нежно-голубого цвета спортивный костюм, и, уже ставших "притцей во языцех", великолепных часах швейцарского производства - призом за победу в соревнованиях дружественных армий, проходивших на Кубе.
  
  
   Наслышанная о часах Мальвина, похоже, рвалась на пляж не только ради самого Мартынова. Вещи, прежде невиданные, завораживали и опьяняли куда более крепкие головы. А у смазливой девчонки головы-то и вовсе не было. Она не могла оторваться от часов, разглядывая их, как, разглядывает лишённый земных радостей, младенец диковинную игрушку. Восторгам и вопросам не было конца. Катасонов остро сожалел, что не в его возможностях искровенить самодовольную рожу Мартынова. А тот попросту не обращал внимания на соперника, снисходительно подначивая и подразнивая Мальвину, и, без того уже взвинченную, до неприличия.
  
  
   - Я бы передралась со всеми мужчинами в мире, - воскликнула она, - будь у меня уверенность, что получу в награду такое сокровище.
  
  
   - Зачем рисковать своим телом, - рассмеялся Мартынов, - когда можно получить желаемое малой кровью.
  
  
   Катасонов побелел, но Мальвина не замечала подвоха.
  
  
   - Что же такого я должна сделать? Говори!
  
  
   - Надо подумать... - Мартынов притворился сосредоточенным. - Прикинуть, что к чему. Не будь при тебе жениха, мы бы с тобою легко договорились. А так... Разве что, обменяться?
  
  
   - Согласна! - Мальвина светилась от охватившего её азарта. - На что?
  
  
   - Много ли мне надо... Разве что, на твои трусы.
  
  
   - Трусы?!
  
  
   - Другими словами, на твой купальный костюм. Но обязательно в присутствии свидетелей.
  
  
   - А без? - пролепетала Мальвина.
  
  
   - Тогда это будет не равноценный обмен. Согласна?
  
  
   Катасонову показалось, что Мальвина, если и колебалась, то какое-то мгновение. Он даже не успел попытаться увести её.
  
  
   - Давай, - сказала она, потянувшись к часам. - Или слабо?
  
  
   Мартынов дрожащей рукой снял часы. Если бы все, кто при этом присутствовал, не были заворожены происходящим, они бы наверняка обратили внимание на исказившееся лицо боксёра. Надо полагать, такого удара по нему ещё никто не наносил.
  
  
   А, между тем, как только часы победно заблестели на запястье Мальвины, она тут же, небрежно переступила через упавший к её ногам купальник. Не торопясь, возможно, даже наслаждаясь произведенным впечатлением, надела платье и взяла за руку Катасонова.
  
  
   - Уйдём, расхотелось купаться... - И, поглядев на часы, добавила: - Уже поздно.
  
   Борис Иоселевич
  
  
  / продолжение должно быть /
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"