С тех пор, как возомнивший себя храмом, театр установил "плавающие" цены на билеты, он не стал пользоваться большим успехом, чем во времена бескорыстного своего существования.
Намерения у прежнего театра были иные. Понимание себя храмом заключалось, главным образом, в том, чтобы предоставить экономическое убежище лицам, не приспособленным к добыванию пищи путём физических усилий, и в то же время не имеющих ничего общего с церковью из принципиальных соображений.
Постепенно сфера театрального влияния расширялась, но всё же значительно отличалась от нынешней. Точнее сказать, была другая. В театр приходили, чтобы развлечься: помещики - от безнадёжной борьбы с крепостными, купцы - от торговых дел, интеллигенция - от планов переустройства общества на справедливых основаниях.
Понятно, развеселить такую публику не требовалась особых усилий. Покажешь ей палец - валится под кресла, как подкошенная. Самый длинный и бородатый анекдот, услышанный со сцены, мгновенно становился гвоздём сезона. А пьеса, в которой жена только мечтала наставить мужу рога, объявлялась безнравственной, запрещалась и по этой причине весь сезон шла при переполненных залах. И, наконец, существовала ещё одна категория зрителей, немногочисленная, но очень влиятельная, посещавшая театр с единственной целью - убить время. Трудно сказать, что в этом было больше, глупости или романтики, но считалось общепризнанным: использовать театр в качестве палача, самое поэтическое занятие после написания стихов.
Постепенно назначение театра совершенствовалось, пока не обрело общественную функцию. В эпоху, когда по нашим понятиям парламент существовал лишь в Англии, подмостки стали интенсивно использоваться в роли кафедры, с которой можно сказать миру много всего, в том числе и лишнего. Зритель торопился в театр, чтобы делать политику, пускай не собственными руками, а только душевным участием. Большую или маленькую, принципиального значения не имело. Главным было ощущение, что ты пребываешь в гуще событий. Отхлопать ладони, когда дож Венеции обвинял собственную страну в экспансии, а римский проконсул - современное ему общество в растлении малолетних олухов и государственных структур, представлялось признаком гражданского неповиновения.
Воистину, мы жили в эпоху политического блаженства. Стоило актёру чуть-чуть подпустить усы под "него", изобразить "его" походку с трубкой в руках, сымитировать его речь /другых писатэлей у мэня нэт! /, что считалось верхом самоубийственного мужества, чтобы тотчас прослыть национальным героем в духе Яна Жижки, идущим на костёр ради идеи во всех смыслах благородной, но совершенно непонятной.
Особенно вольготно было в ту пору графоманам. "Слыхали, - нашёптывали они в уши случайным собеседникам, - снова зарубили мою пьесу. Может ли в нашей стране прокормится человек, полагающийся исключительно на своё дарование"? Особенно бесили графоманов их удачливые собратья, нагло захватывающие самые престижные сцены, возлежа на них подобно патрициям в бане, тогда как со всех сторон их обхаживала почётная обслуга из выдающихся режиссёров и актёров.
В ту пору очень любили бывать у нас и зарубежные гости. Любой самодеятельный коллектив "оттуда" встречал у нас такой горячий приём, что отказывался возвращаться на родину, где его ждали пустые сцены культурного центра, оживавшего только на время демонстрации мод, едва прикрывающих тело.
На актёров молились, как молятся на фотографии неизвестных лиц слепые старушки, принимая их за иконы. Девушки, обойдённые актёрским вниманием, удалялись в безбрачие, тогда как женщины оставляли семьи, несмотря на то, что у некоторых их них мужья числились ответственными партийными работниками. Любое слово артиста, даже произнесённое по пьяной лавочке, воспринималось, как божий глас, а иногда / если у самого артиста не находилось подходящего /, вкладывалось ему в уста, дабы освятить высоким авторитетом самую что ни на есть пошлость и глупость.
И вдруг всё исчезло. Театры опустели, а заманить зрителя высокими ценами на билеты не получилось. В отчаянии артисты стали раздеваться на сцене: мужчины - до трусов, женщины - до изнеможения. Результат оставался прежним и тогда, в поисках новых жанровых средств, использовали воспроизведение детородного акта, но и это новшество дало кратковременный результат, да и то в театрах для детей и юношества.
Заговорили о крахе. Режиссёры переходили в актёры, актёры - в машинисты сцены, машинисты - в автопарки и на железную дорогу. Растерялись критики. Не получая указаний, они сами перестали указывать и доказывать. Состояние разброда никогда не было так велико, а перспективы столь мрачны. Короче, запахло несъедобным жареным. Причины тому находились разные. Одни грешили на Большой Террор, унесший лучших, другие - на малые зарплаты, прельстивших худших. Но все уповали на цикличность исторических периодов, чередующиеся взлётами и падениями. Надо было, следовательно, набраться терпения, без указания того, где его взять и насколько его должно хватить.
Мы же, со своей стороны, не имея на сей счёт конструктивной программы, предпочитаем оставаться в стороне от спора и спорящих. Пока каждый из нас уверен, что не живёт собственной жизнью, а является плохим актёром в плохой пьесе, режиссируемой бездарностями, новому Станиславскому или Товстоногову, если таковые появятся, нечего искать в этой гуще и лучшее, что можно придумать " В ожидании Годо", записаться на курсы переквалификации...