Вечером 19 марта я уже был во Владивостоке. У меня была с собой рекомендация от фельдфебеля к одному рыбопромышленнику, чтобы он взял меня на работу. Я нашёл этого рыбопромышленника, переночевал у него на сеновале и ушёл бродить по городу, как свободный, вольный человек, никому не подчинённый, ни от кого не зависимый, это меня радовало, но плохо было то, что у меня не было денег, чтобы прокормиться хотя бы несколько дней. Мне надо было немедленно найти работу.
Вот бреду я со стороны Семёновского базара по Светланской улице и вижу, что человек чистит дверные ручки, присмотрелся к нему и будто бы признал человека из своего села Багряша. Я прошёл по улице дальше, а потом вернулся, чтобы ещё посмотреть и убедиться, что этот человек мне знаком, а он уже протирал окно. Я подхожу к нему и спрашиваю, является ли он Елисеевым Алексеем Николаевичем. Человек этот отвечает, что он Елисеев. Потом он спрашивает меня, а ты откуда я и чей такой. Я ему объяснил, кто я такой, но он меня забыл. Когда он уходил на японскую войну, мне было 14 лет, а теперь мне уже 24 года, я уже отслужил в армии. Елисеев был старше меня лет на 14 - 15. Как ни мало Елисеев меня знал, но все же он меня принял и оставил жить в своей комнате. Елисеев работал швейцаром при Азиатском банке, и его комната была в банке под лестницей. Он был холостым, и семьи у него не было. Алексей Николаевич жил в селе от нас недалеко. Он был женат, но, ещё до ухода в армию, его жена умерла и у него осталась дочь. Его мобилизовали на войну с японцами в 1904 году. После демобилизации он в своё родное село не возвратился, а остался на заработках во Владивостоке. Сперва он был конюхом, кормил рысаков, которые участвовали на скачках, потом он устроился швейцаром в Русско-азиатский банк. Зарплата у него была приличная, месячная ставка была 45 рублей, а ещё получал на чай от посетителей, рубля 3-4 в день. В общем, Елисеев был человеком денежным, у него в банке на книжке было 2000 рублей.
Он мне порекомендовал пока пойти на работу землекопом на строительство казарм на Русском острове. Я был рад и этой землекопной работе. Зарабатывали на земляных работах хорошо, рублей 7-8 в день. Но у меня от этого заработка ничего не оставалось. Землекопы, с которыми я работал, а их было 10 человек - поголовные пьяницы, и деньги, которые зарабатывали за неделю, рублей 35-40, все пропивали и проигрывали в карты. Эти землекопы, пока заработанные деньги не пропьют, на работу не идут. Когда деньги кончались, тогда на похмелье пропивали и мои деньги. Я с артелью водку не пил, я пить тогда водку не мог, меня рвало от водки, как только поднесу ко рту, так меня и вырвет. Поэтом к водке у меня было отвращение, но мои деньги артелью тоже пропивались. Они вроде бы брали их взаймы, но отдавать обратно никогда не собирались. Вижу, что с землекопами у меня ничего не получается, я ушел оттуда и стал работать кондуктором на трамвае. Месячная зарплата кондуктора была 40 рублей, это тоже был заработок хороший, но в августе началась война с немцами, а в сентябре, нас вместе с Алексеем Николаевичем мобилизовали на войну. Напрасно мы ежедневно ждали, что война скоро кончится, что немцев разобьют и они запросят мира.
В день объявления войны первого августа 1914 года во Владивостоке была патриотическая демонстрация. Я очень хорошо помню эту, так называемую, патриотическую демонстрацию. На Семёновском базаре несколько полицейских, переодетые в вольную гражданскую одежду, начали кричать: "Немцы предательски напали на Россию! Немцы и австрийцы хотят уничтожить русский народ!" Они кричали, что Россия сильная и великая держава, русский народ героический, он покажет немчуре почём сотня гребешков, мы сильны и непобедимы. Наш царь Николай не простит нахальства и оскорбления немцам. Голоса выступавших, стоявших на пустых ящиках, разносились по всей базарной площади. Выступающий говорил: "Мы не одни, у нас есть союзники: французы, англичане и японцы, мы победим!" и т. д. и т. п. Со всего базара набралось вокруг агитатора человек 100, а то и больше. Окружающие оратора переодетые полицейские схватили его и начали качать, подбрасывая вверх с крикам: "Ура нашим союзникам, Франции, Англии, Японии! Да здравствует царь Николай"!
Один из организаторов демонстрации предложил идти с приветствиями к консульствам наших союзников. Конечно, из толпы, собравшейся вокруг оратора, никто не знал, где находятся дома консулов наших союзников. Но переодетые полицейские знали, где и на какой улице живут консулы Франции, Англии и Японии и повели к ним толпу демонстрантов с пением гимна, с криками: "Да здравствуют наши союзники, долой немцев"! Толпа обошла консульские дома наших союзников, поприветствовала их, и они нас, и пора бы расходиться по домам, но толпа почему-то не хотела расходиться. Раздались голоса: "Пойдём накажем немцев, пойдём к магазину "Кунст и Алберс" и разгромим его"! Мол, Кунст и Алберс -это немецкие шпионы и их надо наказать, разгромить их магазины, а самих хозяев перебить. Погромный лозунг сразу нашёл много сторонников. Но полиция и жандармерия почуяли, что патриотическая демонстрация превращается в погромщиков. И так демонстрация, организованная полицейскими и начавшаяся с патриотических лозунгов, закончилась призывами к погрому и арестами. Как говорит русская пословица: "Начали за здравие, а кончили за упокой".
Хотя война и началась с первого августа 1914 года, но во Владивостоке мобилизацию не объявляли до октября месяца 1914 года. Людей война не затронула с первых дней. Мещане с удовольствием читали экстренные выпуски газет и телеграммы с фронта, в которых сообщалось, что наши войска остановили наступление немцев на Варшавском фронте и т. д.
Во Владивостоке рабочим жилось неплохо, здесь рабочие за свой труд получали в 3 и даже 4 раза больше, чем в центральной России, смотря какая работа. Например, землекопы зарабатывали на строительстве Владивостокской крепости в 4-5 раз больше, чем в центральной России.
Владивосток расположен на берегу моря, вокруг города много сопок, сопки эти назывались по величине высотами, например, 204 высота и т. д. На сопках и в сопках строились крепостные, военные сооружения. Долбили эти горы и там строили батареи, казармы и склады для воинских частей. На работу по строительству крепости принимались только европейцы, приехавшие из европейской России, азиатские рабочие: китайцы, корейцы и японцы на строительство крепости не принимались в виду боязни шпионажа. В городе Владивостоке населения было не менее шестидесяти тысяч. Состав городского населения был разнообразен: китайцев городе было не менее 40%, корейцев не менее 5%, японцев жило в городе мало, не более 1%, японцы физическим трудом не занимались. Они работали часовыми мастерами, парикмахерами, занимались торговлей. Китайцы и корейцы работали на тяжёлой, чёрной физической работе, на строительстве частных домов, грузчиками, ассенизаторами, выполняли другие физические работы. Много китайцев занимались торговлей и разносом товаров, особенно: капусты, картошки, рыбы по квартирам и домам. Китаец накладывает в корзину капусту, картошку, морковь и другие овощи, цепляет корзинки на коромысло и ходит по дворам, крича на своём ломанном русском языке с китайским акцентом: "Мадам, калтошка, молкошка, рыба" и т. д. В общем, домохозяйкам на базар ходить не приходилось, им китайцы всё приносили на квартиру. Правда мяса у китайцев не брали, считали, что они могут принести мясо собаки или дохлого животного.
Европейского населения во Владивостоке было около 50%. Большинство были рабочие, которые занимались физическим трудом: каменщики, плотники, землекопы. Много было в городе чиновников и купцов. В рабочей среде было немало и ссыльных из российских городов. Но рабочая среда была не такая тёмная и забитая, как в России. Тут трудовой народ был более грамотный и развитый, как говорят, приехали за длинным рублём. Эти люди уже побывали во многих уголках России в поисках хороших заработков и хорошей жизни, так что среди рабочих было много проходимцев. Были и политические ссыльные, и неудачники - переселенцы, которым нужна была уже не плодородная бескрайняя и свободная земля, луга и леса, а интересовали только хорошие заработки, во Владивостоке, пожалуй, за труд платили по-американски. Многие из рабочих были пьяницы, особенно землекопы, с которыми я работал, которые шесть дней адски работают, а в воскресение всё пропивают и проигрывают в карты.
Выходя в понедельник с похмелья на работу, землекоп был с головной болью плохо работает, он больной, у него сил нет. Он клянет водку и гулянку. Во вторник он уже поправился и начинает работать во всю мощь, он хочет воротить пропитые деньги. До самого следующего воскресенья землекопы работают много и хорошо. В процессе работы договариваются между собой, что заработанное больше пропивать не будут. Один обещает купить хорошую одежду, другой обещает послать заработанные деньги домой своей семье, третий - положить деньги на сберегательную книжку, накопить и уехать домой. Но вот, пришла суббота, после обеда подрядчик замеряет объем земляных работ и тут же платит за работу. Землекопы идут в барак на ужин, невеселые, им хочется перед ужином выпить. Вот садятся они за стол, кто-нибудь обязательно вынимает полбутылки водки и говорит, что хочет выпить перед ужином, тут все просят немного поделиться с ними. Но что такое полбутылка, выпьет хозяин полбутылки ее с кем-нибудь пополам, а другим завидно и начинают предлагать: "Давай, Вася, мы с тобой купим полбутылки". Остальные тоже, разделившись по парам, покупают по полбутылки водки. Вся артель немного повелела, уже не говорят, что пить они не будут, а собираются и вскладчину покупают четверть водки и пошла гулянка, забылись все обещания, что нужно послать деньги семье домой, купить одежду, положить в сберкассу, накопить и поехать домой... Только и можно было слышать от загулявших землекопов: "Наш генерал Завойко (первый начальник Уссурийского края, которому поставлен памятник во Владивостоке) записал навечно жить в Уссурийском крае". Начинают объяснять, что они оторвались и забыли Родину. Правда, эти люди попали в приморский край по разным причинам и остались здесь жить и работать по необходимости. Некоторые отбывали на острове Сахалин каторжные работы - лет 15, а потом освободившись, остаются в Приморском крае на заработках. Отбывшие сроки наказания говорят, что им на родину ехать стыдно - будут называть арестантом и каторжником. Другие, были сосланы из центральных губерний России по политической неблагонадежности, другие за конокрадство, за сопротивление властям и т.д.
В этой разношерстой толпе многому можно научиться и понять, как живут люди в нашей необъятной, большой России.
Итак, война идет, а мобилизация в Приморском крае не была объявлена до сентября месяца 1914 года. Нередко можно было услышать от военнообязанных рабочих: "Хоть бы скорее объявили мобилизацию, да увезли бы в Россию".
Мобилизация была объявлена 25 сентября. Рабочих, и большинстве своём, мобилизация на войну не напугала. Все что-то ожидали и чувствовали - после войны должны произойти какие-то изменения. Ведь, японская война вызвала революцию, а эта война, тем более, поведет народ к революции.
С возникновением войны с Германией царское правительство решило прекратить торговлю водкой - закрыть "казенки". Хотя казенная винная торговля была запрещена, но любители выпить без водки не оставались, водкой торговали тайно - спекулировали ей. Китайскую водку "ханжу" привозили из Маньчжурии сколько угодно, она была даже дешевле, чем русская водка. Маньчжурская ханжа стоила четверть ведра 1 рубль 20 копеек, тогда, как русская водка стоила 2 рубля 20 копеек.
Я работал землекопом на Русском острове, он находится километрах 15 от Владивостока в море. Русский остров закрывает вход в бухту Золотой Рог и прикрывает Владивосток. На этом острове строили солдатские казармы и крепостные укрепления. На Русском острове водкой торговать тоже не разрешали, но водки было сколько угодно, торговали шинки и рабочие, любители выпить пропивали все свои заработанные деньги.
Мы, с моим земляком, Елисеевым Алексеем Николаевичем 26 сентября пришли в канцелярию воинского начальника города Владивостока и нас назначили в воинскую часть, в четвертый этапный батальон, который формировался в городе Хабаровске и нам через два дня пришлось уехать и г. Хабаровск. Приехали в Хабаровск, нас обмундировали, дали нам винтовки, и мы стали заниматься солдатской муштрой. В Хабаровске мы простояли дней 15. Наша воинская часть - четвертый этапный батальон был укомплектован полностью к середине октября 1914 года и во второй половине октября наш эшелон из 28 товарных вагонов покинул Хабаровск.
В 1914 году еще Амурской железной дороги не было, она только еще строилась, связь с Дальним Востоком была через Маньчжурскую железную дорогу: через Иман, Спасск, Никольск-Уссурийск, Харбин, Хайлар и т.д. Дорога проходила через китайскую Маньчжурию, но ее построила Россия и на ней работала русская администрации и охрана. И вот мы погрузились в Хабаровске на поезд, со своим обозом, лошадьми, кухнями, с сеном и поехали на фронт. От Хабаровска до Польши ехать было далеко, для этого нужно не менее 35 суток. Как только проехали озеро Байкал, уже около Иркутска нам стали попадаться эшелоны с пленными из восточной Галиции - чехи, русины, австрийцы, немцы. Они были измученные, грязные и голодные, а у нас хлеба было много, потому что люди ехали с деньгами и покупали белый хлеб, а черный оставался и его отдавали пленным или железнодорожным рабочим.
Настроение мобилизованных было безразличное, вернее, беззаботное - пили чай, обедали, ужинали, играли в карты и спали досыта на полках товарных вагонов. Никто ничего не говорил о войне, о тяжелых последствиях войны. Это было похоже на затишье перед бурей. солдаты не имели по отношению к пленным никакого озлобления, наоборот, смотрели на них, грязных и больных, нам было их жалко, и мы отдавали им свои пайки хлеба.
Когда ехали по Сибири, там была зима, бушевали метели и бураны, а как стали подъезжать к Уральскому хребту, зима прошла, здесь стояла настоящая осень с дождями и грязью.
В России, на станциях нам было видно, что люди возбуждены и недовольны, не только войной, но и царским правительством. Хотя продажа водки была прекращена, но всё же подвыпивших людей было не мало. На ж. д. станции Абдулино, на эту сторону Уфы, я ушёл от эшелона, и забегал к дяде Филиппу Филипповичу даже пришлось свой эшелон догонять.
Приехали в Польшу в конце ноября, нас выгрузили на какой-то глухой станции и направили в город Ломжу и поместили в солдатские казармы. В нашем батальоне было 4 роты, я был во второй роте - этапной. Командиром роты был капитан Купреев. Купреев к солдатам относился грубо и недоброжелательно. Без всякой необходимости ругал всех солдат, наказывал не только отдельных солдат, а даже всю роту. Он только не беспокоился о своих солдатах, не только об их одежде и питании, но и гнушался просто подойти к ним, с ними по-человечески поговорить. Солдаты все чувствовали и не любили своего ротного командира Купреева. Однажды вечером приходит он в роту, построил всех солдат и начал проводить военные занятия. Уставшие, обозлённые и ненавидевшие его, солдаты проделывали занятия с большим нежеланием. Но вот Купреев выстроил роту, а занятия проводились в помещении казармы, и стал учить, как приветствовать своих начальников-офицеров. Купреев встал перед выстроенной ротой и сказал: "Вот, я ваш батальонный командир в чине подполковника, и я с вами здороваюсь. Здорово, солдаты второй роты". На это никто из солдат не ответил, как это полагалось: "Здравия желаем, Ваше высокоблагородие", - все солдаты молчали. А двое солдат решили ответить не голосом, звуком из заднего прохода, т. е. пёрнули, да так громко, что даже эхо отразилось в помещении казармы. Купреев сразу остолбенел, не знал, что делать, какие меры принять на это оскорбление? В первую очередь стал спрашивать, кто это схулиганил, кто его так оскорбил, солдаты все молчали, никто не сказал, кто это сделал. Тогда ротный командир приказал фельдфебелю вывести роту на двор казармы и гонять бегом, до тех пор, пока солдаты не выдадут того, кто нахулиганил. Фельдфебель скомандовал: "Направо", и стал выводить роту на плац. На дворе была тёмная ночь, шёл мелкий, осенний дождичек, было холодно, солдатам очень хотелось отдохнуть, а не бегать по дождю и грязи. Пока сходили с третьего этажа казармы, договорились, чтобы бежать куда попало, но в строй не становиться. Поэтому часть солдат спряталась на чердаке, часть в коридорах казармы, а часть убежали даже в город. Пока фельдфебель в казарме надевал шинель, надевал шашку и револьвер, прошло несколько минут. Фельдфебель вышел на плац, а на плацу нет ни одного солдата. Фельдфебель вернулся в казарму и стал докладывать ротному, что солдаты разбежались и бегать заставлять некого. Тогда ротный стал ругать фельдфебеля, что он распустил солдат, что отсутствует дисциплина и т. д. Фельдфебель сказал, что он завтра подаст рапорт, чтобы его откомандировали в другую часть. Поcле этих объяснений Купреев сразу покинул казарму и ушёл спать на квартиру, а фельдфебель тоже ушёл в свою комнату. Солдаты тоже все вернулись и спокойно легли спать на нары. Купреев никогда потом не напоминал об этом случае и никого не наказал. Больше того, стал к солдатам внимательнее и уступчивее.
Скоро, через недельку, нас перебросили за Варшаву, где немцы усиленно наступали и хотели взять Варшаву. К нашему подходу немцы были далеко отброшены от Варшавы. На месте боёв под Варшавой были видны только разбитые и оставленные орудия, разное военное снаряжение и окопы. Несмотря на то, что под Варшавой были бои, но железная дорога за Варшавой была не разрушена ни нашими войсками, ни немцами и наша часть проехала через Варшаву до города Лович. В то время через Лович проходила линия фронта и город был ничьим, т. е. и русские в него не зашли, и немцы его оставили. Когда наш батальон прибыл на стацию Лович, станция была пуста и нас никто не встречал. Наш батальонный командир сообразил и решил своим этапным батальоном захватить Лович. Сразу же из вагона была дана команда атаковать и выбить немцев из города. Солдаты бросились из вагонов на ура. Хотя это было ночью, солдаты скоро разобрались, что никаких немцев нет, в городе тихо и не видно ни одного огонька, ни одного человека. Солдаты стали собираться группами и обсуждать, как бы дождаться утра в спокойствии и в тепле. Командиров всех растеряли, ни ротного командира, ни фельдфебеля, ни взводных не было. Ротный Купреев, после того, как дал команду атаковать город и когда взводы во главе с унтер-офицерами побежали со станции по направлению города, ротный вернулся, зашёл в вагон и преспокойно в вагоне остался до утра. Для ротного командира Купреева быть в пассажирском железнодорожном вагоне оказался более выгодным, чем бежать во главе солдат в атаку. Часть солдат оказались со своими взводными командирами, а часть растерялась и смешалась с другими солдатами батальона. Искать солдат своей роты в темноте было бесполезно, да и боялись поднимать шум, чтобы немец не открыл артиллерийский огонь по городу. Все стали искать себе убежище до утра. Часть солдат укрылись в надворных постройках города и заняла линию фронта на окраинах города. Я оказался одним из троих солдат, оторванными от своей роты, мы стали искать свой роту или взвод. Мы прошли по городу и вышли на его окраину. Недалеко были видны какие-то омёты, мы подошли, оказалось, это было сено. Вокруг было спокойно, не было слышно ни одного выстрела. Мы решили залечь в сухое сено и дождаться утра. Мы зарылись в пахучее, тёплое сено и заснули. Несмотря на то, что была поздняя осень и был порядочный холод, но нам в сене было тепло и спокойно. Когда проснулись, было уже светло. Нам было слышно, что в городе большое движение, но мы не торопились возвращаться. Мы сначала позавтракали, съели свои консервы и пошли в город. Нашли свою роту и свой взвод. Оказалось, ротный Купреев переночевал в пассажирском вагоне, а утром послал своих денщиков-холуев разыскивать свои роты. Они скоро нашли и солдат, и фельдфебелей, и взводных. Приказал построиться и доложить ему о состоянии роты. Солдаты оказались все на лицо. Немцы, как оказалось, отступили километров на 20 от Ловича, а русские этого не заметили, поэтому так легко наш батальон атаковал Лович.