"Жила на свете Птица... Красивая и гордая. Смешная и счастливая. Умная и сумасшедшая в поступках. Птица жила веселую озорную жизнь, у неё было много приятелей и интересных знакомых. Многие завидовали её отношениям с миром, с которым она была на "ты". Птица беззаботно кружила над скалами, где другие птицы вили гнезда, и мечтала подняться ещё выше над землей, чтобы взглядом охватить не только стоянку её стаи.
И было у Птицы две мечты, несовместимые по сути, несовместимые вообще. Мечты разные и каждая по своему красивая. Вместе они не могли существовать в одной душе. Но Птица не слушалась разума и совмещала две жизни в одну, пытаясь разделиться. Было у Птицы двое, которых она любила - Беркут и Орел.
Орел - умный и всегда счастливый, даже тогда, когда ему выпадает неудачный день. Орел знал про свое счастье и везение в судьбе, он был уверен в себе и чувствовал, что хочет. Он писал свою жизнь как вечность, как очень интересную и юную вечность.
Беркут - красивый и безумный. Он считал свою жизнь большой, и не боялся рисковать ею. Беркут страстно смотрел на Птицу так, что у неё обжигало желание. Его взгляд выразительных черных очей говорил о печали и горечи, хотя, если подумать, то ни печали ни горечи могло бы и не быть. Ему нравилось быть таким, его грусть привлекала внимание, и оставляла загадку и впечатление.
Орел мог решить любую задачу, и каждый раз Птица удивлялась, как легко и просто его решение. С ним было прочно и спокойно, с ним было не страшно лететь в будущее, в его глазах она могла прочитать бесконечность.
Беркут сверкал своими сводящими с ума очами, и Птица летела к нему каждый раз, лишь кликал он её к себе. Она умирала в его объятьях, но чувствовала постоянную интригу и неуверенность ни в чем.
Орел нежно любил Птицу и звал с собой в вечность, предлагая буддийское спокойствие и оно же счастье.
Беркут обжигал Птицу страстью и своими безумными поступками сводил с ума. Её сердце разрывалось, слушая его речи, а потом упивалось в восторге и блаженстве.
Птица не знала с кем её хочется больше быть. Она хотела обоих. Она имела две мечты, и ни от одной не хотела отказываться.
Птица делила себя между теми хищниками. Давала себя обоим, раздавала себя без остатка. И однажды, её не осталось вообще..."
Сказки про птиц были любимыми Милкиными сказками. Бабушка ей рассказывала про полеты на ночь перед сном. Сказки убаюкивали, и под них Милка засыпала.
Милка была обыкновенной девочкой, с самыми заурядными родителями, вечно работающими, и с обыкновенной простой бабушкой, которая вышла на пенсию как только единственная внучка пошла в школу, и кому-то нужно было оставаться с ней остальные не занятые уроками пол дня.
К бабушке Милка отправлялась после школы, у бабушки обедала, потом шла в музыкальную школу или на другие мероприятия своего детства. Иногда оставалась и ночевать. Милка очень любила вечера у бабушки. Они играли в карты или шахматы, вместе вязали и смотрели в уютных креслах телевизор, пили "ночной" чай.
А заканчивался день сказками. Милка засыпала под пение бабушкиных птиц, и под рассказы о полетах и дальних странах, о путешествиях и стремлении, о новом и неизведанном, о счастье и грусти.
Те сказки Милка не очень понимала, но они задевали её сердечко, поражали воображение, и заставляли скорее расти и становиться взрослой. И однажды она спросила:
- Бабушка, а много ли на свете Беркутов и Орлов?
Бабушка внимательно посмотрел на внучку, словно осознавая её взросление, а потом сказала:
- Относительно обыкновенных птиц, их очень мало. Очень
- Так значит нашей Птице выдалась такая редкость? Сразу и Беркут и Орел?
- Да. Ей повезло, как никогда.
- Но она...
- Она не смогла выбрать. Ей хотелось всего, она не смогла выбрать, и от этого потеряла всё.
- Выбрать?
Милка задумалась, вспоминая как накануне долго не могла решиться, какое мороженное хочет - в вафельном стаканчике или эскимо, так долго решала, что и то и другое закончилось.
В школе у Милки были проблемы с подругами. Ей было хорошо с теми, с кем она была в данный момент, и про обещания, данные накануне, она могла запросто забыть. Сначала девочки на неё обижались, а потом просто перестали рассчитывать. Милка смущалась каждый раз, да поделать ничего с собой не могла. Сама себе обещала, и то не выполняла задуманное и клятвенно заверенное.
- Ты со мной завтра пойдешь на день рождения к Ларисе? - спрашивала соседка по парте.
- Да! - восклицала Милка, полностью уверенная, что так и будет.
Но наступал другой день, к ней приходила соседка по подъезду, и на день рождения к Ларисе Милка шла с ней.
Милка долго не могла выбрать между спортом и музыкальной школой. Она выходила с тренировок по гимнастике полностью уверенная, что будет ходить в зал. Но дальше следовал урок по специальности фортепиано у любимой её учительницы. Уроки проходили легко и непринужденно, у Милки что-то начинало получаться, и, возвращаясь к бабушке после своего трудового дня, она была уверена, что будет заниматься музыкой.
Родители требовали выбрать, поскольку подошел возраст, когда любые занятия требовали индивидуального и более напряженного подхода, и вместе не могли существовать, а Милка канючила и убегала каждый раз в свою комнату, лишь заводили с ней разговоры о выборе.
- Бабушка! Ну что они ко мне пристают, - восклицала Милка, уплетая котлеты на обед, - я ведь хочу..., - и тут она умолкала.
Бабушка же выжидательно на неё смотрела, и, в конце концов, спрашивала:
- Чего? Чего ты хочешь?
- Не знаю... - отвечала Милка и прятала глаза от взрослых снова и снова.
Наконец, когда ей стукнуло девять лет, отец сам сходил и выписал Милку из спортивной школы, объясняя полезностью музыки в любом случае, а уж как с гимнастикой сложится - неизвестно.
Милка вздохнула с облегчением, и даже как-то просияла. И до следующего разговора о том, куда она отправится на каникулы: с подругой в Ленинград, или к двоюродному брату в Казань...
Шли годы, выбор становился сложнее каждый раз, а принимать твердые решения Милка никак не могла, вернее, каждый раз она была уверена в том, что говорит, но уже окружающие знали, насколько она не верна собственным словам и поступкам. Она обещала учительнице по математике пойти в физико-математический класс, и та уже возлагала большие надежды на девочку, как на победительницу олимпиад. Но вот к Милке подошел учитель физкультуры и сказал, что её данные по атлетике могут вполне оправдаться. Если она пойдет к нему в спортивный класс, то они добьются результатов.
В ужасе от решения была не только учительница математики, но и родители. Если бы Милке в тот момент сунули учебник с задачками, она просто бы вновь поменяла мнение, но учебника поблизости не оказалось, и Милкино время, вместо подготовки в ВУЗы тратилось на бег и прыжки через козла.
Пришла пора поступать. Выбор невелик. В городе только два института. В то время у Милки появился парень - из параллельного класса, он шел в Политехнический на факультет математических методов. Милка, чтобы долго не думать, пошла с ним за компанию. Они вместе занимались, вместе решали примеры из справочника для поступающих, они даже сидели рядом на экзаменах.
Гришке, так звали того парня, очень повезло, поскольку никто больше на Милку не претендовал, и ей не пришлось разрываться, она пошла с ним. Только вот позднее, он понял, что Милка совсем не любит его, просто ей удобно быть с ним, вернее, если бы его не было рядом, она тоже бы не страдала.
Гришка, поняв насколько он её на самом деле успел полюбить, ушел. Закрыл плотно за собой дверь, а Милка даже не оторвала голову от учебников. Был апрель первого курса, Гриша решил не оставаться и дальше рядом со своей любимой и уехал из города. Милка заметила его отсутствие только через неделю, когда ей потребовался конспект какого-то важного семинара, на котором она не присутствовала.
- Ты же сама виновата! - воскликнула мама, когда увидела рассеянный взгляд дочери после того, как та звонила Грише домой.
- Я? Но что я сделала?
- Ах! - бросила мама и ушла на кухню.
Милка поплелась за ней.
- Мам! Я не пойму ничего, объясни!
- Ты вся в твою бабушку! - только и ответила она.
На следующий день Милка пришла к маме и сказала:
- Я купила билет. Я поеду за ним...
- О! Но зачем?
- Как зачем... За ним...
- Зачем?
Милка не ответила, и следующим вечером растерянные родители проводили дочь. Они возвращались с вокзала, и мама, наконец, дала волю слезам. Отец задумчиво молчал, потом спросил:
- Он ей звонил?
- Нет, - вытирая слезы отвечала мама.
- Письмо пришло?
- Нет...
- Тогда что? Ничего не понимаю...
- Может, она повзрослела?
- Не убедительно. Твоя мать изводила людей, когда была отнюдь не юна...
- Прекрати, умоляю! - и поток слез усилился.
Оставим их разговор. Вернее, они и сами его оставили. А семейные предания так и оставались для Милки, четко повторяющей все бабушкины пути, нераскрытыми. И никто в тот момент и не подозревал, насколько она повторит бабушкин полет.
С Гришей они поступили тем же летом в один ВУЗ. Поселились в общежитии, в разных комнатах, но все свое время проводили вместе. Гриша поверил Милке, заставил себя поверить, потому что иначе он не мог существовать. Его сердце разрывалось от любви к ней, и он подозревал, что больше так никого уже в жизни не полюбит, и решил остаться при Милке насколько она ему позволит.
Милка вела себя безукоризненно, не давала поводов для ревности, поддавалась бешеной Гришиной страсти, подыгрывала в семейной жизни, когда гладила его рубашки и жарила котлеты на общей кухне.
Они не стали расписываться и после института, сняли квартиру, и потихоньку обзаводились бытом и уютом.
Гриша продолжал боготворить свою Милку. Милка спокойно без особого возбуждения жила рядом. За столько лет совместного существования на земле они так друг к другу привыкли, что уже не могли представить себя отдельно. Они были единым элементом, не смотря на разные иногда интересы, и разных иногда знакомых. Они жили очень дружно, делились друг с другом всеми волнениями и тревогами дня. Переживали совместно любые жизненные неурядицы. Они вместе взрослели, пережив вместе годы в родном городке, потом годы студенческие. Были рядом друг с другом, когда становились на ноги. Мир вокруг них был всегда общим. Над ними много лет было единое небо и одно на двоих солнце. А это так много значит - общее небо над головой, и общее солнце. Они срослись друг с другом душами так крепко, что разорвать эту связь, казалось бы, не под силу и самому богу.
- Милка, я потерял свои... - Гриша не успевал договаривать, Милка знала о чем речь.
Мало того, она знала, что он спросит об этом раньше, чем он спросил, и не успел Гриша закончить свою фразу о потерянном джемпере, как она стояла перед ним с джемпером в руках.
- Гриша, я бы...
А Гриша уже наливает кипяток в чашку с растворимым кофе.
Так они и жили. Душа в душу, сердце в сердце.
Милка позволяла себе иногда очень сердиться на Гришу. И даже раздражаться, и даже повышать голос. Потом немного себя стыдила, но своё раздражение по некоторым вопросам унять не могла никак. Гриша очень переживал, и старался лишний раз не злить её, но он не мог измениться в некоторых вопросах никак!
Так они и жили. Так они и шли рядом друг с другом. Но однажды...
Нет, всегда встречались ей мужчины, которые вызывали у неё чувство волнения. Она называла это чувство легкой влюбленностью. Никогда не делилась им с Гришей, а быстро притупляла в себе. Зачем? Зачем влюбленность ей нужна?
Гриша же напротив, если ему нравилась какая-то девчонка, выпячивал чувство наружу да так, что девчонки пугались, а Милка смеялась от души над его страстями. Она была так уверена в Гришиных чувствах к себе, что любые его разговоры о красивых женщинах её только веселили.
Но однажды...
Однажды на одном из поворотов лабиринта судьбы встретился Милке человек, который не просто заставил застучать её сердце сильнее, но и смутил её сознание.
Сначала все было очень невинно. Они встречались случайно, они гуляли вместе по ночным улицам города, они говорили о всякой ерунде, и о серьезных вещах. Милка никогда кроме Гриши не была ни с кем так откровенна. Встречи не просто затягивались, а требовали продолжения. И, наверное, здесь Милка допустила свою ошибку. Она не стала все рассказывать Грише. Она затаила в себе от него секрет. Она спрятала эти встречи глубоко в душу и не разрешала Грише даже прикоснуться к ним. Он жил, ничего не подозревая, и не придавая значения тому, что иногда какой-то её знакомый провожает её до подъезда.
А Милка задумалась. Притихла. Немного погрустнела, что придавало чертам её лица особую очаровательность. Они продолжали вместе с Гришей идти по времени дальше, но Милка немного отстранилась, и очень полюбила бывать наедине с собой, забираясь к себе в душу к тем встречам, состоявшимся накануне.
Тогда и Гриша совершил ошибку. Он так всегда боялся Милкиного к себе отношения, что ограждался от любых подозрений плотной стеной нечего неведения.
"Поговори со мной!" - иногда кричали Милкины глаза. Он видел, слышал призыв, да боялся его, и молчал.
Тот знакомый, давно уже не знакомый, а ставший чем-то вроде откровения для Милки, с нежностью и глубокой верой смотрел на неё. Он рождал в Милке такие фантазии, которые ей и не снились. Он удивлял её собой, а она так давно ничему не удивлялась. В ней рождалась давно забытая чувствительность, волнующая сердце, она ловила себя впадающей в состояние, когда-то давно с ней бывшее. Давно... Очень давно.... Творилось в теле и душе какое-то повторение чего-то, о чем она успела забыть.
Шло время, она продолжала бережно хранить свою тайну, но отношения росли и переходили в иные стадии. Все ближе и ближе. Милка пугалась. Но и отстраниться не могла совсем. Так ласкали её эти отношения, помогали дышать чаще и жить смелее. Чувствовалась какая-то авантюра, и что-то жутко приятное. Взгляд Милки стал выразительнее, в ней самой появилась иная женственность, более чуткая, чем раньше. Милка стала смотреть на мир другими глазами, а на Гришу, бедного Гришу, с неким высокомерием - ведь она знает о жизни теперь больше, чем он.
Конечно, как бы Гриша не ограждался от знания, он понимал, он все видел, и сталь напрягаться и бояться.
Но они продолжали идти по времени все ещё вместе. Всё ещё вместе обсуждали свою жизнь, свое настоящее, и даже будущее. Они, как и раньше, продолжали в него заглядывать и вопрошать его - какое оно?
Милка была с Гришей, и успокаивалась. Она забывала временами про существование другого в её жизни. Но они встречались, и существование Гриши ей мешало. Очень мешало.
И вот, пока очень осторожно, не навязываясь, закрадывалась к Милке в голову пугающая своей смелостью мысль, жуткая для понимания, и страшная для осознания.... Уйти... Расстаться... Оставить...
Мысль казалось такой невероятной: так крепко держала её прежняя жизнь, что Милка старалась откидывать отбрасывать свои странные мысли. Но каждая встреча нагнетала обстановку, и дурманящие глаза начинали что-то уже ждать от неё. Она молчала, и уходила каждый раз домой, к Грише, к родному по-настоящему человеку. "Как я без него?" - думала она, - "я не представляю себя без него. Разве это возможно?"
Она подсчитывала, сколько лет они вместе, и выходила пугающая цифра "столько не живут!". Ложась в постель, он крепко прижимал её к себе, словно боялся, что за ночь она растает и исчезнет, а она засыпала в умилении и с мыслями: "а он как без меня?"
Весь мир вокруг, казалось, в одночасье заговорил о таких сомнениях. В книгах, в фильмах, у соседей: везде разыгрывались сцены с тремя героями. Вокруг люди помешались на страстях и разборках. На любви и измене. И все появилось, конечно, сейчас, когда Милкина жизнь стала кружиться в общем вальсе перемен. Даже в метро люди обсуждали романы на работах, и странные поведения друзей, живущих в браке.
Она задавалась вопросом "что же любовь?" - и искала ответ везде. Вокруг себя, вокруг людей, в чтиве, в глупых сериалах. Как оказалось, этим вопросом занят весь мир и был занят всегда, ещё до рождения истины. Этим вопросом заняты даже кошки во дворах. Помешанными на теме оказались знаменитости, поэты, президенты. Милка была сражена тем обстоятельством, и не знала куда податься, потому что.... ответа никто ей дать не мог. Только слышала она повторение одного: "Есть одна вещь, что имеет значение в жизни, - это любовь. Всё остальное - прилагательные".
"А я?" - спрашивала она себя. "Любила ли я?"
Ей повезло, долгое время, пока она только рождала в себе вопросы, её новый друг не торопил события. Он сам выжидал и прислушивался к себе. Он ничего от неё не требовал, даже, когда умирал от страсти к ней, только прикоснувшись. Но они давно не просто касались друг друга. И, встречаясь, разбивали непроходимые стены, а цинковые ограждения, казалось, начинали пропускать радиацию. По своему, как было удобно, Милка выстроила понятия измены, и оставалась верна своему Грише.
Но шло время, и однажды, Гриша увидел их прощание у подъезда. В черном дворе стояли два силуэта. Вернее, двумя различимыми они стали через какое-то время, а увидел он изначально что-то общее. Он шел к подъезду, ещё не осознавая, кого он увидел. Навстречу ему шел человек, лицо которого он возненавидел в раз. Она же исчезла с парадной, и встретились они только в коридоре своей квартиры.
- Ты мне ничего не хочешь сказать?
Вопрос из мелодрамы. Вопрос из семейной трагедии. Вопрос, оказавшийся вдруг актуальным и для них.
Они проговорили всю ночь. Он был злым, она немой. То есть, не проговорили, промолчали. И спал он на матрасе на кухне.
Она уехала к родителям - впервые за столько лет в свой город она поехала без него. Он остался размышлять. Остался среди её вещей, среди их жизни, размышлять обо всем.
Дальше...
Дальше были обговорены сроки, в которые она должна выбрать. Выбирать она ничего категорически не хотела. Отвечала, что останется с ним, что без него она не представляет свое существование на земле. Были банальные диалоги и монологи. Были скучные до безобразия реплики. Гриша не мог ничего с собой поделать, он не мог её отпустить, и снова ей поверил, и засыпая прижал её так сильно к себе, как никогда...
Но все оставалось как есть. Её отношения с другим продолжали существовать. И тот, другой, изводился не меньше. Он не мог оставить её и не мог видеть её. Терял разум и достоинство, становился похожим на маленькое бессильное существо. Он боялся, что полюбил эту девушку, он боялся, что она останется в его ранимом сердце навсегда.
Вместе они стали играть в глупые нечеловеческие игры с расставаниями навсегда, которые длились не больше месяца. Все возгоралось вновь, все усиливалось с каждым разом. И вот, однажды, она вдруг поняла, что не хочет уходить от него. Хочет остаться в его доме, спать с ним рядом, с ним просыпаться, вместе заставать и вместе проводить время.
Милка испугалась своих желаний. Но ей легко! Стоило оказаться в своем доме, как она успевала их забыть и оставалась Гришиной снова и снова.
Ещё шло время. Время, так изводящее всех своей нерешимостью. Актеры посерели, постарели, и перестали быть счастливыми. Милка продолжала оставаться такой, какая есть, и продолжала тянуть колесо своих страстей дальше, но уже в гору, в гору, чья крутизна увеличивалась со временем, и груз становился тяжелее раз от раза.
Когда мир сжался вокруг её шеи так, что она начала задыхаться сама от нерешимости и ужаса, что не может кого-то оставить, тогда она захотела растоптаться в собственных страстях и помыслах, и уничтожить всё наконец. Ей захотелось размозжить собственную страсть обо что-нибудь тупое и больное. Хотелось, чтобы стало совсем плохо, ещё хуже, убить, умереть... Натуральная молодость взыгралась в ней, как роптивая кобыла. Милка взлетела на крышу самого высокого небоскреба, раскрыла крылья и полетела навстречу своей растоптанной жизни, и чувствовала себя в полете, как те птицы, о которых её говорила когда-то бабушка.
- Я ухожу от тебя - прокричала она в полете.
А Гриша уныло посмотрел ей в след, и не удержал...
Милка проснулась в кошмаре и вся в поту. Гриша мирно посапывал рядом, и она поняла, что то был сон.
В ту ночь она не спала более. И в последующие тоже.
Когда она посерела настолько, что это стали видеть окружающие она произнесла:
- Я ухожу от тебя...
Что было дальше?
Они, наконец, откровенно поговорили. И, наконец, она вывалила Грише всё, что мучило её последние.... кучу месяцев или лет, уже никто не мог посчитать. Он слушал, при этом тихонечко трогая её за коленку (они сидели друг против друга прямо на полу). Она говорила с трудом, не потому что тяжело было говорить об этом, а потому что ей мешал огроменный ком в горле, который кривил её физиономию до неузнаваемости, и было страшно понимать, что Гриша ведет её такие рожи. Она закрывала половину лица руками, и старалась ими же унять судороги лицевых мышц, которые скручивались до боли в невероятную фантасмагорию, и продолжала говорить. Останавливаться было нельзя. Иначе она замолчит снова надолго.
Она так и не ушла от него.
Но понимала, что уйдет. Хотела в это верить. Оставила ещё один шанс им обоим остаться.
Тот, другой, перестал даже надеяться в то, что она придет к нему. Хотя когда-то в это искренне поверил. В то, что она останется с ним. В то, что они будут строить своё счастье, иное, чем у них обоих было до этого. И переживал очень болезненно, с температурой, пугающей очевидцев. Он слишком много надежд возлагал на будущее, которое так и не оправдалось...
Время подошло к тому моменту, когда Милка решилась...
Никто из родственников никогда так и не узнал, почему когда-то она бросила институт в своем городе и купила билет. Все решили поверить в большую любовь. Милка и сама не знала, почему она это сделала, как и сейчас она не могла объяснить, почему она решила уйти. По-прежнему она чувствовала в себе Гришу, и в своей душе, и в своем сердце. Она представляла, как трудно будет разрывать эту связь, так прочно живущую в них. Просто часть его была уже в ней, а часть её - в нем. Ей все ещё мешали мысли об общих друзьях, которым останется очень сложный выбор, как поступать и как вести себя в дальнейшем, мешали мысли о родственниках, так радующихся своим детям... Но она решила уйти.
Она боялась остаться с Гришей и сказать ему об этом. Он снова её сможет удержать, она становилась такой нерешительной, как он только начинал говорить с ней и трогать её за коленку. Её побуждало уйти, и сказать уже потом - позвонить по телефону. Да какой бы она не была, на такую подлость, ей не хотелось сподвигаться.
Она хотела позвонить тому, другому, и объявить, что идет к нему, просто, чтобы он ждал. В последний момент она боялась, что он, не дождавшись, улетит, как перелетная птица - ведь шла осень. Но знала, как больно ему каждый раз слышать её невыполняемые обещания. Она оставалась по-прежнему не верной своему слову, но хотя бы сейчас понимала это, и перестала давать людям обещания.
Она не позвонила, а собрала сумку, и осталась ждать Гришу с работы.
Он пришел, он все понял и так, и он устал её удерживать, как не велика была его любовь, она тоже имеет терпение. Он молча сел на кухне и закурил.
- Я ухожу...
- Дак уходи же!!!! - взмолился Гриша.
Она шла по угрюмому октябрю, который ворошил бурые от дождей листья. Мысли текли вместе со слезами как-то вяло и странно. Слезы Милка пыталась вытереть платком. Но оказалось, то был дождь. Косой, противный, как сама жизнь ей показавшаяся в эту минуту. Милка пыталась воспрясть духом и оценить, что идет к человеку, чья страсть в ней раздулась до полного изнеможения. И, быть может, они не смогут прожить вечность, часть жизни они проживут в согласии, благодаря той страсти, так помогающей людям быть вместе. Новые недостатки, новые глупости человека, и ко всему нужно заново привыкать. Но так честнее, чем жить с родным, и с тоской смотреть в сторону.
Светофор, дорога, скользкая и грязная, несмотря на новый уложенный в августе асфальт.
Она слышала визг тормозов, и слышала крик какой-то дамы, она чувствовала удар, и в мгновение осознала себя птицей, летящей в серые облака. Но параллельно продолжались визги и скрипы, так мешающие свободному полету. А свободное падение закончилось глухим больным ударом. Милка все поняла. Милка принимала то, что её приходилось в ту секунду принимать, а последняя мысль, мелькнувшая в умирающем сознании была: "А ведь, если бы я поступила подло, то любовь умерла бы счастливой..."