Мы подошли в разбитому заводу с ужасающей сутью - химический.
--
Ни о чем... Просто, иду.
--
Говорила, говорила, и вдруг замолчала...
--
Вот скажи, что такое любовь, по-твоему? Мне надоел этот вопрос, но в последнее время её оттенки наваливаются на меня с пугающей закономерностью со всех сторон, будто, ничем больше я не могу интересоваться.
--
Любить - это прекрасно...
--
Ну... просто подкупающая новизна оценки!
--
Не смейся, но это всё, что я о ней знаю. С приходом этого чувства, меняются цвета, запахи, окружение. Меняются мысли, знания, приоритеты. Меняется, кажется, жизнь. Насколько чувство сильно, на столько всё и меняется...
--
А что, это чувство измеримо? Люблю на столько-то условных единиц... В чем измеряется?
--
Я считаю, что в человеке при рождении заложена любовь в определенном количестве, у каждого своё. В течение жизни, он её распределяет на окружающих. Что-то отдается тут же родителям, плохо, если сразу много. Кто-то тратится на первую любовь, сразу без остатка, отдает всё, что у него есть. И на остальную жизнь ему не хватает, и, если это любовь закончится трагически, человеку останется жить с болью в сердце, но любви в нем уже не будет. Кто-то выдает порциями свои чувства, каждому по немного, это такие называемые любвеобильными люди. Кто-то не растрачивается, всё чего-то ожидая стоящего. Так, кстати, вся жизнь может пройти, и на смертном одре будет тяжко от переполняющей сердце любви, так и не отданной никому.
--
Интересная теория.
--
Женщины подсознательно, на уровне инстинкта, никогда всю себя не отдают мужчине. Для них важнее ожидаемое материнство. Туда они вкладывают всю себя. Мне кажется, поэтому, чаще всего любовь мужская прочнее, сильнее, чем женская, которых так любят называть вероломными. Они изначально выдают своему мужчине не всю любовь, а её часть. Это ошибка, отсюда недоверие, ревность, вероломство.
--
Но ведь многие и на старости лет влюбляются, они что, так хорошо экономили?
--
Ну да. Экономили.
--
По-твоему, каждый способен любить?
--
Да, каждый живущий. Любовь исходит от человека, а не на человека. Иногда подходит время её, любви, выброса, и в этот час, любой идущий мимо может попасться. А потом они будут друг другу говорить: что я в тебе нашла? или мы же с тобой такие разные, как мы оказались вместе? А они случайно оказались вместе. Им потребовалось любить, и в тот момент они оказались рядом...
--
И нет тех двух половинок, идущих по свету и ожидающих встречи друг друга? Значит, нет своей пары у каждого, которую нужно найти? Просто в определенный момент под выброс чувства попался человек, вот он и стал парой. Так?
--
Да. Ты не находишь странным, что половинки, как ты говоришь, ищут друг друга, а находят на соседней улице, или в соседней институтской группе? С чего это им оказываться настолько близко друг от друга, когда наша планета такая обширная?
--
Ты прав. Очень убедительно разбил теорию о двух сердцах, далеко за их рождения уже принадлежавших друг другу...
--
Это просто звучит красиво, а реально... Они просто нуждаются в любви, и в какой-то определенный момент, слишком сильно.
--
И случайно в тот самый момент оказались на одной вечеринке.
--
Да.
--
Здорово. Убедительно. Это для традиционных чувств. Есть многое сложнее.
--
Есть. Не спорю. Есть частности. Всё зависит и от сложности самого человека. Его неспокойном, или наоборот, спокойном нраве. Его гении, живущем в нем. Его ориентации.
Стремление увидеться иногда перерастает в манию, я думаю, увижу, и всё пройдет. Но это иллюзия. Проходит, но ненадолго. Вместе уютно и хорошо. Я, как всегда, чего-то боюсь. Боюсь остаться, боюсь уйти. Выбор слишком жесток.
Завод представлял собой несколько недостроенных зданий и корпусов. По двору разбросаны коробки, фанерки и всякий другой хлам. Возле забора выложены ровными рядами контейнеры и цистерны.
--
Наверное, здесь можно найти всю таблицу Менделеева...
--
У тебя как в школе было с химией?
--
Отвратительно.
--
Аналогично. Знаю только Н2О.
--
С химией не бывает нормально. Её либо знают, либо не знают. Первые, как правило, знают её далеко не из школы. Ходят на факультативы, или сами занимаются.
--
Да уж. Если вспомнить самую вредную учительницу школы, то это будет как раз химичка.
--
У нас так же.
--
Она старая дева.
--
Противная и прыщавая.
--
С прической как у гориллы.
--
С зубами, как у динозавра.
--
Кличка была... Хоря...
--
Хиря!
--
Надо же...
Мы шли по двору молчаливого завода, почему-то не возникло идеи обойти это предприятие. В ту ночь, вообще, было много необъяснимого, и не только в событиях, но и в поведении людей, и моем тоже.
--
По идее, сейчас завод не должен работать? Ночь...
--
Не знаю, некоторые трудятся круглосуточно.
От здания исходил незначительный шум, который мог издавать какой-нибудь агрегат, а, может, лишь генератор электричества. В остальном, здесь довольно-таки тихо. Изредка ветер гонял по двору невесомый мусор. Я оглядывалась по сторонам:
--
Жутковато...
--
Да...
--
Никогда не гулял возле Новодевичьего монастыря? Я в последний раз подметила исходящую от него тишину. Эту тишину можно слышать, такая она звенящая. Город шумит, транспорт грохочет, люди гудят, а монастырь молчит, и своей тишиной заражает окружение.
Было светло и сухо, и, если бы я не была уверена, что мы в Москве и в середине декабря, то подумала бы, что этот завод находится в пустыни Калифорнии и уже не меньше десяти лет как заброшен. Словно, услышав мои мысли, мой попутчик, задумчиво озираясь, произнес:
--
В пору порассуждать о пессимистах и оптимистах. Ты чтобы сказала об этом заводе? Он не достроен или разрушен?
--
Разрушен...
--
Вот, а я утверждаю, что не достроен.
--
Ясно, так ты меня в завуалированной форме обозвал пессимисткой.
--
А ты не согласна?
--
Не знаю. Тест, по крайней мере, не прошла...
--
Не расстраивайся, это лечится.
На куче арматуры возле одной из постройки сидела огненно-рыжая кошка и убежденно умывалась.
--
Смотри-ка! Мы все-таки здесь не одни!
Тут мы услышали грохот, источник которого находился явно в основном корпусе. То, что именно этот корпус основной, говорили его самые большие из всех остальных построек размеры и относительная завершенность строения. Его не мешало только облицевать, чтобы не торчали наружу неотесанные плиты и железные штыри.
Пока мы в испуге оглядывались, наша кошка исчезла, а вместо нее сидела девушка. Она смотрела на нас невинным зеленым взглядом. Смотрела так, будто это она увидела, как кошки превращаются в людей, а не мы. Тяжелые рыжие волосы окутывали, казалось, всю её, с головы до ног. Даже было не ясно, одета она, или нага. Мой попутчик первым пришел в себя и то лишь на то, чтобы произнести:
--
Вот это да...
Девушка слегка наклонила голову, словно вопрошая: что-то не так?
--
Здравствуйте, - робко произнесла я.
Девушка продолжала на нас непринужденно смотреть.
--
Здравствуйте... Вы нас слышите?
Вдруг девушка ловко соскочила на землю, и опять оказалось неясным её одеяние, тем более, через мгновение, от нас в сторону основного корпуса уходила кошка.
--
Зачем мы вошли на территорию завода?
--
Я уже сам сомневаюсь в разумности этого поступка... Давай зайдем в корпус и посмотрим, что там.
--
Давай.
Потом я вспоминала это своё смелое решение и никак не могла взять в толк, почему я не испугалась, и не отнеслась к этому заведению с подозрением. Ведь каждый раз, когда смотришь фильмы или читаешь книги, где герои совершают, по нашему мнению, опрометчивые поступки, думаешь: ну куда ты лезешь, там же пугающая неизвестность. Оказывается, это, когда смотришь со стороны, рассуждаешь настолько здраво. А в реальном мире, ты не сомневаешься в своей безопасности, и поступками правит интерес исследования местности, проще говоря, обыкновенное любопытство.
Внутри это здание оказалось полым, то есть четыре или пять этажей снаружи, на самом деле оказались имитацией многоэтажности. Один большой просторный зал на весь корпус. Та стена, что выходит во двор имеет несколько рядов окон, создающих иллюзию этажей извне, а три другие стены представляют собой кирпичную кладку, кое-где заштукатуренную, местами не одноцветной побелкой.
Несколько перегородок все-таки в этом помещении существовало, но, присмотревшись, мы видели лишь груды из железного и другого хлама. На центральной куче сидела наша знакомая - рыжая бестия. Увидев нас, она вновь прекратила своё излюбленное занятие - умывание - и, спрыгнув на пол, исчезла за рядами блестящих серебристых цистерн и огромных стеклянных банок.
--
Смотри, какие странные банки, будто обыкновенные трехлитровые, но увеличенные в пятьдесят раз! Пойдем...
Мой попутчик схватил меня за руку и буквально потащил в глубь помещения. Я под впечатлением столь необычного вида рассеяно озиралась по сторонам. Мы зашли за ряды банок и цистерн туда, куда исчезла наша кошка, и остановились, пораженные увиденным.
Стояла огромная печь, в которой горел обыкновенный живой огонь. Над печкой выстроились бесконечные ряды каких-то стеклянных баночек и колбочек с разноцветными жидкостями, некоторые из которых выпускали пар. Над огнем висела, словно в воздухе, одна большая стеклянная колба, в которой пузырилась розоватая жидкость. Перед всем этим сооружением из химических принадлежностей стоял пожилой человек со встрепанными волосами, в промасленном сером халате, огромных резиновых сапогах, и с красной банданой Кока-кола на голове. Вокруг него сидело три кошки: серая, белая и черная. А наша знакомая, рыжая, терлась об ноги повара.
--
Ал-хи-мик..., - я сама не узнала свой голос, настолько он был ненастоящим, хриплым и совершенно не моим.
Человек обернулся, и мы увидели взгляд, который кричал: я - гений! Где-то я уже подобное видела. Безумный, жадный взгляд увлеченного человека, мечтающего ни сколько о славе, сколько хотя бы о признании его. Наверное, это ученый.
Человек без возраста, человек, с яркой выраженной рассеянностью во внешности - все это просто кричит о его необыкновенности. Но кто же он? Что творит? Что варит?
--
Здравствуйте... Простите, если помешали, но нас смутила ваша кошка. Она показала нам дорогу сюда.
--
Ой, не пудрите мне мозги... кошка. Вы что, живете в первобытном обществе, чтобы доверяться животным? Ничего нет позорного в любопытстве, главное, в меру! Здравствуйте. Проходите, коль уж зашли.
И он вновь обратил всё своё внимание вареву. Всё, мы для него потеряли интерес. Теперь мы представляли интерес для кошек, которые нас с любопытством оглядывали, но и они вскоре отвернулись. Видимо, их профессор тоже научил, что любопытства должно быть в меру.
Мы к тому времени и так уже немного устали, поэтому могли себе позволить просто посидеть, чтобы передохнуть, немного надеясь на то, что нам приоткроется крышка секрета действия этого человека.
Прошло немного времени, жидкость над огнем поменяла окрас, и от неё рассеивался какой-то до боли знакомый аромат. Откуда он? Сердце мне защемило, как захотелось вспомнить, кажется, он связан с чем-то очень приятным. И я вспомнила. Закрыла глаза и увидела...
В бабушкиной квартире жуткая суета из родственников и друзей. Я знаю повод, от него моё сердце переполняется торжественным волнением. Дедушке - шестьдесят лет. Самое главное волнение заключалось в том, что на эти дни приехал и самый нужный мне родственник. От одного этого я готова взвыть от счастья и грызть мебель. Я в детстве вообще отличалась желанием от счастья чего-нибудь грызть - днем мебель, ночами - подушку...
Шум в квартире не угасал, появлялись новые лица, мы сидели в дальней спальне и разбирали подарки, которые нам все дарили. Каждый второй для меня - был бумажными куклами с одеждами, которые нужно вырезать. Для него... Конечно, новые модельки машинок, от которых я сходила с ума, а мама мне ни в какую не соглашалась их покупать, мотивируя тем, что я девочка. Он со мной делился парными, а сам с восторгом рассказывал, как в день рождения его водят в детский мир и разрешают выбирать любой подарок. Было обидно и завидно, наверное. Но я все ему прощала, даже то, когда он сжимал мою шею до боли лишь для того, чтобы я призналась, что его мама красивее. Я прощала всё, за одно лишь его присутствие под одной со мной крышей. Боже мой! Неужели я на него уже тогда истратила весь свой жизненный запас любви? Что ж ты наделал? Ты ведь забыл о моем существовании, лишь наше детство закончилось, а бабушки стали настолько стары, что общались только по телефону... Что же ты наделал...
Но это было действительно счастье! Когда меня забирали из детского сада раньше других, я вопрошала зачем?, а отец лукаво щурился и говорил: просто так. В груди моё маленькое сердечко, тогда ещё умеющее биться, стучало быстрее, я догадывалась, какой меня ждет дома сюрприз. Приехал!
В школе все стало яснее. Были определенные сроки, каникулы, когда наши бабушки брали внуков и ехали друг к другу в гости. А лето... Это особенная пора, с удивительной волшебной дачей, с веселой озорной детской компанией и... Всё лето вместе! Уютная веранда, где мы сидели во время грозы, рассказывая страшилки про громоотводы. Плетеные из камыша и бересты домики, ночные разговоры о космосе, войнушки в оврагах, грибы и бешеный азарт их собирать... Чудеснее время придумать сложнее. Я, конечно, была и в последующие годы счастлива, когда влюблялась, когда что-то у меня получалась, когда меня понимали, но все это сопровождалось уже наложенной ответственностью за мои действия, обдуманностью поступков, а тогда... это же было детство... Взрывающееся особенными порывами счастья, когда он приезжал...
Моему дедушке шестьдесят! Много ли это? Я сложно представляла, но торжество мероприятия уже оценивала. Кухня полна женщинами в фартуках, они пекут, стряпают, режут. Мы прибегаем иногда схватить какой-нибудь пирожок, только что из печки. Над нами смеются они же горячие! Мы все равно хватаем, шпаримся, но удовлетворенные добычей, прячемся обратно в комнату.
Иногда громко вскрикивает скороварка, я её так боюсь, что прячусь в самый дальний угол. Он смеется и распахивает дверь:
--
Что здесь страшного!
Я затыкаю уши и прошу:
--
Закрой, пожалуйста!
И вот по квартире расходится запах. Аромат какого-то сдобного блюда. Такой, что безумно хочется его вкусить. Вот он этот аромат. Что же это было? Я никак не могу вспомнить. Открываю глаза, и... оказывается, смотрю на моего попутчика.
--
Ты чего?
--
А ты чего?
--
Тебе этот запах что-нибудь напомнил?
--
Да! Только не могу вспомнить что именно. Помню только время.
--
И я... не могу вспомнить. Он мне напомнил счастье...
--
Оно разве пахнет?
Я вдруг загрустила. Мне стало чего-то жаль, и хотелось срочно определить, что меня смутило, кажется, что если я определю причину, то и грусть рассеется обратно.
--
Вам лучше уйти, - профессор не отрывался от варева, он зацепил колбу огромными деревянными щипцами и переставил на пол. Кошки испуганно отбежали.
Но уйти не было никаких сил. Я беспомощно рылась в своем сознании, никак не могла определить, что вдруг так меня огорчило.
--
Эта страшная вода. Она могущественная, с ней нужно уметь обращаться, иначе она навлечет беду.
--
А что это?
--
Я варю эликсир счастья. Я всю жизнь посветил поискам формулы, о которой до меня все утверждали, что её нет. Я нашел, но и сам теперь её боюсь...
--
Зачем она? - я в ужасе глядела на пламенную жидкость.
--
Ты была счастлива?
--
Да, конечно.
--
Почему же, конечно? Что-нибудь было в твоей жизни важнее и нужнее тебе, чем период того счастливого времени?
--
Нет. Слово само за себя отвечает, ничего приятнее быть не может, когда счастлив.
--
Ну вот. А способность быть счастливым дана не всем.
--
И вы хотите эту способность дать людям?
--
Нет. Не хочу. Я же говорю, что жидкость опасна, и при не правильном применении, может навлечь беду. Люди алчны, и даже самые честные и добрые станут вредить самим себе, лишь почувствуют в своих руках что-то, дающее им больше, чем у них есть.
--
Дак зачем она?
Профессор сердито посмотрел на меня, потом отвернулся к своей колбе, и мне уже показалось, что мой вопрос не найдет ответа, но тут он глухим голосом сказал:
--
Мне.
Мы с моим попутчиком переглянулись, и на какое-то время воцарилось в здании молчание, нарушаемое лишь всхлипыванием пузырьков в колбе. Жидкость уже никак не пахла, и грусть моя рассеялась, оставив лишь неприятный привкус во рту.
--
Странно, а как же признание? - я тоже произнесла свой вопрос тихим голосом, едва слыша сама себя.
--
Признание, деточка, мне уже не нужно. Оно у меня было. То, что я создал когда-то, спасло и одновременно погубило человечество. Я был молод и радовался успеху. Радовался тому, что многолетний труд явлен миру, и человечество ценит его результаты. Человечество мне сказало спасибо, а мир в изнеможении уже от человеческой глупости закрыл опухшие от слез глаза. Мир мне прокричал: что ты наделал! Я не мог понять, что тут не так. Я ведь был молод и ещё совсем не мудр. Чтобы стать мудрым, нужно прожить не одну жизнь. И не один раз ошибиться. Моя ошибка была непоправимой. Человечество получило что-то большее, чем имело до этого и начало сходить с ума от призрака, всего лишь призрака стать сильнее и важнее, чем было раньше.
--
Но ведь если бы не вы, кто-то другой создал бы её, - я почему-то догадалась, что речь идет о великой бомбе.
Профессор грустно улыбнулся:
--
Этот аргумент люди всегда используют, чтобы успокоить свою или чью-то совесть. Каждый занимается своим делом, каждый живет свою жизнь, и за неё отвечает.
--
А зачем же вам эликсир? Разве в вашей жизни недостаточно было счастья? От признания? Разве это не самое великое счастье, оказаться признанным?
Профессор грустно смотрел на свою колбу, вокруг него опять собрались кошки, а рыжая бестия уже терлась возле ног моего попутчика. Он поглаживал её, и тут я ощутила неприятное чувство, наверное, это ревность... Не к кошке, нет. Но я же видела её девушкой!
--
Когда я получил признание, я потерял многое другое, что тоже было частью моей важной жизни. Я потерял свободу, я потерял любимую, я остался один, поскольку со мной общаться было опасно для жизни. И люди сторонились меня, но имя моё дети заучивали в букварях. Я имел славу, но был одинок. Нет, это было не счастье от признания, а крах моей жизни...
--
Вы жалеете о содеянном? И сейчас бы, если бы всё повернуть, то сделали бы по-другому?
--
Я никогда не думал так. Это суть моей личности - идти этим путем, иного не могло быть. Это был бы не я. Я ответственен за то, что создал, и чувствую свою вину за это перед человечеством.
--
Вы думаете, эликсир вам поможет избавиться от этой вины?
Он с интересом на нас посмотрел. Кажется, впервые, с интересом. На его лице отобразилось удивление, и он сказал:
--
Нет. Вы правы. И я знаю это.
--
Тогда зачем?
--
Ах, ребята, ребята! А знаете, что такое жить реализованным? Когда всё, что ты мог достичь, ты достиг, всё что мог построить - построил? Знаете, как сложно купаться в этом достигнутом? Даже спортсмены, завоевав олимпийское золото, ищут другое себе применение, ищут других себя! Я победил физику, математику, химию. Я написал бесчисленное количество научных работ, тем самым победив и литературу. Я нашел новое себе применение, и вот...
--
Вот, вы его, создали, этот эликсир, и что теперь?
Он посмотрел ещё раз на свою колбу, потом обернулся и взглянул на нас уже не так, как когда мы только зашли, в глазах не было ликования я - гений!, а была неземная усталость и печаль.
--
Идите! Мне ещё нужно работать.
Всё, это было сказано так убедительно, что мы не посмели ни чем возразить. Поднялись со своих мест и двинулись к двери в противоположной стороне, от той, куда мы зашли. Мы ещё не забывали свой путь. Нам на запад - мы ищем там солнце.
Жалко было уходить, чувствовалась какая-то недосказанность, профессор не убедительно говорил о своих намерениях, зачем ему эта колба с такой опасной жидкостью.
Я вдруг обнаружила, что рыжая бестия идет за нами.
--
А это ещё зачем?
--
Ну, пусть идет, если хочет...
Ах! Ну что мне с собой делать! Мне это не приятно, я обожаю кошек, но эта - бестия, а не кошка. Я поджала губу, с целью ни в коем случае не выдать обиду. У меня на этот счет своё мнение.