Лопухи, как испанских монахинь воздушные шляпы,
Эполеты полковников. И соседки моей - веера.
Красномордая стерва, сподвижница бога Приапа,
В лопухах с патефоном проводила свои вечера.
 
Ее звали Ванда Шемански. Рентгенолог районной больницы.
Она пела контральто, и любила ее детвора.
А Шемански любила поддать, и могла так, бедняжка, упиться,
Что падала в бочку под грушей и лежала там до утра.
 
...В приоткрытом окне
		    ветерок колыхал занавеску,
Звенела посуда,
               рио-риту играл патефон,
Все кричали,
	    и Ванда,
		   как в кресле,
			  развалившись на чреслах
			                 замдиректора треста,
С папихоской в зубах,
	             подпевала ему в унисон.
 
В двух шагах на углу
	         жил закройщик, а может, сапожник,
		                          по имени Мойша.
Коренастый, хромой,
	          средних лет сексуальный бандит.
Он на пани Шемански - 
		   это всем было ясно -
			    неровно дышал, даже больше,
А она... Вам понятно... Но все же ему улыбалась,
                                          а думала: жид.
 
 
И однажды в безлунную ночь Мойша выкатил Ванду из бочки,
Он ее распрямил
	       на хрустящих сырых лопухах
И впотьмах - впопыхах:
- Ах, мой Мишенька, ах!
А потом родила Ванда дочку
С ассирийскою грустью в нездешних, миндальных глазах.

- Так о чем это я?
	           О послушницах бога Приапа?
О прекрасных ослушницах, наслажденьях и винах - рекой...
А испанских монахинь - с белой подкладкою шляпы
Не играют здесь роли,
	             уж простите меня -
                                      никакой.