Милях в шестидесяти от Портленда мою машину почти занесло снегом; и куда я смотрел, отправляясь в такую бурю да ещё на ночь глядя?! А всё потому, что хотел доставить удовольствие двоюродной сестре Лили - первому из всех гостей оказаться у неё с раннего утра, чтобы поздравить девушку с двадцатилетием. Я невольно ругнулся, ударив кулаком по коробке скоростей (внутри неё что-то хрустнуло и затарахтело); стеклоочистители работали вовсю, но видимость от этого не улучшалась. Сейчас бы вернуться назад, в N.,однако не в моих правилах отступать; к тому же большая часть пути уже проделана. Благодаря сильному ветру с моря дорогу, идущую по самому его берегу, почти не заносило белыми и тяжёлыми хлопьями, зато они будто бы сговорились дружно падать на лобовое стекло автомобиля с целью окончательно вывести меня из себя.
Из-за боязни не вписаться в очередной поворот я постоянно сбрасывал скорость, из-за чего, собственно, и тащился черепашьим шагом; свет фар никак не мог пробить толщину белой стены на расстояние больше нескольких метров. А буря, в отличие от меня, и не думала сдаваться.
Спустя несколько минут мои глаза различили маленькую точечку света где-то впереди; сперва я принял это за галлюцинацию, вызванную моим уставшим и расстроенным в дороге зрением. Но нет, точка не исчезала; и по мере моего приближения к ней она всё разрасталась и увеличивалась до тех пор, пока мне не стало отчётливо видно ярко освещённое окно маленького двухэтажного и весьма опрятного особняка, стоящего прямо у обочины дороги.
Свет фар помог мне внимательно рассмотреть его: обыкновенный, очень уютный домик с двумя верандами; искусно сложенная башенка, напоминающая собой православный церковный купол; из трубы призывно струился дым - точно также, как из готического окна на втором этаже свет.
Конечно, первым моим чувством была радость по поводу получения давно утраченной надежды на ночлег под крышей; однако к этой радости примешивалось чувство стыда - ну, как это будет смотреться, если я вломлюсь в три часа ночи в незнакомый мне коттедж с просьбой принять меня до наступления утра? Однако снег свирепствовал и не думал прекращаться. И только благодаря ему я стал участником поразительных, таинственных событий, о которых мне никогда не узнать, не побори я своей робости постучаться в чужую дверь глухой ночью. Но так уж случилось, что я заглушил мотор автомобиля у самого крыльца, после чего поднялся по ступеням, проклиная слепящий глаза снег и, держась за резные деревянные перила, постучал кулаком в массивную, украшенную по углам какими-то химерами, дверь.
Пару минут никто не открывал, хотя я и заметил, что в прихожей загорелся свет; затем послышались мягкие шаги, чей-то кашель (или это ветер свистел в моих ушах?) - и двери были открыты симпатичной, лет тридцати пяти, женщиной. Она была стройна, черноволоса; локоны падали по плечам. На ней был тёплый мягкий халат из синего бархата. Лицо было овальным; его можно было назвать по-мужски волевым, если его обладательница не имела бы чисто женских, нежных, чуть приоткрытых полных губ и мечтательных серых глаз. В её маленьких ушах при каждом движении покачивались лёгкие коралловые серьги.
- Что вам угодно? - спросила она мелодичным голосом, увидев мою занесённую снегом физиономию; я открыл было рот для ответа, но она, умно улыбнувшись, что придало её глазам неожиданную серьёзность и проницательность, сама заговорила раньше меня. - Ах, бедный промокший молодой человек! Ну, чего же вы стоите - входите в дом, иначе в открытые двери наметёт снега! Вы, должно быть, попали в эту ужасную метель? Заходите же, заходите! - и она, взяв меня за руку своей тёплой пухлой ручкой, почти втащила меня в помещение, захлопнув дверь за моей спиной.
Женщина помогла мне снять пальто и тут же повесила его на вешалу - ближе к пылающему камину, изображающему собою раскрытую драконью пасть. Снимая пиджак и вешая его рядом, я не стал упускать возможности рассмотреть комнату, в которую попал минуту назад. Старинные шкафы и секции, битком набитые книгами, занимали здесь большее место; возле рабочего стола, на котором лежала скрипка и несколько нотных тетрадей, стоял превосходно сохранившийся беккеровский рояль; стены были увешаны коврами на восточный манер, с потолка свисала громадная хрустальная люстра. Около камина стояли два кресла с высокими спинками; между ними находился маленький столик - на нём лежала длинная курительная трубка и букет сухих цветов; в специальной стойке стояла красиво сделанная кочерга и каминные щипцы. Маленький пушистый котёнок, который едва пошевелился при моём появлении в комнате, лежал на чистенькой, аккуратно сложенной поленнице дров, внося всем своим видом дополнительный покой в дом, равно как и потрескивание огня в камине. Везде, на каждой вещи, лежал отпечток сна; ничто не пошевелилось при моём вторжении... Из этих аппартаментов одна дверь вела в соседнюю комнату, а красивая винтовая лестница, таинственно уходящая на второй этаж, вела в те помещения, из окон которых я впервые увидел свет с дороги.
Я только-только обернулся к хозяйке, чтобы поблагодарить её за радушный приём и изложить свою просьбу воспользоваться её гостеприимством до восхода Солнца, как наверху послышались шаги - и мужской тенор произнёс:
- Кто там, Соня?
Женщина не успела ответить, как по лестнице чинно и плавно, держась левой рукой за перила спустился довольно худой, с ясными чертами лица, мужчина лет сорока или чуть больше. Подобно женщине, он тоже был одет в длинный халат, но только изумрудно-зелёного цвета; в правой руке он держал дымящуюся сигару. Человек этот был словно воплощением умиротворения и спокойствия. Его лицо сразу поразило меня - не очень худое, но слегка вытянутое. Волосы были коротко подстрижены; глаза - большие, серые - как будто бы ничего не выражали; даже удивления по поводу стоящего перед ним ночью незнакомого человека я в них не разглядел. Губы тонкие; брови почти срослись на переносице; ни бороды, ни усов человек этот не носил. Теперь, когда я перечитываю написанное, мне кажется, что я всё-таки неверно передал его внешность - при таком моём описании трудно представить покой его лица; но тем не менее это было первой чертой, что бросилось мне в глаза - оно же было и последней, когда я покинул дом с первым лучом Солнца.
Мужчина задержался на нижней ступени лестницы, затем сделал ещё несколько шагов в мою сторону, молча поприветствовав меня кивком головы. Я набрался смелости и произнёс несколько слов о моём положении, заставившего меня искать их гостеприимства в столь поздний час бурной зимней погоды. Тогда он заговорил:
- Попали в пургу, значит, молодой человек? Что ж, тогда милости просим к камину, вам необходимо обсушиться... Соня, - обратился он к женщине, - гостю надо чего-нибудь поесть и выпить, а потом уложим его спать на втором этаже... Знаете, - снова обратился он ко мне, когда женщина покинула помещение, - у нас всегда готова комната для гостей, хотя и редко кто пользуется ею. Здесь больше нигде нет ни одного дома в радиусе тридцати-сорока миль, лишь ферма в нескольких милях от Портленда...
Я, ещё раз извинившись за столь поздний и внезапный визит, изложил хозяину коттеджа все свои приключения: как я выехал из N. на день рождения Лили; как попал в бурю; как, наконец, оказался на крыльце его дома... Хозяин не перебивал меня, глядя мне в лицо ясными, умными глазами; потом он предложил мне сесть в одно из кресел возле камина и подкрепиться: его супруга (насколько я мог предположить, она приходилась ему супругой) принесла несколько горячих котлет, хлеб и графинчик с красным вином; пока мы беседовали, она успела всё расставить на столик между креслами и, пожелав нам обоим спокойной ночи, удалилась в соседнюю дверь.
После того, как с едой было покончено (хозяин несколько раз приглашал меня не стесняться), он бросил окурок сигары в камин и, набивая трубку табаком из кисета, который откуда ни возьмись появился у него в руках, предложил мне перебраться наверх, к нему в кабинет - если, конечно, я не слишком утомлён дорогой:
- Там намного уютнее и спокойнее, - пояснил он, закуривая, - да и натоплено там всегда получше.
Я принял его предложение; мы захватили с собою графин и стали подниматься по лестнице.
Кабинет хозяина коттеджа оказался действительно замечательным: небольшой, тёплый (теплее гостинной); тот же камин, полки с книгами; на стенах - несколько хороших копий да Винчи, Руссо, Айвазовского. Стол, два мягких дивана; на каждом шкафу - статуэтки, бюсты. Мы сели друг напротив друга через стол и хозяин откинулся на подушку.
- У вас очень много книг, мистер... - я сделал паузу, ожидая, что он сам подскажет мне свою фамилию.
- Говард, - немедленно отозвался он, - просто Говард.
- ...мистер Говард, с вашего позволения, - несколько растерялся я; хотя между нами не более двадцати лет, почему же тогда, с разрешения человека, я не могу называть его по имени? - Вы, наверное, ужасный поклонник изобретения Гуттенберга?*
- С вашего позволения, - улыбаясь ответил он, как бы в шутку передразнивая меня. - С вашего позволения - являюсь. Редко, что можно ценить больше, чем любовь или хорошую книгу.
Пока он говорил, я пробегал глазами по корешкам толстых и тонких томов; мне попадались как известные, так и не известные авторы. Произведения на самые разнообразные темы были собраны в этой комнате - поэзия, религия, философия; нередко попадалась техническая и научная литература.
Я спросил разрешения познакомиться с библиотекой поближе, и когда оно было мне дано, поднялся с дивана и подошёл к самой большой - трёхэтажной - полке, висевшей слева от камина. Хозяин тем временем перебрался в кресло за дубовым письменным столом, заваленном рукописями, которые скрывали от меня названия тостых книг под ними.
- Я хотел бы написать письмо знакомому, - обратился он ко мне, беря в руку чернильную ручку и придвигая к себе чистый лист бумаги, - так что прошу вас свободно рассматривать книги и не обращать на меня никакого внимания.
Я обнаружил издание Malleus Maleficarum,* несколько трудов отцов церкви - Тертуллиана, Августина и Оригена - на латинском и греческом; потом моим вниманием завладели сочинения Рэмбо, Лотреамона и Бодлера; здесь же, на полке, стояло несколько книг небезизвестного маркиза де Сада. Библиотека была значительной - поистине, было удивительно содержать таковую в частном доме, и тем более - в такой глуши. Было очень много книг о морской флоре и фауне; открытия, исследования - видимо, хозяин серьёзно изучал море. Об этом ясно говорил многотомник "Океан" нескольких авторов. И вдруг руки мои благоговейно затряслись: мне в глаза бросился том с леденящим душу названием "Седьмая книга Моисея".** Я просмотрел названия других книг - судя по ним, книжная полка была полностью отведена оккультизму, магии и мистике. Я не смог скрыть своего восторженного удивления и, с пылающим от восхищения книгами взором, повернулся к хозяину; тот уже запечатывал надписанный конверт.
- Это грандиозно, мистер Говард! - моя искренность придала столько силы голосу, что я мигом вспомнил о спящей внизу женщине; после этого я заговорил с гораздо пониженным звуком. - Это просто грандиозно! Подобной библиотеки мне ещё никогда не доводилось видеть! И вы, смею поинтересоваться, уже смогли осилить всю эту литературу?
Губы хозяина пришли в движение - он улыбнулся:
- Если хочешь найти - тогда ищи. Вот я и разыскивал...
Во время этих слов он выронил письмо из пальцев; нагибаясь за ним, хозяин нечаянно смахнул локтем несколько листов со стола на пол. Неожиданно для себя я взглянул на книгу, название которой они до сих пор прикрывали - и онемел: никогда ещё ни одной книге не удавалось ввергнуть меня в паралитическое состояние - передо мною лежал старый, обшитый потёртым чёрным материалом том "Necronomicon" - это название чуть не заставило меня свалиться с ног, которые сделались будто ватными.
Так я и стоял - безмолвно, словно окаменевший, - до тех пор, пока мистер Говард не собрал свои упавшие на пол бумаги и не посмотрел на меня. Заметив мой неподвижный взгляд, он проследил за его направлением и, подойдя ко мне, тронул меня за плечо:
- Что с вами случилось, молодой человек? Вас что-нибудь напугало?
К тому времени (а кто знает, сколько его на самом деле прошло?) я несколько отошёл от первого впечатления - от того магнетического эффекта, произведённого на меня одной из древнейших книг и, протянув руку к тому, прохрипел:
- Necronomicon!
Хозяин вопросительно смотрел на меня; глаза его не выражали ничего, кроме полного спокойствия.
- Я и представить себе не мог, что эта книга существует на самом деле!
Забыв о том, что я гость в чужом доме, забыв про все правила хорошего поведения я кинулся к книге - и секундой спустя держал её в руках. Я поспешно раскрыл её - в глаза мне бросились буквы арабского, арамейского и ещё каких-то совсем неизвестных мне языков и алфавитов; странные рисунки, чёрточки, точечки; астрологические и алхимические символы звёзд, планет, камней; человеческие и нечеловеческие фигуры - я держал в руках одну из самых ужасных книг земли! Она существовала не только в моём воображении.
- О, мистер Говард! - кажется, здесь я снова обрёл дар речи. - Я не могу поверить, что держу эту книгу в руках! Я всегда полагал, что она не более, чем выдумка - выдумка гениального писателя-мистика Лавкрафта - и вот, оказывается...
Что-то заставило меня умолкнуть, когда я снова посмотрел в глаза хозяину таинственного особняка. Однако он по-прежнему улыбался.
- Так-так, молодой человек, - мой собеседник скрестил руки на груди. - Значит, вы знакомы с творчеством Лавкрафта? - он хмыкнул. - И что же вы можете сказать мне о его произведениях?
Я несколько опешил. Не было ничего удивительного в том, что я читаю лавкрафта в свои двадцать четыре года; меня поразило, что этого писателя знает более чем вдвое старший меня человек. Знает, и даже интересуется моим мнением! Что ж, в таком случае у меня есть прекрасный повод поговорить до рассвета на очень занимающую меня тему.
Хочу сознаться, что в кругу своих сверстников я, да и все остальные, только и делаем, что взахлёб читаем Лавкрафта, Эдгара По, Мейчена, Блоха, Стокера - а потом жестоко дискутируем по поводу прочитанного. Мы спорим о творчестве, увлечениях и судьбах писателей; достаём откуда попало интересную информацию об их жизни, хобби и тому подобном. Из всех этих знаменитых писателей наименее всего людям известен Лавкрафт и, на мой взгляд, это совершенно несправедливо. И кто знает: может, хозяину коттеджа известно о нём что-нибудь примечательное?
Я начал подробно распространяться об этой таинственной личности: о его странной, никому неизвестной жизни; о его не менее таинственной смерти, которая постигла его в расцвете лет и которую каждый трактует по-своему - было ли это убийство или же самоубийство; добавил, что лично я предпочитаю мистическое разрешение этого спорного вопроса. Я рассказал о том, что никто и никогда не знал, как выглядит Лавкрафт - лучшие его друзья на протяжении многих лет были знакомы с ним лишь по переписке; что был всего один человек, видевший писателя в лицо - его жена Соня Грин, с которой он прожил всего несколько лет. О том, что ни одной его фотографии не сохранилось, и что местонахождение могилы писателя до сих пор тоже никому неизвестно.
Затем я начал - повесть за повестью, новеллу за новеллой - анализировать высокий творческий талант Лавкрафта с его самых ранних произведений и до последнего. Хозяин постепенно, казалось, заражался моим пылом, включаясь в беседу; мы обсуждали произведение за произведением - и мне пришлось признать, что передо мной находится поразительный знаток творчества писателя. Мы говорили о мирах Лавкрафта, о безжалостных Глубоководных Богах, о далёких звёздах, о пришельцах из Иных Вселенных, о Зле, вечно содержащемся в недрах Земли и Воды и готовом в любую минуту вырваться наружу - и поглотить человечество, которое никогда не было в состоянии вести с Ним подготовленную борьбу. Мы разгорячились - так бывает всегда, когда два знатока, обсуждая любимую тему, сходятся в закрытом помещении один на один. Я вернулся к "Necronomicon".
- Откуда же у вас, простите за нескромный вопрос, этот чудесный экземпляр? Ведь это - рукопись?
- Смотрите сюда, мой друг! - он указал пальцем на последнюю страницу. - Вы не читаете по-латыни? "1281 A D, master Albertus fecit" - сделано мастером Альбертусом, 1281 год от Рождества Христова". По-видимому, работа монаха-переписчика, так как оригинал написан Абдул аль-Хазредом в IX веке нашей эры, если не раньше.
- Поразительно! Я всегда считал - да и не я один! - что Necronomicon не только не был написан, но полностью является выдумкой самого Лавкрафта...
- Ничего подобного! Подлинность рукописи не оставляет места сомнению. Да пусть даже это и подделка; пусть Лавкрафт придумал или даже написал (допустим это) Necronomicon - как он его писал? Для этого необходимо знать семь древнейших языков, в числе которых арабский, санскрит, арамейский и древнееврейский? Это вам, молодой человек, не какая-нибудь латынь или греческий! Только на изучение этих языков жизни не хватит!
- Верно, - согласился я, - а ведь Лавкрафт помимо этого оставил несколько увесистых томов своего творчества, да ещё массу писем на такое же - если не более - количество бумаги. Итак, значит, Necronomicon существует, и автор его - безумец аль-Хазред.
- Конечно, - продолжал мой собеседник, - Лавкрафт пользовался латинским переводом оригинала; откуда иначе выдержки из этой книги могли бы взяться на страницах его произведений? Или, может, вы хотите уличить его во лжи?
- Не имею ни малейшего намерения. Писатель ничего не придумал, за исключением реки Мискатоник и ряда городов - Иннсмаута, Эркхама, Данвича и им подобных. Но я считаю, что это придало его произведениям ещё большую силу - города эти так ярко и живо описаны, что поклонники Лавкрафта разыскивают их до сих пор, словно они существовали бы на самом деле! Я мыслю себе, что в творчестве писателя это весьма правильный ход - слить воедино выдумку и реальность.
- Лавкрафт наверняка думал так же, - улыбнулся мой хозяин. - А что вы думаете о его божественном пантеоне?
Я в упор посмотрел на него:
- Писатель был замечательным визионером и духовидцем - почему бы ему в таком случае не видеть того, что не могут созерцать простые смертные? Здесь я ничего не могу считать выдумкой.
Беседа наша продолжалась. Мистер Говард знал о писателе гораздо больше меня и, в какой-то степени, я нашёл это для себя оскорбительным. Но можно ли, справедливо ли дуться на человека, знающего больше других?! Если я мог рассказать любую из новелл писателя очень близко к тексту, то он запросто цитировал многие места наизусть.
Под конец я не выдержал:
- Мистер Говард! -чувство восхищения им искренне подтверждало мои слова. - Мистер Говард! Я, прямо, не знаю, как мне благословлять эту бурю, которая привела меня к порогу вашего дома! Говоря откровенно, я всегда считался в своём кругу непревзойдённым знатоком жизни и творчества Лавкрафта, но против ваших знаний о нём - мои совсем ничего не стоят! Признаться, я вам ужасно завидую; в том числе и тому, что ваше имя - имя великого писателя. Вы так хорошо осведомлены о его жизни, что я...
Мистер Говард снова улыбнулся:
- Завидовать, молодой человек, здесь совершенно нечему: если я был бы поклонником писателя, тогда - и лишь в том случае - ваша зависть чего-нибудь да стоила. Не стоит удивляться тому, что жизнь и творчество Лавкрафта мне хорошо известны... Дело в том, что я и есть Говард Филлипс Лавкрафт.
С самого начало его речи я словно оцепенел; последняя фраза отдалась в моих ушах ударом молота по наковальне. Я подумал, не схожу ли с ума, и смотрел на собеседника, идиотски мигая то правым, то левым глазом. Он положил свою тонкую руку мне на плечо:
- Ну, ну! Успокойтесь, я понимаю - это весьма неожиданно. Возьмите себя в руки и сядьте. - С этими словами он усадил меня на прежнее место.
В голове моей царил настоящий Содом; мысли цеплялись одна за другую с той же скоростью, с какой одна о другую и разбивались.
- Это - розыгрыш? - только и смог выдавить я. - Не думал, что наша беседа так глупо закончиться!
Хозяин улыбнулся - ни тени беспокойства или гнева на лице:
- Это я также предвидел. Вы, пожалуй, назовёте меня самозванцем - и оно вполне простительно. Давайте же разберёмся - кто я на самом деле, идёт?
Хоть и глубоко разочарованный, я подумал, что до рассвета всё равно делать нечего.
- Итак, по-вашему, я - не Лавкрафт. Чудесно! Где же тогда Лавкрафт?
- Он умер в 1937 году, - ответил я более чем безучастно.
- Умер? - воскликнул хозяин дома. - Что ж - умер, так умер... Но ведь вы сами говорили, что никто не видел его могилы, да и его самого. Как же теперь вы можете утверждать, что я - не Лавкрафт?
Тут какие-то странные, подозрительные мысли зашевелились в моей голове, подобно лавкрафтовским химерам в своих саркофагах. Зовут его Говард и он утверждает, что является знаменитым писателем. Это ещё ничего не значит; гораздо интереснее, что его жену зовут Соней. Соня Грин... Странное, однако, совпадение. И "Necronomicon"... Розыгрыш? Но зачем? Неужели хозяин дома от нечего делать втянул в эту нелепую игру и себя, и жену, и меня и, наконец, самого Лавкрафта? Откуда он мог знать, что я сам - поклонник писателя и что сегодня окажусь у него в доме?
- Задумались над происходящим, мой друг? - прервал мои размышления хозяин; всё это время он степенно ходил по кабинету без малейших признаков волнения. - А между тем сказанное мною - правда. Так что теперь вы - второй человек после Сони, которому известно, как я выгляжу.
Никакой игры в его действиях я не замечал. И тут меня осенило:
- Но, позвольте - теперь 199... год! В 1937 Лавкрафту было... то есть, в этом году ему должно исполниться более ста лет!
- Ваш рассчёт вполне оправдан и безошибочен, молодой человек, - хозяин сел напротив меня, закинув ногу на ногу. - Не помните ли вы некоторые мои произведения, такие как "Холодный воздух", "Тень над Иннсмаутом" или "Единственный наследник"?
- Помню, - ответил я. - В них рассматривается проблема и методы увеличения срока жизни, и даже - полное упразднение смерти.
- Правильно, кивнул головой мой собеседник и сунул в рот недокуренную трубку. - Так вот, благодаря похожим на описанные методы я и остался жив. Вместе с Соней мы ушли в Океан к Старожилам - подобно семейству Маршей, описанном в моих произведениях. Ведь Глубоководные живут вечно и никогда не теряют зрелого возраста.
- Но ведь Лавкрафт полностью придумал свой мир!
- Ничего подобного! Вы же сами говорите, что писатель был чудесным визионером. Единственная его выдумка - это несколько рек и городов, которые якобы имеются на территории Соединённых Штатов.
Весь этот странный разговор постепенно стал вызывать у меня повышение интереса. Я настолько забылся, что чуть было не потребовал у хозяина особняка паспорта - однако вовремя сообразил, что ничего нелепее невозможно придумать. Этот человек - само спокойствие! - смотрел на меня, изучая моё лицо и наверняка наблюдая внутреннюю борьбу в моей душе.
- А, кстати, - он поднялся с дивана, и подойдя к письменному столу, стал рыться в одном из ящиков. - Кстати, все ли произведения Лавкрафта вам известны?
Я почувствовал некоторую обиду:
- Естественно! И даже кое-что из его переписки с Дерлеттом и Уитли.
- Тогда, может, вам известны такие повести, как "Таинственная метка", "Speculum Infernalis" или роман "Дом проклятых"?
Я мысленно вспомнил названия всех произведений писателя; на это мне понадобилось меньше минуты:
- Нет, такие названия мне ничего не говорят. Я слышу о них впервые.
- Неудивительно - ведь я написал это около полугода назад, в этом самом доме...
Это было сказано так просто, что я поверил в его слова, несмотря на собственный скептицизм. Тем временем хозяин достал из ящика пачку исписанных листов в клетку и, вернувшись к дивану, положил принесённое на стол в полуметре от меня.
- Разрешите мне взглянуть на рукописи, - попросил я уже куда более смиренным голосом - и где теперь была моя полная уверенность в розыгрыше?
- Не стоит того... знаете, у меня очень трудночитаемый почерк... Но если вы не будете против, то я с удовольствием прочитаю кое-что из этих произведений своему первому слушателю.
Я кивнул головой, выражая согласие; и уже через несколько минут позабыл обо всём на свете - настолько меня увлёк сюжет повествования, а главное - стиль, техника изложения - это действительно был неповторимый стиль Лавкрафта, который просто никак невозможно подделать. Я мог узнать этот стиль даже не читая, только лишь на слух; таким же образом гурманы не то, что на вкус - на запах! - с завязанными глазами могут определить сорт любимого вина или пива, которое нельзя спутать ни с каким другим. Стиль Лавкрафта изобилует неповторимыми сравнениями, речевыми оборотами - его нельзя скопировать, как и стиль любого неповторимого писателя.
Пока хозяин читал, мне как будто бы удалось немного вздремнуть. И мне предвиделось, будто разбушевавшийся океан обрушивает волны прямо на маленький особняк: падают стены - и вода утаскивает за собой в пучину мебель, предметы домашнего обихода и прочую мелочь. И словно, уже на опустевшем берегу, появляется хлзяин дома, которого уже нет и спокойно произносит:
- Я не умер. Такие люди - бессмертны. Мы можем появиться, потом исчезнуть, потом - снова появиться. Но мы - не умираем. Не можем умереть...
Я встрепенулся и пришёл в себя: свет по-прежнему горел в комнате; хозяин читал, отчётливо произнося слова и умно выделяя мысли, которые, по его мнению, могли меня заинтересовать; ветер за окном свистел уже не так жестоко. Я припомнил всё случившееся за сегодняшнюю ночь, улыбнулся - и стал слушать дальше...
Чтение продолжалось около двух с половиной часов; шторы на окнах понемногу заалели, когда хозяин дома дочитал последнюю страницу и положил её на стол.
- Ну, и что вы можете сказать об услышанном? - обратился он ко мне. - Ваше мнение особенно ценно, потому что вы мой первый слушатель да ещё знаток Лавкрафта впридачу...
Я сцепил кисти рук на животе:
- Замечательно, мистер... Говард, - на секунду мой голос осёкся, я чуть было не назвал хозяина дома знаменитой фамилией. - Вот если напечатать бы это для более широкой публики...
Мой собеседник опять улыбнулся своей чарующей улыбкой:
- Напечатать? Теперь? И, конечно же, под фамилией "Лавкрафт"?! Нет, молодой человек, это превесело! Неужели кто-нибудь этому поверит? Ведь даже ни в одном из своих писем писатель не упоминает о том, что начал работу над произведениями с такими названиями или закончил их.
- Но ведь стиль...
- Да, стиль, конечно, за десятилетия не очень изменился - всё те же точки и запятые, что и раньше, - хозяин, поднявшись, взял со стола чернильную авторучку, и присев к столу, стал что-то писать на последней, чистой странице одного из произведений. - Мне они не нужны - ведь я их уже написал, а вам, может статься, они когда-нибудь понадобятся... например, в виде памяти о нашем знакомстве.
Он закончил писать и пододвинул лист ко мне. Моё сердце забилось сильнее.
- На добрую и вечную память. Моему другу - в час, когда мы расстаёмся. Искренне ваш, Г. Ф. Лавкрафт, - прочитал я вслух.
Дыхание моё прервалось; на лбу (это было весьма ощутимо) выступили капельки пота.
- Да, на добрую и вечную память, - повторил хозяин дома, чиркнув спичкой о коробку.
Секундой спустя по комнате снова плавали успокаивающие клубы табачного дыма.
- Но, чёрт возьми! - воскликнул я. - Ведь мне никто не поверит!
- А-а, вас уже успела прельстить мысль поделиться подробностями сегодняшней ночи со своими знакомыми? Конечно, в ответ на ваши рассказы о личной встрече с писателем после "смерти" друзья посоветуют вам поменьше читать Лавкрафта, - улыбаясь произнёс мой собеседник, попыхивая трубочкой. - Но если вы всё-таки хотите опубликовать мои работы - то что вам мешает сделать это под своим именем? Я, во всяком случае, даю вам на это со своей стороны полное и неоспоримое право.
Внезапно я припомнил своё забытие во время чтения. Что могло значить это видение или сон? Передо мной снова предстала картина рухнувшего под напором воды особняка - и я сказал об этом своему собеседнику.
Он заинтересовался:
- Говорите, дом смыло океаном?.. Только фундамент остался?.. Ничего страшного, молодой человек - вы наблюдали прошлое... Это мне никак не грозит - ведь я снова исчезну в Царстве Ктулу, который пока не пробудился; и кто знает, когда я появлюсь на земле в следующий раз...
Стук в дверь прервал его речь и в комнату вошла женщина:
- Говард, ты опять не спал всю ночь! Доброе утро, молодой человек... Ну, разве так можно?
- Доброе утро, уважаемая миссис Грин... или Лавкрафт? - слова эти выскочили из меня неожиданно, непроизвольно, но так естественно, как если бы "доброе утро" предназначалось моей матери. Вошедшая любопытствующе посмотрела на меня, переводя вопросительный взгляд на мужа.
Мистер Говард лишь успокаивающе положил руку ей на плечо:
- Молодому человеку всё известно, Соня. Видишь, как оказывается, мои произведения ещё пользуются спросом у людей конца XX столетия!
Женщина улыбнулась и грациозно провела рукой по волосам:
- Солнце уже поднялось и я хотела пригласить вас к завтраку. Поэтому милости прошу - извольте оба спуститься вниз.
Она сделала несколько шагов к двери; затем, остановившись, ещё раз с улыбкой осмотрела нас - и тихо удалилась.
Мистер Говард улыбнулся ей вслед и сказал:
- Соня - замечательная женщина и жена, но всё-таки она решила оставить свою фамилию.
- Но ваша, мистер... Мне казалось, что ничего не может быть лучше "Силы Любви"*! Я, признаться, сперва даже не мог предположить, как с такой фамилией можно писать "чёную мистику", но теперь вижу, что в самый раз! Только Мастеру Любви дано быть классиком своего жанра! - выпалил я на едином дыхании. Хозяин дома собрал листы листы рукописей по-порядку и подал мне:
- Надеюсь, вы сохраните их, мой друг?
- С этой минуты у меня нет ничего дороже! - воскликнул я, складывая листы вдвое и пряча за пазуху. - Завтра же эти произведения станут известны моим друзьям!
- Тогда можете приготовиться к тому, что они посчитают вас по меньшей мере фантазёром, - мистер Говард одёрнул на себе халат и поправил пояс. - Что ж, тогда, как сказала Соня, прошу вас спуститься вниз!
Завтрак прошёл превосходно; мы втроём сидели возле камина и разговаривали. Я поинтересовался, почему же мой гостеприимный хозяин "добровольно ушёл из жизни"? почему он сделал это в тот момент, когда его популярность начала стремительно подниматься вверх? Он немедленно вскинул на меня свои умные, проницательные глаза:
- Одиночество, молодой человек! Мне его просто не хватало: вот и все причины моего удаления из общества мне подобных.
- Но ведь Лавкрафт был и так слишком одинок - он никогда никого не принимал; никто и никогда не видел его на улицах; говорят даже, что он даже заколотил досками окна в собственном доме, чтобы не общаться с Солнцем! Неужели и этого было мало? - не удержался я.
- Наверное, мало, - хозяин особняка переглянулся с женой. - А что касается славы, поклонников - да будет вам известно, молодой человек, что слава способна развратить какой угодно талант, если человек ей поддастся. Ну, скажите мне: разве можно что-либо сотворить стоящего, купаясь при этом в лучах славы и поклонения? Нет, творение лишь тогда будет прекрасным, если его создатель обособится, исчезнет из мира людей, скроется где-нибудь в горах, непроходимых лесах или труднодосягаемых пещерах. Что случилось бы, например, с Бахом, начни он творить свою музыку в пьяном кабаке, под крики и ругань завсегдатаев? Или с Ницше, развивай он свою философию в вагнеровском театре? Имели бы мы, люди, в таком случае замечательного композитора и замечательного мыслителя? Нет, нет и ещё раз нет! Среди людей творить невозможно - среди них возможно лишь существовать.
- Но ведь вы продолжаете творить?
- Конечно! Время от времени я появляюсь на земле, приплывая из океана вместе с Соней...
- ...как семейство Маршей к рифу Дьявола, - не удержался я.
- Да, Царство Глубоководных описано мной довольно точно - обряды, дворцы, сады и тому подобное.
- Ужасно напоминает язычество, даже демонические культы.
- Естественно! - согласился хозяин. - Там нет места христианскому Богу и святым. Они предлагают отнюдь не то, что может удовлетворить человека после смерти.
Соня разливала кофе в чашечки, слушая наш разговор. Шторы на окнах были подняты; ранний свет заливал комнату. Буря совершенно улеглась; невозможно было даже поверить в то, как ужасно она свирепствовала ночью. Я надел свой пиджак, переложив рукописи в один из боковых карманов; одежда была ещё тёплой от близкого соседства с камином и мне было несколько жарко в хорошо натопленном помещении. Поднося маленькую фарфоровую чашечку к губам, я осторожно глотал горячий кофе, а хозяин дома, сидя в кресле, по-стариковски обхватив руками колени, рассказывал мне о своей переписке со знакомыми.
У меня постепенно улетучивались все подозрения по поводу розыгрыша и недоверие к речам гостеприимного худого мужчины. Конечно, трезвый рассудок продолжал вопить мне на ухо: "Этого не может быть!", но можем ли мы, имеем ли мы право всегда руководствоваться подобной вещью? В моём ночном и утреннем происшествии не было ничего обычного - наоборот: всё было из ряда вон выходящим. Мог ли я объяснить это разумно? Никогда. Вернее, не мог объяснить этого материалистически, но мистическое наитие - вечно неусыпно в каждом человеке. Что же получается? Получается то, что в данную минуту передо мною никто иной как Лавкрафт помешивает ложечкой кофе в чашке; и именно он подарил мне три своих неизвестных никому произведения, сделав на них дарственную надпись. Если всё это не укладывается в голове, можно ли понять и поверить в это душой?
- Простите, но всё это просто невозможно! - произнося эти слова, я сам не желал верить сказанному. - Да неужели вы - Лавкрафт? Неужели я - беседую с Лавкрафтом, да ещё и с его супругой?
- Сомневаетесь снова? - он откинулся в кресле. - Правильно. Глупо всё принимать на веру, не проанализировав информацию. Анализ - это и есть зачастую сомнение. А сомнение - вернейший метод познания. Вот и вся истина... - он на секунду умолк, но затем продолжил. - Однако, достаточно вам осмотреться - и вы увидите, что не только беседуете со мной и моей женой, но ещё и находитесь в нашем доме - доме Лавкрафта. Это вас нив чём не убеждает? Как не убеждает и мой подарок?
Я молча думал и не знал, что же мне делать - признавать хозяина дома великим писателем прошлого или не признавать. Естественно, на данный вопрос может быть только один ответ - или передо мной Лавкрафт, или нет. Рукописи, жена, внешность хозяина - это не может служить твёрдым обоснованием первого, хотя и глупо всё это относить в разряд подделок. Одно особенно смущало меня - стиль написанного. Может быть, это было единственным, что сопротивлялось тому, что люди обычно именуют "трезвым рассудком". Настолько глубоко литературный стиль скопировать невозможно. Да и зачем? И как? Ведь для этого надо и думать так же, как думал сам Лавкрафт; без знания его мыслей невозможно построить ни абзаца! Для этого десятки лет нужно провести жизнью Лавкрафта, изучить его миры, создать себе необходимые для этого условия. Но... для этого надо родиться гением. А гениальное мышление - не украдёшь...
Через несколько минут мы стали прощаться: я надел пальто и направился к двери.
Хозяева поднялись вслед за мною с улыбками на лицах.
- Очень приятно было поговорить с вами, молодой человек! - сазал хозяин, тоже одеваясь - он тоже хотел немного прогуляться по берегу моря, по свежему снегу. - С людьми-то, сами понимаете, мы с Соней уже много лет не общаемся, так что вы для нас этим утром были сущим кладом.
Я поклонился его жене и в нескольких фразах поглагодарил их за оказанное гостеприимство. Женщина улыбнулась и подала мне на прощание руку. Мы с мистером Говардом спустились с крыльца и дверь за нами тут же захлопнулась.
Пальто я бросил на заднее сиденье автомобиля и стал заводить мотор. Хозяин особняка тем временем пристально глядел на океан, куда-то вдаль; глаза его светились тем светом, какой появляется в глазах человека, сильно грустящего по родному дому и смотрящему в ту сторону, где этот дом находится. Весь облик его дышал спокойствием; он стоял, заложив руки за спину, сжимая в одной из них небольшую чёрную шляпу за ободок. Его созерцание безбрежных вод было прервано резко взревевшим двигателем и он обернулся в мою сторону.
- Ну, значит, пора в путь-дорогу?
- Да, - теперь мне ничуть не хотелось уезжать; о сестре я и думать забыл. Ведь я так и не узнал, кто же это - Лавкрафт или не Лавкрафт. Одно убеждение тут же сменялось другим и до прихода следующего предыдущее было твёрже камня. Хозяин коттеджа внимательно смотрел на меня.
- Что бы вы теперь не думали, мой друг, истина, как говорили древние мудрецы, всегда восторжествует. У вас ещё будет тысяча возможностей убедиться в том, что я - это я.
Мне пришлось выслушать эти слова сквозь шум работающей машины; я кивнул головой:
- Несомненно! - к чему добавил ещё несколько благодарных фраз, идущих прямо из моей души.
Хозяин дома поднял руку со шляпой и легонько покачал ею в воздухе, сказав:
- Ну, что ж - счастливого пути, молодой человек! На вашем месте я тоже, быть может, ничему не поверил. И тем не менее, остаюсь искренне вашим...
В этот момент я отпустил сцепление и выжал педаль газа - машина, слегка аммортизируя по снегу, медленно выехала на дорогу и на мгновение особняк скрыл от меня фигуру мистера Говарда.
Дорога была вполне сносной, несмотря на высокий уровень снега, но моему "джиппу" было всё равно. Несколько раз я оборачивался на сидении или смотрел в зеркало заднего видения: фигура хозяина особняка ещё виднелась возле самого берега - он по-прежнему стоял заложив руки за спину и смотрел вдаль. Дом до невозможного одиноко смотрелся на фоне дороги, холмов, океана. Очень непонятно и странно смотрелось человеческое жилище в такой глуши, где в радиусе многих десятков миль можно было переброситься словечком лишь с шелестом волн, деревьев и каркающими воронами. Я поймал себя на мысли, что да, действительно такой человек как Лавкрафт мог поселиться в таком уединении, вдали от людей - и здесь, в полном одиночестве, которое открывает ему врата в собственные миры, творить и рассказывать человечеству о множестве древних, непонятных и до сих пор не раскрытых тайнах.
Дальше дорога огибала холм - и перед самым поворотом я бросил беглый - прощальный, последний - взгляд на одинокое строение посреди снегов; дом значительно уменьшился в размерах, соизмеримо расстоянию, что я проделал от него; но дым из трубы продолжал штопором врезаться в небо, уже как следует залитое солнечным светом - и неземное спокойствие охватило меня: я повернул рулевое колесо - и поворот окончательно скрыл от меня навсегда отложившуюся в моей памяти картину.
Я включил радио и около тридцати миль слушал новости и позывные различных радиостанций. Милях в семи-восьми от Портленда на моём пути попалась небольшая ферма, на которой я остановился, чтобы хоть немного помыть машину. Хозяин фермы - здоровенный блондин в кожаной куртке - вызвался вместе с маленьким сыном помочь мне. Покуда мы драили капот автомобиля горячей водой, я неожиданно для себя спросил своих помощников:
- Не будете ли вы так любезны сказать мне, чей это дом стоит по дороге прямо на берегу милях в тридцати отсюда?
Хозяин фермы поднял на меня ничего не понимающие глаза:
- Милях в тридцати? Дом? Нет, ничего о таком не знаю, - и посмотрел на сына.
- Ну, как же, - не унимался я, - такой, знаете ли, заметный, двухэтажный, с двумя верандами коттедж, прямо на берегу моря - метрах в пяти от воды! Там ещё живут двое супругов...
В этот миг я был перебит фермерским сынишкой:
- А-а-а, папа! - завопил он что было мочи. - Неужели ты не помнишь? Мистер спрашивает тебя про тот дом, который два года назад...
- Перестань орать! - рявкнул на него отец и вдруг, улыбнувшись, слегка стукнул себя ладонью по лбу. - Ах, я, разиня! Точно! Дом от воды, милях в тридцати-тридцати пяти... Вспомнил! Конечно, мистер, вы наверняка что-то уже слышали об этой истории: два года назад или около того во время сильного шторма этот дом смыло в океан чуть ли не вместе с фундаментом. Правда, а я и позабыл! Там действительно жила супружеская пара, только вот не могу вам сказать их имён - они оба погибли в волнах или под обломками, так решила полиция. Теперь об этом деле ни слуху, ни духу... Как же я мог об этом забыть, вот растяпа! - и он снова виновато улыбнулся, выливая на капот "джиппа" целое ведро воды.
Более сильного замешательства мне ещё не доводилось испытывать.
- Как вы сказали - дом смыло в океан, а супруги погибли?! И это на самом деле... простите, вы точно уверены в том, что это произошло пару лет назад?!
- Да чтоб меня трактор переехал! - немедленно отозвался фермер. - Неужели я могу что-нибудь перепутать? Два года, если не раньше. И тел не нашли. Полиция искала родственников, как говорят, но то ли не нашли, то ли у этих несчастных их не было, не знаю. В общем, всё известно лишь океану.
Одурение и ступор всегда сваливаются на человека неожиданно - это мне известно по собственному опыту. Итак, дом был два года назад разрушен водой, а люди, жившие в нём, погибли. Но тогда, чёрт бы меня взял, где же я получил ночлег сегодняшней ночью?! Ведь не могло же мне всё присниться? И вдруг... Рукописи! Я стремительно рванул дверь салона машины и под ничего непонимающими взглядами фермера и его отпрыска вытащил пальто прямо на снег и стал судорожно шарить по его карманам... Нет, кажется, я сунул их в боковой карман пиджака... Вот они! Пачка листов лежала у меня на ладони. Та самая. С памятной надписью. Я чуть не сел на землю от замешательства вторично. Это было уже сверъестественно для моего разума - откуда я, в таком случае, мог взять рукописи, если дом с его обитателями...
Фермер удивлённо смотрел на меня. Потом тронул меня за рукав пиджака и хмыкнул:
- Простите, мистер, с вами всё в порядке?
Я лишь тупо смотрел на него. Тогда он перевёл взгляд на исписанные листы в моей руке и кашлянул:
- Понимаю, мистер: ведь погибшие были вашими родственниками? Очень жаль...
Тут дар речи снова вернулся ко мне:
- Нет, они были мне больше, чем родственники, - и, совершенно не понимая ситуации, спросил. - А вам, случайно, не была известна их фамилия?
Фермер лишь покачал кучерявой головой:
- Нет, мистер. Жили они очень замкнуто. Я не то что фамилии, даже имён их вам не могу сказать! В городе они никогда не появлялись. Но - гостеприимные, добрые. Однажды трактор у меня заглох милях в пяти от их коттеджа - так стоило мне только обратиться к ним за помощью! Это не люди, а, наверное, ангелы, спустившиеся к нам с облаков: и горючее нашлось у них, и накормили сына - помнишь, Фред? - спросил он у мальчика, который уже добрые пять минут шлифовал левую фару "джиппа" мокрой тряпкой. Тот кивнул в ответ головой и, застенчиво косясь на меня, улыбнулся. - Конечно, он помнит, продолжал добродушно фермер, подойдя к сыну и потрепав его по щеке, - неужели такое забывается?
- Да, - автоматически подтвердил я, - да, конечно.
Минутой спустя мойка автомобиля была закончена. Рукописи я снова сунул в карман пиджака и попрощался со своими помощниками. Солнце припекало всё сильней; снег, казалось, таял прямо на глазах. Я глянул на часы - пожалуй, ещё четверть - и я наверняка буду в Портленде. Двигатель заурчал и моя машина плавно выбралась на дорогу.
Внезапно некая мысль сверкнула в моём мозгу ярче молнии - да ведь этого не может быть! Конечно, теперь я приеду к Лили далеко не первым, но что мне теперь до этого? Первым я смогу появиться у неё и в следующий раз. Я никак не мог поверить словам фермера, что особняка, который я покинул меньше двух часов назад, не существовало уже более двух лет! Мои размышления по этому поводу не были долгими: я развернул машину - и стрелой, как только мне позволяла скорость и дорога, понёсся к маленькому коттеджу на берегу океана.
Верстовые столбы и деревья мелькали перед глазами; Солнце слепило их, но я не сдавался - налегая на рулевое колесо, я крутил его не хуже профессионального гонщика. Не могу сказать, какие чувства владели мною в тот миг - сомнения ли или неотвратимости, но машина летела не медленнее, чем в голове моей одни мысли сменялись другими...
А вот и последний, тот самый поворот; сразу за ним мне должен открыться вид на маленький особняк. Стуча от нетерпения кулаком по рулевому колесу, я пролетел ещё несколько сотен метров - и от удивления остановил автомобиль: прекрасная панорама океана, береговой полосы и холмов расстилалась перед моими глазами, но какие-либо признаки особняка отсутствовали. Голова моя снова пошла кругом, появились даже признаки тошноты. Домика на берегу нигде не было видно.
Сколько я не пялил глаз на чудесную лагуну, лучше не стало: особняк исчез и это было очевидно. Я снова завёл мотор и медленно тронулся вдоль берега, высматривая знакомые места, где он мог ранее находиться... Теперь я уже не верил ничему или верил всему. Чем же был я занят? Поисками коттеджа, который был моим ночлегом и который я совсем недавно покинул?
И вот, наконец, я разглядел более-менее ровное место на побережье; исчезнувший дом мог стоять только здесь. Я вышел из машины, заглушив двигатель, и осмотрелся по сторонам: да, это было то самое место. Да, именно здесь - я запомнил это - дорога более всего петляла по самому берегу; именно эти две сосны возвышались на холме, словно указатель; именно здесь, отсюда, виднелась далёкая каменная гряда... Всё было на месте. Не хватало только особняка.
Я в оцепенении смотрел на то место, где несколько часов назад простился с супружеской парой. Впрочем, на этот раз оцепенение длилось на очень долго: мой глаз разглядел, что местами снег лежит как-то неестественно, словно что-то скрывая, пряча под своей толщей. Оставив машину прямо на дороге, я рванулся вперёд прямо по сугробам, не накинув на плечи даже пальто.
По свей линии берега снег лежал довольно ровно, но здесь он выделял собою какое-то подобие неправильного квадрата. Я стал копать снег прямо руками - и точно: через несколько секунд больно ударился пальцами о камень. Это были остатки некогда крепкого фундамента; поработав ещё немного, моим глазам открылось несколько балок и перекрытий потолка, чудом не унесённых в океан во время шторма. И я словно взбесился: разбрасывал руками снег направо и налево; тяжело дыша поднимал осколки стёкол и крупные деревянные остатки панелей и перегородок. Руки мои были были изранены о камни и совсем замёрзли; ноги промокли и тоже начинали леденеть. А голову мою палило сверху равнодушное Солнце.
Я сильно устал и сел прямо на холодный камень отдышаться; отдышаться не столь потому, что усталость моя была физической, нет - потому, что умственно я измучился в тысячу раз больше. Нелепые вопросы, нелепые догадки так и вертелись в моей голове. Как же это могло произойти? Я столько пережил за эту ночь - и вот, оказывается... Не могло же мне всё это присниться?.. Присниться? Я припомнил свой сон: буря сносит дом, но из глубин океана ко мне является его хозяин - Говард Филлипс Лавкрафт... И он сказал мне, что я видел прошлое. Я обхватил голову руками: что бы это могло значить? Может, он вторично, таким образом, инсценировал собственную смерть, чтобы удалиться к Глубоководным, а потом, спустя много лет, ничуть не изменившимся и не постаревшим, вернуться на землю? Во всяком случае, теперь мне вполне ясно, почему могила писателя не найдена и почему она никогда не будет найдена - её попросту нет и никогда не существовало... Может, такое разрешение загадки и правильно, а может и нет. Но каким образом я провёл ночь в беседе с великим писателем - это поистине было выше моего разумения и понимания. Что ж, ещё хорошо, что мой сон - или, вернее, видение - до какой-то степени способно многое объяснить...
Я - печально, но с сознанием огромной радости - смотрел на обломки: когда-нибудь он снова вернётся! Вернётся в наш мир и опять станет жить в каком-нибудь отдалённом от человеческих жилищ месте со своей женой Соней Грин и маленьким пушистым котёнком. Я вспомнил, что в творениях Лавкрафта кошки - воплощённые демоны; кем же тогда являлся этот греющийся у камина зверёк? Не был ли он представителем иного мира, где всё далеко не так, как у нас, людей?
Я неотрывно смотрел на остатки балок и фундамента, бессмысленно перебрасывая снежный комок из руки в руку; снег потихоньку таял и вода тоненькими струйками попадала мне за рукава рубашки, но я этого почти не ощущал. Недаром у хозяина дома был такой страждущий взгляд на океан, который я поймал случайно, заводя автомобиль перед отъездом. Он сказал мне на прощание: "Искренне ваш..." Да, мой на веки веков! Неужели после всего случившегося со мной я ещё мог не верить - я понял глубину миров и измерений гения; сегодняшнюю ночь я провёл - благодаря случайным обстоятельствам - только лишь в одной из прихожих его мира - мира вечно необъяснимых и загадочных сюжетов. "Искренне ваш..."
Нет, решительно невозможно было объянить случившегося со мною sub specie materialis*! Но сознание того, с кем я провёл ночью несколько часов беседы...
Моё внимание было привлечено длинным гудком автомобиля. Я посмотрел на дорогу - возле моей машины стоял здоровенный "Мэк"; шофёр грузовика - лысый мужчина в кепке, одетый в потёртый плащ - или, скорее, длинное пальто - уже приближался ко мне стремительным шагом.
- Терпите бедствие? - осведомился он, подойдя ко мне вполотную.
Я не ответил, продолжая смотреть себе под ноги. Мужчина слегка нахмурился:
- У вас какие-нибудь неполадки с машиной? Могу взять на буксир до Портленда. Возьму недорого - двадцати пяти долларов за это будет в самый раз... Столкуемся?
Тут я впервые посмотрел ему в глаза и ответил:
- Нет.
Он, казалось, ничуть не обиделся:
- Что ж, нет - так нет; хозяин, как говорится, барин. Ну и сидите тут, пока кто-нибудь не согласится дотащить ваш автомобиль до ремонтной станции за меньшую цену! А у меня дела! - и, сделав ручкой, он с ухмылкой побежал назад к своему грузовику. Мотор громко заревел - и через несколько минут "Мэк" скрылся за поворотом дороги.
Мысли мои снова вернулись к недавнему происшествию. Я закрыл глаза: вот он - кабинет Лавкрафта! - мы сидим друг напртив друга; писатель что-то говорит, а я, глупец, не верю ни единому его слову... "Истина, как говорили древние мудрецы, всегда восторжествует", - пришли мне на память слова. И она восторжествовала. Радуясь этому более, чем кому бы то ни было, я добрался до автомобиля и уже на медленной скорости потащился в Портленд...
Спустя несколько месяцев я смог ещё более углубить и рассмотреть моё происшествие в ту памятную зимнюю ночь, когда я ехал поздравлять Лили. Мне довелось много говорить со знатоками и исследователями творчества Лавкрафта; я увидел множество копий его писем друзьям, в которых он, незадолго до своей "смерти" в 1937 году пишет, что собирается "уйти ещё дальше от людей; настолько далеко, где возможно достижение вечности". Я подумал, что именно эта фраза или какая-нибудь ей подобная породили версию о самоубийстве писателя; но что теперь значит эта версия для меня - человека, который лично общался с автором этих строк, который достиг Вечности во всех её смыслах - и в сердцах людей, и... если это правильно будет звучать - в прямом понимании этих слов.
Мне даже удалось найти нескольких людей, отцы или матери которых перепивывались с Лавкрафтом лично, однако, поискам моим это никак не помогло - писатель использовал, как и в предыдущих случаях, пишущую машинку. Я уже совсем было отчаялся познакомиться с его почерком, когда случайно наткнулся в Национальном музее на несколько его писем от руки. Я помню этот день как сейчас - схватив один из листов его "Таинственной метки" я бегом побежал в музей, где на одной из прочно застеклённых витрин были выставлены на всеобщее обозрение несколько страниц из писем писателя по случаю столетия с его рождения. Протолкавшись сквозь толпу любопытствующих, я подобрался к стеклянному шкафу - несколько пожелтевших листов, исписанных мелким, угловатым почерком, лежали на самом виду. Я сунул руку в карман и извлёк свой. Сомнений во мне больше не осталось: на тех листах, что пожелтевшие от времени лежали передо мной под стеклом, и тем листом, что я держал дрожащей рукой перед глазами, почерк был идентичен. Несомненно, на всех листах пробовала себя одна и та же рука.
Я в растерянности стоял посреди зала - тысячи самых смелых желаний рвались из моего сердца. Мне хотелось крикнуть, что вот они - три последних, никому не известных произведения Лавкрафта, гениального писателя и визионера, чей день рождения отмечали сегодня тысячи и тысячи поклонников его таланта. Я едва удерживался от того, чтобы не поведать всему миру о своей беседе с писателем, о его теперешнем местопребывании, но здравый смысл одержал верх. Как бы отреагировали люди на то, что я хотел им сообщить? Без сомнения, мистер Лавкрафт был прав даже после "смерти".
Никто, даже мои самые лучшие друзья, ничего не знают о той ночи, которую я провёл в доме на берегу Атлантического океана; точно так же никому ничего не известно о трёх последних произведениях писателя: я никому об этом не обмолвился и не показывал рукописей. Может, я никогда и не скажу об этом ни слова. Мне остаёться лишь довольствоваться сознанием того, что во всём мире лишь мне одному известна тайна - тайна Говарда Филлипса Лавкрафта...
Мне остаёться снова и снова погружаться в книги писателя, где события и действия разворачиваются словно наяву; подолгу после этого я пребываю в каком-то непонятном и приподнятом состоянии. Да, он пишет не сентиментальные романчики - он выводит картину чёрную, ужасную, холодную, пробирающую морозом до костей, но - реальную. В этом-то и заключается "Сила Любви". Большой мизантроп, крайний нелюбитель человеческого общества, патологическая личность, вечно стремящаяся к вечному одиночеству - и всё же он любит человека, стремиться помочь ему путём предостережения и раскрытия древних и ужасных секретов Зла земли, воды и далёкого космоса.
Я совершенно не знаю, что мне делать с его произведениями - опубликовать или же сохранить в тайне от других людей? Так и не могу придти к выводу, как мне с ними поступить. Не могу же я доказывать, что они принадлежат перу Лавкрафта, причём написаны после 1937 года! Остаётся одно: опубликовать их разве что под чужим именем. Я никогда, несмотря на разрешение писателя, не смогу дать произведениям своё имя - зачем? Разве настоящий знаток не узнает его неповторимый стиль даже спустя много-много лет? Или пусть какой-нибудь новеллист опубликует их под своим именем - какая разница? Главное, чтобы они дошли до людей - нашли себе читателя, всколыхнули умы. Ведь таково и есть последнее желание Лавкрафта - предупредить. И какое дело до того, под чьей фамилией это будет сделано?
Я чувствую, что опубликовать их мне придёться так или иначе. Вот возьму - и всуну их в какой-нибудь сборник мистической литературы одного или нескольких авторов; пусть считается, что они принадлежат перу любого из них. И лишь один человек на всём белом свете будет знать, кто же их настоящий автор - я, один лишь я... А пока что, каждую ночь, прежде чем отойти ко сну, я вспоминаю маленький уютный дом, где я провёл столь незабываемые несколько часов до рассвета. Я вспоминаю мягкие руки Сони Грин, ленивого пушистого котёнка... Вспоминаю уверенный и спокойный взгляд писателя, который благодаря своему гению и духовности сумел победить великого человеческого врага - смерть. И я считаю, что над нею восторжествовал не только он один - в числе её победителей много других гениальных писателей, мыслителей, поэтов, художников, скульпторов, композиторов, актёров. В своём бессмертии они становятся ещё более величественными, слава их переходит от века к веку - а они время от времени навещают землю. Никто не может спорить со мной, что так не происходит.
Очень часто, когда я нахожусь в комнате один, то достаю из шкафа тщательно хранимые рукописи и начинаю внимательно рассматривать их. Читать мне практически незачем - за несколько лет я выучил их почти наизусть; всё своё последнее время я только ими и занимался. Мне вполне достаточно созерцать их в тишине дома, чтобы вызвать из памяти на свет Божий все воспоминания, все тайны, пережитые мною в кабинете особняка, самым таинственным образом исчезнувшего со своего места на берегу океана. А когда мне становится совсем невмоготу, то я отправляюсь в автомобиле в недельное путешествие к месту его остатков. Сейчас лето, и я могу гулять по атлантическому побережью вдоволь - от зари до зари. Здесь, в полном одиночестве, мне ничего не мешает собраться с мыслями, когда я оглядываю остатки фундамента; я могу сесть на одну из сломанных балок или потолочное перекрытие, лежащее на песке. Волны океана тихо нашёптывают мне о чём-то, когда я предаюсь воспоминаниям.
И вот, однажды (а этой маленькой историей я и хотел бы закончить своё повествование) я, сидя на песке, заметил посреди мусора, щепок и битого стекла, которого повсюду было полным-полно торчащий из песка у самого фундамента какой-то предмет.
Я протянул руку - и уже спустя секунду держал трубку писателя, ту самую, что он курил (восточную, с длинным мундштуком), ходя туда-сюда по своему кабинету на втором этаже. Хотя то, что я держал теперь в руке, никак нельзя было назвать трубкой: чубук её был сломан, остался только сам длинный мундштук из какого-то тяжёлого, коричневого дерева. Я долго и бережно рассматривал эту вещь, которая словно была подброшена мне океаном впридачу к памятным рукописям, остававшимся у меня до сих пор единственной памятью о встрече с мистером Лавкрафтом. Я осторожно вычистил из трубки песок и бережно положил её в нагрудный карман; а когда вернулся домой - в мраморную шкатулку, что стоит на моём рабочем столе.
Оказалось (в первые разы я этого вовсе не заметил), что трубка писателя была сплошь и рядом испрещена изображениями различных змей, чудовищ и химер. Это была очень тонкая и сложная работа; было видно, что мастер вложил очень много труда и времени в её изготовление. Изображения так переплетались между собой, что сперва не было никакой возможности что-либо заметить и тем более внимательно рассмотреть, но вооружившись хорошим увеличительным стеклом и знанием творчества писателя здесь можно было много чего обнаружить.
Не было ли это неким подобием иероглифической записи всех его новелл, повестей и романов? Не знаю и не узнаю никогда. Но на мундштуке были запечатлены человеческие фигурки; образы странных инопланетных пришельцев, которые прибыли сюда сквозь время и пространство, чтобы поработить цивилизацию первых или полностью её уничтожить; целые битвы и схватки между Глубоководными и Старожилами в глубинах Океана, куда человечеству никогда не добраться, покуда дремлет Великий Ктулу - в этих рисунках и был собран весь мир писателя, собран небольшими отрывками, но с весьма ярким указанием на целое.
Многое даже, на мой взгляд, послужило бы неплохим дополнением к рассказам Лавкрафта - иллюстрированным дополнением, сошедшим со старой, сломанной трубки. Даже при первом взгляде на неё сразу было видно, что изготовлена она далеко не в нашем столетии. Возможно, век XIII или даже раньше того. И кто может поручиться, что эту трубку не курил сам Абдул аль-Хазред, великий безумец, написавший "Necronomicon"? Кто бы мог поручиться за это? И с какой гарантией? Одно можно утверждать с очевидной точностью: кто бы не был её владельцем, так или иначе это всегда был мудрый человек.
Миры Говарда Филлипса Лавкрафта неизменно являются во всём своём ужасном многообразии глазам человека, знакомого с творчеством прекрасного новеллиста. Они вечны и незабываемы; окунувшись в них единожды никак невозможно не возжелать повторения; а некоторые люди даже после первого знакомства не могут вернуться к обманчивой реальности - те, что не ведают страха перед опасностями извне или изнутри нашей планеты. Ибо все книги Лавкрафта есть грозное напоминание - человек никогда не должен выходить в Высшие Сферы или шутить с магией; но он постоянно обязан использовать последнее в целях собственной безопасности и безопасности своих близких. Все цивилизации должны объединиться для борьбы с инфернальными мирами - это и есть Сила Любви, это одновременно и причина, и следствие.
Поскольку я столкнулся с Говардом Филлипсом Лавкрафтом несколько больше всего остального человечества, то и решил впоследствии не скрывать случившегося со мною происшествия, а наоборот: рассказать о нём по возможности полнее, не утрируя и не преувеличивая деталей. Что я и делаю перед вами в настоящую минуту. Поэтому хочу напомнить, что миры писателя - это вовсе не обыкновенный жанровый, стилистический приём - это реальность; такая же реальность, как и само вечное существование Лавкрафта. Не сумасшедший же я, чтобы утверждать противоположное.
Кстати, могу добавить, что скоро у одной из моих сестёр - Розы, живущей неподалёку от Балтимора - тоже будет день рождения. Конечно, я постараюсь приехать раньше других гостей. И кто знает - может, и в этот раз со мною случиться какое-нибудь странное приключение? Может, мне посчастливится где-нибудь в уединённом месте встретиться с господином Эдгаром Алланом По или ещё каким-либо гениальным человеком... Я твёрдо верю в это; верю всей душой в возможность того, о чём только что сказал. Ведь мне известно, что великие люди никогда не умирают. Они могут скрыться от нас, удалиться в одиночество - но никогда не умирают. Не могут умереть.