Жар стоял такой, что снег превращался в дождь, а дождь превращался в пар. Огонь рвался вверх и в стороны, ревел и стонал.
В десятке метров от огненной стены мирно мигали огни реклам. Любопытные лица расплющивали носы о стекла дверей и витрин. Иногда они исчезали в глубине, когда очередной клубок пламени взрывался стеклянными брызгами слишком близко. И вновь огонь скручивался в смерч, завывал, подыхал черным дымом под серым небом. Пахло горелой резиной и жжеными телами.
Любопытные смотрели, как горят люди.
Но любопытные никуда не спешили - чтобы самим не сгореть.
Любопытные никуда не звонили - звонить было некуда.
Любопытные просто смотрели, как горят люди.
Подполковник Токаренко прикрыл голову щитом, по щиту ударил камень. Кусок брусчатки прилетел из-за огненной стены. За ней прятались суки, подходя все ближе и ближе к его пацанам.
Еще чуть-чуть и начнется...
Пацаны стояли плечом к плечу, повернувшись к врагу боком. Это не только техника, это не только тактика - это еще и понимание того, что ты тут не один.
Уверенность.
На мгновение подполковнику показалось, что он смотрит американский фильм. И сейчас из пылающей стены выйдет Барлог с огненным кнутом, а за ним стая гоблинов.
Где же Гэндальф?
Еще один камень ударил в щит, затем еще и еще...
Парни стояли под каменным градом, не шевелясь, только пригибая головы, прикрывая друг друга щитами. Звуки ударов слились в сплошной гул. Время от времени кто-то падал, шеренга смыкалась, раненого оттаскивали в тыл. Иногда падали от удара в спину медики - у них не было щитов.
А "того" приказа всё не было.
Простого... обычного приказа: разнести эту сволочь к чертям собачьим... чтоб им повылазило чирьями по всему тылу!
Был другой приказ...
Стоять и не пропускать. И не поддаваться на провокации. И, поэтому, оружия нет. Только каски, только щиты. Ну и дубинки. Когда подполковник был курсантом школы МВД - эти дубинки называли "демократизаторами". Эх, сейчас бы этим демократизатором, да тому курсанту. Дожили, что всякая сволота в мента коктейлем Молотова кидает... и ничего!
"Фрицами" здесь называли тех, кто был по ту сторону огня.
Токаренко чертыхнулся, бросился вперед.
Туда, где первой шеренгой стояли совсем мальчишки.
Мясо.
Ценой своих жизней, своего тела срочники-вэвэшники прикрывали собой профессионалов. Профи нужны для атаки. Мясо нужно для обороны. Цинизм войны.
А здесь война?
Здесь - война! Эти там, под свастикой. Токаренко тут. Под... под чем ты, товарищ подполковник?
Вместо камней полетели бутылки. Они глухо лопались о щиты, горящий бензин брызгами летел на "Сферы" пацанов. Пацаны падали, их закидывали снегом, накрывали одеялами. Оттаскивали. Шеренга смыкалась, постепенно редея. Некоторые вставали, трясли головой, надевали закопчённые каски и... И, улыбаясь, возвращались в шеренгу, держа удар, как его умеют держать славяне. "Две тысячи шестьдесят девять" - вдруг вспомнил Токаренко точное число украинских героев прошлой страны. И будет ли две тысячи семидесятый?
- Комбат! - закричали слева. - Батя!
Шеренга прогибалась, отступая от огненного шквала. Еще немного и...
Приказа - нет.
Ты тоже - мясо, подполковник. Или две тысячи семидесятый?
Прямо перед ним о шлем бойца разбилась очередная бутылка. Пламя медленной струей потекло по рядовому, тот отбросил щит, сорвал каску, упал лицом в грязный, перемешанный берцами снег.
Подполковник бросился прыжком вперед, перепрыгнув через горящего. В его щит снова ударил камень.
- В атаку! - заорал комбат, прикрывая собой и щитом горящего пацана.
Шеренга сорвалась молча: без улыбок и криков. Работали по всем. Кто стоит на пути - тот враг. Сдерживали себя, что есть сил. Чтобы не убить. Чтобы не покалечить. Ведь приказа нет...
Через пять минут все было кончено. Пленных оттаскивали в автозаки. Обожженных и раненых в "Скорые".
Токаренко зло сплюнул на изувеченную мостовую. Долго глядел на марево огня. Оттуда доносилось нестройное: что-то про саван каким-то героям. Обернулся, резко сказал: