Иванов Иван Iwbi : другие произведения.

Бурное море, полное обломков кораблекрушения. Глава 7 (часть). Ты сам меня...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Миллионы любовей, пропавших без вести, сожжённых на инквизиторских кострах, уничтоженных безжалостными холоднокровными рептилиями в газовых печах и крематориях, загубленных на морозе в сибирской тайге, пытались докричаться до людей в этой песне. Тени в полосатых робах, с розовыми треугольниками на груди говорили о своей изнасилованной любви, замученной в тюремных застенках, доведённой до отчаяния, сумасшествия, самоубийства. Любви, даже не могущей сказать слово в свою защиту, потому что рот той любви всегда успевали зажать жестокие руки палачей, ведущих её на кровавую расправу. Это был крик отчаяния одарённых человечностью, распятых на кресте ненависти бездарных, руководствующихся животным инстинктом влечения похотливого самца к текущей самке, и не способных понять что-либо, превосходящее их дикие инстинкты. Это взывали к справедливости и возмездию жертвы тысяч лет геноцида голубого народа в гетеро-фашистском мире.
  Ночевать Егор остался у Севы. Арина посчитала, что так мальчику будет лучше, чем в школе с другими ребятами. Да и до домика, который снимал Сева для проживания на время съёмок, было рукой подать, тогда как школа располагалась почти в центре села.
  - Пару раз сделаешь за ночь компресс и пусть спит. Только особых вольностей ему не позволяй, пусть выспится перед завтрашней съёмкой. - Арина будто на мгновение усомнилась в правильности своих действий, захотела подтверждения со стороны Севы, вопросительно взглянула на него: - Я не сильно обременяю тебя?
  - Нет, всё правильно, - сказал Сева.
  Он отдал в распоряжение Егора ноутбук, а сам сидел перед телевизором, впрочем, уделяя больше внимания не тому, что происходит на экране, а тому что делает мальчик.
  Он поглядывал в сторону увлечённо играющего Егора. Было в возникшей в его жизни ситуации что-то иррациональное, невозможное. Сейчас, когда Егор был так близко, а рядом никого больше не было, Сева разглядывал его с каким-то нарастающим удивлением. Казалось, он настолько давно не видел так близко детей, что успел забыть как они выглядят. В происходящем было больше от сновидения, чем от реальности. Маленькие руки, так ловко управляющиеся с клавишами, совсем детское вдохновенное лицо - всё было у Егора по сравнению со взрослыми невозможно маленьким, таким, каким, казалось, не могло быть у человека, разве что в школе, тысячу лет назад, в другой жизни. Только Сева тогда, сам будучи маленьким, не замечал этого восхитительного отличия других детей от самого себя. А сейчас будто заглянул в зеркало, а оттуда выглянуло ему навстречу его русоволосое детство. Так не могло быть. Мальчик был человеком другого мира, мира, оставшегося в безвозвратно далёком прошлом, внезапно вынырнувшим из продолжительного небытия в его сегодняшнюю реальность.
  - Смотри, вот тут есть тайная комната, - Сева подсел к Егору. - Если в неё войти, можно попасть напрямую на другие карты. Это портал, соединяющий разные точки Вселенной и разные времена. Эту комнату очень трудно найти, просто так не догадаешься. Я сам когда-то нашёл её случайно.
  Егор блестящими глазами смотрел на Севу.
  - Я не буду мешать, играй.
  - Как хорошо у тебя! - вырвалось у Егора невольно. - Я бы навсегда тут остался жить, с тобой.
  Сева от неожиданного признания Егора не успел совладать с собственным воображением. Картинка мальчика, каждую ночь лежащего в его комнате, на соседней кровати, возникла помимо его воли. Мальчик спал в каком-то метре от его собственной постели. В одних мягко повторяющих обводы тела трусах, под тонкой простынёй, как когда-то давно спал и сам Сева в летних лагерях. Там, в лагере, мальчики лежали в ряд, на расстоянии протянутой руки друг от друга. Казалось, можно сесть напротив друг друга, и всю ночь взахлёб разговаривать, не тратя ускользающего времени на сон, до самого утра. Звонкий голос Егора будет оживлять его мир. Егор будет садиться к нему на кровать, и после его ухода будет оставаться Севе восхитительная лёгкая вмятина на простыне. Егор будет задавать вопросы, удивляться, смеяться. Говорить умные, взрослые вещи, и вдруг выдавать свою невозможную детскость наивной фразой, какой ни один взрослый, будь он даже сто крат писатель, никогда не придумает. Будет принимать ванну перед сном и просить Севу обтереть его. И Сева возьмёт его на руки и отнесёт в постель, прижимая к груди завёрнутое в полотенце своё живое маленькое сокровище, может быть, совсем голое, невероятно милое своей застенчивой детской наготой. Будет ловить благодарные стреляющие взгляды из-под мокрой чёлки, говорящие о желании большем, чем просьба просто носить его на руках.
  Сева ощутил мурашки в спине, проглотил липкую слюну в неожиданно пересохшим горле.
  Посадить его к себе на колени, прижаться грудью к маленькой спине, держать руками тёплые детские руки, набирая в четыре руки ничего не значащие сами по себе отдельно от их священнодействия знаки на клавиатуре ноутбука.
  "Мне обнять тебя хочется. Мне обнять тебя хочется! Твои нежные волосы , а-а...". Песня мягким, сбивающимся от волнения мальчишеским голосом. Сева представил себе Егора поющим эту песню. На маленькое мгновение представил. И понял: нет, никогда. И очень хорошо, что она не впишется в концепцию его сценария, меньше соблазна. Егору не надо исполнять её в фильме. Тем более не нужно представлять его поющим эту песню здесь в его комнате наедине ночью.
  Легонько опушённая щека, загорелое круглое плечо с царапиной от шиповника, которого ещё чуть-чуть и кажется уже коснёшься. Нельзя было брать Егора на руки. Там, в поле, это не казалось настолько серьёзным, а сейчас в полутьме комнаты наедине с мальчиком Сева понимал, что после сегодняшних событий барьер на пути касания друг друга у них с мальчиком почти пал. Теперь намного больше усилий придётся затрачивать на то, чтобы телесных соприкосновений между ними не случилось. Пока ты не дотронулся до ребёнка, от близости с ним легче удерживаться. В роддоме женщинам-отказникам не дают на руки их новорождённых младенцев, потому что материнский инстинкт может не позволить им больше выпустить ребёнка из рук.
  - Я поселился отдельно, чтобы ничего мне не мешало работать над киносценарием.
  - Да, конечно, - сказал Егор растерянно. - Тебе надо работать. - Он виновато развернул ноутбук к Севе. - Я посмотрю телевизор, а ты работай. Я тихо буду сидеть, я тебе не помешаю.
  - Ты мне не мешаешь, - сказал Сева. - А поработать я могу завтра. Играй. Думаешь, я взял бы тебя к себе, если бы ты мешал мне? Ты помогаешь мне реализовывать мой сценарий. Я наблюдаю за тобой и учусь у тебя, каким должен быть мой герой. Я уже несколько сцен переписал, думая о тебе.
  - Ты так мало меня знаешь, - сказал Егор. - У меня бывают мысли, от которых мне стыдно становится. Но я о них никогда никому не рассказываю. Даже маме. А ещё я боюсь темноты. Вообще, если ты узнаешь обо мне всё, ты, может, даже разговаривать со мной не захочешь.
  - Можно многого не знать о человеке, но при этом видеть его и знать какой он. Я в детстве тоже боялся темноты. Я не выключу свет, пока ты не уснёшь.
  - В детстве мама мне сказки на ночь рассказывала, чтобы мне не было страшно спать. Теперь уже не рассказывает. - Егор вздохнул. - Если бы у меня был маленький брат, я бы ему тоже рассказывал сказки, чтобы он чувствовал, что я его люблю, и не боялся. Мальчики в нашей спальне ночью страшилки рассказывают. Мне после них трудно уснуть. А здесь мне не страшно. Ты как мама рядом со мной. Я даже не испугаюсь, если ты выключишь свет. Я же всё равно буду знать, что ты здесь.
  - Можешь рассказать, о чём вы говорите ночью в спальне мальчиков? Я попробую это представить и, может, что-то вставлю в киносценарий.
  - Если бы вместо тебя здесь был кто-то другой, я бы боялся, что мне ночью опять станет страшно, если буду пересказывать страшилки. Но с тобой мне не страшно. Вот вчера ночью такое рассказали. Плохое. Одни люди нечаянно убили собаку соседа. А потом у них пропала маленькая дочка. Они её искали, но так и не смогли найти. Через много лет, когда сосед умер, к нему домой пришли люди и услышали, что в подвале кто-то лает. Они спустились туда. Это была та самая девочка. Она уже была взрослой, но осталась маленькой, не выросла. Сосед снял со своей убитой собаки шкуру, украл девочку, зашил её в шкуру, посадил на цепь у себя в подвале. И заставлял её лаять, ходить на четвереньках, лакать из миски еду. Разговаривать она не умела, только лаяла. Понимаешь? Мне с ними плохо. Они даже не понимают, какую боль причиняют мне. Потому что не понимают меня.
  - Да, гнусная история, - сказал Сева. - Но дети всё равно не могут всегда общаться со взрослыми. Как бы то ни было, тебе надо учиться жить среди своих сверстников. По-другому нельзя.
  - Мне трудно, - сказал Егор.
  - А ведь эта история на самом деле непростая, - задумался Сева. - Если человеку каждый день доказывать, что он грязное животное, если зашить его в детскую шкуру и не дать вырасти, потом он уже вырасти не сможет. Всё должно случаться в положенное время. Когда человеку хочется пить, ему надо дать воды. Через двадцать лет это будет поздно делать, он уже не сможет выпить воду.
  - Потому что он умрёт, - сказал Егор. - Никто не может долго жить без воды.
  - Да. Была такая сказка. У детей заболела мама. Она лежала в постели. Ей очень хотелось пить. Но дети играли на улице и думали, что ещё успеют. Наиграются и после дадут маме воды. Потом мама перестала их звать. И вдруг они увидели, как из её окна вылетела птица. Они забежали в дом, но мамы там уже не было. Тогда они побежали за птицей, упрашивая её вернуться. Обещали всегда давать ей воду, когда она захочет пить. Но птица повторяла: "Поздно, поздно", - и с криком улетала всё дальше, пока не пропала совсем...
  - Это очень грустная история. Очень грустная. Такая, что от неё хочется плакать. - Егор тихонько шмыгнул носом. - Но она всё равно лучше той, потому что добрая. Она настоящая. Поэтому мне хочется с тобой быть. А с ними нет.
  - Ты преувеличиваешь. Как хорошо вы сегодня пели "Черемшину". Как одна семья. Даже Арина подпевала.
  - Это потому что песня хорошая, о любви, - сказал Егор.
  Сева не решился сказать то, что вертелось на языке: это потому что ты такой талантливый, божественно талантливый. Вместо этого он спросил:
  - А почему ты спел её?
  - Мне захотелось, - сказал Егор. - Я не всегда знаю, почему я пою какую-то песню. Чувствую, что хочу её спеть. Что так надо.
  - Я понимаю. У меня тоже так бывает. Не знаю, почему пишу именно так, но понимаю, что только так правильно. Это, наверное, интуиция. А почему ты пел не по-русски? Ты чужой язык чувствуешь лучше?
  - Не-е-ет, - мотнул головой Егор. - Просто когда поёшь на другом языке, ты вроде поёшь не о себе а о ком-то другом. Если тебе хочется сказать что-то важное, так легче это сделать.
  - Спой ещё раз, я послушаю. С каждой песней я узнаю тебя всё лучше.
  - Я по-русски буду петь, - сказал Егор. - А ты отвернись, пожалуйста, будто смотришь в окно, а меня не слушаешь. А то мне будет трудно.
  Сева взял стул, сел к окну, спиной к мальчику.
  - Пой, я не смотрю.
  И снова, как там, на солнечной цветочной поляне, зазвенело мальчишеское ангельское бельканто, заполнило комнату, взяло Севу за сердце:
  
  - ... За обрывом солнышко садится,
  Ароматом голова кружится.
  "Я приду к тебе, когда отару
  С водопоя загоню в кошару".
  Всюду в буйном цвете черемшина,
  Как на свадьбу убралась калина.
  Пастыря в садочке, в тихом уголочке,
  Ждёт девчонка, ждёт.
  Вот и вечер, овцы возле брода
  Пьют в реке черёмуховой воду.
  А в саду любимого голубит
  Девочка, которую он любит...
  
  Егор затих. Сева не решался обернуться. Опасался обнаружить ангела вместо мальчика. Боялся, что мальчик заметит отражение ангела в его глазах.
  - Там ты последний куплет не пел, - тихо сказал он.
  - Я его никогда не пою, - так же тихо ответил Егор. - Это стыдно. Они с парнем, ночью, вдвоём в саду. Целуются, ещё что-то делают...
  - А сейчас спел.
  - Я для тебя спел... Потому что это ты...
  Сева не успел обернуться.
  Нежное объятие сзади. Мягкие волосы коснулись шеи, защекотали её. Мягкие губы прижались к лопатке.
  Сева вздрогнул:
  - Не надо меня обнимать.
  Это получилось резче, чем хотелось бы.
  Руки мальчика бессильно соскользнули с Севиных плеч.
  Сева обернулся. Он увидел, как радость гаснет на лице Егора.
  Мальчик неловко сел на край кровати. Посмотрел исподлобья глазами, мгновенно наполнившимися слезами. Сева не хотел, чтобы его слова ранили мальчика. Мальчик пришёл полный радости, готовый разделить её. А ему... Но что же теперь делать, когда всё уже случилось?.. Сева сам испугался. Не внезапной нежности мальчика, нет. Нежности, которой он слишком сильно ожидал и опасался.
  - Ты напугал меня, - сказал он. - Это плохо, когда мальчик обнимает мужчину...
  - Ты ведь сам обнимал меня! Сам! - тихо сказал Егор. Тихо, отчаянно, со слезами в голосе.
  - Я не обнимал тебя.
  - Обнимал. В поле. Ты нёс меня на руках и обнимал.
  - То совсем другое дело. Ты был ранен. Понимаешь разницу? Тогда это надо было. А сейчас такой необходимости нет. Я тебя выносил как солдата с поля боя.
  - Мне что, всегда надо быть больным, чтобы ты меня любил?
  Егор не переставал удивлять Севу. Он говорил то, что думает, и не боялся. Это Сева не смог бы никогда использовать слово любить по отношению к мальчику. Егор говорил за Севу то, что Сева должен был бы сказать сам.
  - Ты очень хороший, - сказал Сева. - И больной, и здоровый, и радостный, и грустный. Лучше лучшего. Я что-то неправильно сделал, если тебе показалось, что я о тебе плохо подумал. Иногда мне тоже хочется обнять тебя. У меня ведь никогда в жизни не было мальчика, которого я мог бы носить на руках.
  - Тебе не надо было целовать меня, - сказал Егор. - Нельзя человека целовать просто так, а потом сказать, что он тебе не нужен. Ему ведь от этого будет очень больно. Я теперь не могу без тебя. Я как лисёнок, которого приручили. На меня нельзя кричать. Ты разве не понимаешь? Я снова раненный. Я теперь всегда буду раненный, если ты будешь на меня кричать. Ты же сам сказал, что, когда человеку хочется пить, ему надо дать воды...
  Сева подумал, что не зря ведь, наверное, говорят, что талантливый человек талантлив во всём. Как с таким душевно одарённым ребёнком разговаривать? Как по минному полю: не ранить, не обидеть, не причинить нечаянно боль.
  - Если ты ночью захочешь пить, я принесу тебе воды, - сказал Сева.
  
  Когда Егор уснул, Сева выключил свет, приглушил звук телевизора. Оставил его работать. Если Егор вдруг проснётся, экран будет светиться и в комнате не будет темно.
  Он нашёл в интернете мюзикл про Маленького принца.
  Дуэт мальчика и пилота заканчивался так:
  "Пилот:
  А я, я даже не могу
  Нащупать путь к тебе...
  Маленький принц:
  Всё прямо да прямо -
  На таком пути ничему не научишься.
  Надо заблудиться, чтобы действительно найти себя".
  
  Егор спал спокойно, даже безмятежно. Сева мог без смущения разглядывать его. Только иногда Егор раскрывался. Сева укрывал его снова. Нежно, с благодарностью за то, что мальчик на миг позволил увидеть себя целиком. Сна не было. Сева рассеянно переключал каналы пультом, занятый мыслями о Егоре.
  На одном из каналов выступал омбудсмен. Сева отложил пульт, прислушался. Омбудсмен говорил что-то о половой неприкосновенности детей, настаивал на том, чтобы дети полностью были ограждены от информации, имеющей целью их растлить. Требовал суровой кары для тех, кто нарушает такое табу.
  Что-то недоброе было в лице говорящего. Сева не сразу понял, почему этот человек неприятен ему, только чувствовал, что слова его растут явно не из любви к человеку. Может, из какой-то затаённой обиды? Было в его тоне что-то жестокое, мстительное. Точно не забота о детях. Выученные где-то слова, которые механически выбрасывались в мир. Будто старательно пытался доказать окружающим, а может, в первую очередь самому себе, что он, бредящий детьми, на самом деле не испытывает к ним никаких чувств. Борьба с самим собой, которую скрыть, за правильными словами не удавалось. Булгаков когда-то писал в своём знаменитом романе, где целым лицемерным миром убивали одного доброго, честного человека: "Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне всё казалось, - и я не мог от этого отделаться, - что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим".
  Севе вспомнилась давняя статья из журнала, история двух немецких парней. Один из них лежал в клинике со СПИДом. Желания с кем-либо общаться у него не было. Журналисту пришлось приложить большие усилия, чтобы его разговорить. Выяснилась такая деталь: ещё в школе парень понимал, что его влечет к другим мальчикам. Никому он в этом признаться не решился, даже родителям. Только с грустью наблюдал со стороны, как развлекались одноклассники, придумывая разные игры, среди которых бывали и гомосексуальные. В этих играх участвовали практически все. Был единственный мальчик, кроме героя статьи, который сторонился этих игр. Спустя годы парень встретил того своего одноклассника в гей-клубе. Все их одноклассники уже были женаты, имели семьи. Только они двое, не решившиеся позволить себе подростковые игры, стали, повзрослев, геями.
  Если вовремя не дать человеку воды, потом он вовеки не сможет напиться.
  Кто в детстве много голодал, тот никогда уже не наестся. Так писал Альберт Лиханов о голодных детях войны. О детях в оккупированном фашистами мире, где у ребёнка была отнята возможность утолить мучивший его голод. Что знают такого омбудсмены, чтобы так безапелляционно заявлять о необходимости запрещать детям реализовывать то, что требует их возрастная физиология? Что у них есть в арсенале? Собственная детская шкура, из которой им не позволили в своё время вырасти? И вот теперь в неё, усохшую, закаменевшую они стараются заточить всех, у кого ещё есть шанс пройти подростковый возраст не изуродованными? Пройти всё, положенное возрастом, в естественном порядке?
  
  Сева переключил канал. Ему всегда было неприятно видеть лицемерие. Наверное, не менее противно, чем Егору слушать детский цинизм своих сверстников.
  Двое на экране, сидя спиной к спине в креслах, медленно скользили на карусельном круге: готического вида худощавый мужчина в тёмном и ангельски миловидный юноша, одетый с головы до ног в белое. Они пели одну песню на двоих:
  
  Среди подлости и предательства
  И суда, на расправу скорого,
  Есть приятное обстоятельство:
  Я люблю тебя! Это здорово.
  
  Сменяя друг друга, они обращались к залу. Режиссёры, вероятно, из осторожности усадили их спиной к спине. Только это не помогло, а может, такой задачи не было. Сдержанные, энергичные жесты старшего и мягкая по-микеланджеловски расслабленная рука младшего, лежащая на подлокотнике кресла, выдавали всю суть происходящего. Да и крутили эту карусель на двоих длинноволосые накачанные парни с голыми торсами.
  Манит, манит, манит карусель в путешествие по замкнутому кругу...
  Режиссёры всё, что они хотели сказать, сказали. И певцы тоже высказались откровенно донельзя.
  
  Я навеки останусь, видимо,
  В этих списках пропавших без вести.
  На фронтах той войны невидимой
  Одарённости с бесполезностью.
  
  Миллионы любовей, пропавших без вести, сожжённых на инквизиторских кострах, уничтоженных безжалостными холоднокровными рептилиями в газовых печах и крематориях, загубленных на морозе в сибирской тайге, пытались докричаться до людей в этой песне. Тени в полосатых робах, с розовыми треугольниками на груди говорили о своей изнасилованной любви, замученной в тюремных застенках, доведённой до отчаяния, сумасшествия, самоубийства. Любви, даже не могущей сказать слово в свою защиту, потому что рот той любви всегда успевали зажать жестокие руки палачей, ведущих её на кровавую расправу. Это был крик отчаяния одарённых человечностью, распятых на кресте ненависти бездарных, руководствующихся животным инстинктом влечения похотливого самца к текущей самке, и не способных понять что-либо, превосходящее их дикие инстинкты. Это взывали к справедливости и возмездию жертвы тысяч лет геноцида голубого народа в гетеро-фашистском мире.
  
  Я навеки даю обязательство,
  Что не стану добычей ворона.
  Есть особое обстоятельство:
  Я люблю тебя.
  Это здорово.
  
  Сева выключил телевизор. Сидел и слушал в темноте летней ночи ровное, изредка сбивающееся дыхание мальчика. Уснул он, когда за открытым окном забрезжил рассвет, очертил букет полевых цветов в вазе на подоконнике, зашевелил невесомые крылышки занавесок пробуждающимся дыханием утреннего бриза.
  Проснулся он поздно. Душный зной солнечного летнего полдня вливался в открытое окно. Егора не было. Он ушёл тихо. Только на подушке, рядом с Севиной головой лежал оставленный мальчиком венок из полевых цветов, украшенный диадемой дикой розы. Запах увядающих луговых трав и тонкий аромат розы оставил Егор, покидая его жилище.
  
   []
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"