Петух Иван : другие произведения.

Капли утренней росы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
   Редко бывают в казахской степи утренние росы. Но всё же бывают. Когда видишь их, невольно вспоминаются события из детства и юности.
  
  
   Первый сон, который запомнился. Я нахожусь в закрытом мышечной тканью пространстве. Впереди меня находятся две опухоли. Они очень враждебны ко мне, и я их боюсь. По ним видно, что они хотят напасть на меня, но что-то им сильно мешает.
  
  
   Я нахожусь на руках у матери, стоящей в толпе людей. Перед нами ограда из колючей проволоки. Там, за проволокой, много плачущих женщин с чёрными волосами. Вокруг них ходят люди в одинаковых серых одеждах, с какими-то предметами в руках. С ними собаки, которые рвутся с лаем к женщинам.
  
  
   Что это было? Еврейское гетто? Но эти события происходили у нас в 1941 году, а мне тогда шёл первый год.
  
  
   Мы с братом только вдвоём. Брат не разрешает мне посмотреть в окно и закрывает ладошкой мне глаза. Но я успеваю увидеть на холме у стены тока совершенно голых людей нашей Вёски.
  
   После я решил, что мне показалось, и я забыл этот случай. Спустя десятки лет я увидел кинофильм "Иди и помни". Мне стало ясно, что то, что я увидел в детстве, было явью. Тогда в нашей Вёске был убит партизанами немецкий комендант.
  
  
   Я проснулся ночью от стука в дверь и оттого, что мать совала что-то под рубашку, подмышку.
  
   - Это спички, - прошептала она. - Прячь. Пришли партизаны.
  
  
   На столе стоит "газоварка", освещая из мрака лики святых на иконах. "Газовка" - эта светильник, сделанный из гильзы какого-то снаряда.
  
   За окном - тёмный ненастный поздний вечер.
  
   Вдруг где-то раздаются "истошные крики": "Помогите! Помогите! Помогите!"
  
   Мать в панике завешивает окно чёрным одеялом.
  
  
   Ночью меня, крепко спящего, поднял на руки старший брат и стал со мной прощаться. Я в это время бил кулаками его за то, что он не даёт мне спать.
  
   Партизаны напали на железнодорожную станцию, уничтожили всех немцев и ушли в лес. С ними ушел и мой брат. Увидел я его только спустя годы.
  
  
   Я часто играл в три любимых игры: "в попа", "в калеку" и "в войну".
  
   В "попа" было играть легко. Берёшь банку с водой, из веток и травы делаешь кропило и со словами "Господи помилуй! Господи помилуй!" - ходишь по двору и "освящаешь" всех и всё.
  
   В "калеку" сложней. Очень часто видишь людей слепых, без ног, без руки. Удивительно, как они передвигаются от Вёски до Вёски?
  
   Я тренируюсь ходить с закрытыми глазами, ходить на одной ноге с помощью палок вместо костылей, кушаю только левой рукой.
  
   Но больше играю в "войну". Знаю, что когда "идёшь на войну" и в небе - самолет, нельзя "винтовку" (палка с коротким сучком на конце) ложить на плечо или цеплять за спину. Самолет подумает, что ты партизан и начнёт стрелять.
  
   Стоял тихий летний день. Солнце клонилось к западу. Я удачно нашёл новую удобную для "винтовки" палку и пошёл "на войну". Канава у дома служила мне окопом. Я занял "оборону" и стал искать цель. Впереди на железнодорожном разъезде с утра стоял до сих пор поезд.
  
   На разъезде я не был никогда. Немцы туда не пускают. И минное поле там. Но мне хорошо видно. Всё, что происходит на разъезде. Я начал "стрелять" по разъезду.
  
   Вдруг, вагоны в середине поезда начали подниматься вверх. Весь поезд изогнулся, как ползучий червяк, затем - как рванёт! Над моей головой что-то летело и гудело.
  
   Вот это стрельнул!
  
   Шла "рельсовая война".
  
   ***
  
   Мы сидим на завалинке с соседским мальчиком, который намного старше меня. Он до войны уже ходил в школу и умеет читать.
  
   Мы следим за летящим самолётом.
  
   Вдруг, с самолета что-то выпало. "Это" начало разделяться на множество белых листков. Листки заполнили всё небо. Качаясь, как в колыбели, из стороны в сторону, они медленно опускались на землю.
  
   - Листовки, - тоном знатока сказал мальчик.
  
   - Что такое "листовки"? - спросил я.
  
   - На них немцы пишут.
  
   - Что пишут?
  
   - "Звёзды распались на пять частей".
  
   ***
  
  Стояло красивое, спокойное июльское утро. В саду пели птицы. Перелетая с цветка на цветок, гудели пчёлы. Кружилось много разноцветных бабочек.
  
  Переполненный "телячьей радостью", я бегал по лужайке и собирал одуванчики. Одуванчики выбирал только крупные.
  
  Вон крупный одуванчик! А, там ещё крупней!
  
  Так, от одуванчика к одуванчику, я отдалялся незаметно от дома.
  
  Тишина! Нет даже ветерка. Небо чистое, чистое. Тишину неба заключает звоном колокольчика жаворонок.
  
  Внезапно впереди меня выросло что-то похожее на куст ивняка, но только чёрное. Затем грянул гром, и "куст" исчез.
  
  Я, удивленный, бросился на то место посмотреть, что там было, но новый "куст" вырос уже справа, потом слева. Гроза уже не прекращалась. "Перуны" били прямо с ясного неба.
  
  "Кустов" вырастало уже много. До самой железной дороги.
  
  Я метался, пытаясь добежать до какого-нибудь "куста", пока он не исчез. Но не успевал.
  
  Вдруг - толчок сзади, и я упал. С ног сбил меня мой десятилетний брат. Он взвалил меня на спину и пополз прочь от удивительного зрелища. Возмущённый, я колотил кулаками брата по голове и требовал отпустить меня.
  
  Через какое-то время брат дополз до овина. Я уже "доезжал" до середины стены овина, когда раздался сильный удар, и серое бревно стены на уровне моей головы раскололось по всей длине, проявив длинную белую трещину.
  
  Меня охватил страх.
  _____________________________
  
  Дальнобойная советская артиллерия начала артобстрел немецких укреплений.
  
   ***
  
  Артобстрелы не прекращались. В моей канаве вырыт настоящий окоп. Туда из хаты перенесли домашние вещи. Даже бочку с горохом.
  
  Когда начинался артобстрел, вся семья укрывалась в этом окопе. Только отец оставался в хате. Он сидел у открытого окна и давал оценку попаданиям:
  
   - Опять недолёт!
  
  Семья соседа Павлюка пряталась в яме, в которую на зиму зарывали картошку. Яма была далеко от их дома на высоком месте, чтобы не подошли весенние воды.
  
  Отец враждовал с Павлюком. Пока отец находился на Первой Мировой Войне, Павлюк захватил у отца немалый участок земли.
  
  Вернувшись домой, отец подал на Павлюка в суд в Вильно (ныне Вильнюс). Польские судьи, в зависимости от мзды, решали дело попеременно то в одну сторону, то в другую. Семнадцать лет длилась тяжба. За это время обе стороны много потратили на взятки судьям. Случайно был найден старинный документ, который безоговорочно подтверждал право отца на спорный участок земли.
  
  Так и жили во вражде. Когда начинался артобстрел, а семья Павлюка пряталась в яме, отец брал цеп, которым молотил снопы, шёл к яме и бил цепом по краям ямы, чтобы земля в яму сыпалась.
  
  Артобстрел заканчивался, а отец ещё долго "молотил" яму.
  
   ***
  
  С двух сторон вёски проходят большаки. С Плоцка и Минска. Эти две дороги соединяет полевая дорога через нашу вёску.
  
  По всем этим трём дорогам уже несколько дней в одном направлении, на запад, беспрерывно идут разнообразные машины.
  
  Наблюдаю за ними с небольшого дерева. Напротив дома - мост через ручей. Мостик не выдержал и рухнул под машиной с цистерной. Задние колеса машины оказались в ручье. Попытки вылезти из ручья результатов не дали, машина застряла.
  
  Из кабины вылез немецкий солдат, что-то открыл сзади цистерны и сливал содержимое в ручей.
  
  После этого машина легко выбралась из ручья и помчалась на запад.
  
  В машине был деготь.
  
   ***
  
  Стоял пасмурный, печальный день. Мимо дома тянулся бесконечный поток унылых людей. Поток, как змея, извиваясь, полз из-за леска и уползал за холмы на запад.
  
  Это отступали немецкие солдаты. Понурив головы, молча, брели они, не соблюдая строй. На всех лицах одинаковое выражение.
  
  Мать отгоняет меня от окна:
  
   - Ещё выстрелят в окно!
  
  
   ***
  
  Мать сидит возле амбара и держит меня на коленях. Раздаётся сильный взрыв. Мать вскакивает, хватая меня на руки.
  
  На разъезде огромный столб дыма. Мать:
  
   - Немцы взорвали свою казарму!
  
  Стали загораться хаты в соседней деревне. Усилился грохот, и небо на востоке стало ещё более кровавым.
  
  Фронт приблизился вплотную. Уходя, немцы начали всё уничтожать. Зажгли соседнюю деревню. В наш двор забежал немецкий солдат с целью поджечь хату. Отец что-то ему говорил на немецком языке. Солдат махнул рукой и убежал
  
   ***
  
  Солнце уже можно достать кочергой. Опускается вечер. Идёт бой. Мы с бабушкой сидим в новом окопе, вырытом на огороде перед фасадом хаты.
  
  Мне сквозь деревья виден участок дороги. Земля дрожит. Небо в огне. В воздухе бушует ужас и грохот.
  
  Я не понимаю, что жизнь бывает без войны. Я убеждён, что она существует постоянно.
  
  Яркая мысль: "Я так мало жил, и так надоело! Как же бабушка терпела столько лет?!"
  
  Сзади голос матери:
  
   - Русские!
  
  Я смотрю на дорогу. В поле обозрения врывается страшный человек: весь закопчённый, одежда и лицо в копоти, глаза безумные от ярости, с широко раскрытого рта вырывается крик. Человек бежит, держа в руках странное, длинное оружие (трёхлинейка с примкнутым штыком). За его ногами развеваются, как флаги, развязавшиеся обмотки.
  
  С этого момента мои сознание и память отказали.
  
  Память моя восстановилась, когда были сумерки. В саду горели костры. Возле них были люди в белом.
  
  Я находился на коленях у солдата с пышными пшеничными усами. Я начал плакать. Солдат, чтобы утешить, дал подержать мне автомат ППШ. Автомат я удержать не мог, и он ушиб мне ногу.
  
  Моя память снова отказала.
  
   ***
  
  Немцы ушли. На запад движутся советские войска. Дом полон солдат. Они останавливаются на отдых. Над самой хатой - эскадрилья за эскадрильей пролетают краснозвёздные самолеты.
  
   ***
  
  Тихий вечер. Всё спокойно. Лишь изредка взлетит в небо ракета, где-то раздаётся выстрел, взорвётся снаряд. Это развлекаются старшие ребята.
  
   ***
  
  Отгремев, война откатилась на запад. Но радости мало. Приходят похоронки. Со страхом и надеждой ждут люди почтальона.
  
  Воровство. Дети гибнут от найденных боеприпасов. Полицаи и им подобные ушли в леса и сгруппировались в банды. Грабежи, убийства. Применяются всевозможные, изощрённые способы жульничества.
  
  Из сожжённых деревень и разрушенных городов в уцелевшие, освобождённые вёски хлынули толпы беженцев.
  
  Бесконечно идут оборванные люди с мешками за спинами. В углы мешка ложат две картофелины и вокруг них завязывают концы верёвки. Получается "рюкзак". В этот "рюкзак" они складывают подаяния.
  
  Уходя на работу, мать оставляла мне несколько картофелин, сваренных "в мундире", и говорила:
  
   - Будешь давать жабракам (нищим) по одной.
  
  Но картофелин не хватало. Людей было много. Шли старики, дети, слепые, одноногие, обожжённые. Все в лохмотьях. На одном мальчике была потрясшая меня обувь. Его ноги были обмотаны чёрными тряпками и закручены колючей проволокой. (Её вокруг было в большом избытке. И все ранения ног в детстве я получил от неё).
  
  Я "проявил инициативу". Разрезал каждую картофелину на четыре части и давал заходящим по одной четверти. Остальным я говорил:
  
   - Няма чаго даць.
  
  Они крестились и молча выходили из хаты.
  
   ***
  
  Три слова "гитлеровцы", "юда", "партизаны" наводили на меня ужас. Но, вот, появилось и четвёртое страшное слово - "хапуны".
  
  Почему они наводили на меня ужас, и какой они имели смысл, сегодня стоит разобраться.
  
  Итак:
  
  Местные жители делили немецкую армию на два вида: "гитлеровцы" и "немцы".
  
  "Гитлеровцы" - передовые части немецкой армии, СС, гестапо, карательные отряды.
  
  "Немцы" - мобилизованные на войну немецкие рабочие и крестьяне, которые обеспечивали тыл немецкой армии. Они лояльно относились к населению, угощали детей шоколадом, пили самогонку и делились с односельчанами своим трудовым опытом. Например, наши односельчане научились из своих природных ресурсов производить известь - и в больших количествах, что было потом использовано в интересах колхоза.
  
  Если выразиться историческим языком, то они внесли свою культуру в культуру захваченного народа.
  
  Странно то, что моё поколение узнало вкус шоколада из рук немецких солдат. И сейчас, каждая плитка шоколада напоминает мне о войне.
  
  "Юда" - это очень страшное слово. Если кого-то называли этим словом, этот человек немедленно расстреливался "без суда и следствия".
  
  Любой солдат немецкой армии мог присвоить этот "титул" любому человеку и уничтожить его.
  Как эти солдаты определяли "юду"? По строению черепа, по характерным волосам на голове и ногах? Этого было достаточно.
  
  Девочка из белорусской семьи была расстреляна за то, что обладала этими признаками, несмотря на то, что родители девочки предъявили карателям её метрики, где явно можно было определить её национальность и происхождение.
  
  Если "гитлеровцы" сомневались в принадлежности к "юдам", они задавали жертве вопрос:
  
   - Скажи "кукуруза".
  
  И если бедняга искажал это слово, в ответ он получал автоматическую очередь.
  
  Мой отец, инвалид первой группы с первой мировой войны, имел большой сад. Ухаживать за ним не мог. Сад он сдал в аренду еврею из "Глубокого" по имени Ахроим (а, может быть, это и фамилия).
  
  Когда началась Великая Отечественная Война, Ахроим попросил отца спрятать в нашем доме его семью (немцы уничтожали всех евреев, и Ахроим это уже знал).
  
  Отец дал согласие. В хате были две деревянные койки. На одной из них спали Ахроим с женой, на второй его взрослые дочери, мы спали на "полу" (полати).
  
  Ночью (по рассказу матери) к хате подъехал мотоцикл. Стук в дверь. Вошли солдаты. Сорвали с нас одеяла и осветили фонариком. Ушли. Подошли к койке Ахроима и его жены. Их возглас: "О! Юда!" (их расстреляли). Подошли ко второй койке и возглас: "О, фрау!".
  
  "Фрау" увезли на мотоцикле. Потом они оказались в гетто. Мать навещала их. Возможно, оттуда и осталась капли памяти в начале "Утренней росы".
  
  В дом пришли партизаны и сказали матери, чтобы она предупредила "девок" быть готовыми к побегу:
  
   - Мы нападём на гетто и освободим их.
  
  Мать пошла к гетто и всё передала дочерям Ахроима (через проволоку).
  
  Они ответили: "Не волнуйтесь за нас. Мы в очень хороших отношениях с немецкими офицерами. Они не сделают нам ничего плохого, а наоборот - они нам помогут. У них очень большая сила. Они просто нас перебьют, если будем убегать".
  
  Мать передала их слова партизанам. Налёт на гетто не состоялся. Через некоторое время все "жители" гетто были загнаны в барак, барак облили бензином и подожгли. Горели живые люди и дочери Ахроима.
  
  "Глубокое", гетто. Сейчас там тюрьма для пожизненно заключённых.
  
  Березвечи - страшное слово для меня и для тысяч советских людей.
  
  В Березвечах был концлагерь для советских военнопленных (после евреев). Сначала гетто, потом концлагерь.
  
  Однажды, стараясь проехать с одной стороны города на другую кратчайшим путём, я поехал через лес и увидел "бурты" земли и ограду вокруг них. Я попытался понять обстановку. Пройдя несколько "буртов", я увидел табличку:
  
  "Здесь захоронено более 20 тысяч советских военнопленных и около 400 лиц итальянской национальности".
  
  Спустя несколько лет я посетил это место. Там была новая табличка:
  
  "Здесь захоронено свыше 20 тысяч советских людей, зверски уничтоженных фашистами".
  
  Вопрос: что делали итальянцы в Белоруссии и за что они похоронены в братской могиле с советскими солдатами?
  
  На этот вопрос у меня нет ответа.
  
  Слово "юда" стало нарицательным. Когда кого-то надо было "доконать", т.е. сказать, что тебя нужно "кончить", ему говорили: "Ты, юда!"
  
  Страшное было в том, что "юда" мог оказаться с тобой, и тогда тебе расстрел.
  
  "Партизаны" - это люди, которые грабили население.
  
  А как им было выжить? Кто даёт даром? Последний хлеб, вату (на бинты), соль, спички и многое другое.
  В двадцатилетие Победы в ВОВ кто-то поставил вопрос: "А как снабжались партизанские отряды?"
  
  Ответ был до глупости невразумителен:
  
   - Отряды партизан существовали за счёт разгромленных складов врага.
  
   Какие склады! Это было, но иногда.
  
  Больше не хочу говорить в адрес "партизан", тем более, что под их маркой скрывались многие и многие "интересные" личности.
  
  И, вот, новое слово "хапуны".
  
  Помню слова соседки: "Ночью "хапуны" схватили "того и того" и утащили".
  
  Я боюсь "хапунов". Мне кажется, что если я в тёмное время суток выйду из дома по нужде, меня обязательно схватят "хапуны". Я их боюсь.
  
  "Хапуны" действительно по ночам "хватали" многих. Но меня почему-то они не хватали.
  
  "Хапуны" - это были органы НКВД, которые арестовывали (в ночное время) лиц, работавших на фашистов. И немало лиц они утащили.
  
   ***
  
  Приходит письмо - треугольник, написанный незнакомым почерком. В письме прочитали: "Ваш сын Дмитрий тяжело ранен и находится в (таком-то) госпитале".
  
  Мать собрала всё, что было из продуктов, и поехала в указанный госпиталь. В пути поезд подвергался бомбёжкам. Потом мать вспомнила:
  
   - Когда начинается бомбёжка, и коммунисты крестятся.
  
  Коммунистами она считала всех офицеров.
  
  Приехав в указанный госпиталь, мать Дмитрия не нашла. Его отправили в другой госпиталь. Но и там его не оказалось. Нашёлся он в третьем госпитале, в который мать добралась пешком в ночное время по лесной дороге.
  
  Из рассказа брата Дмитрия:
  
  "Наша часть попала в окружение и была уничтожена. В живых осталась горстка, но мы попытались прорваться. По нам открыли шквальный огонь. Получив ранение, я подполз к ближайшей воронке, чтобы укрыться от огня противника. Но в воронке оказался офицер. Угрожая револьвером, он запретил спуститься в воронку. Я остался лежать у воронки и видел всё происходящее. Бой прекратился. Всё поле было усеяно трупами и раненными. По полю шли немцы и добивали раненных.
  
  Вдруг, появились две "катюши" и открыли огонь. Немцы в панике отступили. Пришло подкрепление. Меня перевязали санитары, положили на собачью тележку. Раненных было много, и санитаров не хватало. Поэтому собак отправили одних без сопровождающих. Собаки старались изо всех сил. Если тележка застревала, они скулили, рвались изо всех сил, вытаскивали и тащили её в нужном направлении.
  
  Тележку по пути остановили. Меня вытащили из тележки и положили на землю. В тележку положили раненного офицера.
  
  Я лежал на снегу всю ночь. Утром меня подобрали и доставили в госпиталь".
  
   ***
  
  Матери предстояло ещё одно путешествие.
  
  В дом пришёл Кастусь, сын Павлюка. Кастусь жил далеко от деревни в лесу.
  
  Он сказал маме, что в его хате находится девушка, которой срочно нужно с ней поговорить.
  
  Оттуда мать вернулась невменяемой. С ней пришла незнакомая девушка, которая пыталась её успокоить.
  
  Девушка сообщила матери в Кастусевой хате:
  
  "Я служила санитаркой в части, где служил ваш сын Сергей. Мы с ним ехали на машине и подорвались на мине. Я уцелела, но ваш сын потерял зрение и находится на лечении".
  
  Когда у матери прошёл первый приступ истерики, девушка продолжила:
  
   - Но, не всё потеряно. Если сможете попасть к нему, ему это очень поможет, и зрение может восстановиться.
  
  О чём речь! Мать продаёт лошадь, набивает мешки продуктами и в сопровождении девушки Зины едет в Германию к Сергею.
  
  Из рассказа матери:
  
  "Поведение Зины в поезде вызвало подозрение. К ней постоянно подходили какие-то люди в форме, но без погон, о чём-то шептались и уходили.
  
  Прибыв в Брест - Литовск, обнаружились трудности в пересечении границы. Нужны были какие-то дополнительные действия и документы.
  
  Прошли сутки, вторые, но результатов не было. Зина постоянно встречалась с какими-то людьми и шепталась.
  
  На все вопросы Зина грубо отвечала: "Не лезь не в своё дело. Никуда не суйся, а то всё испортишь. У тебя нет документов - вот и задержка".
  
  На третьи сутки подозрение усилилось. На станции стоял эшелон, который охранялся часовым. Я подошла к часовому. Часовой вскинул винтовку и крикнул: "Стой! Назад!" Я тихонько сказала: "Проверьте документы у моей спутницы" и ушла в вокзал.
  
  В вокзале на меня напала Зина:
  
   - Зачем подходила к часовому?
  
   - Предлагала, чтобы за деньги пустил нас на поезд.
  
   - Дура! Ты всё испортишь! Не смей больше ни с кем вступать в разговор!
  
  Я ждала, но к нам никто не подходил. Я переживала, что я, может, всё испортила.
  
  Вечером мы поели. Зина пошла набрать воды из питьевого бочка. Только она наклонилась к крану, как ей завернули руки за спину.
  
  Одновременно арестовали и меня. Нас посадили в разные камеры. С Зиной мы встречались только раз на очной ставке. Она со мной разговаривать не стала.
  
  Меня допрашивали одиннадцать раз. Потом сказали:
  
   - Завтра из Москвы прилетит генерал и будет вести допрос. Отвечай ему по-русски. Белорусского языка он не знает. Не говори "боты", говори "сапоги".
  
  После допроса генерал из Москвы мне сказал:
  
   - Не ты первая и не последняя. Но тебе повезло. Получишь документ, чтобы способствовали твоему проезду и срочно езжай домой, пока там все целы. Сын твой жив и здоров".
  
  Когда мать вернулась домой, ее ожидали два письма от Сергея.
  
  Так и осталось неизвестным:
  
  Зачем мать везли в Германию?
  
  Кто такая Зина была на самом деле?
  
  Что угрожало дому?
  
   ***
  
  Начинает происходить что-то непонятное. Ходят "святые" письма, которые внезапно появляются в кармане. Каждое письмо нужно переписать сорок раз и кому-то подсунуть. Но я писать и читать не умею.
  
  "Ходят" печатные буклеты с рисунками, которые подробно показывают, как издеваются черти над людьми. Я принимаю эти рисунки всерьёз и считаю, что черти внезапно появляются в домах и мучают, терзают людей. Мучают черти грешных людей. А у меня этих грехов хоть отбавляй: и мать не слушаюсь, и старшим хамлю, и вру, и молиться ленюсь, и пост не соблюдаю, и сало у матери ворую, и многое другое.
  
  Боязнь немцев сменилась на боязнь чертей.
  
  А бояться есть много чего и без чертей. Только и слышно:
  
  "Скоро конец света".
  
  "Через пятьдесят лет будет новая война. В живых останется только третья часть людей. После этого не будет войн и люди будут жить счастливо".
  
  "Родился телёнок с собачьей головой".
  
  "Ходит по людям человек, вырывает сердца и съедает".
  
  "У такой-то обновилась сама по себе икона".
  
  "Своими глазами видела на себе крест".
  
  "Да, что крест! Я насвенча Матку Боску на небе крест".
  
  "Бегает бешенная собака и всех кусает".
  
  Один в доме сидеть я боюсь - боюсь чертей. Во двор выйти - боюсь бешенной собаки.
  
   ***
  
  У нас в хате поселяется семья из разрушенного Смоленска. У нас живут: старик со старухой, три взрослые девушки и девочка Маня. Мне ровесница. С Маней мы играем вместе. Она с собой всегда носит фотографию отца, который на фронте.
  
  Семья будет жить у нас до тех пор, пока не восстановится в Смоленске жизнь. Девушки помогают матери содержать хозяйство и обрабатывать поля.
  
  Однажды старшая девушка Зина поехала в Смоленск разведать, как там обстановка.
  
  Из Смоленска Зина привезла ужасную весть: из тела её умершей тети люди готовили еду.
  
   ***
  
  К крыше приставлена лестница. Я потихоньку, ступенька за ступенькой, поднимаюсь по лестнице. Забираюсь на крышу, ползу по ней и усаживаюсь на конёк. Как здорово! Как далеко видно!
  
  Во двор выходит мать. Увидев меня, она кричит мне ласковым, удивлённым голосом:
  
   - Ты сам туда залез?
  
   - Ага! - гордо отвечаю я.
  
   - Какой умница! Какой смелый! Какой хороший у меня сынок растёт! А слезать умеешь?
  
   - Ага! - польщённый отвечаю я.
  
   - Ну, попробуй! Только осторожненько. Тише. Тише. Не спеши. Другой ножкой, не этой. Молодец. Ножку чуть подвинь в сторону сада. Умница!
  
  Мать встречает меня на лестнице, снимает, ложит животом на колено, задирает рубашку и порет.
  
   - Ещё раз на крышу залезешь, из .... прутья будешь вытаскивать!
  
  Вот, и верь взрослым!
  
   ***
  
  В доме радость. Как красноармейская семья, мы получили две огромные американские посылки с продовольствием, которые сыграли большую роль в выживании. Мать их экономно расходовала несколько лет.
  
  Были всевозможные консервы. Те, которые матери казались баловством (например, ядра лесных орехов), она продала на рынке и купила нужные вещи.
  
  Купила мне и "букварь для взрослых", изданный в 1938 году. По нему начала меня учить читать.
  
  В этом букваре мне запомнился такой текст для чтения:
  
  "Бабушка вяжет. Папа читает газету. Мама стирает. Вова кормит собачку колбасой".
  
  Я возмущён. Нашёл чем кормить собачку!
  
   ***
  
  Холодное, ветреное утро. Я сижу у окна и смотрю, как качаются деревья.
  
  В хату вбегает мать и кричит: "Победа! Победа!" Потом села на порог и заплакала.
  
  
   ***
  
  Над хатой летят и летят с запада краснозвёздные самолёты. Однажды они тащили за собой на тросах смешные чёрные самолеты без моторов.
  
  По железной дороге с запада идут поезда с поющими солдатами, танками и пушками. Сперва слышится далёкая песня, потом чиханье паровоза и, наконец, из-за леса показывается поезд.
  
   ***
  
  Цветут сады. Все деревья в белом. Лужайки покрыты цветами. Летают разные бабочки. Поют птицы. В вышине звенит жаворонок.
  
  Так спокойно, что не хочется шевелиться.
  
  Гудит гудок. Он гудит каждый день. Я всегда стараюсь разглядеть его в небе, но ни разу не смог его увидеть. Гудок мне представляется таким же, как и самолёт, только без крыльев.
  
   ***
  
  С "погурка" видна церковь. Взрослые часто ходят туда и много говорят о ней. Я тоже хочу туда попасть, но меня не берут.
  
  Во-первых: у меня нет штанов.
  
  Во-вторых: обезьянам в церкви делать нечего.
  
  Моё поведение полностью соответствует обезьяньему: кривляние, строение рожиц, постоянное движение, неожиданные поступки, неусидчивость.
  
  Но мне уже шестой год и пора приучать к церкви.
  
  Подходит праздник Ян (Ивана) Купала. В нашей церкви "кирмаш".
  
  Мать шьёт мне короткие штанишки из солдатской гимнастёрки. Она терпеливо и долго внушает мне, как надо вести себя в церкви.
  
  Из её внушений я сделал выводы:
  
  В церкви нельзя ходить.
  Нельзя разговаривать.
  Смотреть только вперёд.
  Нельзя поворачиваться.
  Нельзя шевелиться.
  
  В общем, стоять по стойке "смирно".
  
  С чувством большого воодушевления я с матерью отправился в церковь. Шло много народа, и все несли "зелки" (цветы для освящения). Торжественно звонил колокол. Возле церкви сидели нищие. Им подавали милостыню. Тут же продавали конфеты - подушечки. Мать дала мне рубль, и я купил семь конфет. Они были красивые. Четыре белоснежные, одна с цветной полоской, одна с двумя и одна аж с тремя полосками. Я их берёг.
  
  Внутреннее оформление меня потрясло. Такого я ещё не видел.
  
  Мать поставила меня на возвышение с перилами, где старичок - родственник продавал свечи, а сама ушла.
  
  Всё происходящее было удивительным. Было очень интересно. Я стоял, не шевелясь. Наконец, я устал стоять, не шевелясь, хотелось в туалет. Было невыносимо трудно, но я удержался до конца службы. Мать была потрясена, придя за мной, что я находился в той же позе.
  
  По стойке "смирно" я простоял пять часов.
  
  Больше в церковь я не просился.
  
   ***
  
  Брат уходит в школу, мать на работу. Я остаюсь дома с лежащим отцом. Отец не встаёт. Мне скучно. Я начинаю баловаться с отцом. Постепенно баловство превращается в издевательство.
  
  Чтобы отец меня не достал, я палкой донимаю его. Отец вечером жалуется матери. Мать меня порет.
  
  На следующий день я начинаю мстить отцу.
  
   ***
  
  Осень. Канун Покрова. На рассвете просыпаюсь от плача матери. Умер отец.
  
  Похороны проходят по полному христианскому обычаю. Привезли священника.
  Впрочем, священник и монахи часто бывают у нас. Освящают дома, кладбище, поминание усопших, сбор денег и продуктов "на храм"...
  
  Когда гроб был уже вынесен, и все люди находились во дворе, в хате оставался я (на кладбище меня не взяли; было холодно, а у меня не было одежды), мать и священник.
  
  Мать платит священнику за услуги и просит взять меньше. В доме не останется ни копейки. Дети малые.
  
  Батюшка не уступает.
  
  Мать становится на колени, целует попу руки и продолжает просить уступить.
  
  Но батюшка непоколебим. Не уступил.
  
  Мне больно смотреть на унижение матери.
  
  Эта непоколебимость священника (немало видел слёз и горя, всем не уступаешься) сыграла немаловажную роль в моей дальнейшей атеистической деятельности.
  
  С этим воспоминанием созвучны были образы попов, нарисованные пропагандистами атеизма.
  
   ***
  
  Брат уходит в школу. Мать в поле на работу. Я остаюсь один.
  
  Первые полчаса я спокойно играю. Главные игры "в поезд" и "в солдат".
  
  "В поезд" - соединяю несколько пустых спичечных коробок. Горошины - пассажиры. Они "входят" и "выходят", когда поезд останавливается.
  
  "В солдат" - "солдаты" - пустые гильзы. "Командиры" - боевые патроны. У меня тех и других очень много. Я их собираю где угодно: в поле, в саду. Особенно их много можно собрать, когда пересохнет ручей. На дне из-за них и камешков не видно.
  
  Боевые патроны интересно бросать в костёр. Кто-то любит "загонять" их в дрова. Шутка такая.
  
  Я играю спокойно недолго. Постепенно меня охватывает страх. Я боюсь чертей. Страх всё сильнее и сильнее.
  
  Начинаю оглядываться вокруг. Никого не видно. Притаились.
  
  Кончается тем, что забиваюсь в самый тёмный угол на русской печи и, прислушиваясь к каждому шороху, дрожу как осиновый лист, пока не придёт брат из школы.
  
  И так каждый день по нескольку часов.
  
  Однажды, пока трясся от страха обычным образом, вдруг, в сенях слышу странные звуки. Двери в хате я никогда не закрывал. Через двери ходят люди. Я никаких людей не боялся. Ко всяким привык. Боялся чертей. Они проходят через стены, потолок, пол. Но, больше всего, знаю: они вылазят из-под печи.
  
  В сенях был явно не человек. Он шумно дышал, стучал, чем-то грохотал. Ясно - чёрт. Вот, пробует открыть дверь в хату, но это ему тяжело. Однако, не отступает.
  
  Я "влип" в стену, превратился в слух и читаю "Отче наш".
  
  Дверь он всё-таки приоткрывает, слышно по скрипу. Тяжело дыша, со вздохами, шумно переваливается через порог. Что-то делает возле ухватов. Вдруг слышу, падает ведро с водой с лавки! Ну, это уж слишком! Чёрт чёртом, но пороть будет мать меня, а ты смоешься. Надо чёрта выгонять! Там стоит ещё второе ведро с водой!
  
  Превозмогая страх, дрожа, слажу с печи и вижу ... в хате свинья.
  
   ***
  
  Брат рисует мне картинки и раскрашивает их цветными карандашами. Чудо! Ложась спать, кладу их под подушку. Утром их вытаскиваю и смотрю. Хочу рисовать так же. Но не умею. Весь шкаф обрисовал куском гудрона, а нет вида. Бумаги нет. Карандашом рисую на полях учебников брата. Знаю: будет бить. Не первый раз. Но не могу преодолеть себя. Всё равно рисую и плачу.
  
   ***
  
  Единоличное крестьянское хозяйство легло на плечи матери всей тяжестью. Единственные помощники у матери - мы с братом. Всё надо делать. Инвентарь: плуг, борона, коса, серп, цеп, мялка для льноволокна, веялка. А лошадь мать продала, когда уезжала в Германию.
  
  Всё лето и осень - в поле. Рву лён. Стебли льна разрезают ладони. Стерня на жнивье искалывает босые ноги. Приобретаются "крестьянские знаки". Кто был крестьянином и работал с серпом, у того обязательно на первой фаланге мизинца левой руки есть косые шрамы. У маршала Жукова их было четыре.
  
  Урожай вырос всюду хороший, но прошёл сильный град и в округе всё уничтожил. Только над нашим полем, туча будто раздвоилась, разошлась, и не пострадал ни один колос. Чудо. Хлеб стал дорогой, а был он только у нас. Мы не голодали.
  
   ***
  
  Вернулся брат Дмитрий. Появились сильные руки в хозяйстве. Но моя радость сменилась печалью. В доме появился солдатский ремень. Это резко ограничило мою вольницу. Брат работает проводником на поезде. Возвращаясь из поездки, он привозит мне использованные карточные билеты и "заячий хлеб". Билеты я собираю и играю ими "в домики". А хлеб? Хлеб бывает трех видов: "Домашний, "Солдатский" и "Заячий". "Домашний" - печёт мать в печи. "Солдатский" или "Казённый" - покупают в магазине или получают пайки. Он совсем другого вкуса и пахнет паровозом. "Заячий" - это удивительный хлеб! Вкуса необыкновенного. Мне рассказали, как он получается: Взрослые берут на работу в поле и лес хлеб на обед. Во время обеда на поле или в лесу они угощают хлебом зайцев. Зайцы всё не съедают и остатки просят передать детям. Самый вкусный хлеб. Он пахнет и полем, и лесом, и зайцами.
  
   ***
  
  Возвращается домой брат Сергей. Мать суетится, разогревает в печи сковороду и посылает меня за яйцами.
  
  Куры несутся под домом в песке. В фундаменте есть дыра. В неё залазят куры и несутся. А кроме меня в этй дыру никто не пролезет.
  
  Я с радостью лезу под дом. С радостью - потому, что под домом лежат три винтовки, три автомата и ещё какая-то "каракатица" без деревянных деталей.
  
  Всякий раз, когда лезу за яйцами, я с ними играю.
  
  Поиграл и на этот раз. И заигрался. Сковорода перекалилась. Яиц нет. Мать попросила Сергея посмотреть, не случилось ли со мной чего-либо?
  
  А я увлёкся "стрельбой". "Пух!", "Пух!" - имитирую я выстрелы.
  
  - А ну, дай сюда! - резко раздалось сзади. Я оглянулся и увидел лицо брата возле отверстия в фундаменте.
  
  Я не знал, что если смотреть со светлого места в тёмное, то ничего не видно. Поэтому не стал врать и подал брату винтовку.
  
  - Давай ещё! - звенел уверенный командирский голос.
  
  Я подавал ещё и ещё, пока не подал последнее - "каракатицу".
  
  Брат, увидев её, чуть не задохнулся и странным голосом сказал:
  
  - Надеюсь, больше у тебя ничего нет?
  
  Так по своей глупости я остался без арсенала.
  
   ***
  
  Сергей относится ко мне ласково. Я определяю: "Сергей хороший, а Дима плохой - порет!"
  
  Но через два дня оказалось, что плохой и Сергей!
  
  Два уже солдатских ремня висят на стене и постоянно мозолят мне глаза.
  
  Нет ни одного дня, чтобы обошлось без них или без розги в руках матери.
  
  Мать братьям про меня: "Пороть его надо, пороть! Послушать - живой или нет, и снова - пороть!"
  
  Моему товарищу Алёшке тоже постоянно попадает. Он тоже самый младший в семье.
  Он со мной делится опытом:
  
  - Если хорошо поплакать утром, то целый день плакать не придётся.
  
  Пробуем. Садимся с ним вдвоём на камне и ревём без причины.
  
  Однако, на меня эта примета не подействовала. Всё было, как всегда.
  
   ***
  
  С войны мыло является редкостью. Мы, дети, моем руки илом со дна ручья. И то - когда заставят.
  
  Женщина из нашей вёски, склонная к бизнесу и занимающаяся спекуляцией, начала производить мыло из падали и торговать им. Это ей дорого обошлось. Её ребенок выпил раствор "мыльного камня" и в муках скончался.
  
  Однажды Дима вернулся радостный. Купил дёшево много больших кусков мыла.
  
  Мать стала стирать. Вместо мыла оказались деревянные кубики, обмазанные тонким слоем дефицитного вещества.
  
   ***
  
  Наступила осень. Холода. У меня нет одежды и обуви. На улицу не выпускают. Вся моя "дурь" обрушивается на находящихся в хате. Никому нет покоя и вред вещам.
  
  Чтобы меня привести в состояние покоя, заставляют изучать учебники брата.
  
  Рядом сидит Сергей. Полевых работ нет, и он занимается сапожным делом и делает цепи для привязи скота. И то, и другое пользуется спросом у жителей вёски.
  
  Сергей целый день сидит и работает рядом со мной. Тут же лежит ремень - как стимулятор моей усидчивости.
  
  Я занимаюсь столько, сколько работает рядом брат. За любой "выкрунтас" получаю ремнём по спине.
  
  Обливаясь слезами, грызу гранит науки. Но "Москва слезам не верит!".
  Письменные задания выполняю на грифельной доске, на которой, наверное, учились писать ещё мои деды. Удобная штука. Даже жаль, что эти доски вытеснила бумага.
  
  Учиться очень трудно. Эти месяцы - самые трудные в моей жизни. Сложней уже никогда ничего не было.
  Но к Рождеству наступил перелом. Заниматься стало легко и интересно. Читаю на двух языках.
  
  Неприятности получаю от двух слов: белорусское "iх" и русское "черта".
  
  Слово "iх" (их) по форме похоже на широкую грядку (ляху), я, читая текст, вместо слова "их" произношу "ляха".
  
  Слова "черта" в белорусском языке нет. Я понимаю его как слово "чёрт".
  
  Сергей проводит шилом по лавке линию и объясняет:
  
  - "Черта" - это рыска. Видишь?
  
  Я вижу "рыску", но слово по-прежнему произношу "чёрт".
  
  За каждое это слово (а текст часто заставляют повторять) получаю ремнём по спине. Но это не помогает. Уж слишком похожи "iх" на грядку, а "черта" (пусть Сергей что хочет говорит!) - явный "чёрт". Сам он не знает.
  
  Сергей:
  - От упрямства бычьего у тебя растут рога, и я их тебе буду обламывать, пока они у тебя не стали большие, и ты не стал сам похож на чёрта.
  
  Встревоженный, я иду к зеркалу, осматриваю и ощупываю лоб. Действительно, кажется, на лбу появляются бугорки, как у телёнка.
  
   ***
  
  На разъезд прибывает строительный батальон. Будут грузить гранитные валуны на платформы. Идёт восстановление Минска.
  
  К нам в хату на постой ставят отделение солдат. Кроме командира отделения, все молодые, "не нюхавшие пороха" солдаты. Из них семь молдован, азербайджанин и еврей.
  
  Солдаты приходят с разъезда вечером. Заносят в хату кули соломы с овина, расстилают на полу и отдыхают. Утром солому опять скатывают в кули, выносят, подметают пол и уходят на работу.
  
  В свободное время они развлекаются тем, что издеваются над евреем и азербайджанином. Заставляют их показывать им "театрализованные представления".
  
  Еврей схитрил. Приходил на отдых поздно, когда все уже спали.
  
   ***
  
  Лето. Использую каждую возможность попасть в лес. Там много интересного.
  
  В лесу, на полянах много неразорвавшихся снарядов. Многие из них полые. Взрывчатку вытащили. Но много и целых.
  
  Четырнадцатилетний Алёша из соседней деревни собрал моих ровесников (и меня) и предложил:
  
  - Пойдём в лес снаряды взрывать!
  
  Мы с радостью согласились.
  
  В лесу нашли большой снаряд со стабилизатором. Подкатили к воронке. На дно воронки положили хвороста и подожгли. На костёр столкнули снаряд, а сами укрылись в соседней воронке, которая находилась рядом.
  
  Лежим, ждём, а взрыва нет и нет. Алёшка:
  
  - Да, костёр, наверное, потух. Пойду посмотрю.
  
  Я прошу его подождать. Мне страшно. Ждём. Взрыва нет.
  
  Алёшка не выдержал:
  
  - Потух огонь, пойду разожгу.
  
  Он опёрся руками о землю, чтобы встать, и в этот миг... небо рухнуло на нас.
  
  Но все остались целы. Даже Алёша. Не успел подняться.
  
   ***
  
  С огромным страхом иду в школу. Что такое "учёба", испытано на собственной спине.
  Там ждут новые беды. Говорят, там бьют линейкой по ладони. Это очень больно! За каждый проступок - определённое количество ударов. Там ставят "в угол" (какой-то), но самое страшное - когда ставят на горох! Этого ещё не хватало! Как я на этом горохе буду стоять?! А что буду стоять, конечно, не сомневаюсь.
  
  Школа работает в две смены и имеется только один класс.
  
  Первый класс занимается с третьим в первую смену. Правый ряд - первый класс, левый ряд парт - третий класс.
  
  Учитель нам показывает, как писать "палочки", велит писать три строки, а сам начинает заниматься с третьим классом.
  
  Пишу, как дурак, эти палочки. Наконец, учим букву "А". Тоже надо писать три строки. Глупость. Быстро написываю и слушаю, что говорит учитель третьему классу. Скучно.
  
  Приношу в школу книгу, которую привёз брат из города (он учится в пятом классе).
  
  На уроке написал три строки, из-под парты читаю книгу.
  
  Учитель заметил, подошёл, взял книгу. Книга называлась "Собор парижской богоматери".
  
  Учитель спросил:
  
  - Читаешь?
  
  Я перепуганный:
  
  - Нет, картинки смотрю.
  
  Учитель перелистал книгу. Картинок в ней не было. Учитель подвёл к столу и подал газету.
  
  - Как называется газета?
  - "Правда", - отвечаю.
  - А эта?
  - "Красная звезда".
  - А эта?
  - "Савецкi едiналiчнiк".
  
  Кончилось тем, что я легко и свободно читал ему статью.
  - Писать попробуй.
  
  Я стал переписывать статью.
  
  - Считать умеешь?
  
  Я решил все примеры, которые он мне давал.
  
  - Приходи завтра во вторую смену.
  
  Я перепугался. Дома скрываю. Наверно, что-то ждёт плохое. Будут бить. За что - не знаю.
  
  Утром в школу не собираюсь. Мать требует отчёта. Упрямо молчу. Мать угрожает. Я признаюсь, что меня выгнали из первой смены. За что - не знаю.
  
  Школа в другой деревне, и мать идёт к племянницам - третьеклассницам узнать, что произошло в школе.
  
  Они разъяснили ей, что учитель перевёл меня во второй класс.
  
  Как это удалось сделать Владимиру Владимировичу без санкции райОНО, я не имею понятия. Видимо, имелись инструкции по детям, оторванным от школы в период оккупации.
  
  Когда "пришли" немцы, был, в первую очередь, расстрелян учитель этой школы. Учительницей стала немка, и учёба велась на немецком языке. Дети не стали ходить в школу, и она закрылась.
  
  За время оккупации в школе, райОНО не сохранились никакие документы. После освобождения Белоруссии определяли детей в классы по знаниям сами учителя школ.
  
  Под эту статью, видимо, "подставил" меня и учитель, хотя я до войны школу не посещал и явился в первый класс после семи лет, как требовалось.
  
  Спасибо Владимиру Владимировичу, что он спас целый год моего детства. Его фамилии я не знаю, так как его этой же осенью призвали в армию, а свою фамилию он нам не называл.
  
  Так он и ушёл в неизвестное из моей жизни.
  
  
  
   ***
  
  Второй класс. Ничего в учёбе нового. Всё знаю. Но донимает чистописание. Каллиграфически, с нажимом, целый урок надо писать одну и ту же букву.
  
  Первые буквы пишу нормально. Потом не выдерживаю и пишу, как попало. Одни двойки.
  
  А тут ещё проблема с перьями. Мать, когда бывает в городе, по моей просьбе, покупает мне перо.
  
  Это перо быстро портится, пока иду в школу (и из школы), втыкаясь в стенки деревянного портфеля.
  
  Каждое воскресенье, когда мать едет на рынок в город, привозит мне новое перо. Но сколько можно покупать?! Надо беречь! Это же денег стоит!
  
  В очередной раз я боюсь просить мать купить мне новое перо. Пишу старым. Оно прокалывает бумагу, не делает нажима и разбрызгивает чернила. Опять двойки за чистописание. На мою тетрадь страшно смотреть. И дело не в перьях, а в моём нетерпении. Я это понимаю и молчу в ответ на все упрёки.
  
  Передо мной, у стены, сидит "кулацкая дочь".
  
  Почему "кулацкая"? Ходит в школу не босиком, как все мы, а в сандалях. "Сумка" не деревянная, а сшита из полотна. Чистая и носит белый передник! Да ещё на переменах, буржуйка, всегда жрёт шкварки из поджаренного сала. Имя её и фамилия - Нина Квятка ("квятка" на белорусском - цветочек).
  
  Какой цветок!? Кулачка! У неё даже запасное перо на парте лежит!
  
  Учительница предупредила: на следующем уроке - контрольная по чистописанию. Звонок на урок. Мимо меня проходят четвероклассники (им не менее 13-14 лет), и каждый по пути отвешивает мне подзатыльник. Просто так. Я понимаю - в школе скучно. Как пойду в четвёртый класс, тоже буду второклашкам бить подзатыльники.
  
  Но один четвёртоклассник, проходя мимо меня, берёт мою ручку и пером втыкает в парту. Конец пера приобретает форму буквы "Х".
  
  А как же контрольная? Пожаловаться? Не вздумай! Я знаю: ябед бьют беспощадно.
  
  Как же быть? Двойка по контрольной в школе уже гарантирована, а дома - порка.
  
  И я решаюсь: украсть перо у Квятки и написать контрольную. Перо решил на перерыве (пока не пришла учительница) украсть. Украл запасное перо у Квятки.
  
  Только урок начался, Квятка завопила о пропаже.
  
  Не знаю почему, но учительница (имени не помню, но отчество было "Родионовна") сразу подняла и обвинила меня.
  
  Несмотря на то, что срывалась контрольная, она брала меня на измор и допрашивала:
  
  - Ты взял перо?
  - Не...
  - Где перо?
  - Не ведаю.
  
  Допрос длился целый урок. Оба класса только и были свидетелями.
  
  Она меня допрашивала монотонно целый час. На перерыве заставила меня стоять и думать, куда делось перо у Квятки.
  
  Я думал. И вытащил это чёртово перо с моей ручки, бросил его под задницу Квятке. В свою ручку вставил своё сломанное перо и почувствовал себя уверенно. Начался новый урок, и допросы продолжались. Но не тут-то было! Я-то причём?! Я стал обвинителем. Пусть Квятка разует глаза, сама своё перо куда-нибудь загрохала, а ко мне все вы пристали, как банный лист...!
  
  По-моему, Родионовна всё поняла. Но вида не подала, да и ранее всё понимала. Она сказала:
  
  - Квятка, посмотри под парту, может, ты уронила перо?
  
  Квятка посмотрела под парту и нашла перо. Оба класса разочарованы. Квятка дура. А Родионовна промолчала. Она дала мне огромный урок на всю мою жизнь. Это была первая и последняя кража в моей жизни личного имущества граждан.
  
  Кража "общественного имущества" ждала меня впереди.
  
   ***
  
  Через нас, школьников, родители регулярно передают учительнице гостинцы: колбасы, сало... да кто чем богат. Учительница спокойно складывает всё в стол. Это нормально. Это традиция, прочно сохранившаяся от польской школы.
  
  Я уже в третьем классе. У нас - новый учитель. Демобилизованный фронтовой офицер Жук.
  
  Жук строг, требователен и "беспощаден к бездельникам". Чуть что - и оставлен после уроков. Но спасение нашлось. Кто-то притащил ему в гостинцах спрятанную бутылку самогона (не выучены уроки). Всё сошло с рук.
  
  Вскоре мы уже все таскали в школу самогон, если домашнее задание не выполнено.
  
  Два урока проходили обычно. На второй перемене Жук уходил в хату к сторожу и долго не приходил.
  
  На третьей перемене он долго не появлялся в школе, а появившись, отпускал всех домой.
  
  Затем Жук оказался на станции зав. чайной, где сварил лошадь и получил за это десять лет тюрьмы.
  
   ***
  
  Весна. Приближается сев. Ходят слухи, что будет колхоз. Крестьяне не хотят сеять. Семена и труд пропадут даром. Всё отберут. Наслышаны.
  
  Приезжают "начальники" и собирают всех на сход.
  
  - В этом году у вас никакого колхоза не будет. Даже не намечается. Сейте спокойно.
  
  Все хозяева успокоились. Засеяли поля. Кто-то даже купил лошадёнку для этой цели.
  
  Урожай удался на славу. Стеной стоит высокая рожь. Будет много хлеба! Колосья дозревают. Ещё дня два - и с серпом в поле!
  
  Приезжают "начальники". Сход. Со схода все возвращаются колхозниками колхоза "Новая жизнь".
  
  Все поля и посевы уже колхозные, а также тока, амбары, веялки, молотилки, лошади, буйволы, "колеса" и сани, упряжь.
  
  Избран уже председатель колхоза, бригадир и конюх. Конюху завтра сдать лошадей, телеги и всю упряжь. Бригадир каждому колхознику с утра поставит задачу.
  
  За два часа жизнь крестьян переменилась. А дома ещё ничего не знают. Завоют бабы!
  
  На второй день на работу никто не вышел, лошадей никто не сдал.
  
  Бабы ходят табуном, каждая произносит длинную речь, не слушая других, как сороки. Мужики в стороне курят, тихо переговариваясь.
  
  За день дела колхозные и на шаг не сдвинулись.
  
  Утром появляется грузовик с незнакомыми женщинами с серпами.
  
  Грузовик останавливается у первого от дороги ржаного поля. Женщины спускаются с кузова и готовятся жать рожь.
  
  Бежит хозяин поля с ломом и его жена с ухватом:
  
  - Кто ступит на поле, тот животом ляжет!
  
  Женщины "ложиться животом" не захотели и отказались работать. Их увезли.
  
  Приходит ещё утро. Я с крыши наблюдаю обстановку. Опять бабы табуном у дороги стрекочут. Мужики молча курят.
  
  Въезжает в вёску странная крытая машина с железными прутьями на окнах. Останавливается. К ней подбегает клокочущая гневом толпа женщин.
  
  Из машины вышли дяди в фуражках, но не военные. Бабы набросились на "начальников" и вмиг оказались в машине. Машина уехала. Мужики молча смотрели вслед.
  
  Появился грузовик с незнакомыми женщинами вновь. Они жали поле. Им никто не мешал.
  Мужики курили и тихо переговаривались. Плетью обух не перешибёшь. Вернули бы баб.
  
  Ночью я с матерью совершил первую кражу "общественного имущества". Со своего поля мы нарвали торбу колосков. Другого зерна в доме не было.
  
  Жатва длилась три дня. Снопы сразу увозили на грузовике. После жатвы вернули баб. Над хатами поплыли в небо дымки из труб.
  
   ***
  
  Рядом с нашим бывшим полем находится поле Мацея. Мацей - тихий и смирный мужик.
  
  На Мацеевом бывшем току молотят колхозники молотилкой его племянника, выращенный Мацеем хлеб. И Мацей тут же работает.
  
  На станции прогудул гудок. Все ушли на обед. Мацею некуда спешить. Дом - в пяти метрах от тока. Пока обед не на столе, он поработает во дворе. Надо кур накормить в хлеву.
  
  И толкнул тут чёрт Мацея под руку. И насыпал он полные карманы брюк галифе зерном и пошёл к курам в хлев.
  
  А тут, откуда ни возьмись, уполномоченные! Попался вор колхозного добра!
  
  Год Мацей в Сибири лес валил.
  
   ***
  
  Как ни ругали старики колхоз, а мне он понравился. Какие его хорошие стороны:
  
  1.Исчез наш детский непосильный труд. Мне оставалось только пасти корову и полоть огород.
  
  2.Исчезли межи. Всё стало доступным: сады, перелески, луга, водоёмы. Раздолье детям!
  
  3.Стали большими поля. Убираются валуны, осушаются болота. Появляются тракторы.
  
  4.Впервые применяются удобрения, и урожай увеличивается вдвое и втрое.
  
  5.Разобран маентак пана Кшиминского, и из этих материалов построен колхозный клуб.
  
  6.Открыты две библиотеки (одна из них - красная изба).
  
  7.Появился агроном и фельдшер. И ветеринар.
  
  8.Открыты спортивная площадка и семилетняя школа, в которой дети, освобождённые от каторжного труда, имеют время учиться.
  
  9.Появляется кино и художественная самодеятельность.
  
  Но это всё придёт позже. А сейчас ...... голод.
  
  А что же плохого было в колхозах? Почему их боялись и сегодня их проклинают?
  
  1.Детский труд оценивался по результатам, как и у взрослых.
  
  2.Неограниченный рабочий день и очень часто - бестолковый труд (лишь бы все были заняты).
  
  3.Отсутствие зарплаты. Её выдавали один раз - в конце года и только по окончательным доходам. А доходы буквально куда-то исчезали. Трудодень обычно стоил 10 копеек деньгами и 10 граммов ржи.
  
  На трудодень же, например, нужно было косцу скосить около 80 соток сенокоса.
  
  Но все сеяли, убирали. Жили за счёт воровства с полей. А не посеешь - - и не украдёшь.
  
  Да Бог с ними! Не мне быть судьёй. Все учились жить, выживать, управлять.
  
   ***
  
  Я закончил школу начальную. Мать настаивает учиться дальше мне. Я иду босиком в солдатской (до пят) шинели в школу на станцию в пятый класс.
  
  Пятых классов четыре: 5"а", 5 "б", 5 "в" и 5 "г".
  
  В 5 "а" учатся дети толковых людей. Это, в основном, дети русских специалистов. Они говорят на русском, чисто одеты, с манерами и с нами не общаются.
  
  В 5 "б" - дети станционных рабочих. Они, как и мы, босые и взбалмошные. Но они --"блатные" и нас презирают. "Дярёвня"...
  
  В 5 "в" - дети из окрестных деревень. Все такие же, как и в 5"б", но только менее голодные.
  
  В 5 "г" - сироты и беспризорники.
  
  Меня определяют в 5 "г", но через неделю (опять через неделю!) переводят в 5 "в".
  
   ***
  
  У пятиклассников - отдельное здание, кроме "гэков". Они - в другом здании, и мы редко их видим. Мы, "вэки", быстро сплачиваемся и готовы вступить в борьбу с "аками" и "бэками".
  
  Быстро достигаем в борьбе успеха. "Городские" не умеют драться "беспощадно" и "на смерть".
  
  Класс сплочён, как монолит. Мы - "партизаны", учителя - "фашисты". У нас - круговая порука. Как кого-либо из нас ни допрашивают в учительской, никто никогда ничего не скажет. Как Зоя Космодемьянская.
  
  Первый урок немецкого языка. Мы принимаем решение: фашистский язык не учить!
  
  Преподаватель немецкого языка - 80-летняя старушка (пенсию в Западной Белоруссии никто не получал, так как ни у кого не было стажа работы при Советской власти) - Фелиса Цезаревна Эрдлам, которая могла содержать себя, только зарабатывая деньги на работе.
  
  С первого урока немецкого языка мы отказались учить "фашистский язык". Доводов у каждого ребёнка было много.
  
  (Может поэтому, я узнал, что в Белоруссии потом дети изучали испанский язык?!).
  
  Фелиса Цезаревна долго нас убеждала, но мы непоколебимы. Она ушла в учительскую. Наша классная пришла, но мы были упрямы. Урок сорван. Нас оставили "после уроков". Но нас это не испугало. Мы решили стоять до конца.
  
  Без обеда и, не отпуская в туалет, нас повели в здание, где располагался кабинет директора и седьмые классы.
  
  В классе присутствовали: наша классная и два дяди "в шляпах и плащах".
  
  Ведёт с нами беседу директор школы:
  
  - Немецкий язык - это великий язык! Им разговаривал и на нём писал Гёте...
  
  Но нас не проймёшь! На нём разговаривал Гитлер!
  
  Нас долго и терпеливо уговаривал директор, но мы не сдавались. "Дяди в плащах" молчали и наблюдали. Директор школы "лез из кожи".
  
  В семь часов вечера мы уже не могли удержаться от голода и желания забежать в туалет.
  
  Мы "сдались". Мы пообещали терпеливо изучать немецкий язык. Он велик! Его надо изучать каждому культурному человеку!
  
  Нас отпустили домой. Мы все, забежав за дощатый забор... и помчались рысью домой, готовые съесть всё, что только найдётся дома.
  
   ***
  
  Все мы сдались и согласились изучать немецкий язык. А что нам оставалось делать?
  
  Мы игнорировали немецкий язык, делали вид, что стараемся учить, а на самом деле валяли дурака. Это стало модным.
  
  В самом начале первого учебника по немецкому языку нужно было выучить наизусть стихотворение "Геноссе Сталин" без перевода и рассказать его у доски без запинки, не зная содержания.
  
  Я очень много раз зазубрить это стихотворение пытался, но безуспешно. Я не смог запомнить ничего, кроме двух строк, которые остались во мне раной на всю жизнь. Это что-то так мне запомнилось (прошло ведь 55 лет):
  
  "Вэр загс унс иммер зайт барай вэр лерер едерцай геноссе Сталин".
  
  Нечто подобное я увидел в учебниках казахского языка для русских школ.
  
  Служащие образования! Вспомните, какие стихи вы заставляли учить маленьких детей, не знающих грамматики. По крайней мере, это был гимн страны (в лучшем случае).
  
  Уважаемые филологи! Ранее, чем написать учебник для детей, выучите наизусть моё четверостишие и без запинки повторите завтра один только куплет:
  
  Варкельдеклинде эсрлик баргам,
  Камдальсакие меснектелин агун,
  Балфильделгеник зансалай агдам,
  А ти фа райт камылда трун!
  
  Я не знаю содержания этих строк, так же, как и не знал содержания стихотворений в ваших учебниках. Но за это незнание я ... платил неуважением к языку.
  
   ***
  
  Весна. Четвёртая четверть в пятом классе. У меня по немецкому языку стоит единственная оценка. "Двойка" - за моим старания язык познать.
  
  Фелиса Цезаревна, несмотря на мои усилия исправить оценку, явно не даёт мне возможности не остаться "на осень".
  
  Так и стоит "двойка" в журнале. Я в панике. Пытаюсь заучить наизусть даже "Геноссе Сталин". Но всё бесполезно. Каждый урок тяну руку, но меня учительница не замечает.
  
   ***
  
  Апрель. Яркое солнце. Иду в школу. Школа - по ту сторону путей. Я не иду через переезд, а пролажу под составами, сокращая путь. Это строго запрещено, но в этом и интерес. "Люди ходят по дороге, а чёрт - по обочине". Это - поговорка про меня.
  
  В тупике стоит товарный вагон для перевозки людей. Отцепленный.
  
  В вагоне ... Фелиса Цезаревна!
  
  - Фелиса Цезаревна, как вы туда залезли?!
  
  Учительница заплакала, закрыла глаза платком и произнесла:
  
  - Прощайте, дети...
  
  Я, как пристукнутый, прихожу в класс и заявляю:
  
  - В тупике!.. В товарном вагоне!.. Сидит Фелиса Цезаревна!!!
  
  Весь класс поднял меня на смех.
  
  И сам я уже поверил, что мне почудилось. Ведь второй урок - немецкий язык. А порядок уроков никогда не нарушался. Конечно, придёт Фелиса Цезаревна, и я буду просить её, чтобы она вызвала меня к доске.
  
  Прозвенел звонок на второй урок. В класс вошли:
  
  Директор школы,
  
  Незнакомый дядя в бородавках,
  
  Двое мужчин в плащах. Я их узнал.
  
  Один из дядей "в плаще" сказал:
  
  - Фелиса Цезаревна оказалась врагом советского народа. Она умышленно вас учила не литературному немецкому языку, а языку (какой-то, не помню) земли. Забудьте всё, чему она учила (это мы мигом!) и начинайте учить язык с первой страницы!
  
  Директор школы:
  
  - Вас будет учить немецкому языку Владимир Владимирович (и показал на дядю с бородавками). Он работает учителем немецкого на соседней станции (Плиски) и будет приезжать поездом к вам на урок.
  
  Владимир Владимирович приехал только три раза на урок. Никого не вызывал к доске, ничего ни у кого не проверял.
  
  Однажды и вовсе не появился.
  
  Не знаем, что было с Эрдлам, но годы спустя я понял,, что сгубили её мы.
  
  А как же моя "двойка" в журнале?
  
  Просто. Кто-то из учителей оставил наш классный журнал на столе на время перемены.
  
  Все ставили себе оценки, какие хотели.
  
  Я поставил одну "четвёрку" после "двойки" по немецкому.
  
   ***
  
  Моё поведение становится более отвратительным, чем прежде. Если меня пороли раньше за поступки, совершённые без умысла, случайно, то теперь проявляются преднамеренные дурные поступки.
  
  До этого всё происходило случайно.
  
  Например:
  
  В колхозе ещё нет конюшни, и лошадей разместили в хлеву соседа.
  
  Лето. Солнечное утро. Колхозники вывозят лошадиный навоз из соседского хлева.
  
  В бричке на невиданно красивом огромном коне приезжает председатель колхоза.
  
  Я мчусь стрелой посмотреть на удивительного коня.
  
  Председатель кричит на рабочих. Я всё внимание сосредоточил на огромном животе председателя. В такт крика живот яростно рвётся разорвать штаны. Ремень вот-вот лопнет. Что тогда? Штаны упадут, а здесь - женщины! Надо предупредить председателя, а то не замечает опасности.
  
  Я подошёл ближе и похлопал председателя по бедру. Тот удивлённо на меня посмотрел. Я ему:
  
  - Не кричите. Штаны лопнут.
  
  Мгновение стояла тишина, которая вдруг взорвалась хохотом рабочих.
  
  Председатель молча сел в бричку и уехал.
  
  Вечером мать напорола. За что? Я же хотел как лучше!
  
  Прошло время, и начала к моим добрым намерениям подкрадываться подлость.
  
  После работы лошадей пасут два сына (мои товарищи) конюха. Я организовал среди товарищей вечерний досуг.
  
  По вечерам с ватагой ребят мы приходим к табуну лошадей. У нас - уздечки и "копья" из орешника. Вместе с сыновьями конюха мы играем в рыцарей.
  
  Садимся на лошадей и делимся на две группы. Одна убегает, другая - догоняет. Надо на скаку "поразить врага копьём".
  
  Ещё нам нравится нападать на быка. Он мирно пасётся. Мы с ватагой, разогнав лошадей, налетем на него и колем "копьями", пока он не разъярится и не начнёт атаковать нас. Бык гоняется за нами, а мы мчимся от него. Очень интересно!
  
  Стали рабочие жаловаться, что утром лошади уставшие и голодные. Конюх допросил детей, и они признались. Конюх к председателю. Председатель вызвал наших родителей.
  
  Нас всех жестоко напороли.
  
  За порку председателю надо отомстить!
  
  Велю товарищам собраться в воскресенье в четыре часа дня в зарослях ольхи у ручья. При себе каждый должен иметь спички.
  
  Собрались, незаметно прошли к лесу. Вышли на край леса. Перед нами луг. Мы легли на землю и поползли в разных направлениях.
  
  В воскресенье мужики отдыхают. Сидят на завалинках и беседуют. Пред ними луг. На лугу - копны сухого сена. Завтра его уже нужно скирдовать. За лугом - небольшой лес.
  
  Вдруг при ясном небе начали одна за другой вспыхивать копны сена сами собой.
  
  Мужики с кольями бегут к горящим копнам. Мы уползаем в лес. Слышим, по лесу звучат голоса. Прочёсывают лес. Нужно срочно уходить из леса. Но куда ни сунемся, везде мужик с дубиной. Лес оцеплен. Вокруг леска - поля и луг. Незамеченным из леса не выйдешь.
  
  Мы в панике. Мечемся. Вспомнился Сталин.
  Вдруг замечаю, что в одном месте лес одним кустом соприкасается с картофельным полем. Ореховый пышный куст свесил низко свои ветви над бороздой. Борозда глубокая, а растения картофеля большие.
  
  Под прикрытием ветвей мы друг за другом вползаем в борозду и благополучно уползаем за холм.
  
  Мужики ещё долго искали "врагов народа".
  
   ***
  
  В шестом классе учусь в городе Глубокое. В этом городе я родился и крестился.
  
  Уже несколько лет прошло после войны, а всё - в руинах. Уцелевшие дома и части домов испещрены следами от пуль и осколков.
  
  В городе две школы: русская и белорусская. Все стремятся попасть в русскую школу, но туда белорусов не принимают.
  
  В школе жёсткая дисциплина. Учителя безмерно требовательны и к нам, и к себе. Воистину "сталинская школа".
  
  Кажется, что воздух пропитан патриотизмом и преданностью делу Ленина - Сталина.
  
  Здесь не побалуешься.
  
  Изнурительная учёба. Усталость с голодом -постоянные наши спутники.
  
   ***
  
  На выходной я пришёл домой. В школе развёрнут избирательный участок, и будут выборы. В день выборов в городе принято на избирательном участке продавать хлеб.
  
  Мать голосует в колхозе, но хлеб там не продают. Она велит идти в школу и постараться купить хлеб.
  
  В воскресенье в шесть утра ушёл я в школу. В одном из классов продавали хлеб по одной буханке. Стояло несколько очередей. Я занял очередь. Меня сильно давили и, как только приближался к прилавку, выталкивали из очереди. Я занимал очередь снова. И так повторялось несколько раз. Наконец, меня взяла под защиту какая-то женщина, и я купил буханку хлеба. Было четыре часа дня.
  
  
   ***
  
  Утром я проснулся от тревожного голоса диктора. Умер Сталин.
  
   ***
  
  В школьный ларёк стали завозить хлеб. Несколько десятков буханок.
  
  Достать буханку хлеба возможно лишь в том случае, если успеешь забежать в ларёк в числе первых.
  
  Военрук школы "капитан-фронтовик" проводит с нами урок физкультуры на спортплощадке.
  
  В это время к окну ларька подъезжает лошадь, тянущая будку на колёсах. С будки подаёт мужик в окошко ларька хлеб.
  
  Мы дружно срываемся и мчимся занять очередь. Довольные! Мы первые!
  
  Но приходит военрук, выгоняет нас из ларька, строит на спортплощадке и "снимает с нас стружку".
  
  - Грубое нарушение дисциплины в строю! Во время урока! И тем более в строю!......!
  
  Стоим молча. Нам стыдно. Мы опозорили школу. Завтра будем в стенгазете.
  
  Вдруг военрук изменил тон голоса и сказал:
  
  - Поверьте, ребята! Придёт время, и белый хлеб будут продавать, а очереди не будет.
  
  Ну, рассмешил! Такого не будет! И не может быть! И никогда не было!
  
  Урок физкультуры мы продолжали. А военрук отпустил нас за пять минут до звонка, чтобы мы успели в ларьке занять очередь первыми.
  
  Прошло много лет и ... военрук оказался прав. Началось освоение целины в Казахстане. Появился белый хлеб, и не стало очередей.
  
   ***
  
  10 августа 1953 года. Я проснулся от удара грома. Десятый час утра. Небо затянуто чёрными тучами. Гроза. Я один дома. Мать ушла на работу и не стала меня будить.
  
  Грозы бывают в Белоруссии очень часто. Мы с детства знаем правила поведения во время грозы. Проверил: не распахнуты ли двери, окна; убрал с окон металлические предметы, закрыл вьюшку в печи.
  
  Затем налил кружку молока, отрезал "скибу" ржаного хлеба, уселся на койке (молодец!) и начал завтракать.
  
  Ударил "пярун" (вспышка молнии и очень сильный удар грома происходят одновременно).
  
  И мне расхотелось есть, и я поставил еду на "лаву", находившуюся рядом с койкой.
  
  Лёг на койку, заложил руки за голову и задал себе вопрос: "А что я должен сделать, если в наш дом ударит "пярун"?
  
  Не успел подумать, страшный удар, и всё в хате заполнилось огнём.
  
  Я прыгнул на подоконник, ударил ногой раму и в майке прыгнул в кусты крапивы.
  
  Первая мысль: спастись в доме соседки старушки. Но ливень успокоил и дал правильное решение. Надо спасать дом. Побежал в дом бригадира. По пути оглянулся. Из крыши рядом с дымоходом спокойно вился светлый дымок.
  
  В доме бригадира я буднично сообщил:
  
  - В наш дом ударила молния.
  
  Бригадир не поверил (я часто врал и сейчас был спокоен):
  
  - Не может быть.
  
  - Посмотрите в окно.
  
  Он, глянув в окно, пробкой выскочил в дверь, схватил лестницу, взлетел на крышу своего хлева, готовясь защищать его от моего огня.
  
  К счастью, в доме был мужик Василь. Он со мной прибежал к нашей хате.
  
  Дверь оказалась запертой изнутри на запор. Вторая дверь заперта на большой замок. Ключа нет. Я - к окну. Оно закрыто на крючок. Мне пришлось вторично обегать дом и лезть в то окно, с которого выскочил.
  
  Лезть было страшно. Там было всё в огне!
  
  В хате огня не было. Вышел в сени. Верху потрескивало и сыпались искры. Курица закрывает от искр крыльями цыплят.
  
  Открыл дверь. Вбежал Василь и полез на чердак.
  
  - Возьми ведро с водой! - предложил я.
  
  Через секунду его голос:
  
  - Зови людей! Ещё можно потушить.
  
  Люди набежали, и пожар был потушен.
  
   ***
  
  Карелия. Тикша. Я пришёл в седьмой класс. В школе два седьмых класса: русский и финский.
  
  В русском классе сорок один ученик. Девочка-украинка, русский мальчик - сын пограничника, остальные девочки и мальчики - карелы.
  
  Удивительные ученики - карелы! Аккуратные, хорошо одеты, откормленные, очень спокойные.
  
  На уроке тихо сидят. Даже не шевелятся. На перемену выходят, становятся вдоль стенок и молча наблюдают за теми, кто мимо проходят. Нет смеха, визга, криков, беготни. Дурдом какой-то! Куда я попал?!
  
  А с финского класса и на перемену никто не выходит. Интересно мне: чем же они там на перерыве занимаются? Пошёл к ним. Вижу:
  
  За партами, сложив по правилам руки, сидят семь рыжих, конопатых девочек. Сидят молча и без движений. Выражение лиц у всех одинаковое.
  И не верится мне, что это - живые дети. Это же куклы! Подошёл к одной, подёргал за рыже-красные волосы. Никакой реакции. Ни слова.
  
  Ну, думаю, коль все такие усидчивые, то все, наверное, отличники.
  
  Взял у одной дневник полистал. Одни двойки. У остальных - та же картина.
  
   ***
  
  Идёт первый урок геометрии. Учительница чертит на доске окружность и линию, имеющую с ней одну общую точку. Обращается к классу:
  
  - Кто знает, как называется эта линия?
  
  Я поднимаю руку и с удивлением замечаю, что поднята только одна моя рука.
  
  Учительница обратилась ко мне. Я:
  
  - Датычная.
  
  - Не датычная, а касательная, - поправила учительница.
  
  А я и не подозревал, что "датычная" - это "касательная". Ведь я учился в национальной школе.
  
   ***
  
  Нет, никак не мог я вести себя так, как вели себя карелы. Как только оказался у доски, стал за спиной у учительницы строить ей рожи. Никто не засмеялся!
  
  После уроков - пионерское собрание. Собрание проводят сами дети. Учительница не вмешивается, сидит на задней парте и тетради проверяет. А они меня чухвостят. Психи!
  
  Дальше - больше. Карикатуры на меня - в каждом номере стенгазеты.
  
  Сажают с девочкой. Позор! Бедная Алиса Куппонен! Сколько терпела от меня на уроке! Не жаловалась, не ябедничала на меня. Но списывать не давала.
  
  У меня - уже выговор. Строгий выговор. Строгий выговор с последним предупреждением.
  
  Убеждён, что исключат из школы. Мальчика-белоруса из шестого класса уже исключили. Мой черёд.
  
  Горюю, но ничего с собой поделать не могу. Не могу на перемене стоять у стенки, заложив руки за спину!
  
   ***
  
  В школе готовятся к пушкинскому вечеру. Директор школы велел охватить поручениями каждого ученика.
  
  Классная руководительница Вера Сергеевна с тоской смотрит на меня и не может придумать, чем можно "охватить" меня.
  
  Но "охватить" надо. Директор Хулко строг.
  
  Тяжело вздохнув, она сказала:
  - Выучи вот этот кусочек сказки Пушкина "О попе и его работнике Балде".
  
  Вера Сергеевна показала мне в книге несколько строк.
  
  Дома я увлёкся сказкой и выучил всю наизусть.
  
  На репетиции со мной учительница занялась в последнюю очередь.
  
  - Выучил?
  
  - Да.
  
  - Расскажи, - недоверчивый голос.
  
  Я стал тараторить, давясь словами.
  
  - Стой! Стой! - ухватилась Вера Сергеевна за голову. Потом тяжело вздохнула и с грустью заговорила:
  
  - Разве так надо читать стихи? Надо вот так... - И она начала читать выразительно и красиво. Я обомлел. Мне всегда хотелось у доски на уроке читать так стихи, но меня засмеяли бы, и я читал так, как читали все. Оказывается, можно!
  
  - Понял? Понял? Попробуй. Если не сможешь, отдадим другому.
  
  Дома я продумал каждую строку, как лучше её произнести.
  
  На следующей репетиции я снова последний. В классе я остался один. В окна смотрела ночь.
  
  - Рассказывай, - устало произнесла Вера Сергеевна.
  
  Я начал рассказывать. Учительница не перебивала. Я читал уже вторую страницу, как она встала, повернулась ко мне спиной, подошла к окну. За окном полыхало северное сияние.
  
  Я читал. Плечи учительницы начали вздрагивать. "Всё, и её довёл. Плачет!"
  
  Вдруг меня охватило чувство обиды. Ну и пусть! Ну и чёрт с вами! Всё равно исключат из школы! Плачь!
  
  Я, назло, стал читать ещё более "выкомариваясь". Плечи Веры Сергеевны ходили ходуном. "Так тебе и надо!" - думал я.
  
  Я закончил. Молчание. Я жду. Немного спустя учительница повернулась ко мне и сказала:
  
  - Будешь читать.
  
   ***
  
  Идёт второй урок. Что-то пишем при свете керосиновых ламп. Кто-то открыл дверь и сказал:
  
  - Петуха к директору!
  
  Меня охватил озноб. Всё! Исключают! Захожу к директору. Там педсовет. Всё ясно. Вот и конец мне. Бедная мама!
  
  У всех каменные лица. Все - финны. Сидят, как истуканы. Этих умолять и просить бесполезно. У них сердца из камня.
  
  Моя голова упала на грудь, а уши опустились до пола.
  
  - Прочитай "Сказку о попе и работнике его Балде", - изрёк директор Хулко.
  
  Не исключают!!! От нахлынувшей радости я так "завыпендривался", что не заметил, как прочитал всю сказку.
  
  Ни у кого ни дрогнула ни одна мышца, не изменилось выражение глаз. Точно все из камня.
  
  - Иди на урок, - холодным голосом велел Хулко.
  
   ***
  
  Идёт концерт, посвящённый творчеству Пушкина. Скука невыносимая. Как там терпят в зале?
  
  Меня предупредили:
  
  - Как только девочки споют "Спой мне песню, как синица тихо за морем жила...", - твой выход.
  
  Меня охватило сильное волнение. Объявили меня. Выхожу с трудом. Ноги ватные. Кажется, не смогу открыть рот. Никогда не думал, что так сложно выйти на сцену.
  
  Вышел. Повернулся к залу. И вдруг исчезло волнение. Всё прошло. Я спокоен.
  
  Впереди рядов, у самой сцены, на отдельном стуле сидит директор Хулко, скрестив на животе руки.
  
  В первых рядах - первоклашки. За ними - второклашки. И так далее - по порядку возрастов. За последним рядом стоят учителя.
  
  Я начал читать сказку. На второй строке хихикнули первоклашки. Потом они уже не замолкали. Их смех заразил второй ряд. Таким же образом смех достиг последнего ряда. Смеются учителя. И вот заколыхался живот у директора.
  
  Дальше было легко. Я ждал, когда кончится смех, произносил следующую фразу и вновь ждал, когда наступит пауза.
  
  Создавалось впечатление, что я стою и подбрасываю поленья в пылающий костёр.
  
  После концерта неожиданно мне вручили первый приз с дарственной надписью за подписью директора и заверенной гербовой печатью
  
  Стало ясно, зачем вызывали меня на педсовет и почему "плакала" Вера Сергеевна.
  
  С тех пор я всегда выступал на концертах. Меня никогда не ругали. За мной ходили дети по "пятам", принимая любую мою глупость за великий юмор.
  
  Александр Сергеевич Пушкин спас меня от исключения из школы.
  
   ***
  
  Зимнее воскресенье. Посёлок - сплошные сосны. Их нет только на улицах. Я люблю гулять по улицам в одиночестве. Забрёл за посёлок к сопкам. Слышу детские голоса. Пошёл на звуки и увидел необыкновенную картину.
  
  По склону горы, заросшему соснами, мчалась цепочка лыжников. Цепь была сплошная. Она извивалась, делала неожиданные повороты, описывала деревья и камни. Домчавшись вниз, цепочка по инерции взлетала на склон другой горы и там вытворяла снова удивительные зигзаги, сворачивалась в кольцо, во всевозможные дуги, разворачивалась и мчалась вверх, потом вниз. Самое удивительное, что цепь ни разу не разорвалась. Лыжи в цепочке почти упирались друг в друга. Это были мои товарищи.
  
  Увидев такое, я стал стесняться показываться на лыжах перед ними.
  
  Однажды пришлось. На уроке нам надо было совершить переход в несколько километров по заранее проложенной лыжне.
  
  Идём нормально. Лыжня проходит по лесу. Я в середине цепи. Вдруг по одному начали исчезать товарищи. Что за чёрт?!
  
  Подхожу к этому месту... Ужас!...Крутой спуск. Высота, на которой я даже пешью не стоял, не то чтобы на лыжах спуститься!
  
  Останавливаться нельзя. Узнают, что струсил. Надо идти вперёд. Решил упасть вон у той сосенки. Иначе костей не соберу внизу. Не устоять мне на такой скорости.
  
  Не останавливаясь, пошёл вниз. Расстояние на глаз до сосенки определил неверно. Пока долетел до неё, такую скорость набрал, что не могу никак упасть. Но надо. Наклоняю туловище вправо, но не падается. Наконец-то "навернулся", вырыв в пухлом глубоком снегу большую воронку. Вниз я летел кувырком с такой скоростью, что не отстал от товарищей.
  
  Не ожидавшая от меня такой подлости, шедшая за мной вплотную, девочка не успела среагировать, налетела на воронку и взлетела высоко вверх. Остальные ребята ловко описывали мою "траншею". Впереди ещё был спуск метров на пятьдесят. Но это уже ерунда.
  
   ***
  
  Я подружился с одноклассником Ваней Кангасом. Его отец погиб на фронте. Живёт с матерью и бабушкой. Они поощряют нашу дружбу и, как только я зайду к ним в дом, сразу накрывают стол. Меня это смущало, и я старался лишний раз в дом не заходить.
  
  Я научил Ваню делать самопалы. В посёлке - ружья в каждом доме. Пороху и дроби полно. Но порох всё-таки кончился.
  
  Дом Вани стоял в очаровательном месте на берегу озера. Я не заходил в дом, а проводили время возле бани у самого берега озера. В предбаннике под потолком я увидел странный мешочек.
  
  - Что это? - спросил я.
  - Порох, - ответил Ваня.
  - Как же ты говорил, что нет пороха? Зачем он вам? У вас ружья даже нет. Давай бери и идём стрелять.
  - Нельзя.
  - Почему?
  - Это бабушкин.
  - Зачем он ей?
  - Она хранит его, как память о дедушке.
  - Ты порох высыпай, а мы туда песок насыпем. Бабушка откуда узнает? Какая разница, что там. Вшит и висит.
  
  Я убедил Кангаса. Заменили порох песком.
  
  - Ты же не говори никому, что подменили порох, - предупредил я.
  - Не скажу.
  - Дай честное слово, что не скажешь!
  - Честное слово, не скажу.
  
  Я спокоен. Карелы умеют держать слово.
  
  Спустя несколько дней зашёл я к Кангасам в дом. Мать сразу накрыла стол. Сидим с Ваней за столом. Хлебаем чай из блюдечка.
  Вдруг в комнату входит бабушка и по-русски спрашивает:
  Ваня, ты брал порох?
  Да, мы с Ваней взяли, - ответил внук.
  
  Я чуть не проглотил блюдце. Дальше они говорили на карельском языке.
  
  Мой возмущённый разум кипит. Только вышли во двор, как я сразу налетел на Кангаса петухом.
  
  Ты же честное слово давал, что не скажешь!!!
  А я и не говорил.
  ?! Я же сам слышал. Ты на русском языке сказал!
  Это у меня спросили. Я не мог соврать. А так я никому не говорил.
  Идиот!!!
  Да что ты пристал! - взорвался Кангас. - Я никогда в жизни не соврал ещё, а сейчас должен из-за пороха соврать?! Да?
  
  "Что с пристукнутым разговаривать?" - думал я тогда.
  
  Но спустя много лет я вспомнил Кангаса и вынужден был дать себе клятву, что никогда тоже не буду врать, если только не в шутку.
  
   ***
  
  Белоруссия. Лето. Созрели вишни. Бывшие сады частные, теперь - колхозные, то есть - "ничейные". Бывшие хозяева ворчат, когда мы едим там ягоды, но сделать ничего не имеют права. Ягоды общие.
  
  Только Александр строго оберегает свои два сада от птиц и людей. В одном саду вишни собирает на каждый день, второй - бережёт до полной зрелости ягод. Будет варенье. Сады находятся теперь на колхозной земле, но Александр и не думает это признать.
  
  В саду он навешал железные предметы, протянул от них бечёвки к дому, и, как только появится стая скворцов, дёргал за бечёвки. В саду раздавался грохот, и скворцы улетали прочь.
  
  В ночное время Александр спал в саду на телеге и время от времени дёргал за бичёвки, оповещая округу, что он не спит и охраняет сад.
  
  Все наши родственники с Александром в большой вражде.
  
  Во время войны у него квартировал немецкий комендант. Приказ коменданта "Всем сдать оружие" мой дядя Максим не выполнил. Своё охотничье ружьё он спрятал в соломенной крыше хлева.
  
  Александр об этом знал и донёс коменданту. Дядю Максима (он же мой крестный отец) расстреляли.
  
  Когда Новосёлки заняли советские солдаты, мои родственники рассказали про проделки Александра.
  
  В дом к нему вошёл офицер и два солдата.
   - Работал на немцев?
   - Нет, паночки.
  
  Офицер даёт очередь из ППШ в потолок, Александр падает на колени и признаётся.
   - Расстрелять! - приказывает солдатам офицер.
  
  Мои родственники бросаются к офицеру и умоляют не убивать Александра. У него трое детей! Мало ли сирот?
  
  Офицер махнул рукой: "Разбирайтесь сами!"
  
  Часть ушла на запад, а люди потом никогда не говорили властям ничего об Александре. Так и живёт спокойно одиннадцать лет.
  
  У меня тоже недоброжелательное отношение к нему. Как насолить? У Александра есть больное место. Он боится мертвецов и никогда не бывает на похоронах.
  
  Приглашаю товарищей "в поход" за вишнями. Те готовы. Велю, как стемнеет, собраться у меня. С собой иметь белую простыню каждому.
  
  В полночь пришли в сад. Александр спит на телеге. Мы завернулись в простыни, взялись за руки и начали молча водить хоровод вокруг телеги. Бичёвки перед этим обрезали.
  
  Вот рука спящего дёрнула за бичёвки, но грохота не произошло. Александр открыл глаза. Мы молча медленно вели хоровод.
  
  Со скоростью ласки сторож умчался домой, а мы приступили собирать урожай. Но в темноте найти ягоды среди листвы было трудно, и мы прекратили эту затею.
  
   ***
  
  Из поколения в поколение в наших местах по праздникам ведутся массовые драки. Деревня на деревню. Драки жестоки и неосторожны. В ход идут любые предметы, которые попадут под руку.
  
  Многие в голенище сапога носят "свинчатку". К короткой деревянной ручке прикреплён короткий ремешок, на конце которого - кусок свинца.
  
  Нельзя пользоваться только ножами. Это позор.
  
  Бывают тяжёлые увечья, но никто не жалуется, в суд не подают.
  
  Видно людям драки заменяли спортивные состязания.
  
  На границе двух районов живём. Свадьба. Жених - из одного района, невеста - из другого. В день свадьбы молодые снимают какой-либо дом для танцев. Так принято. Подарок товарищам, молодёжи.
  
  На этот раз молодёжи собралось очень много. С обоих районов. Быть большой драке. Я верчусь тут же. Хочется посмотреть побоище.
  
  Наконец, началось. Лампы разбиты, и рукопашный бой идёт в темноте. Ничего не разберёшь.
  
  Спустя некоторое время одна сторона оказывается во дворе, вторая - в хате. Идёт штурм хаты. Окна выбиты с рамами. Через окна осаждённые отбиваются кирпичами (от русской печи). Эти же кирпичи летят обратно к ним в хату.
  
  Штурм продолжается долго и безрезультатно. Кирпичей в русской печи много. Да их ещё и назад забрасывают.
  
  Нападающая сторона посовещалась и приняла решение: поджечь хату. Принесли соломы, но тут вмешались девушки, которые до этого были праздными зрителями, и хату поджечь не дали.
  
  Бой закончился вничью.
  
  Проходил какой-то праздник, и должны были быть танцы в нашей вёске. "Разведка" донесла, что парни из соселдней деревни готовятся побить наших.
  
  Идёт подготовка к отпору. Нам, подросткам, велено приготовить "уручча" (средство для боя) и своевременно (когда начнётся драка) подать.
  Я приготовил прочную, удобную еловую дубину с рядами коротких шипов, оставшихся от срубленных ветвей. Настоящая булава.
  
  Стоит тёмный осенний поздний вечер. В хате идёт "вечарына". Молодёжи много. Душно. Окно широко раскрыто. Я кручусь в темноте, как чёрт, на перекрёстке с дубиной, ожидая момента, когда надо будет её подать.
  
  Гармошка "режет" белорусскую польку, а стены дрожат от лихих притопов.
  
  Из темноты появляется незнакомая личность с длинной палкой, подходит к раскрытому окну и через окно палкой разбивает керосиновую лампу, висящую под окном. Далее в темноте он через окно наносит по ком попало удары палкой. В хате - визги девок.
  
  Все ринулись на улицу. Я уже у крыльца. Жду первого "нашего", чтобы вручить "инструмент".
  
  На крыльцо врывается огромного роста незнакомый детина, разъярённый, с высоко поднятыми кулаками, ревёт: "Всех раз...!"
  
  В том, что произошло потом, мой ум не участвовал. Мои руки сами взлетели вверх и огрели дубиной "амбала" по голове.
  
  Тут же включился мой ум. Я пришёл в ужас от содеянного и бросился бежать в тёмную ночь.
  
  А как же дубина? Надо отнести! Я своих подвёл!
  
  Возвращаюсь. Слышу стоны на озимом поле. Наверное, кто-то из наших. Подбегаю помочь. Темно. Кто-то лицом вниз лежит и не отвечает на мои вопросы. Стонет. Переворачиваю вверх лицом ... Мой "амбал".
  
  Я забросил далеко дубину и снова убежал в ночь.
  
  Наши же победили и без моей дубины.
  
  В дальнейшем дрался только в целях самозащиты. Дрался жестоко, ибо твёрдо усвоил: не "вырубишь" противника, он "вырубит" тебя.
  
  "Смеётся последним тот, кто первым стреляет".
  
  
  
  
   ***
  
  Я избран комсоргом колхоза.
  
  В канун Пасхи вызвал меня представитель райкома партии и дал поручение:
  
  - Сегодня в церкви ночное богослужение. Пойдёшь туда и от начала до конца слушай, о чём будет говорить священник. Если он скажет хоть одно аполитичное слово, предъяви эту бумагу и потребуй закрыть церковь.
  
  "Поп-то не дурней, поди, тебя", - подумал я, но спорить с начальством я не приучен.
  
  Стою на всенощной, до конца, слушаю всё скромно. Все на колени становятся, и я становлюсь, чтобы не выделяться.
  
  Пришёл домой утром. Дома - праздничный завтрак. Рюмку выпил. Покушал. Вышел во двор.
  
  Слышу в соседнем дворе:
  
  - Щанё! Хрысцiцца ён ня будзiць!! Пиянэр! Нехрысць ты, а не пиянэр! Вунь, сам камсорг усю ноч у цэрквi малiуся!
  
  Обратный эффект вышел.
  
   ***
  
  Работаю завклубом. Вызывают к заведующему районным отделом культуры. Приехал к нему. Он мне:
  
  - Записывать нельзя. Запоминай. Приедешь в колхоз, собери все портреты и книги следующих лиц и сожги. Чтобы об этом никто не знал...
  
  И он назвал фамилии членов правительства.
  
  Возвращаюсь в колхоз на автобусе и думаю:
  
  "Надо повторить фамилии, чтобы крепче запомнить".
  
  Повторяю: "Маленков, Молотов, Каганович, Ш... Ёлки-палки! забыл!
  
  Сколько ни пытался вспомнить - не смог.
  "Ладно, - думаю, - приеду, посмотрю, кто на букву "Ш" и вспомню.
  
  Приехал в клуб. Осмотрел портреты. А их полно! По периметру зала от них пустого места нет.
  
  Так. Кто тут враг народа на букву "Ш"?
  
  Вот он! Шверник!
  
  Разорвал я портреты, сжёг в печи и пепел развеял.
  
  Через некоторое время сообщение приходит по радио:
  
  "...антипартийная группа в составе: Маленков, Молотов, Каганович, Шепилов..."
  
  Боже! Хорошо, что никто не видел, как я жёг.
  
  А куда делся портрет Шверника, никто не спросил.
  
  Однажды в Котельниче жду на пристани газоход. Вниз по Вятке спуститься надо.
  
  Привлёк вннмание хохот рабочих. Подошёл. Они слушают мужика, который читает "речь" Хрущёва:
  
  "...Маленков с дороги сбился,
  Влево Молотов свернул,
  Каганович заблудился
  И Шепилов к ним примкнул.
  Чтобы не было раздору,
  Надо выгнать эту свору..."
  
   ***
  
  Донбасс. Учусь в горно-промышленной школе. Практика. Первый спуск в шахту.
  
  Волнение. Есть факты, что отдельные юноши не смогли преодолеть страх перед спуском.
  
  И вот - спуск. Стоят две площадки, сцепленные вместе. В каждой - двенадцать мест. Сиденья для положения почти лёжа.
  
  Садимся. Впереди - сопровождающий с палкой, на конце которой - металлический провод, расположённый перпендикулярно рукоятке.
  
  На стене уклона с левой стороны тянутся два оголённых провода. Сопровождающий касается их своей "палкой".
  
  И мы плавно опускаемся вниз.
  
  В передней стенке - вырез, и в задней стенке - вырез. Когда вошли в уклон, мы - на полу. Из полулежачего положения оказались в сидячем.
  
  Переднее окно оказалось у меня между ног. Я туда заглянул... И и увидел несколько сотметровую пропасть, освещённую лампочками. "А если сорвёмся?!" Глянул назад. Мы держимся на тонком, в два пальца толщиной, троссе. "Сорвёмся!" - первая мысль.
  
  И тут резко полетели вниз. "Падаем! Сорвались!" Я в ужасе оглядываюсь на шахтёров. Они спокойны. Постепенно успокоился и я.
  
  Оказывается, пока спуск идёт через "горловину", площадки опускаются медленно (это 50 метров). Далее площадки летят под собственным весом.
  
  Пролетели два километра. Сопровождающий коснулся "палкой" провода, и скорость снизилась, коснулся ещё два раза, и мы остановились. Вышли.
  
  Ничего не могу понять. Все куда-то спешат, что-то крутится, что-то жужжит.Увидел электровоз. Узнал, что вот этот - машинист. Я к нему:
  
  - Я к вам кондуктором. Что я должен делать?
  
  - Запомни главное: садись на последнем вагоне на сиденье кондуктора и, чтобы ни происходило, не вздумай с него слезать. Это на сегодня твоя обязанность.
  
  Уселся на сиденье последней вагонетки, когда партия была загружена. Тронулись. Через полтора километра чувствую неладное. Ход партии снижается, а электровоз, судя по звуку на рельсах и тралее, движется с прежней скоростью.
  
  "Партия расцепилась!" Я чётко знаю обязанность кондуктора. В этом случае кондуктор должен дать машинисту сигнал "стоп" фонарём.
  
  Но кто писал учебники? Для устойчивости штреки прокладываются зигзагообразно, и у кондуктора, в большинстве, нет прямой видимости электровоза.
  
  И я не вижу электровоза. Он за поворотом. Я спрыгнул с сиденья, бегу, пытаясь выйти на видимость с электровозом и дать сигнал машинисту.
  
  Но электровоза не видно. Я бегу , и хвост партии бежит уже со мной с одной скоростью. Потом он обгоняет меня. Уже мчится очень быстро. Я тоже мчусь очень быстро. Уже вижу огни электровоза, даю сигнал "стоп". Вдруг - сильный удар. Вагонетки полезли друг на друга. Бежал бы я чуть быстрей, и с меня бы получилась каша.
  
   ***
  
  Прошло время. Я машинист. Спускается новый кондуктор. Спрашивает:
   - Что мне делать?
   - Садись на электровозе на сиденье кондуктора, и что бы ни случилось, с него не слезай. Только смотри и запоминай. Это на сегодня - твоя обязанность.
  
  Везу бригаду. В площадках не хватило мест. И с кондуктором уселся навалоотбойщик по кличке Сильва.
  
  Сильва сел не случайно. На одном повороте оборвана растяжка тралей, и тралея ушла в сторону. Дуга не достаёт до неё чуть-чуть. Ремонтники день ото дня никак не доберутся устранить этот недостаток. Спускаясь вниз с грузом, я по инерции прохожу этот участок. Но при подъёме приходится кому одевать резиновые перчатки и подтягивать тралею к дуге.
  
  Сильва же не чувствовал ударов электрического тока. Он спокойно обнимал кистями тралею и ничего не чувствовал.
  
  Когда я доехал до обрыва и не смог его преодолеть, Сильва встал и голыми руками подтянул тралею и дуге.
  
  Молодой кондуктор это запомнил. И на следующем рейсе он...
  
  Я его вытаскивал из водосточной канавы. Хорошо, что постоянный ток отталкивает. Далеко не оттолкнул.
  
   ***
  Завтра выходной. Старый опытный шахтёр дед Лукич говорит:
  - Придём в понедельник, а лава уже сядет.
  
  Но лава в понедельник не "села". Не села она и в другой, и в третий понедельник. Это опасно. Работаю в ночную смену. Привёз бригаду, и она ушла в забой. Жду, когда загрузят партию. Но транспортёр молчит, угля нет.
  
  Я начал дремать. Вдруг сильный удар, как-будто ударила молния. "Проходчики отпалили", - подумал я, но взрыв был более сильный, чем обычно. Я поудивлялся и опять задремал. Второй удар ещё сильней. Я забеспокоился. Что-то не так.
  
  Третий удар! Из забоя выпрыгивают навалоотбойщики. Горный мастер кричит:
  
  - Быстрей! Быстрей!
  
  Один застрял, орёт:
  
  - Ребята! Там Сильва! Там Сильва остался!
  
  Десятник:
  
  - Быстрей прыгай!
  
  - Там Сильва! Нельзя оставлять!
  
  - Слезай, дурак! Сильва уже давно впереди!
  
  Раздаётся страшный грохот над нашими головами. Пыль. Крепление шатается. Лампочка гаснет.
  
  - Быстрей! Бежим! - чья-то команда. Мы бежим. Всё шатается и грохочет.
  
  Голос десятника:
  
  - Бежать только между рельс!
  
  Замечание вовремя. С верхнего крепленния срываются с болтов гайки и, как пули, врезаются в "почву".
  
  Бежим около пятисот метров. Всё трясётся и грохочет. Забегаем за сбойку. Там тихо и спокойно. Остановились. Смотрим назад. Там ад!
  
  Кто-то:
  - Рухнет штрек!
  
  Кто-то хватился:
  - Там же проходчики!
  
  Проходчики остались в тупике. Если штрек рухнет, то пятьсот метров завал до них будет.
  
  Десятник:
  - Проходчиков надо вызвать! Кто пойдёт?!
  
  Все молчат.
  
  Вдруг до меня доходит, что у лавы остался мой электровоз.
  
  Пронзает мысль: "Добегу до проходчиков, а назад на электровозе, может, проскочим. Кому, как не мне, туда бежать?!"
  
  И только я принял это решение, как боги этому обрадовались и успокоились.
  
  Внезапно всё стихло. Резко, как обрезало.
  
  Мы пошли к лаве. От неё даже щели не осталось.
  
  А на электровозе я не проскочил бы. Все пути были завалены породой.
  
  
  
   ***
  
  Сидим на спуске. "Собачья" бригада отказывается спускаться в шахту. Не доставлен крепёжный лес. Без крепежа работать нельзя. Опасно. И правила техники безопасности об этом же говорят.
  
  Но руководство не хочет срывать план добычи и принимает решение: работать!
  
  Новый десятник, только что вступивший в ряды КПСС, требует немедленно спуститься в лаву. "Родина требует! Партия ждёт!"
  
  "Собаки" упрямятся. Только Лукич молчит. Курит самокрутку. Я обслуживаю эту бригаду и жду их.
  
  Не уступает десятник "собакам", "собаки" не уступают десятнику.
  
  Наконец бригада обращается к Лукичу:
  - Что делать?
  
  Лукич бросает на землю окурок, раздавливает его чунем и спокойно говорит:
  - А что тут делать? Раз начальство говорит, значит, знает. Спускаемся!
  
  Мы спустились. Я довёз их до лавы. Они "уползли" в забой, а я выполнял свои обязанности.
  
  Еду по штреку. Проехал от лавы с километр. Кто-то даёт мне светом "стоп".
  
  По уровню света - "он" далёко. По яркости - очень близко. Непонятно. На всякий случай сбросил скорость. И вовремя. На рельсах лежит десятник.
  
  Я остановился, вышел. Он:
  - Машинист, довези до подъёма.
  - Садись.
  - Я не могу.
  
  Я взял его на руки и положил на сиденье кондуктора. Прибыв на подъём, дал сигнал на поверхность: "В шахте - больной!"
  
  Спустилась площадка без сопровождающего.
  
  Я положил в неё десятника и дал сигнал "подъём".
  
  Через две недели десятник скончался в больнице.
  
   ***
  
  Принимаю смену у здорового, тупорылого машиниста.
  
  Электровоз в порядке. Спрашиваю:
  - Что в штреке?
  - Всё нормально.
  
  Везу две бригады. Мест не хватило. Забойщики подцепили грузовую вагонетку незаметно для меня, и два придурка туда залезли. Это грубое нарушение правил безопасности. За это увольняют и машиниста, и тех, кто в вагонетку залез.
  Электровоз идёт "задом вперёд". Впереди не кабина, а сиденье кондуктора. Туда же уселись два высоких молодых забойщика. Своими спинами закрыли мне вид вперёд, но это мне не мешает, я хорошо знаю профиль путей.
  
  Проехали сбойку. За ней - сплошной газ от аммонита. Только что произвели взрывы. Дышать невозможно. Учитывая, что путь - прямая, я включаю самую высокую скорость, чтобы проскочить быстрее зону задымления.
  
  Вдруг из дыма возникает борт гружённой углём вагонетки ... и удар! Удар такой силы, что в фарах высыпались лампочки.
  
  Площадки для перевозки людей рассчитаны на подобные случаи. У них сильные амортизаторы и стенки из металлической сетки. В площадках никто не пострадал. Кое у кого оторвались пуговицы.
  
  Но из грузовой вагонетк4и, о которой я и понятия не имел, вылазят два окровавленных человека.
  
  Шахтёры в ярости за шиворот вытаскивают меня наполовину из кабины и заносят клеваки.
  
  Я понял, что получу гораздо больше, чем заслуживаю.
  
  И тут голос Лукича:
  - Стоп, придурки! Причём тут машинист!? Вон мудаки сидели впереди, закрыли вид машинисту и специально не предупредили его, чтобы нас разыграть!
  
  Клеваки замелькали над "мудаками".
  
  Я знал, что виноваты не они, а я. Они также в газу ничего не видели. Но, во-первых, их двое. Во-вторых, они здоровее. Выдержат. И не фиг было лезть на электровоз. Это тоже не положено.
  
  А Лукич просто меня спас.
  
   ***
  
  Работаю в ночную смену. Сцепщик не вышел на работу. Не успеваю один. Добыча идёт хорошо, и порожняка не хватает. Сцепщик из села Картушино. Далековато. Может, опоздал и ещё придёт.
  
  И точно - пришёл к полуночи. Опоздал на два часа. Я на него буром, а он ржёт, как жеребец. Я ругаюсь, а он упал на электровоз и хохочет.
  
  Меня тоже заинтересовало, что он смешное видел.
  
  Он рассказывает:
  
  - У нас в селе сегодня танцы. Мы пришли в клуб и решили купить самогон. Скинулись по рублю (самогон стоил 1 рубль за бутылку), а тут поп подходит и тоже рубль суёт.
  
  (Попа этого я знал. Умер старый поп, а вместо него прислали выпускника из духовной семинарии. Я его на танцах видел. "Румбу" рубил, аж патлы развивались).
  
  - Взяли мы самогон, а выпить негде. В клубе нельзя. На улице мороз рождественский. В дом кто наше кодло пустит? Стоим, не знаем, что делать. Батюшка и говорит:
  
  - Пойдёмте в храм божий.
  
  Пришли в церковь. Уселись на алтаре. Батюшка принёс чашу для причастия. Пустили по кругу чашу.
  
  Сначала неудобно себя чувствовали, а как чаша третий раз по кругу пошла, все осмелели и всякие шахтёрские слова произносить стали.
  
  Батюшка терпел, терпел и не вытерпел. Взорвался:
  
  - Почему сквернословите в храме божьем? Вот зае... кадилом, святую Марию х... узнаете!
  
   ***
  
  Меня избрали секретарём комсомольской организации шахтоуправления. Сразу парторг Воронов ставит мне задачу:
  
  - На откатке работает Рая Золотарёва. Она была в комсомоле, а теперь - баптистка. Твоя задача - вернуть её в комсомол.
  
  Я пошёл на откатку. Нашёл Раю. Она сама мне не дала рот открыть:
  
  - Я знала, что ты придёшь. Ты уже третий комсорг ко мне приходишь. Ничего у вас не выйдет. От Бога я не откажусь.
  
  Потом она рассказала свою историю. Родилась Рая в Сумской области в семье баптистов. Родители не разрешали ей вести обычный образ жизни, но она противостояла. Ходила в школу, в кино. Вступила в пионеры. Потом - комсомол.
  
  Когда достигла совершеннолетия, вообще ушла из дома, приехала на работу в Донбасс.
  
  "Однажды ехала с Красного Луча на попутной машине. Я оказалась перед большой опасностью. Обратилась к Богу: "Господи, спаси меня, и я всегда буду тебе молиться!" И Господь спас меня. Я сразу же пошла в молельный дом и буду ходить туда всегда".
  
  С Раей, ясно, говорить было бесполезно, и я к ней больше не подходил.
  
  Однако каждую субботу (уже третий год!) надо было докладывать в идеологический отдел райкома партии о проделанной работе с Золотарёвой и о результатах этой работы.
  
  О "проделанной работе" легко было бы доносить, но результатов не было.
  
  Заходит ко мне Воронов:
  
  - Завтра суббота. Надо доносить о Золотарёвой. Какие результаты?
  
  - Никаких.
  
  Воронов задумался, потом ожил:
  
  - Тебе задание. Найди парня, чтобы её изнасиловал. А таких, говорят, в секте не держат.
  
  Я промолчал, думая про себя: "Пусть насилуют её твои члены партбюро".
  
   ***
  
  Июнь 1962 года. Подняты цены на молоко и мясо. Начались волнения. Поезд "Ростов - Москва" почему-то по нашей ветке проходит. Говорят, в Ростове - восстание. Парень из нашего общежития поехал в Ростов из любопытства. Вернулся через две недели. Войска из города не выпускали никого.
  
  Однажды нашу дружину (я - заместитель командира ДНД) срочно вызывают к начальнику милиции. Он нам сообщает, что в Новочеркасске портреты Хрущёва лежат на улицах. У нас тоже всё может быть. Нужно создать оперативную группу по обезвреживанию очагов негативных действий несознательных трудящихся.
  
  В оперативную группу попадаю и я. Командир группы - председатель профсоюзного комитета шахтоуправления (?!)... Мы его просто называем - шахтком.
  
  Наша задача: пресекать всякия выступления, уничтожать очаги возбуждения, очищать здания от листовок.
  
  На листовке: рабочий у коровы молока просит, а из-под коровы Хрущёв ему член показывает.
  
  Действуем. Пример:
  
  Заходим в рабочую столовую. На прилавке "Чёрный список" лежит.
  
  "Шахтком":
  - Кто вам позволил в долг отпускать?
  
  Буфетчица зло:
  - Потому что людям жрать нечего!
  - Взять её!
  
  Буфетчицу поволокли.
  
  Так и трудимся. Вот-вот взорвутся наши шахтёры.
  
  Забастовала Дарьевская шахта. Нас ("четырёхугольник" шахтоуправления) "пригласили" присутствовать на разборе забастовки.
  
  В зале начальники шахт, парторги, "шахткомы" и комсорги.
  
  На сцене с правой стороны за столом сидят боком к залу руководители треста "Фрунзеуголь".
  
  На левой стороне подобным образом расположилось бюро райкома партии.
  
  В середине сцены стоит трибуна. На ней, как ощипанный петух, - начальник Дарьевской шахты.
  
  Выясняется следующее.
  
  На шахте безобразные условия труда. Сплошное нарушение правил безопасности. С рабочими никто не считается.
  
  Забастовку организовал сам начальник участка, имеющий высшее горное образование. Сгоряча начальник шахты произносит на трибуне:
  
  - Загоните его (начальника участка) туда, где Макар телят не пасёт!
  
  Я возмущён. На каждой улице - лозунги партии: "Всё для человека!", "Всё во имя человека!", "Человек человеку брат, товарищ и брат!"
  
  Здесь говорит начальник шахты совершенно противоположное. Сейчас ему покажут! Здесь присутствует партбюро! "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи".
  
  Сейчас прямо на трибуне оденут наручники этому подлецу!
  
  Первый секретарь райкома партии отвечает начальнику шахты:
  
  - А куда, дурак, ты его загонишь?! Пока ты ослиными ушами хлопал, он все факты зафиксировал!
  
  Эта фраза мгновенно выбила меня из седла того коня, на котором я хотел мчаться за Павлом Корчагиным.
  
  Вот оно, лицо партии! Вот, вскрыта ложь, которую всегда обязывали писать на лозунгах и плакатах. И я писал их с 14 лет!
  
  Я потрясён. Пытаюсь всё понять. Много бывал я среди коммунистов и на их собраниях. Коммунисты - это действительно лучшие люди нашего общества, но откуда всё это берётся?!
  
  Прекрасна и Программа КПСС, но почему её осуществляют топором?
  
  Почему коммунисты-рабочие и коммунисты-руководители находятся в противостоянии? Ведь партия едина!
  
  От вторичного предложения вступить в партию я отказался, ссылаясь на то, что ещё не готов.
  
  
  Меня вызвал парторг Воронов и говорит:
  
  - На 7 часов в четверг собирай общешахтное комсомольское собрание с повесткой дня: "Задачи нашей комсомольской организации по успешному выполнению исторических решений ХХII съезда КПСС". Доклад буду читать я. Соответственно докладу для одобрения подготовь несколько выступающих в прениях. Проект постановления мы уже подготовили в партбюро.
  
  Я уже выучил, что если партия сказала "надо!", комсомол ответит "есть!".
  
  Согласно с Уставом ВЛКСМ сроки проведения комсомольского собрания, его повестка определяются комитетом комсомольской организации.
  
  С этой целью я и собрал свой комитет. В нём одиннадцать членов. Все толковые, грамотные парни.
  
  Я доложил обстановку, из которой следовало, что за нас всё решило партбюро, а нам осталось только обеспечить явку комсомольцев на собрание.
  
  Мой заместитель Ильченко, горный инженер, начальник участка шахты Љ1, предложил:
  
  - Я проведу заседание комитета.
  
  Я не возражал, пересел на крайний стул у двери и не стал ни во что вмешиваться.
  
  Ильченко:
  - На повестке дня нашего заседания один вопрос: "Борьба нашей комсомольской организации с партийной организацией шахтоуправления"...
  
   ***
  
  В клубе шахты 1-2 Лобовская 200 мест, комсомольцев у нас свыше 360. Зал битком. Сидят на полу и на подоконниках.
  
  На сцене длинный стол, накрытый красной скатертью и три ряда стульев для президиума.
  
  На сцену стремительно входит партбюро в полном составе. Мне велели идти за ними. Уселись. Мне достался крайний стул на третьем ряду.
  
  Встаёт председатель профсоюзного комитета шахтоуправления и объявляет:
  
  - Комсомольское собрание ... считаем открытым. На повестке дня ... Слово для доклада представляется секретарю партийной организации шахтоуправления товарищу Воронову.
  
  Воронов выходит на трибуну и начинает читать:
  
  - Идя навстречу историческим решениям ХХII съезда Коммунистической партии Советского Союза, комсомольская организация нашего шахтоуправления с чувством высокого патриотизма...
  
  Вдруг гробовую тишину в зале нарушает громкий выкрик, непонятно откуда прозвучавший:
  - Слезь на х..й!
  
  Воронов поперхнулся. "Шахтком" хулигана пригрозил сдать в милицию.
  
  Воронов попытался читать дальше, но тот же голос повторил требование, добавив слова: "Кому сказано?!"
  
  "Шахтком" дал команду вызвать милицию.
  
  Зал взорвался:
  Кто вам дал слово?!
  Кто избрал президиум?
  Кто утвердил повестку?
  Где регламент?
  
  Любая попытка Воронова что-то сказать заглушалась общими криками и свистом.
  
  Воронов сошёл с трибуны. "Шахтком" закрыл собрание. Партбюро покинуло клуб.
  
   ***
  
  В Ростове погашены волнения. В Новочеркасске с крыльца райкома партии расстреляны десятки рабочих, пришедших с протестом. Шальная пуля поразила парикмахершу.
  
  Приказ о расстреле дан членом Политбюро ЦК КПСС. Я не называю его фамилию, так как не хочу бросать камней в человека, который вскоре спас мир от ядерной войны.
  
  Парткомы окрылились и перешли к деспотизму. Никто не пикнет.
  
  Члены нашего комитета комсомола вынуждены были покинуть эти места. В комитете остались я и девушка из бухгалтерии.
  
   ***
  
  Присутствую на активе района в Ровеньках.
  
  На трибуне второй секретарь ЦК КП Украины стальным голосом чеканит:
  
  - Запомните! Главным лицом на шахте является секретарь партийной организации, и что он ДИКТУЕТ, не может не выполнить даже начальник шахты! Повторяю!..
  
   ***
  
  Хотя диктатура пролетариата не отменена ещё, явно наступила диктатура партии.
  
  По подбору партбюро "избраны" новые члены комитета комсомола вместо бывших. Это неопытные, преданные идее ребята.
  
  Наша задача - активно участвовать в строительстве первой фазы коммунизма к 1970 году, мобилизовать на это молодёжь.
  
  Конечно, мы молоды и неопытны. Но партия нам поможет. Она нам будет указывать, что и когда делать. Нам не надо думать. Всё продумали старшие товарищи. Надо только беспрекословно и активно вести молодёжь в указанном направлении.
  
  Нам запрещено проводить заседания комитета комсомола без присутствия члена партбюро, ответственного за работу комсомола.
  
  План работы мы составляем только в соответствиии с планом парткома.
  
   ***
  
  Мы активно строим коммунизм. Это выглядит так:
  
  1.Создаем комсомольско-молодёжные бригады. Эти бригады должны стать маяками и примером для остальных рабочих шахт. Эти бригады должны показывать самые большие производственные показатели. Это достигается тем, что этим бригадам в первую очередь подаётся порожняк, крепёжный лес и всё остальное.
  
  В каждую такую бригаду включается погибший молодогвардеец ("тот парень"), например, Сергей Тюленин.
  
  Каждый член бригады, кроме своей нормы, должен дополнительно добыть уголь и на молодогвардейца. Требование: "выработка" и "зарплата" "того парня" должны быть выше, чем у любого члена бригады. Нам объяснили, что "зарплата" "тех ребят" идёт в фонд музея "Молодой Гвардии". Что этот маленький музей делал с такими деньгами? Этих бригад были сотни по Донбассу.
  
  2.Мобилизуем молодёжь на "повышенную добычу". Это значит, что рабочий должен добровольно спуститься на работу в шахту в единственный выходной и показать результат выше, чем обычно. Достигалось это повышенной оплатой труда и огромной агитационной помпой.
  
  3.Во все трубы славим передовиков производства и позорим отстающих.
  
  4.Ведём широкую агитационную и разъяснительную работу среди населения по плану парткома.
  
  5.Каждое воскресенье ведём комсомольцев на "малые комсомольские стройки" (строительство ферм в колхозах), подъём металлолома из шахт, строительство стадионов и другое. Всё это без оплаты труда.
  
  6.В школы направляются "производственные пионервожатые". Идём в свободное от смены время в школы и работаем с пионерами.
  
  7.Создаём три отряда по тридцать человек добровольной народной дружины. Нам выделяют помещение (целове здание!) под штаб и грузовик. Физически уничтожаем бандитизм, быстро ликвидируем хулиганство и многое другое. Наш девиз - слова Хрущёва: "Если хулигану отбил почку, извинись, что не отбил вторую". Нам дозволено то, что запрещено милиции.
  
  8.По указанию парткома преследуем местную религиозную секту. Ведём атеистическую пропаганду. Для этого нам выдана книга "Библия для неверующих" - как учебное пособие.
  
  9.По вечерам участвуем в художественной самодеятельности и дежурим в ДНД.
  
   ***
  
  Бурная деятельность комсомольской организации вызвала усталость членов её. Начался ропот:
  
  - "Почему мы должны пахать и ещё за это платить взносы?"
  
  Несоюзная молодёжь смеётся над комсомольцами и не желает вступать в комсомол. "Зачем мне всё это надо?! Я лучше спокойно поживу!"
  
  Снижается активность комсомола. Замедляется рост рядов ВЛКСМ. Комсомольцы начинают уклоняться от уплаты членских взносов и от явки на комсомольские собрания.
  
  Единственным поощрением для членов ВЛКСМ является вера в скорый коммунизм и красивые "почётные грамоты".
  
  Это явление происходит во всём районе. Райком встревожен и давит на парторгов.
  
  Воронов начинает мне "помогать" и в этих вопросах. Ежедневно вызывает и требует доклада о проделанной работе и обстановке в организации. Подобные следующим вопросы задаёт:
  
  - Сколько должников по взносам?
  - Девяносто.
  - Кто самый злостный неплательщик?
  - Машинистка подъёма.
  - Перевести на откатку. Вчера беседу провели?
  - Нет. Агитатор Ильин не пришёл.
  - Где работает?
  - На первом участке (участок передовой).
  - Перевести на отстающий.
  И т.д.
  
  Партком со взносами мне помог. Приказал бухгалтерше высчитывать взносы из зарплаты комсомольцев. Но в остальном обстановка ухудшилась.
  
  А тут ещё и дружина, как организационная единица, становилась опасной. В Ровеньках дружинники применили силу к первому секретарю райкома партии. Не знали в лицо.
  
   ***
  
  В ответ на решения Мартовского Пленума (1961 года) ЦК КПСС мне велено отобрать двадцать комсомольцев для отправки по комсомольским путёвкам на работу в село.
  
  Я смог отобрать только семь ребят. Это были те ребята, которым опасный и тяжёлый труд шахтёрский оказался не по плечу. Больше убедить никого не удалось.
  
  А не вернуться ли и мне в родной колхоз? Занимаюсь здесь ерундой, а коммунизм строить в поле эффективней, чем на поводке у Воронова. В шахту они мне вернуться не дадут, съедят.
  
  И я подал в райком комсомола заявление с просьбой о направлении меня по комсомольской путёвке на работу в село.
  
  Мне отказали: "Здесь тоже передовой фронт".
  
  Я продолжал работать.
  
   ***
  
  Проходит в Ровеньках комсомольский актив по случаю приезда секретаря ЦК комсомола Украины. Он ставит перед нами задачи.
  
  С заключитеельным словом выступил секретарь райкома партии. С первых слов он "пошёл в разнос", обрушив на нас град, мягко говоря, гневных упрёков.
  
  Мы и бездельники! Мы и разгильдяи! Партия зовёт, а комсомольские работники и ухом не ведут! На весь район отобрали только семь человек для работы на селе! ...! ...! ...! ...
  
  Я в ярости отрываю лист от блокнота, повторно пишу заявление и передаю в президиум.
  
  Первый секретарь райкома комсомола Локтионова хотела взять эту бумагу, но опытный секретарь ЦК перехватил. Он прочитал моё заявление вслух. В зале шквал аплодисментов.
  
  Секретарь ЦК: "Вот, есть желающие. Просто работаете не в полную силу".
  
  Локтионова мне в зал:
  - Зайдёшь в райком и получишь путёвку.
  
  Я на седьмом небе от радости!
  
  Пришёл в райком. Путёвку выдавая, Локтионова зло прошипела:
  - Всё-таки обошёл!..
  
  На крыльях лечу на шахту. В голове масса планов на будущее. Меня ждут родные сёла Белоруссии!
  
  Прибыв на шахту, не успел открыть дверь комитета комсомола, как меня "поволокли" в партком. Там партбюро в полном составе.
  
  Разъярённый Воронов набросился на меня с порога. Очевидно, секретарь райкома партии уже "спустил" на меня "телегу".
  
  Воронов тычет мне в нос бумагу и ревёт:
  
  - В этом списке тридцать трактористов, которые работают в нашем шахтоуправлении! Если партия потребует, мы всех их отправим работать на село, а тебя посадим!
  
  Я был настолько растерян, что не слышал слов, а только ощущал некий поток грязной и вонючей жидкости, который лился на меня сверху.
  
  Наконец Воронов успокоился:
  - Выбрось дурь из головы. Забудь о путёвке. Никуда не поедешь. Иди и работай.
  
   ***
  
  Как обычно, в очередное воскресенье мы прибыли в какой-то колхоз на "малую комсомольскую стройку". Строим коровник.
  
  Со всех шахт района съехались комсомольцы. Народу тьма, а материалы не приготовлены. Нет кирпича, цемента и песка. Ждём, когда подвезут.
  Мы, комсорги шахтоуправлений, собрались в сторонке и делимся опытом. Комсорги на меня "зуб имеют" за эти семь парней, что я отправил на село. У них в этом деле ноль.
  
  Один из них мне:
  
  - А почему ты здесь? Почему не на селе? Ему аплодисменты, фотография в газете. Покрасовался, а сам - в кусты?!
  
  Я всё рассказал товарищам. Они возмутились. А тут Локтионова подъезжает. Они набросились на неё.
  
  - Почему у вас слова расходятся с делом?
  
  То ли в силу своей женской слабости, то ли из-за "политической незрелости", которая рождает "беззубость", Локтионова быстро сдалась и дала гарантию, что доведёт дело до конца.
  
  Я воспрянул духом.
  
   ***
  
  Проходят дни. Тишина. Навожу справки в райкоме комсомола. Отвечают, что подбирают мне место. Якобы в какой-то колхоз завклубом меня отправить хотят.
  
  Зачем мне подыскивать колхоз? У меня на родине свой колхоз, который задыхается без рабочих рук. Где смысл? Какая разница партии, в каком селе я буду работать?
  
  Зачем мне клуб? В колхозе своих чудаков хватит старух развлекать.
  
  Пусть отдаст райком трудовую книжку - и делов-то всего! А если не доверяют, что я в колхоз уеду, тогда зачем меня комсоргом держать, коль мне доверять нельзя?!
  
  Наивный я был...
  
   ***
  
  Солнечное утро. Светлой радостью облиты ветви дубов в балке Шихан. Иду на работу, и петь хочется. Но странная песня назойливо напрашивается. "Ой, вы, кони, стальные трактора..."
  
  Отмахнусь от неё, а она опять мне в голову. Что за чушь? Наваждение какое-то! Так до самого комбината она на мне и доехала.
  
  Только вошёл в кабинет, в лоб мне:
  
  - Тебя секретарь райкома вызывает!
  
  Поехал. Стою у порога большого кабинета. Дальше не пригласили. За столом секретарь райкома партии и начальник райотдела милиции.
  
  Секретарь мне:
  
  - Назвался груздем, полезай в кузов! Сейчас поедешь в колхоз имени Кирова, в правление напишешь заявление, чтобы тебя приняли в коллектив. Там тебя уже ждут. Получишь направление и поедешь в Краснодонское училище трактористов. Нам разнарядка туда пришла.
  
  Затем секретарь повернулся к начальнику милиции и сказал:
  
  - Чтобы он не сбежал, сделайте так, чтобы его сначала прописали в Краснодоне, и только потом выписали из Ровенек.
  
  Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
  
   ***
  
  Бреду, как дурак, по пахнущей полынью Донецкой степи. Вот и село. У правления остановился. В селе тишина. Улицы пусты. Даже курицы попрятались от жары.
  
  У конторы - щит: "Показатели социалистического соревнования доярок". На нём:
  
  1.Доярка Галушка надоила "___" литров.
  2.Доярка Сметана надоила "___" литров.
  И так далее.
  
  В конторе пусто. Идёт уборка урожая. Все в поле. На месте лишь один человек. Старичок-бухгалтер любезно меня встретил. Быстро и единогласно, за всех членов правления, принял меня в колхоз и выдал направление в Краснодон.
  
  Вышел из села. Иду по степи. В голове копошатся глупые мысли. Какое дурацкое положение. Хотел, как лучше, для себя и Родины, а получилось...
  Какой-то сумасшедший дом, где люди не слышат и не понимают друг друга.
  
  Вдруг на меня нападает истерический смех. Я стою посреди донецкой степи и, раскачиваясь, хохочу во всё горло, рву направление и клочья пускаю по ветру.
  
  Суслики решили, что я сошёл с ума, и, на всякий случай, спрятались в норки.
  
  Успокоился. Судьба не .... В руки не возьмёшь. Надо ей покориться. Вперёд! А там - будь, что будет! И лишняя профессия не помешает.
  
   ***
  
  Директор училища задал мне только два вопроса: "Кем работал?", "Чем увлекаешься?"
  
  Направление его явно не волновало. Узнав, что я увлекаюсь рисунком и живописью, тут же предложил за деньги до начала занятий оформить помещения.
  
  Деньги мне были нужны. На папиросы. Директор выделил мне двухкомнатную квартиру, где я жил и работал над оформлением.
  
  Чтобы мне не было "скучно", подселил мне (для изоляции?) будущего учащегося, мужика лет тридцати, бывшего узника концлагеря в детском возрасте.
  
  "Учащийся" страдал алкоголизмом. Он, не имея "ни кола, ни двора", хорошо приживался в училищах "трудовых резервов", где бесплатно кормили и одевали. А отказать в его "праве учиться", никто не имел права.
  
  По-моему, это правильно. Что ещё может сделать полезное государство для детей войны? Они не виноваты в том, что сотворили с ними мировые политики.
  
  Время пролетело незаметно. Уже выпуск. Куда податься мне?
  
  При училище готовили группу трактористов для целины. По Госплану, им выплачивали повышенную стипендию, которую все тридцать человек с удовольствием получали. Но, как только пришло время ехать на целину, все начали предъявлять документы, которые официально подтверждали, что по семейным обстоятельствам или по состоянию здоровья "Оцей грамадзянiн нэ можа покiнуты рiдно мисце".
  Из тридцати осталось только шесть человек. Хорошо, что директор лысый был. Иначе он волосы бы на голове рвал.
  
  Смотрю на всё и думаю: "Если воровать, то миллион. Если любить, то королеву. Если идти в сельское хозяйство, то на целину".
  
  Пришёл к директору училища и предложил заменить собой кого-либо из не желающих ехать в Казахстан. Директор выразил мне благодарность.
  
  Вечером я был включён в списки целинников, а на рассвете я уже наслаждался стуком колёс под моим вагоном.
  
  Для друзей и товарищей я внезапно куда-то исчез, как сквозь землю провалился. Да и кому я нужен?
  
   ***
  
  Моё прибытие на целину я подробно описал в рассказе "Шпонька на целине" и повторяться нет надобности.
  
  Прибыли в конце декабря. Зима. Лютый мороз. Мы одеты легко. Обещания, что нам дадут здесь тулупы, валенки, ушанки, оказались ложью. Но мне всё-таки нашли на складе единственную шапку-ушанку на два размера меньше, которая заменила мне кепку.
  
  Директор совхоза Евгений Кузьмич Гардузов отнёсся к нам по-отцовски Это был великий человек. Это был четвёртый человек в моей жизни (точнее, первый), которых я считал настоящим людьми и коммунистами, и на которых я равнялся в жизни.
  
  Пусть я повторюсь, но я ещё раз хочу назвать этих людей:
  
  1. Евгений Кузьмич Гардузов - директор зерносовхоза "Октябрьский", потом - совхоза "Железнодорожный" Кустанайской (Тургайской) области.
  
  2.Капитан Дмитриев - командир первой учебной роты учебного батальона связи Самаркандской учебной дивизии.
  
  3.Майор Григорьев - начальник штаба ракетного дивизиона Туркестанского военного округа.
  
  4.Подполковник Ситников - инструктор политотдела Тургайского облвоенкомата.
  
  И это всё?! За всю жизнь, за 50 лет, я увидел только четыре настоящих человека?!
  
  Конечно же, их было много. Просто наши дороги не перекрещивались. Люди ходят по дороге, а я - по обочине.
  
  Мне дали хороший трактор ДТ-54. Почти новый. По совету целинников, в пять часов утра поставил ведро солярки под картер и поджёг (о паяльных лампах мы ещё понятия не имели) для согрева двигателя. Иначе трактор при таком морозе не заведётся.
  
  По совету опытных целинников, залил в радиатор солярку. Иначе, вода в радиаторе замёрзнет, и трактор выйдет из строя. Виновным будешь ты. Я знаю, что по правилам техобслуживания, нельзя лить в радиатор ничего, кроме воды. Но не хочу быть виноватым.
  
  В девять часов утра я, как приказано, - у конторы с заведённым двигателем. Бригадир мне:
  
  - Поедешь за соломой. Коров кормить нечем. Езжай прямо на солнце. Проедешь шесть часов, увидишь копны на горизонте. Загружайся соломой. В тракторе фары в норме, назад дорогу по своим следам найдёшь.
  
  Я спешил. Мороз 40 градусов. Я один в первый раз отправляюсь в степь, шесть часов "на солнце" и столько же обратно, но уже с грузом. Я одет: кирзовые сапоги, фуфайка, шапка на два размера меньше.
  
  Почему не дали грузчика? А если потухнут фары? В тракторе кабина без обогрева (тогда об этом и не мечтали), дверка кабины не фиксируется и от вибрации постоянно "уползает".
  
  Я испугался, но вида не подал. Задание выполнил, как положено комсомольцу. Только спустя свыше сорока лет Сейлхан Казыбаев отмерил мой курс на карте. Оказалось, меня отправили воровать солому. И не только в другой совхоз, но в другой район и даже область.
  
  Воспользовались тем, что не знал я "профиль" степи. По этой причине не дали мне напарника, чтобы он не дал мне "полезный" совет. Всё стало на свои места.
  
  Работаю в транспортной бригаде. Заработок ничтожный. Но помогла выжить низкая стоимость пищи в столовой.
  
  Чтобы было понятней потомкам, стоимость блюд выражу не в деньгах, а в их стоимости относительно стоимости коробок спичек:
  
  
   Название блюда
  
  
  Стоимость блюд равна
   стоимости:
  Борщ без мяса
  (алюминиевая
   миска)
  3 коробки спичек
  Борщ с мясом - // - // - // -
  7 коробок спичек
  Котлета с гарниром
  (две больших котлеты и миска
   гарнира)
  8 коробок спичек
  Чай (солдатская кружка)
  1 коробка спичек
  
  Я же, если повезёт, зарабатываю в день "сто коробок спичек", то есть один рубль.
  
  Весной райвоенкомат направляет меня на курсы радиотелеграфистов в радиоклуб ДОСААФ. Готовят специалистов для ВС СССР.
  
  По окончании курса Кустанайский обком комсомола направляет меня на работу инструктором Октябрьского райкома комсомола. Введена впервые такая должность в штат райкома комсомола.
  
   ***
  
  Работать легко. В районной комсомольской организации человек на сто меньше, чем у нашей в шахтоуправлении.
  
  Трудность одна - отсутствие связи с населёнными пунктами. В совхозах только по одному телефонному аппарату, который всегда занят. Комсорги все на общественных началах, у телефонов не сидят, все в поле.
  
  А сведения с обкома запрашивают бесконечно. Через каждые два часа. Собрать эти сведения по телефону невозможно. Даём "липу". И уже к этому привыкли.
  
  Телефонограмма: "Для представления к правительственной награде представить от районной организации одну кандидатуру. К ней требования: девушка-доярка, активная комсомолка, передовик соцсоревнования, среднее образование, казашка.
  
  Где они видели доярку со средним образованием?! У нас учителя в школах после семилетки (дальше учатся заочно).
  
  Как может быть передовая доярка активной комсомолкой? Они поспать с трудом выкраивают себе время. На фермах всё вручную: подоить, затащить на всю ферму вилами корм со скирды, этими же вилами вытащить со всей фермы навоз, напоить вёдрами каждую корову, сдать молоко. Тут забудешь, где твой комсомольский билет лежит.
  
  Казахи составляют малый процент населения района. Они по численности в районе занимают четвёртое место после белорусов.
  
  Как говорят евреи, "русские заняли все тёплые места".
  
  Всё же находим добросовестную девушку - доярку, казашку. Убеждаем её, что она пойдёт в вечернюю школу и получит среднее образование. Представляем к правительственной награде.
  
  Так и работаем.
  
   ***
  
  Лето 1963 года. Домны Магнитогорска под угрозой остановки. Нет сырья.
  
  Целиноградский крайком комсомола объявляет месячник по сбору металлолома и отправке его в Магнитогорск.
  
  Мы включаемся в месячник. Создан штаб месячника. Начальником районного штаба бюро комсомола назначило меня.
  
  В течение месяца ежедневно после рабочего дня и в выходные комсомольцы усердно участвуют в мероприятии.
  
  Молодёжь совхозов собирает по полям металлолом, привозит его на железнодорожную станцию и сваливает его на территории погрузбазы.
  Комсомольцы станции и райцентра, вручную, без какой-либо погрузочной техники, загружают вагоны.
  
  В госбанке открыт специальный счёт. На него поступают огромные суммы денег за сданный металлолом. Хозяин счёта - райком комсомола.
  
  Я сдаю дежурному по станции загруженные металлом вагоны. Он тщательно проверяет габариты и выдаёт мне справку о принятии груза.
  
  Эту справку я сдаю в госбанк. В банке растёт быстро баснословная сумма денег на счету комсомола. Она уже достигла полумиллиона рублей. Отправлено около 260 вагонов металлолома.
  Комсомольцы же не получают ничего. Даже "грамоты" выдавать нет времени.
  
  Повторяется Донецкий синдром.
  
  Молодёжь устаёт. С них смеётся несоюзная молодёжь: "А на кой хрен вам это надо?"
  
  С каждым днём на месячник приходит всё меньше молодёжи.
  
  На последний воскресник месячника вышли только я и девушка. Вот её портрет:
  
  Она и стала матерью моих детей впоследствии.
  
  
  
  На счету райкома - полмиллиона. А деньги всё поступают. Что с ними делать?
  
  Есть два предложения: посадить парк, поставить памятник В.И.Ленину.
  
  Я не член бюро, но меня пригласили на бюро как "виновника". Готовы считаться с моим мнением.
  
  Я предварительно посоветовался с одной учительницей. Она сказала:
  
  - Парк посадят и без вас. Памятник поставят и без вас. А вы постройте Дом Пионеров!
  
  На бюро я внёс это предложение. Оно было принято.
  
  Призван я в Армию. Возвратился через три года. Попал к открытию Дома Пионеров. Я и Самойленко сидели на 13-м ряду. Самойленко мне: "Хоть бы вспомнили, что деньги на этот Дом мы заработали..." Но никто не вспомнил. Партия дарила детям всё.
  
  Вот и всё.
  
   ***
  
  С 1955 по 1973 годы я посвятил своё личное время комсомолу. Сотни километров написанных лозунгов, гектары оформленных стендов, плакатов, сотни концертов и многое- многое другое.
  
  За это я не получил ни капли материальной платы. Но "награда нашла героя". В 1988 году меня впервые комсомол поощрил. Я получил вот это:
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  А не дурак ли я был?
  
   ***
  
  
  
  
  
   ***
  
  Я призван на действительную военную срочную службу на три года.
  
  Учебный батальон связи. Каждый из нас прибыл с "индивидуальным г...м". Каждую личность ломают, растирают в порошок, "добавляют жидкость" и лепят то, что нужно Родине.
  
  Мы не сопротивляемся. Мы все - "дети войны". Мы все знаем великую цену званию "советский солдат". И это звание мы стремимся гордо получить.
  
  В войсках Туркестанского военного округа ходят "ужастики" о строгости в "Самаркандской учебке". Но мы не видим этих трудностей. Наоборот, нам кажется, что нас нагружают не в полную силу. Армейские трудности нам кажутся ерундой по сравнению с "гражданскими трудностями".
  
  Нас "разбудят, накормят, оденут и спать положат". Что ещё надо? А энергии лишней пусть берут сколько надо!
  
  Один из офицеров сказал: "Солдат от ребёнка в детсадике отличается только тем, что у него одно место всегда торчит". И он был прав.
  
   ***
  
  Выпуск. Завтра государственные экзамены. Замполит батальона майор Голубенко по этому случаю проводит в нашей роте комсомольское собрание.
  
  Комсомольское собрание он проводит точно так же, как я описал в шахтоуправлении 3-80.
  
  Сам "открыл" собрание. Не избрал президиум. Сам себе "предоставил" слово для доклада.
  
  Прочитал доклад и закончил словами:
  
  - Товарищи курсанты! Так сдадим же государственные экзамены на "хорошо" и "отлично", чтобы встретившись на поле брани с воинами империалистического лагеря, мы оказались победителями! Вопросы есть?
  
  И чёрт меня дёрнул. Я задал вопрос:
  - Встретившись на поле брани с воинами империалистического лагеря, можем ли мы надеяться, что и у них учебная программа срывалась на тридцать процентов из-за хозяйственных работ?
  
  Замполит:
  
  - Вопрос понятен. Отвечаю. Вы острите. Так вот, я вас отправлю туда, где воду в мешках с самолётов сбрасывают. Ещё вопросы у кого есть?
  
  Вопросов больше не было.
  
  Своё слово майор Голубенко сдержал.
  
   ***
  
  После госэкзаменов вместо того, чтобы выпускников направить в войска по округу, вся дивизия курсантов брошена под Бухару на съёмки польского фильма "Фараон".
  
  Я оставлен при части для художественного оформления территории части. Для выполнения столярных работ для стендов и плакатов мне также оставлен от съёмок Ахметов.
  
  Работаем, ждём, когда вернутся товарищи. Все сроки вышли, а их нет. У них "ЧП".
  
  "Египетские" и "сирийские" войска располагались в пятидесяти километрах от Бухары. Съёмки шли в знойной пустыне.
  
  Питьевую воду из Бухары на автоцистернах возили и сливали в баки. Спасаясь от жары, польские киноартисты в этих баках купались.
  
  Началась эпидемия дизентерии. Дивизию не пустили в город и целый месяц держали на полигоне в карантине.
  
  За это время прибыла нам смена, новый поток курсантов. Нас с Ахметовым никто и не подумал перевести в комендантскую роту. Автоматически мы оказались в новой учебной роте. Всё для нас началось сначала, как в первые дни службы. Десятки раз "Подъём!", "Отбой!"
  
  До столовой недалеко, но на обед рота от казармы следует полчаса. Через каждые десять метров - "Стой! На месте шагом марш!"... "Прямо"...
  
  Зачем нам всё это надо?! И улизнули мы с Ахметовым со столовой без строя.
  Сидим в курилке. Курим. Через полчаса рота "подъезжает". Ею командует старшина сверхсрочной службы Круглов, фронтовик.
  
  Круглов роту остановил. Повернул к казарме и вызвал меня к строю.
  
  Я подошёл и доложил:
  - Товарищ старшина! Курсант Петух по вашему приказанию прибыл!
  
  Старшина:
  - Почему из столовой убыли вне строя?
  - Виноват, товарищ старшина. (Все другие слова считались пререканием).
  
  Старшина:
  - Ахметов! Принести машинку! (Ахметов был у нас нештатным парикмахером).
  
  Ахметов приносит машинку для стрижки волос.
  
  Старшина Ахметову:
  - Остричь его наголо!
  
  Ни фига себе! В школе нас заставляли стричься наголо до седьмого класса. В седьмом классе разрешали носить маленький чубчик, а в восьмом классе его уже срезал военкомат (диспансеризация юношей). Военкомат стриг нас ежегодно (за наш счёт). Мне двадцать четвёртый год уже, а эта короткая армейская причёска - только первая в моей жизни. Да что же за напасть такая?! И в каком уставе взыскание такое?
  
  Ахметов подходит ко мне, чтобы остричь.
  
  Я Ахметову:
  - Отойди!
  
  Ахметов отошёл.
  
  Старшина Ахметову:
  - Я кому сказал?! Стриги!
  
  Ахметов подходит ко мне. Я:
  - Ахметов! Не подходи!
  
  Старшина:
  - Ахметов, стриги! Я приказываю!
  
  Ахметов решительно движется ко мне. Рота молодых курсантов молча наблюдает. Я зверею:
  - Ахметов! Кому сказал?! Отойди!
  
  Ахметов отходит. Старшина:
  - Дай машинку! Я сам его остригу!
  
  Круглов берёт машинку. Подходит ко мне и пытается наложить свою левую руку на голову мне.
  
  Я взрываюсь яростным шахтёрским матом, отрываю от подоконника казармы какую-то железяку и бросаюсь с ней на старшину.
  
  Старшина убегает. Я гонюсь за ним. Оба скрываемся за углом казармы. Там я остываю. А старшина куда-то исчезает.
  
  Успокаиваюсь. Оцениваю обстановку. Мне не избежать дисциплинарного батальона. Нападение на командира при исполнении служебных обязанностей. И целая рота молодых курсантов свидетелей.
  
  Ну и пусть, думаю. Готов встать перед военным трибуналом. Мою честь никто, кроме меня, не защитит. Будь, что будет.
  
  Через полчаса дневальный вызывает меня в канцелярию роты. Там старшина Круглов:
  - Ты чего распетушился?
  - А Вы? За то, что я пришёл со столовой вне строя, самое большое взысканием может быть арест с содержанием на гауптвахте. А вы что творите? Кто вам дал право насилия?
  - Ну ты успокойся. Иди. Занимайся, чем положено.
  
   ***
  
  Наши товарищи вернулись после несчастных съёмок фильма "Фараон". Впечатление их от этих съёмок, мягко говоря, отрицательное.
  
  Места в казармах все заняты новым потоком курсантов. Идёт уже новый учебный год. Нас срочно отправляют в линейные части.
  
  Я и со мной ещё четыре человека получаем задачу: убыть в Туркмению в штаб Љ ... дивизии. Получаем пакет с нашими документами. Пакет опечатан, и вскрытие его запрещено.
  
  Прибыли на вокзал. Один из нас:
  - Смотри! Вон стоит Ежи Ковальский!
  Как придурок, бросается к артисту. Мы тоже подходим. Придурок:
  - Что вы делаете в Самарканде?
  
  Ежи:
  - Приехал посмотреть исторические памятники Самарканда. А вы скона?
  
  Не успел придурок ответить, как я почувствовал железную лапу на своём воротнике. Повернулся. За нами стояли два полковника.
  
  Дали команду:
  - Следуйте за нами!
  
  Полковники вывели нас на пустующий перрон. Один из них:
  - Разве вам не известно, что военнослужащим запрещено вступать в разговор с лицами иностранных государств?
  
  Меня занесло:
  - Товарищ полковник! Он же из социалистической Польши!
  
  Полковник:
  - Сейчас я тебе как вье...у социалистическую Польшу!
  
  Я сразу понял, что соцстранам доверять нельзя.
  
  Тут прибывает на посадку танковый полк. Полковники строят его подальше от вокзала, а на левый фланг ставят нас.
  
  Идёт проливной дождь. Мокнем. Но зайти на вокзал нельзя. Там Ежи Ковальский.
  
   ***
  
  Прибыли по назначению. Представились оперативному дежурному. Он:
  Ждите, вызову.
  
  Ждём. Расспрашиваем солдат. Отвечают, что если не попадёте в ракетный дивизион, то терпеть службу можно. Климат, конечно, жестокий, но на то она и "дыра" в Туркестанском военном округе. Главное, к ракетчикам не попадать, там все чокнутые.
  
  Ждём. Хоть не загнали бы к ракетчикам!
  
  Наконец, вызывают нас по очереди. Возвращаются радостные.
  Первый:
  - Ура! Мотострелковый полк!
  
  Второй:
  - Артиллерийский полк!
  
  Третий:
  - Танковый полк!
  
  Четвёртый задумчиво:
  - Окружной полк связи.
  
  Последним вызывают меня. Захожу. Кабинет огромный. Я останавливаюсь у порога (дальше не приглашают снова). Докладываю. За столом - майор. Он, не глядя на меня, чеканит:
  
  - А ты пойдёшь в ракетный дивизион. Там тебя вые...ут, вывернут и высушат. Иди. В приёмной тебя уже ждут.
  
  Попал "с огня в полымя". Да, ладно, хуже, чем было, не будет. Видно, замполит в запечатанном пакете "привет" прислал.
  
  В приёмной меня встретил старший сержант Балашов. Мои документы были у него.
  
  В части удивительное затишье. Тихо, как перед грозой. От такой тишины две недели ждал беды, но потом привык.
  
  В части просто-напросто соблюдали все воинские уставы. Всего-то! Но это и наводило ужас в гарнизоне.
  
   ***
  
  Телефонист рядовой Борисов из моего взвода командирован на учения в другую часть для обеспечения её телефонной связью. С задачей не справился.
  
  Я его отчитываю:
  - Почему наше подраздеение позоришь? С двумя проводами справиться не смог?
  
  Борисов:
  - Товарищ сержант! Верблюды проволоку рвут. А где я успею на два километра их отгонять, когда мне у аппарата надо находиться?
  
  Я Борисову не поверил. Спал, небось! Однако, насчёт верблюдов задумался. Один провод в наших катушках зелёный. Значит, верблюды принимают его за траву.
  
  Вызывает меня начальник штаба:
  - В дивизии большие учения. Поступай в распоряжение такого-то полка и обеспечь им телефонную связь с городом.
  - Сколько солдат мне позволите для этой цели взять с собой?
  
  Начальник штаба:
  - Бери столько, сколько считаешь нужным для успешного выполнения задачи.
  
  (Фактически частью командовал не её командир, а начальник штаба. Командир части работал "по-своему" плану. То же было и в моём взводе. Видно, это нас и объединяло).
  
  Я принял решение взять с собой весь взвод. Что будут делать солдаты, если не останется с ними ни один сержант? Ясно - что. Лучшая же учёба - это полевые условия, а не классные.
  
  В грузовик берём дюжину катушек телефонного провода столько же телефонных полевых аппаратов.
  
  Прибываем к месту назначения. От места расположения полка прокладываем несколько километров линии до ближайшего кишлака, где имеется единственная пара телефонных проводов. Скорее всего, это квартира председателя колхоза.
  
  Проверяю связь. Вклинивается абонент на противоположной от города стороне. Наверное, "начальник кишлака".
  
  Я ему:
  - На проводе - армия. Если будете мешать, отрежем ваш провод. Идут учения.
  
  Абонент нас правильно понял. Нам совершенно не мешал. Подслушивания мы не боялись. Всё у нас настолько было закодировано, что сами не могли разобраться. Например, что можно понять из подслушанной фразы:
  
  Морда! Морда! Я Кирпич. Иду на сближение!
  (На обычном языке означает: "Командир части выезжает для контроля спуска ракеты с вертолёта на установку).
  
  Для охраны соединения линий оставил автоматчика. Фляга у него с водой, плащ-накидка есть, чтобы защититься от палящего солнца. Обед ему привезу. Служи, солдат, Родине!
  
  На каждом стыке (через 600 метров) линии оставил по солдату с автоматом и полевым телефоном. Задача: охранять "участок линии от любых "вербл...й" и постоянно контролировать наличие связи с товарищами слева и справа. При её отсутствии - проверять линию и соединять обрывы.
  
  Что касается верблюдов, то Борисов оказался прав. Но самый большой вред полевым телефонным линиям нанесли не верблюды, а танки и бронетранспортёры.
  
  В полку же любом, не взвод связи, как у нас, а отделение связи. Как могут два связиста удержать несколько километров линии под контролем, если её постоянно "утюжат" танки?
  
  Справедливо замечание, что связь вспоминают только тогда, когда её нет.
  
  Результат сказался очень быстро. Слышу по рации, что в полках исчезает то тут, то там телефонная связь. Наша же линия работает чётко.
  
  Иду по линии для проверки, чем занимается охрана. Не отвлекаются ли? Всё нормально.
  
  Подхожу к месту соединения нашей полевой линии с городской. Мой автоматчик, как султан, восседает на плащ-накидке. Перед ним - строгая очередь туркменских мальчишек. Каждый в руках держит овощи и фрукты.
  
  Перед солдатом уже лежит горка из кистей винограда, арбузов и дынь. На нём уже нет звёздочки на панаме и эмблем на погонах. Променял. Теперь "за мзду" даёт подержать в руках автомат.
  
  Солдату сделал выговор. Предупредил, что если к моему следующему приходу не будет на месте эмблем и звёздочки, получит взыскание за нарушение формы одежды.
  
  К вечеру нет связи во всех полках. Мне звонит начальник связи дивизии. Спрашивает, могу ли я соединить с Ашхабадом и Ташкентом. Пожалуйста!
  
  Эти учения вознесли наш взвод на пьедестал славы. Сам командир дивизии, генерал-маёор приходил на комсомольское собрание взвода. Помогает нам аппаратурой.
  
  А ко Дню Ракетчика он наградил меня ценным подарком. Вручает мне генерал на торжественном собрании в Доме Офицеров бритвенный набор. Он завёрнут в цветную бумагу и перевязан алой лентой. Пакет очень большой. Что же там может быть?
  
  В казарме вскрываю пакет. Там только поднос и чаша для воды. Бритвы же и остального нет. Ясно, писаря в штабе дивизии спёрли. Да, ладно, дорога не вещь, а внимание. Бритва же своя есть.
  
   ***
  
  С пяти союзных республик сведены войска под Тагтабазаром у афганской границы.
  
  Идут окружные учения. Учениями руководит сам Федюнинский.
  
  К концу второй недели наступил финал. Войска скрестили оружие. Я в экипаже боевой машины командира части. Нас трое: я, радиотелефонист и водитель машины Сергей Тулегенов. Сергей - казах из Актюбинской области. Он всегда спокоен и уравновешен.
  
  Идёт ночной бой. Тёмная южная ночь в клочья порвана вспышками залпов и ракетами. Сплошной грохот всех видов оружия. В эфире - сплошное месиво звуков. На их фоне только по тону "морзянки" различаю своего корреспондента.
  
  Дивизион на марше. Получаем приказ нанести "ядерный" удар по "противнику" с ходу.
  
  Наши батареи спешно разворачиваются. Командир части предельно возбуждён. Эти минуты для него судьбоносные. Или слетит звезда с погона, или прибавится новая. Третьего не дано.
  
  Кажется, что он не на машине, а на белом коне с шашкой в руке, охваченный азартом боя, мчится от одного подразделения к другому, отдавая всем по пути ненужные команды.
  
  Градом на Тулегенова сыпятся команды:
  - Круто, круто вправо!
  - На бархан!
  - В первую батарею!
  - На бархан!
  
  Думаю: "Зачем тебе мотаться по ночной пустыне? У меня устойчивая связь со штабом учений. У радиста надёжная связь с подразделениями и нашим штабом. Сиди спокойно за пультом и командуй. Все солдаты очень хорошо подготовлены, и не надо им мешать".
  
  Взлетаем, как очумелые, на очередной бархан. Вдруг - под машиной скрежет. Останавливаемся, как вкопанные.
  
  Командир Тулегенову:
  Даю пять минут на исправление неисправности! Не успеешь, пойдёшь под арест!
  
  Сергей "нырнул" под машину. Оттуда выскочил, как ошпаренный. Схватил зубило и молоток, и - под машину. Что-то клепает.
  
  Командир нервно бегает по бархану. Пытается что-либо в ночи разглядеть в бинокль.. Но там - только вспышки.
  
  Командир Тулегенову:
  - Минута прошла!
  - Вторая минута прошла!
  
  Сергей молча стучит. Я беспокоюсь за него. Много дорог по пескам и горам с ним изъездили. Много учений на нашем счету. Не было случая, чтобы Телегенов допустил "прокол" или ошибку. А тут...
  
  -Четвёртая минута прошла!
  - Четыре с половиной!
  
  Сергей выскакивает и докладывает:
  - Товарищ полковник! Машина исправна!
  
  Тут же всё забыто. Идёт бой.
  
  "Ядерным" ударом "противник" уничтожен. Бой закончился.
  
  Утром приказано привести себя в порядок и приготовиться к торжественному маршу и смотру войск.
  
  На бархане установлена огромная трибуна. На ней - Федюнинский и много генералов.
  
  Перед трибуной построены войска. Мы с Тулегеновым рядом.
  Федюнинский благодарит солдат за умелые действия и высокие боевые качества. Идёт обзор учений.
  
  Вдруг слышу:
  
  - Водитель рядовой Тулегенов! Чётко выполнил приказ своего командира. За короткое время устранил сложную поломку машины.
  
   - Что было с машиной? - спрашиваю у Тулегенова.
  
  Сергей:
  - Да, блин, на моток проволоки налетел, она и намоталась...
  
  За эти учения мы с Тулегеновым поощрены отпуском на родину.
  
   ***
  
  Каждую пятницу уезжаем в пустыню и отрабатываем нормативы по пуску ракет. Вместо ракет запускаем снаряды БМ-13.
  
  Однажды мне командир:
  - Совершаем марш глубоко в пустыню. Сколько заготовил питьевой воды?
  - Двадцать три литра.
   - Хорошо. Туда хватит. На обратный путь там заправимся. В таком-то квадрате на топокарте колодец обозначен.
  
  
  
  
  Я думаю: "Каракумы - не твой Киевский военный округ. Но возражать начальству нельзя. Это самый главный грех. Верблюд большой. Ему видней.
  
  Едем. Мы - во главе колонны. Жажда - самый главный бич в пустыне. Но мы обучены борьбе с ней.
  
  Главное - утром выпить как можно больше чая и до обеда не брать в рот ни капли воды. Не выдержишь если, то будешь как полуконь Мюнхаузена.
  
  Если вытерпишь, с обеда организм к жаре адаптируется, и муки исчезнут.
  
  Командир, похоже, этого не знал. Через каждые десять минут получаю команду:
   - Сержант! Фляжку!
  
  Для того, чтобы в жару получить в пустыне ледяную воду, мы вешали фляги (металлические) на антенну и поливали футляр (из брезента) водой. На ходу движения вода во фляге за несколько минут становилась ледяной. При 50 градусах жары!
  
  Все фляги выпивает командир. Пьёт воду очень интересно. Открывает рот, не делая ни одного глотка, выливает в организм фляжку воды. Сколько бы это я ни пробовал, не получилось.
  
  Пока мы выпиваем фляжку воды на троих, командир опустошает три.
  
  Командир рассчитал точно. К месту прибытия в такой-то квадрат вода кончилась.
  
  А колодец не можем найти. На карте он обозначен, а на местности не найти.
  
  Все поиски бесполезны.
  
  А вот старик - туркмен отару пасёт. Он-то знает, где колодец!
  
  - Бабай! Где колодец?
  - Какой колодец? Первый раз слышу!
  - Вот, на карте обозначено, что есть здесь колодец.
  - Нет никакого колодца!
  - Вот, на карте указан колодец! Значит, он есть!
  - Я твою карту не писал. Кто писал, у того и спрашивай.
  - А овец где поишь?
  - В город гоняю.
  - До ближайшего города 50 километров!
  - Захочешь пить - и сто пройдёшь.
  - Ты для советской воинской части воды жалеешь! Ты - враг народа. Мы тебя тут же расстреляем!
  - Если ты меня расстреляешь, думаешь, сразу вода появится?
  
  Командир даёт команду. Выходит отделение солдат. Ставят деда на бархан. Передёргивают затворы. Прицеливаются в деда. Ждут команды.
  
  Командир:
  - В последний раз спрашиваю: где колодец?
  
  Дед:
  - Нету!
  - Считаю до трёх! Не скажешь, откроем огонь на поражение!
  - Раз!
  - Два!
  - Два с половиной!
  - Пошёл на хрен, старик!
  
  Уезжаем. Зной беспощаден. Жажда смертельная. Гимнастёрки покрыты слоем соли от нашего пота. Нет сил двинуть рукой. Удивляюсь, как Тулегенову хватает сил крутить баранку. У меня уже нет сил нажать на телеграфный ключ.
  
  Солдаты пытаются пить воду из радиаторов. Но она горячая и вонючая.
  
  Видим озеро. Направляемся к нему. Чем ближе подъезжаем, тем дальше оно удаляется.
  
  Соображаем - это мираж!
  
  На пути попадается свежая накатанная дорога. Едем по ней. Вдруг появляются идущие из-под земли толстые трубы с вентилями.
  
  Ясно. Что-то нашли геологи. Но что? Газ? Нефть? Вода, может? От нефти на песке остались бы следы. Значит, вода или газ.
  
  Собрались все и думаем - что делать?
  
  Командир:
  - Открывай!
  Мы дружно откручиваем вентиля. Из труб далеко хлынул поток холодной чистой воды.
  
  Под потоком мы плясали негритянский танец.
  
   ***
  
  Первое сентября, а в тени 50 градусов. Идут учения. На ночь мы расположились на такыре. Только прозвучала команда "На ужин!", как я получил приказ для командира: "Прибыть в штаб учений". "Нажравшись", едем в штаб учений.
  
  Прибыли. Командир мне:
  - Отдыхайте. Если будут радиограммы, я их сам в штабе запишу.
  
  Мы с радистом обрадовались. Двое суток не сомкнули глаз. Не снимая головных телефонов, сразу заснули сидя. Тулегенов тоже спит за рулём.
  
  Поздно ночью закончилось совещание. Командир вернулся, не стал нас будить. Тулегенов машину тронул, мы упали с радистом на пол, но не проснулись. Так и валяемся на полу с одетыми головными телефонами.
  
  Вижу сон: мой корреспондент мне передаёт азбукой Морзе: Е-36! Е-36! Е-36! Я Б-28, Я Б-28! Как меня слышите? Приём!
  
  И снится мне, что я отстукиваю на ключе:
  - Б-28! Б-28! Б-28! Я Е-36! Я Е-36! Слышу хорошо! Приём!
  
  Но запрос повторяется снова и снова. Я отвечаю. Но меня не слышат. Я проверяю аппаратуру. Всё нормально, но меня не слышат.
  
  Опять запрос: Е-36! Е-36! Е-36! Я Б-28, Я Б-28! Как меня слышите? Примите радиограмму! Приём!
  
  Я психанул! И от этого проснулся. В головных телефонах:
  - Е-36! Е-36! Е-36! Я Б -28, я Б-28! Как меня слышите? Приём!
  
  Я схватил лежащий рядом телеграфный ключ и стучу:
  - Б-28, я Е -36. Слышу отлично! К приёму радиограммы готов!
  
  Полился поток цифровых кодов. Я всё принял и подал бланк радиограммы командиру.
  
  Он:
  - Спи! Эту радиограмму я в штабе учений уже записал.
  Приезжаем в лагерь. Там переполох. Писарь штаба и радист не пожелали спать в салоне штабного автобуса. Душно. Легли на почве под автобусом. Там немного сквозит, и это приятно.
  
  Ночью часовой, проходя мимо штабного автобуса, услышал какое-то шипение. Спускает колесо? Наклонился. Включил фонарь. Видит между писаорем и радистом находится змея. Ударом приклада он расплющил ей голову и разбудил ребят:
  - Когда ложитесь спать, то хоть смотрите, с кем ложитесь!
  
  Писарь умчался на крышу автобуса и до утра с неё не слазил.
  
  На черепе у змеи был чёрный крест. Что за змея?
  
  Таджик Раджепов сказал:
  - Эфа.
  
   ***
  
  На радиополигоне идут ночные занятия.
  
  Радиостанции расположены в подземных копанирах. Для контроля из копаниров на поверхность вынесены динамики. Удобно командирам прослушивать, кто как работает во всех копанирах сразу.
  
  Писк "морзянки" разносится по горам. Кого-то эти звуки, видимо, и привлекли.
  
  В копанирах, несмотря на ночь, душно. Массивные двери распахнуты настежь.
  
  Радиотелеграфист стучит на ключе спиной к входу.
  
  Его товарищ работает на телеграфном аппарате у входа. Что-то привлекло его внимание, и он огляделся. Видит: за спиной у товарища в стойке кобра, распустила "капюшон". Он выхватывает из-под себя табуретку и расплющивает ею голову кобры.
  
  Хорошая реакция была у наших ребят. С ними в любой бой можно. Вот они:
  
  
  
  
  
  Многонациональная, крепко сплочённая, хорошо обученная боевая единица, готовая выполнить любой приказ Родины.
  
  
  
  А пока на счету только операция "Зеровшан". За эту операцию правительство велело представить списки для награждения каждого четвёртого солдата. Как выбрать? Командиры велели бросить жребий.
  
   ***
  
  Спускаемся с Тулегеновым на машине с гор в долину. "Выход в долину" ограничен двумя высокими скалами. Между скалами разлеглись верблюды. Отдыхают и не думают освободить нам дорогу. Мы почти упёрлись в грудь одному верблюду, его морда - у самого стекла машины, но он не подумал встать. Стоим и ждём. Дорогу никто не думает уступать. Сергей нажал на сигнал. Верблюд презрительно плюнул в стекло.
  
   ***
  
  Каждое лето часть выезжает на месяц в летние лагеря округа. Они расположены у подножия Копет-Дага. Это нам нравится. С гор дуют ветры и несут прохладу. Это главное. Даже идут дожди, чего летом не бывает в сердце Кара-Кума. Правда, один раз видел грозу, наползли тёмные тучи, блистали молнии, гремел гром и ... сыпался с неба песок.
  
  Живём в палаточном городке. Плохо то, что нет никакого культурного досуга. Нет даже газет. Развлекаемся тем, что в ведре организовываем бои насекомых: фаланг, скорпионов и других.
  
  Вечер. Смотрим в небо. Отмечаю, что Большая Медведица лежит параллельно нашей линии построения.
  
  Подходит командир второго отделения младший сержант Ашихмин:
  - Товарищ сержант! В соседний лагерь завезли кино. Какой фильм никто не знает. Ребята хотят сходить.
  - Хорошо, пойдём. Строй взвод.
  
  Соседний лагерь находится за отрогом хребта цепочки гор. Тропа через отрог проходит возле высокого пика. Пик служит нам ориентиром.
  
  По узкой тропке переходим отрог. В лагере соседей имеется летний кинотеатр. Начинается фильм "Чапаев"! Сколько же его будут показывать!
  
  Оставив старшим взвода Ашихмина, я пошёл в свой лагерь. Полная луна заливает землю серебром.
  
  Вхожу в тень от гор. Луна закрыта вершиной. Кромешная тьма. Вскоре замечаю, что сбился с тропы.
  
  Ищу тропу, но куда-то исчезла она. Замечаю, что основательно потерял направление.
  
  Нужно ориентироваться по пику, но он закрыт стоящей передо мной горой. Забираюсь на гору, чтобы увидеть пик. Но на горе обозрение закрывала вторая гора. Я на неё перебрался. Там ещё выше гора закрывает обзор. Забрался на неё и увидел потрясающий пейзаж.
  
  Со всех сторон до горизонта сверкали залитые лунным светом вершины гор. Пика не видно.
  
  Надо возвращаться назад в долину. Рядом граница. Так, чего доброго, и в Иран попасть можно.
  
  Возвращаюсь. До долины надо преодолеть две горы. А там ещё горы. Заблудился окончательно. Что делать? Где лагерь?
  
  Смотрю на небо. Большая Медведица мне в глаза смотрит. Вчера в это время она хвостом параллельно нашей линии построения стояла. Тропа в соседний лагерь, если её мысленно продолжить до созвездия, упрётся в центр созвездия под углом 90 градусов.
  
  Значит, надо пробираться в направлении центра Большой Медведицы.
  
  Рискуя сорваться в ущелье со скал и быть ужаленным змеёй, я терпеливо двигался в одном направлении.
  
  Силы истощились. Самое трудное - преодолевать ущелья. В них - кромешная тьма и неизвестность.
  
  Показался знакомый пик. Это придало мне сил. Благополучно добрался до пика и поднялся по нему выше вершин. Открылась широкая панорама. Внизу, в долине я увидел в море лунного света палатки нашего лагеря.
  
  Было три часа ночи.
  
   ***
  
  Соседнее здание с нашей казармой - казарма мотострелкового полка. Как-то зашёл к ним.
  
  На стене - стенд "Боевой путь воинской части". Просматриваю.
  
  Господи! Этот полк летом 1944 года освобождал нашу деревню Новосёлки.
  
  Тесен мир...
  
   ***
  
  Наш дивизион совершил пятьсоткилометровый марш по горам и возвращается в сердце Кара-Кума на "зимние квартиры".
  
  До "зимних квартир" от гор тоже не меньше пятисот километров. Ползём колонной. Скучно. На моей радиостанции эфир не действует, а у радиотелефониста самая простая задача: поддерживать связь с подразделениями и иногда спрашивать: "Всё ли в порядке?" Всё в порядке.
  
  Тулегенов молча крутит баранку. Радист ещё "молодой" и служит только два года (через два месяца будет) и "права голоса" не имеет. И вообще, в нашем экипаже не принято вести разговоры, кроме служебных, в присутствии командира части.
  
  Все молчим. Проплывает однообразный пейзаж. Один бархан сменяется другим.
  
  Командира одолела скука. Решил поговорить:
  - Сержант! Ты откуда родом?
  - Из Белоруссии.
  - Точнее.
  - Витебская область.
  - Еще точнее!
  - Глубокский район.
  - А ещё точнее!
  
  Тут я не выдержал и язвительно ответил:
  - Деревня Новосёлки. При въезде в неё с запада второй дом мой от моста.
  
  Командир раскрывает планшет и рисует схему моей деревни Новосёлки. Показывает мне и спрашивает:
  - Этот дом твой?
  - Да! Откуда знаете?
  - Я был лейтенантом в дальнобойной артиллерии в 1944-м. По вашей деревне мы вели огонь..
  
  Я не проявил эмоций на это.
  
  Колонна медленно ползла. Я же смотрел на узоры линий песка на барханах и думал о том, что мне уже минуло двадцать пять лет.
   Утро моей жизни закончилось.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"