Юрий Михайлович, или Артист разговорного жанра, как оправданно называли его друзья, пошел мне навстречу от подъезда.
- Здравствуйте! Это я опоздала или вы заранее?
- Не волнуйтесь, мадамочка! Это я не рассчитал и явился с запасом. Я уже обошел дом вокруг, поглядел, что за район, вроде, все неплохо. В подъезд заглянул, грязноват, конечно, но...
- Ну, пойдемте. Глянем, что нам покажут, - говорю я, окинув взглядом дом, определив его серию и приблизительный возраст.
Подъезд, и правда, исцарапан, изрисован и не слишком свеж, но лифт - на удивление новый и чистый, это дает надежду на грядущий ремонт подъезда.
Дверь открывает хорошей упитанности женщина лет тридцати пяти в цветастом халате, и мы дружно вдыхаем запах борща и фаршированного перца.
Из комнаты выходит тоже нехрупкого сложения мужчина, в котором можно предположить по стрижке то ли милиционера, то ли прапорщика. Взглянув на обоих, думаю о зависимости комплекции членов семьи от кулинарных способностей хозяйки.
Квартира обставлена небогато, но все ладно, крепко, по-хозяйски и аккуратно. На подоконнике и на подставке у окна множество вазонов с растениями, что тоже говорит о хозяевах и атмосфере в доме.
Осмотр длится недолго, в квартире видна и мужская, и женская рука. Не "евро", но и не "убитая" квартира, как после почивших от долгой болезни старичков или еще здравствующих алкашей.
Короткая беседа с хозяевами, просмотр документов, вопросы по поводу продажи и планов на будущее. Хозяева отвечают вдвоем, доброжелательно и бойко, перебивая друг друга и борясь за право высказаться, все показать, рассказать, похвастаться своим вкладом в жилище.
С виду они простые и очень похожие, смешные в своих перепалках и борьбе за власть в доме. Продают эту квартиру, чтобы купить участок за городом, а может, полдома, на сколько хватит - хочется природы, земли и грядочек. А сошлись они не так уж давно, и каждый к этому времени уже заработал себе по однокомнатной - он в милиции, а она, приехав в Киев и много лет отработав дворником. Теперь на рынке стоит. Пожили, пригляделись друг к другу, расписались, одну квартиру решили оставить себе, а эту продают.
История вполне правдоподобная, хозяева - крепко стоящие в своей нише новые киевляне с генетической тягой к земле - представляют пару колоритную, живую, где намешано и любви, и ревности, и борьбы за первенство. О последнем говорит загримированный зеленоватый синяк под глазом пышногрудой хозяйки.
В этой маленькой квартирке кипит и вкусно пахнет жизнь, простая и незамысловатая.
Благодарим хозяев за просмотр, обещаем перезвонить и выходим в коридор. Смотрю на часы - надо торопиться по второму адресу:
- Успеем, тут недалеко.
- Слушаюсь и повинуюсь! - отвечает Артист разговорного жанра, и в подтверждение своего титула продолжает, - А пока мы будем туда добираться, я расскажу вам одну историю, в тему, можно сказать.
- Вы хоть скажите, как квартирка-то? - выходя из подъезда, спрашиваю я.
- Мадамочка, квартирка неплохая. Я так не люблю стоять в супермаркете в ряду стиральных порошков или зубных паст и выбирать из пяти десятков одно... Ведь по сути в такую цену будет все равно примерно одно и то же, или я не прав?
- Ну... по большому счету да. Но надо же иметь, из чего выбрать.
- Уговорили, едем дальше, - смеется покладистый клиент, и мы идем к машине.
Артист разговорного жанра садится на переднее сидение и начинает рассказывать очередную историю:
- Однажды ехал я в поезде в командировку. Вы, конечно, знаете, что ночные поезда, мимолетные, ни к чему не обязывающие знакомства часто приводят к беседам. Вот мой попутчик, уже не помню по какому поводу, рассказал мне историю из своего детства, я ее передам от первого лица, если вы не возражаете.
"Дело было в войну. Было мне лет шесть, не больше, но я помню все очень четко. Жили мы в деревне под Полтавой. Семья многодетная, уже тогда нас было семеро, а после войны еще двое родилось. Не знаю, по этой причине, или по какой другой, но отца на фронт не забрали. И, естественно, попали мы все под оккупацию. В деревне стояли немцы. Батя делал какую-то крестьянскую работу, справлялся с конями, но любил порой и выпить. А когда пил, то мамке доставалось крепко за всю его печаль".
Тут я понимаю, что косметические старания хозяйки не обманули не только меня, но и моего клиента, и что именно по этому поводу и будет притча. Юрий Михайлович продолжил от лица рассказчика:
"И вдруг к нам на постой поселили немецкого офицера. Помню, был он высокий и худой, и пел, когда мылся над тазом. А мылся утром и вечером обязательно. А по утрам варил на маленькой керосинке неведомый нам ароматный напиток - кофе, выливал в свою специальную чашку с нарисованным снизу орлом и свастикой, ставил на блюдце и пил медленно, не торопясь.
Немец днем дома не бывал, сидел в комендатуре, а однажды вечером, застал отца мертвецки пьяным. Дети притихли на печке и по лавкам, только младшая сестра ползала по полу, не боясь никого - ни отца, ни немца. Мать, в свежих синяках, отворачивалась и прятала глаза, когда принесла офицеру ведро воды. Тот все понял, но промолчал.
Дождавшись, когда хозяин на утро обретет рассудок, он взял его за шкирки, поднял с лавки, тряхнул, поставил на ноги и, четко произнося слова и грозя длинным пальцем перед носом у отца, произнес:
- Матку бить ферботен! Ферштеен?
"Ферботен" - запрещено, то есть. Батя что-то забухтел, попытался возражать, но немец вместо длинного пальца показал ему кулак, еще раз тряхнул и опять повторил:
- Матку бить ферботен! Ферштеен?
И отец ответил нехотя:
- Ферштеен, ферштеен, - и зло зыркнул на мать.
Несколько дней он ее не трогал, только шипел:
- С немцем спелась, сучка?!
А потом опять где-то принял самогонки и по привычке не удержался.
Когда офицер снова увидел материны синяки и заплывший глаз, он принял меры.
На утро перед комендатурой (бывшим сельсоветом) было собрано все село и через переводчика зачитан приказ:
- Ивана Грачука высечь плетью пятьдесят раз по спине и отправить на пять дней грузить соль на станции, чтобы всё село знало, что "Матку бить ферботен! Ферштеен?"
Немногочисленные не мобилизованные мужики нахмурились и закивали головами. Бабы тоже закивали, скрывая и страх, и удовлетворение от неожиданно нагрянувшей от оккупантов семейной справедливости.
Пороли батю при всех и вдоль спины, и поперек, а вечером мать мазала ему спину какой-то мазью, а он стонал и шипел сквозь зубы разные народные слова, но тихо, чтобы немец не услышал.
Как отец носил на станции мешки с солью, я по малолетству не видел, но по вечерам видел распухшие и, наверное, щемящие от соли рубцы на его спине, которые сердобольная мать мазала отварами трав не столько с чувством торжества, сколько с великой женской и материнской жалостью.
Пять дней отец отработал на станции и вернулся к прежней своей должности при конях. Иногда он пил. Но больше никогда не тронул мать. Даже когда немцы отступили под натиском Советской Армии. Надо сказать, что порядок был установлен в этом вопросе во всей деревне. Возможно, не навсегда, но на довольно длительный срок".
- Вот, мадамочка, какие простые и эффективные воспитательные средства бывают! - с улыбкой сказал Артист разговорного жанра, когда мы вышли из машины и направились к нужному подъезду, где нас уже ждали для следующего просмотра.
- Дааа... История. У вас, Юрий Михайлович, на все случаи жизни по истории найдется? Повеселили. "Ферботен", значит? Надо будет менту рассказать, если вернемся в ту квартиру, - смеюсь я и направляюсь к новой квартире, а может, к новому сюжету.