Впервые еду путешествовать одна. Родители долго не хотели отпускать, но, в конце концов, смирились, и вот я отплываю на пароходе в бабушкино имение. Это, конечно, не поездка в Париж, но туда бы меня точно не отпустили одну.
Сознание полной самостоятельности все изменило во мне, я даже стала выше! Мельком скользила взглядом по зеркальной стене пароходного холла и видела не глупенькую девчонку, только что окончившую гимназию, а молодую женщину в белом платье с горделиво-прямой спиной, томно натянутой на глаза ажурной летней шляпке. Нате вам, любуйтесь!
Гуляя по палубе, оглядывала публику. Дамы все старше меня, вцепились в поручни или в руки своих благоверных, рядом детские выводки. Мужья как на подбор лысые, с брюшками, в дурацких жилетках. Интересно, когда эти парочки сочетались браком, они были такими же некрасивыми, или это семейная жизнь накладывает клеймо?
Остановилась, чтобы посмотреть, как пароход рассекает воду. Вот это махина, даже немного страшно стало.
- Не упадите, барышня! - слышу голос рядом.
Оглядываюсь и наблюдаю немолодого мужчину, полноватого, но одетого прилично, со вкусом. Все равно не мой тип!
- В первый раз одна? - не отстает он, - папенька с маменькой, должно быть, к бабушке отправили отдохнуть?
Ну, наглец! Дядька легко усмехнулся и отошел.
Через полчаса мне стало холодно, солнышко померкло, и я спустилась в свою каюту, чтобы оставить там шляпку, поправить волосы и направится ужинать.
В большой столовой уютно от плюшевых зеленых штор, небольших круглых столов на четыре персоны, диванчиков с примостившимися к ним кашпо с пальмами. За столиком, кроме меня, оказались приятная супружеская пара и старичок, по виду преподаватель.
После ароматного цыпленка с рисом, бокала шампанского и клубники, мне стало необычайно хорошо. Откинувшись на стуле, принялась глазеть на собравшихся. Справа сидел мой недавний собеседник, оживленно болтал с соседями, встретившись со мной глазами, лихо подмигнул.
Слева обнаружился еще один предмет, у которого я вызвала интерес. Приятный молодой человек, не из робких, потому что пялился на меня во все глаза, подавая знаки к знакомству.
В помещении становилось жарко, захотелось подышать воздухом. На палубе свежо и темно, маленькие фонарики горят, как лампадки. Сбоку возникла тень, оказавшаяся молодым человеком слева. Отрекомендовался, как "просто Леонид".
- Екатерина Васильевна, - ответила я.
Мы принялись болтать, обнаружили много общих московских знакомых.
Чуть позже, продрогнув, вернулись в общую кают-компанию, потому что спать мне еще не хотелось.
Веселье набирало обороты. Появилась певица цыганистого вида с залихватскими песенками. Рядом с моим ухом жарко зашептал Леонид:
- Пойдемте, погуляем, Катенька!
Мне это не понравилось. Во-первых, от него ужасно пахло вином, во-вторых, я почувствовала, как его рука сжала мой локоть. Стало больно и противно. Пора исчезать, на сегодня хватит.
До своей каюты не дошла, на пути возник Леонид. Он как-то подозрительно качнулся и буквально вцепился в меня, а его мокрые губы начали тыкаться в лицо и шею. От омерзения я стояла, не двигаясь, потом начала яростно сопротивляться. Руки его вдруг ослабли.
Волна благодарности подступила к горлу, потому что узнала говорящего.Тот самый мужчина, с которым мы болтали перед ужином. Леонид оценил ситуацию, промямлил извинения и откланялся.
- Испугались, - мягко поинтересовался спасатель.
- Спасибо вам...
- Алексей Федорович, - улыбнулся он и, слегка пожав мне руку, ушел.
Проснулась в чудном настроении, потянулась в приятной качке и вскочила от желания побыстрее выйти на воздух.
Утро на реке прекрасное, прозрачное, влажное! За завтраком весело делились впечатлениями о вчерашнем вечере и ночи.
Когда официанты убирали со столов, общество, подкрепившись, перешло к обсуждению политической ситуации. И здесь я с удивлением поняла, что можно говорить о набившей оскомину войне интересно. Сделал это Алексей Федорович. Он был чудесным рассказчиком и основательным оппонентом.
Ближе к обеду, гуляя по солнечной палубе, я слушала о его жизни, занятиях. Мы были вместе весь день и я, открыв рот, слушала о питерских премьерах, его жене и что он думает о женщинах вообще, а потом и о мужчинах, о волжских шахтах, которые он инспектировал, о погоде, в общем обо всем на свете.
На следующее утро, залетая завтракать в кают- компанию, я не увидела Алексея Федоровича. Сердце медленно покатилось вниз, должно быть сошел на первой остановке. Уныло слоняясь по пароходу, подняла глаза и остолбенела. Алексей Федорович с цветами, с конфетами! Голубчик мой!
Снова весь день были неразлучны. Вечером, кутая меня в белый платок, потому что было зябко, он легко поцеловал в висок. На темной палубе, в черной прогалине между отсветами двух фонариков, мы принялись целоваться. Сначала в уголки губ, потом медленно кончиком языка облизывая сами губы, а потом неотрывно, впитывая всю сладость.
- Катенька, - шептал он, - лапушка моя нежная!
У меня перехватило дыхание, боялась нарушить умопомрачительное сближение, вдыхая запах мужчины.
Алексей Федорович взял мою ладошку и прижал к своим губам, а я обняла его за шею, прижалась.
Потом руки его мягко сомкнулись у меня за спиной, охватили всю жаром и нежностью. Я прильнула к нему, желая, чтобы и он ощутил все тепло от меня. Внутри мягко заныло что-то болезненно-сладкое, затрепетал легкий мотылек необыкновенного восторга.
Рядом промелькнула тень и это нас отрезвило. Мы больше не целовались, а немного погодя разошлись по каютам.
Следующую встречу я ждала с таким трепетом, что казалось, сердце выпрыгнет из груди, когда я выходила на палубу.
Подлетел официант:
- Просили вам передать, барышня, - и сунул в руку конверт.
Что это письмо от Алексея Федоровича, поняла сразу, побежала к себе, читать.
"Дорогая Катенька! Жаль, что мы больше не увидимся. И потому, что за это время мы сблизились, и потому что Вы очень милое существо, хочу пожелать Вам всего самого наилучшего! Верю, что будете счастливы!"
Я долго сидела не двигаясь, потом лихорадочно стала соображать, как мне выйти на ближайшей станции и вернуться в Заволжск. На ум пришло, что я даже не знаю фамилии Алексея Федоровича, хотя, наверное, капитан знает ее.
Закрыла лицо руками, потом уставилась на ладошку, которую мне вчера целовали. Проревела весь день.
Следующим утром на заплетающихся ногах сошла с парохода и увидела бабушку, которая приехала на пристань меня встречать.
Я долго не находила себе места, ни с кем не могла общаться, наедине изводила себя воспоминаниями.
Сейчас и не вспомню, когда закончились истязания, но к концу лета я уже не изнывала, а через полгода, гостя на Рождество у тетушки в Санкт-Петербурге, увидела в театре знакомую фигуру, услышала памятный голос. Алексей Федорович меня не заметил, да я и не стремилась к этому. Держа под локоток блеклую супругу, он делился впечатлениями о спектакле, далекий, чужой...