Это имя меня, похоже, по жизни преследует. Как того прикольного парня из книжки. Книжка называется Евангелие. Мария — созвучие этих букв как радуга из нот. Просто мы первую и последнюю цвета-ноты опустили, чтобы иллюзия чётче отличалась от реальности. А то, ведь, заблудишься, как Алиса в Зазеркалье, и дорогу домой не найдёшь. Маша... множество лиц, множество разных судеб. Но я уверен — это ты всегда одна. Десятки разных рук, но в каждой ладони — одно единственное сердце. Ты несёшь его открытым, не прячешь в груди. И дожди его поливают, жарит жара, и сердитые ветра колют морозным дыханием.
Сидели ночью у костра. Белые Столбы. У моего друга здесь дача, А знаменитая психушка находится на станции Столбовая. Это ещё минут пятнадцать от Москвы по той же ветке. Саша поёт: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Ничто». Мы и не пили особенно, так немного вина сухого с девочками. Я почему и не понял сразу. Нас, мужиков трое, а девчонок много, я даже имена не успевал запоминать.
Она присела рядом на брёвнышке.
— Привет. Меня Маша зовут.
— Привет. Игорь. Давай, угадаю с первого раза. Они тебя не видят?
— Нет.
— Я ничего не принимал сегодня. Да и алкоголя выпил совсем чуть-чуть.
— Это другое, глупый. Пойдём, погуляем?
— Там темно...
— Смешной. От меня света тебе разве не хватает?
— Рядом с тобой эта ночь как день.
— А ты не отходи далеко. Ты — планета, я — твоё солнце, кружись по орбите.
Мы летали. Без крыльев, без неба и земли. Я падал, даже не знаю куда — вверх, вниз? Разбивался вдребезги и от боли испытывал наслаждение. Такой вот набор слов, а других и не подберёшь. Я тонул в несуществующем озере, его нет в натуре, быть не может, и кроме меня никто не придумал, но воды — полон рот, я захлёбываюсь под весёлый перезвон хрустальных колокольчиков машиного смеха.
— Наивный! Доверчивый!
Звёзды сыпятся снежинками на плечи. Какая прозрачная Вселенная. Я наконец-то увидел, как это — она бесконечна.
— Да пойми ты, никто не смертен. Всё бесконечно. Ну, если ты физику любишь, я тебе так скажу: тлену в этом мире пропадать некуда, не может он просто исчезать сам собой. Из «ничего» ничего не получается, от «что-то» что-то остаётся.
— Как всё мудрёно...
— Не мудреней, чем ты сорок лет назад родился.
— Тридцать восемь.
— Сорок. Ты забываешь про ускользающие секунды. Мюнхгаузен, вон, целые сутки, набежавшие за тысячелетие, насчитал.
— Мне одно имя уже говорит о многом.
— Да вру, вру я всегда. Ты же ведь любишь это?
— Не то чтобы люблю, приходится иногда.
— Ха-ха-ха! Насмешил.
— А где же любовь, радость, радуга?
— Любовь? Любовь — это память. В 96-й хочешь вернёмся? Окровавленную ванну показать?
У меня шрамы на руке предательски заныли. Не надо.
— Маша, милая, почему ты такая жестокая?
— Потому, что я люблю тебя, дурачок.
P.S. хотел поставить Её фотографию, но передумал. Что толку? На фото — лишь Её последний на сегодня образ, лучше говорить — крайний, не последний вообще.