Аннотация: Второй рассказ о девочке из-под Архангельска. Тема соседки Зины. Участие: Юмофант-2006 - 1-й тур
Крестницы
- Теть-Зин, открой! - Разрезал звонкий Викин голос дремотный воскресный полдень. Умаявшаяся Зинка оторвала голову от подушки. За залитым январским солнцем пыльным стеклом с лоджии махала рукой соседская Вика, племяшка подруги Оли, сделав другой рукой козырек над глазами, чтоб рассмотреть Зину в полутьме комнаты. Выставленная на мороз коляска мешала девочке добраться до балконной двери, а то б она давно исхитрилась ее открыть и войти в комнату. В этом Зина давно уверилась, равно как и в том, что перебраться с балкона на балкон для Вики - что со стула на стул пересесть.
"Господи, что за деревенская простота! - подумала Зина. - Не в дверь, так в форточку влезет! И ведь только прилегла. Еще Николаича, не дай бог, разбудит!". Звонок в квартиру давно сломался, а телефон, известно, Зина выключала, когда Николаич спал. Видно, девчонка стучала в дверь, да Зина дремала и не слышала. Неужто что-то стряслось, раз она через балкон полезла? Зина, вставая с кушетки, приложила палец к губам, мол, тихо, не шуми! Месяцев шести, ее мальчишка горделиво спал в не новой, пообкусанной кем-то ранее кроватке у стены, причмокивая и посапывая.
Имя Нарцисс упало Зинке куда-то в подкорку еще в роддоме, когда в первый раз она пыталась его кормить грудью. Новорожденный не желал открывать рот, шумно выдыхая носом на приблизившийся к его лицу сосок, отводил под полупрозрачными веками глаза в сторону, и, если б умел, отвернулся бы, понимала Зина. "Ишь, Нарцисс какой", - усмехнулась тогда она, не догадываясь еще, что уже приложила к малышу имя, и, глядишь, этим судьбу его предопределила.
Николаичем он стал в ЗАГСе, но уже по осознанному решению. Незадолго до родов Зина съездила-таки в психиатрическую больницу, где содержался папаня будущего ребенка - так просто, взглянуть одним глазком, чтоб запомнить его лицо и, в последствии, сличить с новорожденным. Не то чтоб Зина сомневалась в чем-то - та замечательная ночь на балконе была из числа бо-ольших редкостей в ее жизни - а просто при свете она мужика этого никогда не видела. Увезли его в психушку следующим утром, Зина и не видела - как. А все эта ведьма малолетняя Вика! "Не наро-очно она, не наро-очно", - передразнивала Зина Олю, защищавшую свою племянницу. - "А отца у ребенка из-за вашего "не нарочно" нету теперь!".
В психиатрической клинике имени Алексеева, с трудом преодолев крутой подъем в гору и побродив между красного камня корпусами, наконец узнала Зина, как звали будущего отца. "Это какой такой Саня Техник?" - Спросила дежурная в регистратуре. - "Фамилия такая?" Да откуда было Зинке знать такие подробности, как фамилия? Ведь только и запомнила она голос его, и еще, конечно, ... впрочем, такие описания все равно не годятся в качестве приметы для поиска. По дате поступления в клинику определился папаня как Невашев Николай Никандрович, сорока лет, одинокий, безнадежно больной. Слюна текла у него изо рта ручьем. "Там, снизу, тоже все текет" - сказала санитарка, с неодобрением глядя на Зинкин живот. Что за "все" такое у Колюни текло, выяснять не стала, ревниво цыкнула на санитарку и ушла, так и не поняв, зачем приходила.
А в ЗАГСе - поняла, зачем. "О-отчество како-ое запи-исывать бу-удем?" - Грустно спросила регистраторша, по виду - несовершеннолетняя еще, и зевнула. "Николаевич, какое ж еще? А фамилия - Не-ва-шев. Смотри, не ошибись, отличница", - не удержалась от ехидства Зина, глядючи, как девонька с трудом выводит длинноватое для ее немощных пальцев слово, вслух проговаривая его по слогам. "Нэ-Нэ-Невашев? А че, прикольно!" - Просияла "отличница", поднимая глаза на Зину. - "Только нельзя "Невашев". Только Вашу фамилию можно, отца-то - я записала ведь уже - нету?!" - Погрустнела она обратно. "Нельзя - так нельзя", - следом взгрустнула Зина, и появился новый член общества Нарцисс Николаевич Немкин.
Сейчас Николаич подрос и окреп - в коляску уж не помещался, да и кроватка вот-вот мала станет! "Коляску тебе отдам, как родишь",- сказала Зина подруге Оле, еще не подозревая, что та сама беременна. Сказала так, из легкого женского ехидства, мол, я-то в свои тридцать пять родила-таки, вот и ты, подруга, тоже могла бы в свои тридцать шесть с половиной, если б нос не задирала перед мужиками! А когда Оля призналась соседке Зине, что в положении, Зина даже расстроилась как-то, потому что Олина беременность их опять уравнивала, и уже неуместно шутить стало на эту тему, а, наоборот, нужна стала Оле серьезная помощь и моральная поддержка. Но радовало то, что есть куда коляску пристроить.
Когда сама Зина Николаича вынашивала, помощи и поддержки она не получала, ведь они с Ольгой раздружились тогда - из-за Колюни, и еще из-за того, что Оля наверняка считала, что от психа папы родятся только психи дети. Правда вслух Оля убеждала подругу, что вечером, перед той самой ночью - это когда у Оли квартиру залило - сантехник Колюня ей какую-то грушу менял и был не псих совсем, что это он наутро остекленел глазами и онемел языком, когда за деньгами воротился, да на Вику напоролся. Но это - вслух, а что на самом деле думала - я-асно! Вообще-то Зина и сама была уверена, что мужик он нормальный, хоть и не рассмотрела его в темноте, когда влез он к ней на балкон во время ее ночного, как частенько у нее случалось, нервического перекура. Так обаял в шесть секунд, что она и не заметила, как все всерьез началось у них, прямо на свежем воздухе! А потом - так быстро закончилось, что и...
Впрочем, закончилось все результативно, и практичная Зина быстро сообразила, какие выгоды можно извлечь из своего замечательного положения, и где взять все то, что потребуется для выращивания долгожданного плода нежданной ночи. Коляску дали родственники, кроватку на работе одолжили, на мелочь всякую выписали материальную помощь, в общем - сложилось. А теперь вот - коляска мала стала, и назад родственники ее не взяли, хоть и выглядел аппарат как с иголочки, типа - мы отрожались насовсем, больше нам не надо.
К изумлению и обиде Зины, Ольга тоже отказалась от коляски, хотя отдавалась коляска по-соседски, за полцены. "Что ты нос воротишь? - спрашивала Зина, зайдя на минутку к соседке, - она ж как новая! А ты, известно, не внучка Онасиса, зарплата у тебя одна!" "Да вот, Вика уже договорилась насчет коляски", - смущенно отвечала Ольга. "И мне, лучшей подруге, ты отказываешь из-за этой деревенской ведьмачки?!". "Не злись, молоко скиснет, - отвечала в шутку Ольга кормившей еще пока Зине, - в другом дело... Двойня у меня... Твоя коляска мала будет...". "Как двойня? - шлепнулась на удачно оказавшийся сзади табурет Зина, - и тут меня обскакала? Мало того, что про мужика своего скрываешь..." "Да я уж пять раз тебе говорила, не было никого - сто лет в обед будет, как не было!". "Седьмой уж раз ей говоришь, мам-Оль", - донесся с кухни Викин голос. "А тебе, проныра восьмилетняя, десять раз говорили, что подслушивать гадко", - Зина прямо-таки прокричала в кухню, потому что там грохотала в раковине вода и орало радио. Вика, вытирая руки полотенцем, медленно вышла в прихожую. "Теть-Зин, ведь и правда скисает молоко от злости, не шутка это! Николаича нечем кормить будет...А чтоб тебя не слышно было, думай потише. А то, как раздумаешься на всю ивановскую, а после еще удивляешься, что сплетни про тебя ходят! Да как им не ходить-то! А коляску я двойную нашла, как раз нам будет". "Ну вот, малявке сказала про двойню, а подруге Зине - шиш!" - засобиралась Зина домой. "Не обижайся, - успокаивала соседку Ольга, - она первая мне про двойню и сообщила, до того как я УЗИ сделала. Ну, ты же знаешь, кто она!"
Так коляска осталась не у дел и была выставлена, в числе другого габаритного хлама, на лоджию до случая. А сейчас - помешала Вике проникнуть в Зинину квартиру кружным путем - через балконную дверь.
--
Открывай, теть-Зин, холодно же! - и Вика для верности постучала кулачком по стеклу.
--
Да тихо ты, Николаич спит! - прошептала Зина, отопря дверь и позволяя Вике ворваться в комнату, - что за переполох у тебя случился?
--
Теть-Зин, они проснулись! - прошептала в ответ Вика, - да ты не боись, Николаич не проснется - ему снится, что ты его грудью кормишь.
--
Почем знаешь? А впрочем, понятно... А кто там у тебя проснулся-то?
Тут надо сказать, что маленький Николаич в роддоме так и не взял материнскую грудь, из соски его там кормили. А Зина переживала и терпеливо сцеживалась. Когда Ольга с Викой забрали их с малышом из роддома, привезли домой на такси и обустроили - тут Зина разревелась и призналась, что юный Нарцисс не хочет питаться, как положено младенцу. "Вот неудача какая! - всплеснула руками Ольга, - что ж делать-то?". "Не беда. Щас я...", - сказала Вика, выходя из комнаты. Тогда девочка еще угрюмой была, дикой, и если что делала или говорила, то очень всерьез и без улыбки. Вернулась она с двумя кусками ржаного хлеба. "На, теть-Зин, намни мякиш, да грудь им натри", - скомандовала Вика, протягивая один кусок, а сама взяла другой и подошла к спеленатому младенцу, наклонилась к нему, пошептала что-то и хлебом над лицом поводила. "Во-от мы как хлебушек чуем! - проговорила она странным старческим голосом, - хо-очется хлебушка, да?" И - правда, малыш стал раздувать ноздри и втягивать воздух, а вскоре и причмокивать начал. А когда его личико сморщилось в преддверии плача, Николаичу подсунули пахнущий хлебом материнский сосок, и малыш жадно зачмокал, всасывая молоко.
Когда мальчик наелся и заснул, Зина вместо радости вдруг снова разревелась. "Ты что, Зин, от счастья, что ль?" - спросила Ольга. "Какое уж тут счастье... Папаня в психушке, а ребенок без колдовства и грудь мамкину не берет! А все Вика твоя!" "Нечего реветь, - осадила Ольга подругу, - все образуется. И никакого колдовства тут нет, это старинный способ такой, читала я. Правда, Вика? Не колдовала ведь?" Вика коротко качнула головой по сторонам, опустив глаза к полу, и добавила, - "Я не умею. Вот, если б баб-Остя моя колданула, тогда да, теть-Зин, сантехник твой сюда из психушки прибежал бы уже в подштанниках. А что я сделала, это - тьфу, как в носу поковырялась". Женщины рассмеялись, а Николаич с этого дня крепко подсел на материнское молоко из первоисточника, ни в какую не желая есть из бутылки. И - ладно бы, ведь крепчал он прямо на глазах, но пора было и на другую еду переходить, да и молоко у Зины стало убывать, а сейчас - совсем почти пропало, и Николаич голодал немного. Вот и причмокивал он во сне, вкушая приснившееся молочное изобилие. А из такого сна и за уши не вытащишь...
--
Так кто там у тебя проснулся-то?
--
Кто, кто... Двойняшки наши, вот кто! У мам-Оли живот ходуном ходит, прям шторм какой-то! Толи Овсея Онежку пинает, толи наоборот - не разберу!
--
Уж Ольга и назвала их? И давно началось?
--
Да первый раз всего. Говорю же - проснулись сестрички. Теперь - только держись! Только это я - их так называю, мам-Оля еще не знает. Я ж им крестная, как никак.
--
Ну да, ну да, - задумчиво пролепетала Зина, - как раз пол срока прошло...
А пол срока минуло как раз с прошлого августа, когда Вика перестала быть угрюмой ведьмачкой. Зина решила - это оттого, что девчонка с сентября в нормальную московскую школу пошла. В деревне-то северной ее бабка в школу не отпускала - далеко ходить, да и слегла баба Остя к тому времени. А в Москве, в школе - сверстники, занятия, общественная жизнь. По весне, когда Ольга Вику только привезла и в первый класс пристроила, девочка никак не осваивалась - Оля то и дело в школу бегала утрясать всякие недоразумения, даже к психологу обращалась за помощью. А с сентября Вика повеселела, прекратила дурацкие свои игры - в бабкину куклу, в стекляшку блестящую. Тут бы Оле радоваться, что все наладилось, а она помрачнела, отвечала, что приболела. Ну, Зина ее успокаивала, конечно, мол, усталость это, в отпуск надо. А вот оно что оказалось - беременность!
Только никак Зина в голову взять не могла, когда это подруга "залететь" успела? Хоть и сама она внезапно понесла, но Зина хотя б не скрывала, что и как получилось. А Ольга зачем-то скрывает, кто этот будущий дважды отец, врет про непорочное зачатие - тем более двойня у нее! Это - в наше-то время, когда совсем ничего не стыдно, и про все в телевизоре узнать можно! А, может, как это теперь молодежь говорит - Ольга ребенка из Сети скачала? Ведь есть, говорят, секс по Интернету - чего б детям от этого не появляться? Да нет, знала Зина, что все это чушь собачья и бред пожилой лошади, однако наличие Вики делало невозможное вероятным...
"Так значит - август? - подумала Зина. - И Вика в этом как-то замешана, не иначе! Вот еще крестная выискалась... И ведь в церковь - вот, смеху-то! - пойдет как крестная мать!"
--
Да ты что, теть-Зин, какая церковь! Нам с сестренками и близко туда нельзя. Это я так говорю, потому что я назвала их - окрестила вроде как.
--
Тьфу ты, - Зину аж передернуло, - перестань в мозгах ковыряться! Это скверно, безнравственно и... Ну и вообще неприлично...
--
Это как это? - Опешила Вика. - Как колбасу в консерватории есть?
Зина плохо помнила тот случай в консерватории, рассказанный Ольгой. Не запомнила подробностей, потому как именно после посещения консерватории Ольга с Викой вернулись в залитую водой квартиру, а после был сантехник и все остальное. Не знала она и того, что для детей давали легкую программу - вальсы Штрауса, но помнила, что Вику Ольга забрала в консерваторию прямо из школы, без обеда. И, когда случился антракт между отделениями и можно было сходить в буфет, оказалось, что денег Оля с собой не взяла почти, зато был завернут у нее в сумочке не съеденный на работе бутерброд с колбасой. Ольга решила, пока другие родители водят своих детей питаться в буфете сладостями, прямо в зале скормить этот бутерброд Вике.
Только девочка сделала первый, очень маленький надкус, сразу же - неужели запах распространился по всему Малому залу? - прибежала откуда-то из-за колонны дама в униформе и стала отчитывать Ольгу. "Вы, мамаша, - говорит, - осквернили своим бутербродом КОНСЕРВАТОРИЮ!" "Не может такого быть, - защищалась Ольга, загораживая Вику собой, - чтобы одним маленьким бутербродом можно было осквернить такой огромный храм музыки, как этот!" "Еще как может! - не унималась дама, - один вдох запаха дешевой колбасы может сбить настрой дирижера, а то и всего оркестра. И тогда - прощай Штраус и его гениальные вальсы". "А что, дирижер тоже без обеда сегодня, как эта голодная девочка, которой музыка нужна как лекарство?" - спросила Ольга, а сама все подпихивала Вику в спину, чтобы та жевала поскорей. Не лукавила Оля про лекарство, ведь незадолго перед этим психолог дал рекомендацию для нелюдимой тогда, замкнутой Вики - побольше слушать классическую музыку, что полезно ребенку в любом возрасте, начиная от дня зачатия и вплоть до того времени, когда повзрослевший ребенок сам сможет кого-нибудь зачать.
Не взирая на искренние слова Ольги и ее святое желание подкормить Вику, дама решительно потянулась к колбасе, намереваясь пресечь акт пищевого вандализма. "Есть в храме безнравственно", - сказала дама. Неизвестно, чем бы это кончилось, если б не Вика. Девочка поднялась с кресла и протянула оставшуюся половину бутерброда даме, глядя ей в глаза тем своим особенным взглядом черных глаз, по сравнению с которым даже черные дыры выглядят серыми водоворотиками в ванне после мытья. "Возьмите, - сказала она шепотом даме, сказала совершенно серьезно, будто по секрету, - Вам же хочется, правда?" Дама немигающим взором уставилась на половинку бутерброда, замотала головой - не то отказываясь, не то отгоняя наваждение. Рука ее, помимо воли, а, может, просто по инерции мышления, взяла бутерброд и... стала запихивать его себе в рот, который не хотел открываться, но все-таки сдался и, вобрав в себя весь оставшийся продукт, медленно начал жевать. "Вот видите, - вдруг сбросив оцепенение, охватившее ее при виде происходящего, сказала Ольга даме, - ничего мы с вами и не осквернили. И Штраус велик, и вальсы его вечны, правда?" Дама неуверенно закивала и удалилась за свою колонну.
Все второе отделение дама выглядывала из-за колонны. Может, она хотела убедиться, что Вика с Ольгой больше порядок не нарушают, а может, хотела еще колбасы - осталось не ясным. Однако Ольга при каждом появлении дамы заговорщицки подмигивала ей из озорства и гладила Викину руку, чтоб девочка еще чего-нибудь не выкинула - это уже серьезно, без шуток.
Когда концерт совсем уже закончился, и нужно было идти в гардероб за плащами, Ольгу тронула за рукав незнакомая женщина в белом переднике. "Пожалуйста, пойдемте в буфет, я покормлю Вашу дочь", - сказала она, - "у нас бутерброды с разной рыбой есть и с колбасами микояновского комбината". Ольга с негодованием отвергла это предложение, якобы унижающее ее финансовое достоинство, а на самом деле - напоминающее ей о забывчивости, и что она никакая не мать ребенку, а троюродная тетка, да еще и ехидна. "Зря ты, мам-Оль, поели бы лучше. - Сказала Вика уже на улице, - Отказываться от угощения грех - баба Остя мне говорила. Не было б беды...".
И верно сказала - дома их ждал потоп... который в итоге принес Зине Николаича - ее мечту и смысл дальнейшей жизни.
--
Про колбасу не скажу, сама я в консерватории не ела, - сказала Зина, - а вот Николаича бы мне от груди отлучить... Сможешь? Ведь это ты его приворожила, тебе и отвороживать. А?
--
Теть Зин, ты как маленькая прям. Нету здесь ворожбы никакой, объясняла ведь. Ты б сама давно его отучила, я ж показала - как! Ну ладно, неси хлеб черный, да помягче - будем, как ты говоришь, отвороживать.
Зина сходила на кухню и вернулась с двумя кусками ржаного ароматного хлеба.
--
Давай, - вздохнула Вика, взяла один кусок у Зины и направилась к кроватке.
--
А со вторым что - мякиш мять?
--
А второй назад неси. Или лучше сядь вон за стол да ешь помаленьку. А я Николаича будить стану - и так уж заспался, поди.
Вика наклонилась над малышом, прошептала что-то типа "какой хлеб уродился, такой и мальчик вырасти" и повторила давешний наговор старушечьим голосом: "во-от мы как хлебушек чуем! хо-очется хлебушка, да?", держа ломоть у его носа. Николаич не заставил себя ждать, открыл глаза и ухватил хлеб ручонкой. Видимо, не отойдя еще от вкусного сна, он потащил хлеб в ротик и стал его обсасывать. А когда совсем проснулся, сел в кроватке и откусил кусочек.
--
Все, теть-Зин, вари кашу, да хлеб в нее покрошишь, как кормить станешь. А после и без хлеба будешь давать.
--
А что ты странно как-то говорила, будто старуха? Это не колдовство было, скажешь?
--
Не-а, баба Остя моя такими словами приваживала ребенка к груди у нас в деревне - я и запомнила. Она мне говорила, чтоб запоминала, но не пробовала повторить, потому, как беды наделать можно, не умеючи-то. А тут, видишь, как складно вышло?
--
Ладно, пойду кашу варить. А ты, Витенька, посмотри пока за маленьким, раз уж тут все равно сидишь? - попросила Зина и ушла на кухню - греметь крышками и хлопать дверью холодильника.
Николаич тем временем доел хлеб и стянул с тумбочки свои любимые игрушки - погремушки разных цветов, на этот раз - большую зеленую и желтую, поменьше. Радуясь присутствию Вики, он начал сидя приплясывать и вразнобой греметь. А Вика села на кушетку напротив и стала, улыбаясь, прихлопывать в ладоши, пытаясь задать хоть какой-нибудь ритм из тех, что проходили в школе на уроке музыки.
Отсутствие должной звукоизоляции в панельных домах имеет и некоторые преимущества. По-видимому, услышав, что малыш проснулся, Ольга решила не особенно соблюдать тишину и включила в своей квартире музыку. Вика сразу распознала вальс Штрауса "Сказки венского леса". Очевидно, Ольга накрепко усвоила рекомендацию психолога относительно влияния музыки на психическое здоровье ребенка и старательно воплощала усвоенное в жизнь. "Пьям - пьям - парьям - пампам", - слышалось из-за стены, наполняя день свежестью и напоминая Вике о консерватории, где, как она считала, нужно кое-что поправить, чтоб работающие там люди не противопоставляли еду и музыку, а допускали их параллельное употребление. "Пьям - парьям - парьям - пампам", - продолжался вальс. "Раз-два-три, раз-два-три" - отбивала такт Вика ладошками, как учили в школе. "Тра-парах-тах-тах-тра-та-та-та-та...", - выводил свою песню жизни Николаич - непреклонно и невзирая на каноны ритмики.
Вика вышла ненадолго в кухню - посмотреть, что там с кашей у Зины - пора было и честь знать, ведь мам-Оля просила сходить в магазин, а она - сбежала к соседке, нехорошо! И тут раздался оглушительный рев Николаича. Вика сразу же бросилась в комнату. Чуть позже вбежала туда и Зина. Николаич сидел в кроватке и голосил ставшим от горя квадратным ртом, из-под приставленных к глазам кулачков выбивались два горных потока кристальной чистоты.
--
Ну вот, оставить без присмотра ни на минуту нельзя, - запричитала Зина, - что случилось? Глазик повредил? Покажи-ка глазик. Ой, какой красный! Вика, что случилось-то? Ну-ка, успокойся, Николаич. Все пройдет. У кошки заболи, у собачки заболи, а у Нарцисса нашего - пройди...
--
Теть-Зин, ты чего? У него просто погремушки упали - вон туда, к нашей стене, где музыку слышно! И ничего с ним не случилось, только животных зря покалечить можешь.
--
Каких еще животных?
--
Кошку и собаку! Я ж тебе сколько раз говорила - думай потише. А ты представила себе теть-Нюриного Барсика и помоешную дворняжку нашу - вот им радости-то будет, когда, за здорово живешь, болезни на них свалятся. Ты, теть-Зин, за базаром-то следи!
--
Да ладно, - смутилась Зина, успокаиваясь, поскольку Николаич стал затихать и никакой беды не случилось, - я ж так, не нарочно.
--
Вот и я так "не нарочно" Колюню вашего приложила, - вздохнула Вика, - а теперь вот мучаюсь, а как все назад переделать - не зна-аю-у..., - и заплакала тихонько в ладошку.
--
Вот и я не знаю, как дальше-е жи-ить, - заревела Зина в терцию к Викиному голосу.
--
У-у-у ... А-а-а... Ва-а-а, - подхватил общий рев Николаич - то в септиму, то в секунду, то вообще черт знает как.
"Пьям - парьям - парьям - пампам", - продолжался за стеной светлый вальс Штрауса, не в силах перекрыть трехголосый светлый плач близких людей.
Но, о чудо! Где-то под кроватью послышался звук погремушек, выбивавших такт на три счета - "Ш-шух - чах-и-чах, ш-шух - чах-и-чах". Первым заметил новые звуки Николаич и ревниво попытался заглянуть сквозь прутья кровати вниз, туда, где гремело. За ним Вика - она встала на колени, чтоб было видно, что под кроваткой происходит и заулыбалась.
--
Вы что там, - испугалась Зина и перестала реветь, - чего там?
--
Сейчас, теть-Зин, увидишь, - озорно сверкнула не просохшими от слез глазами Вика, - сейчас покажутся, смотри.
Вверх по стене из-под кровати медленно выползали погремушки - большая зеленая и желтая, поменьше. "Ш-шух", - говорила зеленая. "Чах-и-чах", - вторила ей желтая. "Ш-шух", - продвигалась зеленая на ладонь вверх, "чах-и-чах", - догоняла ее желтая в два приема. Поднявшись на уровень лица Николаича, погремушки прекратили движение вверх по стене, но продолжали отбивать ритм, перемещаясь вправо-влево на одной высоте.
--
О, гос-споди, - схватилась Зина за сердце, - что ж это делается, а?
--
Я же говорю - девочки проснулись, Овсея и Онежка , - засмеялась Вика.
--
Ы-ы-ы, - радостно подпевал погремушкам и Штраусу Николаич и хлопал невпопад ладошками.
"Боже ж мой, - ужаснулась про себя Зина, произведя в уме очередные расчеты, - это что же в мае будет, когда близняшки на свет появятся!" - И посмотрела на Вику: не услышала ли та опять ее мысли? Вика, улыбаясь, смотрела на Зину. "Не близняшки, а двойняшки, - пронесся в голове Зины Викин ответ, - в мае мы Колюню вашего возвращать будем! Сил тогда у нас будет о-го-го сколько!"
"Пьям - чах-и-чах - пьям - чах-и-чах - парьям - чах - пампам!", - звучал сводный оркестр, и доносившийся с кухни запах подгоревшей каши совсем не осквернял шедевр великого Штрауса.