Аннотация: Заканчивается война с Наполеоном. По Парижу гарцуют сотни терских казаков, а тут ла филь ком сетре, не хуже станичных скурех...
Терские казаки -1
Роман.
Часть первая.
" Драгоценности Парижа" .
Глава первая.
Император Российской империи приложил к выгнутой брови подзорную трубу, покрутил блестящий оккуляр. Тонкомордый ахалтекинец под ним перебрал точеными ногами с белыми повязками и всхрапнул, заставив седока бряцнуть шпорами. С невысокого пригорка хорошо просматривалась как бы подвешенная в сыроватом весеннем воздухе столица Франции город Париж. На дворе был теплый туманный март 1814 года, предстоял последний рывок, чтобы добить врага в его же затейливых дворцах, и самодержец пристально оглядывал редуты неприятеля, выискивая слабые места. Их было много, единственное, чем остатки армии Наполеона грозились, это непредсказуемым броском умирающего зверя, поэтому Александр Первый не спешил посылать в бой доблестных гвардейцев, надеясь на скорую безоговорочную капитуляцию. Но ставка врага молчала уже несколько дней, она затаилась, оттуда несло опасностью. Император опустил трубу, чуть развернулся к сопровождавшей его свите из боевых со штабными генералов и офицеров:
- Господа, я думаю, ждать больше нечего, - твердым голосом произнес он. - Парламентеров неприятель не выслал, белых флагов не выкинул.
- Ваше императорское Величество, Наполеон Бонапарт рассчитывает на то, что коалиционные войска не посмеют нанести удар по центру мировой культуры, - откликнулся кто-то из генералов. - Прикрываясь этим, да еще занявшими места в боевых порядках горожанами, он полагает, что мы первые предложим ему мирный договор.
Самодержец покривил украшенную рыжей бакенбардой правую щеку, почмокал губами. Затем вскинул голый подбородок и властно обозрел окрестности:
- Вот и не станем оттягивать знаменательного момента, мы знаем, что мир достигается только лишь через войну, - сложив трубу, император натянул белые перчатки и взмахнул рукой. - К бою!
Все вокруг немедленно пришло в движение. К полкам и дивизиям галопом понеслись полководцы, пехотные с артиллерийскими части начали выдвигаться на заранее оговоренные позиции, размещенная на флангах кавалерия подтянула свои ряды. Командиры вышли вперед, встали под хоругви в руках знаменосцев. Ударила барабанная дробь и тут-же запели сотни медных труб. Под ритмичные, будоражащие нервы, звуки перекрещенные белыми ремнями гренадеры в высоких киверах выбросили вперед длинные ружья с примкнутыми штыками, по примеру римских легионов твердой поступью двинулись на врага. Они должны были пробить оборону,чтобы в брешь могли хлынуть находящиеся в засаде новые полки. Из-за спин ударил залп медных мортир с чугунными пушками, тысячи белых облачков от сгоревшего пороха вознеслись над войсками в еще не выцветшее синее небо. Будто души уже приговоренных к смерти солдат они закачались над землей, не спеша расставаться с нею. Пространство содрогнулось от просверливших его ядер, раззявив глотки воины подбодрили себя яростными проклятьями. Битва за Париж началась, последнее сражение за почти два года смертельного противостояния двух величайших в мире армий быстро набирало обороты.
На правом фланге пританцовывала на месте входящая в состав отдельного Кавказского корпуса сотня терских казаков под началом сотника Назара Лубенцова. В черных черкесках с газырями, за отворотами которых белели новые рубахи, подпоясанные тонкими ремешками с кинжалами на них, всадники сдвинули на затылки черные папахи с белыми курпеями и зло посверкивали глазами в ожидании приказа. Над головами качался лес острых пик.
- Опять нам достались лыцари в доспехах, - вглядевшись вдаль, сказал кто-то из конников. - Вон как панцири на солнышке засверкали.
- Кирасиры эти? Твоя правда, пока броню просекешь, весь потом обольешься, - согласился с ним сосед. - Сначала по ним пускай мортиры поработают, а потом разберемся.
Станичники прошли войну рука об руку, они на опыте знали о законах битвы, о том, как легче добыть победу. Тертые казаки старались оттеснить молодое пополнение к задним рядам, чубатые малолетки глазами загнанных бирюков озирались по сторонам. Теперь и они ощутили разлившийся в пространстве солоноватый запах крови, ноздри раздулись, рты ощерились, обнажив крепкие зубы. Парни и правда походили на бирюков подростков, выведенных родителями-волками сразу на крупную добычу.
- Чего папах на зенки надвинул? - ткнув ручкой нагайки казачка сбоку, нахмурил брови урядник Дарган Дарганов. Сам пару лет как из малолеток, он успел пройти крым, рым и медные трубы. Над газырями на груди у него сверкали два Георгия, серебряная и медная медали. - Смерти боишься? Она метит только в тех, кто от нее по лумырям прячется.
- Я специально на чуб натянул, чтобы папах не потерялся, - откликнулся парень. Откинутые со лба завитки бараньего меха открыли побелевшие глаза. - Дядюка Дарган, а что мне с хранцузом делать? В капусту рубить?
- Ходи за мной, а то сам капустой станешь, - сурово приказал казак. - Когда в свару собьемся, будешь спину прикрывать.
- А если мусью побегут, тогда не жалей, - подключился к нравоучению друг Даргана поджарый казак Гонтарь. Поправил за плечами длинное ружье. - Полосуй по спинам, как тебя батяка розгами.
- С оттяжкой, чтобы наверняка, - оскалился Дарган.
- Слухаю, господин урядник.
В это время сквозь залпы орудий и барабанный бой послышалось цоканье копыт по мостовой. Самый крупный из отрядов корпуса менял дислокацию, продвигаясь по проходящей рядом мощеной дороге. Старые казаки переглянулись:
- Кубанцы подтягиваются, - распушив литые усы проинформировал Черноус, осенил себя крестом. - Скоро и наш черед.
- Как бы в этот раз не мы первые, - поправляя на поясе кинжал, не согласился с ним широкоплечий Федул. - Кажись, кубанцы только перестраиваются, а мы начнем вместе с донцами, они по левому флангу расставлены.
- Я слыхал, Его императорское Величество лично наказ Платову давал, чтобы донцы к Триумфальной Арке, что перед ихним Лувром, прорвались первыми, - обернулся к говорившим казак Горобцов. - Подъесаул Ряднов так пересказывал, а он побывал аж в ставке главнокомандующего.
- Платов еще тот казак, из своих, не из русских, - согласились в большинстве похожие на горцев воины. - Поможем ему славу добыть, и сами той славы отхватим. Отцу и сыну.
Под всадниками заскрипели седла, широкие рукава черкесок взлетели вслед за руками, сотворявшими крестное знамение. В этот момент с неприятельской стороны докатился грохот ответной канонады, над головами казаков пролетели первые раскаленные ядра.
- Пора бы начать, пока не пристрелялись, - урядник Дарганов покосился на гарцевавшего перед строем сотника Лубенцова, добавил будто себе. - Если шары начнут скакать между рядами, строя мы не удержим.
- Дядюка Дарган, так я с тобой? - задрал голову кверху побледневший малолетка. Он провожал глазами каждый огненный шар.
- Сказано уже, меня держись.
Ядра опустились ниже, со спины прилетели крики построенных за конниками раненных пехотинцев. Наконец, сотник развернул кабардинца мордой к казакам, выхватил из ножен шашку:
- Пики к бою-у-у, - донесся его зычный голос.
Лес торчащих вверх копий сверкнул наконечниками сбоку лошадиных голов, всадники напряглись, наклонились вперед. Кто-то торопливо проверял, удобно ли прилажена с левого бока шашка, кто-то сдвигал к середине пояса кинжал с обычным ножом за ним,а кто под рубахой нащупывал нательную ладанку, в который раз кладя на себя объемный крест. Кони беспокойно забили копытами и замерли, будто учуяли опасность. Дарган зыркнул из подлобья на пригнувшегося к холке малолетку, поудобнее перехватил деревянный черенок пики. Как всегда, по коже у него пошел гулять нервный зуд, а челюсти намертво стянулись.
- Лавою-у-у... пош-ше-ел-л.., - гаркнул сотник.
Хорунжий вскинул над строем цветастое полотно, пустил скакуна мелкой рысью вслед за командиром. Знамя развернулось, заполоскалось на ветру, увлекая за собой ряды всадников. Дарган даже не пошевелил поводьями, его кабардинец сам перешел на тряский бег. Сбоку сотни замелькали красные башлыки и лес пик остававшихся на местах кубанцев в белых папахах. Их черед еще не пришел.
Кони выбежали на зеленый луг, прибавили ходу. Впереди, на склоне пологого холма, засверкали огоньки выстрелов, поднялись к небу комковатые клубы белого дыма от залпов мортир. Нужно было за летучие мгновения проскочить открытое место, чтобы на полном скаку врезаться в ряды противника и заработать шашкой налево и направо. Без понуканий лошади перешли в галоп, вскоре от дыма и грохота глаза их вылезли из орбит и они понесли всадников не разбирая дороги. Ряды сломались, сотня рассыпалась по полю как горох из мешка. Воздух пронизался пронзительным свистом, которым терцы подбадривали себя вместо русского "ура". Дарган обернулся на летящего за ним малолетку, хотел напомнить о приказе, но тот по лошадиному вытаращил глаза и раззявил рот, крича что-то несуразное. Он выругался, заметил вдруг, как сорвалась навстречу казакам лавина закованной в железо тяжелой кавалерии неприятеля. Вперившись в нее зрачками, Дарган отобрал жертву - огромного кирасира на похожем на лошадь Ильи Муромца могучем скакуне. Приподняв пику, направил острие не в панцирь, а под горло противнику, он помнил про толщину брони и теперь пойти напролом его не заставили бы никакие обстоятельства.
Сколько раз наконечник соскальзывал с вражеских доспехов, предоставляя жизни повисать на волоске, столько же раз Дарган снова и снова пытался проткнуть железо, накапливая опыт рубцами на теле. Но всякий раз оказывалось, что французская сталь по качеству ничем не уступала русской.
Глаза его видели только уверенно несущегося на него кирасира, мир перестал существовать, он сузился до пятачка под железным шлемом с высоким гребешком. Когда до противника оставалось не больше пяти метров, Дарган повел копьем влево, а уздечку рванул вправо, заставляя животное завернуть голову едва не на собственную спину. Он знал по опыту, что, выполнявший команды беспрекословно, в горячке боя конь мог его не послушаться, вгрызаясь зубами в груду тел,не ощущая собственной боли. Сейчас же он с жутким всхрапом прыгнул в сторону, направленное в сердце казака кирасирское острие копья лишь порвало рукав на черкеске. Зато широкий наконечник казачьей пики угодил как раз под квадратный подбородок француза, проткнул горло насквозь и выперся из затылка. Кавалерист вылетел из седла, ударился о землю, забирая с собой пику. Дарган не оглянулся, он не чувствовал, что нервная дрожь перед наступлением уступила место звериному азарту, им овладела только жажда крови, жажда мести за погибших друзей, так и не увидевших стен знаменитого города Парижа. Выдернув из ножен шашку, он бросился на следующего противника, успев срубить тому голову до момента, когда он его заметил. Но третий всадник в разукрашенных перьями доспехах приготовился подравнять плечи ему, попыхивая ослепительно сверкавшей на солнце сабелькой, кирасир упорно приближался на расстояние удара.
Вокруг вертелась настоящая карусель, разобрать, чья лошадь подталкивала родного коня на орущие и ржущие окровавленные обрубки, не представлялось возможным, как не было мгновения, чтобы оглядеться вокруг и оценить обстановку. Дарган лишь интуитивно чувствовал, что следом упорно пробирается потерявший рассудок малолетка из прибывшего из станицы Стодеревской, откуда родом он сам, пополнения.
А кирасир напирал, вероятно, он видел подвиги казачьего урядника и во чтобы то ни стало решил его уничтожить. Как бы походя он отхватил руку махнувшему в его сторону шашкой казаку, срубил потерянного кем-то малолетку, с загородившей дорогу лошадью не стал церемониться тоже, полоснув ее лезвием по горлу. Дарган принял вызов, он был заводным, этот потомок испокон веков живущих на левом берегу Терека русских старообрядцев и посватавшего его прабабку дерзкого джигита из чеченского тейпа. Зрачки вспыхнули бешенным огнем, губы растянулись в белую линию, руки стали горячими от прилива силы. Он выбросил шашку перед собой, заджигитовал ею, создавая подобие сверкающего круга, чем заводя противника еще больше. Заставил коня грудью расшвырять лошадиные крупы с человеческими тенями на них и продрался на расстояние удара. Кирасир поймал момент, приподнялся в седле, со свистом рассек воздух саблей. Казак едва успел отклониться, светлая линия на миг отрезала его от мира, принудив по иному взглянуть на действительность. С ответным ходом он тоже опоздал, противник снова был начеку. Будто издеваясь,кирасир закрутил саблей сплошной стальной круг, какой перед этим показал Дарган. Он джигитовал с ловкостью, словно всю жизнь прожил у подножия Кавказских гор, при этом улыбаясь во весь большой рот на красивом усатом лице. И это его умение вкупе с наглючей усмешкой отрезвляло, призывая не только к смелости, но и к разуму. Дарган осознал, что с подобным врагом ему вряд ли справиться, он зарычал по звериному, извлекая из глубин души новые силы для защиты теперь уже собственной жизни.
Рослый кирасир измывался, он видел, что его соперник не только слабее физически, но может быть сломлен и духовно. Скорее всего, он не ведал поражений - такими уверенными выглядели его действия. Как бы в подтверждение своего искусства, француз резко качнулся в сторону, срубив голову еще одному терцу. И тут же сверкающий круг перед ним вспыхнул опять, подсвеченный посередине словно для издевки брезгливой ухмылкой. Сплошное колесо неумолимо приближалось, и не было силы, которая остановила бы его вращение. Дарган закричал, забил каблуками под брюхо коня, заставляя того ускорить смертельную развязку. В бессильной ярости он выхватил из ножен кинжал, метнул в противника, в его ухмыляющийся рот. И вдруг заметил, что ослепительный веер перед кирасиром, которым он как бы обмахивался, неловко сложился, левой рукой тот попытался вырвать застрявший в скуле кинжал. Это продолжалось всего несколько мгновений, кирасир выдернул лезвие, отшвырнул его от себя и в бешенстве оскалил зубы. Прежде чем лишить врага жизни, он снова был готов поиздеваться над ним, но теперь с еще большим наслаждением. Но он просчитался, именно моментального росчерка времени хватило Даргану, чтобы концом шашки дотянуться до холеного лица и полоснуть по нему ото лба до подбородка. А затем без замаха пустить лезвие под края медного шлема, как бы подравнивая впечатляющий выступ на широких плечах. Голова кирасира с удивленными глазами задержалась на одном из эполетов, скатилась по доспехам на холку лошади, заставив ту с утробным ржанием отпрыгнуть в сторону. Туловище еще качалось в седле, оно не спешило покидать пригретое место, но ярость Даргана была такой сильной, что он не мог оставить его в покое. Всадив в бока кабардинца каблуки сапог, он привстал в стременах и начал рубить мощное тело с плеча, разваливая его до основания. Он опомнился только тогда, когда обе части в начищенных сапогах, дымясь внутренностями, свалились со спины лошади по обе ее стороны. Лишь после этого смахнул рукавом черкески обильный пот, повел по сторонам вылезшими из орбит глазами.
А вокруг кипела битва. Разделившись на кучки, казаки яростно уничтожали врага, которому не удалось преподнести последний урок французской доблести. Уже отсутствовало то нахальство в лицах отборных конников непобедимой французской кавалерии, уже рубились они не за славный город Париж, а старались сохранить только свои жизни. И эта покладистость на самом деле дерзкого и беспощадного противника вызывала не великодушие к нему, побежденному, а новые приступы бешенства. Зеленую траву окрасили ручьи крови, усеяли головы, руки и другие части человеческих тел, выглядывающие из-под лошадиных трупов. Метались осиротевшие кони, крики раненных перекрывали дикое ржание, а казаки не думали прерывать бойню. Для них только смерть врага имела истинное свое значение.
Дарган поискал глазами приставленного к нему малолетку, среди верховых его не было видно. Тогда он опустил зрачки вниз, но в сплошном месиве плоти разобрать что-либо не представлялось возможным. Он снова поднял подбородок вверх, невдалеке не на жизнь, а на смерть дрался друг Гонтарь. Рослый кирасир, с которым он связался, не уступал тому, которого только что срубил он сам. Видно было, что Гонтарь напрягает последние силы. Рванув уздечку на себя, Дарган направил было кабардинца в ту сторону и понял, что не успевает. Похожий обличьем на озверевшего абрека, казак постарше Черноус метнулся на помощь раньше, он полоснул по кирасирскому затылку лучом сверкнувшей шашкой, а когда тот откинулся назад, словно бритвой отделил ему шею от туловища. В сердцах Гонтарь срезал обезглавленному противнику лишь золотой эполет, не мешкая, оба казака переключились на других кирасир. Прокладывал дорогу к вершине холма сотник Лубенцов, рядом с ним налево и направо короткими вспышками лезвия рубил врагов подъесаул Ряднов, его страховал похожий на сказочного великана дядюка Федул. Все были заняты противоестественным для продолжения жизни делом, но как позже скажет один из русских офицеров - а ла гер комм а ла гер. Никто из терцов не будет знать перевода этому предложению, но все поймут, что так оно и было на самом деле.
Сбив на затылок съехавшую на лоб папаху, Дарган устремился в прорубленный казаками проход, рассудив, что дядюка Назар зазря потеть не станет. Видимо, станичники надумали добраться до вершины холма с белым пятном палатки на ней. Один раз такое было, там, в очищенных от французов просторах России. Тогда во главе с вахмистром Федулом они прорвались к ставке какого-то наполеоновского генерала и взяли его в плен, за что получили по кресту от самого фельдмаршала Кутузова. Главнокомандующий, царствие ему небесное, до битвы за столицу неприятеля не дожил, но врученные им кресты казаки считали высшей своей наградой.
- Даргашка, обойди мусьев с тылу, - крикнул сотник Лубенцов, успевавший отбиваться сразу от нескольких нападавших. - Отвлеки тех двоих, а мы ударим отсюда.
- Понял, дядюка Назар, - гаркнул казак, направляя коня в обход группы кирасир.
Он взобрался по склону выше и оглянулся назад, выбирая для удара позицию получше, и вдруг увидел, что к основанию холма приближается лава кубанцев в красных башлыках. Белые папахи как стадо гонимых овец самостоятельно карабкались наверх. Надо было спешить, иначе кубанцы могли урвать солидный пешкеш раньше. По разбойничьи свистнув, Дарган птицей налетел на всадников, на которых указал сотник. Оба француза не успели сообразить, откуда он взялся, одного он срубил сразу, а второму удар шашкой скользнул по плечу, защищенному железным панцирем. Кирасир пригнулся к холке лошади, сделал ответный выпад саблей, конец которой едва не срезал ноздри у казачьего скакуна. Кабардинец взвился на дыбы, выбросил длинные ноги и задробил копытами по обтянутой белыми панталонами ляжке всадника, по цветастой попоне на спине у его лошади. Он давно научился защищать себя. Материя окрасилась красным от брызнувшей через нее крови. Кирасир расширил глаза от боли, рванул поводья и помчался вниз по склону прямо в центр кубанской лавы. Сотник с есаулом Рядновым и вахмистром Федулом опрокинули поредевших конников, с гиком понеслись к вершине холма. Когда до палатки оставалась каких-нибудь двадцать сажен, казаки осадили скакунов. Над ставкой развивалось белое полотнище флага, выброшенное за мгновения до того, как они прорвали оборону. Захватить очередного генерала в бою в этот раз не получилось.
Терцы с трудом сдерживали распаленных битвой лошадей, гонявших по шкурам волны нервной дрожи, они и сами были похожи на вырвавшихся из ада дьяволов со звериными оскалами. Наконец хорунжий Горобцов подъехал к палатке вплотную, воткнул знамя между деревянными перекладинами.
- Кирдык мусьям, отвоевалися, - обратил он к станичникам измазанную кровавыми разводами физиономию. - И этих бы порубить в капусту, да по домам.
- Не замай, за неприятельскую верхушку пешкеш мы ишо не получали. Одного Даргашка уже срубил, задарма, - шевельнул вислыми плечами Черноус. - Думал, конец пришел нашему уряднику, так француз ловко джигитовал.
- Какого такого? - приподнял плечи Дарган. - Я положил их несколько.
- Что в доспех нарядился.
- Все были в железах.
- А тот в доспехе золотом, с золотыми эполетами, - гоготнул Черноус. - Командир ихнего корпуса был, не сообразил ишо?
- Чего соображать, когда они все на одну морду, - сверкнул зрачками Дарган, вспоминая огромного красавца кирасира, вертевшего шашкой стальной круг.
- Даргашка, спешивайся и выводи мусьев на белый свет, - довольно жмурясь, приказал сотник. Витиевато и длинно выругался. - Да пошевеливайся, не то кубанцы дорогой пешкеш под себя подберут. Не чуешь, как загикали?
- Нам бы парижскую арку не проморгать, а генералов мы уже брали, - польщенно заворчал Дарган, отдавая поводья взмыленного коня подскочившему Гонтарю. Поигрывая лезвием шашки, крикнул в сторону входа в палатку. - Выходи на круг, ваше благородие, казацким судом будем судить.
- Ты это брось, - зная вспыльчивый характер станичника, нахмурился подъесаул Ряднов. - Их благородие есть кому судить, наше дело казачье - неприятелю шеи укорачивать.
- А генералы не враги?
- Самые первые, но они императором Наполеоном помазанные. Пусть наш самодержец с ихним сувереном сами разбираются.
В этот момент изнутри откинули матерчатые полы у выхода из палатки, наружу выбежал полноватый человек в генеральском кителе с золотыми эполетами и без головного убора. На груди, словно кирасирский панцирь, сверкал звездный набор орденов с медалями. Обтягивающие ноги белые панталоны были заправлены в высокие ботфорты, на поясе висела сабля с золотым эфесом. Одернув хвостатый китель, генерал с маской пренебрежения обежал взглядом окруживших его казаков. За его спиной стала накапливаться пышная свита из старших офицеров, на лицах всех без исключения лежало одинаковое с лицом командующего выражение.
- Главное, что мы поспели вовремя, - сощурив черные глаза, с угрозой процедил сотник. - А эта барская физия нам ведома. Сотрем.
Со всех сторон уже накатывалась лава распаленных боем кубанцев, похожий на запорожца с вислыми усами атаман выехал вперед, досадливо пристукнул ручкой нагайки по луке седла. И сразу весело гаркнул густым басом:
- Любо, братья казаки! Любо!
- Слава терским казакам, - подхватили кубанцы.
- Слава, слава, слава! - откликнулись на доброе слово терцы.
Звуки боя начали затихать, заполнивший долину между двумя холмами пороховой дым стал осаживаться на зеленую траву, делая ее ядовитой по цвету. Но солнце не загораживалось сизыми космами, оно брызгало потоками света, словно пыталось доказать, что весну уже ничто не повернет вспять. Терские казаки спешились, заторопились к оставшимся на поле битвы раненным и убитым братьям. Кто-то из них лежал со вспоротым животом, у кого-то не было руки или ноги, а кто-то силился разодрать залитые кровью веки на разрубленном лице. Стоны были не такими громкими, как поначалу, воины успели притерпеться к боли или не приходили в сознание. Зато убитым было все равно, они лежали в различных позах, в основном, со спокойными лицами, с распахнутыми в небо глазами. Но потускневшие зрачки смерть словно повернула во внутрь, они казались слепыми.
Дарган долго ходил между телами, выискивая своего малолетку. Он чувствовал неловкость за то, что не усмотрел за парнем, сыном станичника-соседа. В станицах почти все жители состояли в родстве, в кумовьях или свадебных дружках. Редко какой из парней или девушка находили себе супруга на стороне, которого казаки все равно принимали как родного, ограждая от посягательств непримиримых. Но такое случалось не часто. Наконец, внимание привлекло нагромождение лошадиных трупов в заросшей лопухами канаве на середине холма, несколько коней с разрубленными головами и порезанными шеями будто специально притащились сюда подыхать. Из-под них виднелись казачьи чувяки с натянутыми на голени сморщенными для форсу ноговицами. Дарган оттащил одну лошадь за ногу, вторую перекатил на дно канавы и попытался выдернуть тело из-под брюха третьей. Голова у казака вместе с рукой находилась под длинной посеченной шеей коня. Это ему удалось, тряпичной куклой парень раскидался на траве, лохматый чуб прилип к лицу, не давая возможности приглядеться. В одной руке малолетка сжимал шашку, в другой была нагайка, видимо, он до последнего стремился пробиться вслед за старшими братьями. Нервно выбив пробку из бутыли, Дарган плеснул виноградного вина на волосы парнишки, попытался отодрать их от кожи. Казачок застонал, дернул ногами.
- Живой, поди? - обрадовался Дарган. - Ах ты, паршивец, щас я в чувства-то тебя приведу.
Он вылил вино на ладонь, взялся отмывать бурую корку с волосяными метелками с лица парня, с его подбородка и шеи. Просунув палец между зубами, выковырнул кусок руды и оттуда, выдавил ее из ноздрей. Казачок с придыхами вздохнул, подрожал надбровными дугами.
- Погодь чуток, я зенки промою.
Дарган ногтями принялся выцарапывать темно-коричневую пасту из глазных впадин, он уже ощущал, как наливается силой тело парня, как расправляется его грудь. Ему не терпелось увидеть глаза покореженного войной юнца, но бурая масса не выковыривалась, ногти скользили по ней, словно она превратилась в свиную шкуру. Дарган вдруг сообразил, что это завернулась шкура, снесенная со лба скользящим ударом сабли. Нащупав край, он приподнял кусок кожи, очистил и приложил его на место. На мир взглянули светлые очи малолетки, приставленного к нему перед началом боя.
- Дядюка Дарган, а я за тобой как на привязи.., - с треском разлепил тот синюшные губы.
- Прости ты меня, некогда было за тобой приглядывать, - продрал по своему лицу каменной ладонью урядник. Вскинулся чубом. - Вставай, казак, хватит разлеживаться, уж наши по улицам Парижа настроились погарцевать.
- И я с вами, - живо подался вперед малолетка.
Последнее сражение закончилось, оставалось отдать команду войскам войти в столицу поверженной империи и расположиться по квартирам. Император Александр Первый пересек поле битвы, не удосужившись как всегда остановиться у толпы пленных французов, понуро бредущих к приготовленному для них лагерю. У подножия отбитого у непрятеля холма он дал шпоры ахалтекинцу, птицей взлетел на вершину. За ним с улыбками на раскормленных лицах вознеслась сиятельная свита. Предстоял грандиозный прием в залах одной из королевских резиденций - в Лувре, в Версале, в Фонтенбло, неважно, в какой из них Наполеон, а вместе с ним вернувшийся на престол король Франции Людовик Восемнадцатый, примут условия победившей коалиции - и многие уже сейчас готовили на мундирах место для новых орденов и медалей. Жадным на них, в отличие от батюшки Павла Первого, готового за мундир немецкого капрала променять всю Российскую империю, самодержец не был, чем вызывал благосклонность даже верхушки из столбовых дворян, зарезавшей Павла в его же покоях как отбившегося от стада барана. Между тем, император выдвинул подзорную трубу, приложил оккуляр под правую бровь. Он размышлял, решатся ли французы на баррикады на улицах города, как делали это не раз, в том числе в недавнюю революцию под руководством нищих робеспьеров с мюратами, или предпочтут выбросить белый флаг и окончательно сдаться на милость победителю. Почти двухлетняя война утомила и его, назначенного главнокомандующим коалиционными войсками.
Как ни странно, в отличие от батюшки он любил терпеливый русский народ, но и уставал от этого терпения до нервных срывов. Один из припадков под конец правления надоумил императора вырядиться в рубище калики перехожего и оставить трон навсегда, чтобы умереть беззвестным стариком в городе Таганроге. Без передачи наследства, без почестей с водопадами из золота с драгоценными камнями. Что заставило его пойти на этот шаг - неизлечимые болезни или мысль о том, что терпеливых русских никто никогда не приблизит к нетерпеливой просвещенной Европе, как ни пытался это сделать реформатор Петр Первый в том числе с Екатериной Великой, или причина была более серьезная - ни потомкам, ни кому бы то ни было еще, узнать уже не суждено.
Александр Первый навел резкость, медленно поводил трубой вдоль раскинувшихся внизу городских кварталов. Красота парижских улиц с громоздящимися на них дворцами, его поражала, он знал наизусть историю каждого здания, но в который раз с удовольствием останавливал взгляд на них. На острове Ситэ посередине реки Сены, на который были переброшены несколько мостов, словно парил в воздухе сотканный из каменных кружев католический собор Нотре Дам, за ним в небольшой балке впивался башнями в небо квадратный университет Сорбонна. По левому берегу реки чернел коническими вершинами дворец Правосудия Консьержери и воздушный Сент Шапель, чуть дальше римским каре раскинулась резиденция французских королей Лувр. Дворцы, дворцы... И не было ни одному из них подобия в России, даже в возведенном на болотах в единственном экземпляре Санкт-Питербурхе, не упоминая о насквозь азиатской Москве. Император задержал трубу прямо перед собой, почмокав губами, обернулся к одной из сиятельных особ с набором орденов на обшитом золотыми позументами мундире:
- Не могу не восхищаться мастерством французских зодчих, - с придыханием произнес он. - Каскад розоватых стен с колоннами и белоснежно-девственными или золотыми куполами над ними. Потрясающая картина.
- Простите, Ваше императорское Величество? - наклонился в седле вперед начитанный придворный. - Вы это о каком из архитектурных монументов?
- Можно обо всех. Пантеон, собор Инвалидов, только что завершенная строителями церковь Ла-Мадлен ввиде греческого храма... Это чудо рук человеческих, - вдохновенно перечислил Александр Первый, на время забыв, что русский царь в первую очередь обязан благоговеть за все русское, иначе чуткое окружение подумает о том, что яблочко от яблони недалеко падает.- Купола над церквами как опрокинутые половинки скорлупы от яиц, посаженные на окруженные колоннами стержни. А сверху небо выкрестили простенькие кресты. Грандиозно.
- Ваше императорское Величество, прямо перед нами возвышается знаменитый холм Монмартр с известнейшей площадью Пигаль, - подключился к разговору еще один сановник. - У этого места очень забавная история.
- Холм назван в честь шести мученников, которым на нем отрубили головы, - попытался поизощряться в знании истории первый вельможа. - Все монахи были причислены к лику святых.
- Разве все они были простыми монахами? - обернулся к нему император. - Я слышал, что бывшему среди них епископу Дионижу удалось зажать отрубленную голову под мышкой и пробежать с нею несколько километров. На том месте поставили церковь, а сам епископ стал покровителем Парижа.
- Именно так, Ваше императорское Величество, этот Дионисий как раз и есть покровитель французской столицы, - подтвердил второй собеседник. Подобострастно хихикнул. - Правда, святой в этот раз оплошал, оставил паству без своего покровительства.
- Или не соизволил помогать Наполеону Буонапартию, - поддержал коллегу первый из вельмож. - И теперь господин напомаженный Париж у наших ног.
Александр Первый нахмурил брови, подняв подзорную трубу, еще раз долгим взглядом окинул величественный город. Снова в голове затеснились мысли о том, чего следует ожидать от французских солдат с горожанами. Неужели они примут решение забаррикадироваться на улицах и вести битву до последнего? Разве не жалко им отдавать на растерзание артиллерийскими ядрами божественную красоту возведенных самими строений? Он вспомнил, что среди пленных заметил кучку высокопоставленных генералов, их лица искривляла печать презрения. Ну, конечно, новые варвары из заснеженных лесов замахнулись не на растерзанную немецкими варварами до них колыбель демократии - священный Рим, а пришли теперь разрушать просвещенную Европу, самый центр ее. Но разве кто-то звал эту Европу в дремучие леса с необозримыми просторами? Она нагрянула сама, не спросясь разрешения, мало того, культурные нации вели себя по варварски, разграбляя и разрушая все ценное, в конце предав Москву огню. Значит, пришло время доказать европейцам в шелковых чулках, а вместе с ними остальному миру, что рожденного в муках принца высоких кровей доверять заскорузлым рукам неграмотного мужлана можно, потому что сама природа вещей подсказывает именно такую модель развития общества. Лишь бы принц вел себя прилично и не гадил где попало.
Император сложил трубу, тронул поводьями ахалтекинца, намереваясь спуститься с холма к перенесенной на другую его сторону ставке. Когда была пройдена половина пути, знаками подозвал штабного начальника, не оборачиваясь, коротко приказал:
- Через час соберите захваченных в плен французских генералов и приведите к нам. Мы изъявили желание поговорить еще раз об окончании военных действий.
В этот момент у подножия показался всадник, видно было, как он понукает коня, из последних сил стараясь удержаться в седле. Навстречу попытался выдвинуться один из офицеров, но император знаком остановил его, он почувствовал, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Лашадь доскакала до свиты, с хрипом вобрав в себя воздух, опрокинулась навзничь, едва не подмяв верхового, в последний момент успевшего выдернуть носки сапог из стремян. Удержавшийся на ногах, вестовой приставил ладонь к головному убору:
- Ваше императорское Величество, корпус уланов под командованием генерала Лефевра отказался выбросить белый флаг и продолжает вести боевые действия.
- Разве атаман Платов на левом фланге не разгромил уланов? - наморщив лоб, нарочито громко поинтересовался у сопровождающих его армейских чинов Александр Первый. Заметив, что вестовой может упасть, приказал. - Санитара сюда.
Когда окровавленного офицера уложили на носилки и унесли, император снова обвел хмурыми глазами согнавшую с лиц радость пышную свиту:
- Нам доложили, что донские казаки напрочь разбили уланов и добежали до вершины холма первыми. Это так?
- Так оно и было, речь здесь, видимо, о другом соединении, - выехал вперед генерал со звездой и знаком ордена Александра Невского на борту парадного мундира.- Простите, Ваше императорское Величество, скорее всего, корпус этого Лефевра находился в засаде, или был приставлен охранять подходы к городу Парижу.
Самодержец нервно подергал уголками губ, потеребил пальцами в белых перчатках поводья. Затем снова посмотрел на раскинувшийся у ног Париж.
- Надо упрямого Лефевра разбить, чтобы не началась цепная реакция, - решительно сказал он. - Генерала Платова сюда.
- Он легко раненный, находится в санитарном поезде, - продолжил пояснения тот-же армейский чин. - А донские казаки отошли за оборонительные редуты. Прикажете их поднять?
Император огладил подбородок, раздумчиво качнулся в стременах. Затем сказал:
- Не надо, донцы отдых заслужили. Кто на данный момент не оставил передовых позиций?
- Кроме донцов и ходивших в лобовую атаку пехотных гренадеров, на местах остались все. В том числе кавалерийский полк гусар и Кавказский корпус под командованием генерала Ермолова.
- Передайте Ермолову наше повеление, чтобы немедля готовил конников в атаку, - император скрипнул кожей седла, развернув ахалтекинца, вновь поскакал на только что оставленную им вершину холма, увлекая за собой остальных. Ветер подхватил длинные метелки украшавших свиту разноцветных перьев, превратив их в заполоскавшийся в теплых струях воздуха мохнатый шлейф.
Терские казаки еще не успели как следует перевязать боевые раны, когда в расположении их части самолично объявился генерал Ермолов. Осадив коня в середине привала, он поднял вверх руку, сопровождавшие его офицеры молча выстроились за генеральской спиной. Приводивший в порядок боевое оружие Гонтарь вскинул чубатую голову, сверкнул блестящими глазами на возившегося рядом своего дружка:
- Слышь, Дарган, не иначе начнет уговаривать взять самого Наполеона Буонапартия, - почесал он затылок. - Как ты, согласный на то, чтобы поймать супостата и засунуть его в мешок?
- Под Наполеона донских казаков назначили, - втыкая шашку в ножны, откликнулся тот. - А нам выпал зверь помельче.
- А вот мы щас послушаем.
Через несколько моментов ведомая Назаром Лубенцовым сотня терских казаков в составе крупного кавказского отряда на полном скаку покидала временный привал, устремляясь в обход только что взятого с боем холма. За спинами воинов крыльями трепыхались полы черкесок, взлетали помеченные кожаными крестами развязанные башлыки, над папахами вились белые курпеи. Гривы дончаков и кабардинцев стелились по ветру черным, коричневым, белым пламенем, за мельканием резвых ног невозможно было уследить - кони словно плыли по воздуху, неся на спинах невесомых всадников. Они походили на кучу облаков, гонимых теплым весенним ветром в сторону столицы французской империи. Лишь блестевшие в солнечных лучах концы пик, ряды газырей на грудях да эфесы шашек напоминали о том, что несмотря на воздушность, облака были грозовыми.
За холмом, за которым открылась панорама города Парижа, уже кипела ожесточенная битва, из свалки выскакивали отдельные группы пеших гренадеров, перезаряжали ружья и снова приближались к великой толчее, стараясь пробить в ней проходы.
- Пики к бою! - на всем скаку сотник привстал в стременах, повернул лицо с разинутым ртом к летящим за ним всадникам. - Шашки во-он, в атаку галопом ма-арш-ш!
Сотня ощетинилась железными наконечниками, разбежалась веером вдоль внешнего фланга боевых действий для наиболее удачного броска. Каждый выбрал жертву, которую успел ухватить вспыхнувший огнем глаз. Когда до противника оставалось расстояние в несколько лошадиных корпусов, древка в руках конников пришли в движение, одни вознеслись в воздух, другие уперлись торцом в седло, чтобы удар получился весомее. В этот раз Даргану не пришлось нашаривать брешь в железном панцире противника, потому что уланы относились к легкой кавалерии и доспехов не надевали. Они были затянуты в зеленые с красным мундиры с петлями из золотых веревочек. Заметив окруживших кучку гренадеров неприятельских всадников, он направил кабардинца туда. Солдаты подняли ружья вверх, стараясь защититься от шквала ударов острыми саблями, длинные штыки стали бесполезными. Уланы с плеча секли головы так, как бабы рубят капусту. Отлетали охватывавшие приклады пальцы, падали на землю кисти и руки до предплечья. Зрелище походило на расписанные на потолках какого-то французского монастыря сцены из ада, там тоже под ножами отскакивали головы и уши. Дарган направил копье на толпящихся уланов,наконечник по касательной порвал горло одному и воткнулся в висок второму. Дальше путь преграждало месиво из человеческих тел и лошадиных крупов, кабардинец осел на задние ноги, забил копытами в кровавую стену. Пользуясь охватившим людей азартом, Дарган дернул пику на себя, вонзил ее в грудь очередного врага. Душа француза легко рассталась с его телом - он успел вцепиться в древко и замертво упал под ноги хрипящих коней. А казак уже рвал шашку из ножен, им снова владело бешенство, пришедшее на смену нервной дрожи.
Увидев казачьи черкески, воспряли духом гренадеры, они повернули штыки против французов, стараясь проткнуть животы всадникам, брюха лошадям и все, что попадалось под острие, с упорством приговоренных к смерти людей. Солдат с крестьянским лицом никак не мог пробить защитную бляху на груди у вражеского коня, он расставил ноги, с силой надавливая на приклад. Видно было, как пускал он пузыри соплей, как успел возненавидеть и саму мужицкую кормилицу, и всадника на ней. Крепкий крестьянин тужился до тех пор, пока боровшийся с казаком улан с полным набором орденов на кителе не обратил на него внимание. Перекинув саблю в левую руку, он играючись отсек мужику лохматую голову и снова включился в драку. Подсмотренная за мгновения боя сцена передернула Даргана от макушки до кончиков пальцев на ногах, он протиснулся поближе к улану и так-же походя полоснул того по затылку. Больше не оглядываясь, пошел рубить направо и налево, всякий раз оттягивая шашку назад за удобную деревянную ручку, чтобы рана открывалась смертельная. Жуткий хряск с дикими вскриками сопровождал каждое его движение, заставляя противников уворачиваться от поединка, искать спасения за спинами товарищей. Но и там их доставала смерть в лице вставшего на тропу войны терского казака, молодого парня, с молоком матери впитавшего в себя вечную борьбу за собственную жизнь в диких Кавказских горах.
Дарган очнулся тогда, когда вокруг вдруг образовалась пустота, заполненная лишь безлюдными улицами близкого каменного города. Впереди не осталось ни одного противника, никого, кто мог бы воспрепятствовать продвижению. Держа наготове шашку, он крутнулся в седле и понял, что поза грозного воина больше не нужна. На обширном пространстве продолжали убивать друг друга кучки пеших со всадниками, оттуда несло запальным дыханием и запахом смерти. Прискакавшие на подмогу драгуны императорского гвардейского полка довершали начатое казаками дело.
Очередная бойня подходила к концу, вычерпывая из души все светлое, чем обязан жить человек, оставляя самое скверное, чего он должен был бы сторониться. Невдалеке старался придти в себя друг Гонтарь, чуть подальше сотник Назар Лубенцов оглаживал задубелое лицо загрубелой же ладонью, рядом с ним опустил шашку вниз неразлучный его товарищ подъесаул Ряднов. Привстав в стременах, Дарган метнулся вглядом вокруг, выискивая кого-то еще, и тут-же с облегчением опустился в седло. В этот раз малолетки с ним не было, в корпусном лазарете тот зализывал полученные в первом в жизни бою неопасные раны.
- Даргашка, опять пешкеш не сорвал? - послышался густой бас казака в возрасте вахмистра Федула.
- С кого, дядюка Федул? - устало откликнулся урядник.
- А с улана, который орденами играл.
- Зачем мне иноземные побрякушки, когда свои серебром звенят.
- Тогда на золотой натягивай.
- Тут уж, как получится.
- Не горюй, сотник еще за первый бой побожился представить тебя к офицерскому званию и к ордену святой Анны. Уж бумаги оформлял.
- Назар Лубенцов решил свое место тебе уступить, - подтвердил подъехавший на вороном дончаке хорунжий Горобцов. - Сказал, что среди казаков лучшего наместника не разглядел.
- А сам куда? - негромко поинтересовался Дарган.
- Свято место пусто не бывает, - засмеялись станичники, они давно признавали урядника своим атаманом. - Генерал Ермолов нашего сотника в старшины произведет, так надо полагать.
- Если бы да кабы, да росли б во рту грибы, - тряхнул густым чубом урядник. - По совести, мне и на своем месте неплохо, а с вами будет одна морока.
- О как, уж отказ объявил, - грянули взрывом смеха казаки. Нервное перенапряжение у них искало разрядки. - Не накаркай, Даргашка, иначе золотой эполет стороной обнесут...
Глава вторая.
Небольшой отряд терских казаков из Моздокского полка отдельного Кавказского корпуса на лошадях гарцевал по звонким булыжникам узких парижских улиц. Стояло прохладное лето 1814 года, время было послеполуденное. Лохматые бурки наездников, как и положено в чужом краю, вместе с саквами - переметными сумками - были приторочены за седлами, чтобы в случае внезапного нападения неприятеля не мешали работать острыми шашками, мерно бьющимися ножнами по пыльным сапогам. Но неприятель был раздавлен, опасаться было некого, по губам казаков гуляла стойкая улыбка победителей. Лишь изредка от старшего впереди звучала ненужная команда:
- Подтяни-ись!
Казаки и ухом не вели. Сбитые на затылки папахи из шкур молодых барашков со свисающими набок белыми курпеями открывали высокие загорелые лбы, молодецки ухмыляющиеся лица как бы нагло показывали, кто стал хозяином в бывшей непобедимой наполеоновской империи. На перехватывающих черкески узких наборных поясах свободно покачивались длинные кинжалы с небольшими ножами рядом. По обеим сторонам грудей, как зерна в кукурузном початке, блестели в газырях медные гильзы патронов. Но жители находящегося посередине реки Сены острова Ситэ - центра французской столицы - при виде диковатого на первый взгляд воинства ускорять шаг не спешили, они еще пребывали в разморенном послеобеденном состоянии. Да и оккупанты докучали не здорово - не хватали первого встречного за грудки, не наезжали конями, не отбирали сумки с продуктами. Они словно подчинялись древнему, тоже имперскому, правилу: завоеванное еще пригодится самим. Изредка из горстки своеобразно одетых пешеходов метнется злой взгляд какого-нибудь молодого задиры, или засветится лукавая улыбка юной особы, и снова молчаливо кивающие в такт шагам в большинстве раскрытые головы покоренной нации.
- Глянь, какая ла фам, - разбитной светловолосый урядник кивнул мерно качающемуся в седле черноглазому соседу на спешащую навстречу девушку в широком светлом платье и красной безрукавке. - Я как-то встречал ее недалече от нашего постоя, ишь, как задницей виляет, чистый иноходец.
- Какой ла фам, когда до ла фили еще не доросла, - обернувшись на голос, упредил дружка-соседа станичник с передней лошади, на вид постарше. - Вишь, вместо сисек алычиные упырья торчать.
- Это ей оборки на грудях дигните портят, - не согласился с ним напарник, такой же молодой казак, что и его дружок. - А ежели присмотреться скрозь фасоны, то все при ней, как оружье при казаке.
Девушка, ощутив на себе внимательные взгляды бравых и крепких парней, оглянулась на идущего чуть позади нее долговязого молодого человека, затем откинула за спину густую метлу светлых волос и раскрылась в приятной улыбке, подсвеченной жемчужными зубами. Сновавшие из-под подола платья носки красных туфелек начали выскакивать помедленнее, свободный конец широкого красного пояса по узкой талии сильнее закачался в разные стороны, за волнистыми лентами воланов на одежде четче обрисовались бугорки небольших грудей. Она выделила из всего строя уже виденного ею не единожды подтянутого казака и послала ему воздушный поцелуй.
- Из простолюдинок, озабоченная на ларжан, - ухмыльнувшись, продолжал бессовестную оценку парижанки казак постарше. Присвистнул. - А она и правда как пряник медовый.
- Она ла вотре, подружка как раз для нашего брата. Жаль, что ларжану в карманах ильняпа, все успел прогулять, - вмешался четвертый наездник с черными густыми усами и крутыми бровями на смуглом лице. - Вчерашним вечером я с такой до ихних петухов караул нес. Досе ноги ватные.
- Ла филь ком сетре бье, - присоединился к разговору еще один молодой джигит с крученной нагайкой в руках. - Хоть и не наших кровей, но красивая, чертяка.
- Кончай ванзейскую речь! - донеслось от возглавляющего отряд широкоплечего казака. Развернувшись в седле, тот грозно трепыхнул тонкими ноздрями. - Сетребье-хренебье, скоро совсем по казацки гутарить перестанете.
- До ванзеев нам еще доскакать надоть. А что, у этих мусьев язык красивый, - гоготнул следовавший за ним здоровенный детина. - Недавно один из штабных господских подсказал, что черепки, которыми они свои крыши покрывают, прозываются тюиль. У нас так татарцы по русски бають: тюиль-доиль.
- Я сказал, кончай разговоры, головы ужо потеряли, - незлобиво повторил старший. Под сдержанный смешок подчиненных добавил. - По ночам одни караульные в секрете, остальные как фазаны по куширям.
Над отрядом повисла сдержанная тишина, нарушаемая лишь цокотом копыт. Дисциплине у казаков могли позавидовать даже великие завоеватели. Кинув заинтересованный взгляд на того из служивых, который первым завел разговор, девушка еще раз подмигнула ему, на мгновение приостановилась и сразу пошла дальше. На высокой шее взялась переливаться золотая цепочка с видным за воротником платья разноцветным медальоном. Ее провожатый суматошно зарыскал длинным носом по сторонам. Помеченный большими голубоватыми зрачками парижанки, воин до боли в ладонях сжал плетенную из узких сыромятных ремней нагайку.
- Моя будет, вернемся с патруля - и найду. Как-то уж видел, недалеко от наших квартир живет, - упрямо изогнув бровь, негромко поклялся молодой урядник. На тонком лице его вспыхнул жгучий румянец. - Ставлю десять монетов.
- А я этих монетов принять не откажусь, - тут-же согласился его товарищ. Не утерпел, предупредил. - Смотри, Даргашка, Ермолов за мусьев с мадамами издал новый указ.
- Сам смотри, Гонтарь, а я словами не кидаюсь. И об указах новых пока не слыхал.
Старший отряда уже заворачивал своего кабардинца на небольшую площадь, над которой вознесся ажурным каменным плетеньем высокий собор с острыми, как хребты кавказских гор, шпилями колокольни сзади. Впереди, между двумя широкими башнями, в лучах солнца засияла разноцветным витражом стеклянная роза. Путь конников лежал дальше, к каменному мосту через неспешную Сену, за которым раскинулся огромный, невиданный никем из казаков доселе город, построенный из желтовато-розоватого туфа.
За месяцы, которые Дарган со станичниками провел здесь, он успел свыкнуться с постоянным розовым светом вокруг, в нем так прекрасно выглядели местные молодые девушки. На самом же деле все они на лицо были погрубее черноглазых, с тонкими чертами лиц, узких в талии терских казачек, живущих на родине, у подножия гор Большого Кавказа. Несмотря на обходительную вежливость, упредительность и галантность, до которой некультурным на их фоне казачкам было далеко, особого желания овладеть ими они не вызывали, хотя молодая южная кровь затачивала чувства воинов до остроты гурдинского кинжала. Казаки ночами часто уходили на телесный промысел к безотказным и страстным чужачкам, возвращаясь от них умиротворенными, почти любящими этот далекий странный край, к тем чувственным девушкам и женщинам, так умело заставляющим их на время забывать о неприступных горах, о родных и близких на другом краю земли. Но розовый свет был одинаков, что там, что тут. Только здесь он был от камня такого же цвета, а там от утренних лучей, освещающих белоснежные вершины первозданных гор. Туда, на родину, тянуло здорово, с каждым днем все сильнее.
Обогнув собор и процокав узенькой улочкой до обложенных каменными плитами берегов реки, отряд готовился уже ступить на край моста, как вдруг из-за странного гранитного зверя с цепью во рту вышла та самая девушка, что повстречалась казакам за несколько переулков отсюда. Поодаль болтался и длинноносый нескладный парень. Выдернув из-за пояса расшитый цветами белый платок, она поцеловала его край, протянула руку с ним в сторону Даргана. Привстав в стременах, тот под усмешки станичников тонко присвистнул:
- Откуда она взялась-то? - недоуменно передернул он краями обшитой на плечах галунами черкески. - Вроде сзади ее оставляли.
- Так мы ж петлю вокруг ихней церкви сделали, а она напрямки, - гоготнул ему в ухо товарищ.
- Гляди-ко, умылилась баба, неровен час тут и свадебку сыграем. Чапуру из дома я прихватил добрую.
Со всех сторон посыпались соленые шуточки, заставившие строевых коней беспокойно запрядать ушами. Старший над казаками всем корпусом развернулся назад, зычно гыркнул:
- Это когда ты успел мамзель оприходовать, голова твоя беспутная? Своих скурех на Тереку было мало? Года два, как из малолеток, а уж джигитовать по хатам вздумал.
- Дядюка Федул, ты ж мне и нянюка, и кунак, все про меня знаешь, - покраснев, заоткрещивался молодой казак. - Никогда я с ней не встречался. Может, ошиблась, казаков на постое тут много.
- Куды ошиблась, ежели вся до тебя устремилась. От... на наше несчастье татарский выпестышь, породнился твой прадед с чеченским тейпом, - ощерился Федул. Хлестнул коня плетью под тугое брюхо. - В намет, в отца и сына, еще приказные цедулки из-за вас от штабных не получал...
Отряд упруго сорвался в слаженный галоп, по каменным плитам древнего моста зацокали подкованные копыта боевых коней, заглушая взрыв непристойного хохота. Изогнувшись с седла, Дарган выхватил из руки девушки платок, торопливо запихнул его за отворот черкески, не преминув поморгать красавице светлыми, жадными до любви, глазами. Она так и осталась стоять на краю моста готовой взлететь птицей.
А вечером Дарган с Гонтарем уже рвались с постоялых дворов в круговерть мирных домов парижан. Оба были одеты все в те же черкески, башлыки развязаны, папахи заломлены на затылки, на ногах ноговицы для форсу спущены ниже колен. Дарган, как Гонтарь, как и остальные казаки, никогда не уступал дорогу солдатам и офицерам действующей русской армии, потому что считал себя выходцем из иного роду-племени, более гордого и свободолюбивого, нежели русские царские холопья. При встречах с армейскими служками на его тонком поясе лишь резче начинал покачиваться остро отточенный кинжал гурда, как и шашка, как и любое другое оружие кавказского мастера по имени Гурда, особо чтимых среди джигитов в диких и неприветливых горных селениях. И этого было достаточно, чтобы разношерстное, согнанное сюда со всех концов, воинство еще издали считало за благо свернуть в сторону. Так было и сейчас, когда неожиданно возникший патруль из нескольких солдат попытался преградить дорогу длинными ружьями.
- А куды это мы засобирались, господа казачки? - грозно вопросил ефрейтор с одной белой полоской на суконном погоне. - Показывайте пропуск в мирную зону, иначе завернем в обратную.
- Какой пропуск, эта территория под контролем нашей сотни, - тут-же отставил ногу и схватился рукой за кинжал Дарган. Его спутник последовал его примеру.
- По дневному патрульному делу - так, а вечером и ночью к гражданскому населению пускать никого не велено, - заартачился и ефрейтор,большим прокуренным пальцем отводя назад торчащий над прикладом курок. Солдаты неспеша сняли с плеч оружие. Ефрейтор добавил. - Особливо казаков, уж больно они до местных мамзелек охочи.
- А тебе что, завидно? - насупился Дарган.
- Не завидно, но не велено. И завидно тожить, - решил сознаться служивый. - Не все ж одним вам бабские панталоны стаскивать.
- А ну с дороги, сермяжник, - наклонился вперед Дарган, до ломоты в суставах сжимая рукоятку кинжала. Он понял, что приказа не пускать воинство к гражданскому населению не существовало, а было устное пояснение, о котором известно давно и всем. И про казаков ефрейтор придумал для форсу. Ощутил спиной, как вместе с ним напрягся телом Гонтарь. - Не доводи до греха, потом разбираться будет некому.
- Но-но, полегче, дикое племя, - подаваясь назад, стушевался служивый. - Откуда мне знать, из каких вы рот-батальонов.
- Из Моздокского полка.
- Ясное дело, по черкескам видать... Уж пошутковать нельзя.
- Отпусти ты их, Василий, не видишь, они только с гор спустились, - косясь на казаков, подсказал один из солдат постарше. - Они без нас где хочешь проскочут.
- Не держу я их, Кирьян, этих вольных людей. Ихнее дело, перед кем отвечать.
Но Дарган с Гонтарем уже не слушали объяснений солдата, они скоро и мягко ступали по жестким булыжникам мостовой мягкими из выделанной кожи чувяками, направляясь к небольшой площади. Дарган знал наверняка, что одарившая его платком девушка тоже станет искать встречи с ним, потому что они оба давно настроились на нее. Так бывало и у них, на Тереке, когда с одного взгляда начиналась долгая совместная жизнь, для приличия освященная в станичном молитвенном доме. Так, наверное, было принято и здесь, с одним лишь условием, что французские женщины к победителям, какой бы национальности они не были, относились с большей любовью, нежели с неприязнью. Это было связано с тем, что много ихних мужчин погибало в войнах, и возникала необходимость восстановить население страны с помощью вот такого нехитрого способа. Так объясняли любвеобилие местных подружек умные головы, поэтому в женщинах в Париже недостатка не испытывалось.
Едва вырвавшись за кордоны, состоявшие из небольших групп уланов, гардемаринов и гусаров, отдельно от которых гарцевали на холеных дончаках, кабардинцах с ахалтекинцами разномастые казачьи отряды, Дарган поспешил на круглую, мощеную тесанным булыжником, площадь перед светским зданием, таким громадным, что с одного раза его невозможно было охватить взглядом. Это была гора из круглых каменных колонн и блескучего стекла, у подножия которой всегда толпилось множество людей, в том числе и молодых девушек. С высоких ступеней разные люди говорили пространные речи, после которых горожане начинали относиться к занявшим их город и страну чужеземным воинам еще добрее.
На подходе казаков к зданию из толпы выбежала девушка, поспешила Даргану навстречу. Он приостановился, подбоченился и откинул голову назад. Девушка застыла напротив, прижала руки к груди. Наверное, она ждала, когда Дарган первым сделает к ней шаг. Но соблюдать мужское достоинство у казаков было главной заповедью, хотя в родной станице Стодеревской, что расположилась по левому берегу Терека - естественной границе между Россией и немирной Чечней с частью Дагестана - девок он перещупал немалое количество. Была и душенька, к которой наведывался, когда в штанах особенно чесалось. Не татары-нехристи, юнцами сшибавшие страсть на ишачках с ослицами, а православные, пусть и отбивавшие по каждому пустяку поклоны все равно своим богам-истуканам. Осталась там и подружка, которую прочили ему в невесты.
Но это было далеко, за лесами, за полями, за холодными российскими туманами. А здесь было тепло и почти безопасно. Скосив глаза на притихшего за спиной Гонтаря, Дарган проглотил комок в горле, опустил руки вдоль туловища. Он действительно не знал, с чего нужно начинать. Дома сразу попытался бы обнять, поцеловать, а тут неизвестно, что из выходки получилось бы. Тем более, позади иноземки опять закачался тот самый нескладный парень, который сопровождал ее в первую встречу возле моста. Сузив глаза, Дарган смерил парня с головы до ног неприветливым взором, снова посмотрел в лицо девушке. И только сейчас словно открыл, что она действительно была хороша собой. Высокий белый лоб, тонкие ниточки светлых бровей, большие серовато-голубые зрачки с темными ресницами над верхними веками. Ресницы неспешно опускались и снова поднимались, будто пытались завлечь в небесную глубину. Ровный носик с небольшой горбинкой посередине заканчивался тонкими ноздрями, под которыми подрагивали сочные губы ярко алого цвета. Когда они раздвигались, за ними виднелись ряды белых, будто нанизанных на нитку, зубов.
- Скажи ей что-нибудь, а то уйдет, - забеспокоился остановившийся поодаль Гонтарь. Голос у него подрагивал, наверное, иноземка понравилась тоже.
- А что говорить, когда я ихнего языка не знаю? - продолжая выдерживать джигитскую стойку, поинтересовался Дарган. В душе у него было спокойно, лишь вид с подвижными чертами лица девушки да стройная ее фигурка отзывались в области живота щекотливыми чувствами. Тихонько добавил. - Может, про ларжан сказать? Черноус с Горобцом как-то учили, что они к деньгам слабость имеют.
- А если она еще девушка? - так-же негромко засомневался Гонтарь. Черноглазый жгучий брюнет с жесткими усами, он был полной противоположностью своему другу, светловолосому, сероглазому, с белесыми бровями вразлет. Лишь румянец у обоих походил на спелые краснобокие персики. - Патруль кликнет и весь променад закончится.
- От ларжана еще никто не отказывался.
- А он у тебя есть?
- Откуда.
- Тогда чего зря языком молоть. Лучше намекни ей, мол, с,амус.
- А что это такое?
- Вроде, так знакомиться надо. Я слыхал.
В этот момент, оценив нерешительность кавалеров, иноземка выдернула из-за пояса цветной платочек и взмахнула им перед собой. Дарган понял намек, оттопырив черкеску, вытащил точно такой-же платок, выхваченный из ее рук на мосту, протянул навстречу. Оба радостно засмеялись, чувство неловкости исчезло, уступив место любопытству.
- А вообще, скажи про ларжан, - наклонился вперед Гонтарь. - Дюже она красивая и смелая, такие в девках ходють не долго.
- Говорю тебе, что нету, - не переставая улыбаться, отозвался Дарган.
- Ты скажи, а я знаю, где взять, намеднись увидал, как хозяин нашего подворья схрон на базу устраивал. Несколько домов под квартиры отдал, две мастерские, конюшни. Богатый должен быть мусью.
- Да ты что! - быстро обернулся к нему дружок.
- И место на перекрестке дорог, кого только не заносило, - продолжал с убеждением рассуждать Гонтарь. - Навроде нашего моздокского пути, что из Персии в Россию ведет.
- А чего ты раньше язык проглотил?
- Не время, значит, было.
Дарган досадливо сверкнул глазами, но промолчал. Между тем, подавшись вперед, девушка быстро-быстро о чем-то заговорила, прищуривая большие светлые глаза, помогая себе округлыми руками. Разобрать ее лепет было невозможно, но настроение угадывалось. Кажется, она была довольна, что встретилась с приятным молодым человеком, и рада, что он пришел сюда.
- С,амус? - выждав момент, с доброжелательной улыбкой сказал Дарган.
- Университет ихний, как Ломоносовка в Москве, - пояснил за спиной Гонтарь.
- Не понимай...
- Снова не то, - всплеснул руками Дарган. - Она ничего не соображает.
- А про с,амус, вишь, сработало, дай только время, - обрадовался друг. - Теперь ее надо отсюда увести, чтобы оторвать от прыщавого. Наверное, это ее ухажор.
- Морду ему тут не набьешь, - озабоченно покрутил головой Дарган. Снова прислушался к лепету иноземки. - А что она хочет еще?
- Да кто ее поймет. Скажи, что желаешь инвит, мол, муа жуир.
- А что это? - насторожился Дарган. - Не обидится?
- Не должна, Черноус при мне своей бабе так говорил.
- Ну и как?
- Довольная осталась.
Тем временем девушка быстро переводила взгляд с одного на другого, не смея вмешиваться в диалог. Прижав руку к груди, затем Дарган указал пальцем на нее, потом махнул рукавом черкески вдоль улицы. Внимательно следившая за ним иноземка радостно замотала головой. Тогда казак кивнул на маячившего поодаль провожатого, громко спросил:
- А как с ним? Это не твой хахаль?
- Пардон? - чуть наклонившись ухом, сделала она полшага вперед.
- Ну, твой жених? Месье вон тот, - повторил Дарган.
- Месье!? Жень-их!? О, но, но, - отрицательно качнула волосами собеседница. Протянула тонкую кисть в ту сторону, куда показывал казак. - Лонж.., боалевард.
- Тогда полный ла мур, - повеселел урядник.
Бросив сумрачный взгляд по направлению к долговязому парню, он нагло подцепил девушку под руку и потянул ее за собой. Она не сопротивлялась, даже не оглянулась на соотечественника, скорее всего, по уши влюбленного в нее. Лишь громко и радостно воскликнула, подтверждая, кто из парней для нее дороже. Гонтарь взялся за рукоятку кинжала, отпустив парочку на несколько шагов вперед, последовал за ними. Он был уверен, что точно так-же поступил бы и его верный товарищ. Но подобный расклад не устраивал отвергнутого жениха, не перестававшего вертеться посреди площади, он выследил среди толпы народа патруль из русских солдат, резко вскрикнув, бросился к нему. Дарган насторожился, осмотрелся вокруг, от площади в разные стороны разбегались несколько тенистых улиц с домами из розового туфа. С левой стороны они поднимались на пологий склон, с правой спускались вниз, туда, где на почти такой же площади стояло здание учебного заведения под чудным, схожим с иконной мадонной, названием Сорбонна с бедно одетыми студентами возле. Когда отряд казаков патрулировал по улицам острова, из резвых стаек молодежи вслед неслись улюлюканье со свистом. Значит, сворачивать туда не стоило. Но за университетом начинался самозастрой с множеством кривых переулков, в которых можно было заплутать. Покосившись на девушку, Дарган заметил, что она продолжала беспечно улыбаться. Он снова перемигнулся с Гонтарем, кивнул на крутой уклон справа. Тот понимающе опустил глаза.
В этот момент взбудораженный долгоносиком патруль перекинул ружья со спины на грудь и двинулся вслед за троицей. Вид у усатых воинов в высоких головных уборах был грозным, не обещающим ничего хорошего. Надо было что-то предпринимать, иначе разборки могли привести к плачевному результату. Вряд ли удалось бы доказать, что мадемуазель напросилась в подружки сама. Но упускать добычу Дарган тоже не горел желанием, потому что девушка все больше нравилась ему.
- Аллюр? - предложил он ей слышанное от старших товарищей слово. Кажется, им подгоняли лошадей.
- Аллюр!? - повторила она, насмешливо сморщив носик. Она снова ничего не понимала.
- Ви, аллюр, то есть, бегом.
Дарган опустил руку вниз и пошевелил двумя пальцами, затем легонько повлек подружку вперед, заставив ее переступать ногами быстрее. До нее дошло, потому что она посерьезнела, а когда Дарган указал на солдат за спиной, сама ускорила шаг. Но было уже поздно, один из патрульных припустил к ним рысью. Из переулка по ходу движения выперся конный разъезд из разморенных бездельем драгунов на холеных лошадях.
- Задержать, - обращаясь к конным, крикнул патрульный с ружьем на перевес. - Нарушение комендантского указа.
Драгуны тут-же разъехались в разные стороны, образовав широкий полукруг, вся троица оказалась как бы в ловушке. Осознав, что с подружкой оторваться от патрулей не удастся, Дарган обнял ее, вперился серыми зрачками в ее голубые омуты:
- Жди меня вон там, я приду, когда солнце скроется за домами, - он ткнул себя пальцем в грудь, затем показал на ступени, ведущие вовнутрь здания с колоннами. Вытянув кисть в сторону заходящего солнца, провел рукой вниз. Повторил. - Когда солнце сядет, я обязательно приду, только ты подожди. А-а, досада, как ей объяснить!..
Дарган с надеждой зыркнул на успевшего подобраться друга, но у Гонтаря словарный запас тоже был небогатым, он лишь поджал тонкие губы. Девушка вцепилась пальцами в предмет своей любви, она напрягалась, силясь уяснить, о чем пытался сказать ей он. Наконец, повернувшись к солнцу, она как бы притянула его за край к земле, потом указала на себя и повела рукой к мраморным ступеням.
- Да, да, ты поняла, - косясь на всадников и бегущего к ним патрульного, обрадовался Дарган. - Ты мне понравилась, я женюсь на тебе... Не понимаешь? Вот досада...
- Се мари авес, ла филь, - нервно ответил уже ощетинившийся ежиком его товарищ. Посоветовал. - Заканчивай с расставаниями, Дарган, из их кольца мы вряд ли сумеем вырваться.
- Мариер авес... же мариер авес.., - девушка схватилась ладонями за покрывшиеся красными пятнами щеки, восхищенно воззрилась на своего кумира, она словно забыла, где находится. Но Дарган уже не замечал ее, подцепив полы черкески, он шустро запихивал их за кожаный ремень на поясе. Его примеру последовал Гонтарь. - Же...
- Апре сон камарад, апре, - напряженным голосом перебил ее Гонтарь. - Все, милая, свидание закончилось, нам надо утекать.
- Мой друг прав, нам не до хорошего, - подтвердил Дарган, закатывая рукава черкески, - Теперь как бы изловчиться, чтобы поухватистей, - он напялил на глаза папаху, не оборачиваясь, кивнул товарищу. - Хомутай гнедого, а там дело покажет. Отцу и сыну...
Дарган на глазок примерил расстояние до холки близкой лошади с громадным драгуном, вильнул зрачками на вторую с полусонным седоком. Резко оттолкнув девушку от себя, кошкой метнулся к коню и через мгновение уже сидел позади неповоротливого из-за мешковатой формы всадника. Столкнув его с седла, вырвал из рук конец уздечки, за которую тот пытался зацепиться, завернул морду лошади так, что по зубам у той застучали железные загубники. Конь взвился на дыбы, перенес мощное тело на задних ногах в обратную сторону. Подбегавший солдат застыл на месте с прижатым к груди ружьем, девушка едва успела отскочить на обочину. Дарган оглянулся на друга. Сидя верхом на лошади, тот боролся с крепким седоком, не желавшим спрыгивать на землю. Тогда Дарган выхватил из-за голенища нагайку, полоснул драгуна по плечам, еще раз, по жирному бедру. Экзекуция подействовала, верховой соскочил с седла, словно его ошпарили кипятком. Не давая возможности опомниться третьему всаднику, казак огрел нагайкой и его, заставив наклониться к холке и дать шпоры коню. Путь был открыт. По разбойничьи свистнув, Дарган всадил каблуки под сытое брюхо скакуна и помчался вниз, к учебному заведению Сорбонна с тощими студентами возле входа, мимо магазинчиков, кафешек и других бистро, в которых хозяева были рады любому посетителю. Особенно русским, оставлявшим на прилавках весомые серебряные рубли - национальную валюту Российской империи. За спиной слышался дробный цокот копыт лошади товарища с детства, на которого можно было положиться как на себя. Так же и Гонтарь имел полное право не сомневаться в надежности горячего и дерзкого друга.
- Стой, - раздался сзади запоздалый окрик солдата из патруля. - Вот антихристы, в христа-мать... Стой, говорю, басурманово племя, стрелять буду...
Тишину в центре огромного города потревожил звук выстрела из ружья. Через несколько мгновений прозвучал второй выстрел, который сделал пустившийся вдогонку верховой драгун, но торопился он не здорово, лишь до первого поворота. И тут-же последовал третий залп от одного из пришедших в себя, спешенных не по своей воле, неудачников. Пригнувшись к гриве, Дарган поддал коня пятками под бока, завернул в переулок с домами с островерхими крышами. Площадь с похожей на королевский дворец Сорбонной осталась позади, вдогонку казакам полетел пронзительный свист из стоявшей по периметру ученой молодежи. Дарган подобрал верхнюю губу и ответил таким залихватским посвистом, что взмыленный рысак суматошно запрядал стоячими ушами. Показалось, вокруг установилась мертвая тишина, а может, от напряжения заломило перепонки, потому что цокота копыт долго не было слышно.
Дома помельчали, мостовая перешла в грунтовую дорогу, уже замелькали прижимавшиеся к берегу реки окраины. Кони вынесли седоков к расположению какой-то кавалерийской части. Об этом совпадении оба только мечтали, потому что гнать лошадей к месту постоя своего полка было бы безумием - расследование назначили бы незамедлительно. Спрыгнув с седел, они закрутили концы уздечек на ветках деревьев перед полосатыми будками со шлагбаумом, нырнули в глухой проулок с зарослями чертополоха. Нужно было уносить ноги, пока наряды из военных патрулей не оцепили район и не пошли прочесывать улицу за улицей. Установленные в поверженной империи с подачи Александра Первого комендантские правила действовали неукоснительно.
Друзья появились в части, расквартированной по домам местных жителей тогда, когда солнце коснулось краем далеких городских крыш на другом берегу реки Сены. Терские казаки готовились к отбою, возле привязей перед подъездами возились лишь те из них, которых назначили в ночной наряд. Гонтарь сразу отправился на квартиру, а Дарган прошел на конюшню, где в стойлах хрустели овсом два его коня - кабардинец и запасной дончак. Огладив кабардинца, подкинул под морду ему еще жменю сухого зерна. Мягкими губами конь пощупал грубоватые ладони хозяина, фыркнул и отвернулся, как бы показывая, что и тому пора отправляться на отдых.
Но почивать было некогда. Выйдя за ворота, Дарган вновь посмотрел на покрасневшее солнце, уже наполовину опустившееся за высокие шпили дворцов, затем заскочил в небольшой флигелек за хозяйской усадьбой. Вынув из висящей на стене саквы круг каймачьего сыру, отбил кусок, разломил его на несколько частей, торопливо пожевал. Остальное засунул обратно. Зачерпнув кружкой из бадьи воды, запил трапезу и сразу сунулся на выход.
- На ночные забавы собрался? - окликнул его Черноус, заросший темной щетиной казак. Он сидел на табуретке, оглаживая на колене суконкой острую шашку. - Не к той мамзельке, что возле Нотре Дама поджидала?
- А ни то, тебе одному ночами по лумырям шабалить? - огрызнулся Дарган, хотя на душе было неспокойно. На забавы он уходил в первый раз и чем они могли закончиться, не имел представления. - Схожу, коли приглашают.
- Пешкеш-то заготовил? - не унимался Черноус.
- Без него никак?
- А как без пешкеша? - вопросом на вопрос ответил казак. Засмеялся. - Потом все равно флинту придется назначать, да не дедовским вот такенным ружьем, а за монета. По подарочку и посмотрят, какой выкуп с тебя брать.
- Никакого, я на серьезное не согласный. К тому ж в станице у нас такие скурехи с душеньками, что чихирю не хватит обновку отмыть, и флинту берут или пистонным ружьем, или деньгами, по его цене. А тут баловство одно, для приросту населения.
- А понравилась мамзелька?
- С чего ж тогда в ночные хаживать.
- Гонтарь с тобой настроился?
- Не, с него довольно.
Дарган вспомнил, что друг намекал на хозяйский схрон, который мусью зарыл где-то на подворье. Подумал, что надо бы выбрать время и прощупать углы, чтобы опередить с набегом на клад других охотников. А вдруг там таятся большие сокровища, за которые всегда можно будет выручить немалые деньги. Зыркнув по просторному базу, вздохнул и поправил кинжал на поясе, пора было отправляться на свидание.
- Тогда саул бул, казак, - оскалил белые зубы Черноус. - Будь здоров.
Дарган сразу заспешил по направлению к площади недалеко от церкви Нотре Дам, на которой договорился встретиться с девушкой. Заметил вдруг, что патрулей на улице прибавилось, но особого значения не придал. Даже если солдаты начали искать его с другом, вряд ли они чего добьются - среди терских казаков предателей не было. Он все еще был в сомнениях, правильно ли поняла его девушка и не помешает ли опять встрече ее долговязый ухажер. К тому же быстро темнело, по такую пору подружка не захочет высовывать нос на улицу сама. Но как только пятки ощутили грубоватые камни площади и Дарган остановил взгляд на ступенях перед входом в здание с колоннами, на душе у него отлегло. Даже в темноте можно было различить стройную фигурку в белом платье, стоящую на самой верхней площадке. Дарган шустро взбежал, схватил девушку за руки. Она прильнула к груди, обдав душистым запахом, исходящим от светлых волос, прячущих в локонах струящуюся по шее золотую цепочку с упавшим между грудями разноцветным медальоном. Он оглянулся вокруг, успел заметить, что за дальней колонной кто-то топчется. По спине прокатился неприятный холодок.
- Аллюр? - наклонился он к ее уху. - Или как его... лонж бульвар?