Кьячче только улыбается. Внизу вальяжно проплывает Дю Крю, Русс укутана облаками, не сизыми и мрачными - грозовыми, а легкими и белыми, и над всем великолепием остервенело сияет солнце. Жизнь на контрасте - пижонство, горячий кофе и холодная вода - эстетское пижонство, пассивные маяки, выдранные из костюма с мясом - богохульство. Три кулуара, один подле другого, как братья близнецы начинаются сотней метров ниже вершины и убегают вниз, к непаханому цирку. Не круто, половина прямого угла. Кьячче надевает очки и поводит плечами. Рюкзак с легким альпкомплектом: бухта веревки, ледоруб, лавинная лопатка, фонарь приятно тянет спину и обнимает, будто старый друг - тепло, надежно. Вчерашним солнцем и ночными заморозками спуск заплавлен до ледяной корки, и Кьячче пойдет на пределе возможного медленно, чтобы иметь возможность вдумчиво оглядывать склон. В другое время ушел бы вниз быстро, как пуля, но не сейчас. Искомое место, горная система Дю Крю, Русс, ошибки быть не может. Старые письма Клума отсылают именно сюда, и этого не было в деревенской летописи, что вытащила Флоранс. Никаких собачьих ритуалов, желтый снег - моветон. Не гадь, где живешь, не живи, где гадишь. Это даже не пижонство. Это... впрочем, хватит болтать. Средний кулуар. Пошел...
Кьячче не спешит, повороты закладывает плавными дугами, но кулуар жаден и жить широко не дает. Через каждую сотню метров фрайдер тормозит, полностью останавливается и вдумчиво оглядывается. Все на своем месте: безразличная ко всему колоссальная Русс, снег на зубах, ветер в кулуаре и легкое жжение в бедре. Впереди ворота, два огромных валуна, будто Сцилла и Харибда ждут отчаюг. Кьячче улыбается. Только не сегодня. Пройти ворота очень медленно, плугом, да почти "пешком" - это пижонство, встать и оглядеться в самой середине желоба, там, где ветер должен свистеть в щелях между зубами - пижонство, на породистых ZAGах идти вниз лесенкой с черепашьей скоростью - бахвальство.
Километром ниже кулуары кончаются, и до самых голых камней расстилается ослепительная целина. Кьячче "шагом" входит в створ между Сциллой и Харибдой, усмехается и ласково треплет валуны ладонью. Пройти там, где мог промчаться - это мудрость. Или старость. Или утоленный аппетит. Оглядывается на Русс, подмигивает и... исчезает. Снежный настил под ногами с шелестом оседает и только облако "пудры" заволакивает проем там, где только что стоял человек. Меж валунами зияет черный, разверстый зев. Сцилла и Харибда. Это не пижонство, это жизнь...
***
- Мышь без билета не проскочит, аэростаты под контролем, аэродромы и вертолетные площадки набиты нашими людьми и жандармами под завязку. Их едва ли меньше чем туристов. Но его нет! Нет! Он не может столько времени сидеть смирно! Я знаю эту породу! Кровь у них кипит на вторые сутки и жжет изнутри, словно кострищное пламя в чистилище. - Констан бросает слова резко, отрывисто, они свистят, будто пули и без промаха бьют Флоранс по нервам. Но вдруг он замирает. - Кьячче уже там. Уверен!
- Я запрошу сводку всего, что летало над Альпами последние дни.
Констан кивает.
- Думаю, почтовых голубей можно исключить.
***
Кьячче валится в яму, как зверь в земляную ловушку, "тонет" в огромном сугробе, что ухнул вниз мгновением раньше, и тем остается жив. В провал падает столб света, яма на поверку выходит пещерой, и темнота убегает, куда хватает взгляда - вправо и влево. Добраться до окна на своде нечего и думать - веревка коротка - зато правый и левый рукава подземелья молча зазывают эстетствующих пижонов. Он с сожалением отстегивает огненные ZAGи, в пещере они бесполезны, вытаскивает фонарь, не раздумывая, входит в правый рукав и исчезает в безмолвии.
***
- ... и только единожды над Альпами пролетело нечто нам неподконтрольное - цеппелин со стороны Швейцарии. - Флоранс поднимает на шефа глаза исполненные многозначительности. - Горная страна Дю Крю.
- И он, конечно, был на борту. - Констан натянуто улыбается. - Кьячче давно должен был спуститься в долину, схода лавин за эти дни не фиксировали, маяки наш подопечный по обыкновению игнорирует, и нам предлагается решить задачу с одним неизвестным: Где он сейчас?
Флоранс на мгновение замирает, ужас выкрашивает синие глаза серо-стальным, она подносит ладонь к губам и в ужасе прикрывает рот. Констан согласно кивает.
- Мирольда! - как один выдыхают оба.
***
Света хватит на трое суток, собственного тепла - на двое, желания двигать ногами - на сутки. Красивая, стройная прогрессия, отчасти где-то пижонская. Звук шагов гулко мечется между стенами и пропадает под сводом пещеры. Первое правило фрайдера, оно же последнее - только вперед, без страха и сомнения. Пусть через несколько часов зубы выбивают барабанную дробь, тело колотит крупной дрожью, отчаяние набирает силу и накатывает как цунами, лишь один островок останется торчать над безбрежным зеркалом уныния - упрямство. Время играет, обманывает и, если не смотреть на часы, в нем легко заплутать. Кьячче бредет по холодному безмолвию пещеры, и все человеческое облетает с него, как пух с одуванчика под сильным ветром - прошлая жизнь, недобрая память, воспоминания. Остаются только упрямство и страх.
Горнолыжные ботинки - не самая удобная обувь для пеших прогулок. И когда ноги отказываются повиноваться, титановый штифт горит так, словно к нему подключены "плюс" и "минус", и желание рухнуть, не сходя с места, становится необоримым, Кьячче бездумно выключает фонарь, тупо садится на каменный пол у стены и без сил клонится набок. Нечто легкое с глухим шуршанием падает ему на ноги, и новообращенный спелеолог, помедлив, открывает глаза. Тусклый свет фонаря выхватывает из тьмы человеческий скелет, завалившийся фрайдеру на ноги, и пару старых, высохших лыж неподалеку. Человек и скелет долго смотрят друг на друга равно живо и непосредственно, и когда взгляд Кьячче исполняется трезвомыслия, отвисшая челюсть итальянца с лязгом встает на место. Фрайдер садится, тянется к лыжам и осторожно подтаскивает к себе. Впереди, там, где должна быть глухая каменная стена, чернильную темень смазывает светлое пятно. Кьячче колченожит на свет и остервенело бьет голубоватую кляксу ледорубом. Через какое-то время ледяное окно разлетается вдребезги и закатное солнце врывается в пещеру...
***
Подножье Русс напоминает муравейник: туда-сюда снуют люди в ярко-красных спаскостюмах, кружат вертолеты и несколько оранжевых палаток распускаются прямо на камнях, как диковинные цветы. Под вечер, когда солнце исходит последним багрянцем, из ниоткуда, как чертик из табакерки, на границе кулуара и целины, появляется лыжник. Идет он странно и медленно, подседая на левую ногу, его мотает из стороны в сторону, палок нет вовсе, и спасатели, мимо которых проносится закатное привидение, лишь изумленно оглядываются. Гора родила мышь.
У голых камней лыжник резко останавливается, несколько секунд стоит и оседает наземь лицом вниз. К нему тотчас подбегает собака, высунув язык, ложится рядом, подпирает порождение горы мохнатым боком и виляет хвостом.
- Лютер, молодец Лютер! - невысокий, коренастый спасатель, случившийся неподалеку, первым оказывается возле пса и треплет по холке. - Лежать! Греть!
Лагерь оживает. Неподалеку один за другим садятся три вертолета, и люди со всех ног несутся к месту, где пес греет странного лыжника. Отчаюгу переворачивают, несколько лиц нависают над лыжником, и высокая девушка с синими глазами шепчет "Кьячче, папа, это Кьячче!"
Констан смотрит на дочь, жестом приказывает снять со спасенного лыжи и грузить того в вертолет. Древние лыжи примотаны к современнейшим ботинкам кусками альпинисткой веревки, и стоит снять с райдера лыжи, как они рассыпаются в труху буквально на руках спасателей.
- Папа, я с ним! - Флоранс умоляюще глядит на Констана, и тот молча кивает.
***
- Дура. - Шепчет Кьячче. - Неисправимая дура. Ты раскаешься, что со мной связалась.
- Тебя мне не переплюнуть. Держи это твое. - Флоранс протягивает райдеру тетрадь. - Мы ведь все знаем. Дали запрос в Норвегию.
- Ты читала Библию. - Кьячче слабо улыбнулся. - Поймешь. Иоханнес Клум родил Петера, Петер родил Йоргена, Йорген родил Ханну, Хана родила меня. Проклятие Клумов тяготеет над нами уже второй век, и когда родилась девочка, ее, недолго думая, отдали за итальянца. Родовое проклятие должно было утонуть в жаркой итальянской крови, но стало только хуже. Появился я.
- Побереги силы. Молчи.
- Клумы всегда слыл бесноватыми, отпетыми грешниками, но бабка говорила, что не было во всем Вестхальме человека, столь безбрежного в любви и ненависти, как Иоханнес. Он ушел из дома, влекомый свистом ветра и пропал, но его лыжи спасли мне жизнь. Если правда, что душа человека может переходить в предметы - душа Клума нынче светлой тенью вознеслась ввысь.
- Молчи, ты теряешь силы.
- Плевать. Я наелся.
- Надолго?
- Не знаю...
ZAG - марка горных лыж.
фрирайд - горнолыжный спуск вне трасс
фрайдер, оффпист - приверженец фрирайда
Мирольда - пещера в горной стране Дю Крю.