В четверг на Родине кто-то умер, в пятницу отметили чей-то День рождения, в субботу там, далеко, хоронили умершего, тут провели поминки. В воскресенье полиция конфисковала Сашин аккордеон. Чтобы сконцентрироваться на решении проблемы, снова выпили, иначе головы не работали. Из затруднительного положения вывел хозяин квартиры - дал денег в долг на аккордеон. В понедельник "оприходовали" за новый аккордеон.
Среди ночи позвонили с другой съемной квартиры: Иван приставал к Гале, Миша схватился за нож. Тошко зажал в кулаке клинок и выскочил из квартиры. Хозяин - за ним (на всякий случай). На месте выяснилось, что вооруженный Тошко до места сражения даже не добрался, видимо, остыл по дороге. Миша по-козлиному встряхивал головой, готовый за дочкину честь забодать всякого, кто на нее покусится. Рука его при этом лежала на скрипке. Галя сидела рядом. Агрессор позорно сбежал и через пять минут на улице просил хозяина поселить его подальше "от этого малахольного".
Мишиных дочек, говорят, пересчитать невозможно - скрипач-гуляка дарит на память по младенцу на каждом своем бродяжьем привале. ДНК не проверяет. "Сеет" только дочек. И каждую готов защищать грудью и кровью: ничего другого у него никогда не водится, если не считать скрипок, которые иногда отбирает полиция.
Лучший из полицейских приемов, позволяющий на время прервать уличную беспатентную музыку - конфискация инструмента. Через пару дней музыкант снова появляется на улице, постреливая глазами по сторонам, пытаясь сквозь россыпь аккордов вовремя заметить представителя исполнительной власти. Полиция, видимо, имеет огромные склады для хранения изъятых инструментов, или же одаривает ими своих родственников, что давно утратило смысл: кроме арф, роялей и церковных органов, которые у цыган не в чести, родня стражников порядка уже обеспечена всем, чем пожелает, если ей взбредет в голову музицировать. Кто знает, может быть, поющие души инструментов распродаются с аукциона или в лавке старьевщика. Представить же, что бордовый Сашин аккордеон, вишневая Борисова гитара, печальная Мишина скрипка просто-напросто сломаны где-нибудь в застенках, мне страшно: пусть бы, лучше, хранились до поры до времени.
Вот такие соседи появились у меня на съемной квартире через два дня, как я туда вселилась. То, что на кухне перли по луковке, ужасно злило меня. В запечатанной бутылке подсолнечного масла где-нибудь протыкалась дыра, масло после этого постепенно "усыхало". Оставлять на кухне чеснок было бы с моей стороны просто неразумно: за ужином Митко один съедал головку чеснока. Чтоб не бежать каждое утро снова за продуктами в магазин, приходилось держать припасы в комнате. Себя при этом я успокаивала тем, что, если спальня благоухает луко-чесночным духом, никакая гриппозная пандемия мне не страшна. Так что лучшая вакцина - четверо цыган в салоне Вашей квартиры! Запасать мясо-колбасы я не решалась - холодильник в квартире не был предусмотрен.
Любимым развлечением этой компании стал просмотр трех дисков с записью свадьбы Веселина - сына Тошко. "Это - мой жена, это - мой сосед, это - мой племянница".
Болгарский город Славен знаю теперь досконально - кто "чей жена", кто чей племянник. Свадьба записывалась тремя камерами - две из них были с телевидения. В конце концов, мне надоело наблюдать ресторанные танцы, и я попросила показать что-нибудь "этакое", так как в ресторанах и у нас пляшут точно так же. То, что весь цыганский род одевается "модерно", то-есть - современно, Тошко подчеркивал особо, с гордостью, чем разочаровал меня окончательно: я же смотрю именно цыганскую свадьбу! Ну, какая-нибудь разница между нашими и ихними свадьбами должна же быть!
-А! - сказал Тошко, - Ты хочешь традиции. Сейчас будут! - и поставил другой диск.
Запруженная народом улица небольшого городка внимала музыке и пению. Мелодия с турко-болгарскими вибрациями никак не напоминала наших, "русских" цыганских романсов. Перед оркестриком с микрофоном в руках приплясывал певец, временами приводя в движение толпу, наводнившую улицу. В паре метров от него молча и с достоинством трудился парикмахер, кромсая ножницами и бритвой кудри жениха. Тот смущенно и сосредоточенно рассматривал что-то под ногами у подбадривавших его зрителей, бодрее, однако, не становясь. Когда последняя пена со щек жениха перешла на салфетку, площадку уже украшала белая скатерть-самобранка ("бери сам") с напитками и закуской.
- Смотри, смотри дальше, - сказал мне Тошко, хоть я и не собиралась прервать изучение традиций.
Следующей в кадр попала дверь дома, из которого на бюсте-манекене выплыло белое подвенечное платье с фатой. За ним - еще одно платье - желто-золотистое, очень открытое. За ним показались блузы, юбки, туфли, сумки, и даже - нижнее белье, подвешенное к зонтику. Все это (и больше, чем перечислено) выплыло из дома на улицу в руках родственников жениха (действо проходило у его дома) и минут двадцать порхало в воздухе под музыку. Когда соседи вдоволь насладились видом туфлей и трусиков, белое платье двинулось по улицам города, увлекая за собой весь гардероб и зрителей к дому невесты.
Город Славен внимал грохоту цыганской свадьбы, заглядываясь на рюшечки исподнего и золотые браслеты.
- Это я купил для нее, я - отец жениха. Это мои подарки невесте, - пояснял свекор.
- И этим ты показываешь невесте, что она - уже в вашей семье, и вы все ее любите. Так? - подводила я разумный фундамент под дареные свекром лифчики.
- Да, именно так.
На экране беспечно скакал пятилетний младший Тошкин сын. Отец и мать жениха были чрезмерно озабоченными. Впрочем, наши матери тоже далеко не всегда спокойны на свадьбах. Жениха в толпе "затерли", его совсем не было видно.
Жители города дружно вышли на улицы и остались довольны видом и полнотой дареного гардероба.
В доме невесты, как в универсаме, стен не было видно за развешенными сплошным полотном одеждами: блузки, юбки, туфли, шарфики... Теперь семья невесты демонстрировала, что тоже, мол, не лаптем щи хлебает. Тем более, что молодая жена должна будет двадцать дней после свадьбы менять наряды ежедневно, не повторяясь. Так положено.
Затем невесту оставили в доме с подругами, и вышла она на люди уже в золотистом платье и фате - от свекра. Жених был смущен больше, чем его шестнадцатилетняя красавица-невеста, которую "портила" только улыбка - была в ней, улыбке, какая-то зловещая натуга.
А я все ждала, что Тошко сыграет на тромпете что-нибудь "этакое", лирично-победное.
Не дождалась.
В старину в России свадьбу дочери по расходам на нее приравнивали к пожару. Обошлась "в копеечку" и эта, цыганская свадьба.
Молодые ждут первенца, семья отрабатывает свадебное пиршество. Та же тромпета, которая так и не спела на свадьбе, трудится во благо семьи далеко от славного Славена. Веселин бодро бьет в барабан, украшая ритмом мелодии отцовской трубы.
Весна нынче дождлива. Их работа, по сути дела - попрошайничество. В дождь гуляющих маловато, не помогает и то, что трубач - высочайшего класса. Заходить в заведения типа баров и ресторанов "уличным" строго запрещено. "Мой жена" в новом доме на родине испытывает нужду. Обаятельная улыбка Тошко все чаще выглядит грустной. Временами все смотрят свадьбу и плачут. Я уже знаю, кто чей сосед, и кто каким магазином заведует в городе Славен. Если случится попасть туда, парикмахера узнаю даже со спины.
В заштатном городе во время экономического кризиса просто нечего делать, а поплакать можно и вдали от родных пенатов, и плачется совершенно одинаково, особенно - чувствительной цыганской душе.
Тут еще полиция, странным образом обходя тромпету (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!) настойчиво собирает коллекции из скрипок, гитар и бубнов. Галю, и ту "прихватили" в магазине в процессе выноса краденного. В той квартире появилась другая Мишина дочка. Они при нем носят шапку для подаяний, как минимум. Максимум никому, кроме них, не известен.
За квартиру заплатить нечем, семьям отправляют копейки. На Святой неделе "собирать нектар" помешали все те же дожди. Как жить?
Тошке сделали деловое предложение: вынести мусор от множества разбитых стенок с пяти этажей дома, который готовят для ремонта. Тошко замотал головой и поднял левую руку. Только теперь я увидела, что безымянный палец на этой руке не разгибается, а чуть выше запястья - шрам. "Я не могу работать этой рукой", - сказал Тошко.
Славный город Славен темнел сливами и заготавливал ракию - сливовую водку. Собственно, именно это водкой он и славен. Ну, и еще - цыганской музыкой.
Славный город Славен готовился к большой свадьбе. Тошко - не последний человек в здешних краях - собирался женить старшего сына.
Охочий до праздников городок откладывал деньги на подарок новобрачным и отстегивал купюры для оплаты шедевров портных и парикмахеров: как угодно может выглядеть муж, но жена должна блистать при народе - таков их не писаный закон.
Уже заготовили двадцать один наряд для будущей снохи, учтя ее вкусы и размеры, заказали ресторан, музыкантов, парикмахера и репортеров от двух телестудий. Собирались присутствовать один богатый грек и дюжина друзей-музыкантов из Испании. Деньги в долг для свадьбы брались под честное слово и доброе имя отца семейства.
Жених то мысленно улетал в небеса, то опускался на грешную землю и трусил, с трудом представляя как можно содержать такую драгоценность - красавицу из красавиц, которая достанется ему в жены. Тут на помощь приходил отец, напоминая, что, если держаться кучно, то-есть жить, ухватившись за подол родной семьи, то черт не совсем страшен. Все было "более-менее", как оно и бывает. Но...
Однажды сын пришел совсем поздно, сначала грохнул входной дверью, а потом на цыпочках дошел до спальни родителей и позвал из-за двери:
- Ате!
Отец, почуяв неладное, мгновенно показался на пороге.
- Она не хочет... - сказал Веселин и хлюпнул носом.
- Что ты сказал? - спросил отец, хорошо, впрочем, расслышав слова сына.
Тот закрыл лицо ладонями:
- Она говорит, что замуж за меня не пойдет. Она говорит, что свадьбы не будет.
Отец поднял руки к лысеющей голове: что делать?! Будь это козни мужские, честный цыган схватился бы за нож. Но что делать с шестнадцатилетней красавицей?
- Я поговорю с ней, - сказал отец и вынес из спальни брюки, велев спать поднявшейся было матери.
- Говорит - все! - рыдал сын, - Говорит, что раньше - из-за тебя, из уважения...
Мать все-таки вышла из комнаты и стояла на пороге, сложив руки на груди. Губы ее были плотно сжаты. Отец выскочил в темноту ночи.
- Беги за ним, - сказала мать, прекрасно зная переменчивость в настроениях местных красавиц, - Мирись, она "перегорит"...
Сын послушно поплелся за отцом - мириться.
Город спал. На всей длинной приморской улице светились только окна веранды Станки. Так и не догнав отца, сын шел за ним, в глубине души надеясь, что все уладится само по себе, без его личного участия.
Подойдя к освещенной веранде, Тошко увидел, что свет в ней изменился: электричество выключили, и по кисее занавесок заметались две тени, отброшенные на ажур свечкой. Он постучал в окно. Обе тени уменьшились и остановились. Занавеска приподнялась, изнутри узнали пришедших.
Тошко прижался руками к стеклу. Раздался треск, посыпались осколки. Руки Тошко нашли опору на срезе стекла.
Станка открыла окно. Глаза ее были сухими, во взгляде сверкала решительность. Она посмотрела на Веселина, затем - на свою сестру, стоявшую рядом с нею, и велела им:
- Уйдите!
Тошко вскочил на подоконник.
- Веселин, заходи на кухню, чаю попьем, - позвала сестра невесты. Она вышла, шаги Веселина направились ко входу в дом.
Тошко спрыгнул внутрь веранды. Станка закрыла окно, расправила плотную тюль и повернулась к нему: по прекрасному неподвижному лицу ее текли слезы.
- Тошко, ты - ранен? - произнесла она и подняла обеими руками его левую руку.
- Зачем ты хочешь нас опозорить? - прозвучал вопрос с его стороны.
- Не-ет, - шепотом протянула она, - Не-ет! Ты не понял. Я не хочу тебя опозорить, выйдя замуж за него.
- Что ты говоришь?! Это хорошо, что ты сейчас честно призналась. Это - ничего... Ошибки молодости, - зашептал Тошко и упал на колени перед будущей невесткой, - Мы все сейчас уладим. Он - дурак. Я прошу тебя, не позорь семью мою, выходи замуж за Веселина!
- Ты ничего не понял, - Станка сняла с тумбочки белую салфетку и, встав на колени перед будущим свекром, попыталась промокнуть кровь с раны. Их лица приблизились друг к другу, - Ничего ты не понял. Я приходила к вам, чтобы видеть тебя. Понимаешь? Те-бя!
- Нет, не понимаю.
- Не останавливается, - сказала она, имея в виду кровь, - Надо - к врачу.
- Это потом. Что ты говоришь? Ты все это время играла? Что тебе нужно было от меня?
- То же, что и сейчас, - твердо проговорила она, левой рукой проводя по его голове, залысины которой уже готовились соединиться, чтобы стать единой лысиной, - То же самое...
Ее глаза впились в его зрачки: цыганские зеленые глаза ведьмы вонзились в самую душу.
- Я купил все, чего ты хотела, - запротестовал он, - Чего ты хочешь еще?
- Те-бя...
Он выдержал паузу и стал подниматься:
- Я - стар. Мне сорок...
- Что же делать?! Мне не повезло, я родилась слишком поздно. Слишком! А ты очень рано женился. Твой сын никогда не станет таким... Я высматривала в нем хоть что-нибудь похожее, хоть что-нибудь - от тебя! Но он весь - в нее, в мать.
- Да, ты слишком поздно родилась, - улыбнулся отец, - Слишком! Я не могу тебе помочь.
Она оставалась, как и прежде, на полу, на коленях. Сообразив, в чем дело, будущий свекор решил, что приступ ее истерии можно успокоить, и присел перед ней на корточки, снова сверкнув своей неподражаемой улыбкой:
- Слушай, это исправить нельзя. Я - стар, я лыс. Мой сын - молодой и красивый, ты полюбишь его, я знаю.
- Я верила в это до сегодняшнего дня, - быстро зашептала Станка, - Теперь я знаю, что годы - ни при чем. Он - не ты, вот в чем дело! Я буду ждать тебя. Я не выйду замуж, пока ты не станешь свободным. Ты заешь, я украла одну твою рубашку. Хочешь, покажу?
Он не ответил.
- Я украла ее, чтобы по ночам притворяться, что ты - рядом. Ей просто повезло. Это - нечестно! Ей повезло родиться в те годы...
- Ты сказала - будешь ждать? - спросил Тошко.
- О, да! И я дождусь тебя!
- Тогда жди меня рядом, в нашей семье. Я прошу тебя: не позорь меня!
- О, нет! Я должна принадлежать ему? Почему ты меня отдаешь? Я для тебя ничего не значу?
- Значишь! Как моя невестка, единственная и любимая невестка.
- Любимая! Вот как ты произносишь это!
- Станка, так не должно быть, так не бывает! Я люблю своего сына и желаю ему добра!
- Слизняк! Сын твой - слизняк! "Любимая"! Ты сказал - "любимая"! Я буду твоей невесткой, если ты обещаешь каждый день говорить мне: "Любимая невестка"!
- Хорошо. Но - только это! - сдался Тошко на приемлемый вариант.
- Тогда - один раз, - вздрогнула она всем телом, - Один раз...
И потянулась к нему губами. Не дав ему опомниться, тонкие прекрасные руки обвились вокруг его шеи, звякнув браслетами...
Взвизгнула петлями дверь. Сын остановился на пороге.
- Мы все уладили, - сказал Тошко, поднимаясь в полный рост, - Свадьба остается в силе.
- Ему нужно к врачу, - сказала невеста, - Отведи его.
Она ушла вглубь дома. Стукнула, закрываясь, дверь.
Свадьба плясала три дня. Невеста была очаровательной. Родители - сосредоточенными. К концу праздника гости одарили молодоженов деньгами.
Отцу предстояло вскоре отправиться в дальние края, на заработки. Сноха настояла, чтобы на этот раз Веселин поехал с ним.
Молодая чета ждет ребенка. Между ними - километры бесстрастного холодного моря. Они ждут ребенка и плачут далеко-далеко друг от друга.