|
|
||
Где удастся найти покой юному страннику, прогневавшему богов? Кто захочет ему помочь? Может быть, загадочные орфики? Рассорит ли его с единственным другом прекрасная девушка? Время действия: Римская империя Iв. Действующие лица: художники, философы, жрецы, воины, и даже недоучившийся кельтский бард. | ||
И ангелу Пергамской церкви напиши:
так говорит имеющий острый с обеих сторон меч:
Знаю твои дела, и что живешь там, где престол сатаны,
и что содержишь имя мое, и не отрекся от веры Моей
даже в те дни, в которые у вас, где живет сатана,
умерщвлен верный мой свидетель...
апокалипсис
- Ты слышал, что в Пушкинском музее выставлен макет Пергамского алтаря?
- Я даже видел. Реконструкция фриза "битва богов"... Потрясающе!
Невероятно красиво, и, извини за пошлый термин, другого с ходу не подберу,
энергетически заряженная композиция.
- Обязательно схожу посмотреть.
из разговора
ГЛАВА ПЕРВАЯ Вечернее мягкое солнце, проникая через неплотно задернутый шерстяной темно-синий занавес, чуть золотило выщербленный, потемневший от времени мрамор лечебной палаты. Ласковый язычок заходящего светила лизал темное дерево ложа с единственным больным в палате и деревянный обод колеса в изножье постели, предназначенного для растяжения ног в случае перелома костей. Но в этот тихий вечерний час ремни, укрепленные на колесе, свисали свободно. Больной юноша спокойно спал на боку, свернувшись настолько, насколько позволяла сложная конструкция из колец и вставленных в них прутьев, укрепленная на его левой ноге. Он так крепко спал, что даже и не слышал, как к его кровати подошел врач, высокий крепкий, красивый особенной красотой зрелости мужчина с сильной проседью в черной бороде и вьющихся волосах. Длинный белый хитон, уложенный в аккуратные складки, подчеркивал общую благообразность его облика, а легкий аромат лавандовых благовоний, источаемый его одеждой, был предназначен для успокоения самых нервных больных. - Ну, Кестрин, - негромко сказал врач, понаблюдав некоторое время за своим спящим пациентом, - настал, наконец, долгожданный момент... Кестрин открыл темно-карие глаза и с надеждой воззрился на врача. - ...я сниму с твоей ноги сие Гиппократово устройство, и мы закрепим ногу в лубке. Это даст тебе возможность передвигаться более свободно. Клянусь змеей Асклепия, не уверен, что это к лучшему. Возможно, надо было продержать тебя на привязи подольше, но... - Я так тебе признателен, почтеннейший Демокед, - живо откликнулся его пациент и бросил беглый тревожный взгляд на мускулистые руки врача, доставившие ему уже столько практически невыносимой боли. Этим единственным пациентом Демокеда был невысокий пропорционально сложенный юноша с облаком вьющихся темно-каштановых волос, с классическим греческим профилем, с нежным румянцем юности, который не смогли стереть даже многодневное пребывание на ложе эскулапа и строжайшая диета, необходимая, чтобы помочь организму срастить переломанную ногу как можно скорее. Врач неторопливо пододвинул к ложу больного скамейку, уселся на нее, привычно расправив складки хитона, и освободил зажим, скрепляющий конструкцию, придуманную еще во времена Гиппократа, для растяжения мышц на сломанных конечностях. Кестрин, напрягшийся было, чтобы перетерпеть очередной приступ боли, облегченно вздохнул и расслабился. - Вот видишь, мой юный птенчик, - ласково сказал пожилой грек, легко разобрав сложную конструкцию, - нога ничуть не стала короче, - он принялся прощупывать кости в месте перелома, рубец от которого неприятной вмятиной выделялся на смуглой молодой коже. Из-за занавеси послышались легкие быстрые шаги. - Я разрешил приходить посетителям к тебе, детеныш, с сегодняшнего дня, - пробормотал врач, не прекращая осмотра. Одна из занавесей распахнулась, и во врачебную палату уверенным, быстрым шагом зашел первый посетитель, высокий темноволосый темноглазый молодой мужчина, с бритым по римскому обычаю подбородком. Складки его короткого светло-зеленого хитона были уложены с изяществом, достойным столичного щеголя. Легкий аромат благовоний, видимо, из самого Вечного Города, сразу распространился по палате. - Дориэй! - с удивлением проговорил полулежащий юноша, широко открывая выразительные глаза и невольно поворачиваясь на ложе, так, что врач, примеривавший пластинку лубка к его ноге, был вынужден сильно толкнуть его со словами: "лежи тихо, детеныш", чтобы вернуть в исходное положение. Солнечные лучи коснулись волос юноши, и те засверкали огненными искрами. Небольшая бородка, казалось, горит огнем. Больной чуть отклонился от слепящих его лучей солнца, внимательно вглядываясь в посетителя. - Ну здравствуй, Кестрин. Приветствую тебя, Демокед, - с этими словами пришедший пододвинул еще одну скамейку к ложу больного и непринужденно устроился так, чтобы видеть и лицо Кестрина и то, что делал врач. При этом чуть звякнул кинжал, прицепленный к его поясу. Кестрин во все глаза уставился на кинжал, а Дориэй, несколько склонив голову на бок, слегка прищурившись, пристально изучал переломанную ногу юноши. - Я полагаю, - заговорил он, наконец, - благодаря усилиям почтеннейшего врача, ты не знаешь, что о тебе судачит весь наш козло-овце-бараний остров? Почтеннейший врач, тем временем, в очередной раз приложив пластинку лубка к ноге юноши, опять не удовлетворился увиденным, снова принялся подтачивать дощечку длинным ножом. - Как у него дела? - Кость начала срастаться, рана снаружи закрылась. Все складывается благополучно, юноша. Я даже и не очень надеялся на это, когда увидел кровавое месиво вместо ноги. Торчащие наружу обломки костей... Было над чем поработать. Ты мог стать калекой, Кестрин. Надо же, сначала твой отец, потом ты. Э-эх, светлые олимпийские боги, почему беда никогда не приходит одна? Грустно на Острове без Периандра. Кестрин закрыл глаза. Врач начал прикреплять лубок к его ноге, и он откинулся на ложе, внезапно с тоской вспомнив своего отца как живого. Все любили Периандра. Но гнев богов объяснить невозможно. Отца смыло водой в бушующее море с палубы корабля. Ни секунды не колеблясь, своего господина бросился спасать молодой раб Алкей. И оба не вынырнули, хотя и прекрасно умели плавать. Почему? Проглотило ли их страшное морское чудище? Сам ли Посейдон увлек их в свое царство, гибельное для смертных? Алкей любил своего господина так, как не всякий сын любит отца. Периандр нашел умирающего юношу, скорее даже подростка в порту, где того, больного и не годного для гребли раба, бросили умирать римляне. Он притащил умирающего к себе домой, отпоил козьим молоком, переименовал его в Алкея и оставил при своем хозяйстве. Юному рабу было некуда бежать, да он и не хотел, встретив впервые в своей жизни, до краев наполненной побоями и насилием, человеческое отношение. Человеческое отношение к людям в патриархальной семье на далеком от всяких событий греческом острове Керкире. Периандр как раз раздумывал, на ком бы ему женить своего ошалевшего от счастья в связи с такой перспективой раба, когда они оба внезапно погибли... Агариста, мать Кестрина не смогла больше жить в своем доме и перебралась к дочери. И Кестрин остался одиноким хозяином в отцовском доме, унаследовав как отцовское ремесло, так и страшную тоску, поселившуюся там после гибели Периандра... Правду ли говорят, что боги завистливы? - Кестрин, - продолжал, между тем допытываться его посетитель, - действительно ли тебе на ногу упала огромная черепица с храма Аполлона. Среди ясного неба, в безветренную погоду? И почему, скажи, она перешибла тебе ногу, а не пробила голову, как полагалось бы падающей сверху черепице? - Потому что я споткнулся и упал... - На ровном месте? - со странным ехидством перебил его посетитель. - Не знаю, Дориэй. Я упал, и спустя мгновение мне на ногу упала черепица. Я потерял сознание от боли, а очнулся уже здесь. - Да и то не сразу, - отозвался Дориэй, - Почтенный Демокед не пускал к тебе посетителей, уверяя, что напоил тебя до беспамятства, и ты не узнаешь посетителей. Пожилой врач улыбнулся. Он уже закончил накладывание лубка, но не ушел, а с интересом прислушивался к разговору. - Ах, Дориэй, как я рад, что ты вернулся, - блаженно потянувшись, сообщил Кестрин. - Итак, - нетерпеливо прервал его посетитель, - что ты на самом деле сказал на морском берегу в тот закатный вечер? - Ну нет, - слегка улыбнулся юноша, - после памятных событий нашего детства я до сих пор избегаю побережья. ...Тогда именно непоседливый подросток Дориэй уговорил нескольких мальчиков нарушить всем детям известный запрет, и они провели целый день на берегу моря в укрытой от посторонних глаз лагуне, купаясь, собирая ракушки, камешки. Да мало ли что можно найти на берегу моря? Когда же вечером они предстали перед гневными взорами взрослых в родной деревне, то тогда-то они и поняли, что то, что они натворили никому не показалось милой детской шуточкой. Дориэя родители выпороли нещадно. Но Кестрина отец даже пальцем не тронул. - Оставь его и отойди, - сказал он жене своим низким голосом спокойно, и та выпустила руки сына, так и не решив, поколотить ей единственного сыночка или крепко обнять благополучно вернувшегося мальчика. - Вот что, Кестрин, - продолжил отец мрачно. - Я понимаю, что ты ничего не боишься, но если бы тебя украли пираты, то участь твоя была бы страшна. Дориэй уже взрослый парень, но тебя-то вполне могли кастрировать, а потом выгодно продать. Ты меня понимаешь? - Периандр оценивающе оглядел сильно побледневшего сынка. - Ты же не хочешь всю свою жизнь провести, распевая в хоре кастратов при храме дочери Латоны? - тут он повысил голос и удивительно точно пропищал строчку из гимна Артемиде: "Велика-а Артеми-и-ида Эфе-есcкая-а-а." Кестрин не оценил тогда скрытых музыкальных дарований своего папаши. Его живое воображение нарисовала ему жуткую картину того, как с ним проделают то, что на его глазах недавно проделывали с молодым осликом, и бедный мальчик, позеленев, прижал руки к животу и свалился на колени, стараясь справиться с приступом тошноты. Отец молча наблюдал за ним какое-то время, затем также молча вышел из комнаты. И больше Кестрин никогда не ходил на побережье без взрослых... - Я был тогда на обрыве, море плескалось глубоко внизу, на горизонте садилось в расплавленное золото моря огненное солнце, неторопливо покидая сверкающий огнем лазурный небесный чертог. Не перебивай меня, Дориэй, если хочешь услышать правду, это важно. Торжественная красота этого зрелища приковывала взгляд, особенная гармония была разлита по всей Ойкумене, и я вдруг подумал о Том Кто сотворил эту красоту? О Том, у Кого хватило могущества это воплотить? Эти нежнейшие, но ослепляющие переливы красок... трагичные и торжественные мгновения заката солнца и конца дня... Как бы мне хотелось оказаться перед престолом Этого Бога и спросить Его, Кто так могущественен и так поэтичен, зачем сотворен человек? Зачем мы способны любить, если нас ждет невыносимая боль разлуки? Зачем мы способны создавать красоту, если все будет разрушено рано или поздно? И тогда, я не могу сейчас внятно объяснить свое душевное состояние, но я поклялся своей жизнью, что я дойду до престола Вышнего Бога-Творца на земле... Ты считаешь меня редкостным глупцом, Дориэй? Ты так смотришь... - Не обращай внимания, Кестрин, продолжай, - отозвался Дориэй, действительно слушавший молодого человека со странным выражением жалости и скепсиса на лице, но после этого замечания изобразивший самого что ни на есть беспристрастного слушателя. - Как я понял, ты поклялся при свидетелях? - Да, я как-то не заметил в своем состоянии, что рядом оказались Алкмеон и старая Необула. - Ах, она присутствовала с самого начала? - Да. Они очень перепугались, перепугались и стали говорить, что смертным нет нужды приближаться к богам. Если мы и можем быть счастливы, так только до тех пор, пока они нас не замечают. Необула трясла своими амулетами, изображала двумя руками сразу все охранительные знаки по очереди, трагически шептала, как будет ужасно, если кто-нибудь из богов услышит мою безумную клятву, обратит на меня свое божественное внимание. Ну и так далее. Я даже не стал отвечать. И не вижу в своем поведении ничего богопротивного. Можно, конечно, прожить свою жизнь тихо, незаметно и абсолютно бессмысленно, но я так не хочу. - О, в твоем поведении никто бы и не усмотрел ничего богопротивного, - заметил Дориэй, чуть откинувшись назад, чтобы устроиться поудобнее на жесткой скамье, - если бы ты не пострадал вблизи храма Аполлона, и старая дура Необула не отправилась бы после этого в паломничество в Додону. Сам понимаешь: "Зевс был, Зевс есть, Зевс будет. О, могучий Зевс!" Оттуда она приволокла святой водички из святого источника, два листика священного дуба и пророчество насчет тебя. - Сам Зевс сообщил мне свою волю? - ахнул юноша, живо усевшись на своем ложе и прикрывшись покрывалом, чтобы в максимально приличной форме выслушать волю верховного бога Эллады. - Не знаю, право, Зевс это был или нет, - лениво ответил Дориэй, - но был какой-то шелест дряхлого дуба, который не менее дряхлый и дубообразный старец истолковал как повеление тебе, немедленно покинуть родину и странствовать до тех пор, пока ты не будешь очищен. - Но что же я сделал такого, чтобы заслужить изгнание? - волнуясь спросил Кестрин. - От чего я должен быть очищен? - От глупости, я думаю, - сурово ответил его собеседник. - Оракулы, как я понимаю, никогда не бывают вразумительными. Да и еще, я думаю, что тетка Необула забыла, что ей было сказано изначально, и, подплывая к Острову, убедила себя, а потом и весь Остров, к сожалению, что слышала она именно это. Теперь все помнят, что после твоей клятвы тебя постоянно преследовали неудачи. А кончилось все черепицей с храма Аполлона. И жизни тебе здесь больше не будет. - Кестрин, посмотри на все это дело иначе, - ласково сказал Демокед, с интересом слушавший их разговор. - Ведь многие молодые греки отправляются в путешествие. Вот и Дориэй долго странствовал. Я и сам в молодости значительное время следовал за римской армией. Там я познакомился со многими врачами, отличными врачами, смею сказать. Мы вскрывали трупы, во множестве, уверяю тебя, Кестрин, устилавшие путь римлян. Мы проверяли свои догадки, строили теории, открывали, обсуждали... Отличное, плодотворное было время. - Ты был в Риме, Дориэй? - с любопытством спросил Кестрин, неожиданно для себя внезапно увлекшийся идеей длительного странствия. - Как там в столице? - О, в Риме все увлекаются греческим искусством. Император Нерон даже собирается как-нибудь принять участие в Олимпийских Играх. Я хотел сказать, собирается победить в Олимпийских Играх, ибо не могу представить грека, который позволит себе прибежать к финишу раньше самого императора. - Это будет великолепно! - восторженно сообщил Кестрин. - Император победитель в венке из дикой маслины сам принесет в жертву Зевсу быка и сам будет раздавать участникам священной трапезы куски жертвенного мяса. Многие, думаю, мечтают получить свою часть лично из рук божественного Нерона. - Тут я с тобой согласен, - с легким презрением в голосе сказал Дориэй. - Римская знать уже покупает виллы на Пелопоннесе, хотя еще даже неизвестно, в каких именно Играх примет участие император. Еще он задумал превратить полуостров Пелопоннес в остров, перекопав для этого Истмийский перешеек. - Зачем?! - Не знаю, право. Полагаю, хочет совершить еще что-то божественное, или хочет обеспечить работой жителей Коринфа и окрестностей. - Ты был только в Риме? - с искренним интересом продолжал расспрашивать Кестрин, не обращая внимания на нотки скепсиса в голосе собеседника. - Нет, по Греции я тоже путешествовал, был в Афинах, даже принял участие в Элевсинских мистериях. - О-о-о! - только и смог выдохнуть Кестрин. Дориэй вытянул перед собой длинные загорелые ноги, не более чем до колен прикрытые светлой тканью хитона, оперся локтем о низкую спинку скамьи и некоторое время молчал, внимательно глядя на юношу, слегка склонив голову. - Многие думающие люди, и я в том числе, не верят в существование богов, - медленно проговорил он. Кестрин только пожал плечами, разрешая своему своевольному старшему другу детства думать всякую чепуху. Демокед одобрительно крякнул, и Дориэй резко повернулся к нему. - Ты ведь тоже не надеешься на помощь Асклепия, когда лечишь людей, Демокед? - Я, конечно, приношу положенные жертвы, - задумчиво сказал пожилой врач, - но за все время, пока я практикую, я ни разу не был свидетелем его вмешательства в процесс болезни. - Отлично сказано, почтеннейший Демокед, - усмехнулся Дориэй. - Я тоже приношу положенные жертвы, чтобы не дразнить попусту людей. Но общение со скульпторами Рима нанесло смертельный удар моей детской глупой вере в богов Эллады. Если бы ты только знал, Кестрин, какие ухищрения используют люди для создания эффекта присутствия божества. Это и специальные желобки, по которым в нужное время стекает или капает вода, или другая жидкость любого цвета и запаха, необходимая по сценарию. Это и журавлиные глотки, сшитые между собой и вставленные в трубы или в щели в кладке, для имитации божественного гласа. А таинственная полутьма, поражающая воображение, или, наоборот, ярчайший свет, не дающий рассмотреть детали представления. А ведь есть еще умельцы отвечать на вопросы, поданные в запечатанных свитках по божественному, будто бы, откровению. Не буду утомлять тебя описанием способов снятия печатей и аккуратного их наложения после прочтения свитка... - Послушай, Дориэй, если в мире существуют шарлатаны, это не значит еще, что в нем нет богов. - Ах, да, тебя же учили основам Аристотелевой логики, - опять усмехнулся молодой скульптор с легким чувством превосходства над обладателем примитивных школьных знаний, - но если они есть, то почему не проявляют себя более очевидно, почему позволяют явную профанацию? - И если действия богов тебе не понятны, то еще не значит, что их нет совсем, - гнул свою логически выверенную линию Кестрин. - Как же ты можешь сомневаться в их присутствии в мире после огненных таинств Элевсина? Дориэй, сидевший в непринужденно расслабленной позе, выпрямился, его темные глаза сверкнули. - Ты знаешь, Кестрин, глупофанатичные люди легко простят мне мое неверие в богов, но они никогда не простят разглашение тайны Элевсина, поэтому я не буду с тобой это обсуждать. Но знай, доверчивый мальчик, что я не пережил ничего, что опровергло бы мое неверие. Однако оставим это до времени. Поговорим все же о тебе. Меня не интересует мнение несуществующих богов, но очень беспокоит мнение людей. Поэтому, я согласен с Демокедом, - здесь Дориэй сделал легкий полупоклон в сторону всеми уважаемого врача. - Тебе нужно предпринять обычное для молодого грека путешествие, здесь все успокоятся. А когда мы вернемся, то не хуже старой тетки Необулы что-нибудь расскажем о том, как ты прошел очищение. - Мы? - удивленно и радостно уточнил Кестрин. - Если ты не возражаешь, я бы отправился с тобой, - ответил Дориэй и встал. - Мне тесно на этом острове. Я сбежал из Рима сюда в надежде обрести покой в этой скотопастбищной глуши, но куда там! - он с неожиданной тоской обвел стены лечебной палаты, вдоль которых были аккуратно расставлены деревянные скамьи с клиньями и колесами для растяжения переломанных конечностей, неярко освещенные вечерним солнцем, вздохнул и снова сел. - Тебе еще повезло, дорогой Кестрин, что на тебя упала черепица с храма солнечного Аполлона, а не скотохранителя Гермеса. Если бы наши заподозрили тебя в оскорблении этого бога, то тебя вытащили бы даже из лечебной палаты, запихнули бы в лодочку и пустили на волю волн. Кестрин вспомнил прекрасную бронзовую статую сидящего Гермеса с молодым барашком у своих ног в святилище, свою любимую статую, и в глубине души порадовался, что Гермес, не только покровитель домашней скотины, но и помощник в путешествиях, не стал причинять ему неприятностей. - Мне необходимо оставить вас на время, - вмешался в их беседу Демокед, вставая. - Я должен идти в дом благородного Поликрата к его больной дочке Ариадне. Я долго лечил бедняжечку травами и диетой, вытянул воспаление из легких наружу. Но сегодня придется делать прижигание. Если этого не сделать, она умрет. Бедная девочка хорошо воспитана и не капризничает, но этим вечером и ее, бедняжечку, и ее родителей ждет тяжелое испытание... А вы, юноши, подумайте вот о чем. Молва о том, что Кестрин проклят богами, может распространиться в порту. И не знаю тогда, как вы выберетесь с Острова благополучно. Я бы посоветовал, отсидеться у меня в лечебнице до того момента, когда можно будет снять лубок, а затем отправиться прямо в порт и уплыть на корабле, на котором не знают Кестрина в лицо. - Совет хорош, - согласился Дориэй, нахмурившийся было при мысли о том, что и выбраться с острова им будет затруднительно. - Я так признателен тебе, Демокед, - с искренним теплом в голосе сказал Кестрин. - Не знаю, как тебя благодарить. - У тебя есть возможность выразить свою благодарность, - ответил целитель. Кестрин выжидающе смотрел на врача, чуть склонив на бок кудрявую голову. - Египетский жрец, которому ты расписывал вазы, оставил тебе в знак признательности немного той травы, которая будет храниться в этих сосудах. - Я распорядился от твоего имени отдать египтянину вазы, - ответил Дориэй на изумленный взгляд юноши. - Ты лежал без сознания, он торопился, а вазы были готовы. Прими мои поздравления, кстати. Это высокий уровень мастерства. Безупречная красота. Ты превзошел даже отца, что он и предвидел. - Так вот, юноши, эту драгоценную траву египтяне в незапамятные времена привезли из-за океана за Геркулесовыми Столпами, и с тех пор разводят ее во внутренних двориках своих храмов. Она удивительно помогает человеку перетерпеть боль, гораздо лучше, чем какое-либо виноградное вино или смеси на основе корня мандрагоры. Я немного давал тебе, Кестрин. Обычно египтяне держат существование этой травы в строгом секрете. Видимо, твой египетский жрец пожалел тебя, детеныш... Эта трава еще осталась. Если ты подаришь ее мне, то я смогу облегчить страдания бедняжки Ариадны. - Трава твоя, - сразу же ответил врачу Кестрин. - Благодарю, - сказал Демокед и направился к выходу. Но, уже подняв синий занавес у выхода, он обернулся, освещенный солнцем. - Что же, Кестрин, думаю, тебя позвал в дорогу Божественный Эрос, который, я думаю, когда-то позвал и Платона. Если ты когда-нибудь доберешься до престола Вышнего Бога-Творца, спроси Его за меня: если Он создал людей, то почему они стремятся все разрушить? Все созданное Им Самим и друг друга, да еще так мучительно. И почему в созданном Им мире все доброе и прекрасное так беспомощно? Почему у власти всегда самые злые и подлые? Спросишь? С этими словами, произнесенными добродушным врачом с удивительной горечью, он опустил плотную ткань занавеса, оставив друзей в пронизанном вечерними солнечными лучами полумраке лечебной палаты. - Это прекрасный врач, - вполголоса произнес Дориэй. - Даже в Риме мало кто умеет вытягивать воспаление из внутренних органов наружу. Зато тамошние врачи, отлично умеют вытягивать деньги из клиента наружу. Почему-то одно с другим эти искусства не совмещаются. И ты обязан Демокеду больше, чем ты думаешь. Он проявил твердость и настойчивость, когда взялся лечить тебя, несмотря на возмущение всех наших. Но все же, право слово, никто не создавал людей. Мировые Идеи существовали всегда, и воле случая мы обязаны тому, что они воплотились, и появились люди. А уж люди, которые все прекрасное и безобразное мерят собою, люди называют что-то сродное их восприятию красоты прекрасным, совершенным, и тому подобным. Кто-нибудь другой, не человек, а, допустим, селенид, выросший в другом мире, не увидел бы красоты ни в закате, ни в рассвете, ни в полевых цветах. Все возникло случайно. С чего, право, ты, Кестрин, взял, что у мира есть Творец? - Кестрин молчал, размышляя, и Дориэй честно сам упомянул тот мощный авторитет, на который мог бы сослаться его младший друг. - Даже Платон, с учением которого об Отце всего сущего тебя уже успели познакомить в школе, считал, что Он принципиально непознаваем для людей. Следовательно, ты никак не можешь ни о чем Его спросить. Слишком Он далек. Так далек, что можно пренебречь незначительной вероятностью Его существования. - Я не могу этого объяснить, это был странный опыт, - задумчиво ответил внимательно слушавший Дориэя юноша. - Я не могу пока осознать по-настоящему то, что пережил, но Он не был далек... - Кестрин попытался встать на ноги. Дориэй успел вовремя его подхватить. - Так я думал, что ты не можешь, - добродушно сообщил он, помогая другу усесться на скамью, служившую тому ложем. - Почему ты убежал из Рима? - с любопытством спросил больной юноша. - О! Эти мощношейные римляне хуже варваров в своем представлении об искусстве. Но они со своим недоразвитым вкусом обладают властью, они заставляют художников делать то, что нравится им. А что для них главное? Чтобы было похоже. И вот они требуют изготовления скульптурных портретов, точно изображающих их мясистые носы, сросшиеся брови и кожу, покрытую бородавками. Тьфу! Что им до наших попыток отразить в скульптуре некую высшую идею, некую идеальную сущность человека? Они даже в мраморе требуют запечатлеть их отвисшую плоть. Я ради смеха изобразил одного со всеми, право слово, устрашающими деталями, так он даже не улыбнулся. Пришел в восторг и показывал всем друзьям, смотрите, мол, это я, и как похож! - молодой скульптор рассмеялся с такой горечью и цинизмом, каких раньше в его смехе Кестрин никогда не замечал. - А некоторые "ценители" изображают, что им нравится наше греческое искусство, и они заказывают себе точные копии с самых знаменитых скульптур. О боги, существующие или несуществующие! Это ужасно, если наши потомки будут судить о греческой скульптуре по римским копиям. Как они их делают! Они чуть ли не по клеточкам, да по клеточкам, по таким, право, маленьким квадратикам, размечают статуи, копируя их. Так стараются, чтобы глаза были одинаковыми, линии глаз, бровей, рта были строго параллельными... Ты когда-нибудь видел живых людей со строго параллельными линиями и совершенно одинаковыми глазами? Ну вот и у них все получается мертвым. Без всякого полета фантазии и изящества. Такие тяжеловатые, безнадежно правильные статуи. И ничего им невозможно объяснить. Римляне от рождения лишены вкуса и чувства прекрасного. А ведь, еще раз говорю, они находятся у власти. У них деньги и могущество. Толпы льстецов и подхалимов. Омерзительно все это! Я сбежал после конфликта с одним типом, столь же безвкусным, сколь упорным в своей настойчивости. Дориэй резко остановился, выговорившись перед внимательным слушателем. - Но, Кестрин, давай поговорим о тебе. Куда бы ты хотел отправиться путешествовать? - Конечно же, я бы хотел посетить Афины, - мечтательно сказал юноша, вытягиваясь во весь рост и закладывая руки за свою пушистую, кудрявую голову, - увидеть статую Всадника работы Праксителя при входе в город, галерею двенадцати богов с картинами работы Эфранора, голубоглазую Афину работы Фидия, картины в "росписной" галерее, могильные памятники вдоль священной дороги в Элевсин, каждый из которых, говорят, достоин внимательного изучения. Ну что я еще помню? Хочу увидеть статую Cатира в храме Диониса. Говорят, Пракситель считал ее своей самой лучшей работой. Надеюсь, удастся понять или почувствовать, почему? Еще там есть театр с изображениями всех великих поэтов, авторов трагедий и комедий. Мечтаю увидеть изображения Софокла, Эврипида, Эсхила... Представляешь, портрет самого Софокла... - Там, кстати, недалеко от театра есть пещера с жертвенником детям Латоны, - вмешался в мечтательную речь друга Дориэй с мрачным видом. - Алтарь, треножник для воскурений, яркое изображение Артемиды и Аполлона, убивающих детей Ниобы. Подумай же, эти юные боги по легенде убили семерых прекрасных сыновей и семерых не менее прекрасных дочерей земной женщины. Несмотря на отчаянные мольбы Ниобы пощадить хотя бы младшую, несмотря на попытки матери защитить девочку своим телом, Артемида безжалостно застрелила последнюю дочку несчастной женщины. Это изображено перед алтарем... Я видел, кстати, тот камень, который выдается за окаменевшую от горя Ниобу на горе Сипил. Вблизи камень камнем, а отойдешь подальше - и вправду похоже на женщину... Подумай, люди приносят жертвы и воскуряют фимиам убийцам своих детей! Безжалостным убийцам. Это противоестественно, отвратительно и характеризует наш человеческий род с худшей стороны. - Ты не понимаешь, они боятся, - тихо ответил Кестрин, - мы боимся, и потому пытаемся умилостивить жертвами тех, кто бесконечно сильнее нас. - Ну да, если вы верите в таких богов, если по какой-то загадочной причине ваши души не могут существовать без поклонения воде и солнцу, камням и узелочкам-оберегам, то вы обречены именно так и поступать, - не скрывая отвращения, сказал Дориэй, - но именно поэтому тебе закрыт путь в Афины. Народ там крайне верующий. Каким только богам там не поклоняются. На центральной площади есть даже жертвенники "Стыду", "Доброй молве", "Милосердию". Сейчас, конечно, люди уже не те, что прежде, но все равно, если какая-нибудь благочестивая женщина сбросит тебе на голову черепицу в порыве праведного негодования, то уж она, право слово, не промахнется. И никто ее не осудит. Твоим родственникам передадут, что сама Афина приняла облик этой женщины, чтобы расправится со святотатцем. У них в городе зловещая традиция. Знаменитого Пирра именно так и прикончила будто бы Деметра. Кестрин молчал, потрясенный такой перспективой. - А Афина не всегда изображается милой голубоглазой девушкой, как ее видел Фидий, - продолжал мрачнейшим тоном Дориэй. - В Акрополе стоит ее устрашающая статуя с головой Медузы Горгоны на груди и с длинным копьем в руке. Нет, Кестрин, тебе нужно уехать на время в тот край, где поклоняются другим богам. - Послушай, Дориэй, - ответил юноша, только теперь начавший осознавать, как серьезно и опасно его положение. Он сел на своем ложе, внимательно глядя на друга, - я сейчас подумал, а как твои родители отнесутся к тому, что ты снова уедешь? Ты ведь буквально на днях вернулся. - Я у них не единственный сын, - ответил Дориэй и взмахнул рукой в знак того, что это не важно. - Мой отец счел бы позором для семьи, если бы я бросил друга в такой беде. Нет-нет, я поеду с тобой, это решено. Итак, на какой край ты бы хотел временно променять зеленые пастбища Керкиры с мирными стадами тонкорунных овец, которых будто бы надежно хранит легконогий бог Гермес? - Хочешь, сплаваем к кельтам, в Мессалу? - В Мессалу, к кельтам? Но, говорят, что они, несмотря на понятный протест римлян, по-прежнему приносят человеческие жертвы. И предпочитают для этого чужеземцев. Допускаю что врут, но мне не хотелось бы обнаружить, что это правда, вися на дереве вниз головой, или, будучи потопляемым в чане. И обнаружить, что по степени моего предсмертного страдания друиды делают предсказания. Все-таки, мои глупые сородичи до такого не доходят. Горшочки с кашей и лепешки в качестве жертвы богам кажутся мне гораздо более привлекательными... А в Египет ты не хочешь? Древнейшая цивилизация. Все греки стремились побывать в Египте. Тем более, у тебя есть знакомый жрец Сераписа из Александрии. Пирамиды... сфинксы... александрийская библиотека... - Ой, они так противно изображают людей, - поморщился Кестрин, - грудь и плечи в фас, а бедра и ноги в профиль. Голова, опять же, в профиль, а глаз в фас. И на это все смотреть... - Зато, какое изящество композиционных решений, - улыбнулся его старший друг. - Сочетание разных планов на одном барельефе. Какая цветовая гамма! - Ну ладно, - ответил на его обаятельную улыбку юноша, - поплывем в Египет, раз уж там такая изысканная цветовая гамма. - Я тебе принесу перипл, чтобы ты на досуге, который у тебя, увы, образовался, почитал его и ознакомился с нравами тех людей, мимо которых будет лежать наш путь. С их привычками и вообще с особенностями тех мест, - сказал Дориэй, вставая, - а сейчас я пойду. Нехорошо, если нас будут видеть вместе. Ты сам попроси родственников принести тебе денег для путешествия, не объявляя им времени отплытия. С кораблем я договорюсь, не называя тебя по имени. Ты должен уплыть незаметно.
ГЛАВА ВТОРАЯ Порт острова Керкиры, как и в стародавние времена, был одним из самых популярных в Элладе. Сюда по-прежнему везли губку с Родоса, мед из Карии, фиги с Кавна, шелка и изюм с Коса, смолу из Колофона, ткани и смолу мастикового дерева с Хиоса, шафран из Эг, рыбопродукты из Миунта, мебель из Милета, чтобы продать их финикийским и итальянским купцам в обмен на пряности и благовония, на хлопковые и тончайшие льняные ткани из Египта, Индии, Китая. По дороге из Греции в Италию сюда заходили массивные суда, груженые мрамором, белым или разноцветным, на любой вкус. Не менее массивные суда перевозили лошадей в обратном направлении. Корабли-монеры с одним рядом весельных отверстий, высокие диеры с двумя друг над другом расположенными весельными рядами, самые популярные триеры или триремы с тремя рядами отверстий для весел мирно покачивались в огромной полукруглой гавани, на мощных якорях, или пришвартованные кормами к колоннам на берегу. Льняные паруса были спущены, весла убраны, и в быстро рассеивающемся тумане вырисовывались только изящно изогнутые темные корпуса кораблей, одинокие мачты, да кирпичные башни для лучников на нескольких военных римских судах. Дориэй и Кестрин пришли в порт чуть свет, потому что стремились как можно раньше миновать рынок, расположенный сразу за морским портом. Слишком многие могли узнать Кестрина, разгадать его тайный побег и сорвать тщательно продуманный план, раскрыв тайну юноши суеверным морякам. В самом порту опасность была гораздо меньше, ибо порядочные жители Керкиры сюда без крайней надобности не ходили. Друзья стояли на самой верхней из широких мраморных ступеней, огромными полукольцами спускающихся к воде. Время шло, туман рассеялся, и легкая золотистая рябь чуть искажала отражения кораблей в прозрачной сине-зеленой воде бухты. Дориэй с непринужденным изяществом перекинул конец теплого гиматия через плечо и столь же непринужденно положил правую руку на рукоять меча. Несколько подозрительных личностей сразу растворились среди хаотических построек порта. Кестрин терпеливо стоял, хотя раненая нога уже начинала побаливать. Он еще хромал при ходьбе, а, когда уставал, то хромал сильно. Но ожидать полного выздоровления они не могли. И без того самое благоприятное время для путешествий - весеннее - было упущено. Они отправлялись в разгар лета. Наконец Дориэй разглядел начальника корабля, с которым договорился. - Кестрин, постарайся не хромать, - тихо произнес он, и оба друга не спеша двинулись к группе моряков. - Все знают, что я не трус, - громогласно излагал дело заросший чуть ли не до самых глаз густыми черными волосами наварх, - но я привык доверять своему чутью. Без него в нашем деле нельзя. - Дело говоришь, - одобрительно отозвались моряки из его команды. - И чует мое сердце, что плавание будет трудное, - заросший волосами моряк с недоверием оглядел мирный безоблачный горизонт и нахмурился, не в силах описать словами тот подвох, который готовило ему с детства привычное море, - потому, парни, надо нам раскошелиться на нормальную жертву Посейдону, - тут он обернулся к подошедшим Дориэю и Кестрину. - Вы участвуете? - Естественно, - ответил Дориэй. Нормальной жертвой Посейдону было заклание коня, ибо именно коней требуют себе в жертву и грозный бог моря Посейдон и ослепляющий бог солнца Гелиос. Святилище Посейдону располагалось в центре порта. Кестрин, никогда здесь ранее не бывавший, пройдя сквозь колоннаду входа, замер перед прекрасными статуями Посейдона и его супруги Амфитриты, стоящими на колеснице в окружении дельфинов и тритонов. Волшебные золотые кони несли по волнам моря золоченую колесницу богов, легко касаясь мрамора постамента копытами, выложенными слоновой костью. Золотые дельфины и до пояса золотые тритоны, у которых верхняя, человеческая часть туловища тоже была выложена из слоновой кости, радостно приветствовали своих повелителей. Божественная чета в золотых одеждах восседала на колеснице, и складки одежды богов спадали так красиво, что только ими можно было любоваться долгое время. Кестрин, до этого видевший на своем родном острове лишь бронзовые и медные статуи, был ослеплен великолепием материала. Потом его взгляд устремился к неземной красоты лицам морских владык, выточенных из слоновой кости, и юноша прерывисто вздохнул, не в силах сдержать восхищение. Внезапно его толкнули в бок, и Кестрин резко обернулся. Мимо него проводили к жертвеннику молодого гнедого коня, точнее, рыжего жеребенка, и тот, неожиданно потянувшись к Кестрину, ткнулся в него носом. Юноша нечаянно заглянул в доверчивые карие глаза, и внутри у него все оборвалось. Жеребенок смотрел, как ему показалось, человеческим взглядом. Его потянули дальше, у самого жертвенника стреножили. В этот момент конь, заподозрив неладное, дернулся, почти обернулся, чтобы с ужасом посмотреть на Кестрина. Но жрец с помощниками ловко повалили его на пол, и уже через секунду кровь, темным фонтаном брызнувшая через перерезанное горло, стекала в специально выдолбленный для этой цели желобок в полу. Наварх одобрительно крякнул, а Кестрин, почти уверенный, что видел слезы, выступившие на глазах заколаемого коня, сообразившего, что те люди, от которых он еще никогда не видел зла, сейчас его убьют, стоял оцепенев. Он впервые присутствовал на кровавом жертвоприношении, потому что, как правило, на Керкире приносили в жертву богам лепешки из зерна, и теперь с ужасом ощущал в себе какое-то сладостное кипение крови, вызванное убийством такого большого и сильного животного. Тем временем главный жрец Посейдона с помощниками быстро разделывал тушу коня. На алтаре уже горел огонь, куда и были торжественно, под монотонное невнятное бормотание возложены бедренные части туши. Святилище наполнилось запахом жареного мяса. Остальная часть туши была поделена на куски, быстро поджаренные на специальных жаровнях, чтобы быть съеденными участниками священной трапезы. Посеревший от увиденного Кестрин взял в руки горячий жирный кусок мяса, который еще только что был частью полного жизни и сил доверчивого существа, и понял, что съесть он мясо не может. Тогда он в панике поднял глаза на остальных участников трапезы. Дориэй даже и не скрывал отвращения. Несколько молодых матросов, тоже, видимо, впервые участвовавших в кровавом жертвоприношении, выглядели ничуть не лучше Кестрина. Но что было делать? Никто не выходит в море, не принеся жертвы Посейдону. Речь шла об их жизни. Жрец, заканчивая жертвоприношение, совершил возлияние вина в огонь. Пламя на жертвеннике ослепительно вспыхнуло и высоко взметнулось вверх. Дориэй, не притронувшийся к своему куску жертвенного мяса, обернулся и направился к выходу из святилища. Там возникли, привлеченные запахом жаренной конины, фигуры тех странных людей, которые ничем не занимаются, а только бродят от святилища к святилищу, питаясь остатками священных трапез. - Возьми и раздели с нами трапезу, - с этими словами Дориэй протянул свою часть одному из заросших волосами бродяг в грязном хитоне. Тот с вполне понятной радостью почти выхватил кусок у него из рук. Кестрин молча протянул свою часть еще одному голодному бродяге и, освободив руки от тягостной ноши, опять посмотрел на прекрасные лица статуй Посейдона и Амфитриты, в лица богов, унесших из жизни его отца. - Мы хотим, чтобы вы были прекрасными, - еле слышно прошептал юноша, - мудрыми и справедливыми. Но никто же не знает, какие вы на самом деле. Дориэй смотрел на него с жалостью. А потом высокий, изогнутый нос монеры легко рассекал слегка волнующуюся морскую гладь, и фонтаны брызг, искрящихся на солнце, летели из под весел гребцов. Пенящиеся струи расходились и исчезали позади покидающего Керкиру корабля. Попутный ветер надул упругое полотнище паруса, облегчая работу гребцов. Те слаженно гребли, и их песня летела над водой:
...в винноцветное море выходим навстречу Белогривым коням Посейдона... - Ну что ж, прощай на время страна философов и поэтов, Эллада, - тихо сказал Дориэй, налегая на весло, - нас ждет край немногословных воинов и умелых землепашцев, Италия, а затем славный своей древностью и мудростью Египет. Кестрин промолчал. Он тоже вызвался помогать гребцам, но быстро осознал, что долгие недели, проведенные почти без движения в больничной палате Демокеда, привели к тому, что его тело, еще не так давно тренированное ничуть не хуже, чем у любого молодого грека, ему плохо подчинялось. Все сильнее и сильнее болела нога, и ни о чем постороннем юноша думать больше не мог. А уже на следующий день выяснилось, что надежды Дориэя на скорую встречу с краем умелых землепашцев были излишне оптимистичными. Неожиданно небо потемнело, начался сильный ливень. Все усиливающийся северный ветер Борей раскачал поверхность моря, и огромные волны точно стремились достать до низких грозовых туч. Мрак сгущался, грохотал гром, вспышки молний не освещали тьму, но делали ее более зловещей. Маленькие люди в огромном море на крохотном кораблике были, казалось бы, полностью во власти разбушевавшейся стихии. Но они не растерялись. Парус был мгновенно снят при первом приближении урагана, мачта повернута в гнезде крепления и опущена на палубу. - Клянусь кипеннобелыми конями Посейдона, я так и думал, - бормотал в промежутках между раскатами грома наварх, мощными волосатыми руками с кормы управляя кораблем огромным рулевым веслом, - О, великий Посейдон, я так и думал, что это плавание гладко не пройдет. Но мы еще поборемся! И кораблик оставался на плаву. Он был удивительно точно сбалансирован. Наварх мастерски удерживал равновесие, выбирая наиболее безопасный разворот корабля почти вслепую, ведь кругом была темная бушующая мгла, и страшные волны то зашвыривали судно к небу, то захлестывали упругой соленой водой и палубу и матросов. И когда, может быть, менее чем через час, а, может быть, спустя вечность черноволосый герой понял, что ураган пронесся мимо, а его корабль остался цел, и они победили, он восторженно зарычал и свалился на палубу без сил. Прежде чем его насквозь мокрая голова коснулась палубы, он уже спал крепким сном. Командование принял помощник наварха, и вся команда еще долго вычерпывала воду. Но тучи не рассеялись. Черная мгла сменилась серым сумраком и мелким моросящим дождем без солнца днем и луны ночью. Это было очень опасно потому, что положение судна в бескрайнем море было невозможно определить. Обычно-то это делалось по длине тени, отбрасываемой в полдень, но теперь и в полдень и в полночь небо было затянуто тучами. Лишь по каким-то, ведомым только ему, неясным признакам, наварх определял, где находится земля, невидимая за пеленой дождя. Ураган унес кораблик далеко на юг, в Италию попасть они больше не могли, и если наварх не ошибся, то они приближались к землям ионийцев. Кестрин трудился вместе со всеми, вычерпывая воду и берясь за весло, когда это было нужно. Но этот монотонный труд под мелко моросящим дождем не мог отвлечь его от мрачных мыслей о себе самом. Родная Керкира осталась далеко позади. И он - изгнанник. Не просто путешественник, которого ждут у родного очага, а тот, кому некуда возвратиться. Он стал чужим и опасным на родине, и бесполезно что-либо объяснять. Удивительно, как бывают слепы и глухи люди, если уж они кого осудили... Очередной беззвездной ночью внезапно подул резкий холодный ветер, суденышко стремительно и неуправляемо понеслось вперед, взлетая на гребнях волн, и в брызгах падая в провалы между огромными волнами. Снова могучий наварх не дал своему кораблику перевернуться, но на этот раз их подхватило какое-то мощное береговое течение и, точно издеваясь над дерзкими людишками, швырнуло маленькую монеру прямо на одну из прибрежных скал. Они слишком близко подошли к берегу. Со страшным треском кораблик начал разваливаться, разбиваемый каждой следующей налетающей на него волной, а в наступающем рассветном сумраке вдали белели светлые камни неизвестного берега. Какое-то время Кестрин плыл, но он это плохо помнил. Пришел он в себя среди белесых камней отмели в сероватом свете наступающего дня. Дориэй, стоя рядом на коленях, тряс его за плечи. Объяснять ничего не требовалось, юноша вскочил сразу же, как только сообразил, что произошло. Надо было срочно убраться как можно дальше от места крушения, пока их не обнаружили местные жители. По берегам Срединного Моря люди самых разных народов зарабатывали деньги, продавая в рабство выброшенных на берег, измотанных Морем и не способных к сопротивлению людей. Друзья огляделись. Высоко вверх уходили белые скалы, и пришлось довольно долго брести и плыть вдоль них, пока не обнаружилось сухое русло ручья, еще не так давно стекавшего в море. По нему им и удалось вскарабкаться на верх обрыва, где их ожидало очередное препятствие в виде свисавших вниз колючих веток терновника, которым заросло все побережье. - О, да в этой земле засуха! - тихо пробормотал Дориэй, окинув взглядом колючие кусты, на которых не было ни одного зеленого листочка. Он отвязал кинжал, примотанный ранее к телу, и принялся вырубать проход среди серых длинных колючек терновника, нависших над его головой. - Жаль, конечно, портить хороший клинок, - добавил он, когда смог забраться на высокий берег и протянул руку Кестрину. Тот тоже выбрался на ровную поверхность, аккуратно встал среди колючек и огляделся. Внизу набегали на белые скалы серые волны моря, бескрайнего и пустынного, далеко-далеко вдали виднелись очертания гор, а вся земля между морем и горами высохла самым страшным образом. - Уж не Ливанские ли это горы вдали, - задумчиво произнес Дориэй, и оба друга не произнеся больше ни слова, побрели прочь от берега, царапая ноги о колючки терновника. Оба понимали, какая страшная опасность им грозит. Довольно быстро туман рассеялся, и на ослепительно синем небе появилось горячее солнце. Становилось все жарче и жарче, под ногами хрустели высохшие травинки, мелкие кустики, потрескавшаяся засоленная земля. Они все шли и шли. - Ну же, Кестрин, еще немножко, - хрипло сказал Дориэй. Выведенный звуком его голоса из полубессознательного состояния, юноша поднял глаза и даже остановился удивленный. Впереди виднелась роща деревьев. Он ускорил шаг. - Как удачно, что римляне обсадили свою дорогу тамариксовыми деревьями, - тихо сказал опытный путешественник, устало прислонившись к дереву, возле которого сел обессиленный Кестрин. После страшного пекла влажная прохлада рощи казалась невероятной. - Извини, друг, - снова заговорил Дориэй через некоторое время, - ты раньше неплохо лазал по деревьям... Надо бы все же оглядеться. Кестрин с трудом поднялся. Не до конца заживший перелом болел все сильнее, но юноша понимал, что его спутник прав. Дориэй поднял его, чтобы он дотянулся до первых веток. Сероватые листья с сизым налетом и все тоненькие веточки были усыпаны кристалликами соли, которые и удерживали влагу под деревом. - Дорога ведет к крепости или к маленькому городу, - сказал Кестрин, когда слез. - А если сойти с дороги и пойти прямо, то впереди стоит какой-то храм. Ослепительно сверкает статуя над кровлей. Людей поблизости я не заметил. Дориэй тем временем успел срезать толстую ветку, сделал из нее посох, чтобы облегчить другу ходьбу, и надел порядком помявшийся хитон, по привычке неуместно изящно расположив складки. Кестрин во второй раз развязал свой мешок. В первый раз он развязывал его, чтобы достать сандалии. Без них путешествие под раскаленным солнцем по обжигающей просоленной земле закончилось бы обожженными ногами. Этой ночью их корабль разваливался как раз настолько медленно, чтобы они успели похватать свои вещевые мешки. Как там, интересно, команда? Сумели ли они собраться вместе, чтобы отбиться от местных жителей? Кестрин вздохнул, подвязывая хитон, закинул мешок за спину и взял в руку пряно пахнущий тамариксовый посох. - Рискнем все же пойти по дороге, - вздохнул Дориэй в свою очередь. - Очень настораживает храм и, следовательно, священная роща со своими возможными обитателями, но ты так вымотался, что другого выхода у нас нет. - А каких обитателей рощи ты боишься? - спросил Кестрин, быстро убедившийся, что по каменным плитам дороги, да еще опираясь на посох, он может идти довольно быстро. - Преступников, конечно. Тех, которые пользуются правом убежища при храмах. Особенно, если они пронюхали про кораблекрушение, - еле слышно ответил ему друг. - Так что идем молча, тихо и осторожно... Впрочем, уже поздно. Он резко остановился, и из-за ближайшего каменного массива высунулась рожа самого нетерпеливого разбойника. Его тут же втянули обратно. - Ты не умеешь пользоваться мечом, Кестрин, - прошептал Дориэй. - но не посрами своих наставников по борьбе. Не дай себя убить. Шесть человек выскочили из-за камней с громкими криками, махая ножами, окружая друзей. Дориэй выхватил меч. Кестрин тут же сообразил, что какой уж тут грамотный кулачный бой, у противников ножи. Ближайший бандюга уже набегал на него, вопя со всей дури и размахивая отточенным лезвием... а хоть бы и тупым, при такой-то длине... юноша мгновенно схватил крепкий тамариксовый посох двумя руками и, вложив в удар все свое желание выжить, ткнул бандюгу в грудь. Тот сильно пошатнулся, попытался ухватиться за своего ободранного соратника, и Кестрин обеспечил ему свободное падение на спину, нанеся быстрый секущий удар посохом под колени. Бандюгин напарник, отпихнув падающего другана, уже занес руку для удара. Кестрин отскочил, поднимая посох, и обернулся, потому что сзади кто-то сильно вопил. В отличие от противников, Дориэй, оказывается, умело использовал свой меч. Разбойники, включая поверженного Кестрином бандюгу, бросились врассыпную, завывая и громко ругаясь. - Ты ранен, Кестрин, - сказал победитель разбойников. А юноша даже и не заметил, что кто-то из нападавших успел полоснуть его ножом по руке. - Дай сюда свой посох. Один умник говорил, что кора всех ароматических деревьев заживляет раны. Мол, не ошибешься. Сейчас и проверим. На самом Дориэе не было ни царапинки. Он содрал с посоха мягкую кору и туго примотал ее к ране на руке друга. - Они вернутся? - спросил Кестрин. - Я бы на их месте вернулся с подкреплением, - чуть усмехнулся Дориэй, пришедший после своей победы в отличное настроение. - Отдохни немного. Потом, когда наши жадные и неумелые противники соберутся в одну кучу, придется бежать очень быстро. - Куда? - В храм. В конце концов, у нас тоже есть право священного убежища. *** Это был старинный финикийский храм на высоком холме, слегка замаскированный под римский. Над кровлей высилась позолоченная статуя Юпитера в хитоне и плаще со сверкающей молнией в руках. По обе стороны от ворот на постаментах тоже стояли изображения в античном стиле. Но это никого не могло обмануть, потому что на древних камнях стен были вырезаны изображения финикийских богов с оскаленными ртами, клыками и выпученными глазами. - Это честное предупреждение, - промелькнуло в голове у Кестрина, когда он выскочил из хрустящих зарослей колючего кустарникового дуба прямо к воротам храма. Сзади слышались истошные крики их преследователей. - Нам нечего терять, - пробормотал Дориэй. - Мне и самому сюда не очень-то хочется. Но рабство... И он решительно шагнул в ворота. Кестрин шагнул следом, и крики сзади мгновенно прекратились. Друзья оказались на большой площади, вымощенной камнем и окруженной стенами. Наверх, в высокую башню с плоской кровлей уходили широкие ступени лестницы. Перед лестницей на постаменте стоял огромный бронзовый бык, низко склонив к земле рогатую страшную морду. Кестрин из последних сил добежал до изваяния, потянулся к бронзовому рогу в знак того, что они просят защиты, и тут в глазах у него потемнело. Страшная усталость и боль разом навалились на юношу, и он свалился на колени, уткнувшись лбом в испещренный устрашающей резьбой каменный постамент, на котором в лучах солнца пламенело изваяние быка. Сзади, в воротах священного двора появились их преследователи, молча отгородив им путь назад, но и спереди по широким ступеням лестницы быстро спускались люди. Кестрин поднял голову, когда на нее упала тень подошедшего человека. Он краем глаза отметил, что Дориэй положил руку на рукоять меча, но у него самого все плыло перед глазами, в ушах шумело, и он был неспособен сопротивляться. Так ему казалось, но через несколько минут он понял, что ошибался. Он дергался и извивался, когда несколько мужчин повалили его на плиты площади, возбужденно обсуждая что-то на непонятном языке. И когда седой мужчина задрал ему подол хитона, Кестрин так рванулся, что почти вывернулся из держащих его мускулистых рук. - Ты девственник, - убежденно произнес по-гречески осматривавший его седой жрец. - Какая удача! - Мы попросили убежища у вашего бога, - сдавленным голосом сказал Дориэй, которого тоже держали несколько мужчин. - Вы не вправе нас выдать. - Мы не выдадим вас никому, кроме нашего бога, - медленно ответил ему жрец, поднимаясь с колен. - Это храм Баал-Шамина, повелителя небес. Он привел вас сюда. Впрочем, ты волен делать, что хочешь, чужеземец, попросивший убежища, но этот мальчик принадлежит повелителю неба. Кестрин собрал все свое достоинство и встал на ноги. Его повели по широким ступеням в башню, завели в комнату и надежно заковали в цепи, закрепленные в каменных плитах стены. Потом все вышли, и Дориэй, которого никто не связывал, внимательно осмотрел замки цепей, исследовал толщину кольца, застегнутого на поясе друга и мощные цепи, удерживающие его ноги. - Безнадежно, - прошептал он. - Надо придумать что-нибудь еще. Кестрин сполз на скамью, вытянул больную ногу. Он так устал, нога так болела, что ему было уже все равно. - От богов не уйдешь, Дориэй, - сказал он равнодушно. - Зевс обрек меня на изгнание, его статуя венчает кровлю этого храма, меня принесут ему в жертву, хотя местные жители и называют его Баал-Шамином... - Ну когда принесут, тогда и поговорим, - ответил Дориэй, его пристально, чуть склонив голову, разглядывавший. - Завтра, только завтра - день летнего солнцестояния. Именно в этот день такого рода безумцы приносят жертвы своим диким богам, но до завтра еще столько времени... И куда только смотрят римляне! - внезапно возмущение прорвалось сквозь его деланное спокойствие. - Человеческие жертвоприношения на территории Римской империи! - Не думаю, чтобы римляне знали об этом, - помолчав, ответил Кестрин. - Не зря же на кровле стоит статуя Юпитера. Дескать, мы почитаем вашего бога, и не надо слишком пристально к нам присматриваться. - Знаешь, что, - резко прервал его Дориэй, - отдай-ка мне свой пояс с деньгами. Я верну его тебе послезавтра. - Забирай, - Кестрин невольно ухмыльнулся предусмотрительности своего старшего друга, который пристегнул его пояс поверх своего. - А теперь давай перекусим, - спокойно заявил тот, развязывая завязки своего мешка. Они перекусили сухарями и высохшим овечьим сыром. - Теперь будет хотеться пить, а воды у нас нет, - тихо сказал Кестрин. - Боюсь, что именно с водой связаны все проблемы этих мест, - так же тихо ответил Дориэй, - точнее сказать, с ее нехваткой. И тут тяжелая дверь открылась. На пороге остановился совсем еще молодой человек, почти подросток, высокий, угловатый, темноволосый. Он молча и очень внимательно смотрел на Кестрина огромными, красивыми темными глазами. - Приветствуем тебя. Проходи, - прервал напряженное молчание Дориэй самым дружелюбным голосом, какой от него когда-либо слышал Кестрин. Пленник поднял голову и с невольным любопытством посмотрел в газельи глаза вошедшему юноше, который был моложе него самого. - Меня зовут Кестрин, - сказал он вежливо. - Не назовешь ли ты свое имя? - С сегодняшнего дня я зовусь Гамилькар, - чуть хрипловатым голосом ответил вошедший, - и не важно, каким именем меня звали раньше. О, какое счастье, назваться наконец подлинным именем. - Полагаю, ты объяснишь мне, что случилось со мной? - мило изобразил полнейшее непонимание ситуации прикованный к стене, запредельно уставший юноша. - Я пришел познакомиться с тобой, - торжественно ответил Гамилькар и уселся на скамье напротив Кестрина, нервно расправив светло-синие складки своего короткого хитона. - Ты будешь сопровождать меня в моем пути к богу и владыке неба. Он замолчал, но даже Дориэй не дерзнул влезть в это молчание со своими замечаниями. - Они хотели, чтобы ты ушел к владыке неба вместо меня, но я не согласился. Потому что я - из древнего царского рода этой земли. Мы всегда были Жертвенными, правителями, готовыми принести себя в жертву за свой народ и свою землю! - он прервал свою восторженную речь, и снова наступило молчание, которое все тянулось и тянулось, пока Гамилькар не заговорил снова, тихо, возбужденно, с истовой верой в свои слова. - Баал-Шамин прогневался на нас. Земля погибает без дождя. Как же они могут думать, что его удовлетворит кровь какого-то чужеземца, хотя веками для этого всегда предназначались первенцы царского рода, Жертвенные за свой народ! Я с радостью выполню свой великий долг, а ты будешь меня сопровождать. Опять наступило молчание. Потом самым будничным тоном заговорил Дориэй. - Что же, давай знакомиться. Ты назвал нас чужеземцами, но, наверное, понял, что мы греки, - он стоял чуть в стороне от говоривших, но, когда Гамилькар повернулся к нему, спокойный молодой грек сразу же оказался в центре внимания двух своих слушателей. - Мы тоже знаем, что такое - жертва за свой народ. Давным-давно, еще до нападения мидян на Элладу, задолго до рождения великого Александра одно из греческих племен, мессеняне, вело войну со своими соседями лакедомонянами, спартанцами, как их часто называют, - Дориэй теперь говорил певучим голосом, плавно взмахивая рукой, удерживая внимание Гамилькара своеобразным ритмом своего повествования. - Спартанцы побеждали. И вот однажды отчаявшиеся мессеняне получили оракул из Дельф, гласивший, что для того, чтобы победить, им нужно принести в жертву подземным богиням девушку из знатного рода. Дориэй замолчал. - И что? - нетерпеливо спросил Гамилькар. - Ты должен знать, что мессеняне, как и их прославленные враги были храбрецы. Чуть позже про одного их предводителя, про Анаксимена, рассказывали такую историю. Когда его поймали спартанцы, то сбросили его в трещину в земле, чтобы он разбился. Но он чудом не разбился. Огляделся, понял, что ему не выбраться из расщелины, завернулся в плащ, приготовившись мужественно умирать от голода и жажды среди смрада от тел своих разбившихся в этой расщелине товарищей. И тут вдруг заметил лисицу, пришедшую обглодать трупы. С потрясающим хладнокровием он сообразил, что, раз лисица сюда забралась, то она знает, где есть выход, и бросился за ней в погоню. И выбрался вслед за этим зверьком через какую-то подземную пещеру. Вот какие это были люди! Без нервов. Он снова замолчал. - Так что же с девушкой? - напомнил Гамилькар. - Родители девушки объявили, что она им не родная дочь, а приемная. Они ее, дескать, удочерили в раннем детстве и тщательно это скрывали. Но кровного родства между ними нет. Это заявление подтвердил и их местный жрец. Право слово, его можно понять. Он был житель той же деревни, что и родители девушки, в жрецы его наверняка выбрали по жребию, и он не имел никакого желания перерезать своей хорошей знакомой горло в полночь на алтаре подземных богинь... В ответ на это Гамилькар гневно фыркнул. - ... я уж не говорю про участие в священной трапезе. - Идиот! - выкрикнул финикийский юноша. - ЭТА жертва приносится во всесожжение! - Ах, я не был в этом уверен по своему невежеству, - вежливо ответил Дориэй. - Одним словом, пока шли споры, папа схватил дочку, и они ночью сбежали в другую землю, - он поднял руку, останавливая возмущенного слушателя. - Тем временем еще один отец, тоже знатного рода сказал, что для спасения своего народа он согласен отдать свою дочь подземным богиням. Но у несчастной девушки уже был жених, который немедленно заявил, что у него больше прав на девушку чем у отца, поскольку он ее будущий муж. В дальнейшем аргументы жениха изменялись в процессе спора с отцом. Сначала он заявил, что он вовсе и не будущий муж, а настоящий, а девушка уже даже и не девушка. Потом заявил, что она от него беременна, и теперь уже точно ее судьбу должен решать он, ее муж и отец ребенка, а вовсе не отец его жены. И тогда обезумевший отец зарезал собственную дочь, чтобы доказать, что она не беременна. Но тут выяснилось, что убить-то он убил, но это не была жертва подземным богиням. И никакой пользы его народ от смерти девушки не получит. Тогда отец покончил с собой. А месеняне ушли в изгнание со своей земли на несколько веков, но так и не принесли требуемую жертву. И знаешь, почему я тебе это рассказываю? - быстро спросил Дориэй. - Чтобы ты обратил внимание вот на что. Как только отец девушки решил принести свою дочь в жертву подземным богиням, он сразу же повредился в рассудке. Дальнейшие его действия - действия безумца! - он помолчал и закончил медленно и значительно. - Да, мы все понимаем, что жизнь человека должна быть посвящена высшей идее, но если это посвящение его не облагораживает, а уродует - то это не та идея! Гамилькар потрясенно молчал. - Разве служение вашим богам делает человека красивее? Возвышает его? - Да как ты смеешь! - его слушатель, наконец, опомнился и вскочил. - Ты судишь богов! - Пожалуй, ты прав, - доброжелательно ответил ему собеседник. - И желаю, чтобы и ты попробовал. Гамилькар резко крутанулся и выскочил за дверь. - Не вышло, - мрачно сказал Дориэй после длительной паузы. - И с самого начала шансов было маловато. Он уже что-то выпил для храбрости. Глаза у него слишком блестели. Не так-то это просто, идти на встречу с повелителем неба. Дверь снова открылась, вошла молодая темноволосая рабыня со слегка запавшими глазами под густыми черными бровями в коротком хитоне, с кувшином в руках. Бережно держа глиняный сосуд в руках, она приблизилась к Кестрину. - Выпей, господин, - тихо сказала девушка, поднося кувшинчик к губам прикованного юноши. Воды было немного. Кестрин даже и не почувствовал, как ее выпил. - Сама-то ты когда пила воду, милая? - сочувственно спросил Дориэй у молодой рабыни, оценив ее слегка заострившийся носик и изможденный вид. И обаятельно улыбнулся без тени самодовольства, с пониманием и сожалением. Девушка невольно грустно улыбнулась вместо ответа. - Мне не запрещено выходить из этой комнаты? - мягко спросил обаятельный чужеземец. - Нет-нет, - быстро ответила рабыня, хотя и не была полностью уверена в своих словах. - Тогда я провожу тебя немного, позволишь? Кестрин, я посмотрю, что там за дверью. Я никогда раньше не видел финикийских храмов. Юноша промолчал, пытаясь удобнее устроиться на скамье. Ему, изгнаннику с родины и жертве чужеземному богу было так плохо, что он больше ничего не чувствовал. Многодневная усталость брала свое. Он заснул, повиснув в своих цепях. И снилось ему, как будто он, еще мальчик, возвращается в родной дом. Садится солнце, смеркается, с моря дует прохладный ветер, а его ждут любимые и любящие родители... теплый ужин у семейного очага... Проснулся он в своей темнице на следующий день от того, что его грубо поставили на ноги. Случайно взглянув в глаза одному из жрецов, Кестрин понял, что это - конец. Время пришло. Леденящий ужас клещами вцепился в его душу, и юноша высоко поднял голову, чтобы умереть с достоинством, подобающим свободнорожденному греку. Под мерные удары тамбуринов и мрачное пение хора его вывели на лестницу. Палящее солнце стояло в зените, заливая камни нестерпимым жаром. Под бронзовым быком извивались языки почти невидимого в ярком солнечном свете огня. Огромная толпа заполняла двор, и люди стояли в полном молчании. Кестрин медленно спустился по широким ступеням и остановился рядом с Гамилькаром. Мальчик посмотрел на него красивыми оленьими глазами, взгляд был затуманен. Закованный юноша, предназначенный Гамилькару в спутники на загробной дороге, стоял рядом с лестницей, вдыхал резкий аромат цветущего иссопа, пучками торчащего из щелей в ее старых камнях и не мог надышаться. - Хорошо бы потерять сознание на этом палящем солнце, - подумал он невольно, - и больше ничего не чувствовать. И в этот момент за воротами храмового двора послышался цокот копыт, и сильные удары сотрясли старинные ворота. - Откройте именем императора! - донесся через всю площадь голос человека, привыкшего отдавать команды в грохоте сражений. Голос римлянина. Ворота чуть дрогнули еще под одним сильным ударом, но остались закрытыми. Торжественная церемония жертвоприношения прервалась. В тишине гулко прозвучал следующий удар в ворота. Гамилькар стремительно шагнул вперед, упал на колени рядом с постаментом, на котором горел огонь, и закинул голову, подставляя горло. Кестрин, сглотнув, перевел взгляд на ворота и увидел, как Дориэй выпрыгнул из толпы, двумя руками отодвинул металлический засов, и распахнувшаяся створка ворот отделила его от желающих ему отомстить. Римский конный отряд влетел на площадь, воины в считанные секунды оцепили площадь по периметру. Двое римлян оказались рядом с бронзовым быком. Но седой жрец успел перерезать горло Гамилькару. Гримаса ужаса и боли отпечаталась на юном лице еще живого человека. Поток крови с клокотанием заливал пурпурную тунику умирающего мальчика. - Что ты наделал, Апполодор! - с ужасом и отвращением произнес седой, но крепкий, мускулистый воин, один из двух всадников, оказавшихся рядом с бронзовым быком. - Я больше не Апполодор, - с отчаянием в голосе ответил жрец и, поцеловав, выпустил голову трупа из своих рук. Смугловатое тело упало на плиты двора, рука попала в пламя костра, а в лицо, искаженное страшной гримасой и застывшее как маска смерти было страшно смотреть. - У тебя рос прекрасный сын, гордость родителей, - тем же тоном продолжил римлянин. - Как ты мог?! - Меня зовут Иеромбаал, - негромко сказал отец юноши. - Тебе не понять, что значит жертва за свой народ. У римских правителей другие законы. И, прежде чем римлянин успел вмешаться, отец принесенного в жертву мальчика вонзил меч себе в живот и упал лицом вниз поверх трупа сына. Баал-Шамин получил свое. От запаха свежей крови и горящей плоти огромный жеребец второго римлянина воинственно заржал и встал на дыбы. Внезапно женщина с безумными глазами бросилась к Кестрину, но, наткнувшись на быстро опущенное копье седого римлянина, отступила. - Достаточно, Апполодора, - резко сказал седой военачальник. И та покорно уселась на корточки, всхлипывая без слез. Второй римлянин, более молодой, темноволосый, справился со своим конем и развернул его так, чтобы оттеснить всех от Кестрина, пурпурная одежда которого выдавала в нем несостоявшуюся жертву богу. И от Дориэя. Тот незаметно подобрался к другу, но теперь смотрел на римского всадника на огромном черном жеребце, не в силах скрыть своего потрясения. Вслед за своим другом Кестрин тоже внимательно взглянул на своего спасителя. Это был еще молодой человек с почти сросшимися густыми черными бровями, тяжеловатым носом, римским решительным квадратным подбородком, плохо выбритым по случаю походных условий, и холодными серыми глазами. Самым выразительным элементом в его лице был прекрасно очерченный рот, плотно сжатые и чуть искривленные губы сейчас выдавали удовлетворение, которое римлянин испытывал от неожиданной встречи с Дориэем. - Приветствую тебя, Дориэй, сын Филандрида, - с еле заметной усмешкой сказал он на отличном греческом языке. - Познакомь меня со своим спутником. - Кестрин, сын Периандра с Керкиры, - ответил Дориэй и продолжил с нескрываемой досадой. - Кестрин, перед тобой Гай Авидий Аквилин, из-за которого я и сбежал из Рима. - Но теперь согласишься сбежать отсюда даже и привязанным к брюху моего коня, - с пониманием в голосе заметил Гай Авидий Аквилин, оглянувшись на обезумевшую мать Гамилькара. Та резко поднялась во весь рост и воздела руки к небу. Кестрин невольно посмотрел вверх. Со стороны моря наползала темная туча. - Я бы с удовольствием пробежался, держась за стремя твоего легконогого жеребца, Аквилин, - ответил Дориэй, - но мой друг этого не может. У него не до конца залечена нога. - Да и ты не сможешь, - опять скривил губы в насмешке Аквилин. - Это - ливийский конь. И мы поскачем так быстро, как сможем, - он выразительно посмотрел на небо. - Это?! Ливийский?! - ахнул Кестрин, оглядывая высоченного, черного как безлунная ночь жеребца, возбужденно скалившего белоснежные зубы. - А что ты имеешь против? - поинтересовался Гай Аквилин, и Кестрин смутился. Вообще-то, он ничего не смыслил в породах лошадей, даже настолько знаменитых, как ливийская, и сам умел ездить только на ослике. - Дориэй, подсади его на круп сзади меня, а сам заберись сзади Руфа, - он махнул рукой в сторону одного из воинов на мощном коне. - Хотя, признаю, бегать ты умеешь. Чтобы добежать этой ночью до нашей крепости одному и вернуться обратно, нужна была и выносливость и храбрость.
ГЛАВА ТРЕТЯЯ В быстро сгущающихся сумерках отряд суровых римлян поскакал по мощеной широкими серыми плитами дороге к виденной ранее Кестрином с дерева крепости. Юноша никогда раньше не ездил на крупе лошади, и, была б его воля, больше бы никогда не поехал. Хотя конь и мчался ровным галопом, а Кестрина, крепко вцепившегося в пояс римлянина, почти и не трясло. Он не очень-то и заметил, как под первые капли начинающегося ливня они подъехали к казармам. Аквилин соскочил с коня, молча помог спуститься юноше, жестом приказал одному из воинов проводить друзей в предназначенную им комнатку. Там Дориэй бессильно опустился на деревянную скамью, вытянул ноги и устало прислонился к каменной стене. - Ты вызвал римлян, чтобы спасти меня? - тихо спросил Кестрин. - Да. Я знал, что ты возражать не будешь, - с усилием улыбнулся его друг. - Милая девушка нечаянно показала мне, где можно легко перебраться через стену. Надеюсь, ей поможет какая-нибудь богиня, в которую она верит. С этими словами Дориэй, не спавший уже несколько суток подряд, заснул прямо сидя. Кестрин встал со скамьи, уложил его поудобнее. Его друг что-то пробормотал, не просыпаясь. Но самому Кестрину было не до сна. Раскаленный медный бык на заполненной молчащей толпой жаркой площади, ужасно убитый Гамилькар, его обезумевшая мать так и стояли у него перед глазами. Болели ободранные скачкой на коне ноги, очень хотелось и есть и пить. Юноша с тихим стоном сел на пол. Но тут дверь открылась, и вошел Гай Аквилин вместе с тем воином, который показал Кестрину эту комнатку. Воин держал в руках корзинку и сверток одежды, и никакой это был не римлянин с их мускулистыми фигурами, густыми бровями, крупными носами и квадратными подбородками. Вошедший вместе с Аквилином человек был высоким гибким, легким, с высокими резко выраженными скулами, с глубокими серыми глазами под красиво очерченными бровями, прямым изящным, чуть заостренным носом и суженным книзу, треугольным подбородком. Длинные черные волосы были стянуты сзади шнурком. Он опустился на одно колено рядом с Кестрином, пока Гай Аквилин с бесстрастным лицом изучал безмятежно спящего Дориэя. - Ладно, - удовлетворенно сообщил он, наглядевшись. - Пусть спит. Через несколько часов мой отряд выступит в путь. Вы куда направлялись? - Мы плыли в Александрию, - ответил Кестрин, попытавшись встать из вежливости, но отчаянно заболела нога в месте перелома, и он обрадовался останавливающему жесту Аквилина. - Наш корабль попал в шторм, нас выбросило на берег вблизи этих мест. Аквилин опять дернул в усмешке один из уголков рта. - Мой отряд тоже направляется в Александрию. Мы сделаем крюк в Антиохию. Из ее порта - Селевкии поплывем в Египет. Присоединяетесь? - Но отсюда, я так понял, ближе до Тира, - не сдержал своего удивления Кестрин. - У меня дела, - отрезал римлянин. - Так что? - У нас нет слов, чтобы выразить нашу признательность. Конечно же, мы рады присоединиться.