Аннотация: О том, как я приехал на съемки Поля чудес и какие события меня сопровождали от начала до конца.
Событие это не совсем ординарное, поэтому оно описано во всех подробностях.
И вдруг телеграмма. Ну, блин, не думал, не гадал, сбежал с четвертого этажа на полуторный, а в ящике она, родимая. Всего месяц с небольшим прошло, как я отправил письмо на имя Якубовича и его передачи, и вот листок. Мол, так и так, туда-сюда, приезжайте, мол, за свой счет, с собой можно брать народные поделки, предметы местного производства и что вручат местные руководители. Питание для вас платное, питаться можете где пожелаете, но нашу 'Останкинскую' гостиницу мы предоставим вам бесплатно, хоть на целую неделю и один день. Короче, пока не купите билет туда, откуда приехали. Я сразу понял намек на толстые обстоятельства, в смысле, про поделки и предметы местного производства, и на другой день помчался сначала в свой Ворошиловский район города Ростова-на-Дону, к главе администрации. Терпеть не могу со времен СССР разных начальников 'из народа', выходцев из крестьян в большинстве своем, а потому хрен за мясо не считающих, мол, видали и посытнее. В приемной встретила деловая фифочка с длинными ногами, на высоких каблуках, которая никак не могла отвязаться от еврея из Армении, проскользнувшего без очереди. Тот до конца моего диалога с этой секретаршей так и не покинул приемную, а в конце даже прорвался в кабинет главы, который оказался пустым.
- Пишите заявление на имя главы администрации, - узнав в чем дело, подвинула мне молодая женщина листок и авторучку. - Свой адрес, там, фамилию, просьбу, с которой пришли. Не забудьте про домашний телефон, по нему мы сообщим вам решение.
Я быстренько накатал нужное, отдал листок и поспешил на выход, довольный тем, что маятное на первый взгляд мероприятие оказалось не столь нудным и унизительным. Знакомый, работавший когда-то в этой сфере 'слуг народа' с 'услугами для них', подсказал, что надо обскакать разных организаций побольше, на случай отказа в оказании помощи. Вторым заведением был ростовский вертолетный завод, я там проработал три года и даже вел заводское литобъединение 'Вертикаль', естественно, на общественных началах. Поход в администрацию Роствертола немного смущал, потому что во времена одной из встреч с Слюсарем Б.Н., директором вертолетного, эдаким бодрячком, низеньким, толстеньким, с маленькими глазками, мне пришлось выслушать от него неприятную отповедь. Вообще, от него уходили чаще со слезами - тогда он, как сейчас, был депутатом,принимал в депутатском кабинете, а вскоре стал еще Почетным гражданином Ростова. Я пришел просить его о помощи в выпуске новой моей книги под названием 'Валютчики'. Это было продолжение романа 'Соборная площадь' о работе валютчиков и ваучеристов на центральном рынке, выпущенном в 2002 году одним издательством пяти тысячным тиражом, с включенными в книгу несколькими небольшими повестями, под общей шапкой 'Ростов-папа'. Книга вышла в красочной обложке, с морпехом на фоне золотых куполов ростовского собора. Роман читателям понравился, а то издательство быстренько сориентировалось и продало мой труд на Украину и в другие места, отвалив мне в качестве гонорара двадцать книг бесплатно и разрешив выкупать у него мои книги по сходной цене, для дальнейшей их перепродажи мною же. Такое положение дел тогда было повсеместным, потому что труд русских писателей перестал котироваться без явных на то причин. После я встречал свою книгу на разных языках, и везде тираж стоял пять тысяч. Но дальше. А Слюсарь тогда развернулся по части коммерции, разрешенной всем предприятиям, в том числе военным. Он настроил по краям территории вертолетного завода вместительных супермаркетов, забил их привозными и своими товарами, в частности, аудио кассетами такого паршивого качества, что люди обходили прилавки с ними стороной. Торговый бизнес у директора не пошел, вскоре он снес все супермаркеты, оставив лишь один, и на их месте отгрохал еврогостиницу. Но это забота самого хозяина, и поныне депутата областного уровня. Деньги, угробленные на дорогостоящие здания из металла и стекла, тоже были заводские. Хотя как сказать, на вертолетном пашут не лошади...А мне Слюсарь высказал примерно следующее, мол, пис-сатель, неизвестный гений, забил не нужными сочинениями кладовки с туалетом, и еще пришел за деньгами. На хрен мне твоя графомания, когда я технарь. В первой части оскорблений, высказанных в мой адрес, слуга народа был не прав, я тогда уже был лауреатом премии комсомола Дона и других премий, в том числе Всесоюзных, Российских и даже Международных, про меня и мое творчество писали не только областные газеты, но и советские, а потом российские, в активе было уже семь книг прозы по 400 примерно страниц каждая, и все они, кроме одной, были выпущены издательствами Ростова, Москвы и Санкт-Петербурга. За свой счет я выпустил только ту, которую не взялся печатать никто - в ней не были изменены фамилии начальников с крупными звездами, да и название книги отпугивало издателей - 'Добровольная шизофрения'. Кстати, у меня и правда осталось еще около двухсот экземпляров, - продавать эту книгу нет времени - хотя просил я за почти пятисотстраничный том по сто рублей, конечно, без пересылки. Лишь бы покупали и читали. А еще в то время заводчане как раз пригласили меня поучаствовать в конкурсе, объявленном Роствертолом, и я стал его призером. По условиям конкурса мне должны были выплатить 1500 рублей, но поначалу никто этих денег вообще отдавать не хотел, ссылаясь на то, что на заводе я не работаю. Потом, правда, сунули в коридоре одну тысячу и намекнули, чтобы я и за них сказал спасибо - кому-то надо было с кем-то там делиться. Кстати, денег у слуги народа я тоже не просил, а предложил сделку, мол, завод имеет свою типографию, пусть там отпечатают мою книгу и распорядятся ею по своему усмотрению,отстегнув мне гонорар, который сочтут нужным. Хоть сто рублей, главное, лишь бы книга вышла. А что она будет иметь успех и раскупится быстро, сомнений в этом нет, ведь первая книга не залежалась. Не помогло ничего, потому что передо мной сидел технарь, а еще он был выходец из крестьянской семьи в Краснодарском крае. На таких во все времена делались ставки всеми режимами - послушны и уперты... когда надо. Но это мое личное мнение.
В этот раз я к Слюсарю не пошел, а позвонил в заводоуправление с проходной. И началась перекидка моей просьбы из одного кабинета в другой. В конце концов женщина из какого-то общего отдела забрала у меня заранее написанное заявление и назвала дату, когда я смогу узнать результат. Времени для ожидания результата оказалось достаточным для того, чтобы я успел, если бы был путешественником, несколько раз облететь земной шар и приземлиться в Ростове-на-Дону. Заранее скажу, что перед отъездом на Поле чудес я решил напомнить о себе, и услышал в ответ:
- Какое такое поле чудес, какая помощь, когда вы не проработали у нас и года!- возмущался в трубку мужчина, назвавшийся Александром Геннадьевичем, зам. начальника какого-то отдела - фамилию он постарался произнести неразборчиво, хотя потом я узнал ее. Но не будем делать рекламы очередному обыкновенному 'технарю'.
- Но я трудился у вас три года, у меня в трудовой есть даже благодарности, а после ставил в должности зав. постановочной частью концерты и спектакли в ДК Роствертол, потом вел лито 'Вертикаль', бесплатно,- разговор ни о чем начал меня раздражать. - Недавно выиграл конкурс на рабочую тему, в котором участвовал по вашей же просьбе, то есть, я поддерживаю с вами контакты. Я не прошу помощи, а предлагаю дать мне что-нибудь из вашей продукции и я покажу это телезрителям. Это же реклама, причем, за мизерную плату - за оплату проезда в Москву и обратно, и моего питания, разумеется. Двадцать или тридцать тысяч рублей, разве это такая большая сумма, которая сравнима с суммами на ваши вечные рекострукции в миллионы с миллиардами... не рублей, а долларов?
Я не стал доказывать, что заводу любая реклама не помешает, потому что Индия с некоторыми другими странами отказалась покупать ростовские вертолеты, а закупили их, если не считать вольного венесуэльского казака Чавеса, привезенного в Ростов Сергеем Ивановым, первым зампредом Российского правительства, только воинские части, расположенные в самой России. А со своих доморощенных какая мзда!
В конце диалога я понял, что оппонент на том конце провода уже примеривается усиливать оскорбления, слышанные мною раньше от его начальника, что за спиной этого зама стоял все тот-же неистовый технарь из крестьян, ломающий и строящий заново, швыряющий миллиарды в никуда и снова мечтающий их возвратить. Я опустил трубку на рычаги, недаром еще Ленин называл таких, как вообще русского человека, мечтателями...
Я поехал на Ростсельмаш, на завод, на котором отработал двенадцать лет формовщиком в литейном цеху серого чугуна, где делал рекорды на уровне Всесоюзных, где стал ударником, лауреатом Первой премии, затем премии имени Анатолия Софронова, потом других премий, в том числе именных от генерального директора объединения. Позже я несколько раз становился лауреатом премии Всесоюзного журнала 'Рабоче-крестьянский корреспондент', издаваемого газетой 'Правда', в которой печатался и я, и даже победил в ней со своим очерком 'Сердце друга' во Всесоюзном конкурсе, обогнав профессиональных писателей, поэтов, космонавтов, публицистов с мировыми именами и прочих участников. Но в этот раз меня пустили только за порог проходной заводоуправления, я прождал около часа, пока соизволила выйти какая-то Альбина Викторовна. Она так-же забрала у меня заявление, написанное мною заранее на имя гендиректора Мальцева - начальника с новым техническим мышлением и со старыми, судя по тому, как меня приняли возле входной двери, социалистическими привычками. До коммунизма Советский Союз - и вместе с ним советские люди - так и не добрался. Назвав дату, когда смогу узнать результат, Альбина Викторовна удалилась. Дата рассмотрения моего прошения была ничуть не ближе роствертоловской, хотя до отъезда оставалось пять дней. То есть, я бы успел - опять за свои деньги - обогнуть земной шар даже на велосипеде.
Но я не терял оптимизма, я все еще надеялся на то, что мне помогут вернуть часть денег, которые я истрачу на поездку, оторвав их от пенсии по инвалидности. Ведь я скрыл еще в советское время, в самом начале болезни в 1976 году, а потом на ВТЭКе, назначившем мне вторую группу, который прошел через двадцать лет после того, как заболел, что заработал ее в литейном цеху, где ледяные сквозняки протыкали насквозь наши молодые крепкие тела, разгоряченные жаром от расплавленного металла, струящегося у нас под носом в летники опок. И поэтому мне дали вторую группу не по производственной травме, а по 'общему заболеванию' уже тогда, когда развалился Советский Союз. А до этого момента я терпел каждодневные приступы боли, сопровождавшиеся жестокой церебростенией, в течении двадцати лет, бился головой об стенку и... опять терпел. Такое тогда было время - все стремились скрыть правду, чтобы не подвести коллектив и получить премию за перевыполнение заданий партии и правительства. Ну и что, что я пахал на этих предприятиях красиво, что получал за свой труд гроши, которых хватало на то, чтобы жить скромно, да еще умудрялся выполнять после работы общественные задания и отстегивать червонцы развивающимся в африканских джунглях неграм с советскими азиатами и кавказцами в степях и в горах. Ведь тогда все были воспитаны на патриотизме, а это означало - то, что я делал, отдавалось людям. Каким людям - лодырям, спекулянтам, нахлебникам - не важно, людям и все. И это было главным.
От Ростсельмаша я поехал на перекресток Большой Садовой с Семашко, туда, где ближе к парку Горького стоит городская мэрия, красивое, построенное еще до революции, здание, приспособленное под мэрию. и новой властью Мне нужно было попасть к Светлане Васильевой, министру культуры Дона. Я долго стоял в очереди к единственному окну,из которого выдавали пропуска и из которого одному мне указали на главный вход в мэрию со стороны Садовой, мол, контролеры вам все объяснят. Контролеры и правда объяснили, добавив в голоса грубых нот. Оказалось, что областное Министерство культуры находится через проспект, в здании бывшего Дворца культуры Строителей. Поднявшись по старинной запущенной лестнице, я прошел в такой же запущенный темный коридор и заглянул в небольшую комнату с женщиной, сидящей за столом, заваленным бумагами. Министра в кабинете не было, секретарша привычно дала мне лист бумаги и подсказала, как надо писать заявление на материальную помощь. Предупредила, так же привычно:
- Вы пишите, пишите, но вряд ли вы что получите.
- Почему? - оторвался я от бумаги.
- О-о, к нам таких как вы приходит много, особенно тех, кто хочет издать книгу за свой счет.
- Вы кому-нибудь из них помогли?
- Никому. Думаю, и вам ничего не светит.
- Почему? - повторил я по инерции дурацкий вопрос.
- А откуда у министерства культуры деньги? Нам их никто не выделяет.
- Тогда для чего вы существуете, и зачем я пишу заявление?
- Ну.., так положено, - секретарша поводила пухлой рукой по верху кипы бумаг. В моей голове мелькнула мысль, что заявления, как и в прежние времена, нужны этой организации для отчета о проделанной работе, неважно какой. - Когда напишете, обязательно проставьте дату и свой номер телефона. Мы вам сообщим по нему ответ.
Я отдал заявление и уже собрался закрыть дверь с другой стороны, но секретарша остановила меня вопросом:
- Скажите, а какого вы мнения о нашем союзе писателей?
- О каком вы спрашиваете, их теперь два. Или даже больше.
- А вы в каком?
- Я в Международном союзе писателей 'Новый современник' со штаб-квартирой в Рязани.
- Есть даже такой! - изумилась секретарша. - Мы о нем не слышали.
- На то вы и министерство культуры, - не замедлил я подковырнуть. И пространно пояснил.- В союз писателей России меня не приняли еще в 1992 году из-за того, что я пошел с приходом перестройки торговать ваучерами на центральный рынок - я в то время мечтал обогатиться и издать книгу за свой счет, такую, какую захотел бы сам. Меня посчитали спекулянтом, хотя претензий у профессиональных писателей в отношении моего творчества не было. В Российский союз писателей мне предлагали вступить не раз, но я подумал, что это будет некрасиво, могут обозвать предателем или перебежчиком. Ведь оба коллектива стоят на разных позициях - одни русофилы и юдофобы, вторые юдофилы и русофобы, а я придерживаюсь независимой позиции. Впрочем, немного позже, мне поступило предложение принести документы на вступление и в союз писателей России, совсем недавно предложение повторилось. Но я еще не справился со своей обидой, затаенной на них с тех самых пор. Ведь принимать в союзы надо не шестерок, исписавших неровным графоманским почерком тетрадные листки, зато с вечным одобрямс в преданных, как у собак, глазах, а писателей, могущих донести до разума читателя его проблемы и проблемы других людей, то есть, общества. Такое у меня мнение.
- Понятно, значит, с приемом в союз у вас ничего не получилось, - констатировала секретарша, ухмыльнувшись. Я понял, мои объяснения по поводу причины начального отказа в приеме просвистели мимо ее ушей. Женщина хитро улыбнулась. - А что из себя представляет Международный союз писателей, в котором вы состоите?
- Я думаю, что он чисто еврейский, у него председатель еврей, который его организовал, он опирается по всем вопросам на евреев, членов этого союза, хотя их там мало. И связи у них налажены со всем миром - не только с Европой, Канадой или Америкой, но с Австралией и даже с Новой Зеландией.
- Это интересно, - оживилась секретарша. - И как же вы туда пробрались?
- Сам я не стремился стать членом этого союза, потому что не разглядел поначалу духовной идеи, которая им двигает. Так оно и получилось, идея Международного союза, то есть, его руководителей, заключается в том, чтобы отбирать материалы, присылаемые им и помещаемые на их сайте, и потом издавать книги членов и не членов союза за счет самих литераторов, делая наиболее значительным из них, чаще евреям, разные поблажки. Как везде в наше время, - я улыбнулся. - Но они про меня узнали, прочитали мои сочинения в книгах, которые были выпущены разными издательствами, нашли мою страницу в интернете,не в пример нашим русским 'благодетелям' из профессиональных писательских союзов. Затем пригласили на свой сайт, предложили подать заявление, приняли, выдали членский билет с золотым тиснением на обложке и большой печатью под фотографией внутри. И даже напечатали мое мнение по поводу съезда в Рязани членов Международного союза писателей в израильском журнале 'Шломи'.
- Гонорар хоть выплатили?
- За эту мою статью мне было начислено пятьсот рублей, но вы же знаете, что с евреев взятки гладки. Моисей Бельферман, редактор журнала 'Шломи', выслал мне из Израиля сам журнал с моим произведением в числе других, и написал в письме, что пересылка обошлась ему очень дорого - кажется, несколько десятков шекелей. У них там все дорого. Я постарался не заметить намека на нищенское его существование как редактора, посчитав, что мы в рассчете. Ведь пятьсот рублей, заработанных мною за победу в международном конкурсе, организованном ими на их портале, на дороге не валяются.
- Не знаю, не знаю, - засмеялась женщина. - Для кого как.
- Ну так и я о том же, - вздохнул я.
- Но это, в общем, неважно, расскажите, что вы знаете о наших союзах писателей.
Я постарался обрисовать картину такой, какой видел ее сам и слышал от своих знакомых и товарищей, членов и не членов союзов писателей. Картина в обоих случаях получалась удручающей, к власти - и к кормушке - стремились люди, которым лучше было бы заниматься спекуляцией товарами и продуктами с водкой, нежели наживаться на своих коллегах за счет изданиях их произведений за их счет. То есть, на первые позиции рвались личности, прогнившие насквозь, без чести и без совести, с мешками афер за плечами. Они издавали все, перегнав в этом направлении даже евреев, чаще такую чушь,что лицо перекашивало как от запаха деревенского туалета,опуская тем самым настоящую русскую литературу ниже этих туалетов. Но именно таким 'патриотам' областная власть открывала двери, эта крысиная возня походила как две капли воды на положение дел в московских писательских организациях, еще говорила она о том, что у власти, что вверху,что пониже, стояли люди безголовые, зато послушные, знающие, что требуется хозяину в данный момент. Именно через таких начальников, выходцев в основном из сельской местности, послушных, жадных до денег, преследующих в жизни единственную мысль - выдраться из грязи сразу в князи, вырубается под корень вся русская культура, нравственность и литература в том числе. И начинается эта вырубка прямо со школы.
- Хорошее мнение, - согласилась секретарша, лукаво щуря глаза. - Только кто бы его сейчас поддержал, когда все бросились, как вы говорите, наживаться на ближнем.
Я ничего не сказал, осознав, что и этот мой, не столько поучительный, сколько мучительный для меня самого, монолог прошелестел поверх головы слушательницы. Молча вышел за дверь и направился в другое министерство культуры, теперь городское, которое располагалось в бывшем Доме обуви на Буденновском проспекте. Сами места расположения обоих министерств подсказывали, какую строчку в обществе стала занимать русская культура. Там меня и правда оборвала с первых слов женщина - глава этого руководящего органа, в меру упитанная, с носом с горбинкой и с остренькими глазками. Она была из тех, кому не стоило класть палец в рот.
- Вы в своем уме? - напористо закричала она, окруженная какими-то шустрыми людьми с деловыми лицами. - Вы куда пришли, в сбербанк? Откуда у нашей организации деньги и кто нам их даст?
Начальница явно приглашала окружающих присоединиться к разговору на повышенных тонах, и те уже примеривались ко мне оценивающими взглядами. Я поспешил развести руками, чтобы не быть инициатором скандала, и направился к двери, хотя почему-то возникла мысль, что деньги у этой тетки есть, только раздает она их не всякому с носом кагтошкой. Впрочем, в областном министерстве культуры меня не покидала точно такая же мысль, хотя там все же слушали и даже чем-то интересовались. А в спину продолжало лететь:
- Ходят тут, понимаешь, всякие, и всем подавай мешки с деньгами ...
На город опустилась вечерняя сиреневая вуаль, подсвеченная уличными ярко-желтыми фонарями. Я решил не тратить больше времени понапрасну, а с завтрашнего утра направиться сразу на прием к градоначальнику. Тройку - пяток лет назад, когда у меня вышла новая книга 'Ростов-папа', а питерское издательство выпустило детектив под названием 'Атаманский клад', нынешний мэр города Чернышев хотел со мной даже встретиться. Об этом мне поведал редактор одной городской газеты, жена которого сидела в мэрии, она курировала там всю журналистскую и другую пишущую гвардию, исключая союзы писателей,у которых имелось свое начальство.Правда, властьдержащие интересовались мною всегда, помнится, Бондаренко, царство ему небесное, первый секретарь Ростовского обкома партии, не гнушался позвонить в редакцию областной газеты 'Молот', или в городской 'Вечерний Ростов', и передать мне за мои статьи его благодарность, которую тут-же публиковали на первых полосах. Тогда было такое время. Но наша встреча с мэром так и не состоялась - я сам не проявлял активности, занятый работой над трех томником о терских казаках, а потом поездкой по Европе, мэр был тоже человеком занятым. А после написания мною отрицательной статьи в ответ на опус Жданова, профессора, бывшего супруга Аллилуевой, дочери Сталина, жившего в Ростове на Суворова в сталинском доме с высокими потолками, об особом пути России и его отношении к демократии, где я в пух и прах раскритиковал и статью, и самого Жданова с его особым путем для русских людей, и прочтения ее тем редактором, которому я принес ее для публикации, намеки о встрече прекратились вовсе. Сам редактор тоже стал сторониться встреч со мной, он, выходец из села в смоленской губернии, закончивший факультет журналистики в Москве, занимал в советское время должность одного из секретарей обкома партии. Теперь он замредактора приложения к одному из крупных московских изданий, частенько выезжает на 'саммиты' за границу и полностью доволен своей жизнью. Как говорится: эй, смерд, хороший дом, жена при администрации, что еще надо для счастья...
И вот теперь я сам желал встречи с мэром Ростова.
Но как и в первый приход в мэрию, мне снова указали на главный вход в нее с рослыми привратниками за узкими турникетами, правда, теперь снабдив бумажечкой. По ней мне следовало пройти в санпропускник, или по другому - в приемную отдела писем. Там я тоже накатал заявление на имя мэра, слуги народа, недосягаемого как... не знаю, с чем сравнить такое неуважение к своим соотечественникам, ведь даже фараоны в древнем Египте принимали своих граждан прямо в фараоновских чертогах, не говоря о евреях и американцах, для которых достучаться до своих президентов, что два пальца об асфальт. И снова мне было обещано рассмотрение моего заявления Чернышевым Михаилом Анатольевичем, мэром города Ростова-на-Дону, в ближайшее - в будущем - время. И я с облегчением подумал, что у меня - и у ростовчан - еще не все так плохо, если бы потребовалась помощь от губернатора области Чуба, то я получил бы ответ на точно такое же свое заявление не раньше того времени, когда рак на горе свистнет.
Больше я не стал бегать ни по каким организациям, поняв, что с приходом перестройки в Советский Союз, а потом демократии в Россию, каждый обычный гражданин России стал жить хуже, чем в бывшей тюрьме народов. Там хоть советская власть выделяла средства на поездки, связанные с общественными мероприятиями, посылала в санатории с курортами по бесплатным путевкам, неустанно напоминая о себе разными субботниками, разгонами из кинотеатров людей, обязанных быть на работе, и ловлей пьяных работяг, решивших выйти за проходную родного предприятия. А сейчас вокруг одна реклама недоброкачественных в основном продуктов, чтобы побыстрее спихнуть их народу и выжать из него побольше денег. Обыкновенный человек стал нужен только себе, никто пальцем о палец не ударит, если даже кто-то упадет посреди дороги. А заикнешься о прошлом полусонном времени, тебе тут-же в лицо истерический картавый окрик - зато полки магазинов были пустыми! И бесполезно говорить в ответ, что холодильники у всех были забиты доверху, но самое главное - что эти вещи и продукты утаивали от народа через верных шабес гоев из крестьян те же картавые люди, заполняя ими секретные склады на окраинах городов. И для чего это делалось? Для того, чтобы поменять существующий строй, который следовало бы только подновить, на новый, алчный и агрессивный, и под шумок прибрать к своим рукам богатства страны? Ну так, об чем тогда речь вообще!
Надо сказать честно, что представители от мэрии,две женщины, все-же ко мне приходили прямо на квартиру. Это случилось тогда, когда я уже приехал в Москву, отрепетировал свое выступление в телестудии Останкино, потом внимательно осмотрел столицу нашей родины, отметив, что похорошела она не очень, вопреки сплетням. И даже успел продать на Старом Арбате книгу 'Добровольная шизофрения', за которую просил, кстати,две сотни рублей, согласно месту продажи. Я взял с собой одиннадцать книг в расчете одну подарить Якубовичу, остальные продать москвичам или коллегам по выступлению на Поле чудес. Как раз из среды москвичей попался экземпляр, достойный неподдельного уважения, им оказалась старушенция за восемьдесят лет, жившая здесь же,с природным,не колхозно- театральным, интеллигентным лицом. Она полезла в старенькую сумочку за деньгами, когда вытащила пятьдесят рублей, я успел написать на титульном листе свои пожелания и с благодарностью протянул ей книгу за эти деньги. Я мог бы ее подарить, но меня всегда останавливало чувство уважения к своему творчеству, ведь я не занимался халтурой, а старался писать так, чтобы моя работа нравилась людям. Затем сфотался возле памятника Пушкину и Наталье Гончаровой, установленному напротив дома, в котором они одно время жили после венчания, у элегантного памятника Окуджаве, хотя таковым он никогда не был, без гитары, выходящему из арбатовской подворотни с руками в карманах брюк. Потом через несколько дней выступил на Поле чудес, после чего побывал на ВВЦ, бывшей ВДНХ, на Всемирной книжной ярмарке, где поручкался с Александром Прохановым, настоящим, не в пример Жириновскому, защитником русских, правда, несколько театральным, перенесшим не один инфаркт, но стойко отстаивающим позиции, нацеленные на заботу о соотечественниках, которые им до фонаря. С Сергеем Кара-Мурзой, ученым и писателем одинакового мышления с Прохановым, с писателями, представителями противоположного лагеря, которых было значительно больше. И отправился проведать восьмидесяти семилетнюю мать в городе Козельске, знаменитом на весь мир не только размещенным там третьим ракетным поясом обороны Москвы, но и героической обороной от татаро-монгольских орд, за что ему было совсем недавно присвоено звание 'Город воинской славы России'. Поясню: вся моя семья люди военные, один я... писатель.
А те женщины представляли отдел социальной защиты, куда мэр Чернышев перебросил мое заявление, словно я просил его не о поддержке на время моей поездки в Москву и выступления по центральному телевидению с рекламой Ростова-на-Дону и донской продукции, что случается нечасто даже в наши дни, а о денежной помощи как человек, живущий за чертой прожиточного минимума. Странные люди эти выходцы из народа, продравшиеся на высокие посты через свой верноподданнический одобрямс, можно подумать,что все поступают так-же, как они сами. Лично мне копейки не надо от государства, на которое я пахал как проклятый и которое как мог старался прославить своими рекордами и книгами. За эти же самые копейки. Пусть власть имущие засунут их себе в задницу, глядишь, и мои недооплаченные труды помогут им приобрести стойкий геморрой на долгие годы. Короче, мои соседи ответили тем женщинам по ростовски, это выглядело примерно так:
- А вы бы еще приперлись к нему тогда, когда он бы оброс бородой и женился в десятый раз на молоденькой. Вот тогда ему точно понадобилась бы материальная помощь - на стринги жене и на виагру себе.
Перед самым отъездом позвонили из администрации Ворошиловского района, секретарша, которая принимала у меня заявление, извинилась и сказала, что глава не подписал моего прошения. Причина банальная - у администрации Ворошиловского района богатого города Ростова-на-Дону нет денег. В трубку было слышно, как она грустно усмехнулась. Примерно так-же ответили мне из заводоуправления Ростсельмаша, хотя завод по слухам выходил на проектную мощность. Впрочем, гигант комбайностроения лишь в сталинские времена снабжал колхозы и совхозы добротными комбайнами, которые показывали даже в фильме 'Трактористы' с Николаем Крючковым и Борисом Андреевым в главных ролях. Все остальные десятилетия он только и делал, что выходил на проектную мощность под руководством генеральных - Генеральных! - директоров, пишущих сейчас объемистые книги своих воспоминаний. Кстати, спонсоры на их дутые опусы находятся всегда, а вот доброхотов на настоящую русскую литературу днем с огнем не найдешь. Это говорит о том, что интеллигенция в русском народе окончательно охамоватилась.
Я собрал чемодан и поехал сначала на Центральный рынок, не за продуктами, ими я успел затариться заранее, а в Ростовский собор о пяти золотых маковках, точной копии Московского собора Христу Спасителю, взорванного в годы бурного построения социализма евреем Кагановичем. Конечно, с согласия нового класса рабочих и крестьян, набежавших из заводских подворотен и со скотных дворов,которые они никогда не чистили. Поехал для того, чтобы поставить свечку Николаю Чудотворцу, которого выбрал из всех святых много лет назад за его суровый и праведный взгляд на прихожан. Ждать больше было не от кого и нечего. Я не был верующим, как не был неверующим, я был как все, поэтому долго размышлял, на котором из святых остановиться, пока не выбрал из общего числа двоих - Николу Угодника и Николу Чудотворца. К Николе Угоднику у меня все же тяги было меньше, мне не нравилось само значение слова - угодничество, хотя слово чудотворец тоже смущало. Для чего нужно мужчине угодничество или сотворение чуда, когда он должен получать то, чего достоин за все свои дела. Поэтому я остановил свой выбор, по известному правилу, на Чудотворце. Женщин святых я почему-то не воспринимал совсем, даже немного сторонился их, скорее всего потому, что меня вырастила не родная мать, которая родила меня в лагере для заключенных, а взяла на воспитание шестимесячным ребенком из этого лагеря родная бабушка, мать моей матери, которую я до самой ее смерти называл матерью и на 'вы'. Иначе бы меня сожрали блохи, как других детей в лагерном бараке, где содержали новорожденных, которые падали кучами с потолка и вгрызались в детские тела, оставляя на коже только небольшие красные точки.Хотя, когда подрос, ругался с ней и стремился убежать к родной матери, которая жила на другой улице и которой не был нужен - у нее к тому времени народилось еще четверо моих младших братьев и сестер - два брата и две сестренки. И до сих пор я стараюсь ездить к родной матери, признавая в ней первенство родства. А моя мать умерла, когда мне исполнилось девятнадцать лет, с этого возраста я стал самостоятельным мужчиной во всех отношениях и пробивал себе дорогу в жизнь, надеясь только на себя. Но все это уже в прошлом.
Я вошел в храм, перекрестился и пошел к своему богу. Оказалось, что подойти к Николаю Чудотворцу нельзя, уборщицы огородили участок перед иконой с его изображением и никого не пускали. Я покрутился на месте и пошел искать другого бога, который был бы мне по душе и заменил на время моего святого. Таким богом оказался Сергий Радонежский, я помнил из истории, что он дал благословение Дмитрию Донскому на битву русских полков с татаро-монгольскими мамаевыми ордами, в которой хан Мамай во второй раз потерпел от князя Дмитрия сокрушительное поражение, за что он был убит, несмотря на его бегство из Золотой Орды в Крым. Первый раз этот хан проиграл битву на реке Веже в 1378 году. Я зажег свечу и встал перед иконой, молча разглядывая образ святого. Я почти никогда не прошу ничего у святых и богов, понимая, что делать это надо только в особых случаях и отрицая в момент просьбы саму земную свою плоть. В основном же это бесполезное в большинстве случаев занятие - что ты сделал за свою жизнь, за то и получишь. Вот и в этот раз я только попросил прощения и еще крепости духа, чтобы не иметь страха в душе, когда выйду к барабану на Поле чудес, а потом исполню песню под гитару, которую обещал спеть во время телефонного разговора о подтверждении своего приезда с режиссером передачи. Я поставил свечку перед святым, вышел из церкви и направился к трамвайной остановке, чтобы ехать на вокзал. Но билетов на Москву в кассах не оказалось,и я пошел на прием к начальнику Ростовского вокзала.Он выслушал и сразу отдал распоряжение найти мне билет, попросив об одном, чтобы не забыл передать ему привет с Поля чудес. Это оказался единственный человек из всех этих власть держащих в руках, который мне помог. Послать начальнику вокзала привет из студии не удалось, поэтому я передаю ему мою искреннюю благодарность сейчас, иначе пришлось бы трястись всю ночь в коммерческом автобусе.
Уже перед самым отходом поезда ко мне подбежал запыхавшийся друг, с которым мы были знакомы уже лет тридцать, и которому я рассказал по телефону про поездку в Москву.Помнится, он еще спросил про туфли, мол, они у меня новые? Я ответил, что не новые, но вполне годные, и он предложил свои, которые были с этикеткой и лежали у него в коробке. На что я ответил, что это примета не совсем хорошая, с таким подарком я могу не дойти до финиша - ведь туфли будут чужими. В общем, тогда я отказался в категорической форме - не хватало еще, чтобы мне отдавали обувь, которая кому-то не подошла. И вот теперь друг стоял передо мной и протягивал коробку с туфлями, прося их померить прямо на перроне. Отказаться во второй раз было неудобно, я померил правый туфель, он пришелся впору, и я сунул коробку в спортивную сумку. Мы обнялись и я пошел к вагону, недовольный тем, что уступил его настойчивости.
И вот наконец Москва, уже проснувшаяся, несмотря на раннее утро - 'Атаман Платов' подкатил к перрону в семь с небольшим. Носильщики с дешевыми мордами и с бегающими глазами, разбалованные щедрыми чаевыми, покатили свои тележки вдоль состава, но мне, несмотря на объемные баулы с подарками своим близким, к которым решил заехать, эти мериносы были ни к чему, я потащился с ними прямиком ко входу в метро. Доехал до Останкино, несмотря на пересадки, затем проделал пеший марафон мимо высоченной стелы с ракетой на ее конце до остановки автобусов. Цена билетов в них оказалась запредельной - двадцать пять рублей в один конец. Вот так встречает Лужков гостей со всей России, а потом говорят, что он, как и Жириновский - мы за Россию! Мы за бедных русских! Это чудовищная ложь, оба лидера - члены жидомасонской ложи, они работают только на себя и на 'своих', которых в Москве как в Америке или в Израиле - везде. Я доперся со своим грузом до Останкинской телестудии, имеющей множество подъездов и растянувшейся километра на два вдоль дороги, с другой стороны которой был парк с телебашней, обнесенный нескончаемым забором из железных прутьев. У главного входа, то есть, у подъезда номер пятнадцать,показавшегося мне главным из-за стеклянного выступающего вестибюля со ступеньками, мелькали редкие фигуры. Я вошел вслед за ними в середину объемной залы, неказистой, бетонной, с толстыми трубами теплоцентрали вдоль стеклянных окон от пола до потолка, разлинованных железными стояками. Впереди была еще одна маршевая лестница, наверху стояли вахтеры в форменных костюмах темно-синего цвета и пропускали людей дальше, в залы и коридоры с высокими потолками. Внизу отогревались на трубах несколько человек в простеньких одеждах. На молодых женщинах и на мужчинах были коротенькие курточки, коротеньке юбочки с узкими брючками. Вообще, все они были какие-то ужатые, только выражения на лицах больше походили не на беспечные из советского времени или жителей городов с периферии, а на лица героев американских, итальянских или французских фильмов на бытовые темы. Они выражали за ничего не значащами полуулыбками не слишком глубоко запрятанную озабоченность, искали напряженными неспокойными взглядами что-то свое. Это были другие люди, не ростовские или тамбовские, их уже нельзя было назвать общим именем русские, они казались немного потерянными, или пережившими сильный испуг, после которого стали изворотливее. Изредка в проеме входной двери показывались экземпляры, резко отличающиеся от рассевшихся по углам уверенной походкой, приличной одеждой и властным целеустремленным взглядом. Они легко взбегали по ступеням лестницы на верх, показывали свои удостоверения и скрывались за частоколом турникетов. Это было странноватое общество, в котором я вдруг ощутил незнакомое мне раньше чувство разделения на два лагеря - на богатых и на всех остальных. Я впервые ощутил в себе это чувство превосходства одних над другими, видимо у нас на югах сказывалась казачья вольница, уравнивавшая всех под одну гребенку, не позволявшая разбогатевшим буратинам откровенно бахвалиться своими длинными носами в полосочку и в крапинку. Хотя ростовчане на их паскудство, никем не пресекаемое, насмотрелись вволю, чего стоят одни гонки навороченных авто по ночным улицам города.
Немного пообвыкнув, я все-же решил у кого-нибудь спросить, к кому мне обращаться по поводу гостиницы и прочего, и что делать дальше. Заприметив молодую парочку селедочного типа в кургузых одеждах, притиравшуюся друг к другу и кидавшую изредка острые взгляды вокруг, я оставил сумки с вещами на совесть скамейки, на которой примостился, и подался к ним. Диалога с первых слов не получилось, ребята осматривали меня неприязненными взглядами, не желая тратить на иногороднего свою энергию. А то, что я приезжий, было видно не только по моим вещам. Но постепенно я их расшевелил, они снизошли до разговора со мной и поведали много такого, чего я не мог себе представить, сидя в своей ростовской квартире перед телевизором и вникая в суть разных документальных на первый взгляд сериалов. Оказалось, что сериалы с судебными заседаниями со свидетелями и обвиняемыми, с погонями и стрельбой, с трупами и мешками денег, снимаются здесь, на телестудии Останкино, только в разных помещениях, вход в которые в разных подъездах. Например, мне лично нужно идти к подъезду номер семнадцать и ждать своих коллег по съемке на Поле чудес, которые собираются возле него со всех концов России. Когда все соберутся, тогда выйдет режиссер или кто-то из помощников и начнет проверять по списку.Сами ребята оказались из Подмосковья, они были здесь частыми гостями, поэтому знают каждую мелочь. Теперь до меня дошло, почему они не желали разговаривать со мной, скорее всего им, столичным жителям, где время - деньги, надоели глупые вопросы чайников, они, в отличие от российских периферийщиков, чаще продолжающих жевать сопли, уже стремились экономить на всем. Как и делать бабки из воздуха. Но я сумел разбудить в них доверие к своей персоне и, стараясь держать рот закрытым, молча внимал их откровениям.
В каждом сериале на заданную тему платят за одну съемку по разному, например, на съемках с силовыми приемами можно заработать за один день тысячу рублей и даже сто баксов. Какая роль достанется. На судебных заседаниях сумма начинается от пятиста рублей, а есть такие сериалы, что лучше не ходить - сто-триста рублей за съемку. Я подумал, что на 'Часе суда', который ведет мой земляк Павел Астахов, платят именно такие суммы: тем, кто сидит в зале и помахивает ладошкой - по сто, максимум по триста рублей, как на 'Судите сами', на 'Малахов плюс' со знахарем Малаховым российского размаха, на 'Пусть говорят' с молодым Малаховым ростом под метр восемьдесят три, и прочих. Свидетелям, которых вызывают, и судебным приставам с секретарями - триста-пятьсот, а главным действующим лицам по пятьсот или по тысяче. В зависимости от сложности дела и от времени, затраченного на съемку. Но есть сериалы с ведущими Галкиным или Дибровым, моим земляком, или с Якубовичем на 'Поле чудес', как в моем случае, где можно неплохо заработать, на съемки таких игр стремятся придти больше москвичи или жители Подмосковья. Кстати, в нашей группе как раз оказались такие игроки из ближайшего к Москве населенного пункта, и надо сказать, они не прогадали. Но об этом немного позже. Впрочем, сам разговор с молодыми 'игроками' вызвал волну интереса только в начале, заставив задуматься над правилами игры в новом демократическом обществе, потом он стал слишком предметным и я, поблагодарив собеседников за откровенность, пошел к своим вещам. Нужно было двигаться к семнадцатому подъезду, чтобы не опоздать к раздаче билетов счастья,с помощью одного из которых моя персона будет показана по всероссийскому телевидению.
Я оказался первым из игроков 'Поля чудес', кто притащился к семнадцатому подъезду в такую рань, если не считать сотрудников телестудии, изредка проходящих мимо и пропадающих за стеклянными дверями. Отставив в сторонку тяжелые баулы, я принялся рассматривать телемастеров, надеясь увидеть знакомые лица, затем достал фотоаппарат и попросил одного из них сфотографировать меня на фоне Останкинской телебашни, уходящей в небо шпилем с красными фонарями на нем по другую сторону проспекта. Мужчина в пожеванных фирмачах сделал несколько снимков и заторопился вовнутрь помещения, потом оказалось, что это был один из редакторов тоже популярной программы, а я направился к скамейке, чтобы немного отдохнуть. Но сделать этого мне не удалось, на дорожке, ведущей к подъезду, показался мужчина явно не сотрудник телестудии, и даже не москвич. Он был налегке, скромно стал возле входа и заложил руки за спину. Я тут-же направился к нему и не ошибся в своих предположениях, это был один из участников игры, приехавший из Ульяновской области.
- Симбирск, блин, собственной персоной. Как там поживает родина великого Ильича? - дружески ухмыльнулся я, протягивая коллеге руку. - Человек, блин, старался-старался для всего трудового народа, мочил-мочил его по всякому для того, чтобы оставшиеся в живых лучше жили, а они его предали ни за понюх табаку. Вон, памятники везде поснимали.
- У нас еще стоят, все до единого, и народ Ленина не забыл, - отозвался мужчина. - А вот живем мы хуже всех, даже Шаманов не выдержал, попросился снова в армию.
- Что так?
- Ничего, обычное явление - для нас нищета стала уже привычной, - он поковырял носком ботинка бугорок и повторил. - Мы уже привыкли жить на подножном корме, вот и не можем перестроиться на новый лад.
Мужчина одеждой и повадками походил на сельского учителя, на нем был скромный пиджак темного цвета, такие же помятые брюки и стоптанные, хотя начищенные, ботинки. Лицо жителя небольшого городка с близоруко прищуренными глазами и высоким лбом говорило о том, что он принадлежит к той самой интеллигенции, на которой держалась и держится - и будет держаться до последнего - вся ученость российского народа.
- Это, дорогой, добровольное рабство, - я криво усмехнулся. - Оно вам надо?
- Мы жители глубинной России, мы существовали так многие десятилетия подряд, от самой Октябрьской революции.
- А до революции у вас было лучше?
- Тогда была рыба, икра, бескрайние хлебные поля, такие же бахчи, тучные стада.
- Ну и сеяли бы как сеяли, и разводили бы как разводили.
- С конца двадцатых по самую почти середину тридцатых годов на Поволжье был великий голод, унесший в могилы многие миллионы людей. С тех пор мы народом так и не восстановились.
- Как это? - не понял я.
- Если по прикидкам 1914 года в русской части Российской империи проживало, включая Северный Кавказ, Сибирь, Дальний Восток и Север около 140 миллионов человек, то такое же примерно количество людей проживает в России и сейчас, - пояснил собеседник. - У нас же на Поволжье, в отличие от остальных районов, оказались самая высокая смертность и самый низкий приплод и в людях, и в скотах.
- А Волгоград, Тольятти, Самара, Нижний Новгород и так далее?
- Ну, в крупные города, да еще созданные искусственно, народу нагнали много, оголив, как сейчас, деревни, хутора и села. К тому же, если эти города поближе к центру... А у нас Россия дальняя, за нами недалеко Татарстан.
В это время к нам подошел еще один мужчина, тоже без вещей, потом женщина с одной сумочкой. Оказалось, что места для иногородних игроков были давно забронированы в гостинице Останкинская, от телецентра в трех остановках на транспорте, и участники сначала приезжали туда и селились в номерах, а потом шли сюда для окончательной регистрации. Меня удерживало от раздражения только то, что я оказался груженный баулами не один. Вскоре в стеклянном фонаре семнадцатого подъезда собралось примерно человек тридцать народу, и снова у меня возникла мысль о том, что мы будем проходить какой-нибудь кастинг, после которого некоторым придется поворачивать обратно. Кстати, так подумал не я один, у некоторых женщин от таких мыслей начался нервный тик и они стали ненавидеть коллег, с которыми только что весело знакомились. Но и здесь все оказалось в порядке. Режиссер, который наконец-то вышел посмотреть на нас и пересчитать заодно по головам, прояснил ситуацию, сказав, что коллектив, обслуживающий 'Поле чудес', особенно съемочная группа, не часто собирается на подобные мероприятия, потому что это дело хлопотное. Поэтому они набирают количество участников побольше, чтобы хватило на несколько игр, снимают все игры сразу, а потом разбегаются по другим работам, которых у каждого члена группы вагон и маленькая тележка. Например, многие из собравшихся в предбаннике телестудии смотрели выпуск 'Поля чудес', который показали по ЦТ в эту пятницу, на самом деле он снимался в начале июня, то есть, три месяца назад. Бывает, что они делают заготовки на полгода вперед, и тогда участников игры намного больше.. Всем сразу захотелось сниматься в первой девятке, чтобы увидеть свой артистизм на экране телевизора побыстрее, но режиссер уведомил, что списки давно составил директор мероприятия по времени поступления заявок, и все зависит от него. Хотя, какая теперь разница, кого и когда покажут, главное, лишь бы в кадр попали.
Нас позвали вовнутрь здания, где сразу за порогом стояли турникеты с узкими проходами между железными трубами. Когда мы выстроились перед ними, кто-то из руководителей программы начал выкрикивать по бумажке фамилии участников. Мужчины и женщины из разных городов России проходили через турникеты в огромный зал, их легонько прощупывали, задавали простенькие вопросики по поводу острых предметов и взрывчатых веществ, и они, открестившись, рассаживались на диванчиках, окружавших низенькие квадратные столики, блестящие светлой полировкой.
- Зачем ты такие большие сумки припер, Якубовичу будешь их дарить? Ему не надо, у него даже в его самолете ковры на полу, там же стоят теплые меховые унты, - уставился на меня милиционер с мощной фигурой. - Что там в этих целлофановых чемоданах, покрывала, что ли?
- Матери везу в Козельск, ей восемьдесят семь лет, и родному брату. Подарки, - поспешил я его успокоить, с трудом протискиваясь между трубами. - Скоро зима и им будет под этими пледами теплее.
- Оставил бы их в гостиннице...
Но я уже направлялся к свободному креслу, спеша его занять, я уже понял по лицам коллег, что теперь мне никто не посочувствует, а наоборот, постараются спихнуть под откос. Кому-то покажутся странными перемены, которые произошли с участниками игры буквально на глазах, но я вынужден был констатировать, что лица у всех из радостно-оживленных и независимых вдруг стали напряженно-подозрительными. Думаю, из всех участников один я оставался прежним, потому что ехал не за призами, а для того, чтобы не споткнуться на словах и спеть песню под гитару, слова и музыку к которой написал сам. То есть, показать себя и свое творчество на всю страну. Этого для меня было достаточно, об этом просил перед самым отъездом икону с изображением старца Сергия Радонежского. Я заметил, что товарищ из Ульяновской области, с которым познакомился с первым, тоже куда-то исчез, но уйти далеко ему не удалось, после процедур выяснилось, что нас поселили в одном номере гостиницы. А пока сотрудники телестудии дергали нас каждый по своему вопросу, и когда эти вопросы закончились, подняли всех с кресел и повели в лабиринты бесконечных коридоров. Шли долго, заворачивая то в одну, то в другую сторону, если бы пришлось идти обратно, то вряд ли бы кто добрался до выхода самостоятельно. Наконец, вожак вошел за одним из поворотов в приоткрытую дверь, за ним потянулись передние ряды. Это оказалась небольших размеров комната - примерно зал в трехкомнатной квартире - с умывальниками, зеркалами и массивными низенькими столиками посередине, заставленными вазами с яблоками, конфетами, печеньем, соками и прочим. Нам предложили рассесться вдоль стен на сидениях как в кинотеатрах и расслабиться. Я примостился рядом с женщиной за пятьдесят лет, кажется, из Пензы, которая показалась мне самой спокойной, она работала медсестрой в городской больнице. Приехала она не одна, а с молодой своей подружкой, тоже медсестрой, немногим за тридцать лет, стройной кареглазой женщиной с симпатичным лицом. Как я догадался, попутчица женщины была одинокой, и упускать момент для знакомства с ней мне не хотелось. В ее задачи входило, кроме помощи старшей своей подруге в подноске ее вещей, выйти из зала к барабану и прочитать стихотворение, заготовленное заранее. Скажу сразу, что из этой затеи ничего не получилось, съемки первой тройки, в которую попала старшая медсестра, по каким-то причинам затянулись, и она не смогла позвать на помощь свою подругу, которая просидела все это время в зале среди зрителей с фотоаппаратом в руках. Но даже если бы подруга вышла в круг и прочитала стихотворение, этот эпизод вырезали бы при монтаже, несмотря на ее длинноногие и крупноглазые внешние данные. Стихи были неуклюжими и чудовищно растянутыми, рассчитанными примерно минут на десять, если их читать скороговоркой. Когда мы познакомились поближе и все втроем ездили вечером на метро посмотреть на Красную площадь, она мне их читала. Декламировала эту голубую муть, и сама же понимала, что такие стихи ни в... эту, как говорится, ни в красную армию. Кстати, на Красную площадь мы не попали, входы в нее заставили деревянными щитами, из-за которых доносились голоса Газманова, фабрик разных звезд со сливками, и Кобзона - шла подготовка концерта к Дню города. Зато мы пофотались на фоне разноцветных кремлевских огней с огнями на Кузнецком мосту, а когда вошли в один из узких переулков, начинавшихся сразу за собором Василия Блаженного, если повернуть при выходе с площади налево, где я никогда до этого не бывал, хотя облазил Москву вдоль и поперек, взору открылась красота удивительная. На узенькой этой улочке, или тупичке, стояли с одной стороны высокие с колоннами дома на мощных фундаментах из темного камня, построенные в стиле русского классицизма, с другой же красовались одноэтажные и двухэтажные аккуратненькие домики, чистенькие и опрятные, среди которых возвышалась несколькими голубыми куполами с позолотой на них невысокая церковка с высокими крестами, отливающими в темноте червоным золотом. Их было много, этих домиков, сбегавших туда, где проходила набережная Москвы-реки, целый район, обнесенный со всех строн стеной из высотных зданий, сверкающей окнами, освещенными электричеством, которого в столице море заботами Чубайса, заставившего платить за него всю страну, подняв цены на это электричество в два раза. Мы словно попали в дореволюционную Москву, царскую и купеческую, скромную и богатую одновременно, не выпирающую богатство на глаза людям, а негласно доказывающую, что так оно и есть на самом деле. Это был исторический центр российской столицы, неизвестно кем спасенный от сноса под ноль кагановичами и прочей швалью, как храм Христа Спасителя с другой стороны площади, которому не повезло, которые отступили от храма Василию Блаженному лишь под негромким окриком Сталина. Центр, еще не тронутый потомками кагановичей, разжиревшими в один миг на русских богатствах, уворованных ими из ее кладовых, и даже чернью, выпущенной этими силами на свободу, которой все по хрену до сей поры. Как сопли об немощенную дорогу. На улочке светились неярким светом редкие фонари, под ногами матово отсвечивал сглаженный веками булыжник, а по крышам домиков, крытым цветным шифером и другим ромбовидным материалом, по куполам церковки с золотыми звездами, гуляли свет и тени от электрического зарева вокруг, от красных кремлевских звезд и от мощных прожекторов за стенами покрасневшей после революции цитадели власти, императорской роскошной русской и российской гнилой нынешней. Это было так волнительно,что я не снимал пальца с кнопки своего японского 'Никона', собранного в Китае. Когда приехал домой и перетащил фотографии в компьютер, чтобы сделать максимальное увеличение, я снова почувствовал волнение от того, что Москву не превратили окончательно в очередной Гонконг или Сингапур, а оставили кое-что и для русской нашей души. Может быть все эти сказочные домики и церковки перешли после перестройки в руки одного владельца, но их не раскатали по бревнышку и не вывезли мусор огт них на свалку новейшей истории.
Мы, собравшиеся в комнате, уже начали осваиваться на новом месте под короткие лекции распорядителя, гримерш, помощников режиссеров, самого режиссера и еще каких-то творителей зателеэкранных чудес, которые повторяли как заводные только одно, что все обязаны слушать то, о чем говорят, и что никто ни за кем гоняться не будет, когда в комнату вошел высокий мужчина за пятьдесят лет и привлек к себе все наше внимание. Им оказался коммерческий директор проекта 'Поле чудес', от которого зависело многое. Повторив те же советы и указания, которые мы уже слышали от других работников телестудии, он жестко сказал:
- Запомните одно правило, если кто-то из вас хоть на минуту отлучится из этой комнаты, или не дай бог опоздает в гримерную, на съемочную площадку или по вызову кого-то из нас, он может считать поездку сюда завершенной.
- А как же нам быть в отношении туалета? - не удержался я с вопросом.
Мужчина в желто-коричневом пиджаке и темных брюках, в которые была заправлена синяя в полоску рубашка с ярким галстуком, лежащим на интеллигентном брюшке, резко повернулся в мою сторону. Мне показалось, что его лицо осветилось злой радостью, будто он поймал наконец-то того, кого пришел ловить. Повернулись в мою сторону и несколько человек из обслуги проекта, не покидавшие комнаты. Они словно облепили нас со всех строн, как врачи в приемном покое неотложки, и без перерыва накачивали нужными знаниями. Но все обошлось благополучно, директор лишь пофыркал гуттаперчевыми губами и поддел крючковатым пальцем кончик длинного своего носа:
- Где находится туалет, вам покажет распорядитель, так-же и место, где можно будет покурить.
С этого момента я почувствовал на себе частые оценивающие взгляды не только телевизионщиков, но и коллег по игре на 'Поле чудес'. Я думаю, что это произошло по той причине, что остальные старались держаться до поры до времени в тени, а у меня рот не закрывался. Директо отдал еще какие-то указания и предупредив, что через час мы все отправимся в студию, где будут проходить съемки, чтобы иметь о ней какое-то представление, удалился. За работу взялся режиссер съемок, он подзывал к себе участников по одному, задавал им вопросы и делал пометки в тетради, разложенной на его коленях. Наконец очередь дошла до меня.
- Та-ак-с, вы у меня из Ростова-на-Дону, - протянул режиссер, делая галочку напротив моей фамилии. Он поднял на меня глаза. - Что будете дарить?
Я немного растерялся, не ожидавший от него такого вопроса, тем более, что дарить от богатого южного города Ростова-папы оказалось нечего - ни одна более-менее солидная организация огромного анклава, в котором проживало больше миллиона человек и который нацеливался заиметь собственное метро, не одарила меня своими подарками, чтобы я мог похвастаться ими на всю страну. Даже мэр города Чернышев отправил мою письменную к нему просьбу кружным путем, притянув за уши отдел социальной защиты вместо того, чтобы подыскать для меня богатенького буратинку из местных олигархов, который осыпал бы меня ворохом хрустящих бумажек. Их у нас было достаточно, не считая москвичей, скупивших на корню многие доходные места и даже прибравших к своим рукам набережную Дона, занявшись перестраиванием ее на кацапский лад. Правда, память о Шолохове они пощадили, поставив на набережной памятники ему и его литературным героям.
- Щас, - сказал я, направляясь к своим баулам, добавил через плечо. - Есть одна вещь, от которой Якубович и все вы упадете, одно название чего стоит.
Выдернув из пачки книг один том своих сочинений, я вернулся к режиссеру:
- Вот эту книгу написал я, выпустил ее тоже я, за свой счет. Она о нашем славном российском обществе.
Я протянул свой труд собеседнику, но тот успел спрятать руки за спину:
- Что это!.. - воскликнул он, стараясь справиться с недоумением в глазах. - Как она называется?..
- Она называется 'Добровольная шизофрения'.
- А почему такое странное название?.. - режиссер никак не мог придти в себя, видимо, такие подарки были для него в диковинку.
- Потому что быть владельцами уральских, сибирских, дальневосточных, северных и других кладовых, а самим пропадать в нищете, как те собаки на сене, могут только собаки и другие животные, которым не нужно ни это сено, ни те кладовые. Среди людей на такое способны лишь добровольные шизофреники.
Режиссер пожевал губами, на его лице наконец-то появилась улыбка:
- Понятно, только эту книгу ты отдашь Якубовичу сам, - он хохотнул, поняв, что дарить мне 'Полю чудес' нечего, и не заметив, как перешел со мной на ты. После чего смерил мою фигуру испытующим взглядом. - У меня к тебе есть предложение.
- Какое? - подался я вперед.
- Ты подаришь ведущему еще самогонный аппарат, вроде как от себя, - он снова хохотнул, затем икнул, кинув быстрый взгляд на книгу в моих руках. - Ты же у нас из Ростова?
- С Ростова, - поправил я его московский книжный говор на свой донской лад.
- Тебе и карты в руки, только постарайся обговорить это дело так, чтобы людям в зале, и телезрителям тем более, стало от твоего подарка весело.
- Ну, это мы могем.., - я поскреб подбородок. - А где я возьму этот самогонный аппарат, и как его донесу до Якубовича? Он же, наверное, рассчитан на несколько ведер.
- Это железная бочка, литров на сто, - лукаво прищурился режиссер, не переставая икать. Он добавил. - Оцинкованная, с большим конденсатором сбоку, со змеевиком и с крышкой сверху. На крышке посередине черная ручка, она привинчена.
- Как у скороварки, - догадался я, продолжая чесать подбородок. - Ну так где я этот агрегат достану?
- Он у нас припасен.
- А как я его донесу? Литров на сто... там у него и весу будет около сотни кило.
Режиссер как-то странно икнул и отвел глаза в сторону:
- Представляю твой выход.., - прохрипел он. - Все операторы бросили бы работу и выскочили бы на тебя посмотреть...
Спина у него сгорбатилась, начала крупно вздрагивать. Я сделал быстрый шаг назад, чтобы повнимательнее всмотреться в своего собеседника и не пропустить того момента, когда крыша у него сползет окончательно. Но молодой мужчина справился со своими эмоциями, лишь губы плохо слушались его. Он перевел дыхание:
- Тебе ничего не надо делать, встанешь в позу..., - он не удержался и громко икнул. - Крикнешь, мол, самоггонный этот... аппарат в студию!
Я выждал паузу, пока режиссер протрет платком глаза, а заодно губы, и спросил с самым серьезным видом:
- А кому надо крикнуть, чтобы это... в студию?
Лучше бы я этого не говорил, потому что наш диалог продолжился только минут через двадцать. Под конец мы все-таки договорились и я, не теряя времени, стал предлагать свою книгу коллегам,начавшим чувствовать себя как дома. Кто-то вскипятил воду в электрочайнике и уминал за обе щеки печенье, кто-то грыз яблоко, а кто-то забился в уголок и прикорнул, пока его не потревожили. Наконец появился коммерческий директор проекта, спросив у коллеги-режиссера все ли у него в порядке, он окинул сердитым взглядом комнату и громко сказал:
- Все за мной, вещи оставить здесь, не растягиваться и не разбегаться в стороны как тараканы, никто вас искать не будет, - он повернулся к двери и уже от порога спросил. - Все сходили в туалет?
- Я не сходил, - невольно вырвалось у меня. Занятый продажей книг, я на время забыл о естественных потребностях, а теперь они напомнили о себе.
- А чем ты здесь занимался? - директор перевел взгляд на коллегу. Он, видимо, вспомнил меня, но злиться ему не хотелось.
- Мы с ним этот перетаскивали.., - режиссер снова начал икать. - Самогонный аппарат.
- А разве его оставили здесь? - спросил недоуменно директор под нарастающий веселый шум, но быстро сообразил, что это очередной прикол его подчиненных и повернулся ко мне. - По дороге заскочишь, но чтобы одна нога здесь, а другая... в студии.
Я молча кивнул головой, засовывая в карман деньги, вырученные за книги. Шесть экземпляров разобрали за несколько минут, я даже не успевал сочинять автографы, каждому покупателю свой, и только жалел о том, что не захватил с собой еще пару пачек. Я прикидывал, направляясь за всеми в таинственную студию, что у меня осталось пять книг. Одну я должен подарить Якубовичу, а вторую подружке медсестры из Пензы, которая мне понравилась - ее как ни странно пропустили вместе с нами. Впрочем, если бы стоял на входе, я бы тоже ее пропустил, такая, блин, девочка, словно из наших краев, где намешалось много всяких кровей - греческих, кавказских, турецких, польских, украинских, цыганских, хазарских, половецких, скифских... Если бы еще в ее глазах отражалась степная наша удаль без конца и края, да казацкая дерзость, тогда пиши пропало!
Мы вошли в студию и расселись на сидениях, стоящих как попало. Помещение представляло из себя небольшой театр или цирк после погрома, кругом валялись обрезки брусьев, труб, возле стен были свалены в кучу красочные декорации, с потолка свисали какие-то обрывки фанеры и обломки досок. Дверей не было, под ногами перекатывались толстые черные кабели с разными проводами и розетками для их соединений. Где-то за стеной не смолкало громкое уханье, перемежаемое визгом пилы по металлу и трещанием электросварки. Студия была заполнена сизыми дымами и запахами большого цеха на крупном предпрятии, выпускающем дизельные тягачи. Я сел рядом с какими-то женщинами, пугливо оглядывающимися вокруг, и поджал под себя ноги, и тут только вспомнил, что снова забыл сходить в туалет. Ну, блин, увлекающаяся натура, ведь мочевой пузырь не безразмерный, но теперь выходить за пределы этого помещения никто бы не позволил, потому что вход в него закупорили то ли осветители, то ли еще кто-то, высокие и плечистые.
- Когда начнутся съемки, вы эту студию не узнаете, - донесся до меня голос директора, вставшего перед нами в магомаевской позе. - Вот здесь посередине будет стоять барабан с расставленными на нем корзинами и вазами с фруктами, пирогами и прочим, привезенном вами, за моей спиной построят сцену, с которой вы будете исполнять свои песни и плясать под музыку, которую привезли с собой. У нас есть проигрыватели на любой вкус, но лучше, чтобы это были диски. А вот тут сбоку находится та самая стена с черными квадратами, с другой стороны которых прикреплены угаданные вами буквы. Если до вас дойдет ход и если вы их угадаете.
- А если не угадаем? - осторожно спросил кто-то.
- Тогда вы получите утешительный приз - какое-нибудь изделие от производства, неравнодушного к нашей передаче, и будете показывать его дома своим друзьям и знакомым, - сказал на полном серьезе директор. - Иногда у нас есть возможность одаривать игроков вполне приемлемыми подарками.
- А что вы приготовили нам в этот раз? - не удержался я от вопроса, хотя мне было все равно, что вручат, лишь бы выступление удалось.
Ко мне немедленно повернулась почти вся слабая половина человечества, присутствующая в студии, на лицах у женщин отразились два чувства, взаимоисключающих друг друга - неподдельное возмущение моей нескромностью и искреннее, едва скрываемое, любопытство по поводу подарков. Но я сделал вид, что самому очень интересно узнать, что вручат на этот раз.
- Ты из Ростова? - с иронией спросил оратор. - И в туалет еще не сходил.
- С Ростова, и не ходил, - насторожился я. - А что?
- Бывает, что нам присылают утюги местного производства с гладильной пяткой килограммов на пять, из чугуна, - напыжился докладчик, стараясь сохранить серьезный вид. Выдохнул с убеждением. - Может достаться.
Женщины засмеялись наигранным смешком, наверное, ответ докладчика им не очень понравился, а я подумал о том, что могу не дотащиться до автовокзала и без обещанного утюга - мои баулы были словно набиты чугунными болванками, хотя вещи в них были обычными.
- Но ты терпи, казак, - послышался все тот же ироничный голос директора. - Атаманом будешь.
- Да знаю, - недовольно отбрехнулся я, чувствуя, что мое терпение в отношении туалета скоро лопнет.
Намек выступающего на обе причины разом был понят буквально всеми, студия содрогнулась от взрыва смеха. Когда хохот прекратился и лектор снва взялся объяснять нам что к чему, мне показалось, что он нарочно растягивает слова, чтобы они получались длиннее, удлинняя соответственно и время его выступления. Наконец очередь дошла до подарков.
- Вы можете дарить 'Полю чудес' все, что вам вздумается, - поучал нас докладчик. - Все ваши подарки мы или помещаем в музей от нашей телестудии, или выкладываем на поверхность барабана. После игры все, кто сидит в зале, и сами игроки тоже, могут подходить к барабану и угощаться дарами, привезенными из разных точек бывшего Советского Союза. Игра на то и рассчитана, чтобы подольше не прерывалась связь между странами бывшего соцлагеря.
Лекция закончилась тогда, когда выступающий исчерпал все свои доводы и выводы, и когда в туалет хотел не только я. И снова заметил, что выходили мы из студии не как одна команда, сплоченная предстоящим выступлением на всю Россию и на другие страны, а как непримиримые конкуренты, которым любой промах соперника может принести удовольствие. Хотя никто нам пока не сказал, кто и с кем будет играть.
В гостинницу я ехал с медсестрами из Пензы, автобус, заполненный издерганными на вид москвичами в неброской одежде, но с оживлением на лицах, катил по почти пустынному проспекту, огибающему ботанический сад, с рядами яблоневых деревьев вдоль высокого забора с поспевшими краснобокими и желтобокими яблоками. Эта картина радовала. У нас в южном городе тоже лишь недавно прошел жерделовый сезон, когда асфальт улиц на окраинах был усыпан спелыми жерделами - абрикосами по местному - лопнувшими при ударе о него, истекавшими ароматным соком. Таким густым и сладким, что у некоторых приезжих кружилась голова. А яблоки с грушами и сливами еще продолжали светиться в темно-зеленой листве, изредка заставляя прохожих протянуть руку и сорвать самый спелый плод. Но виноград только еще входил в ту пору, когда ягода начинала наливаться соком, чтобы засветиться через тройку недель изнутри солнечным светом и показать темные зернышки семян, будто подвешенные за белые ниточки в центре почти прозрачного шарика.
- А в Пензе уже прохладно, - поежилась молодая подружка моей коллеги по игре. - Когда мы уезжали, температура воздуха была ниже нуля.
- У нас до холодов еще далеко, - пожал я плечами. - Солнце до самого октября будет греть до двадцати градусов и больше. Бывает, на ноябрьские праздники мы ходим в одних пиджаках. - Я придвинулся поближе к молодой женщине, прижался к ее боку и негромко сказал. - Приглашаю в гости.
Она посмотрела на меня, улыбнулась, и ничего не ответила.
В фойе гостинницы уже стоял возле стойки тот самый мужчина из Ульяновска, которого я увидел первым у семнадцатого подъезда останкинской телестудии.Оказалось,что нас поселили в одну комнату на четвертом этаже, вручив один ключ на двоих. Женщины тоже были определены на этот же этаж, только дальше по коридору. Надо сказать, что в гости друг к другу мы так ни разу не сходили, даже в коридоре встретились всего один раз, если не считать совместного похода на Красную площадь, случившегося спонтанно. Все остальное время каждый из нас занимался своими делами, медсестры бегали все больше по магазинам, сосед по комнате пропадал у своих знакомых, живущих в Москве, и мне оставалось самому знакомиться со столицей и ее достопримечательностями. Что я и делал с удовольствием. Но в первый вечер мы с соседом успели все-таки поговорить, и еще у нас было время после игры, когда он, разочарованный неудачным выступлением, изливал мне свою душу.
Номер в гостиннице, построенной в сталинские времена, оказался небольшим, но с высокими потолками. В прихожей стоял платяной шкаф и висело большое зеркало, комната была с двумя кроватями примерно брежневской эпохи, с такими же тумбочками при них и двумя настенными светильниками. С потолка свисал неброский абажюр с одной лампочкой внутри. К противоположной стене был придвинут стол из того же мебельного гарнитура с двумя стульями, над которым возвышался холодильник уже горбачевской эпохи средней вместительности с китайским телевизором, взгроможденным на него. Высокое окно выходило во двор с кронами деревьев за ним, его закрывали две половинки портьеры, перед которыми колыхалась прозрачная штора. Чтобы задернуть портьеру, нужно было взобраться на стул или на кровать - так высоко были приделаны гардины. Я быстренько разложил свои вещи по местам и заспешил в магазин за продуктами, жрать уже хотелось как тому бобику. Магазин был расположен через квартал от гостинницы, на углу яблочного проспекта и какой-то улицы, внутри народу было мало, но цены сразу бросились в глаза. Если сыр в Ростове еще можно было встретить по сто шестьдесят рублей за килограмм, то здесь ниже двухсот тридцати его просто не было. Так же и с другими продуктами, ассортимент которых мало чем отличался от ростовского, и показавшимися на вид не столь привлекательными. Наверное, человек с периферии жаждет увидеть в столичных магазинах что-то необычное, а когда оно оказывается как везде, то наступает некое разочарование. Набрав продуктов, я поспешил в гостинницу, чтобы узнать, что в ней бесплатным является только электрический чайник вместимостью литра в полтора, который обслуживал весь этаж. Благо, постсояльцы или не успели еще распаковаться, или питались в других местах, потому что чайник оказался не занятым. Все остальное, включая гладильную доску, и даже нитку с иголкой, не говоря о кастрюлях и прочем, стоило денег. А кастрюли были, потому что рядом с конторкой для дежурных по этажу было что-то похожее на небольшую кухню с плитой. Мы с соседом, успевшим вскипятить чайник,покушали чем бог послал,успев узнать друг о друге через междометия, изредка отпускаемые нами, почти все главное.Оказалось, что Саша - так звали соседа - окончил физмат одного института, но проработав на производстве недолгое время по специальности, ушел учителем в школу.И теперь преподает детям школьную программу по новым учебникам, которые не признает за настоящие, заодно не прекращает заниматься изобретательством, для тех же детей. Почему ушел с должности, обещавшей в будущем перспективы? Потому что не захотел делиться своими успехами в обасти изобретений с выше стоящим начальством. В России это обычное дело, когда быдлач, утвержденный таким же быдлачом на руководящую должность, желает показать себя не только волевым и сильным руководителем вверенного ему коллектива, но еще и умным. Ведь у русских сила до сих пор считается самым весомым аргументом, как у других народов, отстающих в развитии от цивилизованных наций.
- Это правда, и с этим трудно не согласиться, - поддакнул я, удобнее устраиваясь на скрипучей кровати. - Ты лучше обрисуй, как там живет Ульяновская область под руководством знаменитого Шамана?
- Шаман от нас сдернул обратно в армию, заведует теперь каким-то военным ведомством при Главном управлении войсками, - махнул рукой сосед по номеру. - Область наша живет хуже некуда - выживает.
Я подсунул подушку под себя, лег на бок и оперся на локоть, чтобы лучше было общаться с собеседником. Сказал с сожалением:
- Странный наш народ, прикормили его европейцы с американцами тем, что сами не жрут, он и замечать перестал, что все его богатства перекачиваются в чужие руки. Я думаю, это происходит оттого, что на волю был выпущен необразованный деревенский хам с другим плебсом в рабочих спецовках, которого веками держали в ежовых рукавицах по его уму и поведению, и который ради якобы 'сытой и ленивой' жизни в городе готов родную мать не пожалеть.
- А уж своего соплеменника, оказавшегося талантливее его, он способен не только продать, но и сам сожрать с потрохами, - поддакнул ульяновец. - Это те качества, которыми обладали татаро-монголы, принесшие нам иго, и всадившие их в наших женщин. Вот они и породили нас, непобедимых, жадных, скуластых и ноздрястых потомков степняков, как писал Блок. Ленин, правда, обмолвился, что носы у русских 'потихоньку выпрямляются', но сколько нужно веков для полного их выпрямления.
- Ладно, ты лучше покажи, что изобретаешь, - решил я перевести разговор на другую тему, понимая, что она не исчерпаемая. - Сам сказал, что привез кое-что из своих поделок для демонстрации на всю страну, и чтобы утереть нос начальству из российского комитета по изобретениям, не желающего признавать таких как ты.
Саша откинулся на кровать и забросил руки за голову, фамилия у него была Трофимчев. А может быть, Трофимычев, потому что когда он уехал и я решил узнать его имя, дежурная по этажу написала на бумажке первый вариант. На лице у него появилась ироническая усмешка:
- В Воронеже живет один такой, который мог бы утереть нос всему миру, а утирается своими соплями до сих пор сам, - с сожалением усмехнулся он. - Зовут его Александр Голодяев, он изобрел автомат, стреляющий из-за угла.
- Я кажется слышал о таком оружии, - встрепенулся я. - Но его демонстрировали на весь мир израильтяне.
-Потому что этот Голодяев доверился еврейским агентам и предоставил им возможность вывезти в Израиль за бесплатно все свои разработки, с условием их возврата на родину, - вспыхнул сосед по койкам. Он привстал. - Они вернули ему автомат через полгода, когда создали на его базе свой, у которого отличие от голодяевского состоит лишь в некоторых деталях внешнего вида. А вся начинка осталась голодяевской.
Я промолчал, стараясь не доводить собеседника до белого каления, вспомнив случай с инженером из Ростова-на-Дону, который изобрел способ избавления от наледи контактных проводов, подвешенных на бетонных столбах посреди железнодорожных путей. Этот способ был основан на пропускании через медные провода переменного тока высокой частоты, от которого они начинали как бы зудеть, отчего наледь, образующаяся на них зимой и мешающая прямому контакту с ними пантографа электровоза отскакивала сама собой. Это открытие каким-то образом попало в Японию, а через несколько лет бывший Советский Союз закупил у японцев за бешенные деньги изобретение ростовчанина и 'внедрил повсеместно'. Как тот руководитель областного уровня, увидевший впервые дельтопланы, скользящие над полями председателя одного из колхозов, подчиненных ему. Тот председатель в ответ на вопрос, что это такое, ответил, что эти аппараты рассеивают удобрения, мол, они экономичные, не требуют специального аэродрома, их даже не надо заправлять топливом. После чего руководитель приказал распространить дельтопланы повсеместно.
Сосед поморгал умными подслеповатыми глазами, затем, словно решившись, вытащил из-под кровати сумку и расстегнул замок. В руках у него оказался обыкновенный пенал, похожий на школьный, он раскрыл его и вытащил на свет маленькое подобие клавиатуры от пианино с разноцветными клавишами в два ряда.
- Это одно из моих изобретений, как бы простенькая считалка, - сказал он, бросая на меня короткие взгляды. Его вид говорил о том, что он успел набегаться со своими придумками по разным кабинетам,где нередко насмехались над ним и его поделками,и теперь он никому не доверяет.Но я с интересом уставился на считалку,и сосед продолжил. - Сейчас у наших школьников полно разной вычислительной техники, придуманной японцами, но вся эта электроника в пластмассовых невзрачных корпусах и с черными цифрами в окошках, различные там калькуляторы и прочее, ребят утомляет. Им нужно предлагать что-нибудь попроще, поэффективнее и без батареек. Моя считалка призвана как раз заменить сложные японские приборы, которые часто к тому же выходят из строя, на простенькое изделие, изготовленное в красочных тонах. Допустим, нужно к одному прибавить один.
Сосед откинул сначала одну красную клавишу, затем вторую со знаками плюс и равняется. И тут-же, как бы самостоятельно, выбросилась двойка синего цвета. Мой собеседник немного подождал, чтобы я понял что к чему, и стал проделывать на клавишах несложные операции, меняя не только цифры, но и знаки - умножения, деления, даже извлечения корня, получая всегда точный ответ. Дело было даже не в точности, обязанной стоять на первом месте, а в действиях, таких легких и простеньких, что невольно захотелось самому поучаствовать в этой самой настоящей игре с манипуляциями клавишами. И я протянул руку к изобретению, надеясь заполучить игрушку на некоторое время в свои руки, но сосед щелкнул какой-то кнопкой, возвратив все цифры на свои места, и засунул клавиатуру в футляр.
- Ты суеверный? - спросил я у него, понимая, что это так и есть.
- Да, как все русские, которые до сих пор не христиане, а язычники. Особенно женщины, для которых любая мелочь имеет значение, - ответил он. - Ведь мы не в студии и нас еще не снимают.
Минут через пятнадцать он встал с кровати, собрал вещи в сумку и ушел к родственникам договариваться о том, чтобы они позволили своему пацану, ученику третьего класса, придти вместе с ним на 'Поле чудес' и продемонстрировать телезрителям работу изобретения. А я остался в номере один, дожидаясь, когда по телеку начнут показывать игру на 'Поле чудес', отснятую больше трех месяцев назад. Была как раз пятница. Я хотел ощутить атмосферу студии и набраться пусть поверхностного опыта - как вести себя перед телекамерами и перед громадной аудиторией за ними. Хотя знал, что съемки должны были быть не 'вживую'.
На следующий день я с утра отправился осматривать окрестности останкинского телецентра, захватив с собой один экземпляр своей книги 'Добровольная шизофрения', уже зная от коллег, что на саму башню подняться мне не удастся - билеты туда раскупили на полмесяца вперед. И я направился через огромный парк, примыкающий к Ботаническому саду, на бывшую ВДНХ, то есть, на нынешнюю ВВЦ, надеясь, что от перестановки мест слагаемых сумма не поменялась. Я шел по диагональной заасфальтированной дорожке, самой длинной, проложенной между яблоневыми и березовыми деревьями с густым кустарником, посреди зеленых лужаек с играющими на них детьми под присмотром старших.Всюду царила как бы идиллическая картина, которую портили лица встречных москвичей, все они выражали одно и то же чувство - боязливую раскованность. Словно столичным жителям предоставили лучшие условия жизни, а гарантий на будущее никто не дал, может быть по этой причине они вели себя более осторожно, нежели в прежние времена, не всегда отвечая на распросы. Или они успели за время перемен в стране огрубеть и охаметь окончательно, почувствовав,что стали жить лучше остальных людей в других регионах. Впрочем,москвичи всегда отличались заносчивостью на пустом месте, в смысле интеллекта. И везде вдоль дороги валялись в траве яблоки, сочные и сладкие. Наконец показались невысокие домики, одно и двух этажные, похожие больше на бараки времен хрущевского правления, за ними был вход на территорию выставки. Народу было достаточно, чувствовалось, что все люди приезжие, потому что почти у каждого в руках посверкивал вспышками японский фотоаппарат, собранный в Китае. Вряд ли местные таскали бы с собой удобные устройства, делающие почти все сами. Я прошел сорок вторую 'якушку' времен развитого социализма, стоящую на приколе, затем космическую ракету на старте, сфотавшись на общем их фоне, и направился к фонтану 'Дружба народов', известному людям из страны Советов прекрасным оформлением с фигурами представительниц всех пятнадцати республик бывшего СССР в национальных одеждах. Окруженному не менее прекрасными павильонами, отстроенными этими республиками на территории бывшей ВДНХ. Фонтанов оказалось два, чего я раньше почему-то не замечал - или запамятовал по прошествии лет тридцати - они хорошо функционировали, выбрасывая тугие струи воды, подсвеченной разноцветными огнями, высоко вверх. Это было прекрасное зрелище, не уступавшее по красоте игре фонтановых струй, бьющих в центре Парижа из большого фонтана рядом с Эйфелевой башней, или на площади Согласия, где красуются два фонтана со скульптурными композициями на фоне египетского обелиска, подаренного в 1831 году королю Луи Филлиппу египетским монархом Мехметом Али. На этой площади парижане отрубили в 1793 году голову своему королю Людовику Шестнадцатому, что не принесло им ничего, кроме гражданской затяжной войны. Почему бы не взять с французов пример и не возвести такие же фонтаны, допустим, в Екатеринбурге на месте снесенного Ельциным дома Ипатьева, в котором была расстреляна жидомасонами вся семья русского царя Николая Второго, не пожалевших даже пятерых его детей, или в Иркутске на месте убийства теми же лицами адмирала Колчака, или в Крыму на месте расстрела теми же лицами сотен тысяч русских солдат, воевавших за веру, царя и отечество. Или...
Не уступали фонтаны ВДНХ и древним фонтанам Рима, где я успел побывать. Надо даже признать, что в Риме фонтан 'Треви' с фигурой Нептуна, заправляющего с колесницы в форме раковины своими морскими конями, расположенный недалеко от площади Испании с лестницей, ведущей к древней церкви на высоком холме Тринита дэй Монти, на которой собирается молодежь со всего мира, или фонтан во Флоренции рядом с галереей Уффици, с фигурами древнеримских богов в центре, окруженных, как в Париже на соборе Нотр Дам, сонмом разных существ, похожих на французских химер, выглядел бледнее. Древнейшие те сооружения спасала их значимость, завоеванная ими в веках. А оба фонтана 'Дружбы народов', построенные на территории выставки в сталинские времена, брали своей жизнерадостностью и самоутверждением. К тому же между ними соорудили сцену, на которой выступали, как в старые добрые времена, художественные коллективы из Средней Азии, с Кавказа, из Прибалтийских республик и с Крайнего Севера. Всюду слышались смех и оживленный говор, на лицах у людей цвели радостные улыбки, дети играли и веселились там, где они хотели.Со всех сторон доносились мелодии и песни,до боли знакомые. Я прислушался и с недоумением понял, что это музыка из сталинских и хрущевско-брежневских времен, нисколько не измененная, исполняемая оркестрами, ансамблями, хорами и солистами так-же усердно,как она звучала семьдесят или тридцать лет назад. И это обстоятельство, на первый взгляд неприемлемое, даже в какой-то степени кощунственное из-за разницы мнений в обществе о тех эпохах, и из-за самих противоречивых эпох, удивляло и успокаивало одновременно, заставляя думать о тех, кто пришел к власти, не негативными категориями, а такими же отрицательными, но с признанием некоторых умственных их способностей. Вернее, нынешнюю власть я перехвалил, здесь уместнее будет слово ловкачество, потому что разум был тут не при чем. Если же рассуждать и делать все по разумному, то новое нужно возводить рядом со старым,не разрушая этого старого,отслужившего свое и принесшего людям много пользы А в России в революцию жидомасоны, якобы безбожники, но со своим богом Яхве и с пронырливым пророком Моисеем, сначала разрушили церкви с помощью голодранцев, на которых опирались, сорвав на церковной драгоценной утвари солидный куш, продав ее своим соплеменникам за границу, а потом стали эти церкви возрождать заново с помощью русских разумных граждан, снова сорвав солидный куш за это строительство. Оба куша были содраны с одного и того же народа, так и не осознавшего, куда и главное за чем его ведут. Когда тело народа осталось без головы, тогда с этим телом можно поступать как захочется.
Я пробыл на территории Всероссийского выставочного центра до той поры, когда небо начало темнеть, а на высотках вокруг зажглись на крышах красные сигнальные фонари для летательных аппаратов. Народ радовал каким-то душевным своим спокойствием, наступавшим сразу за входом на эту территорию, усиленным творчеством фонтанов с разноцветными струями воды и с золотыми фигурами женщин за ними, и концертом самодеятельных артистов из разных республик. Эту радость не могли омрачить полупустые павильоны, заново отреставрированные снаружи, заставленные больше стендами и столами с говорливыми менеджерами по продажам товаров крупными партиями. Большую часть времени я провел в книжном павильоне, в котором развернулась международная выставка - ярмарка российской книги с выступлениями авторов, как современных, так и из 'тех' времен, и с постановкой каким-то театром пьесы на европейскую тему эпохи Марии Медичи в просторном фойе. Возле писателей из 'тех' времен чаще крутились люди с постными крестьянскими лицами, которым больше подходило погорланить по любому поводу для того, чтобы показать себя. И все, как в революцию. Не городская интеллигенция, начитанная и пугающая в негромком разговоре незнакомыми терминами.Это наводило на грустную мысль о том,что настоящая литература в России начала умирать. Медленно, но верно. Ведь крестьянам главное, чтобы желудок был полным, тогда они и книги станут читать, как в советские времена. И даже обсуждать поступки героев, собираясь на посиделки в своих деревенских библиотеках. А если в животе урчит от голода, как у многих из них в нынешнее время, то никакая книга не привлечет внимания ни красочной обложкой, ни тем более содержаниеим, каким бы глубоким оно не было. Читали в основном - и будут читать, несмотря на перемены строев и пустые или забитые продуктами полки магазинов - люди образованные, которых больше в городах. Почему больше образованных в городах? Потому что человек умнеет от примера, показанного ему. В деревне таким примером является скот, и еще вседозволенность, когда можно набить морду даже своему другу, или сходить в туалет под любым кустом или забором. И ничего за это не будет, ни от кого. А в городе пример подают то городская элита, побывавшая за границей и накупившая там новых шмоток, то артисты с профессорами, привыкшие быть модными, то иностранные делегации, которых в деревню танком не затащишь. К тому же, морду там набить невозможно, да и опростаться за углом тоже - кругом одна милиция, стерегущая каждый шаг горожанина, чтобы содрать с него мзду. Поэтому я не стал предлагать возле 'тех' свою книгу, захваченную с собой, решив выждать подходящий момент. Возле шустрых сочинителей из 'этих' времен гоношились нагловатые и горластые личности не русского чаще происхождения с гнусавыми голосами и бегающими взглядами асимметричных лупастных глаз, из уст которых вываливался ошметьями русский мат, тяжелый и смачный, падающий на бетонный пол просторного павильона не как коровьи лепешки на деревенскую дорогу - мягкими шлепками, а как засохший кизяк на скальную породу - с подскоками. Это паскудство, привнесенное извне в родную разговорную речь и в российское общество, совместно с проститутством, поднятым с самого низа этого общества, вызывало у посетителей у кого подобострастную улыбку - они издалека чувствовали, как в революцию семнадцатого года, кто стал в доме хозяином, или отвращение, едва сдерживаемое - эти люди не желали мириться с тем, что в их общем доме обосновались разбойники, ставшие безнаказанно грабить имущество, нажитое трудом многих поколений русских людей. Я считал себя личностью, принимающей решения и оценивающей обстановку вокруг себя и в государстве в целом, самостоятельно, по этой причине не увидел покупателей своей книги и возле 'этих'. Тех писателей, с кем я хотел бы встретиться, чтобы задать им вопросы, волновавшие меня давно, в этот день не было, они дожны были придти в лругое время. И я, выйдя из павильона, остановился у входа и предложил 'Добровольную шизофрению' народу, текущему в двери, положившись на его величество случай, который никогда не ошибается. Через несколько человек ко мне протиснулся здоровенный мужик за тридцать лет, житель скорее всего небольшого уральского или сибирского городка, одетый не ахти как, спросив за цену, он вытащил из карманов мятые купюры разного достоинства и начал прибавлять к ним еще мелочь. Но я остановил его, снизив цену за книгу до ста рублей, ведь настоящего читателя видно за версту. Перекинувшись с покупателем общими фразами и написав на титульном листе автограф, я отправился в гостинницу тем же путем, которым добирался сюда.
На следующий день я уже был на Старом Арбате.Я бродил по нему взад-вперед снова с книгами'Добровольная шизофрения' в руках, выискивая глазами опять своих покупателей. Вернее, это действие было надуманным, потому что я успел продать коллегам по игре почти все экземпляры, и если бы не наступили выходные дни, то эта парочка книг ушла бы точно так-же. На самом деле, я хотел присмотреться к москвичам получше, чтобы заметить на их лицах разницу между прошлым и настоящим, наступившим после всяких поворотов с наворотами,сотрясавших наше государство. Но вскоре ощутил, что за мной тоже следят, это были двое мужчин лет по тридцать, при теле, с сытыми лицами и наглым выражением светлых глаз. Они стояли возле какого-то павильончика и изредка окидывали быстрыми взглядами участок улицы от одного перекрестка до другого. Участок был немалым, заставленным временными палатками с парусиновым верхом, в которых продавали от сувениров на любой вкус со всякими безделушками и женской бижутерией, до антикварных и обыкновенных книг с журналами и газетами на разных языках. Я догадался, что мужчины здесь не случайно, они следят, как в Ростове на центральном рынке, за так называемым 'порядком'. То есть, представляют собой примитивный рэкет со снятием с продавцов определенной мзды за разрешение на торговлю в этом месте. Меня всегда бесило вот такое паскудство, когда быдло с бычьим аппетитом и с такими же мозгами стремилось подмять под себя интеллигентных людей, пытающихся в силу обстоятельств остаться на плаву с помощью доступных всем способов. Например, торговли разными разностями. Поэтому я задрал свою книгу еще выше и внаглую стал зазывать покупателей, обратив на себя этим действом внимание немалого количества прохожих. Но первой подоспела ко мне старушка лет за восемьдесят, ей я и продал 'Добровольную шизофрению' за пятьдесят рублей, вместо оглашенных поначалу двухсот. Я посчитал, что такой акт стал не только свидетельством уважения к старшим людям, присущим мне с детства, но и разумным выбором покупателя, ведь старушка представляла из себя абсолютно интеллигентное существо из времен моего детства, которых осталось на всю Россию единицы. Всех остальных россиян можно смело называть потомками скотников с доярками, потому что все лучшее стремилось во все века оторваться от народа и образовать круг, недосягаемый для всех. Это общество благородных людей было уничтожено в России жидомасонами в революцию семнадцатого года, чтобы оно не мешало им захватить власть над простым народом в свои руки и занять их место. Или уехало при первой возможности за границу, в цивилизованную страну, сохранив свой внутренний тонкий мир нетронутым хамоватым плебсом.
У меня оставалась еще одна книга, но теперь я не спешил ее продавать, а стал бродить по Старому Арбату взад и вперед, выискивая на нем места, связанные с историей Российского государства. Сфотографировался возле памятника Окуджаве, отлитого таким образом, словно он выходил из арбатовской подворотни. Но скульптор отлил Булата слишком утонченно-расслабленным, каковым этот бард, если кто помнил его при жизни или видел во время выступлений на телевидении, никогда не был. На каменной мостовой стоял приблатненный человек лет за сорок, немного ссутулившийся, с курчавыми волосами над очень высоким лбом, торчащими над ним ввиде нимба, с руками в карманах щегольских брюк. Левая рука прижимала к боку свиток из листов, видимо, с новыми стихами. За распахнутой полой пиджака виднелся джемпер с глубоким вырезом, под ним была рубашка с высоким расстегнутым воротом, с шеи свисал неизменный для людей такого рода занятий длинный шарф. Брюки с редкими складочками на них, отутюженные донельзя, едва касались брючинами модных туфель с длинными носками. На удлиненном лице с волевым подбородком, большую часть которого занимал ну очень высокий лоб, делая это лицо подобием мордочки, присутствовала немного хищная полуулыбка, олицетворяющая собой, наверное, любовь к людям. Бард как бы выходил из-под арки, ведущей во двор, чуть изогнувшись и делая мелкий полушаг на улицу. Прохожие останавливались возле него довольно редко, их чаще манила к себе позолоченная конструкция на другой стороне улицы, возведенная посреди небольшого фонтана из серого отшлифованного мрамора. Она представлялась ввиде фигурки женщины, сидящей на высоком троне с золотым балдахином на тонких прутьях высоко над ней, свесившей ровненькие ножки за ступеньки, ведущие к трону. Композиция была исполненна в классическом стиле, она чем-то напоминала танцующую балерину в старинных каминных часах, увеличенную в сотни раз. Я тоже не стал задерживаться возле бронзового Булата, отдающего почему-то холодком.
Ближе к концу знаменитой улицы, выходящей на оживленную площадь, заполенную дорогими автомобилями, стоял памятник молодому Александру Пушкину и его невесте Наталье Гончаровой. Сложную композицию водрузили на невысокий гранитный постамент напротив здания, где они останавливались и за которым находилась церковка, в которой венчались. Сзади возвышался кусок голубой стены, разделенный белыми колоннами, с надписью золотыми буквами, возвещающей, кто стоит на постаменте. Пушкин стоял в длиннополом распахнутом фраке с короткой жилеткой за ним, застегнутой на все пуговицы, с шейным платком, образующим на груди пышный бант, кучерявый, со взглядом, отражающим пылкий восторг. Правая рука у него свободно свисала вниз. Наталья же была в длинном платье, расширяющемся книзу, обтягивающем полуобнаженную небольшую грудь с короткими рукавами-фонарями на плечах и с широким поясом по тонкой талии. Это платье было выполнено в лучших европейских традициях той эпохи, несмотря на то, что род Гончаровых проживал в глубинке, в Калужской губернии. Подол изысканного одеяния был оторочен кружевной каймой. Девушка была немного выше своего жениха, она смотрела перед собой раскованно, положив руку на левую ладонь будущего супруга. Не вложив, а именно положив ладонь поверх руки кавалера, согнутой им в локте. Густые волосы были закручены сзади в тугой узел, лишь по бокам овальногго лица струились несколько прядей в крупное кольцо. Лица обоих бронзовых идолов не блистали совершенством, особенно у Пушкина, оно было немного грубоватое, отчего жених и невеста выглядели приземленнее, что придавало им некоей специфической красоты и вызывало больше доверия. Этот вывод, подкрепленный видом памятников и образов из советских времен, когда даже блиноликий и ноздрястый Ломоносов сиял как ясное солнышко, наводил на мысли о том, что мир опускается потихоньку с космических высот на землю. Он как бы приземляется, и это было неплохо. Значит, пришла пора не витать в облаках, а заняться основательно порядком в своем доме. А Господь, в таком случае, должен отодвигаться с фантазиями о божественном дальше в космос.
Это и есть принцип развития существа разумного, когда два треугольника накладываются друг на друга, опираясь поочередно о землю то вершиной, то основанием. После двухтысячного года один из треугольников стал опираться о землю вершиной, потому что общество достигло очередного витка развития и перешла на другой, начав все заново.
И вторую ночь я провел в гостиннице в одиночестве, мой сосед по номеру, видимо, решил не отвлекаться от своей программы-максимум, решив заночевать у своих московских родственников. А утром я был уже у знакомого подъезда номер семнадцать останкинской телестудии и вместе с остальными участниками красочного шоу ждал, когда нас пропустят во внутрь и мы приступим к подготовке к выступлению на 'Поле чудес'. Мы уже знали, что Якубович приезжает за пятнадцать минут до начала игры, что он не либеральничает ни с кем и что его слово здесь является законом. Как он решит, так и будет. Поэтому каждый из нас втайне прикусил язык, надеясь показать себя перед ведущим с лучшей стороны и выступить достойно. Но, как говорится, люди предполагают, а Бог располагает, эта истина иногда способна выкидывать чудеса.То есть,на арену судьбы в особых случаях выходит доказывать свою абсолютную правоту Его Величество Случай. Это в том случае, если игра ведется по правилам, а если она строится, по выражению работников телевидения - мол, это всего лишь игра, и главное здесь не выигрыш, а участие - то здесь никакая истина не будет в чести. Таким образом в последнее время стали играть футбольные, хоккейные, теннисные команды, когда победитель определен заранее, когда устроители, сумевшие нажить на этом принципе миллионы, только пожмут плечами, сказав известные всем слова, мол, это всего лишь игра. И это будет уже не выбор Его Величества Случая, существующего в действительности, а настоящая подтасовка фактов. Вот пример из жизни.
На улице стоят деревья, допустим, тополь или акация, когда пришло время, они обнеслись семенами. От тополя по воздуху полетел пух, неся внутри себя твердое тополиное семечко, от акации тоже стали отрываться маленькие крылатые пропеллеры с утолщением на конце, в котором прятались семечки. Их, этих семян, у каждого дерева было миллиарды миллиардов, они покрывали землю толстым слоем, смешивались с грязью, затаптывались подошвами или сметались дворниками в большие мусорные баки. Шансов стать новым тополем или акацией не было практически ни у кого из них. Но вдруг под тополем проехала машина с грязными колесами, она подцепила ими пушистые тополиные семена и поехала дальше. Некоторые из них оторвались от покрышек тут-же, вместе с кусками грязи, другие повисели немного и тоже упали на городской асфальт, где были раздавлены множеством автомобилей. Осталось одно семечко, ему посчастливилось закрепиться в безопасном месте, откуда его можно было выковырнуть только силой. Машина выехала за город и помчалась по тряской дороге в родной колхоз. Шел дождь, на одном из ухабов семечко оторвалось от колеса, его смыло водой с дороги в придорожную канаву, бурлящую потоком. Затем это семечко, потерявшее пух, выкинуло потоком на поле, засыпало землей, запорошило снегом. А через десяток-другой лет на этом месте взметнулось к небу двадцати пяти метровой свечой тополиное дерево и спело гимн солнцу и свету. Той самой Жизни, которую подарил ему Его Величество Случай, и которым семечку посчастливилось воспользоваться полной мерой.
Я тоже посылал письма сразу на несколько передач, транслируемым центральным телевидением, в каждом из них я коротко рассказывал о себе, и излагал, или предлагал в зависимости от содержания передачи, свои помыслы и мысли. В конце концов, одно из писем выстрелило, подтвердив истину, предоставляемую людям самой природой в их распоряжение: если родить много детей, то обязательно из кого-то из них вырастет большой человек.
Наконец, нас пригласили пройти обычный контроль перед входом в помещения телецентра, вызывая по фамилиям из-за турникетов с работниками милиции возле них, и сразу повели в ту же комнату, в которой мы располагались в первый раз. Только теперь она выглядела немного просторнее, хотя на квадратных столах посередине стояли те же вазы с фруктами и печеньем, и чашки для кофе и чая. Мы быстренько разделись, расселись под руководящими указаниями режиссера передачи и его помощников, показавшихся более деловыми, на стульях и диванах, расставленных вдоль стен. Между нами засновали гримеры и прочий обслуживающий персонал, каждый со своими уставами. Снова мы услышали от этих людей, что никто не собирается ни за кем бегать, и если участник игры не успеет на какую-то процедуру, то его просто вычеркнут из списков. Откуда-то появился организатор телешоу с бумагами в руках, остановившись посередине комнаты, он громко зачитал фамилии участников, разбитых теперь на тройки. Я оказался посеянным во второй тройке, вместе с красивой женщиной, приехавшей из Молдавии, возле которой крутилась девочка лет пяти с огромными мамиными глазами и белыми бантами на голове,и невысоким чернявым мужчиной из Азербайджана. Эта женщина, как потом выяснилось, была метерью шестерых детей, но выглядела она так, что многим молодым незамужним девушкам перед ней делать было нечего. Игроки после ухода организатора кто облегченно вздохнул, а кто принялся суетливо готовиться к выходу, бросившись к гримерам и студийцам, обеспечивавшим музыкальное сопровождение, со своими аудиозаписями на дисках. Женщины облепили зеркало, стоявшее в дальнем углу комнаты, они вытягивали шеи, затем выпячивали губы и суетливо мазали их разноцветной помадой. Среди участников продолжал крутиться распорядитель программы, в какой-то момент он подскочил к одной из молодых девушек и одернул на ней шелковую блузку:
- Кто в первых тройках, быстро привели себя в порядок, - потребовал он. - Следить за вами теперь никто не собирается.
- Так это ж сзади, она из-под пояса выскочила, - попыталась оправдаться девушка. - А снимать нас будут спереди.
- Снимать вас будут со всех сторон, потому что камеры расположены во всех местах по всей студии, - оборвал ее распорядитель. - И с боков, и сверху, и снизу, даже в задницу заглянут.
После его слов наступила неловкая тишина, кто-то из мужчин хохотнул, но тут-же скомкался. Женщины стали оглядывать себя со всех сторон, особенно те, кто решил выйти к барабану в платье или в коротенькой юбке. Но даже те из них, кто был в джинсах, выворачивали после полученной ими информации свои попы на сторону и подолгу их рассматривали.
- А я еще в гостиннице подумала,натягивать мне юбку или лучше пойти в джинсах, - растерянно оглядывалась вокруг молодящаяся женщина лет за сорок пять, у которой эта юбка едва прикрывала эту попу. - Что теперь делать, до гостинницы добежать не успеешь.
- Я вообще одела широкое платье, да еще сама на высоких каблуках, - вторила ей соседка, боязливо приподнимая подол. - Что они там эти камеры, прямо под нашими ногами установили?
Лысоватый мужчина, стоявший в стороне, который попал в пятую или в шестую тройку и которому спешить было некуда, солидно сказал:
- А как же! Вы куда приехали, на заседание в совете пенсионеров, или на праздник души и тела? - он коротко гигикнул. - Человека нужно показать так, как его никто еще не видел, он должен быть красив со всех сторон, даже снизу.
Женщина в широком платье сунула руки в бока:
- Ну и что мне там показывать? - завелась было она.
Ее собеседница в короткой юбке настороженно посмотрела на нее, но ничего не сказала.
- А что надела, то народу и продемонстрируешь, - отпарировал лысый.
Мне принесли гитару. Девушка, которая ее передала, сказала, что на ней играло много людей с именами, только инструмент нужно настроить под себя. Режиссер проекта взглянул на меня с недоверчивым интересом и кивнул головой в знак согласия со словами своей коллеги. Я присел на пуфик и тронул струны,гитара мягко отозвалась шестиструнной настройкой, а я умел играть только на семи. Но звучание было очень приятным,и я с упоением взялся крутить колки на грифе. Вскоре обозначился первый аккорд, он был чистым, таким, которого я никогда бы не извлек из своей старой шарманки, оставленной дома.А ведь едва не захватил ее с собой. Наконец настройка была закончена, хотя довести ее до ума было трудно из-за шума вокруг. Взяв несколько аккордов, я попробовал свой голос и тут-же, без пробы, ударил по струнам восьмеркой и зарычал песню о Москве из репертуара Магомаева: Ты никогда не бывал в нашем городе светлом... Много лет назад мы, тогда еще молодые, танцевали под нее твист с таким усердием, что от штанов отскакивали пуговицы, заставляя наших подруг пунцоветь от смущения. Вот и сейчас я почувствовал, как затихли в комнате разговоры и слушатели повернулись в мою сторону. Я оборвал песню после первого куплета, увидел одобрение в глазах режиссера, предоставившего мне возможность подарить Якубовичу большой самогонный аппарат, которого у меня никогда не было и который никогда бы сам не дотащил из родного Ростова, и заинтересованность в глазах женщин, забывших на время о телекамерах, которые будут стоять под их ногами. Все-таки своя задница, как говорится, ближе к своему телу. Прислонив гитару к стене, я подсел к женщине из Молдавии, своему сопернику во второй тройке. Странно, что раньше я не замечал ее среди большой группы участников, а посмотреть было на что.Меня словно магнитом тянуло к этой красавице, не похожей ни на кого, я даже попросил, чтобы нас сфотографировали вместе. Как потом оказалось, тянуло не зря, но об этом чуть попозже. А пока мы пили чай и закусывали его печеньем, привезенным неизвестно откуда, потому что в магазинах такого я никогда не видел. Ну очень вкусное было печенье. Я расспрашивал собеседницу об одном, о другом, и она охотно отвечала, желая сбить волнение и запрятать подальше то, о чем знала только она. Это было видно по ее мимике, когда она вдруг отводила взгляд в сторону и становилась серьезной. Но обо всех этих мелочах мы начинаем вспоминать потом, когда главное остается позади, а пока мы видим лишь то, что у всех на виду.
Я так и не уловил момента, когда Якубович оказался среди нас, он остановился посреди комнаты, расставив ноги и заложив руки за спину. Быстренько переместившись на свое место, я вперился глазами в шоумена с 'Поля чудес',рекомендованного на эту дожность самим Листьевым еще при его жизни, этого неординарного телеведущего, одного из создателей и участников программы 'Взгляд' и других программ. Я старался не пропустить ни слова и сделать свои выводы по 'живым' впечатлениям о нем. Это был плотный мужчина немного выше среднего роста, хотя на экране телевизора он смотрелся невысоким и менее солидным. А здесь, когда находился рядом со мной, я понял, как может телевидение исказить образ человека в любую сторону. Мой рост составляет сто семьдесят восемь сантиметров, и когда по ходу игры мне пришлось с ним обниматься, то мы оказались почти одинаковыми, я бы даже сказал, что Якубович на сантиметр был повыше. И куда, естественно, плотнее. Бессменный в течении многих лет ведущий был в своем обычном темном костюме, с черной бабочкой под стоячим воротничком белой накрахмаленной рубашки. На холеном лице у него с голубыми глазами эмоции появлялись только тогда, когда он этого хотел, в основном же оно выражало некое превосходство, и даже недоступность, перед участниками игры, приехавшими из разных уголков бывшего Советского Союза. Седые волосы были зачесаны назад, седые усы аккуратно расчесаны, как и брови. Он повторил примерно то же, что руководители проекта вдалбливали в нас до него, но теперь и вправду почувствовалось, что предупреждения могут оказаться не напрасными, и что кто-то из нас может ответить за нарушения режима съемок по полной програмее, вплоть до отправки домой. Поэтому, когда речь держал ведущий, в помещении стояла абсолютная тишина, изредка нарушаемая лишь восклицаниями женщины из Молдавии. Я не могу сказать точно, был ли у кого-то из игроков до появления Якубовича в комнате побочный контакт с руководителями проекта, или даже с ним самим, все мы в эти дни крутились как белки в колесе, но тот факт,что впервые увидел эту молдавскую женщину перед самым нашим выходом на игру, меня тогда немного удивил. Не мог я не заметить ее, слишком яркой она была. Тем временем, окончив наставления, Якубович с усмешкой подвел под ними черту, сказав, что и дураку ясно что к чему, но все же предложил нам задавать ему вопросы. Их не было, или люди опасались опростоволоситься перед ним еще до выхода к барабану. Тогда я поднял руку и спросил, какие мелодии можно исполнять, ведь мне дали только гитару, а никто не поинтересовался, какую песню я буду петь.
- Боже мой, да пойте все, что вам вздумается, любые песни не возбраняются,лишь бы они хорошо прозвучали, - всплеснул руками Якубович. - Хоть старинные, хоть современные, хоть любовные, хоть блатные или матерные.
- Даже матерные можно! - ахнула какая-то женщина.
- Что ваша душенька пожелает, то и делайте, хоть матом на меня ругайтесь, или на своих соседей по игре, отобравших у вас победу, или на барабан, который не захотел подарить вам машину. В общем, можете пройтись по студии даже на голове.
- И пропустят?
- А как-же, на то мы и работники центрального телевидения, - подмигнул шоумен разношерстному контингенту ловцов удачи, рассевшемуся вдоль стен. Он опустил подвижные брови вниз, отчего его продолговатое лицо с длинным унылым носом приняло печальное выражение, как у Гурвинека из мультика, и с плаксивыми нотами в голосе договорил. - А если не понравится - вырежем, всего-то и делов.
Дождавшись, когда смолкнет догадливый смешок коллег, я спросил, можно ли с ним сфотографироваться.
- А я вам что, знаменитая актриса или модель с обложки гламурного журнала? - повернулся ко мне Якубович, в глазах у него вместо печали появилось повышенное внимание, видимо, режиссер передачи успел доложить, кто будет дарить ему самогонный аппарат. Или у него самого возникла какая-то мысль,но это уже только мои догадки. Он продолжил. - Я простой пахарь на поле, которое почему-то назвали полем чудес, хотя на нем никто из вас еще ни разу не удосуживался посадить ни одного золотого луидора, как тот Буратино, которого выпасли кот Базилио и лиса Алиса.
В комнате засмеялись, но смех был не таким громким и всеобщим, как до прихода к нам ведущего.
- И все-таки, личность вы известная,дома можно будет проявить фотки и похвалиться домашним и друзьям, что посчастливилось постоять рядом с самим Якубовичем, - не унимался я.
- Еще постоите, когда выйдете к барабану и станете отвечать невпопад, - пообещал известный шоумен, он снова пристально посмотрел в мою сторону. - А по поводу фотографий я уже говорил, отдайте свой фотоаппарат кому-нибудь из сидящих в зале, и пусть они щелкают вас вместе со мной до тех пор, пока не кончится пленка или на карточке памяти не останется места. Поверьте, зал будет забит зрителями до отказа, это я вам обещаю точно. На меня приходят посмотреть как на волшебника из сказок, и когда ваша тройка выйдет в студию, зал уже будет разогрет до белого каления. - Якубович сделал небольшую паузу и продолжил. - Я завожу его с полоборота, зритель начинает хохотать как ненормальный и вам останется только поддерживать ту атмосферу, которую я создам для вас.
Мужчины и женщины смущенно-одобрительно похмыкали в рукава. Известный ведущий вытащил из кармана платок и протер им шею и лицо:
- А еще я хочу вам сказать самое важное, вы все должны понять, что это всего лишь игра, в которой главное не выигрыш, а участие. Вы меня понимаете? - он повторил - Вы не должны обижаться ни на что и не завидовать никому, потому что это всего лишь игра.
- Короче, фотографии с Якубовичем отменяются, - пробурчал я как бы себе под нос, и правда сожалея о том, что нахожусь рядом с популярным шоуменом и не могу воспользоваться такими возможностями. Я чувствовал, что многих из присутствующих тоже обуревают подобные мысли. Якубович спрятал платок в карман и теперь уже полностью развернулся ко мне, на лице его отражалось чувство легкой досады:
- Я не против сфотографироваться с вами, хотя, честно говоря, мне это порядком поднадоело, но здесь не место для съемок, - он развел руками в стороны. - Столы, заставленные едой, вещи на стульях, кружка с недопитым чаем на спинке дивана... - Шоумен приподнял подбородок и обратился ко всем. - Давайте закончим этот разговор, единственное, о чем прошу, когда выйдете к барабану, постарайтесь показать все, на что вы способны, вас будут наблюдать миллионы телезрителей в разных уголках страны и за рубежом, где живут наши соотечественники. А мы в свою очередь снимем вас во всех ракурсах, в которых вас не снимал никто и никогда.
- Нас уже предупредили, что телекамеры будут установлены даже между нашими ногами, - подала озабоченный голос молодящаяся женщина лет за сорок пять в короткой юбке. - И до гостиницы не успеть добежать, чтобы переодеться в брюки.
- Вас отсюда уже не выпустят, - моментально ответил Якубович плаксивым тенором, понявший, о чем идет речь. - И я ничем не смогу вам помочь, моя благоверная, как на грех, вернулась домой...
Не успел ведущий выйти из комнаты, как все вокруг снова завертелось как в том барабане со счастливыми билетами. Гримеры-девушки уже не приглашали участников к себе в гримерную, а подскакивали с кисточками к тем, кому была пора выходить, и на ходу делали несколько торопливых мазков по их лицам. Скоро первую тройку повели, словно на расправу, в скрытую от всех темной ширмой студию, которую никто из нас не видел после ее реставрации. Мы вышли в коридор, но не успели пройти до первого поворота, как нас погнали обратно, чтобы не искать по всем этажам. Но я все-таки сумел притереться к стене и остаться в коридоре, ведущем в студию. Из-за ширмы сначала раздались резкие короткие команды, потом зазвучала музыка и слаженное пение какого-то хора. После чего стали слышны лишь отдельные восклицания, перебиваемые аплодисментами. Я вошел в комнату, никем не подгоняемый, чтобы еще раз опробовать гитару и напеть под нее песню со словами и музыкой собственного сочинения. Написал я эту песню лет тридцать назад еще в армии, перед дембелем, помнится, она здорово понравилась сослуживцам, которые распевали ее во весь голос в армейском клубе и на батальонном плацу. Как старики, так и молодые, хотя в ней говорилось о долгожданном дембеле. Молодая женщина из Молдавии, мать шестерых детей, сидела за столом с дочерью и спокойно пила чай с печеньем, заметив меня, она улыбнулась огромными своими глазами, показывая, что все нормально. Видимо, вид у меня был все-таки взволнованным. Остальные участники разбрелись по углам, некоторые даже решили соснуть, потому что их очередь на съемки была не скорой. Я взял гитару и пробежался по струнам пальцами, собираясь спеть песню, чтобы освежить в голове слова к ней. И вдруг почувствовал, что мой голос куда-то пропал,даже не пропал,а его вообще не стало с той минуты, как только я переступил порог комнаты. На лбу выступила испарина,руки тоже вспотели и как бы немного занемели. Я почувствовал, что могу запаниковать, что приведет к полному краху всех надежд, ведь я мечтал исполнить перед телезрителями свое произведение, чтобы показать его народу и услышать, пусть от родственников и друзей, которых я предупредил о своем выступлении на 'Поле чудес', оценку своему творчеству. Подойдя к столу, я налил в чашку крепкого чая и выпил, горло сдавливали спазмы, жидкость с трудом протекла вовнутрь.
- Что это с тобой? - поинтересовалась молдаванка, спросила спокойно, как обычно.
- Голос, - просипел я, не выпуская гитары из рук. - У меня вечно перед важными делами, не в эту... так в красную армию.
Собеседница оглянулась на коллег, повернувшихся в нашу сторону, прищурила с затаенной радостью свои прекрасные глаза. Я тоже оглянулся назад и не заметил ни на одном лице даже тени сочувствия, только интерес, подогреваемый любопытством. И еще на них отражалась с трудом скрываемая радость, что одним конкурентом станет меньше, хотя я не входил в их тройки. Ну, блин, кому горе - беда, а кому мать родна - все подленькие чувства наружу, уж скрывать перестали. А тут сейчас первая тройка отыграет свое и нас позовут в студию...
- Это от волнения, бывает, - покивала молдаванка головой как китайский болванчик. - Но проходит не скоро, как повезет.
Я поставил кружку на стол и вышел за дверь. От спазм был только один способ, известный мне, это холодная вода, и я направился в туалет. Он был тесным, всего на тройку мест, да еще с высокими ступеньками к кабинкам и писсуарам,но прямо у входа были вделаны в стену две раковины с изогнутыми носиками кранов. Вытащив из кармана таблетку феназепама и ношпы, прихваченных из дома специально для такого случая, я разломил каждую из них пополам и запил обе половинки холодной водой, крепко отдающей хлоркой. Затем набрал воды в ладони и погрузил в них лицо, стараясь, чтобы она попадала на шею. Так я проделал несколько раз, потом расстегнул рубашку и растер заодно свою волосатую грудь. Люди входили в туалет и выходили, не спросив ни слова, словно то, что я делал, было для них привычным. Здесь каждый жил своей жизнью и надеялся только на себя. Промокнув шею носовым платком, я вышел за дверь, набрал в грудь побольше воздуха и подался в нашу комнату, выпуская воздух сквозь зубы. Когда приблизился, возле входа уже суетился распорядитель, давая понять всем своим видом, что первая тройка игроков отстрелялась.
- Ты где пропадаешь? - накинулся он на меня. - Я тебя уже несколько раз объявлял.
- У меня голос осел, - с трудом ответил я, показав на горло. - Что теперь делать?
- Ничего, пойдешь на съемки так, - приглядываясь ко мне, пожал плечами молодой шустрый парень. - Если у тебя не получится придти в норму до начала игры, то потом придется вырезать весь фрагмент.
- Гитару брать с собой? - без всякой надежды спросил я.
- Тебе ее вынесут.., - парень еще раз со вниманием посмотрел на меня, - если отпустит твое горло.
Он отвернулся и снова занялся своими делами, а я направился ко входу в студию, уповая на волю случая и вспоминая икону святого Сергия Радонежского, которому помолился перед отъездом сюда. Спазмы не проходили, хотя немного ослабли. Вскоре ко мне присоединились молдаванка и азербайджанец, мне предстояло выходить с ними к барабану и показывать, на что способен каждый из нас.Я скрипел зубами,не переставая разминать шею и просить бога избавить меня от напасти, перемежая просьбу непечатными словами. Коллеги тоже чувствовали себя не в своей тарелке, они делали суетливые движения и бормотали что-то себе под нос. Лишь дочка молодой женщины с интересом разглядывала все вокруг круглыми глазами. И тут я вспомнил о своем фотоаппарате, который остался в комнате в вещах. Лоб покрылся испариной от мысли, что не удастся даже сфотографироваться с Якубовичем из-за странных приколов со здоровьем - то горло отказало в голосе, то разум отказал в памяти. Руки вспотели, в ногах появилась слабость. Я побежал назад, не обращая внимания на окрики режиссера передачи и других устроителей шоу, раздавшихся позади. Вытащив свой 'Никон' из спортивной сумки, помчался обратно, едва успев проскользнуть за черную ширму, закрывающую вход в студию. В предбаннике было темно, мы шли вперед, придерживаясь друг друга и спотыкаясь на каждом шагу о обо что-то, разбросанное по полу. Но впереди ярко горели прожекторы и фонари, помаргивали разноцветные софиты, направленные в одно место, там шло действо, обещающее позже стать красочным шоу.Наконец немного посветлело,мы увидели, что тащимся по обрезкам каких-то труб, кускам арматуры и множеству длинных кабелей различной толщины, бегущих к осветителям и телеоператорам, приникшим каждый к своим приборам с напряженными лицами, и ускользающим за стену, выросшую перед нами. Позади обслуги стояли коммерческий директор программы, режиссер, дежурные электрики, звукорежиссер и прочие сотрудники, ответственные за работу всей аппаратуры. Стало ясно, что за стеной находится тот самый барабан, который нам так и не показали, и к которому мы должны выходить, когда наступит очередь. Распорядитель перекинулся с режиссером несколькими словами и повел нашу группу по узкому коридору, образованному этой стеной из дерева и фанеры и капитальной стеной самого здания, в тупик. Навстречу нам попадались девушки с будто приклееными к смазливым лицам улыбками, молчаливые, вежливые, одетые в одинаковые красные сарафаны с воланчиками и карманами, отороченными белой тесьмой. Они то подходили к столу с разными сувенирами и подарками на нем, поставленному посередине тесного этого прохода, отбирали какую-то часть и снова поднимались по короткой лесенке ко входу в студию, пропадая за ним, облитые с ног до головы мощными потоками света. Все вокруг крутилось и вертелось и все видели друг друга, хотя никто ни на кого не обращал внимания. Слаженная эта работа радовала глаз, она была схожа с работой на конвейере, когда каждый рабочий отвечал только за свой участок, а все вместе были ответственны за качество выпускаемой продукции. Я одиннадцать с лишним лет ощущал единство умов, рук и глаз, когда трудился формовщиком на кольцевом конвейере в литейном цеху завода 'Ростсельмаш'. Мы набивали землей формы, выставляли на тележки конвейера, увозящих их на заливку, где заливщики, мощные ребята в брезентовых робах, наклоняли над нашими опоками ковши, полные расплавленным чугуном, и заливали формы струей металла, похожего на горячий кофе с молоком. Даже запах в цеху стоял почти такой, как здесь - запах прокаленного воздуха. Только наша работа была куда тяжелее и опаснее.
Наконец распорядитель подвел группу к длинной лавке, стоящей вдоль перпендикулярной стены, предложил присесть на нее и подождать, пока отработает первая тройка. Он все время суетился, стараясь не пропустить ценных указаний, частенько спускаемых ему сверху. Мы расположились на лавке, под которой тоже были протянуты кабели и перед которой лежали железные уголки, прислушиваясь к действиям, происходящим за стеной, и даже пытаясь их комментировать. Но это оказалось сложно из-за плохой слышимости,хотя звук на первый взгляд должен был проникать не только во множество щелей, но и переливаться через верх, ведь сама стена не соединялась с потолком. Из студии прилетали лишь отдельные громкие восклицания и взрывы хохота зрителей, занявших места на сидениях, расположенных как в амфитеатре. Я стал присматриваться к деревянной стене, стараясь различить место, где меняют буквы, но оно было надежно защищено специальным барьером.Тогда я начал следить за молодыми девушками, наверное, студентками московских вузов, подрабатывающих таким образом, как ловко перескакивают они в туфельках через провода и нагромождения строительных материалов, обязательно хватаясь при этом за подолы коротеньких платьиц. Девушки лишь изредка позволяли себе веселые восклицания, все остальное время они были сосредоточенны и дисциплинированны. Что и говорить, думал я, вышколили их до проявления автоматизма. Но остальной обслуживающий персонал принимал участие в разгадывании слов, зашифрованных в вопросах Якубовича, молодые мужчины перебрасывались негромкими репликами и через какое-то время находили ответ. Напряжение у нас не спадало, я с азербайджанцем взялся прохаживаться вдоль лавки взад-вперед, южным людям все-таки труднее дается усидчивость, молдаванка тоже то завязывала на дочке, то развязывала огромные белые банты, заставляя ту кидать на нее пытливые взгляды. Распорядитель часто выспрашивал у девочки, не забыла ли она стихотворения, которое должна прочитать дяде Якубовичу, но та уверенно мотала головой. Потом он еще раз тихо спросил как бы у обоих:
- Вы ничего не забыли?
- Мы все помним, - ответила с улыбкой молодая женщина, расправляя все те же банты на голове у дочери. Вид у нее был неунывающей жены веселого своего супруга - уверенным и спокойным.
Наконец мимо нашей тройки проспешили друг за другом первые участники игры, их лица горели таким ярким пламенем, они были настолько возбуждены, что спрашивать их о чем бы то ни было не имело смысла. Но я все-таки воспользовался наступившим перерывом и бросился вслед за ними. За выходом едва не столкнулся лбами с медсестрой из Пензы, стоявшей в коридоре в окружении еще не игравших коллег.
- Я выиграла, - радостно сообщила она мне. - Двадцать пять тысяч. Это для нашего медвежьего угла такие большие деньги!..
В ответ я лишь одобрительно мотнул головой, подумав, что мне здесь хотя бы пофартило как-нибудь выступить, а деньги хрен с ними, они когда и были приносили только очередные запои на несколько дней. Вспомнил об откровениях обоих медссестер об их окладах, кажется, они составляли четыре тысячи. Значит, у них есть возможность какое-то время пошиковать в своем медвежьем углу, которых у нас в стране много - они за каждым большим городом.
- А я немного прогадал, мог бы выиграть и больше, - проинформировал меня другой участник игры из первой тройки, молодой мужчина с дочкой лет одиннадцати, стоявший рядом с медсестрой. - Не развели мы Якубовича до конца, нас подвела жадность, правда дочка?
Он наклонился над девочкой, державшей в руках огромную мягкую игрушку, та улыбчиво кивнула.Потом, когда я в кругу своих родственников смотрел повторение передачи, выступление отца с дочерью мне не понравилось. Отец все время мямлил что-то про навоз, который здорово подорожал, доведя Якубовича до нескрываемого раздражения, дочка не имела ни голоса, ни другого таланта, больше нажимая на дерзость, которая второе счастье в жизни. С третьим участником я так и не успел перемолвиться словом, потому что подскочил распорядитель и погнал меня в студию. Коллеги уже переступали порог входа, за которым виднелся барабан, сверкающий всеми красками, которые есть в мире, и я ускорил движение, чтобы не отстать. И едва не вывихнул ногу, соскользнувшую с одного из толстых кабелей. Когда сделал по студии первые шаги, вдруг почувствовал, как спазмы отустили горло, сжатое до этого неприятной болью, я покашлял немного в кулак, чтобы удостовериться в этом. Все было нормально, и я, ободренный, поднял глаза, увидел множество людей, расположившихся на сидениях, поднимающихся к потолку, с небольшим барьером перед ними. Не было не только страха, но даже намека на него, словно все волнения остались за порогом студии, и это было чудесно, ведь я теперь имел возможность исполнить песню собственного сочинения и подарить ее множеству людей перед экранами телевизоров. Я подумал о фотоаппарате и повернул назад, чтобы спросить у обслуги, кому его можно передать, чтобы запечатлеть свое выступление на 'Поле чудес', и тут-же несколько человек из руководящего состава бросились мне навстречу, замахали руками:
- Куда ты, куда! - зашипели они. - Иди к барабану...
- А фотоаппарат? - опешил я.
- Опоздал, об этом надо было думать раньше. А теперь пусть он будет у тебя в руках.
И я пошел к народу в зале, не обращая внимания на окрики сзади, выискивавая глазами подружку медсестры из Пензы, обязанную сидеть среди зрителей. Найти ее не удалось, и я отдал свой аппарат двум то ли казашкам, то ли китайкам, сидящим на первом ряду, объяснив знаками, как нужно с ним обращаться. В общем, делать особо ничего не требовалось, потому что режим был выставлен на 'навел и снял'. Они покивали головами, но в черных глазах у них не отражалось никакого смысла. Как потом выяснилось, это их состояние оказалось правдой, на кадрах, сделанных узкоглазыми девушками, остались только размытые наши спины и что-то еще за ними, разноцветное и непонятное. Никаких якубовичей, барабанов с горой бананов, конфет и печенья, и никаких студий, словно я не был участником популярной игры. Лишь неясные очертания фигур в помещении с тусклыми, зелеными и красными, бликами по углам, заполненном более-менее чистой водой. Если бы не звонок перед отъездом младшей своей сестре с ее мужем, и не их кинокамера, запечатлевшая знаменательное событие с экрана телевизора, то мне не удалось бы посмотреть на себя любимого в полный рост и, тем более, оценить свое выступление в спокойной обстановке. Тем временем мои коллеги, под чутким руководством одного из распорядителей, уже заняли места у барабана, встав на небольшие возвышения сбоку него и разложив принесенные с собой предметы на маленькие подставочки сверху и в углубления в них. Возле них крутился молодой высокий парень в джинсах, державший в руках несколько тонких ободков со светлой изоляцией, с отростками с утолщением у них на конце. Это были беспроводные микрофоны, он натягивал их коллегам на уши и на головы, стараясь сделать так, чтобы отростки смотрели концами вперед и чуть в сторону. Свободным оставалось только одно место - третье, то есть, сразу за ними. Значит, я должен был попытать счастья самым последним. Я передернул плечами, подумав, что в этом тоже есть свои преимущества, если, конечно, ход дойдет до меня. Во первых, кто-то из стоящих впереди может угадать какую-то букву или даже две, и их откроют, и невыгодное на первый взгляд положение может обернуться прекрасной подсказкой. Во вторых, если слово окажется сложным и буквы в нем не будут отгаданы, мне повезет перехватить инициативу и довести дело до логического завершения. Если, конечно, все сложится так, как предполагается. Обычно бывает наоборот, человек предполагает, а Господь располагает. Впрочем, перед отъездом сюда я просил у иконы с образом Сергия Радонежского только об одном - не заробеть и достойно спеть перед миллионной аудиторией телезрителей песню собственного сочинения. Поэтому я спокойно прошел к своему месту и тоже положил свою книгу 'Добровольная шизофрения' вниз, поправил заранее разложенные девушками-помощницами листочки и карандаш для отметки ходов. Ко мне тут-же подскочил парень в джинсах и аккуратно натянул поверх моих длинных и седых волос свой микрофон ввиде упругого полукольца,стараясь задвинуть его под пряди. Потом, когда я смотрел игру со своим участием по телевизору, то с трудом различил это приспособление у себя на голове, которое работало, судя по всему через рацию, как у военных, стоящую в радиорубке за пределами студии.Якубовича еще не было, он ушел за стену приводить себя в порядок, и мы принялись осваиваться в новой для себя обстановке.
Весь верх барабана был заставлен плетеными корзинами и вазами с фруктами, концетами и печеньем, между которыми стояли чайники и чашки с маленькими ложками в них. Тут-же были пачки с пакетиками чая, вазочки с сахаром и пирожки с рогаликами с разной начинкой домашнего приготовления. Скорее всего, коллектив студии сам закупал эти яства, они выглядели абсолютно свежими, не могли же продукты храниться даже в холодильниках столь долгое время. Перед нашими глазами возвышалась совершенно белая стена, будто выложенная крупным белым кафелем, посередине которой чернела строчка из квадратов, имеввших свойство разворачиваться тыльной стороной и являть зрителям буквы, отгаданные участниками игры. Со всех сторон на нас нацелилось множество разных прожекторов, разноцветных софитов и фонарей с приглушенным на данный момент светом, между ними грудились отдельными гнездами, перевитые кабелями и проводами,фотоаппараты на высоких треногах, телекамеры с выдвинутыми объективами и даже кинокамеры. Они свисали с потолков, со стоек по бокам студии, с галерей вверху, казалось, они были везде. Не было никакой аппаратуры, чего так боялись женщины, решившие придти на съемку в широких платьях и коротких юбках, только под нашими ногами.А может, ее просто не удалось разглядеть. За спинами был слышен гул голосов зрителей, жующих, щелкающих аппаратами со вспышками и обсуждающих нас - новую тройку игроков, среди них было немало родственников и друзей, приехавших с участниками, и прошедших по пригласительным билетам, выданным нам в первый же день регистрации. Выдавалось по два билета - на участника игры и на лицо, приглашенное им, так-же предоставляллись номера в гостиннице - на игрока и на сопровождавших его, что было очень удобно и чем воспользовались многие. Если приглашать было некого, то билет, как объяснил мне сосед по комнате, можно было выгодно продать, но за какую цену я сказать не могу, не поинтересовался, хотя сам с купеческого Ростова. Так и привез я домой эти билеты, один с надорванным концом для участника, а второй целехонький на приглашенное лицо, поместив их в конверт, где лежит билет на концерт Патрисии Каас, которой я вместо цветов подарил свою книгу 'Ростов-папа', с морпехом на красочной обложке на фоне ростовского собора с золотыми куполами.
Якубович появился как всегда неожиданно, я даже не заметил, с какого бока он вошел в студию. Заняв место ведущего, он промкнул платком лицо и шею и быстрым взгядом осмотрел студию. Разговоры начали стихать, телевизионщики приникли к оккулярам камер, осветители включили подсветку.
- Внимание! - властно сказал Якубович, обернувшись на группу ведущих специалистов. - У вас все готово?
- Все, Леонид Аркадьевич, - донеслось оттуда. - Можно начинать.
Я посмотрел в ту сторону и вспомнил инструктаж, полученный перед съемками, именно туда следовало всем участникам игры передавать заготовленные заранее приветы родственникам и знакомым, потому что в том месте стояла телекамера, предназначенная только для этого. Чтобы мы не забывали о важном указании, там стоял сам главный режиссер телешоу и в нужный момент поднимал руку с вытянутым указательным пальцем. Но буквально все игроки забывали почему-то об этом, посылая приветы или себе под нос, или тараща глаза перед собой.
- Начали! - резко махнул рукой ведущий, заставив нас подобраться. Даже в зале вмиг оборвалась всякая возня.
Все вокруг закрутилось и завертелось, не издавая никакого шума, на нас хлынул со всех сторон очередной мощный поток света, с потолка тоже упали снопы ярких лучей, барабан заиграл разноцветными огнями, он как живой немного подался по кругу, и замер. Когда я в одной из пауз попробовал его раскрутить, оказалось, что к нему нужно приложить серьезное усилие, чтобы только сдвинуть с места. Он оказался очень тяжелым на раскрутку, несмотря на никелированные удобные ручки, к тому же, с сильной отдачей назад. Я переступил с ноги на ногу, в голове было светло, словно заботы и тревоги растаяли от яркого света, который даже можно было потрогать на ощупь - таким плотным он казался. Нигде ничего не давило, не мешало, не перебивало внимания, ботинки тоже плотно прилегали к подставке под ногами, делая устойчивым немного расслабленное тело. Я не стал надевать на игру туфли, подаренные другом, посчитав, что если повезет дойти до финиша, то я должен придти к нему в своей обуви. Этот поступок, несмотря на его абсурдность, говорил о том, что я как и все русские немного язычник, и что святой на иконе является для нас более реальным богом, нежели невидимой бог за синими небесами.
А Якубович между тем читал с листа задание, которое он с помощниками приготовил для нас. Оно было на первый взгляд простеньким и заключалось в том, что нужно было вспомнить сказки Пушкина и свое детство, когда нам их читали.
- Итак, кем доводилась баба Бабариха одному из героев сказки Пушкина о царе Салтане, - обратился он к нам. - Вам достался самый легкий вопрос, потому что все мы выросли на пушкинских сказках. Правильно я говорю?
Мы что-то промямлили в ответ, вперившись взглядами в черные квадраты, появившиеся посередине стены. Соседка даже напомнила Якубовичу, что такие сказки перестали выпускать, сейчас они все больше про покемонов, да про электроников. Я принялся считать квадраты, и понял, что ответ был практически готов, ведь ту бабу звали сватья, значит, квадратов должно быть шесть.Их оказалось ровно столько, сколько было в отгаданном мною слове, теперь оставалось дождаться очереди на ход и попытаться сделать хет-трик, то есть, сорвать заодно денежный банк из пяти тысяч рублей, спрятанных в двух шкатулках, стоящих на подносе у девушки. Если кто-то раньше не ответит на этот вопрос и до меня дойдет ход. Но сразу возникли сомнения, слишком простеньким был вопрос, заданный Якубовичем нашей тройке, если даже учесть тот факт, что двое из игроков приехали из стран третьего мира, население которых занималось больше торговлей, нежели учебой и чтением книг. Ведь в сказке о царе Салтане этой бабе Бабарихе была посвящена не одна строчка, она так и засела с тех пор в мозгу, не разделенная на слова. Спроси сейчас любого, кто такая Бабариха, и тот ответит - сватья. Я откачнулся назад и потянулся рукой к подбородку, подозревая, что здесь явно что-то не то. Не давала покоя мысль о том, кому она там доводилась, эта дура-баба, и кем ...
Ведущий тем временем продолжал говорить о сказке, обращаясь к сидящим в студии, и не предлагая первому игроку, а им был азербайджанец, раскручивать барабан. Он так увлекся, что, казалось, забыл о нас, развивая тему сказки до немыслимых размеров. Я прекрасно понимал, что таким ходом он старается отвлечь нас от дум о слове, ведь кроме разговоров со зрителями, он не забывал подключать к дискуссии и нас. Зал вскоре хорошо разогрелся, и только после этого Якубович разрешил нам начать с подарков, опять же будто напрочь забыв о барабане. Самые богатые дары преподнес, естественно, азербайджанец, которого посылали на игру скорее всего всей республикой, он приехал с матерью, которая сидела среди зрителей, и с другими своими родственниками и земляками. Не подкачала в этом плане и молдаванка, уставив барабан угощениями собственного приготовления и преподнеся кроме всего, как и ее коллега, бутыль с домашним вином. Когда очередь дошла до меня, я вытащил из ниши свою книгу 'Добровольная шизофрения' и положил ее на барабан, не решаясь подойти и вручить ее лично ведущему.
- Эту книгу на почти пятьсот страниц написал я, издал, единственную из моей коллекции, тоже за свой счет, потому что издательства в России перестали издавать русских писателей, пишущих русскую прозу. Хотя в моем активе семь книг, но это все детективы или историчесая авантюра, последняя из них издана три года назад. А в этой я разместил главное из своего творчества, именно то, что захотел сам, - сказал я, стараясь говорить четко и правдиво. - Кроме того, здесь в некоторых произведениях не изменены фамилии руководителей разных рангов при больших звездах, занимающих до сих пор высокие посты, за что меня приглашали в нынешнее ФСБ. Моя личность знакома так-же и бывшему советскому комитету госбезопасности.
Мне всегда претило пресмыкаться перед людьми, какое бы положение они не занимали, потому что я считал, себя, сколько себя помню, личностью. Но сейчас захотелось подчеркнуть именно такие факты, чтобы Якубович и зрители, сидящие в зале, а потом, когда игру выдадут в эфир, и собравшиеся у экранов телевизоров, знали, что я из себя представляю. Это были не слова человека, набивающего себе цену, отношение ко мне людей можно проследить по кличкам, которые они приклеивали: в детстве присвоили английское дворянское звание Пэр, позже почему-то Немец. Может, к этому времени у меня прорезался характер, а может из-за того, что родился сразу после войны. Когда повзрослел, стал Пепой, а начал писать, остался для тех, с кем безбожно пил, Писателем. Как и для остальных граждан, знакомых со мной.
- Книгу вы хотите подарить лично мне или передаете ее в музей 'Поля чудес'? - с интересом спросил Якубович, немного подавшись вперед.
- И вам, и в музей 'Поля чудес', - немного замешкавшись, ответил я. - Больше подарков ни от себя лично, ни от богатого Ростова-папы, у меня нет, я привез с собой только свою книгу под идиллическим названием 'Добровольная шизофрения'.
- Вы придумали ей хорошее название, - иронически усмехнулся в усы ведущий, понявший, что я хотел сказать. - От него прямо мороз по коже.
- Вы попали в точку, - тут-же подхватил я. - Быть русскому человеку при немерянных природных богатствах голодной собакой на сене - это еще надо умудриться. Или превратиться в добровольного шизофреника за время испытаний на нем со времен революции разных общественных строев.
- Врагу не пожелаешь, - согласился Якубович, покосившись на меня с пристальным вниманием. - Так куда, вы сказали, отдаете свою книгу?
- Я отдаю 'Добровольную шизофрению' всем, кого она заинтересует.
Я сказал так туманно потому,что не хотел,чтобы моя книга исчезла среди прочих,подаренных телевизионной знаменитости. Ну и что из того, что ее прочитает сам Якубович, вряд ли он, еврей по национальности, станет хвалить мое творчество, каким бы замечательным оно не оказалось. Обычно евреи хвалят только своих, считая их гениями, а остальных творческих людей других национальностей они обзывают гоями, не способными на великие свершения. Хотя как раз гои, такие как Достоевский, Чехов, Толстой, а в музыке Прокофьев вместе с Чайковским, исполняемым всеми музыкантами и являющимся самым любимым композитором почти во всех странах мира, а так-же русские художники Иванов, Саврасов, Васнецов и другие, не говоря об их иностранных коллегах, занимали в мире, и будут занимать, первые строчки по популярности, читаемости и слушаемости, нежели евреи. Но это тема для отдельного разговора, а тогда я увидел, как ведущий пожал плечами с небольшим сожалением, отразившемся на его лице. Может быть, он что-то слышал обо мне, а может мне просто показалось.
Между тем, Якубович перевел взгляд на девочку,стоящую рядом с моей соседкой молдаванкой, превратившись на глазах в деда, увидевшего свою внучку.
- Идите сюда, прелестное создание, - позвал он ребенка, а когда девочка подошла, положил руку между ее бантами на голове, не забывая удерживать другой рукой микрофон возле подбородка. - Какие у вас прекрасные банты, это вам мама завязала?
Существо с огромными голубыми глазами согласно кивнуло головой, оно едва доставало носом до края барабана. Ведущий облокотился о стойку рядом с собой и спросил:
- Как вас зовут?
Я понял, что сейчас начнется обычный расспрос ребенка с игрой на публику, после которого тот прочитает стишки и отправится снова к маме. Поэтому постарался сконцентрировать внимание на черных квадратах посреди стены, выложенной белым кафелем, краем уха прислушиваясь к происходящему вокруг. В голову не лезло никаких правильных мыслей, она по прежнему звенела пустотой, немотря на то, что я старался повернуть вопрос и так, и этак. Ответ на него выпадал только один - сватья, а вот кому Бабариха доводилась этой сватьей, вышибло словно обухом.Главное заключалось в том, что слово было отгадано, и я начал успокаиваться, открыв уши для посторонних звуков. Якубович тем временем даже с девочкой продолжал перемалывать тему сказки, которая ей сейчас была до фонаря, она больше хотела побыстрее рассказать стишок, получить подарок и вернуться к маме. Ребенок наконец-то рассказал стихотворение про таблицу умножения,получил хорошую порцию аплодисментов от зрителей в студии и уже собрался уйти от доброго дяди Лени, когда тот немного его придержал:
- Ты запомнила, о чем мы с тобой говорили? Какие действующие лица были в сказке Пушкина о царе Салтане? - негромко спросил ведущий, поглаживая девочку по голове. Он спросил тихо, почти неслышно, обращаясь только к ней. И напомнил. - Сам царь Салтан, сватья баба Бабариха, ну и конечно Гвидон. Так?
Большие банты на голове у ребенка снова качнулись в знак согласия.
- Иди и расскажи маме о том, что ты запомнила.
Отпустив маленькую собеседницу, Якубович распрямился и обратился к нам, стоящим возле барабана:
- Если кто-то из вас ответит сейчас правильно на вопрос, который я задал, я тут-же объявлю победителя и мы не будем даже начинать игру, - сказал он. - Мы сразу перейдем к третьей тройке игроков. Ну, кто из вас знает ответ на этот вопрос?