Ностальгия, это боль утраты по осуществленной - или неосуществленной - мечте, оставшейся далеко позади и возврату не подлежащей.
Так ностальгирует человек, покинувший родину. Так-же чувствует себя зэка, вышедший на свободу за ворота лагеря. Ему, как ни странно это звучит, тоже больно расставаться с обществом за колючей проволокой, в котором он провел несколько лет. И еще страннее то, что лагерь, тюрьма, продолжают притягивать его к себе до конца жизни. Как фронтовиков окопы и фронтовые друзья, как преступников, избежавших смерти, камеры смертников.
Может быть, во всех этих случаях человек испытывал самый сильный в жизни накал страстей!?
Но надо признать, что ностальгия одинакова для всех. И для тех, кто ныне в америках, и для тех, кто поменял место жительства на самой родине. Они продолжают тянуться воспоминаниями всего лишь и только в одну точку на земле, притягивающую их магнитом невероятной силы.
Но суть у этого томящего чувства, как ни странно, одна - первая любовь. Не тоска по родным гробам, не первое осознание своего я в окружающей среде в месте рождения. И даже не материнский четко очерченный подолом ее платья круг, за который заступить было страшно.
А именно первая любовь.
Это необъяснимо. И это, исходя из наличия у человека чувств более сильных, более родовых, недоказуемо, скорее всего. Почему ностальгию вызывает именно первая любовь!
Я не понимал, почему в зрелые годы теснили грудь воспоминания из детства не о доме, в котором вырос, а именно о небольшом луге за городом и речке меж стогами сена. Ведь в доме была мать, в нем я жил, в саде-огороде работал, игрался с собакой и ее щенками в будке. На улице были друзья... Но все это вместе проявилось в воспоминаниях слабее, имело меньший в душе отклик, нежели дальний луг за городом и речка, в которой мы купались и ловили рыбу.
Оказалось, что именно там зародилась моя первая любовь к девочке 14 лет. Мне тогда было 16. Она приезжала в наш город из близкой Москвы на летние каникулы. Она, эта девочка, так хорошо рисовавшая простенькие рисунки, освещает не только мою юность, но улицы и дома, где жили. И весь городок с палисадниками, полными цветов. Я дурманел от запаха георгин, гладиолусов, особенно ночных фиалок, созревших яблок, груш, слив и вишни в садах, воровал их для нее одной цветы большими букетами, а фрукты полными картузами и пазухами.
А ведь мы за три летних чумных провала в бездонные обоюдные чувства так ни разу не поцеловались, не говоря о другом.
Но осталась ностальгия, томная и обжигающая. Как цветочный мед, зачерпнутый прямо из медогонки.
Вязкая, сладко затягивающая. От нее невозможно ни отвернуться, ни забыть напрочь...