Иду по улице вдоль домов. Навстречу трое пацанов, двое лет по восемь, один лет пяти. Они о чем-то активно спорили. И вдруг, когда до них осталось не больше пары-тройки метров, один из восьмилеток, плотный, мордастенький, схватил пятилетнего пацана за грудки и с силой швырнул на землю. Тот упал на асфальт как подкошенный, спиной, плашмя. Как не разбил голову о бордюр, до сих пор не могу понять.
Бросил с силой, с внутренним каким-то озлоблением, которое и во взрослом возрасте бывает не у всех. Я остановился в недоумении, оглянулся вокруг, на спешащих по делам людей, видевших сцену, но даже не притормозивших, чтобы осудить ее. И возмущенно повернулся к этому мордастому отморозку, по его облику было видно, что из него вырастет в недалеком будущем мордастый отморозок, только куда более злобный.
И не надо приводить примеры, как из хулиганов выходили профессора и учителя пения. Это до пяти лет еще трудно разглядеть будущее человека, а после у подростка, особенно у будущего негодяя, все на лице написано. Присмотритесь к детсадовским малышам и сделайте для себя выводы. Я это утверждаю с высоты своего возраста и натренированного профессией литератора внимания.
Пока я собирался с мыслями, что нужно сделать в отношении маленького идиота, второй восьмилетка наклонился над упавшим мальчишкой и стал помогать ему подняться. Он имел вид разумного мальчика, уже умеющего отличить добро от зла - главных факторов развития общества и природы, на которых держится весь наш мир. Мне показалось, что мальчики являются родственниками, типа младшего со старшим братьями, потому что увидел в их взаимоотношениях более теплые чувства.
Тем временем я встряхнулся и пошел отчитывать мордастенького за его неправедный поступок, тот набычился, глянул на меня исподлобья и сунул руки в карманы пальтишка. Он вряд ли усваивал мои гневные речи, уходя в себя все больше. Видя эту непробиваемость, я прибавил напора в голос, результат оказался еще хуже.
Наконец второй восьмилетка поднял с асфальта своего младшего товарища, сказал ему что-то осуждающее на его нервно-слезливые оправдания. И я неожиданно для себя увидел его осуждающий взгляд, обращенный в мою сторону, заставивший меня снова опешить. Тем не менее, я продолжал пристыжать первого бакланчика, пригрозив отвести того к его родителям и все им рассказать. Тот шумно вобрал в себя воздух через ноздри и наконец, вытащив руки из карманов, быстро и молча ударился скорым шагом прочь, забыв про своих друзей. Вскоре он скрылся за углом здания, под стеной которого мы стояли.
На этом все бы и закончилось, я высказал бы еще с десяток слов потерпевшему и его старшему дружку по поводу выбора друзей и отправился бы по своим делам, стремясь освободиться от неприятного осадка в груди от нынешнего поколения, сплошь издерганного до нервных тиков. Даже в таком почти детском возрасте.
Я так и собирался сделать, когда старший из мальчиков с осуждением взглянул в мою сторону и резко и настойчиво одновременно сказал, мол, какое я имею право вмешиваться не в свое дело. В глазах его стояла непрошибаемая отстраненность, граничащая с пустотой. Но говорил он с внутренней враждебностью ко мне.
Я пригляделся к нему более внимательно, стремясь донести и до него, что этот случай из ряда вон выходящий, что так вести себя нельзя и что друзей надо выбирать с умом. На это старший пацан громко повторил, что я не имею никакого права вмешиваться в их личное дело, оставаясь стоять на месте и не сводя с меня стоячего пустого взгляда.
У того убежавшего бакланчика глаза были более живые и куда более любопытные, кроме того, он понял, что может дойти до расправы от его родителей, постаравшись поскорее убраться из виду.
У этого же пацана лицо было неподвижным, несмотря на то, что поначалу он показался более смышленым от друзей, с которыми куда-то шел. Не насторожило его и не испугало мое движение к нему, сделанное для того, чтобы усилить мысль, не спешащую пробить его глухую защиту. Он только шире раскрыл пустые глаза и даже подался навстречу, намереваясь вроде нарваться на скандал. Пятилетний мальчик стоял с ним рядом молча, не поднимая головы.
И я сдался, вдруг осознав, что сам могу получить неприятностей по самую крышу, если не унесу от этого места ноги. Ведь кто-нибудь из других взрослых вступится за детей, не делая попыток разобраться в происшествии. Могут объявиться родители, ныне всегда на стороне своих детей. Может дойти и до полиции, для которой важна не справедливость, а тот, у кого больше прав.
А у меня какие права, когда последние отбирают вместе с пенсией и взносами на какой-то когда-то ремонт нашей хрущевки.
Как говорится, аля-улю! - бывший авторитет старшего поколения.