Аннотация: О тех, кого боятся увидеть сплоченными и потому замалчивают.
Восемьдесят лет ансамблю "Песни и пляски донских казаков"
ЛИЧНОЕ МНЕНИЕ
Все, что делается для сохранения народного промысла, в первую очередь самобытности и творчества, ЗАСЛУЖИВАЕТ ОЦЕНКИ НАИВЫСШЕЙ!
Память о народной культуре, это корни, питающие все генеалогическое древо нации, народа. Чем сплоченнее призывы к памяти, чем она крепче, тем пышнее крона национального древа.
Юрий Иванов-Милюхин.
Вчера в небольшом зале Областной филармонии был дан концерт, посвященный 80-летию образования коллектива песни и пляски донского казачества под управлением великого народного режиссера Квасова. Сразу надо сказать, что в зале негде яблоку было упасть, он был набит битком, что говорит об интересе людей к своей национальной культуре. Вначале были награждения участников коллектива, в том числе нынешнего его руководителя Буйвола и его жены Буйвол, солистки казачьего хора.
Выступил и губернатор Ростовской области Голубев, который начал с извинений за то, что не настоял на предоставлении коллективу, известному всему миру, более престижного зала. Напрашивается невольно вопрос: какой же это губернатор области, не сумевший - или не позволивший себе по ряду причин, конечно, сверху - настоять на своем мнении, истинно правовом в том смысле, что творческий коллектив донских казаков имеет полное право на лучшее в области заведение для проведения своих концертов, признанных мировым сообществом как лучшие, наряду с русским балетом, театром и оперным искусством.
ТЕМ БОЛЕЕ, НА СВОЕЙ ИСКОННОЙ ЗЕМЛЕ!
Разве зрители не видят по телевизору, как проводят национальные коллективы концерты где-нибудь на Кавказе, в Поволжских республиках, или в самой Москве? Им отдаются лучшие залы, их там носят на руках.
Затем выступила заместитель председателя законодательного собрания, спевшая, конечно, в унисон с губернатором Голубевым. Самого предзаксобра Дерябкина на концерте не оказалось - занят думами о государстве и донской области с дорогами и развалюхами что в городах, что в станицах с хуторами. До некоторых из них и дорог в помине нет, как газа с водой. До сей поры.
Надо признать, что строится много, да только причина здесь совсем иная, нежели забота о людях. Просто это направление прибыльное.
Концерт начался с выступления детского коллектива казачат, о котором так и объявили, что это будущие продолжатели традиций донских казаков. После просмотра сложилось мнение, что лучше бы эти дети не выступали совсем. Абсолютно равнодушные медленные движения со стучанием ложками по сторонам и над головой, будто дети продолжали репетировать. Хотя музыка звучала плясовая. Задние ряды из девочек и мальчиков в костюмах от жителей деревень на задворках России, но ни в коем случае из донских станиц, не попадали в такты мелодии.
И снова возникли мысли о том, что детей обучают воспитатели, презирающие донскую культуру. Это не придирки, а так и есть на самом деле и название от такого выступления напрашивалось само - НАСИЛЬСТВЕННОЕ ТОПТАНИЕ НА МЕСТЕ. Ни других танцев, ни песен больше не было, дети потоптались и ушли под жиденькие аплодисменты зрителей. Кто видел хоть раз, как танцуют белорусские пяти-семилетки, или маленькие джигиты Кадырова, тот ужаснется тому, что увидел на сцене Областной филармонии в исполнении так называемых казачат.
Зал приуныл, ожидая и от взрослого коллектива казаков не очень-то прыткого выступления. Разговоры по рядам становились все громче, зазвонили вдруг выключенные поначалу сотовые, да так, что пришлось делать замечания.
И вдруг хлынул на сцену яркий вал из казаков и казачек в национальных одеждах от Ивана Грозного, от Емельяна Пугачева со Стенькой Разиным и Петром Болотниковым до 17-21 го годов прошлого гибельного для казаков, столетия. До атамана Краснова, до Гражданской войны, когда казаки как и другие народы сошли с ума, разделяясь напрочь неизвестно по каким причинам и кидаясь на своих родных с оружием в руках.
Звонкие слаженные голоса взорвали воздух, сотрясли его от потолка до пола, заставив зрителей подобраться, воткнуться глазами в сцену, не сводя с нее глаз. А хор и плясовая группа набирали обороты, то расходясь по краям до падуг, то отходя до заднего занавеса, а то надвигаясь к самому краю авансцены ярким красочным штормом, готовым затопить сидящих в партере.
И зал воспрял от равнодушия, овладевшего было им, вздернулись головы и подбородки, вскинулись брови и плечи, ладони потянулись друг к другу, отбивая здравицу участникам концерта похлеще барабанов. Громкое "Любо" раскатами покатилось после каждой песни или танца, зазвучали из зала подпевки, чем дальше, тем громче. Шквалы оваций не прекращались минут по пять-семь, их обрывали сами артисты, выходя на сцену с новым номером.
А звонкие голоса казаков и особенно казачек с особым казачьим акцентом набирали силу. Больше это касалось казачек, красавиц одна к одной с большими выразительными глазами, высоких, статных с длинными волосами, подвернутыми сзади в клубок с вольным шиком. Эх, как они поводили бровями из собольих и куньих хвостов, как покачивали статными фигурами да вздергивали ненароком плечиками, заводя честной народ не хуже воздушных гимнасток. Ажник дух спотыкался.
И тут же дробили каблуками сцену похлеще стрекота швейных машинок, или крутились юлами по всей сцене от края до края, умудряясь в конце верчения еще подмигнуть сидящим в зале и топнуть ножкой. Ну стервы из стерв, если применить это слово в восхищенном наклонении. Они, эти стройные ножки, оголяясь из-под платьев до нижних юбок, гляделись почище всяких лядащих голяшек с эротико-порнографическими позами. Они доказывали, что эта гребаная порнография ничто в сравнении с натуральным естеством. И цены ей не сыщешь вовек.
А казаки все накручивали усы, то под "Пчелушку", то под казачий перепляс, и не думая уступать ни в чем своим партнершам. Они сбивали фуражки набок и бросались в пляс почище чеченских джигитов, прославляющих свою лесбиянку по городам и весям великой России. И если у энтих джигитов ноги ходили больше прямым разогнутым циркулем с неожиданными замираниями на новых коленах, то казачьи сапоги выкручивали такие зигзаги, что киношному зигзагу удачи там делать было нечего. Надо сказать больше - циркачи бы там отдыхали.
Плясуны скакали от края до края сцены впору сказать обезьянами, задирая ноги над головами, перебирая под собой руками так, что казалось, они не касались сцены ничем. Заграничным и местным брэйк-дансерам с доморощенными майклами джексонами и другими поперами соревноваться с ними было по благородному нежелательно. Разве что, они опирались о пол парой-тройкой пальцев. Или шли вприсядку, выкидывая носки мягких начищенных сапог перед собой, и тогда чудилось, что перед ними катится светящееся колесо. А то изворачивались бараньими куделями и катились под ногами у своих партнеров до тех пор, пока самим не надоедало.
И снова жгучий пляс сменялся казачьей донской песней, от которой на глаза наворачивались слезы. То там, то здесь в зале слышались женские вхлипывания и мелькания платков, секунды назад пархавшие над головами в радостном порыве от танцоров с пляской огневой. Туманилось зрение от нелегкой казачьей судьбинушки с долей вольно-жестокой. Свободной и в то же время вожжато-царской. И не было человека в зале, который не соединился бы в этот момент с казаками душой. И сам не ощутил бы себя казаком.
А когда на сцену вышел сам руководитель ансамбля Буйвол и запел своим великолепным раздольным голосом: "Любо, братцы, любо...", зал умер. Тишина установилась такая, что казалось, лампочки в люстрах сами убавили свет. До того солист задушевно вел канву известной всем мелодии, что места в груди для других чувств, кроме впитывания ее в себя, не оставалось ни на что. Хор казаков обрамлял этот воистину редкий сапфир в золотую оправу.
Весь коллектив Песни и пляски донских казаков представлял из себя славу Российскую, которой нужно дорожить как зеницей ока.