Аннотация: О работе ваучеристов и валютчиков на центральном рынке Ростова-на-Дону.
Юрий Иванов-Милюхин
Соборная площадь
Роман
Даниле - сыну своему посвящаю!
Будь тем, кто ты есть на самом деле -
маленькой частью могущественной Природы.
Она никогда -ты слышишь? -никогда не изменяла
своему внутреннему голосу - голосу Правды.
Автор
Их было несколько человек, молодых крепкозубых кавказцев. Плотным полукругом они обступили меня, зажав в зассаном и засраном углу, образованном магазином и какой-то конторой. Рядом, в двух шагах, был главный вход в ростовский центральный рынок, в котором пестрым водоворотом бурлили два нескончаемых встречных потока людей. Холодная, перемешанная со снегом, грязь из-под ног смачно расплескивалась в разные стороны. Черные хоркотины ее тут же, не долетев до земли, поднимались сотнями, тысячами сапог и другой обувки, напяленной на ноги народом ввиду прихода глубокой осени. Время подходило к двенадцати дня. Я стоял на своем посту с утра, успел промерзнуть до внутренней дрожи. Посиневшими руками отсчитал двадцать ваучеров и теперь ждал, когда кавказцы отсюняват за них бабки. Мы уже договорились. Они покупали один ваучер за три тысячи триста рублей, тогда как базарные купцы давали за него по три сто. И брал я их у населения какой за две восемьсот, какой за три. Как минимум десять тонн навара. Эта мысль заставляла нетерпеливо подрагивать мое тело. Я впился глазами в пачку денег, вытащенную одним из кавказцев из-за пазухи. Он ловко отлистал купюры, протянул их мне.
- Здесь шестьдесят шесть тысяч. Получи. Давай ваучеры.
- Подожди, - стуча зубами, промычал я.
Приняв деньги, начал пересчитывать их непослушными пальцами. Купюры были тысячного и пятитысячного достоинства, пачка оказалась солидной.
- Здесь десяти тысяч не хватает, - наконец поднял я глаза на кавказца.
-Неужели! - непритворно воскликнул тот, перемигнувшись с товарищами, молча стоявшими вокруг с поднятыми воротниками пальто. - А ну дай сюда.
Выхватив деньги из моих рук, он снова быстро и ловко перелистал хрустящие банкноты. Досадливо качнув головой, вытащил из внутреннего кармана две "пятерки", на моих глазах доложил в пачку.
- Все правильно. Извини, брат, ошибся. Давай ваучеры.
Я взял деньги, отдал чеки. Кавказцы тут же смешались с толпой, вливающейся в базар. Проводив их отрешенным взглядом, я уже намеревался засунуть бабки в сумку, как вдруг показалось, что пачка странно похудела. Холодный пот прошиб с головы до ног. Прошло всего два месяца, как стал заниматься ваучерами. До этого крутился в литературной среде. За последнюю книгу получил всего пять тысяч рублей. С ними и пришел на базар для того, чтобы раскрутиться, хоть как-то поправить финансовое положение пусть и в этом злачном месте. А потом, уже с заначкой, снова на год, на два упереться рогами в очередное произведение, горя не зная по части пропитания и одежды. После развала СНГ, начала приватизации и нарастающей, как снежный ком, инфляции, расчитывать на высокие гонорары от издательств не приходилось. Те сами превратились в голодных акул, отпугивая не только своих, доморощенных авторов, печатая детективы и порнолитературу, но если кого и пропускали, проглатывали авторские гонорары, не давясь и не оглядываясь на совесть.
Так размышлял я. Поэтому пришел на базар.
Я снова лихорадочно пересчитал деньги. В пачке недоставало тридцати одной тысячи. Кинули, скоты. Подломили почти наполовину. Это дней десять работы с утра до вечера на пронизывающем ветру, по щиколотку в ледяной грязи. А то и все полмесяца коту под хвост. Я с тоской оглянулся вокруг. Бежать за наглыми молодыми кавказцами было бесполезно. Мало того, что они давно затерялись на огромной, кишмя кишевшей народом, территории рынка, но, если даже на минуту представить,что отыскал бы, то эта встреча добром бы не кончилась.
- Ты что, оглох? Серебро, спрашиваю, берешь?
Я повернул голову, окинул бессмысленным взглядом стоящего передо мной алкаша, одетого в драную куртку и в стоптанные дырявые башмаки. Грубо спросил:
- Что тебе?
Алкаш молча протянул женский серебряный перстенек с маленьким розовым камешком в центре. Наконец, до меня дошло.
- Пошел ты на хер со своим барахлом.
Зло ощерившись, я сплюнул и отошел в сторону. Алкаш смущенно пожал плечами, как бы говоря, что больше у него ничего нет, покачался маятником и зашлепал дальше.
- Что он тебе предлагал? - негромко крикнул со своего места цыган Данко. - А... херню всякую. Серебный перстенек.
- А-а. Мы такой хлам не берем. Пусть несет на базар, к Армяну. Тот все подряд глотает.
Цыган потуже запахнулся в свой овчинный полушубок, зорко оглядел текущую мимо толпу. Это был среднего роста, плотный, черноусый, молодой мужчина, предки которого еще недавно кочевали по бескрайним приазовским степям. А до этого их кибитки исколесили всю необъятную Россию. Теперь табор осел на одной из окраин Ростова. Цыгане принялись промышлять на вокзалах, базарах, возле ювелирных магазинов. А Данко пришел сюда, на центральный рынок, вместе с нами занялся скупкой и перепродажей ваучеров. Но главным в его бизнесе было золото. Его он мог отличить от любого другого металла с закрытыми глазами, на ощупь. Он снова обернулся ко мне:
- Ну, как? Удачно сдал ваучеры?
- Кинули, - хрипло отозвался я.
- Да ты что! Намного?
- На тридцать одну штуку.
- Нормально, - цыган сочувствующе поцокал языком. - А что же ты меня не позвал? Я бы постоял рядом.
- Жадность, - я нервно чиркнул спичкой. - Ну, падла, везет. То одно, то другое.
- Я же тебя предупреждал, никогда не клюй на высокую цену. Особенно с кавказцами, это верные кидалы. Я, слава Богу, родился и вырос на базаре. Знаю все их приемы.
- Да что теперь предупреждать, - вяло отмахнулся я, - их уже и след простыл.
- И догнал бы, перо в бочину запросто мог получить. У них там сейчас неспокойно, вот и прут сюда валом. Своих грабить не с руки, пристрелят. А в России народ сонный. Замученный какой-то... Может, переживает, что революцию когда-то неправильную сделал. Как ты считаешь? Ты ж у нас писатель.
- Жадность, сука, - не обращая внимания на размышления цыгана, продолжал бичевать я себя. - Хочется быстрее нажраться и отпасть от говенного соска, заняться милым делом. Там чистота, а тут алкота, наркоши, кидалы, наперсточники... Впрочем, и там одно блядство. Банка с тараканами, как еще Достоевский подметил. За столом, когда пишешь, кажется, чисто, в Союзе... Кидают не хуже базарных.
- Ну вот, значит, везде одинаково. Учись. Придешь к своим писателям закаленным бойцом. Подожди, сейчас поговорим.
К Данко подошла какая-то женщина. Потрогав прикрепленную к его груди картонную табличку, заговорила вполголоса. Цыган напрягся, как борзая, заметившая зайца. Женщина вытащила из сумочки золотую цепочку, вложила в его ладонь. Почувствовав тяжесть благородного металла, цыган заворковал, запел мелодию обмана. Поначалу женщина не соглашалась, отрицательно качала головой. Но вскоре сдалась, заулыбалась, даже смущенно захихикала, словно разговор шел не о цепочке, а о постели. Ударили по рукам. И она ушла, обманутая на две трети стоимости изделия, но абсолютно довольная. Ох, уж эта цыганская черная магия. Ведь, придя домой, заплачет, проклинать будет, рассказывая мужу все подробности сделки. Сейчас же она прошла мимо легкой походкой шестнадцатилетней девушки. Но меня мало интересовал этот процесс. Такие театральные миниатюры я видел по сто раз на дню. Сам потихоньку старался перенять приемы. В данный момент хотелось выпить, заглушить страдания души. Сняв табличку, я поправил висевшую на плече сумку и подался в закусочную, которая находилась рядом, на торце базара. Когда после пропуска стакана вина прошло положенных девять минут, почувствовал облегчение. Мир вокруг снова запестрил калейдоскопными красками. Послав вдогонку еще полстакана, я снова вернулся на свое место. Подошел Аркаша, высокий грузный мужчина, мой одногодок. Отец у него был еврей, а мать русская. Так как он был еврей не по матери, то в Израиль особенно не спешил. Сочувственно похлопав меня по плечу, он сложил губы куриной гузкой:
- Тебя что, кинули?
- Цыган сказал, - сморщился я.
- Ну, что ты, в самом деле, такой невнимательный. Аккуратней надо.
- Он доложил "червонец" при мне. На моих глазах.
- Сверху. А низ подвернул. Вот так.
Аркаша вытащил солидную пачку бабок, наклонил ее передним концом вниз, чтобы я не видел его правой руки, на которой лежали деньги. Затем ловко всунул указательный палец этой руки в середину пачки, подвернул нижние купюры и отдал ее, уменьшенную вдвое, мне. Все это он проделал медленно. Теперь я понял, что в момент расчета смотрел на деньги, а не на руки. И снова подумал, что подвела жадность. Она, проклятая, торопила события.
- Бабки еще остались? - спросил Аркаша.
- Есть.
- Тогда раскручивайся. А об этом забудь. Всех нас кидали, не тебя одного. И не пей. Пьяному здесь делать нечего.
- Я стакан всего.
- Хоть полстакана, хоть каплю, какая разница. Я бы на твоем месте отправился домой, а то еще разок влетишь. Реакция, понимаешь, профессиональное чутье пропадает. Увидишь какую красотку и... А в нашем деле надо быть как снайперу, постоянно начеку. Ладно, я пойду, а то мои книги без присмотра остались.
Аркаша ободряюще подмигнул и грузно засеменил за торговый ларек, за которым на нескольких ящиках у него были разложены зарубежные детективы и прочее чтиво в красочных обложках, мощной волной захлестнувшее наши книжные магазины, отбившее охоту у читающей публики раскупать отечественные произведения. Впрочем, в какой-то степени это было правильно. Мало того,что издательства тут же отвернулись от произведений истинных графоманов, за их счет пополнив портфели книгами признанных во всем мире классиков, но таким образом люди еще отвлекались от ежедневных, насущных проблем. Они наконец-то начали соображать, что в жизни надо не плыть, как говно по Енисею, а за эту самую жизнь необходимо бороться. И бороться жестоко, до крови. Как в западных детективах, изобиловавших беспощадным насилием и всевозможным авантюризмом. Это не была продуманная политика правительства. Просто границы после разрушения берлинской стены прохудились сами собой. А чтобы усыпить бдительность народа по отношению к происходящим глобальным переменам, не дать ему возможности вздыбить новую революцию, правительство придумало другой ход. Оно резко увеличило выпуск спиртных напитков. Конечно, в другой стране с более культурными слоями населения примитивные "нововведения" вряд ли бы дали положительные результаты, но в нашей, пережившей татаро-монгольское иго, это была очередная отдушина от очередных глобальных катаклизмов. Пейте, но назад не оглядывайтесь. Будьте послушным стадом баранов. Горбачев, вырывая с корнем виноградную лозу, между прочим, замышлял совершенно иное. Но... Не вышло. Да и вряд ли из России когда-либо получилась бы вторая Южная Корея. Слишком широка душа и необуздан характер. Уж больно громаден дом, в котором живут "прилагательные" русские. Все окна и двери нараспашку. Гуляй - не хочу.
Скорчив кислую мину в ответ на Аркашино ободрение, я досадливо пнул ногой пустую пачку из-под сигарет. Беспокойством за свой лоток он ненамеренно напомнил мне о потерянных деньгах. Защитившись от ментов не вызывающим подозрения, не облагаемым налогом "интеллигентным" товаром, Аркаша так же, как и мы, скупал и ваучеры, и награды, и золото. Он не стеснялся каждое утро и вечер сгибаться под тяжестью огромных, набитых будто кирпичами тяжелыми томами, сумок. Зато навар получался двойной - и за книги, и за ваучеры. Ну что же, дай Бог ему удачи. Не все такие смышленые и работящие. Хотя все желают жрать черную икру, не ударив при этом палец о палец. Потом, немного позднее, когда жизнь стала дороже, а зарплата скудее, я наблюдал бесившую меня картину. Молодой, выкинутый с завода или фабрики за пьянку работяга, с утра до вечера болтался от пивного ларька к винному, в надежде, что кто-то поделится с ним. И наливали, и накачивали до упора. Народ у нас добрый, близко принимает к сердцу чужие проблемы, забывая о своих. А утром все повторялось сначала. Глядя на никчемное существование, я невольно сжимал кулаки. Да купи ж ты в магазине блок сигарет и перепродай их на углу того же магазина, как поступали, к примеру, послевоенные западные немцы. Один хрен вся страна превратилась в сонмище спекулянтов. Кто-то побогаче купит у тебя эти сигареты подороже, дав возможно заработать на хлеб и на вино. Нет. Лень-матушка даже постоять и предложить товар. Легче вымолить, украсть, ограбить. Тьфу, холопское отродье. Потомки "шариковых", пустивших по миру богатейшую великую Российскую Империю.
-Извините, вы ваучеры берете?
Передо мной стояла стройная кареглазая девушка в джинсах, в теплой джинсовой курточке. На каштановые волосы была натянута спортивная вязаная шапочка. Вид у нее был вполне городской. Продолговатое розовое лицо, шарфик через плечо. И все равно я сразу понял, что незнакомка из деревни, потому что ее правую руку оттягивала набитая продуктами тяжелая спортивная сумка.
- Да, конечно. Сколько их у вас?
- Пять.
- По две восемьсот.
- По две восемьсот дают все. По три тысячи.
Я мысленно прикинул, что навар составит пятьсот рублей. Может быть, объявится купец, который заберет ваучеры по три двести. Ребята говорили, что прилетели "грачи". Так на базаре прозвали москвичей. В самой Москве цена их доходила до четырех тысяч.
- Хорошо. Давай.
- Нет, деньги вперед.
- Странно, ты считаешь, что я смогу обмануть?
- Не считаю, поэтому и подошла к вам. Вы такой, ну... седой, представительный, - девушка смущенно улыбалась, гибко изогнувшись, перекинула сумку в другую руку.
- Понимаешь, я должен проверить. А вдруг "фальшаки".
- Какие фальшаки?
- Фальшивые. У нас один уже хапнул десяток. С ленинградскими печатями.
-Нет. Нам в Морозовске выдали.
Она торопливо сунула руку за отворот курточки и протянула ваучеры мне. Взглянув на печати, я потер пальцем в том месте, где должно было быть магнитное пятно. На бумаге с водяными знаками ясно выступил желтый кружок. Пятен было два, но второе я проверять не стал. Ограничился тем, что затенил лицевую сторону ваучера. Под ладонью зафосфоресцировало голубое небо с белыми облаками, раскинувшееся над московской новостройкой.
- Все о'кей. Так, пятью пять - двадцать пять, - гордый тем, что девушка выбрала именно меня, я полез за деньгами. - Значит, двадцать пять тысяч.
Она мне тоже нравилась: и лицо, и гибкая фигурка. Как сказал бы цыган - обалденная вещь. Я с удовольствием осматривал ее с головы до ног.
- А я, знаете, боялась подходить к вам. Вы все такие - ваучеры, золото. Думаю, одни жулики. Облапошат и ищи потом ветра в поле, - продолжала тараторить девушка. - Это ж миллионы надо иметь, чтобы все покупать. У меня отец полжизни собирал.
- Ну-у, какие миллионы. Мы бедные, всего-навсего несколько десятков тысяч, - отсчитывая бабки, подмигнул я ей, как бы намекая, что она недалека от истины. - Пожалуйста, сударыня, получите.
- Ну да, ну да. Так я и поверила.
Девушка пересчитала деньги, сунула их в карман и, не сказав ни слова, смешалась с толпой. С сожалением причмокнув губами, я сунул ваучеры в карман. Хотелось поговорить с этой красавицей еще. Глядишь, что-нибудь вышло. Встречу назначить, или сразу домой пригласить переночевать. Деревенские, не распродав товар или опоздав на последнего извозчика, часто оставались на ночь. А у меня после развода с женой и размена трехкомнатной квартиры место для одной бабы нашлось бы. Да, все-таки возраст для мужчины не помеха. Женщинам в этом смысле сложнее. Эта мысль ласкала душу, я почувствовал, что оправляюсь от досадной оплошности, допущенной при расчете с кавказцами. Даже сплюнул, вспомнив их наглые морды. И вдруг глаза мои полезли на лоб. Лихорадочно перемножив пять ваучеров на три тысячи несколько раз подряд, я осел подтаявшим снеговиком. Вместо пятнадцати тысяч моя красавица увезла с собой в Морозовск двадцать пять. Ну, блин, это уже ни в какие ворота. Что за напасть такая. И ведь ни слова не сказала: пересчитала бабки, засунула подальше и молча испарилась. Кстати, какое сегодня число? Так и есть, двадцать пятое ноября - в сумме получается "семерка". Эта цифра успела измотать все нервы. Семь чудес света... седьмое небо... седьмое чувство... Ладно, шестое. Но есть и седьмое. В пору учебы в Москве на экстрасенса про "семерку" нам читали специальные лекции. Кашпировского из меня не получилось, даже на Чумака вряд ли бы вытянул. Но кое-какие знания получил. С их помощью приоткрыл завесы некоторых тайн. И вот, буквально минуту назад, возникла еще одна, почему передал бабки этой длинноногой пигалице? Чем таким заворожила, что напрочь отключился счетно-вычислительный мозговой центр. Собрав морщины на лбу, степным истуканом я надолго примерз к одному месту. Но тщетно. Поиск истины сводился к банальным понятиям: потеря контроля над собой из-за выпитого вина, идиотское умиление красотой девушки. То, о чем не вдаваясь в подробности, предупреждал Аркаша. Воистину, чем больше знаешь, тем меньше умеешь пользоваться этими знаниями. Аксиома, не требующая никаких доказательств.
Стряхнув оцепенение, я снял с пальто табличку и поплелся домой. На базаре проматывали мой "подарок" - сорок одну тысячу рублей. Водка тогда стоила сорок два рубля...
Вернулся на свое законное место, то есть на угол перед главным входом в рынок, только через неделю. Гудел с соседями по подъезду. Нечасто посещавший запой унес еще тысяч пятнадцать. Половину из этих денег, конечно, украли. Так что я пришел как бы заново. Ваучер к тому времени подрос в цене, за него уже давали четыре тысячи. Денег хватало лишь на три чека, не считая тех пяти, которые остались от сделки с девушкой из Морозовска.
- Эй, писатель, где ты пропадал? Ребята за тебя уже беспокоиться начали, - встретил меня непривычно длинной речью цыган. - Серега, который стоит внутри базара, сказал, что видел, как ты гнался за черными.
- Сто лет они мне не снились, - отмахнулся я, цепляя табличку на отворот пальто. - Запой, мать бы его... Почти все бабки пробухал.
-А-а, понятно. Слыхали про вашу слабость к "зеленому змию". Ты ж так ничего не заработаешь. И книжку новую не издашь. Теперь платить, наверное, надо?
- Надо, если спонсор не объявится. А, хрен с ней, раньше тоже не ахти как печатали, - дернув ногой, попытался оправдаться я. - почти пять лет марьяжили, пока сигнальный экземпляр в руках не подержал. А в центральных московских издательствах вообще срубили. Наши же, земляки, члены Союза писателей. Специально поехали и написали тамошнему начальству, что я неправильно себя веду. Ну не нужны нашему народу таланты и все. Короче, бардак был, бардак и остался.
- Это для таких, как ты, неприспособленных. На самом деле для кого бардак, для кого мать родная. Посмотри, сколько по всему периметру рынка "мерседесов" да "вольво" на стоянках припарковано. Так что, завязывай бухать и займись делом. Ваучеры есть?
- Пять чеков, - буркнул я.
- По четыре с половиной Пиджак берет. Братьям Достоевским не давай, они по четыре триста ломят.
- Понятно.
Я мысленно прикинул, что на той девушке, которой передал десять тысяч рублей, смогу заработать семь с половиной тысяч. И деньги почти вернул, и можно будет купить на два ваучера больше. Рассуждения прервал первый клиент.
- Почем? - толстым пальцем указав на табличку, спросил он. Это был грузный дядька лет под шестьдесят.
- По три тысячи, - по инерции бросил я, забыв, что за недельный запой ваучер подорожал.
- На, сто лет бы они не снились.
Дядька сунул медвежью лапу за полу тулупа и протянул мне три чека. Я быстренько сцапал их, не проверяя, запихнул в висящую на плече сумку. Все, кто занимался на базаре "прихватизацией", имели такие удобные сумки на замочках. Как говорится, дешево и сердито. Дешево потому, что их привозили хлынувшие неудержимым потоком с Украины спекулянты. Купон у них по отношению к рублю катастрофически падал, а цены росли. У себя на родине хохлы подметали с полок магазинов все подряд: колбасу, тряпки, электроприборы, телефоны, майонез и прочее. Волокли через границу, через таможенные посты, в приграничные районы России, чтобы продать за "русскую валюту", которая была потверже их несчастных купонов. Скоро, по словам очевидцев, у них на прилавках остались одни банки с мариноваными огурцами и помидорами. Бедная, мясо-фруктово-сальная Украина, братья славяне. Вот до чего довел вас оголтелый национализм...
- Затеяли, мать бы их в душу, эту приватизацию, - сжимая в кулаке девять тысяч, сердито пробурчал дядька. - Не верю я в бумажки, никакого толка от них не будет. Только народ взбаламутили. Дурят и дурят, конца-края не видно. Тьфу, чтоб они там... Лучше б каждому по бутылке водки выдали.
Смачно выругавшись, дядька заскользил огромными валенками в калошах по замерзшим комьям земли. Я удовлетворенно потер ладонью о ладонь. Начало оказалось неплохим. Но денег осталось всего на один ваучер.
- Пиджак еще не приходил? - спросил я у цыгана.
- Он с центра базара начинает. Хочешь слиться?
- Ну. Восемь часов.
- Тогда гони к нему, а то он раскидает бабки. Потом только часа в два-три придет. Да и цена на торгах в Москве может упасть. Надо в одиннадцать часов сводку по транзистору послушать.
Я развернулся, вмялся в густое месиво из человеческих тел. Народ понес вглубь рынка на своих плечах мимо рыбных, фруктовых, майонезных рядов, не давая шевельнуть ни рукой, ни ногой. Наконец стало попросторней. Ряды пошли картофельные, свекольные, капустные. Но между морковью и выращенной в домашних условиях петрушкой стояли все те же маленькие баночки с майонезом. Сдав его оптом местным перекупщикам, хохлы торопились за новой партией. Налаженный челночный механизм действовал безотказно.
Пиджака нашел в начале центрального прохода. Плотным кольцом его окружили ваучеристы. Каждый хотел слиться побыстрее, чтобы вновь приняться за работу. Ребята отдавали себе отсчет в том, что приватизация, несмотря на заверения главного "приватизатора" Чубайса, может прекратиться в любой момент, потому что обстановка в стране была неспокойной. Уже поднимали головы приспешники водворенных в лефортовскую тюрьму лукьяновых, язовых и крючковых, исходили слюной руцкие с полковниками латышского происхождения. И все чаще холодный ветер на Красной площади полоскал алые стяги, раскачивал образы великих вождей - Ленина со Сталиным. Надо было спешить набить мошну. А потом, если что не так, залечь на дно с этой мошной под теплой задницей. Или вообще сдернуть из проклятой Богом страны на Запад. Благо, доллары с марками можно было приорбрести в любых колличествах на каждом углу, а загранпаспорта сварганить буквально за неделю.
- По сколько берет? - дернул я за рукав знакомого ваучериста.
- По четыре шестьсот. Вчера на вечерних торгах чек покорил "пятитысячник", - полуобернувшись, тихо ответил тот.
- Лихо попер, - заволновался я. - Или подождать со сдачей до послеобеда?
- А если это временный подъем? Нет, я рисковать не буду.
Поразмыслив, я втиснулся в середину группы. Все равно болтаться без денег по базару в ожидании повышения цены на ваучеры не имело смысла. За это время накрутишь больше. Пиджак, невысокий, щуплый мужчина лет сорока, принимал чеки, быстро просматривал их и тут же доставал из множества карманов крупные пачки бабок. Он походил на, в полном смысле слова, денежный мешок. Если печать была нечеткой, то есть не просматривался номер выдавшей ваучер сберкассы, название города или района, он сбивал цену на триста-пятьсот рублей. Ребята не спорили, потому что сами покупали чеки таким же образом. У меня все печати оказались как отлитые. Получив деньги сполна, вслед за остальными я бегом помчался к своему месту работы. С восьми ваучеров двенадцать тысяч восемьсот рублей навара. Я уже мог взять не восемь, а одиннадцать чеков по четыре тысячи за каждый. Если повезет, как с дядькой, возьму по три, то перекрою большую часть прохлопанного, украденного и пропитого за несколько дней состояния. Если, конечно, посетит удача. Дай-то Бог, чтобы она не обошла стороной. За всю жизнь ни одна копейка не досталась легко, вечно приходилось крутиться, как белка в колесе. Сначала школьником подрабатывал на летних каникулах тем, что пас коров, телят и быков, пригнанных колхозниками на местный мясокомбинат на убой. Насмотрелся, как озверелые быки отточенными рогами вздергивают под ребра несчастных телят, попился молочка с кровью. Хрущевская оттепель разморозила только языки, но зарплаты не прибавила и дешевыми продуктами магазины не завалила. Честное слово, при всем негативном отношении к Сталину, несмотря на то, что я родился в лагере для заключенных, потому что отец и мать были репрессированы, при этом диктаторе нам жилось лучше. Мы имели собственный, построенный до войны, дом. Взявшая на воспитание бабушка держала корову, неродной безногий дед, бывший в молодости священником, возился с пасекой. За домом осыпался переспелыми фруктами и ягодами громадный сад. Мед, молоко, овощи, фрукты свои. На одежду тогда никто не обращал внимания. Есть один парадно-выходной костюм, и ладно. Потом дед умер, пчелы повымерли буквально вслед за ним. Словно он забрал их с собой. Чуть позже отрезали полсада под новостройку. И зажили мы с бабушкой, которую звал матерью, впроголодь. Пенсии она не получала, поэтому в тринадцать годков потопал я пахать на завод токарем. Да что долго распространяться: и шофером работал, и на формовке в литейном цеху все двенадцать лет рекорды ставил. Теперь уже надо было кормить своих детей. Короче, хватит, у кого- то, может, жизнь сложилась похуже. Как сказал бы Вова Высоцкий: "Скажи еще спасибо, что живой...". А что под сраку лет - скоро полтинник стукнет - остался один, так об этом мечтают девяносто девять процентов семейных пар. Как девяносто девять процентов мечтают о семье. Все в мире относительно...
Прорвавшись, наконец, к выходу с центрального рынка, я торопливо нацепил табличку на грудь, зорко осмотрелся вокруг. Пот градом бежал по щекам - выходила пьянка. Скоро крепенький морозец забрался под пальто, зубы принялись отбивать чечетку. Но первого клиента я постарался встретить свойской улыбкой. Напротив остановился прыщавый низкорослый парень. Внимательно вчитавшись в слова на табличке, поднял глаза:
- Монеты берешь?
- Беру. Серебряные, царские. Можно и советские с двадцать первого по двадцать седьмой год, рубли, полтинники. Или коллекционные с олимпийской символикой, с поэтами, художниками, пятерки с соборами. А что у вас есть?
- Щас покажу.
Парень порылся в кармане, вытянул горсть монет. Я сразу понял, что из кучи можно кое-что выбрать для перепродажи постоянно отирающимся возле нас коллекционерам - перекупщикам.
Ценные экземпляры они, как правило, оставляли себе, а обычной чеканки несли на рынок нумизматов в парке Горького, где сбрасывали по еще более высокой цене оптовым купцам. Те, в свою очередь, искали начинающих любителей старины или ничего не смыслящих в ней, и толкали еще дороже. И так до бесконечности. Иной раз до нас доходили слухи, что кто-то загнал простой полтинник двадцать четвертого года, которые приносили нам буквально мешками, за десять тысяч рублей, в то время, как цена ему была не больше пятисот целковых.
Я быстренько перелопатил звонкую кучку. В ней оказался наиболее редкий серебряный рубль двадцать второго года, несколько хорошо сохранившихся медяков петровских и екатерининских времен, штук пять "от Ленина" до двадцать седьмого года белонов и отличные пятикопеечники Александра Второго. Белоны - монеты из пятисотой пробы серебра - встречались часто.
- Сколько ты просишь за все? - как можно равнодушнее спросил я.
- А хрен их, - пожал плечами парень. - Тебе, наверное, лучше знать.
По ответу я понял, что клиент в монетах дуб дубом. На хитреца, оттягивающего время, он не похож. Значит, для начала надо попробовать самый низкий уровень.
- Пару штук хватит?
- Да вроде маловато, - почесал тот затылок. - Четыре.
Выждав паузу, я почмокал губами, как бы прикидывая, стоит ли связываться с этим барахлом. Затем решительно хлопнул по серебру ладонью:
- Хорошо, три. Ни тебе, ни мне. Идет?
- Ну... давай. Один хер у бабки в шкатулке без толку валялись.
- А из наград в этой шкатулке ничего не было? - насторожился я. Сделки на короткое время, чтобы иметь постоянных клиентов, мы совершали очень часто. Иной раз поначалу принесший серебро в следующую ходку тащил золото, или, в крайнем случае, редкие предметы старины.
- Из каких наград?
- Георгиевские кресты, например, дореволюционные медали "За храбрость", награды времен крымской кампании, турецкой на Балканах. Там еще надпись на одной стороне: "Не нам, не вам,а имени твоему". или "Да вознесет Вас Господь в свое время".
Последняя надпись на медали, которой награждали солдат и офицеров в русско-японскую войну, имела свою историю. Первоначальный проект ее состоял из четырех слов: "Да вознесет Вас Господь". Когда бумагу на утверждение принесли Божией милостию императору, он, поразмышляв, дописал: "... в свое время". На обратной стороне вычеканена египетская пирамида с открытым глазом посередине. Как на американском долларе. Вообще медали и монеты имели тайны и странности, возиться с ними доставляло одно удовольствие. Например, с какой стати на старинных серебряных рублях, над двуглавым российским орлом, символом государственной власти и великодержавной мощи России, зависла шестиконечная "звезда Давида". Или эта странная надпись: "Не нам, не вам, а имени твоему". Кто ее придумал и как дословно она расшифровывается?
- Я, в общем-то, посмотрю. У бабки сундук всякой всячиной набит. Медная табакерка с охотниками и собаками, какие-то висюльки. На одной, вроде, написано: "Керенский", и его голова. Да и шкатулке лет триста, не меньше. Дубовая, в виде утки с утенком на спине. Еще картины старые за хламом в чулане. Но они облезли, цвет потеряли. И порвались.
- Неси, брат, все, у нас специалистов хватает. Если вещь ценная, обижен не будешь. У вас они все равно, как я понял, без дела валяются. Вот ты говоришь, что картины порвались. А что-то поржавело, сломалось, сгнило. Мы знаем людей, которые за предметами старины, как за детьми ухаживают. У них ничего не пропадает, потому что уважают свою национальную культуру.
- Та... национальная культура, - нетерпеливо передернул плечами парень. - Я вот свадьбу недавно сыграл, денег - ни копейки за душой. Вот тебе и вся культура. Ладно, посмотрю, а то отец уже грозился после смерти бабки все повыкидывать.
- Добро, если что - ко мне. Я на этом месте постоянно.
- Договорились.
Парень ушел. Я снова внимательно осмотрел теперь уже свое богатство. Рубль двадцать второго года сохранился на все сто процентов, ни вмятины, ни царапины даже на самом нежном месте - на гурте. За одну эту монету можно было смело просить восемь тысяч рублей. Пятиконечная россыпь до тысячи каждая, не меньше. Остальные монеты тоже что-то стоят. Короче, штук пятнадцать навара по самому скромному подсчету. Засунув рубль отдельно в боковой карман пальто, я ссыпал остальное в сумку. Толпа по-прежнему равнодушно текла мимо. Спины горбились от мешков, руки оттягивали тяжелые сумки. Народ пытался прокормиться мелкой спекуляцией. Помнится, до перестройки на прилавках невозможно было увидеть ни вяленого чебака, ни тем более, рака. На ловлю и продажу рыбных деликатесов был наложен строжайший запрет. Теперь же деревянные лотки ломились от истекающих жиром прозрачных лаптей. Сула, осетровые, желтые, сочные белужьи балыки, в маленьких баночках из-под детского питания, красная и черная икра. Покупайте, новоявленные "господа", если есть хрусты и баксы. Не жизнь, а малина, сплошное продовольственное изобилие.
Краем глаза я заметил спешащего ко мне Аркашу. Он бережно прижимал к груди картонную коробку.
- А ну, взгляни, писатель. Ты как-то говорил, что разбираешься в часах.
- Смотря в каких, - с интересом наблюдая, как Аркаша вытаскивает из коробки невысокую прямоугольную башенку на точеных ножках, неопределенно хмыкнул я. На часах не было купола. Круглый, больше, чем у будильника маятник неторопливо катался по горизонтали взад-вперед. Сразу под зубцами башенки расположился белый циферблат с черными стрелками. Основание невысокого аккуратного сооружения из меди украшал старинный орнамент. Несмотря на почтенный возраст - добрая сотня с лишним лет - механизм поражал точностью хода и надежностью. Даже невооруженным глазом было видно, что все детали подогнаны идеально друг к другу.
- Это "каретники", - рассматривая башенку со всех сторон, сказал я. - Раньше такие устанавливали на экипажах, на которых разъезжала богатая знать. Они с боем, внизу должен быть "ежик".
- Так, так. А фирма чья, известная? - нетерпеливо переминался с ноги на ногу Аркаша.
Я полез в карман за лупой. И вдруг увидел, что нас окружила довольно многочисленная толпа любопытных. Аркаша обеспокоено завертел головой в разные стороны, затем резко выхватил часы из моих рук и спрятал в коробку. Демонстрация старинного механизма закончилась так же внезапно, как и началась.
- Габю или Габел... . Не помню, - предположил кто-то из зевак. - Короче, француз, владелец часовых мастерских в России. Но пониже рангом от Буре с Фаберже. Кстати, "каретники" могли быть выпущены и во Франции. Надо взглянуть на клеймо.
- Не надо, часы не продаются, - отрезал Аркаша. И спохватился, обернулся к говорившему. - А сколько они могут стоить?
- Дорого, - ответил плотный, хорошо одетый мужчина. - Если в отличном состоянии, то на западных аукционах несколько десятков тысяч долларов. А здесь сотню-другую тысяч деревянных. Но я не смогу заплатить дороже.
- Я же сказал, что не продаю. Чего зря воду в ступе толочь.
Аркаша, видимо, вспоминал свою родословную. Заблестевший взгляд его говорил о том, что в данный момент он принял твердое решение махнуть на заманчивый западный рынок самостоятельно. Без посредников, не взирая на то, что в России останутся двое взрослых детей от первого брака.
- Послушай, если вещь стоящая, я расчитаюсь баксами по биржевому курсу. По биржевому, а не по рыночному, - продолжал настаивать мужчина с легким, напоминающим болгарский, акцентом. Видимо, он неплохо разбирался в представляющих интерес ценностях. Не зря, несмотря на спокойный внешний вид, во всей его фигуре ощущалось внутреннее напряжение. Как потом выяснилось, он оказался международным скупщиком старинных монет, изделий. - Это прямая тебе выгода. Не повезешь же ты "каретники" сам, например, на лондонский аукцион. Тебя завернут на первой таможне.
- Запросто. И неприятностей кучу наживу - упрямо выгнул шею Аркаша. - Но я не продаю.
Мужчина пожал плечами и ушел. Обступившая нас жадная толпа быстро растаяла.
- Где ты их откопал? - спросил я у напарника.
- Старуха древняя принесла. Купи, говорит, сынок, не дай помереть до срока. Это, говорит, все, что осталось от усадьбы. Я отслюнявил ей сто пятьдесят тысяч.
- Понятно. Когда холопы приходят к власти, дворяне начинают торговать сигаретами, - как бы не заметив Аркашиной паузы перед оглашением цены, сплюнул я в сторону. - Историческая аксиома. Слава Богу, что Кремль уцелел. Впрочем, не стоит торопиться с выводами.
- Когда на Марсе зацветут яблони, тогда и посмотрим, - со смехом поддакнул Аркаша, легкой походкой, направляясь к своим лоткам с книгами.
Вот так-то. "... И на Марсе будут яблони цвести..." Эх, падла,Россия, в одном не ошибся твой пролетарский вождь. Он точно предугадал, чем можно заманить населенную народом-мечтателем страну в болото. И заманил, как Иван Сусанин паршивый польский отряд. Выгребайтесь, тупорылые. А над теми, кто уцелеет, пожизненные оскорбительные насмешки всего цивилизованного мира. Недаром, когда у Энгельса спросили, над чем долгие годы мудрствовал его несравненный друг Маркс? Наверное, серьезный трактат вселенского значения! Тот с досадой ответил: "Бесполезная, не стоящая выеденного яйца, книга. Зря я ухлопал на него и его многочисленное потомство столько денег". Примерно таким было его умозаключение. Но Маркс имел на этот счет свое мнение. Когда ему, в свою очередь, задали вопрос, на какой стране можно опробовать его "Капитал", он хитро прищурился, огладил черную бороду: "На России. Империя огромная - одна шестая часть планеты. Многонациональная, что очень важно для будущего моей мысли в мировом масштабе. Население после татаро-монгольского ига терпеливое, мечтательное, лояльное к другим религиям. В народных сказках Ванька-дурак палец о палец не ударил. То печка его возит, как в царской карете, то щука с золотой рыбкой дворцы строят. А не получится, выдержит. Не французы или англичане в шелковых чулках. Зато наглядный урок остальным. Заодно сотрется с лица Земли последний "Третий Рим." Такими, скорее всего были рассуждения философа. И надо отдать ему должное, в чем-то он был прав. А Россию не жалко, потому что она не жалеет себя САМА. Тому есть сотни, тысячи примеров, и копаться долго не надо. Допустим, Германия напала на Францию. Из-за постоянной вражды конфликты между государствами вспыхивали весьма часто. Французские солдаты, постреляв немного, складывали оружие и превращались в законопослушных граждан. Женщины отдавались завоевателям без криков и мольбы о помощи. Рожали от них детей и воспитывали в национальном духе. Французами. Народ тащил в казну последнее добро для уплаты наложенной контрибуции. Глядишь, через непродолжительное время Франция снова свободная страна. А за время военных действий наметился прирост населения - главного богатства любого государства. В России же человеческая жизнь испокон веков ничего не стоила. Мыслимое ли дело бросаться на танки с паршивой винтовкой без патронов наперевес! Кого нам бояться? Нового татаро-монгольского ига? Его уже сто раз перелопатили, не осталось и следа. Разве что на скулах...Почему мы хотим сохранить в неприкосновенности свой убогий быт, голой грудью отгораживаясь от человеческих ценностей? Со своими не дюжими талантами, мы давно бы уже сверкали в ожерелье из бесчисленного множества государств самым большим пусть не бриллиантом, но алмазом точно. Странно как-то, непонятно. Не глупцы, ведь, и не трусы, а превратились в иванов не помнящих родства. А теперь, после развала Союза Советских Социалистических Республик вообще в презренных "совков". Слава Богу, русские эмигранты за границей еще стараются сохранить былую национальную гордость, культуру. У нас же, на исторической Родине, и хвалиться нечем. В городах печальные бараки, сталинки да хрущевки с населяющими их людьми с исковерканными душами - судьбами. В деревнях и этого нет. Я тоже "иван, не помнящий родства". Родной дед сгинул в тридцатых годах в сталинских лагерях. За дворянское происхождение. Отец после освобождения из ГУЛАГА спился, воспитавшая меня бабушка умерла тридцать лет назад. Тридцать... С родной матерью - жива она - за всю жизнь одни "здравствуй" и "прощай". Дети растут без моего участия в их судьбе. И помог бы, пусть материально, да нечем. Состояния не нажил...
Эта мысль заставила вскинуть голову. Я стиснул зубы. Так надо нажить, коли дают возможность. Вернуть хоть часть отобранного в революцию в пользу "неимущих". А по настоящему - откровенных лодырей, пропойц, болтунов. Вон их столько в толпе, зыркают косыми взглядами по сумкам, по карманам с единственной целью - украсть и пропить. Для таких новый бунт - благо. Вмиг без кола, без двора окажутся на недосягаемых высотах, развалятся в удобных руководящих креслах. Они забили наглухо парадные подъезды, заставив бессловесную толпу себе подобных клубиться у черных ходов. Потому что недоразвитый, как у диких животных, ум всегда боялся света, простора. Они видели грязь, помойки, подвалы, выгребали говно из коровников, свинарников, в которых родились. Разве такая жизнь им в диковинку? Палец о палец не ударят для улучшения условий проживания так называемых "трудящихся масс", потому что сами прошли через весь этот ад. Это выросший в интеллигентной, обеспеченной семье человек при виде жалкого существования ужаснется и постарается что-то исправить. Так было до революции. Возводились странноприимные дома, ночлежки для бродяг, для простолюдина бесплатные лечебницы, столовые. А после революции преимущественным правом на высокие должности пользовались выходцы из толпы, с крестьянской родословной, которым ведом не человеческий страх, а только животный. Они уютнее чувствуют себя в норе, в берлоге, в коммунальной квартире. Именно поэтому на царскую роскошь кремлевских теремов и церквей упала холопская тень "современного" Дворца съездов.
Подойдя к прилепившемуся к боку магазина коммерческому ларьку, я заглянул за угол. Аркаша о чем-то рассуждал с известным на весь Ростов нумизматом Аликом.
- Что случилось, писатель? Менты? - насторожился Данко.
- Нет, монеты Алику хочу предложить.
- Взял у прыщавого корешка?
- Ну. А ты чего не брал?
- Он ко мне не приходил, просто я наблюдал за вашей сделкой. Хорошие монеты?
- Серебро.
- Из золота ничего не приносил?
- Обещал порыться в бабкином сундуке.
- Да? Тогда если что богатенькое, перстенек или сережки с "камушками", печатка пятьдесят шестой пробы - ко мне. Бабки есть, не обижу.
"Камушками" или "бриликами" ваучеристы называли бриллианты крупнее ноль одного - ноль двух десятых карата. "Пылью" - бриллиантовые сколы меньше сотой доли карата. Я видел изделия из золота с драгоценными камнями. Обычно "камешек" помещался в оправу из белого золота или платины. Но бывали исключения, когда его оформляли высокопробным серебром. Однажды именно это обстоятельство не дало возможности обогатиться ни тому, кто продал серебряный перстень, ни купцу с базара. Сторговавшись за пять штук, ваучерист продал "брилик" весом больше ноль пять карата - половина ногтя на мизинце - почти нулевой чистоты всего на три тысячи дороже одному из перекупщиков, посчитав его за "фианит". Когда же узнал, сколько отвалил перекупщику за перстенек знакомый ювелир, то полмесяца не появлялся на базаре. В свою очередь ювелир нашел клиента, который отслюнявил ему полторы тысячи баксов. Доллар подпирал тогда под тысячу рублей. Но случалось и обратное, когда обыкновенный "циркон" - искусственный бриллиант - принимался за настоящий камень. Такие проколы происходили гораздо чаще. И тогда надо было начинать все заново, раскручиваоться с нуля.
Наконец Алик отошел от Аркаши. Видимо, тот не раскололся на часы, иначе так скоро разговор бы не закончился. Я поспешил навстречу нумизмату:
- Алик, посмотришь? Взял кое-что из монет.
- Давай, писатель, давай, - великодушно разрешил тот. - Очередной хлам, наверное. И когда ты зацепишь то, чего у меня нет. Чтобы душа затрепетала, чтобы слезы умиленья покатились по щекам, как при просмотре фильма "Табор уходит в небо". В небо, ты понимаешь? А у тебя вечно один металлолом.
- Сегодня, вроде, нормально, - затаскивая от посторонних глаз богатого купца в проход между ларьками, зачастил я. - Монетки чистые, без царапинки.
- А век? Меня интересуют века, на Екатерину я уже смотреть не могу. Ни один из вас, паршивцев, не преподнес мне на обглоданной базарными микробами ладони киевскую Русь.
- Ты покупал у меня "чешуйки" Ивана Грозного, - напомнил я о своей добродетели.
- Эх ты, бумагомаратель. Я этими "чешуйками" скоро всю крышу зачешую.
Покровительственно похлопав меня по плечу, Алик вытащил большую в черной оправе лупу и уткнулся в россыпь серебра и чистой меди на своей замшевой перчатке. Неторопливо переворачивая одну монету за другой, он зорко всматривался в год выпуска, в герб, в маленькие буковки, обозначающие и монетный двор, и город, где она была отчеканена. Яподпрыгивал рядом. Ноги промерзли уже до колен, пальцы собрались в корявые кулаки.
Наконец Алик сложил лупу, сунул ее в добротную боярскую шубу, вскинул голову. Качнулась одетая чуть набекрень высокая соболья папаха.
- Я же говорил, что хлам. Такого добра у меня дома полный сундук с верхом.
- Да ты что! А двадцать второй год, Александр второй, - возмутился я.
- Ну, полухлам. Рублик неплохой, не спорю, гурт чистый. А эти так себе. Штуки три нерядовых, остальные хлам, - Алик раздумчиво почесал переносицу. - На монисто разве что пустить. Для азиатов.
- Пусти, они постоянно спрашивают.
Я соврал. В последнее время кавказцы и жители азиатских республик бывшего Союза сами тащили на рынок старинное русское серебро, ножны от кинжалов, бляхи от конских сбруй, тонкогорлые кувшины и прочее.
- Ты мне "николашку" брюссельской выпечки обещал. Какой месяц заказ выполнить не могу.
- Пока нету, - с сожалением развел я руками.
Рубль с профилем Николая Второго встречался очень часто. С 1896 по 1899 годы у нумизматов он шел как рядовой, но выпущенный в обращение перед первой мировой войной и вначале ее уже считался редкостью. А если на гурте вместо одной - двух звездочек было три, означавших, что монету отчеканили в Брюсселе, то за рубль просили вдвое дороже. Эти тонкости мало кто знал, чем пользовались ваучеристы и нумизматы при расчетах с несведущими клиентами.
-В общем, так, двадцать штук и ни копья сверху, - поставил точку Алик.
-По рукам, - согласился я.
С Аликом спорить было невыгодно. Мало того, что он разбирался лучше, давал больше остальных перекупщиков, но если объявлял стоимость монет, то она действительно соответствовала их цене на данном историческом этапе. А кто не соглашался, тот навсегда терял с ним контакт. Алик просто разворачивался, с презрительной усмешкой на тонких губах молча уходил.
Я снова занял свое место на промороженном асфальтовом холмике у входа в магазин, выгодно приподнимавшим меня над пестрым потоком людей. Поначалу от нескончаемой толпы рябило в глазах, кружилась голова, подташнивало. По прошествии времени болезненное какое-то состояние исчезло. Я научился просеивать народ даже мельком брошенным взглядом, отличая переодетых в штатское ментов от спекулянтов и обывателей на безопасном для себя расстоянии. Медленно, но верно развивался профессиональный нюх, хотя под конец рабочего дня все чувства, как правило, притуплялись. Нервы не выдерживали постоянного огромного напряжения. Кидалы, менты, "крутые", просто фокусники, предлагавшие одно, а в руках оказывалось совершенно другое. Фальшивые золото, серебро, доллары, ваучеры. Подделывали даже советские "деревянные" - полтинники и стольники. Вся эта голубая муть озверелыми цунами набрасывалась на нас, стоящих у всех на виду, как партизаны перед неминуемой казнью с открытым лицом и с табличками на груди. Не было у нас ни ножей с кастетами, ни, тем более, пистолетов. За них давали срок. Защищались голыми руками и, поначалу, сплоченностью, перед ментами абсолютно бесполезной. Те бесцеремонно выдергивали ваучеристов из негустых их рядов как редиску. Поспела - пора на обеденный стол, то есть, на шмон. А там уже твои личные проблемы, каким из способов ты выкрутишься. То ли отбрешешься, - откупишься, то ли засунешь купленное колечко себе в задницу, чтобы не нашли с собаками. Беспредел, не смотря на то, что никаких указов по пресечению нашей деятельности местными властями правительство не издавало. Наоборот, боссы из Кремля поощряли усердие ваучеристов. Чем, если не их негласной благосклонностью, можно объяснить такое явление: в госбанках, сберкассах за ваучер давали две с половиной тысячи, а мы на базаре все четыре. В скупках за грамм золота платили копейки, мы - рубли. К тому же на дверях скупок постоянно висела табличка "нет денег". Точно такие же фокусы проделывались и с долларом. Отсюда вывод: мы первыми освоили разрешенный законом Российской Федерации свободный рынок. За что же нас шмонать, пугать, штрафовать, обирать! Впрочем, беспредел гулял по всей стране, потому что во главу угла был вывешен забытый со времен Великой Октябрьской революции подновленный лозунг: "Грабь награбленное... государством". Короче, что не запрещено, то разрешено. Так какие, "господа", вас мучают угрызения совести? А-а, не в совести дело! Вам тоже хочется послаще пожрать. Никаких проблем. Снимайте синие погоны, цепляйте на грудь табличку и становитесь на свободное место. Ваши места уже заняты нами, потому что мы, пардон, первые. Подальше, подальше, а то прет от вас не человеческим жильем, а еще раз пардон, сталинскими застенками. Берите пример с рыжего Гоши с главного прохода нашего центрального рынка. Он бывший омоновец, сейчас торговец сигаретами. Так-то...
Рабочий день близился к концу, быстро надвигались сумерки, толпы народа иссякали. Теперь можно было насчитывать только на забухавшего какого бродягу, который украдет ваучер у семьи и продаст нам за три тысячи. Утренние и вечерние цены были ниже дневных. Таким образом, ваучеристы страховали себя от резких колебаний предложений и спроса на Российской товарно-сырьевой бирже в Москве. Но сегодня в столице спрос на чеки был повышенным. Крупные предприятия один за другим вступали в зону приватизации. Не по своей воле, конечно. Директора, в основном, бывшие коммунисты, всеми силами сопротивлялись нововведению, выбивающему почву из-под их ног. Но скоро и они опомнятся, приспособятся, завладеют половиной акций родных заводов и фабрик. Сделаются полноправными хозяевами когда-то коллективно возведенной, теперь их "частной" собственности, пинками вышибая из этого коллектива несогласных за ворота предприятий. Идите, жалуйтесь... Господу богу. А-а, вы тоже вложили в производство несчастные два-три ваучера? Так получите за них деньги, по четыре тысячи за ваучер. Ку-ку, пролетариат, "кто был никем, тот станет всем...". Ха-ха, кто был никем, тот и остался никем, пусть хоть сто раз перевернется с ног на голову. Никогда вам не разрушить до основания "мир насилья", потому что на месте одного насильника тысячи, миллионы претендентов, точно таких же насильников. Из вашей же среды, из среды необразованных жадных хамов, пожирателей себе подобных. Тьфу, инфузории, возомнившие себя "туфельками"...
Я огляделся вокруг, Данко уже снял табличку и присоединился к шумной толпе богато одетых золотозубых цыган. Я знал почти всех. Цыгане часто перекупали у нас золото, или наоборот, продавали его нам. Все зависело от обстоятельств. Это был их основной бизнес, в котором они чувствовали себя как рыба в воде. Заметив, что я смотрю в их сторону, Данко крикнул:
- Жял кхэрэд, писатель, жял,жял, уже ничего не будет.
- О, писатель, - повернулся от толпы круглолицый черноусый цыган, младший брат Данко. - Але ворде пенав туки варисой.
Отцепив картонку от пальто, я направился к нему. Когда-то, в далеком детстве, мать пустила на квартиру семью цыган. Они прожили у нас несколько лет. Вместе с маленькими цыганчатами я зимой бегал босиком по снегу, слушал завораживающие песни под гитару и без нее, плясал, жарил летом на углях картошку. От того прекрасного, наполненного безграничной свободой времени, остались смутные воспоминания. Теперь я уже с трудом понимал их язык. Впрочем, каждое племя говорило на своем диалекте. Но кое-что разобрать еще можно. В данном случае брат Данко звал меня к себе о чем-то поговорить. А перед этим сам Данко сказал, что пора идти домой.
- Тавэс бахтало, ромалэ, - подойдя к цыганам, поприветствовал я их.
- Тавэс бахтало, писатель, - хором откликнулись они. - Как дела?
- Сегодня вроде ничего. На повышении чеков сыграл и взял несколько монет.
- Золотых?
- Нет, серебряных.
- Он в золоте еще не разбирается, - ухмыльнулся Данко. - Пару раз "дырки" поймал и теперь боится брать.
- А ты Данко зови, он всегда поможет. Вы ж друзья.
- Я и так к нему всех клиентов подгоняю.
- Правильно. Хоть навару меньше, зато душа спокойная.
- Я его не забижаю, - отечески похлопал меня по плечу Данко. - Если вещь стоящая, то и премиальные повыше. Так, писатель?
- Э-э, брат, чтобы цыган, да не обманул, - добродушно засмеялся я. - Такого я еще не встречал.
Вокруг дружно рассмеялись. Поговорив еще немного, в том числе и с братом Данко о золотом браслете, который он хотел толкнуть богатому клиенту, я попрощался и направился к автобусной остановке. Аркаша, живший недалеко от меня, давно ушел. Он никогда не стоял допоздна, опасаясь нападения "шакалов". Обычно, эти скоты поджидали свою жертву прямо в подъезде дома. Ударив молотком или другим чем по голове, они срывали сумку с деньгами и исчезали. Скорее всего, у них был наводчик из базарных ваучеристов. Незаметно осмотревшись, я нырнул в подкативший автобус. Над городом нависла крупнозвездная ночь, улицы слабо освещались редкими фонарями.В салоне колыхалась боязливо - озабоченная тишина, нарушаемая гырчанием двигателя да зычно - требовательным из динамиков голосом шофера, напоминавшем о неуклонно растущей стоимости проезда. Было неуютно и тревожно. На остановке возле коммерческих ларьков кучковались шестнадцати - восемнадцатилетние пацаны. С началом великих преобразований предоставленные сами себе, не знающие чем заняться, они встречали каждого подходящего к "комкам" косыми взглядами. Стоило хотя бы одному из подвыпившихмужиков затронуть их неосторожным словом, как могла произойти еще одна из захлестнувшихгород трагедий. Я поспешно проскочил мимо. Перед родным подъездом оглянулся еще раз, и только после этого вошел в раздолбанный, с сорванными дверьми проем. Повернув за собоюключ в замке квартиры, облегченно вздохнул. Кажется, пронесло. Раздевшись, выключил свет в комнате. Проверив, хорошо ли зашторены окна, вытащил из сумки пачку денег и аккуратно пересчитал их. На этот раз сошлось копейка в копейку. Но очень часто бывали случаи, когда не хватало то пяти, то пятнадцати тысяч. То ли передавал при расчете с клиентами, то ли совал бабки мимо сумки. Натянув на пачки купюр резинки, забросил сумку в шифоньер и устало поплелся на кухню разогревать пакетный суп. Почти все ваучеристы ели два раза в день - утром чай с бутербродом, поздним вечером обед. Разве что днем перехватишь непрожеванный пирожок, от которого еще сильней начинало бурчать в животе. На ужин уже не хватало сил. А такие как я, холостяки, вообще обходились, чем Бог послал. Нужно было делать бабки, всеми силами вырываться из проклятой, вечно преследовавшей нищеты, поспевать заинфляцией, чтобы не задохнуться в ее тисках, не растеряться, не скатиться, как многие, в пропасть, откуда уже никогда не выберешься. Похлебав пустенького пойла и съев несколько кружков поджаренной на скорую руку колбасы с яйцом, я намазал маслом кусок хлеба, налил в кружку горячего чая и вернулся в комнату. Через полчаса должна была начаться программа "Время". Ноги крутило, словно я продолжал торчать истуканом на ледяном ветру, будто и не снимал таблички с груди. Эх, женщину сюда бы нормальную, не алчную. Она бы прогнала всех этих захребетников - алкашей, так называемых "друзей", в ночь - полночь звонящих, гремящих кулаками в дверь с настойчивостью маньяков. И добивались своего. Не выдерживал, открывал. И падал за свой счет в пьяный омут на несколько дней, чтобы потом кое-как выкарабкавшись, из последних сил тянуться к своей мечте, к призрачному воздушному замку - выпуску новой книги, в которой я мог бы выразить свои мысли по поводу происходящих событий, пожаловаться на судьбу - злодейку. Может, кто и не повторил бы моих ошибок. Впрочем, кому сейчас нужны книги, когда жрать уже нечего, когда люди несут последнее на базар, в скупку, в комиссионный магазин, чтобы удержаться на плаву. Надолго ли хватит этих сил? Страну затопили отчаянность, растерянность, позади мрак, впереди вообще никакой надежды. Даже на случайную соломинку, потому что и ее, последнюю, отобрали. Выгребайтесь, кто, как может, а нет сил изворотливости, бесстыдства - вешайтесь, стреляйтесь, тоните, спивайтесь. Лишние вы, ненужные. Дальше будет еще хуже, потому что безработица еще только стронулась с места. Скоро она поскачет семимильными шагами, и тогда...Страшно подумать, что будет тогда, если уже сейчас невозможно пройти по улицам вечернего города. Про ночь лучше промолчать.
Я включил телевизор. С экрана хлынули грязные потоки хаоса, разорения, грабежей, насилия. Национальное богатство страны разворовывалось миллионами тонн, кубометров, километров. Мыльными пузырями лопались обожравшиеся нашим дармовым сырьем дутые западные фирмы. Миллиарды долларов, марок, фунтов стерлингов, которыми цивилизованный мир пытался укрепить наши глиняные ноги, посылая их нам в виде безвозмездной помощи, исчезали бесследно, как вода в зыбучем песке. Разворовывалось и продавалось все, начиная от гуманитарных посылок с одеждой, продуктами и детским питанием, кончая боевым оружием,вплоть до имеющего отношение к ядерному. А рабоче-колхозный парламент дебатировал все о том же: о путях национального развития, о поиске дорог, ведущих к скорейшему обогащению и дальнейшему процветанию страны. До срыва голосовых связок. До базарного мордобития. Господи, в каком государстве я живу? Кто нами правит, и что с нами будет дальше? Просвещенные Европа и Америка пережили такой же исторический катаклизм более спокойно.Но мы не Европа и не Америка. Мы темные азиаты, скифы, сарматы, с мрачными мыслями и желаниями. У нас все будет по-другому, по-своему, несравненно ужаснее. О-о, господа -товарищи, у нас еще все впереди...
Я выключил телевизор и окинул взглядом свою однокомнатную квартиру. Какой-то порядок в ней еще сохранился, еще я успевал подмести, убрать, постирать, помыться в совместном с санузлом душе. Сготовить свой любимый борщ. Но делалось это с каждым месяцем все реже,нарушался твердый после развода с женой спартанский образ жизни. Все меньше оставалось сил для его поддержания. Вот уже и брюки небрежно брошены на спинку стула, на журнальном столике пачка так и не прочитанных газет. Полировка книжных шкафов пестрит жирными отпечатками пальцев. Сам стул, как и журнальный столик, после очередной попойки едва держится на поломанных ногах. Слава Богу, что еще кровать аккуратно заправлена, да в раковине нет грязной посуды. Но это получается автоматически: проснулся, - убрал кровать, поел, - помыл посуду. Некоторые женщины, иногда удовлетворявшие мои мужскиепотребности, даже оскорблялись, словно своими торопливыми действиями я как бы намекал им, чтобы они поскорее убирались. Впрочем, они были недалеки от истины. Ужасно не люблю с утра толочь воду в ступе, для этого есть вечер, когда усталость расслабляет тело и делать ничего не хочется. Тогда, пожалуйста, гоните свои полувыдуманные истории, басни, сказки, спрашивайте о банальном, само собой разумеющемся. Я послушаю, я отвечу. Время до постели есть. Раз уж ты пришла в мой дом, значит, останешься в нем до утра. Терпеть не могу набрасываться на женский пол голодной собакой. Все должно идти своим чередом, без замешательств и слюнявых сюсюканий. Наступит момент, и я прерву пустенькую болтовню словами: "Так, пора работать.". И все будет о, кей.
Я помыл кружку, разделся и лег спать. Но сон был не такой, как раньше. Даже в пору напряженной работы над книгой, все-таки мог позволять себе расслабиться, уснуть, чтобы утром встать с более-менее свежей головой. Сейчас же кошмар следовал за кошмаром. Как ни старался отогнать страшные видения, забыться удавалось только под утро. Вот такиенегативные изменения внесла в будничную до этого жизнь специфика нового увлечения.
Надвигался Новый год. За время, прошедшее с той злосчастной осечки с кавказцами идевушкой из Морозовска, я успел сколотить небольшое состояние. Теперь имел возможность купить не десять ваучеров по четыре тысячи за штуку, а почти сорок по пять тысяч за чек. Умелая манипуляция на перепадах цен, поиски самостоятельного, не через базарных перекупщиков, слива чеков в коммерческие сбербанки, которые давали не две, а все пять сотен рублей за ваучер больше, приносили неплохие доходы. Я по-прежнему держался на пакетном супе, отказывая себе почти во всем. Необходимо было набрать восемьсот тысяч рублей - столькоденег требовали издательства для выпуска ранее написанных, отредактированных и отпечатанных на машинке произведений. А чтобы не бояться, по вечерам возвращаться домой в одиночку, подключил соседа по подъезду, только с третьего этажа, уволенного с завода за ту же пьянку, но успевшего оформить себе пенсию по вредной сетке. И это оказалось ошибкой, потом,много позднее, приведшей к непоправимому финалу. Сосед работал на моих бабках, своих унего, естественно не было. Надо сказать, что поначалу он старался на совесть. То сам схватитпяток - десяток чеков, то подгонит клиентов ко мне. Навар делили пополам. Данко с Аркашейсперва злобно косили в его сторону. Да и в мою тоже, потому что мы втроем держали весьпролет от угла рынка до главного входа в него. Никто из чужаков не мог пристроиться на жестоко контролируемом нами участке. Если пытались влезть, мы подходили, срывали с наглеца табличку, угрозами, а то и тычками заставляли исчезнуть из поля нашего зрения. А здесь получалось, что я сам нарушил неписаный базарный закон. Но сосед оказался понятливым. Мало того, что он промышлял подальше от нас, на отшибе, но еще брал только ваучеры. Клиентов с золотом и другим добром подгонял к тем же Данко с Аркашей. Вскоре они примирились с его присутствием.
В один из солнечных дней - до Нового года оставалась всего неделя - я, как всегда торчал на своем месте, терзая сапогами тонкий снежный покров. Чеков несли мало, народ наконец-то рискнул вкладывать их в инвестиционные фонды. Каждодневная реклама на телевидении, радио и в печати начала приносить плоды. Особенной популярностью пользовался "МММ-инвест". Да и ваучер на РТСБ в Москве упал в цене. Мы снова давали за него три с половиной тысячи рублей. А сливали по три восемьсот. До Нового 1993 года рассчитывать на повышение не приходилось. После праздника тоже неизвестно, что будет, чек мог упасть еще ниже. У меня набралось их шестнадцать штук. Знакомые перекупщики во главе с Пиджаком куда-то запропастились. И я терзался мыслью, что денежный запас скоро иссякнет. Как раз в этот момент подошли двое парней, по виду москвичи.
- Чеки есть? - озираясь по сторонам, спросил один из них, широкоплечий высокий русак. Второй, тоже крепыш, но низкорослый, торчал за его спиной.
- Есть, - торопливо ответил я. - По чем берете?
- По четыре тысячи, если больше десятка.
Это обстоятельство больше, чем устраивало, бабки возвращались с неплохим наваром. Значит, праздничные дни можно будет поработать на полную катушку. Ребята подозрений тоже не вызывали - чистокровные голубоглазые русаки, скорее всего московского замеса.
- Идет. У меня шестнадцать штук.
- Только давай отойдем в сторону. А то мы приезжие, побаиваемся ваших "крутых" и ментов.
- Как хотите, можно зайти в магазин, - пожал я плечами.
Беспокойство московских перекупщиков было знакомо, их не раз и не два накрывала ростовская шпана. Выслеживала, отбирала крупные суммы денег, пакеты ваучеров.
- Нет, - продолжая пугливо оглядываться по сторонам, запротестовал широкоплечий. - В магазине стопроцентная ловушка. Пошли на угол базара, там спокойнее.
Кивнув, я вслед за парнями направился к началу базара.
- У тебя только шестнадцать? Может еще, у кого прихватишь? У нас денег чеков на пятьдесят - шестьдесят.
- Данко, чеки есть? - проходя мимо цыгана, спросил я.
- Есть. По какой цене?
- По четыре тонны.
- Нормально. А купцы надежные? - Данко застриг черными глазами по толпе. Но москвичи, как я их окрестил, успели отойти на порядочное расстояние.
- Вроде грачи, всего боятся. Рассчитываться на месте отказались. Поканали, говорят, на угол.
- Может, мне с тобой пойти?
- Не стоит, если что - крикну.
- Лады, - Данко протянул десять чеков. - Будь повнимательнее. В случае чего зови своего напарника. Он где-то там, возле угла.
Я кивнул и побежал догонять перекупщиков. Они уже дошли до крайней палатки, за которой через трамвайные пути разинул широкий зев подземный переход.
- Взял? - насторожено спросил широкоплечий, не переставая ворочать толстой шеей в разные стороны. Скуластое лицо низкорослого тоже выражало крайнюю нервозность. Как ни странно, их натянутое состояние успокоило еще больше. Я вытащил ваучеры, пересчитал на глазах у перекупщиков и, зажав в кулаке, потребовал:
- Бабки вперед, сто четыре тонны.
Широкоплечий вынул деньги, тоже отсчитал при мне сто четыре тысячи. Затем свернул в трубочку, накинул на плотный рулончик резинку и положил на обложку книги, которую держал в руках. Его действия несколько шокировали. Я возмутился:
- Что ты там химичишь! В руки давай, чтобы я мог пересчитать.
- Хрен ты угадал, - заартачился широкоплечий. - Нас уже не раз кидали. Вот бабки, ты все видел. Давай чеки и получай по счетчику.
Я почувствовал, как от живота к груди потянуло неприятным сквознячком, но, пристально взглянув на "грачей", не заметил в настороженных лицах никаких перемен. Те же натянутые фигуры, беспокойные глаза. И все равно возникшая в груди тревога не проходила, словно внутренний голос пытался внушить, чтобы я уходил по добру - по здорову. Если бы не дурацкий характер, заставляющей поступать наперекор всему, я бы развернулся и отвалил тихой сапой. Надумал так и поступить, хоть раз послушаться разумного совета, когда широкоплечий предложил:
- Хорошо, давай сделаем так... Ты кладешь руку на наши деньги, я беру ваучеры, и мы сразу расходимся. Идет?
Я посмотрел на покоящийся, на обложке книги плотный валик купюр. В нем было восемь тонн навара. Данко за выгодный слив подкинет не меньше штуки. Да и бабки раскрутятся по новой, тем более, что базарные сливщики появятся теперь, скорее всего, только после праздников. Оглянувшись назад, заметив невдалеке повернувшегося в нашу сторону, видимо, предупрежденного цыганом, напарника, я решился. Протянув ваучеры, схватил деньги с обложки.
- Все о, кей, - сразу как-то успокоился широкоплечий. - Желаем удачи.
Шустро перемахнув через трамвайные пути, ребята исчезли в черной пасти подземного перехода. Недоуменно дернув щекой, я снял резинку с плотного валика, развернул его. И застыл слюнявым сусликом возле норки. Под "червонцем" с пятитысячной купюрой оказались сотенные с двухсотенными бумажки. Показалось, что прошла вечность, пока смог прийти в себя. Непослушными пальцами пересчитал пачку денег. Вместо ста четырех тысяч всего двадцать. Влет на восемьдесят тонн. Все о,кей, тупорылый, желаю удачи. Подошел напарник.
- Ну, как, нормально? А то цыган послал подстраховать.
- Пойдем-ка, дорогой, выпьем, - вместо ответа пошевелил я деревянными губами. - День сегодня замечательный, предпраздничный. Двадцать пятое число, в сумме получается "семерка".
- Какая семерка? А, ты навар подсчитываешь. Я, правда, уже дернул стаканчик, но не откажусь пропустить еще.
- Ну, вот и отлично. Отдадим цыгану сорок тонн и отвалим. Подсчитывать навар...
Заметив, что Данко сам спешит к нам, я полез в сумку за своими кровными.