- Работы кот наплакал, - вздохнула она. - Сука горбатая всех перехватывает. Пичкает водой, алкаши все одно к ней.
- Они уважают силу. Видят, зрачки горят от зависти и зверства, заваливаются на ее сторону. А ты норовишь обхаживать, когда плеть в самый раз.
- Истинно говоришь, хоть за Брежнева не согласная. Не народ стал, мякина тверже. Ни воли, ни характеру.
- Их не было, - пробурчал я себе под нос. Андреевна услышала, лишний раз подтвердив, что старые люди сохраняют слух со зрением до смерти.
- Как же мы войну выиграли? И до нее не поддавались.
- Андреевна, когда рвется к свободе из собственного нутра, или из-под палки, его величество раб, он непобедим, - повернулся я к ней корпусом. - Мы отступали, пока не появились заградотряды, пока дорогой товарищ Сталин не начал пускать в расход откатывающихся, выходящих из окружения на местах, называя их предателями. Тогда поперли напролом. Сопоставь тридцать миллионов погибших с нашей стороны с девятью миллионами немцев. Мол, много мирных жителей побило, расстреляли. Англичане с американцами превращали немецкие города в руины задолго до победы, под конец войны союзники и мы не щадили ни старого, ни малого. Жуков дал три дня на разграбление с истреблением. Но у кого мясорубка работала лучше? Или кто к своему народу относился с уважением? Были заградители и у гитлеровцев, да нравственные устои преподносились по разному. Многие немцы не хотели перевоплощаться в захватчиков, поэтому Гитлер узаконил унижение человеческого достоинства. А мы первое время свое не могли удержать, потому что своим оно было на словах.
- С чего распалился? День плохой?
- Отморозки затрахали, - ухмыльнулся я. - Пошел, Андреевна. Чем светлее, тем спокойнее.
- С Богом.
ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ .
К 1998 году беспредел по стране поутих. Значит, он не уменьшился, как вещали средства массовой информации, ушел в подполье. К слову, революция тоже произошла не сразу, сначала был 1903, потом 1905 годы. А 1917 затянулся на несколько лет. В двадцатом столетии все мясорубки заработали в нечетные годы - 1913, 1919, 1937, 1939, 1941. Прокрутить успели по России и по Европе больше сотни миллионов жизней. Это взять и оставить без людских ресурсов Японию с островами. Беспредел в ставшей на демократические рельсы, новой России тоже то затихал, то вспыхивал с новой силой, собирая урожай растерзанными человеческими телами.
ЕСЛИ БЫ ТАК ВСЕ .
Мне нравилось упорство некоторых. Была уверенность, что в следующий раз на мякину не попадутся. Подходили русские люди с немецкой педантичностью или кавказским, азиатским интуитивным упрямством. По телевизору в голос вещали о странах второго, третьего мира. Это при коммунистах все, и собаки, были равны. Потому жили, как при первобытно-общинном строе. Действительно, перед Богом люди равны. В церковь идут без своих спичек, каждый покупает свечку - судьбу. Зажигает от других и ставит на общий подсвечник. Горят они - судьбы - кто жарче, кто холоднее - в одной куче. Вышли за порог - разделение. По уму. Один профессор, второй скотник, один художник, второй дворник. Одна великая актриса Настасья Кински, вторая кривляется в подворотне. Домохозяйки путной не получилось. О каком равенстве речь? О человеческом уважении друг к другу - иное дело.
ИЗ ОБЕЗЬЯНЫ ТРУД...
Я стоял на рынке и, скользя взглядом вокруг, обменивал баксы. Композиторы, поэты, художники, писатели кушать хотели тоже. Давно заметил, что толпа неоднородна, она разумная часть Природы, которая многогранна. За мыслями захватил горец с белокурой подружкой. После неприятных рассуждений о Кавказе, иметь дело с его представителем не хотелось. Но на все воля Божья.
- Баксы берешь? - грубо спросил абориген горных массивов. - По сколько?
- Новые, с большим портретом, по шесть. Старые, до обмена, по пять шестьдесят.
- Старые что, не доллары? - Джигит вытащил из кармана сотку, в которую не раз сморкались. Девушка отодвинулась. - Девяностый год, с полосой.
- Когда горцы приходят покупать у нас баксы, то требуют новые, - не притрагиваясь к купюре, настроился объяснять я. - Когда сдают старые, требуют как за новые. Забывают,что здесь не богатая Америка, которой и кавказские фальшаки за милую душу.
- При чем здесь Кавказ?
- Из Европы поддельных не видел.
- Я обманул? - забуравил зрачками джигит. - Ты сотку не посмотрел.
- Она мне не нравится, - не понимая своего упрямства, повернулся я к клиенту боком. - Неси на рынок.
- Старый дурак, - девушка подхватила друга под руку, он не замечал. - Стоишь как пень, тупой сибирский валенок.
- Кто дурак, время давно рассудило, - забрасывая сумку с деньгами за спину, напрягся и я. -. Ты до сих пор живешь в саклях, или в построенных европейцами домах.
- Вы отобрали у нас родной язык....
- К мировой культуре мечтали приучить, - огрызнулся я. - Через русский язык
- Дворы в говне, подъезды обоссали. В центре города.
- У вас до сих пор и срут, и ссут под кусты. Печки овечьим говном топите. Что вы изобрели? Компьютеры, стиральные машины?
- Привезут, - гортанно выкрикнул кавказец.
Таким диким был облик потерявшего над собой контроль горца, что вдруг увидел перед собой животное, место которому в зоопарке. Но ответ показался прекрасным.
- Какой молодец, - вытирая пот со лба, восхищенно поцокал языком я. - Учишься где, да?
- Какая разница тебе? - еще больше напрягся кавказец.
- И то правда. Но ты забыл истину. Самую главную.
Девушка подалась вперед. Сделала тревожный жест в нашу сторону.
- Говори!
- Скажу. Только труд из обезьяны делает человека!
О ЛЮБВИ .
НАЛЯ .
Как быстро летит время. Я поглядывал на сидящую напротив модно одетую, причесанную Налю. Силился избавиться от навязчивых мыслей, что седой, старый. Что нашла, когда вокруг.... До двенадцати ночи было часа полтора. Измотанные постелью, сервировкой, опять постелью, мы отдыхали.Поцокивала музыка из магнитофона,темнел экраном телевизор. Толку включать его сейчас не было, на телеканалах тоже готовились к приходу придуманного, наяву никем не встреченного, нового года. Кто видел Бога? Никто. Но сочинили о нем столько книг, что остается положить одна на другую, и, если не получилось с Вавилонской башней, дотянуться до неба с шатких стопок. Так и с Новым годом. У Юлиана был свой календарь, у Цезаря свой, у папы Григория Х111 совсем родной. Но любой из них не дает возможности пощупать нового младенца или уходящего седого старца. Недаром древние книги говорят, что все вокруг суета сует, зыбкий мираж. Сон, если сказать проще. Я успел устать. Наля плавала как в тумане. Незнакомка под вуалью: "вот она была - и нету". Дальше суровые будни для воплощения множества идей в реальность. Есть ли это на самом деле? Расслабленность просочится сквозь телесные поры - и растает. Но в природе пустоты не бывает. Пространство заполнит то, что окажется ближе. А рядом, как всегда, самые большие гадости, от которых отбиваешься чем попало. Опять искания своего пути. Не лучше ли приторчать у придорожного камня, обходясь тем, что вокруг. Нет, это похоже на свинство. Значит, родился, поднял паруса, и лови ветер до конца бытия. Когда будешь не властен даже над пылинкой, чтобы сдуть ее с ладони, пусть Время расставляет поступки в жизни по законным местам.
- Хорошо у тебя. Спокойно, - ровным голосом сказала Наля. - Чувство, словно за пазухой у доброго великана. Никто надо мной, и я никому.
- Спасибо. Ты не ведаешь, что здесь творилось, когда пил.
- Знать не желаю. Не для того набивалась, чтобы выслушивать басни о сексуальных похождениях с крутым мордобоем.
- Ты действительно ощущаешь комфорт?
- А что?
- Однажды мне высказали, что первый этаж с зарешеченными окнами походит на камеру в тюрьме. Если в подъезде что-то случится, даже с дверным замком, деваться некуда.
- Куда побежишь с пятого этажа, если на лестнице что-то произойдет?
- Ну... там балкон. С него на другой.
- Балкона нет? Квартирой ниже тоже?
- Ты права. Решетку и молотком выбьешь. Земля рядом. С пятого этажа планировать больнее.
- С чего такие мрачные мысли? - Наля поудобнее уселась на стуле. - Не перетрахался?
- Устал. Но больше влияние центрального рынка. Как начал там деятельность, появились неприятные раздумья. Чем дальше, тем их больше.
- Согласна, монотонность превращает человека в робота. Ответь, как же на заводах, фабриках? Люди не увольняются десятилетиями.
- Так же, Наля. В учреждениях, лабораториях, институтах одинаково. Почти сто процентов населения составляют роботы, которыми удобно управлять. Включим телевизор, и станет скучно от каждодневного однообразия. Редко картину освежит полет мысли, живая струя. На Западе программы расчитаны на то, чтобы можно было уйти от будней. Забыться.
- Реальность так страшна?
- Не то слово. В цивилизованных странах люди придумали клубы по интересам. Тесное общение сильное лекарство от дум, поисков смысла жизни.
- А он есть, этот смысл? Если да, в чем заключается?
Положив руки на стол, Наля воззрилась немного восточными глазами, чем подтвердила мысль о прелести живого соприкосновения. Она и сама догадалась, смущенно затрепетав ресницами.
- Странный разговор перед встречей Нового года, - завозился я на кресле. - Тебя это не настораживает?
- Нисколько. Я призналась, что специально подошла, что с тобой приятнее, чем с другими. С ними я успела бы натрахаться, накачаться водкой. И отрубиться под бормотание рядом очередного хряка.
- Мы тоже поработали.
- И остались трезвыми. Может, впервые за взрослую жизнь я встречу приход неведомого как белый человек. Хочу всем существом ощутить волну новизны. Честное слово, заранее начинаю дрожать.
- А когда встречала с Вагитом?
- Значит, нравлюсь, - засмеялась женщина.-Представление о кавказцах у тебя книжное. Хлещут не хуже наших, когда запьянеют, побитой быть обеспечено.Если интересовало это, я ответила. Мечтаю послушать тебя.
- Смысла не ведаю, - задумчиво постучал я по столу ногтем.- В Библии написано без обиняков: плодитесь и размножайтесь.
- И не берите лишнего в рот,- фыркнула Наля.-Прости, я вся внимание.
- И не бери лишнего на себя. Но в той же Библии, в других книгах, прослеживается мысль, что за жизнь человек способен сотворить из себя Бога. Нужно малость - отказаться от мирского. Тогда откроются горизонты познаний.
- Эта малость по меньшей мере странная, - посмотрела на меня Наля - Кто будет растить хлеб, плодить детей? То есть, продолжать род человеческий, его дела. Святым духом питаться?
- О чем сказала, обуревает и меня. Бог отвергает насилие, господство человека над человеком. Но если я отрешусь от земных соблазнов, кто станет насыщать? Будда сидел под деревом, питался яблоками и тем, что приносили. Иисус был из богатой семьи. Обладал даром сотворения чуда. Одним хлебом мог накормить толпу голодных.
- Кувшином вина напоить страждущих, - закивала Наля. - На них работали люди или неведомые силы. Значит, были господами. Не вяжется с тем, к чему призывают умные книги. Откажешься от ничтожных земных благ, за порогом смерти ничего. Если бы Господь показался, тогда возник бы стимул стремиться к вершине. А знаешь, Библия права. Зачем искать неизвестное на неведомом пути. Плодитесь и размножайтесь, растите детей, продолжайте в них жизнь. Что посеете, то пожнете. В изречении смысл бессмертия. Он в потомстве. Грустновато, зато как есть. Сколько набежало времени? О, пора включать телевизор.
ЖЕНЩИНЫ СВЯТАЯ НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ .
Светловолосая, голубоглазая, тонкая в талии женщина лет двадцати трех, была красавица. Длинные ноги, четко обрисованные губы, ангельская улыбка наводили на мысль, что в каком - нибудь Брюсселе, или даже в Москве, художники бегали бы толпами. Она была достойна кисти французских живописцев прошлого века Матиса, Ренуара. Написал бы с нее царевну Илья Глазунов, или кто из мастеров современности. Васильев, царство небесное. Но как распоряжается судьба. Чудовище без признаков таланта восседает на троне, а достойная его в порванных туфлях поднимает пыль на ростовских улицах, ублажает рожденное изувером существо любовью с преданностью. Странные создания, женщины. Загадочные, непонятные. Часто кажется, не мужчины правят человечеством. Они. Если женщине что-то понравится, это что-то обречено на успех. Вот и Камаз, тупое существо с запросами, при сожительнице выглядел ростовским дэнди. Без нее был похож на сорвавшегося с привязи быка с кольцом в ноздре, которого рекомендовалось останавливать одним приемом - кувалдой промеж крутых рогов.
СЧЕТ ПОБЕДАМ ЕЩЕ НЕ ИССЯК .
Бросилась в глаза лет двадцати восьми блондинка с волнистыми волосами. Подключился. Из головы не вылезала сумма влета. На книжке шесть тысяч рублей. Мать честная, черненький ребенок почти за восемьсот баксов. Веревку пора искать, если бы гарантировали, что ТАМ этого нет. В великих книгах написано: как вверху, так и внизу. На земле тела с душами, на небе души без тел. Значит, знаний и добра не прибавляется, а тупости и зла не уменьшается. Одно лекарство - терпение. Когда зазвучала мелодия медленного танца, протянул руку навстречу блондинке. От волос пахло морем. Женщины перестали пользоваться духами, обходясь запахами собственными. Шея открытая. И родимое пятно. Там, где не увидеть невозможно -за соломенной прядью. Губы как у молодой Лолобриджиды. И так, что в знаменателе? Черненький ребенок и блондинка с губами. Один пусть растет, коли приправили, вторая успела загореть.
- Вы давно отдыхаете?
- Сегодня десять дней. А вы?
- Третий. Доволен под завязку.
- Зов семьи?
- Холостяк. Очень невезучий.
- Холостяки везучими быть не могут. Везучими считаются те, у кого в достатке всего.
- Не согласен. Тибетский Верховный Лама или Патриарх Всея Руси. На семьи табу. Тем не менее, потолка достигли.
- Опереться не на кого. Оставить накопленное некому.
- Опираются на паству. Оставляют людям.
- Надо детям.
- Железная женская логика. Как в рекламе о стиральном порошке.
- О порошке спорить не стоит. Надо чаще стирать рубашки.
- Э...кг. Как вам мелодия?
- Она заканчивается.
- Блин... Кругом не успеваю.
- Потому что холостяк.
Я собрался отойти в сторону, но поманили приятели блондинки. Зазвучал ритмичный танец. Как ни старался, до новой знакомой было далеко. Легкость, чувство ритма, когда движение исполняется как бы с оттяжкой, но точно в ноту. Когда женщина ощущает, что за нею следят, она способна заворожить. Женщина, но не баба. Пусть у бабы будет девяносто на шестьдесят на девяносто, у женщины на размер больше или меньше. Я старался до пота.
- Просто седой, а так, восьмидесяти нет, - не впервые не обиделся я.
- Стремитесь. Глядишь, взлетишь.
- Как насчет посидеть после зверинца?
- Надо понаблюдать еще на парочке жгучих танцев. Если что останется, почему бы и нет.
- Ну да, ну да. Насчет картошки дров поджарить...
Глубокий южный вечер тем отличается от неглубокого северного, что не нужно торопиться.
ТАКОЙ КОЛОДЕЦ ЖАЖДУ НЕ УТОЛИТ .
Когда продирался к выходу, подцепил белокурую смуглянку из Новошахтинска, реализатора чужого товара. Лариса часто мельтешила мимо. Сверкая сахарными зубками, поддразнивала:
- Валютчик... Меняла... Доллары, марки...
Вернулась в родные края из Москвы. Не получилось достичь того, на что рассчитывала. В Новошахтинске обил пороги дома матери муж, средней руки коммерсант, от которого слиняла пару лет назад. На Дону бабы не рассуждают. Не притерлись - узелок с бельем в руки и на вокзал. Кровь горячая, неукатанная цивилизованными законами, да рамками устоявшегося общежития.
- Куда торопимся?
- О, валютчик. Меняла... А ты?
- На место. Свернусь и на хату.
- Пригласи в гости.
- С хозяйкой квартиры поругалась?
- Каждый вечер одно и то же. Работы нет, задолжала. Отойти бы где от заразы.
- Один день проблему не решит.
- Завтра пятница. Отпашу и домой съезжу. Посмотрю на сына с бывшим разлюбезным.
- Сына с кем оставила?
- С ним. На "джипе" учит кататься. К бабке дорогу забыл. Что скажешь, бумажная душа?
- В мыслях не возникало отказывать, сама постоянно пролетала мимо. А ты серьезно?
- Только я товар сдам. Подождешь?
- С нетерпением.
Лариска перелезла через стойку вокруг торгового места. Джинсовая юбка с разрезом до оголенного пупка. На одной пуговице. Роста мы едва не одинакового. Девочка лет под тридцать. Ноги - мечта устроителя модельных променадов. Раскорячится, и шмыгай туда - обратно. Столица навела лоск на поведение, косметику, говор. Никакого хохляцко-казацкого "гэканья", звонкое едва не "к".
- На автобусе, жмотина? Марки... доллары...
Лариска притирается,а тела не ощущается.Пух с тополей, в женщину воплотившийся. Что за духи! Голова кругом. Потому долги хозяйке, напарницам по работе. Но... за такую не жалко заплатить. Не долги - с ними пусть сама распутывается, а за редкое для себя лично такси.
- Лови, милая. Учти, я против чаевых.
- Кто бы сомневался.
В супермаркете раскошелился на продукты, бутылку пива, сигареты, жвачку. Посидели на кухне, покушали, посмотрели телевизор, подождали, пока уляжется. Потом привычное:
- Так. Пора работать.
- Уймись, маньяк.
- Завтра рано вставать.
- Тогда готовь ванну. И чтобы вода ровно тридцать семь градусов.
- Чем мерить? Водяного градусника отродясь не держал.
- Членом. Для него как раз.
Я все-таки старею. На фоне белоснежной, от потолка до пола, капроновой занавески, закрывающей окно с дверью на балкон, завернутая в розовое полотенце фигура зрелой женщины. Изогнулась амфорой, Афродитой на берегу морском, одной рукой поддерживая полотенце, другую закинув за голову. Поза не на показ, отдыхающая после ванны. Я голый по пояс на коротком диване, в руке бокал с ананасовым соком. В комнате тепло, сок освежает, настраивая на балдежную волну. Пора перемещаться на кровать. Она придет, она согласна. И...первое разочарование. До меня там побывали половина Ростова с половиной Москвы. Еще бы... даже животные оглядываются. Жаль. Не первый раз приходится сталкиваться с проблемой, когда снаружи влекущая лепота, внутри "полое безмолвие". Нужно запастись терпением и ждать наступления утра. Потом придумывать массу неотложных дел. Может, виной всему сегодняшний александрит? Камень измены...
Но Лариса на рынке больше не появилась.
СИЛА ПОЛОВАЯ .
Какое счастье, когда тебя подталкивают под зад длинные молодые ноги. Когда обжигающее дыхание можно сравнить с порывами горячего воздуха, настоянного на запахах дикорастущих трав. Когда ловишь розовые полоски, они то ускользают, то присасываются с неистовой силой. До боли. Нижние губы не застывают продолжением полой трубы, а работают без устали, всасывая и выплевывая. Всасывая и выплевывая. Забываешь про все на свете, поцелуями покрывая любое, что попадается на пути.Даже подушку, завернувшийся на нее край простыни. Прилагаешь усилия, чтобы сдержать готовые взорваться паром части тела. И летаешь, каждой клеточкой ощущая, что партнерша в восторге от стремления ублажить ее. Она не желает влезать в нижнее белье, которое отличает от вечернего платья лишь количество зрителей, чтобы покинуть квартиру на первом этаже. Навсегда. Может быть, когда-нибудь... легкий кивок головы. Здесь хоть набивайся в любовницы. Вся попка липкая, а силы еще есть.
ЛЮБОВЬ. И НЕТ НИЧЕГО ЕЕ СИЛЬНЕЕ .
В дверь не позвонили, а постучали. Маринка. Переквалифицировала из порядочного кобеля в профессионального вышибалу зародышей. Не успеет залететь с сожителем ли, торгующим ли овощами кавказцем, сразу ко мне. Убегает похудевшая, счастливая. После кувыркания с утробным рычанием, постельное белье приходится менять - до такой степени перекручивалось. Вино употребляла, чтобы спиртное в горячем теле прибавляло жару еще. И всегда туши свет и лови что накроет от пяток до макушки. Для Маринки я талисман добрый.
МАРИНКА .
Женщина захмелела с полустакана вина,заторопилась в постель, боясь, что мною завладеет усталость. Я наблюдал, как Маринка стягивала выходное платье. С грудей сползал узкий лифчик, открывая коричневыми кругами приклеенные соски с бледными пупырышками. На животе мягкие линии мышц с пуговкой - пупком посередине. Розовые с бантиком трусики с выпирающим лобком. Маринка любила красный цвет. Темные волнистые волосы охватывала красная лента, открывая удлиненное лицо с горбинкой носиком, выразительными губами. Сытенький подбородок, высокая шея, женские плечи. Маринка развязывала ленту, кидала в общую кучу. Взгляд синих глаз подергивался поволокой. Полуприкрыв веки, пальцами поддевала резинку, стягивала последний оплот трикотажного запрета. Ноги полные, коленки округлые. Попка оттопырена. Процесс сбрасывания трусиков медленный, неторопливый. Расстояние до пяток большое. "У моей жены голубые глаза". "А остальное?". "Остальное ноги". Приятно чувствовать себя мужчиной, которого хочет возбудить женщина. Лишь в молодости не успевали раздеться, как сношались в полный рост, ступней скидывая прилипшую к ноге штанину, рукой стаскивая с бедра партнерши семейные трусы голубого или розового цвета. Других расцветок наша промышленность не признавала. Если бы эти трусики в те времена... Я чувствовал, как волна возбуждения прокатывалась по телу, как тяжелела головка члена, которой тесно стало в китайских трусах. Дыхание становилось бурным, покрывался испариной живот. Задница сама ерзала на стуле. Но рано. Пусть Маринка станцует танец живота. Не азиатка, смесь хохлушки с местным аборигеном. Все равно смугленькая. Женщина изогнулась, отвернула попку вбок. Подняла руки, потянулась за ними. И заколдовала водяной змеей. Улыбка смущенная, напоминающая, что Маринка русская. У азиаток такого выражения не узришь, возбудить хозяина ее прямая обязанность. Местных приучали азиаты с кавказцами, или пробуждались гены далеких предков. Маринка вошла в раж. Дрянь, наскотинилась с черножопыми. Дотянувшись до магнитофона, я нажал на клавишу. Попал на "постельную" кассету, поставленную для Людмилы. Маринка восприняла мелодию за родную. Бросая призывные взгляды из-под крыла волос, изгибалась блудницей на сковородке в аду. Не единожды запутывался, испытывая расслабленность с желанием овладеть подружкой. Ощущал себя мужчиной, для которого женщина создана для удовольствий. Когда Маринка разогрелась, мелодия подошла к концу, я снял одежду. Сзади облапил каучуковые груди. Откинув волосы, повернул к себе лицо, впился в набухшие губы, чувствуя, как разъезжаются у партнерши ноги. Мы начали долгие игры, контролируя каждое движение,чтобы не привело оно к преждевременному извержению вулкана чувств, не отобрало силы. Изредка меняя положение, едва шевелясь, качались посреди комнаты. Затем начали двигаться к дивану, служащему кроватью с тех времен, когда полутороспальная деревянная продавилась до пола. Я положил женщину на него, не отлипая ни на мгновение. Наступил бурный конец, со стонами, покусываниями зубами губ, плечей, мочек ушей. И бешеной скачкой на финише. Маринка взлетела на небо от счастья, почувствовав, что в животе появилась боль. Вороватый поход от мечтающего о ребенке сожителя удался. Крепкий поцелуй на пороге. Обещание заглянуть на огоне.
КАЖДОМУ СВОЕ .
Думами начала овладевать тоска зеленая. Зачем торчу на рынке, теряю время. Занялся бы плетением лаптей, глядишь, кто купил бы. Деньги крутятся не здесь. Внизу бабки только куются. Затем передаются наверх, где ничего не делают, но знают, как ими распорядиться.
- Андреевна, где и с кем будешь проводить Новый год? - похлопав перчатками по бокам, спросил я у соседки, успевшей продать не одну бутылку разбавленного пойла. Морозец придавливал.
- С кем его встречать? -отвернула конец пухового платка женщина. - Внук намылился в гости. Дочки если придут поздравить. Справлять будут семьями. Сама.
- Народ старается в стаи сбиться.
- Собирались. В советское время. Теперь чего колобродить, когда одиночек больше, чем семейных. И те как собаки, кто сколько заработал.
- Запоздало прозрели, любви-то не было. Вот и начали подбивать бабки. В семьях, созданных по уму, их не считают.
- Хочешь сказать, при коммуняках жили без любви? Как же детей плодили, внуков дожидались?
- По инерции. Да праздники веселья прибавляли. Оглядывались под конец жизни. А она прошла. Никчемная.
- Сейчас кчемная? Сегодня и не хотят жить семьями, потому что детей кормить нечем. Самим бы не пропасть.
- Зато все просчитают, чтобы претензий меньше было.
- Разве это любовь? На подсчетах.
- Крепче той - с разгона. Взял бы я сейчас, городской житель, деревенскую бабу, у которой образование сводилось к восьми классам с кулинарным училищем. С крестьянской смекалкой находиться при куске хлеба. Учиться не давала, в стойле держала, пока путы не порвал, да не сдернул.
- Далеко?
- Что далеко7
- Сбежал, спрашиваю, далеко?
- Не очень, - отвернул я лицо.
- Вот именно, - указала пальцем Андреевна. - Тот на тот менять - тот и получится.
- Дело не в нем, - сдержал я закипевшую было энергию. -Советский Союз варился в собственном соку. Пример взять не с кого. Поэтому и второй раз вперся в деревенскую. Не учись, да вы не учитесь, по углам скребетесь. Детям головы забивать не смей. Читай поменьше, побольше по хозяйству занимайся. Не успел квартиру получить, от перенапряга заболеть - развод. А был бы американский пример, сначала узнал бы, что отец у нее пил, мать его гоняла как собаку, на суету в колхозе оба способными не были. Больше воровали. По их стопам и дети пошли. С какими генами дочь родилась, какое отношение к мужчине сложилось? За то, что уродовался на формовке, тарелка борща на стол. Задержался в редакции, в издательстве - голодный. А я стремился к тому, что разумные люди приветствуют. К знаниям.
- Она не понимала этого учения, - задумчиво сказала Андреевна. - Дочка, когда в техникуме училась, головой страдала.
- Ты была против, - усмехнулся я.
- Не против, но.... Наше дело, чтобы муж был сыт, обстиран, обласкан. Науками пускай занимаются городские. Лбы крепкие, сами смышленые.
- Разные мы люди, - после паузы сделал я вывод - Какие девочки набивались, умненькие, с дипломами. Боялся потерять независимость. С крестьянками куда легче.
- Примера американского не было, - подковырнула Андреевна. - Сегодня бы здесь не стоял.
- С умными проще. Обходятся дешевле, - не обиделся я. - Не купят сапоги за две тысячи, чтобы через месяц выбросить, а возьмут за пять, поносят пару лет, сдадут в комиссионный. Добавят мелочь, снова щеголяют в модной обуви. Так и с одеждой, и по всей жизни. Поздно простые истины до нас доходят.
В конце месяца разом зацвели сирень, черемуха, сады. Стало холоднее, словно бело-розово-синие соцветия вобрали тепло в себя. Пришлось натягивать свитера, легкие куртки. Ребята вернулись к кроссовкам, ботинкам с как бы обрубленными носами. Мода пошла. Девчата навострились наплетать множество косичек, иногда с разноцветными шнурками. Негритянский образ жизни нравился молодежи больше, нежели образ жизни белых людей из развитых стран. На ум невольно приходил вывод, что от предложенного цивилизацией новое поколение выбрало самое плохое. По телевизору прозвучало откровение одного из депутатов Государственной думы, мол, хорошо, что пьющая часть населения России ушла в мир иной. Я ужаснулся неприкрытому цинизму. Я тоже едва не попал в это число. Но до перестройки пил от случая к случаю, с началом ее забухал от непонимания происходящих вокруг перемен. Кто пил, тому было без разницы, что творилось вокруг.
- Конечно, я не газовик. С ним было бы по иному.
- Да, с ним другие расклады. Семнадцать лет были вместе, по десять раз на день созванивались. Десять лет при встречах только целовались. Многие этим похвастаются? Отпуска проводили вместе, территорию бывшего Союза объездили. Летом на море каждые выходные. Если бы позвал, бросила бы всех. Поздно, молодая любовница. С ребенком..., - у Татьяны от обиды задрожал подбородок. - У нее нижняя губа отвисает, словно заячья. Вот так...
- Красивая жизнь, о ней мечтает любая женщина, - пропустил я застарелые стенания мимо ушей. - Попробуй еще, глядишь, не все потеряно.
- Измены не прощу, - не согласилась подруга. - И после тебя ему делать нечего. Встретились бы до него, в его сторону не обернулась бы.
- Так была озабочена?
- Мы занимались любовью всего раз в неделю. Даже не подозревала, как это может быть приятно. Вы разные. Ты лучше
- Верится с трудом, - хмыкнул я.
Я долго молчал, оглядывая не заставленное мебелью помещение. В окно были видны голые деревья с раскиданными кронами. Как перед балконом Татьяны. Даже сороки с грачами, горлицами на ветвях. Летом, наверное, детского садика внизу видно не будет. Дальних девятиэтажек точно. Их закроют пирамидальные тополя. Жаль утраченных баксов. Можно было бы сделать конфетку. Впрочем, излишества нам ни к чему. Нужно думать о том, как продать акции "Газпрома", чтобы после отдачи долга осталось и себе.
- Разные мы люди, - отчертил я черту. Красивая Таня, очень, даже на юге. Ласковая, рассудительная. Воспитанная? Нет, вымуштрованная под одного из любимцев коммунистической партии. Деревенского мало, хотя бы потому, что, как Зоя Космодемьянская, слова лишнего не скажет. - Давай-ка расставаться. Я говорил, что назад не возвращаюсь.
БЫВАЕТ . ОБ ЧЕМ РЕЧЬ...
- Ты что-то похудел, - когда прискакал на место, заметила Андреевна. - Бледноватый, осунулся.
- Работал, - шмыгнул я носом. - В поте лица наверстывал упущенное.
- С одной или несколькими? Сейчас модно отрываться в сауне с группой из команды по художественному плаванию.
- Казачка, ты настораживаешь. Внук просвещает?
- Сама по телевидению видела про наших руководителей. Одна так не измотает.
- Смотря какая, - уклонился я от объяснений. - Бывает, приведешь домой, она подсказывает, чтобы использовал карандаш.
- Какой карандаш? - не поняла Андреевна.
- Обыкновенный, - ухмыльнулся я, вспомнив Леночку полуцыганку.- Намекнет куда вставить, или подвязать, и продолжай рисовать. Бабы сейчас без комплексов.
- Не пойму, - нахмурилась старуха.
- Меньше знаешь - в голове просторней.
П А Р И Ж !
Всю жизнь мечтал о загранице, как о манне небесной. И вот я, литератор за пятьдесят лет, совершенно седой, всю сознательную жизнь не выездной по причине рождения в лагере от родителей - врагов народа - уже в Бресте. Сажусь в сверкающий автобус, готовый отправиться в путь по пяти странам Европы. В адидасовской сумке три книги "Ростов -папа", три "Добровольная шизофрения", автором которых являюсь, носки, майки. Кстати, книгу "Ростов-Папа" подарил самой Патрисии Каас, когда она в декабре прошлого года посетила Ростов с единственным концертом в честь десятилетия донского бизнеса. О-о, какой был ажиотаж в театре музкомедии! Я буквально прорвался к певице сквозь плотную стену рослых секьюрити. Стоя на середине сцены, Патрисия внимательно всмотрелась в целлофанированную обложку протянутого мною довольно объемного тома. И вдруг вскинула его над своей головой, демонстрируя заполненному богатыми людьми залу. Бизнесмены немедленно взорвались аплодиментами. А потом последовал адресованный мне бесподобный аристократический поклон. Это было незабываемо. Вот и в автобусе я лелеял надежду о повторении прекрасного мгновения теперь уже на родине мировой звезды - во Франции, в Париже - столице чопорной Европы. А вдруг....
На белорусско - польском пропускном пункте продержали почти пять часов, на польско - немецком тормознули на пару минут, и дали отмашку. Когда проезжали по Польше потряхивало как на "отличных" российских шоссе. Красно-белые дома поляков прижимались к обочине. А пересекли границу с Германией, под колесами едва слышно зашуршал размеченный, отороченный немецкий автобан. Тряска перешла в мягкое покачивание, островерхие немецкие жилища отодвинулись подальше от шума и пыли, за зеленые лесополосы. Позади Варшава с "проше пана", "дзенькую", с деловитыми поляками, относившимися к нам, русским, "по свойски". То есть, или давай быстрее свой фотоаппарат, щелкну на фоне древнего костела с громадным в нише распятием на спине согбенного монаха, или на ходу постукивание ногтем по стеклу часов-некогда. Отодвинулась назад и Германия с раскрашенным огрызком берлинской стены, новым куполом Рейхстага, с "данке шён", "биттэ" по любому поводу. Но это чисто внешне. Во время экскурсии по Берлину в двухэтажном автобусе молодой интеллигентный водитель - немец долго не давал проездной талон и сдачу с монеты в два евро, при этом не переставая вежливо - прохладно расспрашивать о чем-то по немецки. Он прекрасно понимал, что мы русские, что "гутарим" только на родном ростовском диалекте. Поначалу я надумал сердито уставиться на него. Взглянув на стеснительно хихикающих спутниц, отвел взгляд в сторону. Больше не услышав от нас ни слова в ответ, красивый парень быстро отсчитал сдачу, бросил сверху нее билет. В салоне автобуса на втором этаже явно благожелательных взглядов тоже не ощущалось. Скорее, нелюбопытно отчужденные. У входа за раздвижные створки вовнутрь Рейхстага, перед подъемом на вместительном лифте к новому прозрачному куполу, немка - сотрудница не постеснялась резко дернуть меня за курточку, что-то недовольно бормоча по немецки под нос. Пришлось отойти назад, вежливо намекнуть, что место за громадной задвижкой еще есть. И снова присоединиться к своей группе. Короче, поговорки - везде хорошо, а дома лучше - или - нигде никто никого не ждет - весьма точны. И все-таки высочайшая культура, желание помочь, подсказать, вкупе с чистотой, порядком, перевешивали многократно. Скоро граница с Францией. Что-то будет там.
Мы въехали на площадку погранпоста, но работавшие посменно шоферы - белорус и поляк - едва сбавили скорость. За стеклом промелькнули проводившие нас почти недовольными взглядами двое людей в военной форме. Покачивание прекратилось. Тишь да гладь, да Божья благодать. Коттеджи французов сразу не различишь - так далеко от шелкового автобана. Посередине разделенного высоким бордюром шоссе едва не через сотню метров марсианские коробки с антеннами телефонов - автоматов, да черные мешки для мусора. В Польше поля убраны, пестрят почти русскими, но маленькими, стожками. Чистенько, уютненько, встречаются старые полуразваленные здания, или с просевшими крышами. Коровы с овцами поухоженнее наших. В придорожных кафе еды навалом. Недорого. Продавцы - полячки с нами не то, что дружелюбны, а как со своими. Толкуют по русски в полный рост, даже акцента не заметно. Мыслишка пошленькая сама проклюнулась, мол, не закадрить ли смазливую, с ямочками на щеках, пока шоферы пополняют нужные в дороге запасы. Но совковая настороженность моментально дала о себе знать. Да и невдомек попервой, что поляки на все идут, лишь бы оборот был полновеснее, а поток богатых из развязавшейся России туристов не иссякал вовсе. И все для того, чтобы поскорее забыть нищий социализм, с головой окунувшись в прогнивший капитализм. Автобус у тротуара тоже дверями заерзал, мол, пора занимать свое место. Вот как Польша, даже на бытовом уровне, рвется в Евросоюз. В Германии поля имеют четкие границы, упитанные коровы за них не заходят. На межах свернутая в тугие валки солома. Старых домов не видно, одно-двухэтажные поместья с обязательной зеленой в цветах лужайкой перед. Во Франции даже коровы как на подиуме - миниатюрные, белые в черных разводах. Впрочем, эта порода почти по всей Центральной Европе. Лишь в Польше разные. Населенные пункты за бугром, по российским меркам, тоже едва не друг на друге. В километре - трех. Итак, Франция. Короткая остановка у кафе с магазином, заправкой. Туалеты - уходить не хочется. Но цены на продукты резко подскочили. Правда, как смотреть. Триста граммов печенья тридцать пять центов, а чашка кофе - полтора евро.
Париж начался как-то незаметно - с парниковой зоны, с враз приблизившихся коттеджей. И обрушился великолепием застроенных старинными особняками сбегающихся к площадям узких улиц, на которых зелеными избами на курьих толстых ногах под легким ветерком разбросались огромные платаны вперемешку с каштанами. Каждое здание неповторимо, на площадях обязательная достопримечательность ввиде колонны, например, или необычной статуи. За стеклом автобуса вдруг мелькнет знакомое, не единожды виденное в кино, по телевидению, на обложке модного журнала. Да разве сразу сориентируешься - столько впечатлений ниагарским водопадом пролилось на голову. Прохожих разглядеть некогда. А их, к нашему удивлению, как в Германии с Польшей, не так много. Что в городах, что, тем более, за их пределами. В Варшаве, правда, потеснее, посуетливее. Берлин же словно вымерший. В громадном зоопарке, недалеко от "Хонеккера телевышки" - неполноценной копии нашей останкинской - с просторными загонами для зверей по вычищенным дорожкам бродили десятка два посетителей. Один - два на сотню метров. Сонно-лениво посматривала из-за прилавка в ларьке продавщица мороженого, неспешно, но четко, отрывала контрольки билетерша на входе. Только в центре города, возле супермаркетов, было заметно оживление. Примерно так выглядели и улицы Парижа на въезде. Автобус помчался по автостраде вдоль обсаженной деревьями и кустарниками набережной Сены. С обеих сторон на гранитные берега с широкими спусками к причалам с различными судами надвигались нескончаемые дворцы. Они глядели в реку узкими в переплетах рам, белыми на фоне желтых, розовых, коричневых стен, средневековыми окнами с полукруглыми верхами. С ними соседствовали неприступные крепости, замки с островерхими крышами на башнях внутри, по углам. Башни с узкими бойницами были очень похожи на толстые заточенные карандаши. В вымершем автобусе слышался приглушенный голос нашего гида: Ла Консьержери, резиденция королей ле Палас ду Лувр, Арк ду Каррузель, вдали тридцати трех метровый готический шпиль дворца Сен - Шапель. Кроме Арки эти постройки начала тринадцатого века, а впечатление, словно возведены только вчера. Мы молча признавали - сохранность стопроцентная. И мосты, мосты, самым красивым из которых оказался украшенный золотыми подобиями крылатых сфинксов, массивными фонарями, поддерживаемыми путтами, мост Александра Третьего. Запомнился и более скромный, но осанистый, похожий на составленных в ряд несколько броневиков, мост Пон Нёф с внушительной статуей Генриха 1V посередине, соединяющий сердце Парижа - остров Сите - с его телом. Неожиданно мы оказались у основания Эйфелевой башни. Кажется, никто из туристов из разных городов России вначале не понял, что уже стоим у подножия всемирного идола. А ведь совсем недавно, каких-то сотню лет назад, творение инженера Эйфеля, позолоченная голова которого на черном высоком мраморном столбике увековечена у одной из четырех гигантских лап башни, хотели снести. Парижане, самые изысканные в цивилизованном мире ценители искусства, посчитали, что громоздкая металлическая пирамида своим уродливым видом оскорбляет аристократически выдержанные памятники старины столицы, признанной законодательницы моды. Принижает мировое их достоинство. Теперь же, как ипосле недолгих баталий сто лет назад, когда за неделю на башню поднялись тридцать тысяч человек, а за полгода цифра выросла до двух миллионов, многоязыкая толпа непрерывно перекатывалась под мощными опорами, принося в копилку Франции миллиардные доходы. Вертелись между людьми рослые негры, с гортанным клекотом предлагая множество сувениров, среди которых были посеребреные и позолоченные брелки в виде башни. Словно косяк борзых цыганок, они врезались в группы туристов, едва не пихая в лицо свой товар. Первобытным чутьем отыскивая в столпотворении славян, нетерпеливо рычали женщинам: Наташа, Танья, давай, давай. Мужчин они тоже не обходили вниманием: Земляк, купи три за два евро. И эти восклицания произносились на чистом русском языке. Наш российский коллектив не ожидал, что в центре Парижа встретит именно черных "земляков", по развитию от которых, по мнению остальных представителей человечества, мы ушли недалеко. Но на такие мелочи обращать внимание! Цену себе мы знаем. Странно не это, а другое. Никто никому не мешал. Не успев сделать неловкое движение, индивидуум восклицал: "пардон месье, мадам, мадемуазель", "экскюзе муа". Билет на второй уровень башни стоил три евро пятьдесят центов. Мощный лифт, вместивший не меньше полусотни человек, за секунды вознес на сто пятнадцати метровую высоту. Женщины побледнели. Но лифт мягко домчал до первого уровня. Минутная остановка, вновь плавный рывок вверх. Двери раздвинулись. Под ногами раскинулась на тридцать километров во все стороны столица Европы - Париж. С высоты полета городского голубя мегаполис смотрелся как больше розоватого цвета шахматная доска с неправильными клетками: квадратными, прямоугольными, треугольными, многоугольными с нередкими шпилями соборов, главами базилик, четкими параллелепипедами небоскребов - один черный "Лафайет" чего стоил - цилиндрами башен, королевским размахом украшенных цветочными клумбами аллей. Бело - розовый цвет от песчаника, из которого возведено большинство зданий. Нет, американскими детройтами с иллинойсами здесь не пахло. Город не так высок. Интересно было другое, что старинные здания постоянно достраивались. То есть, на их крышах возводились мансарды, на них еще скворечники в форме заложенных кирпичом беседок. Хитроумный Мансард придумал гениальную архитектуру, когда при максимальном сохранении священной старины, лепнина наверху служила жильем для горожан. Мы бродили по площадке вокруг мощных железных ферм как в тумане. Вспышки аппаратов, жужжание кинокамер, приглушенный разноязыкий говор. Такая речь, как бы умеренная открывшимся величием, звучала потом и в бесконечных залах Лувра с нескончаемыми толпами японцев, китайцев, корейцев. Немцев, итальянцев, американцев. За отведенные на все про все жалкие полтора часа, лавируя между ними как заправские слаломисты, мы умудрялись прорываться к главным экспонатам, со всех сторон облепленным туристами, как пчелами летки в ульях, за несколько минут. По узким, с установленными указателями, прохладным коридорам с овальными потолками неслись мы с вылупленными глазами к трем мирового значения символам красоты: обезглавленной, обезрученной, но крылатой "морячке" Нике Самофракийской, обезрученной же Венере Милосской и таинственной флорентийке Леонардо "Джоконде". Если бы эти две скульптуры и картину нам не довелось увидеть, мир действительно мог рухнуть в преисподнюю - так велик был нагнетенный заранее ажиотаж. И... незапланированное легкое разочарование. Возле невзрачной на первый взгляд, небольшой, затемненной картины с Моной Лизой за непробиваемым толстым стеклом, со множеством бликов на нем от фотовспышек, плотная толпа из человеческих тел. Сама флорентийка, как и две коронованные скульпторами подружки, предстала уставшей от надоедливых зевак с растерянными у ее ног лицами. Вытянув шеи, попрыгав на носках в тесном окружении таких же, жаждущих хлеба и зрелищ страдальцев, мы нехотя переключились на другие предметы мирового искусства, заполонивших могучие стены от дубового паркетного пола до таявшего в полутьме потолка. Картин было несметное количество. С непривычки глаза начали уставать. После флорентийки мало кто сосредотачивал взор свой на других бесценных сокровищах. Любопытство, возможность сконцентрироваться, убивала вызванная нехваткой времени нервозность. На обширном, уложенном за века отшлифованным булыжником, дворе королевских чертог туристы еще долго приходили в себя. Может быть, поэтому недопонимание отразилось на наших лицах у воздвигнутой посередине площади архитектором американцем хрустальной пирамиды. Чужеродной показалась она в окружении восьмисотлетней, застывшей в камне, истории. Но, ведь, точно такое же чувство охватило поначалу парижан при строительстве Эйфелевой башни. Зато неподдельное восхищение испытали мы за городом, в залах королевской резиденции Фонтенбло, с не меньшим количеством украсивших древние стены старинных полотен. Полный восторг был у шедевра архитектуры, величественной Нотр-Дам де Пари с вытянувшими длинные шеи злыми химерами на стенах по бокам сооружения на острове Сите, откуда и начался весь Париж много веков назад. Возле Собора Парижской Богоматери есть небольшой каменный кружок с цифрой 0. Это мето - сердце Парижа. От него, от каменного кружка, начинается отсчет расстояний на всех дорогах столицы Франции. Если стать в протертую желтоватую середину и загадать любое желание, то Богоматерь непременно его исполнит. Мы благоговели у Пантеона, у Опера Гарнье, у неописуемой простым языком громады Сакре Кёр, короновавшего вершину холма Монмартр многоглавого храма за сотню метров высотой. Под его стенами мы замирали в полном изумлении и искреннем почтении к народу, создавшему подобное великолепие. По каменным ступенькам к базилике нужно подниматься очень долго. Сакре Кёр в переводе означает "сердце Христа". Именно на этом месте замучили до смерти первых христианских священников. Существует легенда, что священник Дионисий подхватил свою отрубленную голову и прошел с нею по дороге шесть километров. Где он упал, там возвели королевскую усыпальницу Сен -Дени. Сам Святой Дионисий - Сен-Дени - стал небесным покровителем Парижа. Сразу за базиликой расположился с крутыми вниз улочками центр духовной жизни парижан Монмартр - холм Мучеников,названный так по случаю произошедших на нем печальных событий. Но теперь холм ассоциировался с веселой богемной каруселью писателей, поэтов, художников, композиторов. Артистов. В старейшем кафе, ныне модном ресторане "Мулен де ля Галетт", на фасаде которого крутятся настоящие мельничные жернова, перебывали богемные аристократы с дырявыми карманами Тулуз - Лотрек, Ренуар, Моне, Дега, Модильяни, Пикассо и другие, оставившие значительный след своим творчеством не только во Франции. По узким булыжным тротуарам мы начали спуск к подножию холма с другой стороны от Сакре Кёр. Людей достаточно много. Расслабленные сытые американцы с подвязанными вокруг бедер за рукава фирменными курточками и теплыми кофтами. Середина октября, температура воздуха плюс пятнадцать градусов. От них так и прет многоразовым каждодневным душем и здоровым довольством. Наверное, в знак благодарности за подаренную в свое время французами статую Свободы, они возвели во дворе Лувра ту самую Хрустальную пирамиду, сквозь которую видны подземные ходы в многочисленные залы. Невысокие, одетые непритязательно, но с новейшей электроникой в руках, желтые азиаты, индусы в чалмах, темные узколицые арабы с Ближнего Востока с женщинами под чадрами. Европейцы из стран вокруг Франции. С ними мы мало чем разнились. Молоденькие девушки за стойками баров часто принимали меня за немца или шведа. Каждый занят собой, со вниманием впитывая окружающие красоты. И странность, рядом с храмом не совсем опрятный, похожий на какой рязанский, туалет с ухаживающими за ним, взимающими деньги за предоставление услуг, по виду арабками. Или кавказками. Небольшую площадь Тертр облюбовали художники в беретах. Картины были выставлены на булыжную мостовую, стояли на окантовке из тех же булыжников. Цены запредельные. Кроме того, сейчас в Европе мода на живопись как бы виртуальную, то есть почти компьютерную графику. Поэтому от написанных дедовскими способами полотен российских художников европейцы аж мочатся в наполеоновские панталоны. Но таковых на крутом холме не видно. Местный народ с удовольствием потягивал вино на террасах кафе. Французы довели до совершенства способы получения наслаждений от жизни. Ежевечернее просиживание в брасри, в бистро, которых вокруг полно, вошло в обязательный ритуал. При среднем заработке в две тысячи евро заплатить всего десять за чудный вечер в кругу друзей или знакомых перестало быть проблемой. Тем более, что это приносит избавление от уползающей на свалку истории вонючей кухонной плиты. Внутри помещения цены повыше, на воздухе, на легких стульях за невесомыми столиками они ниже. Можно почитать бесплатно прилагаемые к чашечке кофе, бокалу вина "Журналь", "Figaro". Они лежат тут-же, на стойке бара. К тому же, по уверениям французов, вино излечивает от всех болезней. А еще оно подразделяется: розовое для любви, красное для наслаждений, а белое для здоровья. Прекрасная гальская речь, полусумрак прохладного вечера, старинные фонари, освещающие обвитые диким виноградом, плющом, двух - трех этажные собняки, громада Сакре Кёр... Париж. На мидий с омарами денег не хватило. Но разве дело в них, когда есть местная примета. На ком бутылка заканчивается, в этом году женится или выскочит замуж. Вообще, во Франции говорят: женат или повешен. Третьего не дано. В России данный вопрос не так уж важен, стало быть, его обсуждать - зря время терять. За поворотом, в нескольких шагах, трехэтажный старинный особняк с открытой верандой мировой певицы Далиды. На маленькой площадке перед ним, на сером гранитном постаменте ввиде узкой прямоугольной плиты с золотистой табличкой, бронзовый бюст ее с распущенными волосами, с блестящими грудями от множества рук прикосновений. И единственный красный цветок как раз под грудью. Чуть дальше гостиница и кафе при ней Ла Мэйсон Розе, в которой останавливались едва не все современные земные идолы. Чудный вечер на исходе, а нужно успеть обсмотреть все. Кстати, возле подобной уютной гостиницы "Ritz", из которой в последний путь вышла принцесса Диана, я почти столкнулся тоже с по виду коронованной особой в черном одеянии. Двое рослых охранников резко замахали руками, загораживая ее от фотовспышек своими телами. Особа юркнула в приоткрытую дверь доисторического, но сверкающего, автомобиля, исчезла за тонированными стеклами. Разочарованный, я так и не сделал ни одного снимка. Как не получилось фото в Варшаве на фоне марширующих по мостовой часовых при национальной военной святыне - в кадр втерлась молодая варшавянка. Пешие прогулки по историческому центру Парижа дают впечатлений несравненно больше. На узких, с как бы рифлеными шпилями соборов средневековых улочках, в коих с трудом протиснется карета, можно встретить торговца жареными каштанами. Букинисты расставили вдоль набережной Сены зеленые, напоминающие наши мусорные баки, ящики с книгами. На скамейках услаждают себя бесконечными поцелуями влюбленные. Бульвар Сен - Мишель, Латинский квартал, Сен-Жермен-де-Пре, авеню Портэ-д-Орлеанс, на котором расположилась наша гостиница "IBIS". Французский язык очень благозвучен. К примеру, простая черепица звучит на нем как "тюиль". Сад Тюильри. Ясно, что черепичный. Мы молча взирали на Дом Инвалидов, где покоятся останки гениального воина Наполеона Первого, на Триумфальную арку, на Елисейские Поля, на колонну на месте снесенной зловещей Бастилии, на подаренный французам египтянами в знак благодарности за раскрытие тайны пирамид обелиск с древними письменами. Не было слов у стен Консьержери со средневековыми башнями, у Бурбонского дворца, у Гранд Опера, в саду Тюильри, наконец. По залам Версаля, украшенным опять же великими полотнами, уставленным дошедшей до нас из глубин веков прекрасной мебелью, мы бродили словно по лунным холмам. В коридорах на специальных подставках возлежали многотонные туши старинных медных пушек с огромными ядрами, с ершами для чистки стволов и запальниками рядом. Внутри любого музея фотографировать было нельзя. Кстати, снимки, как выяснилось уже дома, в большинстве случаев не получились. То ли приглушенного света королевских хрустальных люстр оказалось маловато, то ли картины не спешили расставаться со своими тайнами. Но мы щелкали и трогали руками, заходили за подвешенные для приличия бархатные канатики. Под тонкое попискивание охранной системы щупали обивку спальных лож коронованных особ. Блюстители, в основном, женщины и мужчины среднего возраста, замечания делали редко.
Но все это будет потом. За отпущенные четыре дня мы, русские, заглянем туда, куда не всякий парижанин сумел заглянуть за жизнь. А пока мы любовались Парижем с высоты птичьего полета, успокаивались от вида бегущей под ногами бесконечной ленты Сены с мостами - лямками поперек, тонким ремешком опоясывающей талию совершеннолетнего города с чудным характером. И восторженно шептали соседям или себе под нос: это ж Елисейские Поля, а вон дворец Шайо, там, похоже, собор Инвалидов... И чувствовали себя как те же птицы.
Пленка закончилась быстро. Когда спустились вниз, я заглянул в магазин. Цены подстать башне. "Кодак Голд" девять евро - триста двадцать рублей. В Ростове "Конику-200" я брал по пятьдесят целковых. Пока объяснялся с продавцом по туземному, услышал родную речь. Молодая женщина помогла мне. Оказалось, русская, вышла замуж в Италию. Рядом скупо улыбался щуплый, невзрачный муж. Но женщина радовалась общению по настоящему. Таких встреч потом было много. Узнав у старшей группы адрес магазина русской книги, я не поехал в Диснейленд, сел в метро и покатил в сторону острова Сите, к Пантеону, к Сорбонне. Во всемирно известный университет, оказывается, можно поступить без экзаменов, сдав лишь языковой тест. Так же и в представляющем собой подобие Народного университета Колледж де Франс. В нем бесплатно можно послушать лекции по всем отраслям научных изысканий. Такого уважительного отношения к своим интеллектуалам,к будущему разумному потенциалу Франции, пожалуй, не встретишь нигде в мире. Поэтому и студенты выпархивали за громадные дубовые двери веселые, не обремененные дополнительными заботами. Бродя меж вылизанных, вычищенных древних каменных зданий я почувствовал, что заблудился. В одном из переулков заметил в черной униформе, в заломленном берете, красавца француза под два метра с косой саженью в плечах и узкими бедрами, охваченными широким кожаным ремнем с висящим на нем длинноствольным "кольтом". Поскрипывая высокими ботинками, длинными ногами он отмерял расстояние по булыжной мостовой. Это был полицейский, которых за время путешествия среди дворцов пришлось увидеть всего пару раз. Беспокоить его я не стал, прошел вперед, к многочисленным магазинчикам с открытыми дверями. Владелец ларька серб или черногорец, в общем, югослав, и проходившая мимо явно русская девушка помогли отыскать книжный развал. И снова странность. Девушка, другие, не спешили признаваться в национальной принадлежности, словно стеснялись, что они русские. Хозяин магазина, кажется, еврей, сразу заявил, что труды мои ему известны, особенно "Ростов-Папа". Они следят за выходом книг в России, выезжают на ярмарки в Москву. Но он лишь продает, изданием не занимается. Вот если я привезу, к примеру, тысячу экземпляров своей книги, то он выкупит ее по частям до десяти евро за том. Я машинально прикинул, что переброска может оказаться дороже продажи. По приезде домой знакомый с рынка на "Динамо" прояснил ситуацию, сказав, что я точно вперся в филиал в Париже ростовского издательства "Феникс". Одну книгу я продал прямо в магазине старой эмигрантке за пять евро, на что та всплеснула руками - так дешево. Остальные тома разошлись тоже. Своим. Обратный путь я проделал уже быстрее. Но метро в Париже не ахти - грязное. Негры, личности, наркоманы прямо на лавках вагонов. В подземке, на выходе к простеньким поездам, группа негров при мне вынудила белого человека отдать им часть денег. Я проскочил. Не знаю, как поступил бы на его месте. Все - таки "с Ростова". Позже, после полного отрыва в Мулен Руж, мы видели, как красавец негр замахнулся на девушку, стоящую с парнем. Странно, парень лишь с достоинством усмехнулся. Зато полицейские не стесняются на велосипедах гонять черных по полной программе, как было у Эйфелевой башни. Обвешанные сувенирами не хуже новогодних елок, негры моментально через невысокие заграждения попрыгали на лужайку с подстриженной травой, куда белый человек не имел права заходить. И там, поплевывая, перебрасываясь колючими репликами, пережидали осаду. С туристами из России, как уже говорилось, они вели себя бесцеремонно - хватали за рукава, пихали сувениры едва не в лицо. Наши лишь беспомощно улыбались. Американцы, европейцы одним видом заставляли спекулянтов приседать на задние конечности. Я не ведаю, в порядке ли вещей хамские выходки негров, азиатов во Франции, потому что буквально вокруг слышал лишь "пардон месье", " мерси боку". Но подобные приколы вряд ли кому понравятся. Отношение к русским в Париже прохладно-внимательное. Если сразу не доходит, в торговых точках француженки тыкают пальцем в счетчик, в табло кассы: "Силь ву пле". Говорят, с англичанами обращаются гораздо хуже. Да и настоящий француз, в общем-то, смуглый, чернявый, узколицый. Таких встречалось нечасто. Больше оттенков от кофейного до черного шоколада. Но было. Сначала навстречу прошел молодой парень с удивительно красивым, интеллигентным, главное, умным лицом, с высоким лбом и бесподобно уложенной прической из темных волнистых волос. В России сочетание ума и красоты практически не встречается. Эта редкость присуща и остальному миру. А потом как мираж среди каменных цветов. Невесомое нечто на хрустальных спицах вместо каблуков, в пушистом из меха манто поверх тончайшего шифонового платья. Оно как бы плыло над мостовой, нежели по нему передвигалось. Чуть покачивались крылья длинных волос, в обрамлении которых смотрело на мир само очарование. Опахнуло волной незнакомых запахов. И растаяло утренней дымкой. Навсегда. Запомнился еще один случай. Из супермаркета "Чемпион" я шел по авеню "Портэ д Орлеанс" к себе в гостиницу "Ибис". Впереди жевала что-то молодая француженка. Есть на ходу, переходить улицу на красный свет, когда в поле зрения нет машин, в Париже можно. Курить только в специально отведенных местах. Строжайше запрещено плеваться, сморкаться не в платок, толкаться. Ходить не по "своей" стороне улицы, то есть, знать общие с автотранспортом правила движения. Если одно из правил нарушается, на нарушителя смотрят как на животное - резко, бескомпромиссно. Нельзя. И все. Короче, вместе с молодой француженкой мы дошли до перекрестка - девушка впереди, я за ней. В этот момент из-за угла вылетел высокий под метр девяносто парень. Если бы кто видел, какой страх отразился на лице симпатяги, когда он понял, что может не избежать столкновения. Еще издали суматошно замахал руками, задрыгал ногами, пытаясь затормозить, одновременно истошно вопя: "Пардон, мадемуазель! Экскюзи муа, силь ву пле!" Еще что-то в этом роде. Продолжая идти, девушка лишь на секунду перестала жевать. На лице отразилась легкая улыбка. И я осознал, как далеко нам до французов.
Особенными привилегиями пользуются мотоциклисты, которых множество. Те правил не соблюдают вовсе, пролетая в миллиметре от сверкающих, элегантных "Пежо" с "Порше" и японских "Сузуки". Адреналиновые отпрыски на черных бестиях. Кажется, что над ними рвется на части флибустьерский флаг с черепом и костями. Предоставление им полной свободы действий разумное решение. Во первых, мотоцикл не машина, чего ему пристраиваться в хвост, когда можно протиснуться между. Во вторых, мотоциклист отвечает сам и за свою жизнь, и за безопасность на дорогах. Примерно такое отношение и к людям. Одна женщина из другого автобуса с русскими туристами - это было перед входом во двор Лувра - разинула рот на красоту вокруг. С вылупленными глазами врезалась в группу французов. Отскочила, вылетев аж на проезжую часть. Французы не знали, как загладить вину перед женщиной, перебрав мыслимые и немыслимые извинения на разных языках. Женщина во Франции - как священная корова в Индии. Но полицейский оштрафовал именно женщину. Она создала аварийную обстановку на шоссе. Потому что только закон для всех один. Кстати, машин больше, чем в Москве, а воздух будто горный, с запахом парфюма. От него покачивает, он пьянит. По возвращении в гостиничный номер одежной и обувной щеток не требуется. Ни пылинки. Необычным казался и утренний восход солнца в хрустальных струях этого воздуха. Как на другой планете.
А потом было бесподобное представление в "Мулен Руже", построенное в исторической последовательности. За него не жалко и ста евро. Какие девушки на сцене, среди которых немало русских! Таких танцев на мировом уровне, такого спектакля я не видел нигде и никогда. Подобранные в стиле "все лучшее только во Франции", танцовщицы так высоко закидывали стройные ноги, что им самим же приходилось отворачивать головы, дабы не зацепить их носками своих ступней. Они были рядом, высокие, красивые. Недосягаемые. После каждого номера громовые аплодисменты с нередким русским возгласом: "давай, давай еще". Но и здесь целая бочка меда была испорчена русской ложкой дегтя. Перед неприметным на первый взгляд входом во всемирно известный театр выстроилась огромная очередь, растянувшаяся далеко вдоль улицы. Кстати, такие громкие фирмы, как "Нина Риччи", или "Ла Катерина", тот же "Мулен Руж", не бросались вывесками в глаза, а скромно заявляли о себе обычными надписями над входами. Именно подобное поведение отличает высшее от низшего. В общем, пока подошла очередь нашей группы, зал оказался заполненным до отказа. Женщинам места за одним столиком нашли сразу, а мне распорядитель тут же предложил стул за соседним. Поначалу я обрадовался, потому что место первое, сцена рядом. И вдруг заметил недовольные, даже злые взгляды соседки и сидящего за ней мужчины. Подумал, что следует ужаться, дабы не загораживать им обзора. Неуклюже пробормотав заученное "пардон, мадам, месье", присел на стул. За спиной раздался раздраженный голос: "Да садись уже!" "Так вы русские!?" обрадовался я. И получил неприязненный ответ теперь уже от молодой особы по другую сторону стола: "Все мы русские...". Отвернувшись, я заставил себя проглотить обиду, сосредоточиться на происходящем на сцене. Ох, как чесались кулаки врезать по тупой морде тому мужлану с нервозным голосом, а женщине через стол крикнуть: "заткнись!". Хамством на хамство. Именно по русски. По другому ну никак, горбатого исправляет только могила. Уж очень инородными - подобными неграм - показались они в самом сердце самого культурного города на земле - Парижа.
Отстучали танец казаки. Но форма у них была совершенно иной, нежели у наших, российских. Старомодная. Зато пляска огневая, истинно казацкая. Недаром уж скоро двести лет по Парижу, по всей Франции, а теперь и по миру, разбросаны небольшие кафешки с названием "Бистро", что в переводе и без него означает обычное русское "быстро". Мол, быстрее, побежденный народ, нас теперь ждет не разбитый Наполеон Буонапартий, а сладкие француженки. Последние, кстати, по утверждениям гидов - французов, отдавались казакам с удовольствием. Так что, в жилах потомков Наполеона течет немало и нашей кровушки. Еще бы, русские задержались во Франции не на один год, и даже не на пять. Недаром через десятилетия Александр Третий решил отгрохать самый красивый мост через Сену. Сын его, Николай Второй, и первый камень заложил, и завершил строительство. Не иначе, в первую очередь, в знак благодарности за усладу почивших воинов - победителей. На кладбище в Сен Женевьев Дюбуа ухожена с громадным черным мраморным крестом могила их предков - белых эмигрантов. Пока... Договор о дальнейшем ухаживании за могилами заканчивается, продлевать его не думают. Пока... Да разве там одни казаки! Покрыта персидским ковром, самая красивая, могила великого танцовщика, маэстро балета, Рудольфа Нуриева. Ему аплодировал весь мир. Недалеко спят вечным сном сценарист фильма "Верные друзья", поэт, бард Александр Галич, кинорежиссер фильмов об иконописце Рублеве, "Соляриса" и других, до сих пор загадочных, Андрей Тарковский. Писатель, лауреат Нобелевской премии, Иван Бунин, поэты Иванов, Некрасов. Мережковский. Максимов... Низкий поклон тебе, французская земля, вам, французы, за то, что вы, бывшие враги, так достойно смогли сберечь косточки наших великих предков. Не разметали по ветру, как это сделали со своими кровными духовниками мы, прямые их потомки, а предоставили место. Обиходили. Далеко нам, диким, до вас, до вашей культуры.
Версаль с золотыми стрельчатыми воротами. С красивейшими Версальскими садами, наверное, не уступающим висячим садам Семирамиды. Разве что приземленным. Со скульптурными композициями на крышах, с мощным, с фигурами же, фонтаном. За дворцом блестел чистой водой громадный пруд с обложенными мрамором берегами, с полулежащей фигурой морского царя Посейдона со скипетром в руке. Оставляя на поверхности круги, лениво переваливалась с боку на бок крупная рыба. Она была видна на глубине и с берега. Откормленная, непуганная. Мы с усмешками взглянули друг на друга. В России, в частности на родном Дону, ей не дали бы дорасти до размеров трехмесячного поросенка. Здесь она даже пряник за червяка не считала. Фонтенбло с помпезным парадным подъездом. По форме он напоминал корпус гитары, по обеим сторонам которого в виде широких,высоких,ведущих сразу на второй этаж, в роскошные спальни королей и королев, с гостиными, с приемов залами, взбегали две фигурных каменных лестницы. Дворец Шайо. Монмартр со спрятавшимся от моего объектива за столб мимом. Но я достал, сфотографировал его, оставившего на краю проезжей части шляпу для пожертвований, будучи сам при шляпе. И получил в ответ такую жуткую гримасу презрения, какую не смог бы сотворить и сам король мимов, его соотечественник. И все потому, что свобода личности во Франции на первом месте. Попытался щелкнуть стоящих за стойками в баре посетителей, едва унес ноги. Люди не желали терять собственного достоинства. Они жили по своему разумению, не мешая другим, не допуская прочих в свои дела. И это правило стало единственным в развитии всего человечества. Не мешай, не лезь, не загораживай. Но уважай, помогай, люби. Париж, я полностью согласен с предложенными тобой нормами поведения. Я влюбился в тебя. Как в Женщину!
Н И Д Е Р Л А Н Д Ы
/ или не все то золото, что блестит /
Петр Первый строил Санкт - Петербург под Амстердам, в котором не один год был студентом, промышлял плотником, кораблестроителем на верфях. И стать бы Питеру нормальной копией европейской столицы - тут и каналы, и заливы, при которых основались города, едва не одинаковые, и сами дома в центрах чуть не под копирку - кабы не российские просторы. Они-то и раздули творение Петра до имперских величин. Теперь старый голландский город на реке Амстель стал как бы маленькой копией своему преемнику. В нем все маленькое, узкое: дома, улочки, мосты, каналы. На улицах меж празднично нарядных чистеньких домов с крышами ввиде лесенок, с трубами дымоходов различной длины, с крюками на стенах, чтобы удобнее было мебель через окна затаскивать, лошадь без поклажи бока обдерет. В каналах с трудом разбегаются встречные катера. Сам Амстердам после шикарного Парижа открылся тоже буднично. По нашим меркам городок районных масштабов западной застройки. Когда подъезжаешь к Ростову со стороны Кавказа, помпезности больше. Один пятиглавый, сверкающий сусальным покрытием, собор, да похожий на гигантский трактор театр Горького чего стоят. Но в том то и дело, что мы привыкли сверкать, а надо бы скромно светиться. Глядишь, пользы было бы больше. Первые впечатления оказались обманчивыми. Куда нам до спрятанной под незврачной скорлупкой сытой цивилизации.
Итак, начнем по порядку. Никто из нас, туристов из России, не заметил, когда и как наш автобус пересек границу Бельгии с Голландией. Ее просто не было. Широкий размеченный автобан словно не прерывался. По бокам ухоженные поля с лоснящимися коровами, к которым за время путешествия успели привыкнуть. Аккуратненькие, как бы небольшие поселения на десяток - другой островерхих домов с балконами и обязательными цветниками под ними. Поток машин резко уменьшился. Зато антенны придорожных телефонов, черные мешки для мусора не исчезали. Вдруг среди пустынных полей чистенькая заправка с магазином, туалетом, всем необходимым. Странный на наш взгляд пейзаж будто с другой планеты. Поначалу нас повезли на ферму по выделке знаменитых голландских сыров, не менее знаменитых деревянных башмаков, а заодно, выращиванию тюльпанов. Веселый Якоб, хозяин солидного производства, не переставая болтал на смеси всех возможных языков, в которой нередко проскакивали и русские слова. Когда мы вошли в заставленное рядами стеллажей до потолка, похожее на русский амбар просторное помещение, он заскочил за прилавок с деревообрабатывающим станком сбоку, произнес вступительную речь. После чего радушно показал на стол, на котором были заранее разложены крохотные кусочки сыра, сдобренные различными пряностями от горчицы до душистого перца, петрушки и тому подобного. Затем встал за старинный круглый пресс, начал обтачивать сырные головки. Длинные стеллажи были упакованы ими до верха, аж доски прогинались, вызывая обильную слюну. И еще деревянными ботинками с загнутыми носами - сабо. Якоб на станке с вращающимся во все стороны сверлом при нас сделал башмак, присоединил его к множеству других, от крошечных кукольных до гигантских размеров. Национальная разноцветная обувь нидерландцев представилась весьма тяжелой не только по весу, но и по деньгам. Особым спросом у нас она не пользовалась. Все это опрятное производство расположилось под сенью настоящей ветряной мельницы, коих по дороге в Амстердам попадалось достаточно. Но на территории поместья Якоба мельница оказалась необычной. Мало того, что ее построили в 18 веке, эту мельницу рисовали Рембранд, Ван Гог и другие великие художники. Почтенная труженица выглядела не по возрасту впечатляющей, прекрасно сохранившейся. Да еще в рабочем состоянии. Легкую грусть она вызвала лишь тем, что возле нее мы так и не увидели не менее почтенного испанского гидальго Дон-Кихота с верным оруженосцем Санчо Пансой. Сыроварня в деревянном амбаре тоже не подкачала. На потолочной балке, ровеснице Рембрандта Харменса Ван Рейна и фламандца из Антверпена - рукой подать - Рубенса Питера Пауэла висели деревянные полозья с кожаными ремешочками, которым было по двести - триста лет. Коньки для Питеров с Катринками. Можно предположить, как рассекали они чистый лед на многочисленных каналах, коими покрыта вся страна. Теперь по их берегам трусцой бегали в длинных трусах и великолепных спортивных костюмах в полный рост заботящиеся о своем здоровье пожилые семейные пары. Разводы в этой стране весьма редки. Жаль, что радушный Якоб умел считать деньги. Крохотные кусочки его сыра на вкус были великолепны. И все равно каждый выбрал в помещении то, что приглянулось - от головок пахучего натурального сыра до облитых глазурью глиняных сувениров синего, красного и белого цветов с ветряными мельницами, тюльпанами и теми же деревянными башмаками. Ведь цвета голландского флага полностью совпадают с цветами российского, лишь полосы расположены в другой последовательности. Когда в России произошла революция и бывшая империя утратила право на государственный флаг, ни одна страна в мире не посягнула на русскую святыню. В первую очередь Голландия.
Голландские национальные отличия ввиде мельниц, каналов, сыров, селедки и секс шопов сопровождали нас повсюду. Особенно много всего из перечисленного оказалось в Амстердаме, до которого доехали буквально за несколько часов. Что там той Голландии! Вначале мы посетили алмазную фабрику. В небольшом торговом зале миловидная русская девушка за прилавком выложила перед нами коллекцию алмазов и бриллиантов величиной от россыпи до нескольких карат. Туристы, особенно женщины, бросились щупать все подряд руками. Продавщица вела себя с нами прохладно -настороженно. Она еще не успела забыть своего русского происхождения, но уже автоматически от него отдалялась. Ведь в Королевстве Нидерландов иностранцу так трудно найти высокооплачиваемую работу, еще труднее задержаться на постоянное место жительства. Поэтому контакты с земляками весьма натянутые. Но кто бы позарился на предложенное богатство, даже с баснословными скидками. В России данное "добро" все равно намного дешевле. Имеются ввиду не ювелирные магазины - там действительно дороже. А с рук. В до сих пор необузданной России необработанные - и обработанные - алмазы спокойно возят в поездах, самолетах чемоданами. В квадратных витринах за непробиваемым стеклом красовались самый большой в мире черный алмаз, немыслимые топазы, гранаты, другие драгоценные камни огромных для них размеров. На переднем плане усыпанная драгоценностями золотая корона. Женщин привлекли цепи из полудрагоценных металлов. Двое похожих на корейцев азиатов тут-же, на глазах, перекусывали щипцами эти цепи, делая из них колье, браслеты на кисти рук, просто обыкновенные цепочки с готовыми замочками, подогнанные точно по размеру. Вот здесь работа закипела. Из дверей магазина при фабрике наши женщины вышли похожими на туземок из банановой Африки. Довольными и блестящими
А потом группа разбрелась кто куда. В столице Голландии полно музеев, которых в остальных странах мира не сыскать. Эротики, кошек, театра, Библии, с научным уклоном, литературы, несколько художественых. И тому подобное. Одни пошли в музей древней мадам Тюссо, посмотреть на восковые фигуры. Другие полюбоваться на заменяющие улицы каналы с низкими полуметровыми гранитными берегами, по одному из которых немного позже, мимо ресторана, построенного в форме задравшего нос на высоту пятнадцатиэтажного здания тонущего "Титаника", мы даже выходили в залив Северного моря. Это было незабываемое путешествие. Прошли мы рядом и со старинным, как бы сошедшим с полотна фламандского художника, громадным парусником со спущенными парусами. С кормы и носа приветствовали нас покрашенные деревянные фигуры морских божеств, на мостике смолил набитую табаком трубку, напевая песенку о Гретель, бородатый Ханс. " Дондер эн бликсем!" - гром и молния! Проплыл мимо поднявшийся из воды китайский ресторан в форме богатой фазенды. На спокойной чистой воде качались непуганные утки и лебеди. Воздух был терпким, просоленным. Морским. Набережные усеяны катерами и лодочками. Данные средства передвижения были для горожан, как и автомобиль, необходимостью.
Но это будет потом, а пока я двинулся по направлению к недалекому музею Ван Гога. И не пожалел. Билет стоил четыре евро, увиденного хватило бы на миллионы. Начиная от ранних набросков, кончая последними, известными всему миру, полотнами. Резкие, экспрессивные выражения лиц. Калейдоскопно одетые островитянки, темноликие островитяне. И "Подсолнухи"... подсолнухи... Целые поля. Картин с городскими кварталами, кажется, меньше. Снова островитянки, крестьяне с резко обозначенными чертами лиц. В залах же подсмотрел я истинно голландский пример их бытия. Мужчина с ребенком на руках неторопливо передвигался от картины к картине, рядом с ним толкала перед собой детскую коляску его жена. Посреди просторного помещения, прямо на полу, хотя вдоль стен было достаточно легких лавочек, расположилась группка детей, срисовывавших с великих полотен себе в альбомы посильные копии. Ван Гог, Дега, Пикассо... Несколько просторных помещений было отведено под современный авангардизм, абстракционизм, под странные навороты из старых шин, порванных мешков, рабочей одежды. При входе бесплатно предлагались отлично выполненные путеводители, проспекты. В огромные окна нескольких холлов виделись прекрасные городские пейзажи. Присев на лавочку, можно было дать возможность отдохнуть утомленным глазам. Все для человека, все во имя его.
Воздух на улицах Амстердама, как в Париже, кристально чист и приятен на запах. Нидерланды страна велосипедов. Можно узреть, как энергично крутит педали мамаша, а из корзин с одной и другой стороны рамы высовываются детские головки. Третья покачивается в притороченной сзади коляске. Детей любят не меньше, чем в Америке или Японии. Не одергивают, не наказывают, не допускают в их адрес грубых окриков. Они вырастают в полноценных граждан свободной страны. Странно, но сами дети не позволяют себе ничего лишнего, словно с пеленок, даже еще в утробе матери, усваивают правила достойного человека разумного поведения. И еще о детях. В национальной галерее Райксмузеум, перед "Ночным дозором" Рембрандта стоит многометровая, почти футбольная, скамейка. Можно расположиться и весь день греться в сочащемся из холста завораживающем свете. Магически действует лицо девочки, похожей на лик жены художника Саскии. В отряде ночных стражников она выглядит ангелом, освещающим всю темную площадь картины, даже пространство перед ней. Но тайны написания ее на полотне не знает никто до сей поры. Она сродни тайне прекрасной флорентийки "Моны Лизы" Леонардо да Винчи. Да и скульптуры Венеры Милосской, Нике Самофракийской из Лувра в Париже тоже далеко не разгаданы.
Bloemen Markt - знаменитый цветочный рынок по площади маленький, но гудит ульем в летнюю пору. Туристов здесь особенно много. Цветы и луковицы черных тюльпанов, крокусов немыслимых расцветок продаются упакованными в раскрашенные мешочки впридачу с горшочками с землей. Правда, голландские таможенники, как и в других государствах, кроме России, не приветствуют, когда из страны вывозят их национальное достояние. Но на границе, как и при въезде, нас просто не заметили.
А вечером, когда окраины города опустели, так же, как в Брюсселе, в Антверпене, жизнь забила ключом только в центре Амстердама. Взрывались петарды, лопались разноцветные ракеты, взлетали в темное небо различные качели - карусели, даже пострашнее американских "русских горок". Мы же отправились в старый город с узкими извилистыми улочками, на знаменитую Damstraat, известную как "улица Красных Фонарей", наблюдать за ничем не прикрытым сексуальным бизнесом. Туда, где в форме цикличного фонтана воздвигнут ярко подсвеченный монумент мужскому фаллосу с крутыми яйцами по бокам, где бросает в дрожь от одного вида обнаженных гетер. Снимать категорически было запрещено, неписанный закон утверждала группа довольно агрессивно настроенных смуглых охранников, на небольшом расстоянии сопровождавших нас до конца квартала. Наш гид - женщина средних лет русского происхождения - пояснила, что негры запросто вырывали фотоаппараты, разбивали их о каменную мостовую. Не стеснялись они и надавать тумаков, если турист выражал протест. Но я, как в Париже с мимом со шляпой для подаяний, извернулся сфотографировать фотогеничный фаллос, тут-же засунув от греха подальше аппарат за пазуху. Щелкать жриц любви за витринами не решился, заметив косые взгляды ночного патруля. И все-таки, это не символ Брюсселя- пузатенький, сытенький "Писающий мальчик" с такой же бессовестной "Писающей девочкой" в другом районе города, даже не символ Антверпена - опершаяся на локоть полулежащая медная без одежд дива в стиле "Обнаженная маха", под которой бил небольшой фонтанчик, и которая блестела телом от бесконечных прикосновений множества рук. Это театр бесплатного стриптиза мирового уровня, за прямой контакт с которым платят большие деньги. Девушки сидели, стояли, лежали в разнообразных позах. Не обращая внимания на ротозеев и потенциальных клиентов, занимались своими делами. Они подкрашивались, курили, обтачивали ногти. Задумчиво смотрели в одну точку. Были и такие, которые приманивали особей мужского пола мимикой, пальчиками, сексуальными телодвижениями. А скорее, им было все равно. Они могли обслужить и клиента своего пола, лишь бы получить свои деньги. Но на "улице Красных Фонарей", где эти самые фонари светили только за витринами с гетерами, облаченными в облегченные купальники, преимущественно в белые, флюоресцирующие от подсветок, русских девушек нет, как давно нет и самих красных фонарей. Их заменили неоновые или люминесцентные светильники. Там в огромных, до потолка, освещенных окнах показывали гибкость жрицы любви из других стран. Белые, черные, смуглые, желтокожие. С большими выразительными глазами, узкоглазые, губастые и не очень. Все они, в основной массе были студентками, таким вот образом зарабатывающими не только на пропитание, но и на плату за обучение в университетах, коледжах. А ведь надо было еще отстегивать и в "свой" профсоюз. Четверть часа стоит 50 евро. При нас там отказали негру. При нас же двое поддатых парней, явно "с Ростова", требовали непременно русскую. Если девушка снималась, окно занавешивалось, рядом открывалась дверь. Большинство девушек было азиатско - африканского происхождения, немного полноватыми. Наверное, голландцы, воспитанные на Рембрандте и Рубенсе, как многие из туристов, предпочитали изобилие форм грации, изяществу. Но среди них извивались водяными змеями в залитых голубоватым светом окнах - колбах прекрасные белые гетеры.
И все - таки, самые красивые подружки в знаменитом квартале оказались трансвеститами. Удлиненные лица и тела, похожие на костелы в готическом стиле. Тонкие черты, умело подкрашенные выразительные глаза с не менее соблазнительными губами. Талии действительно с горлышко азиатского кувшина, немного оттопыренные попы. Они выгодно отличались от своих подруг по профессии, от обыкновенных женщин. Но цены, они просто сумасшедшие. Пятьдесят евро в переводе на наши деревянные одна тысяча восемьсот рублей. И это за пятнадцать минут неизвестных ни одному мужчине из нашей группы удовольствий. "Так стоит ли игра свеч!" - заметила сопровождавшая нас экскурсовод. Ей, умотавшей из "великой" России, испробовавшей капиталистического "благоденствия", конечно, было видней. Мы послушались доброго совета, несмотря на то, что множество открытых кафе - шопов зазывали побаловаться гашишем, опиумом, травкой. Сомнительно было спрашивать в них про чашечку кофе, просто чая. На вас посмотрели бы как на человека с другой стороны света. Здесь люди испытывали иные услады. Конечно, хотелось испробовать дозволенного рая. Но все тот же товарищ - гид разъяснила, что после употребления даже легких наркотиков, человек уподобляется испытывающей сексуальные наслаждения скотине с обильным выделением слюны. Это продолжается, как при случке хряка со свиньей, довольно долгое время. Вы запросто можете опоздать на автобус. Догонять его придется за дополнительный, не предусмотренный вами заранее в графе расходов, счет. Замечание отрезвляет самых азартных. Плотной группой мы продолжаем движение за вожаком. Но сколько вокруг соблазнов! Не успеваем пройти перекресток, как наш дорогой экскурсовод восклицает: "А теперь посмотрите на знаменитый музей канабиса". За сверкающей витриной густо разрослась в горшочках пышная марихуана. Зайти вовнутрь музея нельзя, потому что ночью он не работает. Довольствуемся тем, что притаптываем каменное покрытие перед зеркальным стеклом. Мы уже идем по другой стороне улицы, поэтому как раз напротив тот самый огромный, работающий циклично, фонтан - фаллос. Damstraat окружают бистро и кафешки, преследующие цель разогреть туристов перед прохождением их перед витринами со жрицами любви. Если полюбопытствовать, как там, внутри, то можно увидеть обслуживающих посетителей почти обнаженных официанток. Они или с голой роскошной грудью, или в мини юбчонке, невзначай открывающей именно интимное место. Гид походя пояснила, что когда кафешки посещают шотландцы в национальной одежде,официантки тихонько подкрадываются и вскидывают шотландку вверх. Обычно под ней больше ничего нет, и посетители любуются не всегда доступным посторонним видом. Хозяева клетчатых юбок на подобные выходки даже ухом не ведут, подключаясь ко всеобщему веселью. Скорее всего, это и есть настоящая демократия, когда люди друг другу кровные братья, а не дикие звери, готовые за одно неосторожное слово, движение пасть порвать.
Наверное, главный товар, который Голландия поставила миру, это селедка. Косяки ее приближаются к берегам в середине лета, и тогда город охватывает настоящее сумасшествие. Селедку продают на каждом шагу в любых видах: соленую, вяленую, маринованную, подслащенную. Залитую неимоверным разнообразием соусов.
Машин в Нидерландах не очень много. Больше притороченных возле обочины к железным трубам велосипедов, да бегающих по периметру многочисленных парков, по берегам каналов, в трусах людей разного возраста. Но русские в этой стране, как и в Бельгии, которая размером триста на двести километров, не задерживаются. Заработная плата на любых работах поначалу составляет всего шестьсот евро. Из них триста евро уходит на квартплату, сто пятьдесят - оплата услуг. На оставшиеся сто пятьдесят евро прожить практически невозможно, невзирая на изобилие вокруг, на сказочную, по нашим меркам, тишину и безопасность. Об этом нам поведала сопровождавшая нас наша соотечественница. Она подрабатывала на нас, на других группах из русских туристов. Несмотря на ярко освещенные вечером и ночью улицы в городах, с заходом солнца они, данные города, пустынны. Странными на фоне благополучия кажутся в эти часы редкие прохожие. Но обратно в Россию экскурсовод наш возвращаться не спешила.
Амстердам, музей Ван Гога, где вывешен и Дега. Рембрандт, Рубенс. Старая мадам Тюссо и... Ничего я не смогу рассказать. Все это надо видеть
А потом снова была Москва. Судьба словно нарочно предотавила несколько часов свободного времени до отправления поезда на Ростов. И я подался на Красную площадь, купил билет в Оружейную палату. Килограммы золота, серебра, заключенные в искусных поделках, больше не радовали, как прежде, глаз, потому что, в основном, это были все подарки русским царям от заграничных монархов, выполенные иностранными мастерами. Русских фамилий на них раз - два и обчелся. Возвышались в железных перчатках рыцарские доспехи с мечами, палашами, шпагами. Рядом кучей проржавевшей проволоки сиротливо темнела кольчуга самого Александра Невского, шеломы других именитых русских воинов. Ни одного закованного в "наши" железные рубахи русского богатыря, как не видел я и нормально сохранившегося древнего меча русичей. Как не узрел и древних русских икон, а все больше сербские, македонские. Югославские. Даже кареты великой Елизаветы, Екатерины Второй, иных монархов, к которым потянулся пальцами, и они отозвались мощным дребезжащим гудом сигнализации - даже они состряпаны были заграницей. Я снова вышел на Красную площадь. Собор Василия Блаженного, Кремль, редкая россыпь по России - как принято говорить - Матушке разгромленных, или чудом уцелевших, церквей. Вот все, чем можно похвалиться перед миром. В Европе не так. В Париже каждый камень, начиная с пятого века, может, еще раньше, кончая нынешними временами вычищен, вылизан до зеркального блеска. Так любят французы свою Родину, так уважают свою нацию. Себя.
Перед отправкой поезда "Атаман Платов" в родной Ростов, купил на Курском вокзале морковный салат. Едва добрался до дома. Отравился. За все время пребывания за границей у меня даже изжога прошла - вечная спутница творческих людей, питающихся когда найдется время и как придется.
Не успел переступить порог собственного дома, как заметил, что дотянувшаяся до балкона виноградная лоза засохла. Срезала соседка этажом ниже. На другой день спросил, зачем она это сделала. Если я в чем-то виноват, то при чем здесь дерево. Тем более, килограмм винограда стоит на базаре двадцать рублей. И получил достойный ответ: А ты его не сажал, чтобы жрать!