Аннотация: Куликов был из плеяды донских казачьих писателей. Таких как Шолохов, Калинин, Закруткин и других.
С Борисом Николаевичем Куликовым, писателем из казачьей станицы Семикаракоры, истинно донским казаком что на вид настырно отважный, что на письмо без оглядки на власть, я познакомился после предоставления меня в Ростовское отделение Союза писателей от областной журналистской огранизации. Тогда меня уже приняли в члены Союза журналистов СССР. Это случилось после моей победы в конкурсе на лучший очерк, объявленный на 1979 год главной в СССР газетой "Правда".
Надо сказать, что перед этим я прошел победную дистанцию от заводской многотиражки "Ростсельмашевец", объявившей меня на своих страницах "Лучшим рабкором Ростсельмаша" с вручением диплома и премией к нему, затем лауреатом премии им. А.В. Софронова с именным дипломом и тоже с премией, до городского "Вечернего Ростова" с областной молодежкой "Комсомолец" и областным солидным "Молотом". Я забрал в них в разные годы первые места в конкурсах за статьи, рассказы, очерки и так далее. А так-же победил по статьям в газете "Советская Россия", во Всесоюзном журнале "Рабоче-крестьянский корреспондент", представившим меня после нескольких лет побед по напечатанным в нем материалам на разные темы к премии имени Марии Ильиничны Ульяновой. Кто нынче не знает, это родная сестра Владимира Ильича Ленина, лидера революции 1917 года в Российской империи. И в других газетах и журналах. То есть, успел подковаться основательно.
Не берусь судить, но в те годы я был на весь Юг России единственным победителем Всесоюзного конкурса в главной газете страны на долгие годы, оставив позади себя со своим очерком "Сердце друга" не только маститых журналюг с известными писателями, но и геройских космонавтов, художников, поэтов, профессоров, докторов наук. И даже парочку членов ЦК КПСС, тоже решивших вынести на обсуждение более трехсот миллионов жителей страны вместе с зарубежным контингентом из миллионов эдак под двести свое мастерство владения пером. Это и стало предлогом представить мою кандидатуру на обсуждение в Союзе писателей.
Борис Куликов был родовой казак ростом за метр восемьдесят, стройный, с черными глазами и взбунченным на правую сторону крупно волнистым смоляным чубом. Его таким как раз и сняли в фильме о донском атамане Кондратии Булавине в качестве одного из его сподвижников. Взгляд был всегда орлиный, прямой, не терпящий гутора вокруг да около, внедрившегося в русский язык опосля революций с Гражданской и особливо с хрущевским построением "скорого" коммунизма. Как тогда говорили промеж собой:
- Дык када построим-то его, ентот комунизьм с бесплатным всем и кажному! Уж пятилетки стали наворачивать за два с половиной года заместо пяти запланированных, а его все не видать.
- Эвона, какой хваткой объявился, склизкий как тот никчемный ласкирь, падкий на все блескучее! Понимать надоть, слово длинное, значить и спешить не к чему.
- А чего ж тада пятилетки гоним табуном на водопой?
- На то и гоним, что кони тожеть пить хочуть.
- Дык так ево и пропить недолго, хошь он и длинно-мудреный.
- Не боись, на то и пьем тягуче с кумачевыми лозунгами вприкуску, чтобы не сразу в вытрезвитель попасть.
- А-а! Ну-ну!..
Я знал не по наслышке, как Борис Николаевич относился к кремлевским властям, речь о них шла на мероприятиях, посвященных юбилеям маститых донских писателей, таких как юбилей А.В. Калинина, автора знаменитого "Цыгана", жившего в Пухляковском хуторе, на которые приглашали и меня, как подающего надежды. Там собирались гости не только из столицы, как например артисты Евгений Матвеев, Сергей Бондарчук, Нонна Мордюкова и другие, но и культурная элита со всей России. А. Калинин после прокрутки "Цыгана" по ЦТ не уступал в популярности Шолохову с Закруткиным, своим именитым землякам. В казачьей среде, конечно, не ведали о придворном лакействе с лестью к власть имущим, говорили о них жестко и бескомпромиссно. Борис Куликов так описал казачью сущность в своем стихотворении "Казачий дух":
Казачий дух -
Не грим актерский,
Что под услужливой рукой.
Кто я такой?
Казак донской
Станицы Семикаракорской!
Все мои предки -
казаки,
Они врагов исправно били.
Пахали, сеяли,
косили,
А между главным делом
были
И спеть,
И выпить
мастаки!
От них, родимых, у меня
Несановитость,
Неличинность
(Но... чуть лукавая
картинность
И эта вот декларативность
За кою критики бранят)
И не скрываю:
счастлив я -
Как звонко-русская подкова.
От них фамилия моя,
У них - от поля Куликова.
И стать,
И кость,
И в драке злость,
И в песне то самозабвенье...
Пусть не на век
Пусть на мгновенье -
Все, все в меня перелилось!
Поэт там я
Иль не поэт,
Но казаком меня взрастили.
И выше счастья доли нет -
Я нужен матери-России.
Как предки, предки казаки,
Что будто не поэты были...
Ну а врагов исправно били,
Пахали, сеяли,
косили,
А между главным делом
Были
И спеть, и выпить
Мастаки!
Казачий неистребимый дух, который хотели измордовать троцкие со свердловыми через русских мужиков, бьет ключом и в прозаическом произведении Куликова под названием "Облава", включенным в его книгу "Круговерть", выпущенную в 1987 году Ростиздатом незадолго до его смерти. В нем говорится о том, как охотники загнали волков в западню, окруженную красными флажками и как начали их истреблять. И как матерый вожак стаи бросился на красную тряпку, вызывавшую у него природный смертельный ужас, и ушел в лес, уведя за собой самых стойких и смелых волков. Здесь про ассоциацию можно забыть, без нее ясно, что рожденный вольным выю под ярмо не подставит.
В хуторе Пухляковском, кстати, меня приняли в казаки, закрепив звание чаркой на лезвии обнаженной шашки, выпитой одним махом, казачьей формой с казачье-генеральскими, красными и широкими, лампасами, и выстрелом из пушки времен Суворова при немалом собрании честного народа. Третью свою книгу из трилогии о терских казаках, выпущенной Санкт-Петербургским издательством "Крылов", я тоже назвал "Казачий дух". Не в подражание Куликову, а по своей воле, тоже казачьей. Родовой.
Особых вопросов по моей кандидатуре у писателей не возникло, тем более, несколько человек сами вышли из бесконечных цехов "Ростсельмаша". Кто работал слесарем, кто токарем, а кто метизником, а вместе мы трудились на главный сборочный цех, в котором собирались комбайны "Нива" с "Доном-1500" попозже. Они меня и поддержали, дружно и горласто, в том числе и Куликов, посоветовав перейти на художественную прозу окончательно, чтобы вступить в Союз уже с собственной книжкой рассказов. Я тогда работал формовщиком в цехе серого чугуна, числился асом формовки с не одним рекордом за спиной. А вечерами и ночами корпел над литературными своими опусами.
Время летело быстро, я успел напечататься в журнале "Дон", в "Уральском следопыте" и других, набирая вес для вступления в Союз писателей России. Произведения становились все весомее, отказов от печатания их в солидных изданиях все меньше. Вскоре была написана повесть "Приемный пункт", о приемном пункте стеклотары и о всех тамошних делах, наделавшая немало шума что в ростовском Союзе писателей, что в московском издательстве "Молодая гвардия", куда была отослана с опозданием года на два.
Союз писателей России к тому времени раздвоился на почвенников и язвенников, то есть, на славянофилов из русских, украинских, белорусских и других славян с примкнувшими к нам малыми народами. И на западников из евреев, армян, литовцев, латышей, эстонцев, которые вскоре отделились, и всепогодных шабесгоев из своих с нюхом по собачьи на любое, обещавшее сытую жизнь. Союзов тоже стало два: Союз писателей России и Союз российских писателей, каждый заимел своего председателя.
Я поддержал свой Союз, будучи патриотом с национальными твердыми убеждениями. И... пролетел фанерой над родиной по части вступления в "свой" Союз с изданием своих произведений в местных и российских издательствах, хотя рецензии на них были такие, о которых некоторые из литераторов только мечтали. С дури подписал в числе других статью, написанную мемзером - полуевреем Булатовым, опубликованной им в областной газете Молот", в которой он обосрал всех русских и казачьих писателей, назвав их типа "сельским неграмотным сбродом", в числе которых назвал и Куликова. Подписал, не прочитав чернового варианта, на что Куликов на очередном собрании в Доме союза лишь усмехнулся, сообразив в чем дело. Я тогда не знал, куда прятать глаза из-за своей доверчивости, и в то же время рвал и метал, будучи лидером славянской группировки, требуя от "своих" решительных действий. Но видел вокруг одно предательство, в первую очередь этих самых "своих", не поддержавших меня ни в чем, выбравших поначалу мою кандидатуру на поездку в латышскую Дубулту на съезд лучших писателей России. И вскоре отказавших мне в поездке по требованию евреев-западников. Борис Николаевич тоже ушел как бы в сторону, продолжая проводить в своей станице Семикаракорской лишь ежегодные съезды писателей и поэтов, на которые собирались лиитераторы со всего Советского еще Союза.
Я рвал на себя рубахи до тех пор, пока не понял, что тот строй, на который мы молились и выкладывались везде по полной, это есть тот самый хрустальный замок, который мы, работяги и колхозники, никогда не возведем. Такие замки не строятся мозолистыми руками, для них даже мысли бывают грубоватыми, хотя они сотканы из них. Только приходящих во сне. К их строительству нельзя подходить с серпом и увесистым молотом, потому что закладка фундамента для них должна происходить только через знания. И жить в таких замках могут лишь умные люди, подобные нимфам и эльфам из сказок.
Страна стремительно и как-то бесхребетно скатывалась на дно помойной ямы, уготованной ей перестройкой во главе с "младореформаторами" из евреев чубайсов с гайдарами и с мемзерами сапожниками под ельцыных. Стало ясно, что поворота в национальное развитие по японски, китайски, швейцарски, шведски или хотя бы по прибалтийски у России не получится. Поняли это и в Союзе писателей, разбавляемом евреями без устали наподобие казачества, разжиженного до уровня "ряженых" разными проходимцами с юродивыми от Ивана Грозного с копеечкой под стенами собора Василия Блаженного на Красной площади. Пришла пора или влиться в толпу алкашей и пропасть на дне бутылки, или в толпу чиновников с челноками, приняв новые правила игры. Или переждать смутные времена, отгородившись от всего. Я продолжал работать над выпуском первой своей книги. Выпуск ее Ростиздатом в 1988 году стал путеводителем на несколько лет. Во время работы над рукописью на мой адрес пришло письмо от Куликова Бориса Николаевича, которое я публикую только сейчас.
Дорогой Юра!
Я лежу в Цимлянской туберкулезной больнице. У мня туберкулез позвоночника. Иной раз боли бывают просто адские. А лечение одно - неподвижное лежание на спине в течении многих месяцев
Первый сеанс - три месяца, потом рентген, потом возможно операция в Ленинграде. Я со страхом представляю это неподвижное лежание, а лежу я только 3 неделю! И конечно, операцию т.к. все это претит моему подвижномцу и общительному характеру. Спасибо, со мною как всегда моя Маша, она и пишет тебе это письмо под мою диктовку.
Юра, я "Дон" получаю с задержкой и дома успел прочитать первую часть твоей повести. /Речь идет здесь о моей повести "Приемный пункт стеклотары" - автор/. Прочитал что называется взахлеб, радуясь и удивляясь твоему таланту. Даже по первой части видно, что все герои у тебя выпуклые, жизненные, их не забудешь. Мне скоро привезцут продолжение и я постараюсь по прочтении написать рецензию. Честно говоря, я хотел тебе послать письмо как только прочитал начало, но адские боли не позволили нен только писать, но и диктовать. Жил я на уколах, в том числе и наркотических. Такие вот, брат, дела. В нонешнем моем положении ни стихов ни прозы писать пока не могу, глушу свою боль и отчаяние дурацкими детективами, нашей ежедневной разй...хомойной прессой. От всяких литературных дел, как сам понимаешь, я нонче далек. Хорошо было бы Юрий Захарович, чтобы в Союзе писатели надумали меня проведать, да и ты бы приехал, хотя бы языки почесали. И просьба, привезти побольше всякого чтива, это единственное, что мне теперь лучше всяких лекарств.
Привет всем ребятам. Крепко жму руку твой Борис
28.02.94
P.S. Было еще одно письмо, не на мой адрес, но с упоминанием обо мне по части общения в Союзе. После него писателя Куликова не стало.