Аннотация: Андрей в лагере воюет с уголовниками, Мира там же старается выжить, а Чет напрасно боится приезда Лиды.
14) Зима, 1946-й год, один из лагерей ГУЛАГа
К бараку по узкой тропинке среди высоких сугробов снега плетётся трое зэков из столовой. Двое тащат котелок с супом, еще один - большой жестяной поднос с пайками хлеба. Целая гора хлеба. Хотя какой это хлеб - чёрная, липкая масса, которую даже собаки лагерной охраны едят неохотно. Но зеки жрут. Еще и бьются за каждый кусок. До полусмерти. Дежурные подходят к бараку, внутри уже выстроилась очередь за пайкой. Первым стоит Шкет. Молодой вор. Его отца посадили по 58-мой, политической, статье, мать вскоре утонула, говорили, что утопилась. Шкет остался жить с бабушкой. Школу скоро бросил, потому что знал, что ему с его происхождением ничего в этой жизни не светит. Спутался с ворами, сам начал воровать, потому что хотел пожить ярко. Достал нож, начал заниматься гоп-стопом. Наконец, его поймали, посадили. В лагере он шестерил на Мишу Астраханского, самого авторитетного вора не только этого барака, но и всего лагеря. Миша со своей кодлой занимал лучшие нары возле печки. Сидели там днями, на работу не выходили, нормы не вырабатывали, всё время играли в карты, но хлебушек кушали.
Сами воры за пайкой не ходили, потому что не барское это дело, а посылали Шкета. Вот он набрал два десятка паек и бежит с ними. Бежит осторожно. Знает, что перед ним хлеб носил другой парень, который вообще сидел за убийство. И раз как-то споткнулся, упал, вывалял хлеб в пыли, так его убили. Не то чтобы у Миши Астраханского хлеба больше не было, просто обиделся он. Воспринял, как неуважение, что воровской хлеб в пыли вываляли. А неуважение к честным воров каралось строго. Законы здесь были простые и жестокие. Шкет хорошо их изучил, поэтому был осторожен, принес хлеб без приключений.
Зэки ржут, шестерки разжигают огонь в печи, чистят металлические пруты на которых будут жарить хлеб Миша и его люди. За супом они не ходят, потому что кому нужны эти мутные помои, которые раздают вместо супа? У Миши и его людей хватает еды. Есть и сахар и чай и маргарин, сигарет достаточно. Они живут лучше всех, потому что все им должны. Вот сейчас простые зэки хлебают суп, а хлеб - нет, боятся и прикоснуться. Хлеб отдадут Мише. Это такая процедура. Миша мог бы сразу весь хлеб забрать, но позволял его раздать фраерам. Чтобы те потом сами отдавали. Такой вот сложный процесс воспитания. Если фраер не отдаст хлеб, его будут бить люди Миши. Могут и убить, легко. Они здесь хозяева, против которых никто и не пикнет. А если пикнет, то мигом затыкают его теми же прутами, на которых сейчас жарят хлеб.
Миша осматривает барак, свои законные владения, когда замечает непорядок. В углу барака сидит с десяток новеньких, которых только что привели по этапу. Среди них и Андрей. Они все с Западной Украины. Сидят вместе и едят. Суп с хлебом. Миша делает едва заметное движение головой в сторону новеньких и к ним уже бежит Шкет.
- Куда хлеб жрёте? Чо, опупели? А ну сюда его! - Шкет держит в руках подол рубашки, куда надо складывать хлеб. Но новенькие едят, словно не слышат его слов. - Вы что, не поняли! Твари политические, предатели ёбаные! - истерически орёт Шкет, распаляя себя, чтобы преодолеть страх перед этими ребятами, которые почему-то не боятся его. А ещё сидят вместе, хотя новички всегда разбегаются по одному в новом бараке, потому что никому не доверяют и всех пугаются. - Вы чо, бля, не слышите? - визжит Шкет. В другом бы случае он бы уже схватил одного из фраеров, повалил бы на землю и бил бы ногами. Но теперь, боится это сделать. Нутром чувствует, что опасно. Эти новенькие, какие-то странные. И взгляды у них странные, не испуганные, не растерянные, как обычно, а колючие взгляды людей бывалых. - Хлеб сюда! - уже тихо говорит Шкет, который совсем испугался, даже истерика ему не помогает.
- Пошёл отсюда. - тихо говорит дядя Богдан. Он возглавлял чету на Закерзонье, потом еще повоевал на Волыни, опытный боец. Его чудом не расстреляли, дали двадцать пять лет лагерей.
- Что? - удивленно переспрашивает Шкет, который не привык слышать такое от обычных зэков.
- Что слышал. Пошёл отсюда. - тихо говорит дядя Богдан и смотрит в глаза. Шкет не выдерживает взгляда, бежит к печке.
- Они хлеб не отдали! Сами жрут! Сами! - докладывает Мише Астраханскому. - Борзые! Проучить их надо! Наказать! На полосы пустить! Порезать козлов! - взахлёб шепчет Шкет.
- Завалы ебало! - сквозь зубы приказывает Миша. Он сидит уже давно и знает, что политические должны бояться блатных, иначе им смерть. Не раз и не два Миша доказывал, что так было, так есть и так будет всегда. На его руках много крови, но ни разу он не ответил. Потому что администрации плевать, кто там режет политических. Чем политических меньше, тем лучше.
Миша резко встаёт. С ним и его люди. Где-то полтора десятка, все как один - авторитетные воры с богатым опытом. Они привыкли властвовать в бараке, а тут кто-то пошёл против них. Какие-то новенькие. Ничего, сейчас замочат одного-двух и научат жизни остальных. Эти политические, они легко пугаются, только увидят кровь, как испугаются, разбегутся, чтобы спасаться поодиночке. Всегда так бывает. Зэки идут к новеньким в углу. Весь барак замолкает, даже есть перестают, отворачиваются, чтобы лишнего не видеть. Все понимают, чем дело закончится. Против уголовников не попрёшь, они всегда сильнее политических. Всегда. Их даже охрана опасается, хотя у охраны автоматы и собаки. Уголовники здесь главные и те, кто пошел против них - обречены. Замолкает барак, отворачивается, затаивает дыхание в душном ожидании крови.
- Кто такие? - спрашивает Миша, когда останавливается возле новеньких. Он знает, что сразу убивать, это - беспредел. Надо сначала поговорить, напугать, раздавить, сломать, чтобы на коленях ползали, просили о спасении.
- Люди божьи. - отвечает дядя Богдан.
- Хлеб весь мой. - говорит Миша. - Его надо мне отдавать. Иначе я сам возьму. Если надо будет, так и с животов вырежу. Поняли?
Миша смотрит на этих новеньких и удивляется, как он они вот сели бок о бок. Обычно политических легко одолеть, потому что они каждый сам по себе. А здесь вон вместе, плечо к плечу. И в глаза смотрят, взгляды не отводят. Зубы сжали, пальцы в кулаки собрали и сидят напряженные, а не испуганные.
- Не слышу ответа. - говорит Миша и сжимает в левой руке металлическую заточку, которой отправил на тот свет много людей. Мало кто ожидает удара левой, так что Миша удивил многих. В основном в последний раз в жизни удивил. Он урождённый злодей. Его отец был вором, грабил банки еще при царе, в годы Гражданской стал атаманом, командовал целой армией головорезов, а потом был расстрелян красными. Это под большим секретом рассказала как-то мать. Миша хотел быть не хуже отца, с детства знал, что не будет работать, как раб, будет жить ярко и весело. А чтобы так жить, надо было воровать и убивать. Сюда загремел за убийство бухгалтера сахаротреста где-то на Винниччине. Тогда они забрали больше двухсот тысяч рублей зарплаты, спрятались на тайной малине, гуляли несколько недель. Но кто-то их заложил, всю малину взяли, суд и вот уже седьмой год Миша здесь. Тоже неплохо устроился, он здесь главный в лагере, администрация его чтит. Знает, что лучше договориться. Спокойнее. Его не гоняют на работы, его норму расписывают на фраеров. Иногда кто-то из администрации просит прижать кого-то из зэков. Это когда с воли приходит посылка с чем-то ценным. Тогда Миша заставляет зека отдать это ценное, передает содержимое заказчику, тот расплачиваются спиртом, сигаретами и чаем для чифиря.
Все налажено, механизм действует и Миша не собирается терпеть непорядок. Он проучит этих лошков, которые осмелились пойти против него. И их проучит и другим, тем, кто попрятался на нарах, будет наука. Миша собирается дать команду о нападении. Его людей больше и они вооружены, они легко перережут этих мудаков. Не всех, много трупов никому не нужно. Нескольких, вот это главного и ещё одного-двух, остальные испугаются, подчинятся и пятки будут лизать, чтобы выжить.
Вдруг дядя Богдан плескает недоеденным супом в лицо Мише, а потом бьёт его по голове поленом, на котором стояла миска. Всё происходит так быстро, что никто ничего не понимает, а Миша падает с разбитой головой. Новенькие хватают доски с нар. Доски, которые они заранее оторвали, и начинают бить ими уголовников. Те пытаются вытащить Мишу, который рычит и хочет встать с залитыми кровью глазами. Андрей сбивает с ног одного из уголовников, забирает заточенную ложку, которая почти нож, прыгает на Мишу, переворачивает его, словно овцу и бьет в живот. Не просто бьет, а потом еще режет по диагонали, чтобы выпустить кишки. Миша верещит, как резанный, и этот крик ломает уголовников. Они бросаются наутек. Новенькие догоняют их и бьют по всему бараку. Бьют жестоко, не жалея. Пробивают головы, ломают руки, дробят пальцы. Они понимают, что уголовники их бы не пощадили, поэтому не щадят и сами. Потом забирают поджаренный хлеб, едят. Остатки дядя Богдан приказывает раздать баражным доходягам. Наконец, прибегает охрана. Очень удивляется, что не уголовники убивали, а уголовников. Мишу, который барахтается на полу в собственных кишках забирают в лагерный госпиталь. Трупы убирают. Наконец, Андрея и его товарищей отводят в штрафную зону.
Чет сидит за столом в своей комнате, в бараке за лагерем. Пишет письмо. Никак не может написать. Рядом валяются несколько смятых листков. Вот и этот, на котором всего несколько слов, Чет сминает и бросает на пол. Кусает губы. Чет немного поправился, но выражение лица у него такой же мертвое, как и было. Берется за новый лист, царапает пером несколько слов. "Здравствуйте, Лида". Он хоть и врач, но почерк имеет каллиграфический. Ровненькие, круглые буквы, на которые приятно смотреть. Писать его учил отец, для которого грамотность была настоящей божье милостью. Так что писать некрасиво было бы отъявленной хулой против Бога. Вот оттуда и красивый почерк. Чет-то шепчет себе под нос, уже собирается писать дальше, но опять крутит головой, морщится, потом вскакивает. Бежит к кровати, под ней чемодан. Достает, в чемодане жбан. Наливает из него в чашку прозрачной жидкости, спирта. Нюхает. Затем добавляет из чугуна на плите воды. Разбавил спирт, уже собирается выпить, когда слышит шум на улице. Шаги в коридоре, вот уже кто-то стучит в дверь его комнаты.
- Товарищ доктор, товарищ доктор!
Бьют в двери так, что чуть с петель их не срывают. Чет отставляет чашку, открывает замок. Здесь всегда нужно запирать дверь, потому что Сибирь, вокруг тайга, убийцы и воры.
- Что такое?
- В лагере драка была, несколько раненых! - кричит одна из лагерных медсестер, очень испуганная.
- Сейчас приду.
Чет надевает тулуп, валенки, шапку, спешит к лагерному госпиталю. Лучшая его часть, предназначенная для администрации и охраны, находится вне лагеря. А худшая, где лечат зэков, в лагере. Чет спешит именно туда. Его пропускают через ворота, замечает, что охраны прибавилось, все держат оружие наперевес, какие-то нервные разговоры.
Чет забегает в госпиталь, сбрасывает верхнюю одежду, начинает мыть руки. С мылом, очень тщательно. Затем проходит в операционную.
- Один живой остался. - говорит старшая медсестра, которая возится возле тел. Показывает на Мишу Астраханского, который уже потерял сознание. - Кто-то ему кишки выпустил.
- На стол его. - приказывает Чет. Медсестры переносят тело на стол. Чет смотрит на вывалившиеся потроха, крутит головой.
- Может оставить? - говорит медсестра.
- Нет, шанс, хоть и небольшой, ещё есть. - говорит Чет и начинает обтирать кишки. Пинцетом выбирает из них крупные кусочки грязи.
- Подохнет и подохнет, никто по нему плакать не будет. - тихо говорит медсестра. - Это Миша Астраханский, он много людей убил. Страшный человек.
Старшая медсестра из тех, кто отсидел свой срок и остался при лагере. Медсестра видела не одного убитого Мишей, а еще больше слышала о тех страшных вещах, которые он вытворял.
- Нет, врач должен спасать. - говорит Чет. Осторожно вкладывает вываленные кишки в брюхо, обрабатывает рану, начинает зашивать.
- И выживет же гад. - говорит медсестра. - Такие твари всегда выживают.
Чет пожимает плечами. Ему всё равно. Рана тяжелая, он сделает всё, что может, а там уже будь, что будет.
Возвращается в свою комнату через несколько часов, выпивает спирт с водой, собирается таки дальше писать письмо, но на этот раз и слова не может написать. Сидит, сидит, потом сминает лист, бросает его на пол к другим и бредёт к кровати. Падает вниз лицом и засыпает, даже, не раздевшись.
15) Весна, 1946-й год, один из лагерей ГУЛАГа, женская зона
Серая толпа женщин возвращается с работы. Все едва тянут ноги, измождённые и голодные. Перед бараком долго стоят, охранники проверяют, все ли на месте. Молодые ребята, им приятно чувствовать свою власть над этими бабами, так что специально тянут время, пересчитывают несколько раз, толкают женщин, орут на них. Наконец позволяют зайти в барак. Там более-менее тепло, дежурные натопили печи. Женщины начинают раздеваться, сушить одежду. В это время заходят двое солдат, поглазеть на баб. Те и внимания не обращают, развешивают одежду возле печек. Если не высохнет, то завтра придется выходить на работу в мокром, а это верная простуда и смерть, потому что здесь нет больничных и здоровый ты или нет, а должен работать.
Конечно и здесь есть свои исключения. Вон сидит Кила, большая, толстая, с губастый лицом женщина, которая не ходит на работы, а днями сидит в бараке или ходит на костылях по лагерю. Она тут в авторитете, она села за убийство, ничего не боится, запугивает всех и имеет связи с администрацией. Той нужны свои люди на зоне, чтобы все держать под контролем и Кила радостно этому помогает. Сегодня она где-то раздобыла спирта, выпила его и сидит пьяная и нервная. Смотрит на суету зечок. Выхватывает взглядом из толпы Миру. Масляно улыбается, выжидает пока солдатики уйдут.
- Слышь, сучки, а ну иди сюда! - хрипло кричит Кила Мире и хохочет. Хлопает себя по коленям. - Сюда, я сказала!
Мира делает вид, что не услышала, оставляет сохнуть свой ватник и возвращается к нарам. Дрожит. Все боятся Килу и барак мгновенно утихает, когда она подаёт голос. Женщина громко ругается и встает со своих нар, которые в лучшем месте, у самой печки.
- Я тебя научу слушаться! - Кила тяжело встаёт и идет, переваливаясь. У неё больные ноги, толстые, как у слона. На ногах много ран, из которых течет зловонный гной. Кила пахнет гниющим мясом, чем еще больше пугает. - Ты что, глухая! - Кричит она Мире, когда наконец подходит. - Ты глухая, бля?
- Я не услышала ... - шепчет испуганная Мира.
- Ах ты не услышала! - визжит Кила, хватает Миру за волосы, валит на пол, бьёт руками, словно тесто месит. Видно, что уже не первый раз бьёт. Умело и больно, Мира только стонет. - А ну, вставай! - тащит Миру за волосы. - Вставай, сука! Будешь мне служить! Поняла? Служить! - даёт ей пощечину, толкает. - И не плачь! Ненавижу когда скулят! Чтобы сидела рядом и ждала, когда мне что надо будет!
Так Мира становится служанкой Килы. Это время от времени случалось. Киле трудно было ходить за пайкой или на парашу, ей нужна была служанка, которую она выбирала из самых забитых в бараке. Вот и сейчас облюбовала эту маленькую перепуганную девчушку, которая только дрожала и тайком плакала. Тайком, потому что за увиденные слезы Кила жестоко избивала.
Однажды Кила, опять пьяная и почему-то раздраженная, лежит на нарах, рядом сидит Мира, уставшая после тяжелого дня на лесоповале.
- Давай свои бандеровские песни пой! - приказывает Кила. - Не услышала, что ли? Пой!
Мира начинает петь. Вся дрожит от страха и поёт. У неё красивый, пронзительный голос. Кила лежит, улыбается, потом сладострастно смотрит на Миру.
- А ну сюда иди. Сюда! Что, не поняла? Сюда! Поработай языком! Сюда, я сказала!
Женщина тянет к Мире свои толстые крепкие руки, хватает её за волосы, пытается поставить на колени.
- Давай, сладкогубая, давай! - женщина держит Миру за волосы, наклоняет её, сама начинает стягивать штаны. - Давай!
Мира вырывается, пытается оттолкнуть женщину. Кила хохочет, потому что она сильная и гораздо большая Миры.
- Давай, покрутись тут мне ещё! - Кила пихает свою рабыню лицом к влагалища, трет о нее. - Лыжи! Лижи! - Кила крепко держит Миру за волосы и хрипит от страсти.
Как вдруг Мира делает резкое движение головой, клок её волос остается в руке Килы. Мира отскакивает, хватает зеркало, висевшее рядом, в то зеркало Кила любит посмотреться. Мира разбивает его и крупным осколком бьёт Килу. Та кричит, отбивается, вся в крови, бросается на Миру, валит, начинает душить, когда забегают охранники.
- Я тебя урою! Урою, курва! Урою! Слышишь? Тебе не жить! - орёт Кила, которую едва оттащили. Испуганная, окровавленная Мира дрожит у стенки.
- Тебе бежать надо из барака. - говорит женщина, с которой Мира разговаривала в вагоне. - Она тебя убьёт. Точно убьёт. Это же Кила. Она не забудет. Убьет.
Мира дрожит и плачет.
16) Весна, 1946-й год, один из лагерей ГУЛАГа, госпиталь
Чет сидит в кабинете, готовит очередной отчёт, который нужно отправить в управление лагерей. Этих отчётов несметное количество. Раньше ними занимался один из зэков, бывший главврач, но потом была проверка, указали, что политический не может работать в администрации и зека забрали в лагерь, где он быстро помер на тяжёлых работах. Теперь Чету приходится делать всё одному. Он сидит с опухшим лицом, потому что вчера снова набрался спирта, не может иначе заснуть, а утром тяжелое похмелье, хочется лежать и не двигаться, но надо делать этот чёртов отчёт.
В дверь стучат.
- Да.
- Чет Космович.
В кабинет заходит старшая медсестра госпиталя. Она раньше здесь сидела, когда закончился срок заключения, то осталась, не стала возвращаться к старой жизни на Большую Землю, как делали другие. Может и правильно, потому что всех, кто вернулся, посадили и вернули в лагеря снова. А здесь жизненно важно, по какую сторону колючей проволоки ты находишься.
- Слушаю вас. - говорит Чет. Он уважает медсестру, как хорошего специалиста, всегда готов выслушать.
- Тут такое дело. - медсестра краснеет. Ей уже за пятьдесят, она прошла лагеря, многое пережила, но вот не потеряла умения краснеть. Интеллигентный человек, ей трудно о чём-то просить, до сих пор стесняется.
- Да. - говорит Чет и пытается улыбнуться, чтобы успокоить женщину. Но он давно уже не умеет улыбаться, поэтому вместо улыбки получается страшная гримаса. - Говорите, говорите, я слушаю.
- Нужно одну девушку в госпиталь взять. Убрать из барака. Там у неё конфликт вышел с зечкой, с уголовницей. Теперь та её убьёт. Спасать нужно человека. Она еще совсем ребёнок. К тому же беременная. А, Чет Космович? - медсестра не смотрит ему в глаза. Раскраснелась, волнуется.
- Что от меня надо? - тихо спрашивает Чет.
- Напишите справку, что ей нужен медицинский уход. Хотя бы на месяц в госпиталь, потому что её же убьют. Она совсем ещё дитя, а уже такое пережила! Спасите её, пожалуйста!
Чет хмурится. Он никогда и никому не делал фальшивых справок. Хотя сколько раз просили и как обижались, когда отказывал. Но он же честный человек, он не хочет участвовать в каких-то махинациях. Кроме того, старшая медсестра, она же хорошая, она очень помогает ему, она научила, как нужно себя здесь вести. Теперь вот просит.
- Я подумаю. - обещает Чет и уходит в барак, где живёт гражданский персонал лагеря. У него там одна комната. С печкой, на которой можно готовить еду. Чет сделал здесь небольшой ремонт, скоро должна приехать Лида. Он же смог ей написать, как обещал. Он писал, как здесь тяжело и не весело, Сибирь, тайга, лагеря. Ни танцев, ни кино, жить в бараке, без всяких перспектив на улучшение. И работать ей придется с зэками, с убийцами и ворами, а не с советскими солдатами и офицерами. Он писал о морозах, о бедном пайке, о том, что здесь, в отличие от Германии, почти ничего нет, только волки и зэки. Как мог Чет сгустил краски, но Лида очень быстро ответила, что едет. Несмотря на то, что здесь трудно. Ни на что ни смотря. Едет. Чет не знал, как к этому всему относиться. Она красивая женщина и она любит его, иначе чего бы пёрлась в Сибирь за ним, как декабристская жена? Но что чувствует к ней он? Не знал, мучился, сомневался. Сейчас ему даже страшно было, что написал то письмо. Может и не стоило. Он сам в себе не уверен, а ещё девушку в это втянул. Он же привык жить сам. Жить сумрачно и надсадно, неизвестно ради чего. Он уже много лет не улыбался, с того момента, как поседел, весной 1933-го года. Что такой женщине, как Лида, делать с ним? Ей нужен другой, блестящий и красивый, а не он - толстый, угрюмый, седой. Руина, а не человек.
Чет ест себя этими вопросами и сомнениями с того времени, как отправил письмо Лиде. Она ответила быстро, сказала, что как только закончит все дела, так и приедет. Уже было письмо, что она выезжает. Несколько дней назад пришло, а Лиды почему-то до сих пор не было. Она писала, что собирается заехать к подругам в Москву. Может столица не отпустит Лиду, может она поймет, что там жизнь, а не в тайге? Чет надеется на это, потому что не знает, как жить с Лидой.
Очередной день, Лиде до сих пор нет, Чет возвращается на обед в комнату в бараке, разжигает в печке огонь, ставит чайник. Раньше он всегда закладывал в обед. Спирт с водой. Две трети спирта и треть воды, иначе не брало. Но в последнее время решил пить меньше. Потому что Лида. Стыдно перед ней. Смотрит, как кипит чайник, но даже не думает снимать его, о чём-то задумался. Когда стук в дверь. Он аж дергается. Лида? Она должна была приехать уже давно. Неужели она? Морщится, не знает, что делать, в дверь снова стучат. Таки идёт открывать, едва ноги тащит. Открывает. Удивленно смотрит на солдата, который топчется в коридоре.
- Товарищ доктор, вам письмо пришло. - солдат отдаёт конверт.
- Спасибо. - немного удивлённо говорит Чет. Письмо? От Лиды! Они пишет ему, что решила остаться в Москве! Она же умная девушка! Молодец!
Чет бежит с письмом к столу, когда видит, что отправитель - уголовный розыск города Москвы. Уголовный розыск? К чему это? Ошибка какая-то? Рвёт конверт, раскрывает лист желтой бумаги. Читает. Его лицо, и так неживое, вовсе каменеет, Чет хрипит, будто его душат. Глаза его делаются совсем безумными. Бросает письмо на пол, шатаясь идёт к кровати, падает на неё, обхватывает голову и начинает выть. Словно раненое животное. Выть страшно. Дрожит всем своим упитанным телом и воет. Чайник аж заходится, так кипит, но Чет ничего не замечает. Воет и воет. В комнату заглядывают соседи, испуганно смотрят и уходят. Всем известно, что у доктора плохой характер. Лучше с ним не связываться. Посылают кого-то в госпиталь. Оттуда прибегает старшая медсестра. Она чего только в жизни не видела, ничего не боится. Трясет Чета, спрашивает, что случилось, но он только воет. Медсестра видит письмо на полу, поднимает, читает. Слеза на щеке старшей медсестры. Вытирает её и удивляется, думала, что уже все выплакала, что больше никогда не будет плакать, чтобы не случилось. Но вот слеза. Медсестра хорошо относится к Чету, несмотря на всю его дикость и пьянство. Как врач он талантлив. И добрый, хоть тщательно скрывает это должностными инструкциями. Он спас уже не одного человека в госпитале, спас не только на операционном столе, но и вне его. Хотя мог бы предавать, стучать, выслуживаться, как делают другие. Но нет.
Медсестра бежит в госпиталь, когда возвращается, Чет так же лежит и воет. Делает ему двойную дозу успокоительного. Через несколько минут Чет замолкает. Медсестра укрывает его, подбрасывает дрова в печку, чтобы к утру хватило тепла и возвращается в госпиталь. Там уже все говорят, что врач сошел с ума.
- Что случилось? - спрашивают испуганные медсестры и санитарки.
- К нему женщина ехала. А её в Москве убили. Чемоданом заинтересовались. Ограбили и убили. Зарезали. При женщине нашли письмо от Чета, вот из милиции и написали сюда.
Все удивляются, что к Чету мог кто-то ехать. Такой же отшельник. Потом вспоминают, что в последнее время стал меньше пить и прибрался в своей комнатушке. Таки ждал.
- О господи! Вроде ж война закончилась, казалось, не будет больше смертей! - говорит одна из медсестер. Все мрачно кивают головами. Догадываются, что у Чета были ещё какие-то трагедии в жизни, после которых он стал седой и печальный. И вот опять. Чем он прогневил судьбу? Чем?