Бежим по лесу, когда слышим, что стрельба стихать начала.
- Скорее, Ваня! - кричит мне Мельников. Я и так понимаю, что скорее. Главное не опоздать! Потому как, где стрельба, там и стрелки. Люди. А значит можно их расспросить и всё они объяснят.
Бежим, когда выскочили из леса на поляну. А там действительно люди, стоят кругом, говорят о чём-то.
- Люди! - завопил Мельников и к ним. А люди те на нас стволы наставили. Порядочно так. И не только стволы. Потому как вооружены были разнообразно. Да и сами люди странные. - Стой! - кричат мне их благородь. Сам он остановился, руки поднял, будто здаётся. Ну и я тоже. Стоим, а люди к нам идут. Которых там только нет. Один чёрный, словно углём измазанный, и ещё голый почти, только в юбке из травы. Другой в перьях, словно вываляли его, худой, загорелый. Ещё один, в армейском мундире, а цвет кожи тоже, будто в смолу макнули. Ну и другие удивительные. Подошли к нам с их благородием, оружие не опускают, смотрят.
- Здравствуйте. - говорит Мельников, улыбается радостно. Ему один из вооруженных, видимо офицер, в красной такой униформе, что-то говорит. Не по-нашему. Я ничего не понял, а их благородь, как давай чирикать. Завели разговор. Говорили несколько минут, потом тот, в красной форме махнул рукой, мол всё, опускайте оружие. Кто опустил, а кто и нет. Тогда их благородь к ним обратились. Тоже не по-нашему. Ещё поговорили, тогда уже все оружие опустили. Один парень в кожаных штанах и шапке такой большой, достал папироски, угостил, закурили все, кроме того негра в униформе. У того сигара была, это, как папироса, только толстая и без бумаги. Из листов табачных скрученная. Видал я такие у бар. Стоим, курит.
- Где мы? - спрашиваю тихонько у их благороди.
- А бог весть. Никто не знает.
- А как они здесь оказались?
- Да так же, как и мы. Похитили их, а потом тут выбросили. Проснулись, когда падали.
- Зачем мы здесь?
- Никто не знает.
- А почему солнца три?
- Тоже непонятно.
- А кто они?
- О, и тут очень разные люди, Ваня, такой подбор, что в жизни и не встретишь! - неизвестно чему радуются их благородь.
- Да вижу я. А расскажите, кто есть кто?
- Ну, смотри. Вот в красном мундире офицер британской королевской армии Ридли Скотт.
- Ну и фамилия! Это же надо - Скот!
Ваня, это у нас она странно звучит, а у них самое обычное, как Петренко. Ага, вот в униформе это Пьер Алимадже - зуав, т.е. солдат французских колониальных войск. Вот в перьях весь - предводитель индейцев из Аризоны, это штат такой в Америке. Тот чёрный и в юбке - зулусский воин.
- Какой?
- Зулусский. Это такие дикари, из Африки.
- Так мы в Африке? Вы же говорили, что те чудовища ...
- Крокодилы.
- Ага, крокодилы, тоже из Африки?
- Нет, говорят, что это не Африка. Растения и животные другие. Так, вон тот белокурый, это бур.
- Это с ними что ли англичане воевали? - вспоминаю я, об этом в газетах много писали.
- Да, они. Потом вон еще самурай из Японии и ковбой из Америки.
- Это как?
- Самурай, это вот вроде офицер японский, а ковбой, это, как казак, только в Америке живёт.
- И как это могли япошки нас победить, когда у них из оружия только сабля? - удивляюсь я, глядя на самурая.
- Это не сабля, а меч. И современное оружие у них тоже есть. - говорит Мельников и заметно грустнеет. Не любят их благородь о войне вспоминать. Такого насмотрелись там, что до сих пор хватает.
- А вот кто тот, последний? - киваю на худенького человечка в пиджаке, похожего на наших жидков с Подола, черноволосого и кудрявого.
- Это сицилиец.
- Кто?
- Народ такой. Они в Италии, как чечены у нас - воинственные горцы, склонные к грабежу и разбою.
- Ничего себе компания. - говорю. - А чего они все в своей одежде, а мы в этой, голубенькой?
- Не знаю. Сейчас спрошу. - Мельников обращается к английскому офицеру, потом ещё разговаривает с черным французом. - Получается так, что их непосредственно с мест службы похитили. Серебряные. А нас же сначала Слизни, а потом уже Серебряные. Может поэтому. К слову, материал этот ковбой узнал. Говорит, что зовется он "джинсой" и в нём в Америке шахтёры работают. Надо что-то другое найти, мы же служилые люди, государя-императора представляет, а одеты, как оборванцы какие. - волнуется Мельников.
- Да тут бы выжить, ваша благородь! - успокаиваю его я.
Гляжу, а хлопцы ругаться друг с другом начинают. Люди горячие, сразу за оружие хватаются.
- Чего это они? - спрашиваю у их благородия.
- Да решают, что делать.
- И какие предложения?
- Англичанин предлагает пойти к реке, которая протекает здесь рядом, там сделать плот и плыть к океану. Река большая, должны быть какие-то города на ней. Нам бы только до цивилизации добраться.
- А почему другие против?
- Бур просто англичан не любит, зуав тоже. Зулусов англичане вообще истребляли. - Мельников тихонько объясняет, что происходит, потом вмешивается в разговор. Спорят долго. Наконец решают, что кто хочет - идёт к реке, а кто хочет - остаётся здесь. Остается только бур, такой белокурый крепкий парень с большими ладонями рабочего человека. Но по тому, как держит винтовку, видно, что и к оружию привык.
Идём в лес, я последний раз смотрю на эти проклятые три солнца, думаю, что нехорошо это. Как говорил батюшка из нашего села - что слишком, то не здраво. Господь Бог знал, сколько чего нужно и солнце одно сделал не зря. А здесь три. Вообще то, мера - она от Бога, а человек склонен лишним грешить. Это хоть возьми еду, хоть питье, хоть отдых. Всё в меру делать надо, но слаб человек ...
В тех благочестивых мыслях прошёл я минуту примерно, когда сзади послышались выстрелы. Все остановились, оглянулись. Быстрые выстрелы, а потом крик, страшный крик человека, который помирает. Видимо, того бура, потому что он там один остался. Первым с места сорвался ковбой. За ним и другие. Бежим через дебри, вот уже на поляне. А там страх с кровищей. Мёртв бур. Не просто мёртв. А выпотрошили его будто кабанчика. И никого вокруг. Но в кого-то же стрелял! Пять выстрелов! И ловкий парень был, такой бы не промахнулся. Тем более, что поляна, открытое место, здесь внезапно не нападёшь.
Мы все оглядываемся вокруг, оружие наставили, но никого нет. Словно тот бур сам на куски разлетелся. Когда как закричит кто-то. Это индеец, тот, который в перьях. Он, в отличие от других, не вокруг смотрел, а у трупу присел. Порылся в рваном мясе и заголосил на своем языке. Его все обступили, что-то спрашивают, а он дрожит весь и лопочет, будто умом повредился.
Я тоже убитого посмотрел. Головы нет. Не только головы, но и позвоночника всего. Вот знаете, как сельдь в трактирах разбирают, чтобы на стол подать. Голову с позвоночником вытянут, а филейный части подают, лучком укрыв да уксусом спрыснув. И здесь тоже самое.
- Что, Ваня, хищник какой-то? - спрашивает их благородь.
- Да какой хищник, когда мясо целое, а хребет с головой забран? - удивляюсь я. - Не слыхивал я про таких хищников.
- Тогда что это?
- Да Бог его знает. А что этот, в перьях, говорит? - киваю на индейца. Мельников подошел к английскому коллеге, спросил. Потом вернулся.
- Бред какой-то, Ваня. Дикий человек этот индеец, сказки какие-то рассказывает про убийц с небес, собирающих черепа, дескать не спастись от них. Говорит, что они время от времени появлялись в их краях и убивают лучших воинов. Не женщин, не детей, а воинов. И никто тем убийцам ничего сделать не мог. Так что теперь индейцы, как только случается первое убийство, убегают подальше.
- Тогда и нам надо бежать?
- Ваня, ну ты что, я же русский офицер! Как это я бежать буду? - возмущается Мельников.
Хочу ему напомнить про Порт-Артур, но сдерживаюсь. Между тем хлопцы снова начинают спорить. Так понимаю, что насеет того, куда идти. Решают таки пробираться к реке. Возвращаемся в лес, там находим какую пробитую животными тропинку. Идём по ней. Оружие не прячем, наготове держим. Через час останавливаемся передохнуть, потому как душно до невозможности, а тут ручеёк с водой. Зуав начинает курить толстую сигару. Их у чёрного больше, чем патронов. Молодец, запасливый.
- Смотри, что делает! Дикарь и есть дикарь! - удивляются их благородь, показывая на индейца. Тот одежды свои кожаные скинул и начал ногами топтаться в луже возле ручейка. Как вот дети делают, когда хотят кашу-малашу сделать. Расколотил грязь, а потом давай ею мазаться. Обильно, словно это лечебные грязи в Саках, сельце таврическом, где я однажды бывал по делам службы. - Вот такие низшие существа и подтверждают, что человек произошел от обезьяны. - вздыхает Мельников.
Я только головой кручу. Уже слышал этот бред, который в Англии придумали. Будто бы человек от обезьяны произошёл. Смешно даже такое говорить! Положим, бывают армяне или каспийские татары, каковые настолько мохнатые, что может от обезьян и происходят. Но чтобы всех людей к тому сводить, так это глупость несусветная. И хула на Бога, у которого человек - венец творенья.
Богоспасительно рассуждаю, а сам смотрю за дикарем. Индеец весь в грязи вывалялся, рыжий сделался по цвету здешней глины. Зуав докурил, дальше пошли. Вокруг кустарники, птиц много, поют все, выглядят странно и людей совсем не боятся, хотя у нас же оружие. Это плохо, что не боятся. Значит, не видели раньше.
- Ох и жара! - жалуется их благородь.
- Ага, солнца ж три, вот и пекут.
Вот вышли мы к реке небольшой. Все принялись пить из нее воду, а я - нет. И не потому, что у нас в деревне мужик жил, который раз из Глухова ехал, заблудился, водички попил из неизвестного родничка и уши у него выросли, как у осла. То такое. А вот в Туркестане, когда попили ребята воды с арыка, канавы тамошней, так потом все с холерой и легли. Кто выжил, а кто и нет. Так что лучше не пить неизвестно что.
Сам не пью и их благородь придержал. Стоим, пока другие напьются. Смотрим на реку. Вроде и невелика, но плыть опасно, если вспомнить тех крукодилов, или как их там. Топчемся на месте, никто первый в воду зайти не решается. Когда чувствую я, что кто-то на меня смотрит. Для филера это первейшее дело чужие взгляды ощущать. И вот затылок мне аж прожигает кто-то взглядом. А кому прожигать, когда вон все ребята, восемь, на берегу стоят? Или голова бура прикотилась на меня посмотреть?
Делаю шаг в воду, словно плыть собрался.
- Ваня? - удивляется безрассудству моему их благородь. Я поворачиваюсь, словно к нему, а сам смотрю на берег. Кроме ребят никого там. Но смотрел же кто-то, смотрел! - Ваня, что с тобой? - заметил Мельников мою взволнованность. Ответить я не успел, потому что закричал японец. Меч свой выхватил и ударил. Словно воздух рубанул, пустое место, только меч ударился, заискрил, словно на броню наткнулся! И на миг, на одно лишь самое малое мгновение, в воздухе кое-что показалось. Такое, что я сразу узнал! Серебряный! Это был Серебряный!
Японец ещё успел ударить раз и нанизали его на огромную саблю, которая взялась просто из воздуха. И тут же выстрелы. Это ребята долго не думали, валить стали супостата. Да только пули в воздухе наталкивались на что-то невидимое и отлетали прочь, вышибая искру. А в месте удара становился виден серебристый панцирь. Такой крепкий, что пули его не брали. Только тут зуав динамитные шашки достал! И поджег от сигары, которую, ухарь такой, изо рта не вынул. Зуав бросился с шашкой к чудовищу, но наткнулся на невидимый удар и отлетел в сторону. Мы стреляем в воздух и отходим, потому что чудовище идёт на нас. Когда вижу, как индеец подхватывает шашку, выпавшей из рук зуава и бросается вперёд. Жду удара, но его нет, индеец бежит, потом берёт чуть в сторону, а потом прыгает. Словно в воздух, но зависает в нём, мы слышим рев. Индеец делает движение рукой, лупасит динамитной шашкой, как ножом, и отпрыгивает прочь. Так получается, что падает в реку. Мы видим шашку, которая осталась, будто зависла, в воздухе! Ох как закрутилась! Потом рычание страшное и взрыв. Хороша пошла шашка, потому что на землю стали падать серебристые куски чудовища. Да, это был Серебряный, тот самый! Он как-то мог становиться невидимым! Мы его не видели! А он видел! Он убивал! Вон лежит мёртвый япошка, который раньше был враг, а теперь, как брат. А вот мертвый Серебряный. Все подбежали, смотрят на его куски. На которых видны царапины от меча японца, а вот маленькие воронки от пуль. А мы же стреляли в упор! Вот и сабля чудовище из лапы выпростанная. Этой самой саблей режет Серебряный человека, как горячий нож масло. А в другой руке что-то, похожее на небольшую пушечку.
- Смотри какой! - восхищается Мельников, разглядывает остатки чудовища. - Вот бы его на вооружение взять! До Индийского океана бы дошли!
Ох же, их благородь! Хватаю за руку.
- Уходить надо!
- Ты что, куда уходить? Мы же победили! Вот сейчас бы фотоаппарат, чтобы карточку сделать, а то не поверят же, на кого я охотился!
- Не вы, а на вас! - раздражаюсь я. - Пойдёмте, ваша благородь! - тяну его
- Ваня, прекрати! Я твой начальник! Сам знаю, куда идти! - обижается Мельников.
- Ваша благородь, Серебряный же не один был и они сейчас придут! - шепчу ему. Вижу, как другие ребята рассматривают куски чудовища. - Бежим!
- Я - русский офицер, не могу я бежать! - обижаются их благородь.
- Тогда отступаем! Организовано! Придут же сейчас Серебряные!
- Ну и пусть! Взорвём их к чертовой бабушке! Вон у зуава ещё шашки есть! - Мельников бежит к зуавы, который лежит на берегу в странной позе. - Эй, камрад! - их благородь приседают, начинают трясти негра в форме французской армии. Но тот не отзывается. И странно же лежит, как не живой. Вон и кровь изо рта. Видимо, очень сильный удар получил от чудовища. - Мёртвый. - разводит руками Мельников. Я приседаю рядом с зуавом. Лажу по карманам. - Ваня, ты что делаешь? - возмущается их благородь.
- Курить захотел. - нахожу жестяную коробку с сигарами.
- Ваня, нельзя ... - начинает было Мельников, когда индеец, который уже вылез из воды и смотрит на остатки Серебряного, вдруг кричит. Уклоняется от невидимого удара, следующий отражает своей топориком. Ребята начинают стрелять, пули, по-прежнему отлетают от чего-то невидимого. От Серебряного. Нескольких Серебряных! Потому что один зашел со спину индейца и ударил. Сабля, из-за крови ставшая видимой, прошла сквозь тело и бедный дикарь задергался, словно червяк на крючке. Сицилиец прыгнул на владельца сабли, начал стрелять, видимо целился в голову, но он был отброшен, легко и далеко в реку, словно муха, а не человек. Все, кто остался, начали отступать. Нас больше не трогали. Мы спрятались в лесу. Через несколько минут вернулись на берег. Остатков Серебряного не было. С японца, зуава и индейца были вырезаны хребты и головы. Сицилиец сидел в воде и весь дрожал.
- Они же могли убить его. - говорю Мельникову. - И всех нас. Но не убили.
- Мы оказывали сопротивление! - бахвалиться их благородь.
- Да плевать им на наше сопротивление! - кричу я очевидное.
- Тогда почему не убили?
- Потому, что не хотят спешить.
- Что? - их благородь удивленно смотрят на меня, как кое-кто на новые ворота.
- Растягивают удовольствие. Охотиться желают подольше, поэтому убивают порциями.
- Ты про что?
- Я видел уже такое. В Туркестане. Когда господа охотилось на тигру. Они не спешили его пристрелить, гнали зверя, хотели набаловаться, перед тем, как убить.
- Я не тигр - я русский офицер! Меня нельзя гонять!
- Они не спрашивают.
Ковбой обращается к Мельникову и прерывает наш разговор.
- Что он говорит? - спрашиваю.
- Говорит, что надо разделиться. - Мельников-то отвечает ковбою, видимо отрицательно. - Ваня, нельзя нам разделяться, вместе мы сила!
- Ваша благородь, вместе мы стадо! А стадом плетутся только на бойню. Спасаются же поодиночке. Надо разделиться. Тогда у нас может хоть какой шанс будет.
- Ваня, ты мне не указывай, что делать!
- Так точно, ваша благородь! - отвечаю. Хлопцы дальше толкуют.
- Ну что же, решили таки разделиться. - говорит Мельников, когда обсуждение завершается через пару минут. - По двое. Зулус уйдёт с сицилийцем, ковбой с англичанином, а я с тобой. Но это мы не просто разбегаемся, это манёвр!
- Так точно! - киваю.
Первыми уходят англичанин с ковбоем, потом сицилиец с зулусом. А дальше уже мы с Мельниковым. Прячемся в лесу, проходим совсем немного, когда я останавливаюсь. Смотрю на их благородь. Они удивляются.
- Что, Ваня?
- Раздевайтесь. - говорю и сам снимаю сначала тот пиджак голубенький, а потом и штаны.
- Ваня, ты чего? - их благородь на меня уставились, словно деревенская баба на автомобиль.
- Надо так, раздевайтесь. - сам уже и штаны снял. Вот рядом лужа с водой, подошел к ней, начал ногами топтать.
- Ваня, ты это, ты успокойся. Не бойся. Мы спасёмся, выберемся. - Мельников смотрит на меня, словно на сумасшедшего, говорит успокоительно, будто ребёнку сказку рассказывает.
- Ваша благородь, я спокоен, а вот вы, если хотите выжить, делайте то же, что и я. - набираю полные руки грязи из лужи и на себя высыпаю. Растираю. Как вот бабы пирожки яйцами мажут, так я себя грязью.
- Ваня, прекрати. - Мельников смотрит на меня с отвращением.
- Нет, ваша благородь. Не прекращу. И вы делайте то же самое.
- Зачем?
- А чтобы Серебряные нас не увидели.
- От этой грязищи мы что, невидимые сделаемся?
- Так точно. Вспомните индейца. Почему он к Серебряному подобрался и шашку динамитную прикрепил? Потому, что бы в глине весь. Вот его Серебряный и не заметил, позволил подойти незамеченным.
- А как же его потом убили?
- Потому что в воду он попал, смылась глина и снова он видимый стал! - говорю и натираюсь тщательно, глины не жалею. Чтобы ни пятнышка чисто кожи не осталось. Смотрят на меня их благородь.
- Ну, хорошо. Вот натрешься ты, Ваня, а дальше то что?
- Дальше? Дальше, ваша благородь, будем ждать Серебряных. Они же за нами идут, словно охотник за дичью. Пропустить их нужно, за спиной у них оказаться, а потом искать на чём они сюда прибыли.
- А на чём? - удивляется штабс-капитан.
- Ну не пешком же пришли. Может вот такая же махина у них, как в лесу у Святошинских дач видели. - я уже ноги натёр, теперь туловищем занимаюсь.
- Ваня, я же офицер. - вздыхает Мельников. - Мне в грязь нельзя.
- Ваша благородь, во-первых, никто об этом не узнает. А во-вторых, спросите себя, хотите вы жить или чтобы вам хребет вырезали с головой вместе. Как ответите себе, так и поступайте.
Задумались их благородь. Не привыкли они к грязи, даже кривятся от одной мысли, что вываливаться в грязи придётся.
- Пожалуйста, спину мне намажьте. - прошу его. Он давай мне спину мазать. Лицо себе я сам.
- Ух ты, Ваня, страшный какой! - кривятся их благородь.
- С меня воды не пить. Лучше в грязи живым, чем в земле мёртвеньким. Пусть уж. - улыбаюсь. - А вы что?
Мельников в сомнениях весь, кривится, за усы себя кусает. Потом плюнул.
- А, всё равно тебя мазал, руки испачкал! - начинает раздеваться. Помогаю ему намазаться.
- Значит так, ваша благородь. Сейчас ложимся в траву и лежим. Молча, тихо, не двигаться, чтобы не происходило. Ждём, пока Серебряные пройдут.
- А как понять, что прошли они?
- По тишине. Когда Серебряные приближаются, то тишина наступает. Птицы петь перестают, замирает всё. Это значит идут они. А когда пойдут, то снова птицы начнут петь.
Так и залегли мы. Где-то с час пролежали, когда выстрелы услышали. Из двух револьверов. Получается, на англичанина с ковбоем напали Серебряные. Потом крики. И тишина. Далее лежим. Еще где-то с час. Я аж чуть засыпать начал. Живот болит, осторожно на спину перевернулся. Лежу в траве. Насекомые вокруг летают, радостно бы меня укусили, только грязь высохла, взялся я как коркой, попробуй, прокуси. Лежу, о трех солнца думаю, когда понимаю, что замолчали то птицы. И тишина такая гнетущая началась. Даже дышать перестал. Лежу. Чувствую, какой-то ветерок лёгкий рядом повеял. Потом вижу, как трава приминается. А потом такие лучики красные бегают. И по мне пробежался, внимания не обратил, дальше отправился. Лежу. Минута, две, три, пока первые птицы запела. За ней и другие. Смотрю на Мельникова, он побледнел даже сквозь грязи. Киваю, что идти надо.
- Может, полежим еще для надежности? - шепчут их благородь.
- Нет, серебряные скоро поймут, что мы дальше не пошли. Вернутся нас искать. Уходить надо.
- Куда?
- Ну, они же сюда не пешком пришли. На чём-то приехали. И куда они эти головы с хребтами относят. Где-то тут, недалеко. Вот нам туда и нужно.
- А дальше что?
- А дальше посмотрим. Пойдёмте, ваша благородь!
- Ваня, куда идти то?
- Пока на дерево повыше.
Рос один великан неподалеку. Полезли. Лезть пришлось долго, потому как дерево высокое, ствол мокрый. Зато с самой верхушки стало видно, что да как в этих краях. В три стороны леса, леса, леса, а в четвертую - холмы. Скорее скалы, почти без леса. Видимо, нам туда.
- Три солнца! - удивляются их благородь. - Ну, как же такое может быть? Земля же вращается вокруг одного-единственного солнца!
- Как вращается? Что это такое вы говорите, ваша благородь. Я хоть только три года в церквно-приходской школе отучился, но прекрасно знаю, земля наша стоит на три китах, а те на трех слонах, а уже слоны на черепахе, плавающей в древнем океане! Как она может вращаться? Это же солнце по небу бегает! Ещё говорят, что крутит, как цыган солнцем. Она всходит и заходит, а земля недвижима остаётся! - говорю, а их благородь пялятся, как будто у меня на лбу какая-то хула на государя написана.
- Ваня, ты что, совсем тёмный?
- Я то может и тёмный, а глупостей не говорю. - несколько излишне обиделся я.
- А ну не сметь с начальством так разговаривать! - кричит Мельников. Извиняюсь, прошу потише быть. - Ваня, это же ещё в школе учат, что земля - планета, вращающаяся вокруг солнца. Научный факт! А ты - киты, слоны, черпаха! Тьху, темень.
- Да я же самолично картинку видел. Три кита белый свет держат, сами на трёх слонах, а те на огромной черепахе.
- Ваня, это всё бред, ты меня слушай! Земля вокруг Солнца вращается и другого тут не бывать!
- Ладно, пусть. А вот если солнца три, то вокруг которого вращаться? - подсекаю их благородь вопросом, на который они ответить не могут.
- Ну, Ваня, я же не астроном какой. Не знаю.
- Ну да ладно. Не о том беспокоиться нам сейчас нужно. Пойдёмте, ваша благородь. Нам туда, к холмам нужно.
- А там что?
- Посмотрим.
Двинулись мы в путь. Время от времени я на деревья взбирался, чтобы проверить, в правильном направлении ли идём, а то ведь в лесу ориентироваться трудно, особенно когда целых три солнца на небе. Слышали далёкие выстрелы. Это, видать, Серебряные нашли сицилийца и зулуса. Четыре выстрела, потом крики, вроде бы. И их прибили. Теперь наша очередь. Спешили. Вскоре уже были у скал. Крутые такие скалы, нечего и думать на них влезть. Шли вдоль, искали хоть тропку малую. Когда услышали гоготание птиц. Остановился я. В Туркестане слышал такое. Когда птицы в горах слетались на падаль.
- Здесь надо лезть. - говорю.
- Здесь, так здесь. - неожиданно легко соглашаются их благородь. Мельников напряжённый стал и тихий. Понимал, что времени у нас немного и лучше уж лезть, чем вокруг ходить. - Вон, вроде щель есть.
Он лезет первым. У него скрученный из пиджака голубенького рюкзак, в котором оружие. У меня другой, в котором грязь. Оно нам еще понадобится. Лезть трудно. Камни режет пальцы, но знаем, что другого выхода нет.
- Не оглядывайтесь, ваша благородь. - говорю Мельникову. Я в горах лазил, знаю, что только вперед надо смотреть.
С трудом, но выкарабкались. Потом среди камней прокрались на площадку, заполненную всякими отвратительными птицами, которых я в жизни не видывал. Они жадно жрали что-то и гоготали.
- Смотри, Ваня! - шепчет их благородь. Вижу. Птицы обклёвывают хребты и головы убитых хлопцев, прибитые к высоким сваям. Уже почти полностью подчистили. - А вон где и махина та.
Действительно, на расстоянии от пропасти стоит на площадке уже знакомый нам самовар, тот, который у слизняков был, а рядом ещё один, похожий, видимо Серебряных.
- О, то, что нам надо. - говорю, а их благородь бросается к тем самоварам. В каждой руке по револьверу. Прыгаю за ним, хватаю за ноги, валю.
- Ты что, Ваня!
- Тихо!
Птицы пугаются наших метаний, начинают кричать, поднимают настоящий гвалт. А затем стихают, словно по команде. И мы лежим, будто мёртвые. Краем глаза вижу красный луч, бегущий землей. На нас не останавливается, в глине мы. Лежу, не дышу. Их благородь тоже. Через несколько минут, когда птицы снова галдеть начинают, ползём прочь, к пропасти, у обрыва прячемся в щели.
- Откуда ты знал, что оно там есть? - спрашивает их благородь.
- Просто чувствовал. Дайте жестянку с сигарами.
- Ты что, покурить решил?
- Давайте. И нож тоже.
Их благородь дают, что я просил. Начинаю резать сигары помельче, чуть ли не в пыль.
- Ты что делаешь, Вань?
- Помогайте. Только мелко-мелко.
Больше их благородь не спрашивают, режут. Вот со стороны на нас посмотреть, так и смех и грех получается, картина! Офицер охранки с филером сидят голые в щели, все в грязи, словно дикари и ножами крошат табак! Сумасшедшие, разве другое подумаешь? Но нам спасаться нужно, а не смотреть, как со стороны выглядим.
- Достаточно? - спрашивают их благородь.
- Ещё. - говорю.
Все четыре сигары, которые в жестянке оставались порезали. Потом я свой план рассказал. Отчаянный, конечно, но выбирать было не из чего. Их благородь согласились. Прочитали мы "Отче наш", перекрестились, наляпали друг на друга свежей грязью и стали красться. Сначала к сваям, где хребты с черепами висели. Вытащили одну. Тяжелая, крепкая, заостренная. Дальше пошли к махинам. Медленно, медленно. Птицы на нас внимания уже не обращали. Все, что могли, съели, но не улетали, видать, ждали новую порцию. У махин я их благородь подсадил, чтобы они осторожненько сверху залезли. Затем табак передал. Перекрестились. Я со сваей внизу остался. Бросил камень в птиц. Они снова давай гоготать. Притих я. Когда зашипело что-то и дверь в самоваре Серебряных открылась. Это я так говорю - дверь, на самом деле на двери и не похоже. Да и не самовар никакой. Но как-то надо называть, когда слов для этих чудес нет. Так что дверь. Из двери лестница вылезла, а по ней спускается кто-то. Это я догадываюсь, что спускается, потому не видно никого. Их благородь тоже догадывается, но ему догадываться нужно точнее. Вон Мельников взял и растряс табаком над лестницей. Какое-то бурчание послышалось, лучик красный побежал, их благородь замерли, а лучик остановился. На мне! Неужели догадался Серебряный этот? Сквозь грязь узрел! Я перепугался, когда на лестнице чихать начало. Пробрал табак окаянца! Крепкий же! Вижу, как земля прогибается у лестницы. Значит, чудовище сошло, наверное, крутится, чихает, не может понять, что же происходит.
И тут уже моя очередь настала. Как закручусь я со сваей, как с разгона ударю! Куда-то туда, где должна нога Серебряного быть. Свая тяжелая, свая крепкая, свая разгон хороший набрала, так что не отскочила, как меч японский, а плотно так ударила, даже вроде хрустнуло что-то. Ох, тут как закричит чудовище! А я ему ещё сваей, туда, где рожа его богопротивная должно быть. Их благородь с махины спрыгнули и давай дерьмом птичьим бросаться. Не от отчаяния, а по плану. Дерма много, оно на чудовище липнет и вот уже видно Серебряного! Крутится он, оружием машет, но ничего не видит, потому что в глаза ему табачище въелся! Я времени не теряю, ещё разогнался да сваей приложил, уже по другой ноге. А их благородь камнем в голову, будто какой бунтовщик в 1905-м. Серебряный ревёт, крутится, ничего не видит, начал стрелять. Из той пушечки небольшой, которая у Серебряных на правой руке. Пушка то небольшая, а стреляет, как орудие головного калибра! Ох тут нам туго пришлось! Хорошо, что их благородь догадался остатки табака ещё в морду сыпнуть, потом я сваей по правой руке ударил. А их благородь камень схватил. Большой такой, размером с арбуз. Как только и поднял. Я разогнался, сваей в грудь чудовища ударил и повалил Серебряного. Упал он, а выстрелить в меня не может, потому и не видит и рука перебита. А тут их благородь камень над собой поднял и опустил его Серебряному прямо на голову. Хрустнула голова, захрипело чудовище, я его ещё сваей угостил. Наконец оно кричать прекратило, еще подёргалось немного и сдохло.
Как только сдохло, так сразу стало видимым. Из металла всё, говорю же, без единой заклепки, бог знает, как это делается. Чудом мы его одолели, даже сами поверить не можем. Когда слышим, как завыло что-то в лесах. Видимо, поняли Серебряные, что с их братом случилось.
- Ваня? - смотрит на меня их благородь.
- Хватайте револьверы и стреляйте.
- Так не берут же их револьверы!
- Револьверы не берут. А вот это возьмёт! - беру эту пушечку, которая в руке у чудовища была. Тяжелая, но курок есть, то что хоть как-то да выстрелю. - Вы доспехи эти оденьте. - Стянул я с убитого Серебряного защиту его блестящую. Конечно, великовата для их благородии, но уж что есть.
- Тяжёлый зараза! Я в нём и на ногах не устою! - жалуется штабс-капитан.
- А вы ложитесь, ваша благородь, ложитесь! Вам главное стрелять и в панцире этом прятаться.
Залегает он за самоваром. Смотрю я пушечку. Ничего подобного раньше не видел, хотя в войсках служил и там новые пулеметы были и другое оружие. Нашел, что-то на прицел похожее. Для меня неудбный прицел, потому что не могу до него дотянуться, когда палец на крючке. Но посмотреть в него интересно. Видит далеко. Вон, все леса, как на ладони. Разглядываю. Ждём. Птицы, вот, сперва молча сидели, а потом улетать начали. Чувствуют, видать, что скоро здесь жарко станет. Часть полетела, а часть осталась. Замерли и сидят, как каменные. Так, значит рядом уже Серебряные.
Я в прицел глянул и увидел их! Трое! Четко видел! Приближались разъяренные! И как приближались! Летят, гады, будто аэропланы! Только быстрее! И пушечки выпустили, видно, что с саблями баловаться не будут, сразу стрелять начнут. Ну и я баловаться не стал, пока их благородь стрелять начнёт, не ждал, а сам прицелился да как ударю! Ох, оно и отдача, точно, что пушечка, меня аж отбросило! Вскакиваю, снова навожу.
- Попал, Ваня, попал! - орут их благородь и стреляют из револьверов. Я припадаю к прицелу, который похож больше на подзорную трубу. А Серебряных то нет! Их должно быть двое, а их нет!
Они могли убить нас, но ответили на стрельбу Мельникова. Выстрел и он весь покрылся огнем. А я понял, что Серебряные уже позади. Перекатился с пушечкой, припал к прицелу, увидел, полез рукой к крючку и нажал. На этот раз Пушечка уже не сбила меня с ног. Сбил взрыв, совсем рядом. Это выстрелил последний Серебряный. Теперь или он или я. Новый взрыв. Меня отбросило, но пушечку из рук не выпустил. Времени смотреть в прицел не было, выстрелил наугад. Куда-то туда, откуда шла траектория последнего выстрела. Попал! Серебряный закричал и стал на мгновение видимый, но затем снова исчез. Раненый, но живой. Где он? Где? Я смотрел из-под самовара и не знал, куда стрелять.
- На! - услышал я крик Мельникова и увидел пятно грязи, которое висело в воздухе, не падая. Выстрел. Чудовище было первым, а я - метким. Серебряный разлетелся на куски и осыпался на землю. Уже видимый. Я еще раз выстрелил ему в голову, зная, что врага надо добивать. Затем то же самое сделал другому Серебряному. Первого я подстрелил в полёте и он упал куда-то в лес.
Бросил пушечку и побежал к горящему панцирю. Неужели их благородь сгорели? Я не видел его! Выстрел был таким мощным, что полностью уничтожил штабс-капитана?
- Ваня, ты что там смотришь? - услышал я голос их благороди. И так обрадовался, что аж слезу пустил. Бросились мы друг к другу обниматься. Мельников целый был, говорил, что панцирь спас от выстрелов, а грязь от огня. Я тоже почти целый был. Только камнями ногу мне посекло. Вон кровь капала. - А вот это, Ваня, плохо. В тропиках даже малейшее ранение может быть опасным. Я об этом в журнале "Вокруг света" читал. Надо обработать рану.
- Так нету ж ничего!
- У Серебряных должно быть. - их благородь побежали к самовару. Я похромал за ним. Внутри было темно, куда идти непонятно, что искать - тоже. - Чёрт! - выругался их благородь. - Попробуй надти, где у них лекарства!
- Я на улице подожду. - Вышел из самовара, в голове как-то странно гудело. Когда заметил какие-то движения в другом самоваре. О, да это Слизни ожили! Я подхватил пушечку и навел на них. Не знал, сколько в ней боеприпасов, но и одного вида её хватило, чтобы Слизни испугались и подняли руки своих металлических футляров.
- Не стреляйте! Не стреляйте! - неожиданно услышал я незнакомый голос со странным, немецким, что ли, акцентом.
- Это кто там? - удивился Мельников и выбежал из самовара Серебряных.
- Это похитители наши ожили. - показал я на Слизней.
- Ах вы мерзавцы! В какой переплёт нас втянули! - их благородь, вплоть кулаком вознамерились приложиться.
- Не убивайте нас, мы вам нужны! - закричали Слизни.
- Тогда обработайте рану моему товарищу, а потом разговаривать будем! - приказал Мельников.
Слизни мне рану полечили и рассказали, что нам надо бежать, потому Серебряные, они их звали Убийцами, могут прилететь.
- Да мы их с Ваней всех убили! - захохотал Мельников, но Слизни сказали, что есть и другие Серебряные, которые будут мстить, так что надо бежать. - Нам в Киев надо! Мы же служилые люди! А бог знает, где пропадаем! А ну быстро нас туда доставить!
Слизни пообещали.
- И чтобы без шуток! - пригрозили их благородь. Слизни заверили, что даже и не думают шутить, видят, что мы люди серьёзные. Зашли мы к ним в махину и полетели. Слизни нам угождали, одежду нашли нам, даже рюмочку можно было выпить, но я отказался и их благородь убедил, что не надо пить. Не нравились мне эти Слизни.
Они рассказали, что охотятся на различных животных для зверинцев. Вот и в Киев прилетали, чтобы детей взять. Детей, потому что их дрессировать легче. Детей набрали, а тут мы с их благородием, пришлось и нас схватить. Не знали, что делать, когда Серебряные напали. Они оказались самые главные были, потому что лучше всех вооружены, а ещё могут невидимыми становиться. Серебряные нас забрали и посадили к своим пленникам, чтобы охотиться на нас. Это забава у них такая.
- А дети где? - вспомнил я и навёл на Слизней пушечку, которую из рук не выпускал.
- Живы, живы, не извольте беспокоиться! - закричали Слизни и детей нам предъявили. Точно живые, чумазые только, как цыганчата.
- Ну, ладно, а как скоро мы в Киеве будем? - поинтересовались их благородь.
- По-вашему, где-то дней двадцать лететь. - заявили Слизни.
- Что? - закричал Мельников. - Да из Владивостока в Москву и то не так долго! А ну быстрее везите!
Но Слизни заверили, что скорее не могут, потому как корабль их был поврежден Серебряными. Уже Мельников и кричали и ногами топали, а ускорить полет не смогли. Так что летели двадцать дней. Когда уже приближаться стали, Слизни сказали, что пересадят нас в корабль Серебряных, который за собой тащили и на нём нас спустят. На своем в Киев лететь боялись, говорили, что двигатели могут не выдержать.
- Да уж как хотите, только быстрее! - кричали их благородь, который все дни только и говорил о том, как на него быть кричат благоверная супруга Дашенька и полковник Скуратовский, начальник их. Всё придумывал штабс-капитан, чтобы такого спасительного наплести.
Меж тем, нас перевели в корабль Серебряных, усадили в кресла. Мы с их благородием впереди сидели, а дети, их аж пятеро, в том числе и ребёнок Гусятинского, позади. Слизни поставили перед нами такую вроде как доску, мигала она, пожелали счастливого пути и ушли. Сидим, я рюкзак, из одежды синей, себе на ноги положил, оглядываюсь.
- Что у тебя в рюкзаке, Вань, что так бережёшь? - удивляется их благородь.
- Да, разное.
Сидим, ждём. Доска перед нами мигала, мигала, а потом зажглась и стали по ней живые картинки бегать. Вроде, как шар какой-то.
- Это ещё что? - удивляюсь. Их благородь присматриваются внимательно. Потом шептать начали. - Что такое? - спрашиваю.
- Ваня, это же Земля!
- Кто?
- Земля! Ну, смотри, это же точно глобус! Вон Африка, вон Европа, а вон и родина наша - Российская империя! Большая какая! - Мельников пальцем тычет в шар, там видно что-то.
- А где же белокаменная? И столица где? А Киев? - спрашиваю, потому что оно-то никаких улиц или дворцов не видно.
- Тю, Ваня, они мелкие очень, чтобы увидеть их. А вон моря видно! Смотри! Вот она, Япония! Видишь? - но откуда я знаю, где та Япония? Я там не был. - Ничего себе, Ваня! - увлеклись их благородь, смотрят на тот шар, которая, вроде бы, приближается.
Потом раз и нет шара. Вместо него Слизни на доске. Откуда они здесь? Ушли же к себе на корабль! Я аж за доску заглянул, но она тонкая, в палец толщиной, не спрячутся в ней Слизни, тем более в своих металлических футлярах!
- До свидания глупые люди. - говорят нам Слизни и улыбаются отвратительно.
- Думайте, что говорите, моллюски! - обиделись их благородь.
- Скоро вы погибнете. Ваш корабль врежется в вашу же планету и мокрого места от вас не останется. А мы, Чувиндаки, будем жить, ещё и награду от Серебряных получим за то, что вас уничтожили! Вот мы какие! - смеются. Чувиндаками Слизни себя называли. - Хотим с вами попрощаться, глупые людишки!
- Ах вы подонки! Да я вас! - их благородь револьвер достали, а Слизни хохочут, аж их футляры, похожие на железные куклы с аквариумами вместо животов, шатаются.
- Ничего вы не сделает, глупые люди! Ничего! Прощайте! - смеются. И я засмеялся. Руку в рюкзак засунул и достал оттуда что-то.
- Может, поговорим? - спрашиваю. А Слизни уже не смеются! Пялятся, хоть у них и глаз нет. Задрожали вон. Потому что держу я в руках маленького слизняка.
- Как ты смел! - кричат мне.
- А я такой. Давайте теперь, спасайте нас, Слизнячки.
- Мы не можем! Корабль уже нацелен!
- Ну, тогда эта ваша сопля с нами погибнет. - говорю.
- Нет! Нет! - хором кричат. Вот хоть и Слизни, а за детенышей своих волнуются.
- Тогда спасайте.
Они давай хором рассуждать, что делать.
- Есть выход! - кричат.
- Какой? И без хитростей, потому что раздавлю, как червя! - показываю им Слизняка малолетнего у меня в руке.
- Бегите к спасательной капсуле! Быстро только! - объяснили, куда бежать и что делать. Капсула эта, вроде спасательной шлюпки на пароходе. Хорошо, что рассчитана была на Серебряных, а они ребята крупные, так что и мы с Мельников поместились и дети. - Жмите на кнопку! - кричат нам Слизни с доски, которую мы с собой прихватили. Нажали. Как затрясёт нас и понесло куда-то в сторону. В той капсуле окошко маленькое было. Припал я к нему, смотрю, что самовар Серебряных полетел в сторону того шара, которая уже большая сделалась. И мы туда же летим.
- Смотри, вон Сибирь-матушка! - Радуется их благородь, который тоже в оконце выглядывает. Летим. - А вот, пожалуй, Урал. Ой, а это что? - кричит Мельников. Вижу, как огонь какой-то позади, в Сибири, полыхнул.
- Это корабль Убийц взорвался. - объясняют Слизни. - Осторожнее с нашим ребёночком.
- А вы с нами. - напоминаю им.
Упали мы аж за Волгой, в степях. Изрядно тряхнуло нас, но все живы. Вылезли из капсулы, она почти вся в землю зарылась.
- Ваня! - спрашивает их благородь. - А как ты догадался, что могут нас погубить те Слизни?
- Ваша благородь, да чтобы я слизи доверился? Никогда!
Мелкого Слизня я внутри капсулы оставил, как договаривались. А сами мы ушли. Целый день шагали, пока встретили калмыцких пастухов. Они уже нас в Царицын увезли. Потом поездом мы в Киев доехали. По дороге договорились ничего о полетах и прочих приключениях не рассказывать, потому что в лучшем случае засмеют, а в худшем - в сумасшедший дом отправят.
В Киеве оказалось, что нас уже давно похоронили. Ага, со всеми почестями, как погибшим при исполнении. Их благороди на кладбище памятник установили гранитный, а мне - крест дубовый. Думали, что бунтовщики нас похитили и убили. Мы врали дружно об удивительном спасении. Их благородь, вот же молодец какой, вспомнил о награде за ребенка Гусятинского, которую евреи обещали. Ребенок у нас была, теперь бы его в наличность перевести. Но оказалось, что у Гусятинского уже другой ребенок был. Жиды то хитрецы еще те оказались. Дали Гусятинскому денег, привели мальчика немного похожего и папаша его радостно признал, мол нашёлся ребёнок. Так что обошлось без погромов. Жиды без погромов, а мы, с их благородием без денег. Хорошо, что принял Гусятинский и своего сына. Да и других похищенных удалось по семьям вернуть. А то не хватало мне ещё за ними заботиться.
У меня и без того хлопот хватало. Сон потерял. Вот только глаза закрою и Серебряные мне мерещатся. Всю ночь с ними воюю, а утром такой слаб, едва живой. Уже и водочкой лечился и компрессами и баней, а ничего не помогает. Только когда сходил к бабке одной, чтобы испуг мне вылила на воск, тогда попустило.
Примерно через неделю после того, вызывали меня к себе их благородь. Мельников по возвращению всё в кабинете сидел, потому что с такой рожей, как у него, в люди не выйдешь. Всё же настоящая тигрица, благоверная их Дашенька. Не поверила в россказни про бунтовщиков, во блуде заподозрила. А блуд готова была искоренять, будто ветхозавтеные пророки язычников. Страшна была во гневе, может и Серебряного перекусила бы пополам, коли встретила.
- Слушаю, ваше благородь. - докладываю.
- Смотри, Ваня, о ком журнал "Нива" пишет! - смеется их благородь и показывает мне фотографию мужика какого-то. Память на лица у меня крепкая, вроде где-то я его видел. - Узнаешь?
- Это ковбой то, что ли? - вспоминаю я.
- Да, это я думал, что он ковбой! А он, оказался грабитель поездов и банков!