Аннотация: Серия весёлых историй из студенческой жизни
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
КОЛЛОКВИУМ
(серия весёлый историй из студенческой жизни)
Придя с лекций, Андрей из комнаты напротив сразу "зарылся" учебниками - завтра коллоквиум по квантовой физике. Готовиться к нему он начал ещё за неделю и сегодняшний день был последний, как последний глоток воздуха перед казнью. Правда, была ещё ночь, но Андрей уверял, что будет спать, так как нужно перед коллоквиумом выспаться.
Надо сказать, что Андрей очень боялся лысого, с квадратным лбом и с сильно выпирающей вперёд нижней челюстью профессора, который будет проводить коллоквиум, - настоящего физико-математического монстра, как знали его уже многие поколения студентов физико-техников, беспощадно и самозабвенно "рубящего" всю свою долгую преподавательскую жизнь лентяев и бездарей. Ну, если первые вычислялись просто и, в общем-то, их все знали, то вторые вычислялись только профессором, и мнение его было исключительно субъективным на этот счёт.
Остановимся на этом чуть подробнее. Итак, вначале - о талантах. Что-то такое профессор единолично подмечал в талантливом, по его мнению, студенте, может, какой-то особенной яркости искорку в глазах или огонёк какого-то особенного цвета, или какие-то определённые слова он слышал в его разговоре, или чувствовал от него какой-то специфический запах, в общем, никто не знал, что именно он подмечал, но если подмечал, то к этому студенту он уже относился по-особенному, а точнее, отношения их складывались на равных, как между двумя равными личностями и в науке, и вне её. И здоровался он с этим студентом за руку, и разговаривал с ним по-душам, и шутил с ним по-дружески, и, что самое ценное, опекал его как сына, защищал его на кафедре и в деканате, а если требовалось, то и в ректорате. А авторитет профессора в университете был непререкаемым.
Бездарей же он терпеть не мог и всячески старался как можно быстрее от них отделаться. Правда иногда, когда деваться уже было некуда, к примеру, на зачёте или экзамене, ему приходилось выслушивать их бред, после чего он всегда говорил им одну и ту же фразу: "Встретимся с вами на крутом бережку после дождичка в четверг..." - И выражение лица его приобретало этакий зловещий оттенок, как у монстра-людоеда перед нападением на жертву. Студент белел и срывался вон, без памяти бежал до общежития и укрывался в своей комнате, долго приходил в себя и ещё долго потом не решался идти к профессору пересдавать. Что же конкретно имел ввиду профессор, произнося эту фразу, никто не знал. Но предположения были...
К примеру, одни говорили, что он после дождичка в четверг, когда будет скользко, столкнёт незаметно бездарного студента с крутого обрыва в реку Томь и пойдёт себе дальше по тропинке, посвистывая, как ни в чём не бывало. Другие утверждали, что он после дождичка в четверг вызовет бездарного студента на дуэль, и что будут они драться на шпагах. А поскольку они будут драться у крутого бережка и будет скользко, да к тому же ещё профессор мастер спорта по фехтованию, шансы у студента выжить будут равны нулю: профессор его быстренько заколет и столкнёт в речку, затем отряхнёт руки, плюнет пару раз вниз, вздохнёт полной грудью, и пойдёт домой к жене пить чай с овсяным печеньем и брусничным вареньем, читая вслух Тютчева, большим поклонником которого он является. Наконец, третьи считали, что профессор после дождичка в четверг в тайне от всех попросит своего ненавистного студента прийти на крутой бережок попрощаться с ним навсегда, поскольку, он решит покончить с собой. И студент, конечно, с радостью согласится. На бережку профессор оденет большой камень себе на шею и крепко обнимет студента, даже поцелует его взасос... Обычно в этот момент слушающие перебивали этих "третьих": "А зачем профессору кончать-то с собой?" - "От невозможности больше профессорской душе терпеть бездарного студента! - тут же следовал уверенный ответ. - Но самое-то интересное здесь то-о, - продолжали они тише, словно по-секрету, пригнувшись к слушающему, хитро прищуриваясь, и тряся указательным пальцем возле своего носа, - профессор так и не выпустит студента из своих объятий, а поскольку будет скользко и хватка у профессора мёртвая, то они вместе подскользнуться и упадут с крутого бережка в реку! И все подумают, что это был несчастный случай: дескать, профессор хотел спасти подскользнувшегося студента, да и сам не смог устоять. Может быть, его даже наградят за это... посмертно. Вот и все дела - и профессорской душе больше не надо будет терпеть бездарного студента и этому студенту больше не надо будет бояться профессора и пересдавать ему бесчисленное число раз. И, в целом получается, что никто не виноват. В общем, все счастливы!" Таким образом, однозначного мнения не было, но все понимали, что эта фраза неспроста, что это какой-то нехороший знак или клеймо, или даже приговор...
С лентяями же профессор вообще не разговаривал или только односложно, примерно так: "Ну, что?" - спрашивал он лентяя после его лепета на зачёте или экзамене. - "Да вы понимаете, профессор, в общежитии вчера свет отключили, а ещё отопление вместе с водой..." - пытался объяснить лентяй-неуч, на что следовал спокойный ответ профессора, у которого на лице при этом ни одна морщинка не шевелилась: "Не сдал" - Или: - "Неуд!" - И получалось это у профессора с выражением, словно он читал своё самое любимое лирическое стихотворение, и лицо его становилось после этого гораздо светлее, человечнее, и было уже почти не похожее на лицо монстра. А на пересдаче зачастую всё в точности повторялось: "Ну, что?" - "Да вы понимаете, профессор, у друга жену вчера в роддом отвозил..." - "Неуд!". И на третьей пересдаче - то же самое: "Ну, что?" - "Да вы понимаете, профессор, я пять суток не спал, срочно железнодорожный состав разгружали с замёрзшим гравием..." - "Неуд!". И на четвёртой, и на пятой, и на седьмой, и на девятой (если бедолагу не отчисляли). Наконец, где-нибудь на десятой или двенадцатой пересдаче профессор огорчённо произносил исхудавшему, почерневшему, истрепавшемуся лентяю: "Удовлетворительно", - делая ему этим словом самый главный праздник в семестре или году. И "огорчённо" произносил не потому, что только "удовлетворительно" он может поставить, а потому, что студента этого всё-таки не отчислили, и ему придётся этого лодыря ещё как минимум год терпеть.
Да, была ещё для профессора одна категория студентов - бездарей, но трудяг, которые зарабатывали у профессора "зачёты" и "удовлетворительно" великим трудом. Этих студентов он жалел и частенько говорил им тет-а-тет: "Ну, чего ты мучаешься. Ну, ведь это не твоё, ты же сам прекрасно понимаешь. Ну, уйди ты по хорошему, ради бога, прошу тебя, освободи место!"
Так вот, Андрей в глубине души чувствовал, что скорее всего он принадлежал к этой самой последней категории студентов - бездарей-трудяг. И его это огорчало, только виду он не показывал. И он очень хотел войти в категорию талантливых студентов. Но главное чего он безумно хотел, так это всегда и везде получать только "отлично". Всегда и везде, за любые проекты, работы, на любых курсах, экзаменах, коллоквиумах, не смотря ни на что и чего бы ему это ни стоило. Так было всегда, сколько он себя помнил. Он всю жизнь был круглым отличником - первым учеником в школе, первым студентом в университете. И сейчас ему было просто страшно представить, как он впервые получит "хорошо", а тем более "удовлетворительно", пусть даже у самого профессора-монстра за коллоквиум по квантовой физике. Для него, предчувствовал он, это будет настоящим потрясением! Вот потому-то он уже неделю буквально грыз гранит этой ненавистной ему квантовой физики!
А начинал он неделю назад готовиться с улыбочкой.
- Ой, да сдам я ему, как не фиг делать! - махал он рукой свысока, и пренебрежительно ухмылялся нам беленьким, толстощёким лицом. - Какой-то там коллоквиум! Да плевать я хотел! - И заливался необузданным юным задором, и цвёл и пах он в этот момент, а его сладко-концентрированные соки так и брызгали изо рта и носа!
Дня за четыре до коллоквиума он уже рукой не махал и говорил без ухмылки, а бурчал, хмуро потупив глаза в пол, при этом ни задора, ни цветения, ни аромата, ни брызг уже почему-то не было, да и по всему его виду было понятно, что своим словам он вряд ли до конца верит:
- Да, сдам я ему этот коллоквиум! - И тут же снова "зарывался".
А вчера, единственный раз высунувшись на свет своей какой-то приплюснутой головой с закатившимися в разные стороны глазками, зло прошипел:
- Сдам я ему... - Голова мгновение поторчала ещё, словно соображая, где она, и ушла в свою "норку".
Мы только молча переглянулись, соображая, а что будет завтра.
А завтра, то есть, сегодня он вообще не высовывается, даже на запах чая с вареньем и белого хлеба с салом (как раз сегодня мне пришла посылка с мамиными вареньем и салом). В общем, не ест, не пьёт и в туалет не ходит, света белого не видит, и воздухом свежим не дышит. И я с жалостью смотрю на него исхудавшего, осунувшегося, заросшего, пожелтевшего, с воспалёнными глазами от нескольких бессонных ночей и грязными, нервно искусанными ногтями. "Ах, Андрей, Андрей, на кого ты стал похож..." - жалею его про себя.
- Андрей, отдохни ты хоть немножко. - прошу его, чуть не умоляя. - Перекуси хоть чуть-чуть...
Бесполезно! В ответ он из своей "норки", устроенной из толстенных фолиантов, всё одно: "Бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу..." - зубрит, значит, и всё что-то там чертит, записывает, чиркает, какие-то там схемы, формулы, реакции, исписывая уже вторую общую тетрадь.
- Ты спать собираешься, двенадцать часов ведь уже? - спрашиваю снова и добавляю: - Ты ведь хотел перед коллоквиумом выспаться.
А он всё одно своё: "Бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу..."
Мы встревожились: не случится ли с ним в последнюю ночь какой-нибудь припадок от нервного истощения или не "съедет ли у него вообще крыша"!
- Вполне могёт быть, - со знанием дела качнул головой Демьян.
Он был откуда-то из глухой сибирской деревни, эдакий крепыш-мужичок, охотник на медведей, с рыжей кудрявой шевелюрой и такой же рыжей кудрявой бородой. Говорил он с говорком на "о", всегда негромко и поучительно, полу-ошалело вытаращив свои маленькие зелёные глаза на собеседника, словно старый дед только что проснувшийся от кошмара, сиганувший с печки и рассказывающий о приснившемся завтрашнем конце света. Был он во всём неторопливым, основательным, рассудительным. По любому вопросу всегда имел своё независимое мнение и высказывал его спокойно, обстоятельно, но как уже было сказано, с потрясённым взглядом, аргументируя только ему известными фактами из его богатой народной жизни. Осенью ходил в огромных рыболовных сапогах и плаще, а зимой в овчинном тулупе и валенках, бывало что нараспашку и без шапки. Бывало, идёт бойко в мороз - вся верхняя волосатая половина его белая, словно копна прошлогоднего сена в инее, а грудь такая красная-красная, равно обнажённые мышцы. Снег звонко крякает у него под ногами, пар изо рта столбом валит, грудь вперёд, а сам из-под зарослей своих белых улыбается во всю - довольный: радуется морозцу! Подойдёшь в этот момент к нему поближе и сразу чувствуешь, как теплее становится - жаркий мужичок! В общем, настоящий сибиряк!
- У нас в деревне-то, - продолжал Демьян, прихлёбывая чаёк, - мужик "КОпитал" Маркса прочёл, так потом в мышиную норку-то пытался залезть. Да-да, в мышиную норку. Ох, как пытался-то, думали не оторвём. Еле с мужиками оторвали от норки-то. Всё кричал в норку-то, ровно в белой горячке: "В природе нет Обсолютного препятствия, мешающего одному употреблять в пищу мясо другого!" Вот так. Ты предстОвляешь? - посмотрел он на меня строго.
- Сложно, конечно, представить...
- Так вот, три дня откачивали самогоном-то. Три дня, вот.
- Ну и как?
- ОткОчали. Но еле-еле откОчали-то, еле-еле. Только всё-равно с той поры всё засматривается на всякие норки. Мы потому и брать-то его на стали с собой на медведя: засмотрится ещё на медвежью-то норку, а то ещё полезет в неё, сам понимаешь, медведь-то Марка не читал - не правильно поймёт ещё.
- Да, это точно.
- Но откОчать-то откОчали. Самогон-то у нас хоро-ош.
- А у нас ведь нет самогона!
- Вот то-то и оно, - согласился Демьян. Он поставил стакан, сложил руки на столе и задумался. - Вот то-то и оно, - повторил он задумчиво и посмотрел в сторону Андрея, откуда доносилось непрестанное его "бу-бу". Медленно перевёл свой мудрый взгляд на луну в окне и вдруг глаза его сверкнули - он явно чего-то придумал: - Я заУтрО телеграмму матери пошлю, чтобы бутылёк-то, а лучше жбан выслала самогонки-то...
На том и разошлись спать после общего посещения туалета: Демьян залез на свой "вертолёт" - кровать на втором ярусе, - а я ушёл в свою комнату.
Утром, собравшись, зашёл за соседями.
- Ну что, вы готовы? Давайте быстрей, на первую пару опаздываем! - А сам всё присматриваюсь к Андрею - не случилось ли что с ним за ночь.
Демьян был собран, а Андрей возился с ботинками: всё никак не мог всунуть в дырочку шнурок. Его явно пошатывало, язык заплетался, когда он ругался на шнурок и руки, которые его, видимо, совсем не слушались.
- Так и не спал ночь-то, всё бубнил, - испуганно шепнул мне Демьян и мы с ним тревожно покачали головами.
- Андрей, ну ты скоро? - спросил я, стараясь непринуждённо. - На первую пару ведь опаздываем, а у тебя как раз первой парой коллоквиум!
- Ащщщ... ща... - выдал он в ответ, приподнимаясь.
Поднявшись, казалось, он еле держался на ногах и ему срочно требовалось о что-то опереться. Мало того, что его лицо было каким-то приплюснутым, оно ещё и как-то вытянулось вперёд, особенно губы, которые слиплись в длинном засосе и никак не могли, видимо, отлепиться друг от друга. Глаза его закатились к носу и, казалось, ничего не видели. А из его головы, над пушистым хохолком его, явно поднимался еле заметный дымок.
- Ну пошли, Андрюха! - крикнул я, стараясь как можно веселее улыбаться. - Нас ждут великие дела! - И помахал ему кулаком, надеясь его этим взбодрить.
- Ащщ... ща... ща... - Андрей шагнул к кроватям, упёрся рукой о "вертолёт" и прислонил к ней голову. - Ща.... чуть-чуть... только чуть-чуть... постою... - И замер.
- Ну, в общем, догоняй, Андрюха! - крикнул я, всё также улыбаясь, и мы с Демьяном побежали.
В этот день у меня были одни лекции, потому денёк был спокойный. Я тихо-мирно записывал их в тетрадки и всё думал об Андрее: "Как он там? Как он сдал коллоквиум? Как его состояние? Живой ли он вообще?" - В общем, переживал. Потому, как только закончилась в два часа дня учёба сразу побежал в общагу.
"Дрыхнет, наверняка! - почти не сомневался я, бегом поднимаясь по ступенькам. - Наверное, сразу после коллоквиума пришёл домой и завалился спать. И это было бы с его стороны самое мудрое решение!"
Подбегаю к его комнате, толкаю дверь - открыта. Захожу в комнату...
Андрей стоял, упершись о "вертолёт". Абсолютно в той же самой стойке, в какой запомнил его утром, крикнув ему напоследок: "Ну, в общем, догоняй, Андрюха!" Только теперь ещё слышалось его густое похрапывание.
- Андрей, а ты что стоишь-то? - чуть растерялся я. - Андрей!
- А... - дёрнулся он, безумными глазами посмотрел по сторонам, на меня и вдруг испуганно завопил: - Что? Сколько время? Бежим! Мне нельзя опаздывать, у меня же коллоквиум!
Я его еле удержал, поймав в охапку.
- Андрей, опомнись, какой коллоквиум, сейчас почти три часа дня! Твой коллоквиум уже четыре часа как закончился!
- Как три часа? - открыл он рот и захлопал глазами.
- Да вот так! Ты семь часов проспал стоя, упершись рукой о "вертолёт"! Понимаешь?
- Как семь часов проспал стоя? Что, вот так стоя, что ли? - Он, не веря, посмотрел на "вертолёт". - Не-е-е, не может быть. Я же только чуть-чуть, пол минуточки...
- А получилось семь часов, - твёрдо констатировал я. - Вот так...
Андрей сел на койку, обхватил голову руками и, глубоко задумавшись, постанывая и охая, горько зашептал:
- Как же это я так - семь часов, стоя? Ох, боже мой, как же это я так? Ох, боже мой... семь часов... стоя... боже мой... коллоквиум... монстр... ох, боже мой...
Я тоже призадумался: "Ни фига себе даёт, Андрюша: семь часов проспал стоя, облокотившись о "вертолёт"! Просто жираф какой-то!"...
Демьян, зайдя в комнату, вначале испугался нашего хохота, но потом, когда всё узнал, глубокомысленно заметил:
- Вот это обстоятельство-то его и спасло от неминуемого сумасшествия. Но я всё-рано послал матери телеграмму, - подмигнул он мне, - чтобы была в запасе-то, сам понимаешь, на всякий случай-то...