Много проливалось в мире невинной кровушки людской в братоубийственных войнах. А почему это происходило между родными людьми, никто никогда толком не мог объяснить. Только всегда говорили выжившие люди, что накануне войны к ним на родную землю наведывался чёрный всадник какой-то. Кто это был - они не знали. Говорили, может, демон, может, чёрт, а может, посланник сил недобрых. Так и остался он надолго у людей страшной тайной и вошёл злодеем в народные песенки, да сказочки. Но пришло время, и люди разгадали тайну чёрного всадника. А, как? А вот, послушайте мой рассказ и поймёте. А начну я свой рассказ с самого начала...
Давным-давно в уральской горной глухомани по берегам маленькой речушки со звонким названием "Ай", огибающей пологую гору, возникло поселение работных людей, переселённых из западных регионов страны. А, всё потому, что в той самой горе обнаружили залежи руд, необходимых для выплавки чугуна и меди. Вот и стали переселенцы эти самые руды добывать. Ох, и тяжёлая это была работа: каждый день с утра до вечера в тёмных и пыльных рудниках долбили мужики кирками, да кайлами, поддирами, да обушками горную породу, медленно углубляясь в твёрдый, будто камень, древний горный массив. А подростки и бабы, те, кто не нянчился с малыми детками и не работал на скотном дворе, собирали скребками, да плошками, хватами, да поддёвками или просто голыми руками отбитую породу на маленькие тачки и вывозили её наружу, сгружая в кучи. Затем эти кучи грузили на конные подводы и отправляли на металлургические заводы. Благодаря их стараниям, да грамотному руководству хозяина - купца-рудознатца - число рудников по склонам горы быстро росло и, естественно, увеличивалось количество переселенцев, которых теперь стали называть "рудокопами". И через каких-нибудь пять лет, а то и раньше, склоны горы превратились в дымящий и звенящий рудник, с дорогами и производственными постройками, а поселение стало горнорудным посёлком, похожим на птичьи крылья обнимающие гору, если посмотреть на него с вершины этой самой горы.
К посёлку, как-то само собой прикрепилось название по имени реки - Ай. В переводе с башкирского языка это означает "как Луна", а старые башкиры говорили рудокопам: "Да, да, как Луна! А ночью посмотри-ка на неё и сразу поймёшь - светлая будет, как Луна!". Действительно, с наступлением ночи, река затихала и в полной тишине начинала таинственно светиться лунным светом посреди мрака. А всё потому, что Луна поливала реку своей волшебной водицей, от которой река начинала светиться! Это чудо с древних времён приметили башкиры, потому и дали реке такое название. Ну а, как же быть с посёлком: по названию получается, что и он теперь считался "светлым, как Луна"? А так оно и было, несмотря на чёрную работу рудокопов, ведь, жизнь в посёлке была светлой. А потому, что жили дружно - вместе от души работали и вместе от души отдыхали, вместе крестили и растили детей, вместе радовались и вместе делили горе. И этой крепкой дружбой и днём, и ночью был освящён посёлок совсем не хуже ночного свечения реки! "А как жить без дружбы?" - спросите вы. Правильно - никак. А жители посёлка Ай даже и не задумывались над этим потому, что они всю жизнь были вместе, как одна семья. Тем более, на суровой уральской земле без дружбы никак не выжить! Да-а-а, края-то там суровые, скажу я вам: глухие леса, да бурелом, скалистые горы, да болота, ледяные реки, да звериные тропы вместо дорог, а если и есть единственная дорожка, то развезёт её в осеннюю распутицу - грязи круго-о-ом, да жирной, да липкой - ни пройти, ни проехать! А осень там долгая, мрачная, да дождливая потому, как железорудные горы притягивают к себе тучи, словно магниты огромные, да всё потяжелее норовят притянуть, да почернее! Притянут к себе, значит, эти самые тучи, а те довольные разлягутся нагло небесными чудищами на их вершинах, откроют свои животы, да бока водные и начинают поливать всю землицу под собой с августа по ноябрь, пока всю воду не выжмут из себя до последней капельки! А следом и зима злая приходит, да ворчливая, да драчливая - морозами лютыми поморозит всё кругом, повоет страшно за окошками ночами долгими, потреплет безжалостно крыши и деревья буранами сильными и довольная! А какая настырная она там, да упрямая - вцепится своими острыми ледяными когтями во всё подряд, остудит насквозь, схоронит под снегом глубоким и не отпускает никак! Уж, и солнышко засветит радостно, и ветерок подует ласковый, и сосульки днём закапают, а она, злодейка, всё держится когтями колкими за края те горные, всё огрызается морозами, да буранами, всё напрягается из последних своих холодных силушек! Но прогоняет, всё-таки, её весна-спасительница и оживает мир замороженный! Ох, и обрадуются тогда жители - шутка ли? - зиму пережить уральскую! И поздравляют все друг друга с окончанием зимушки, и улыбаются друг другу улыбками горячими, и смеются радостно, будто ожили вместе с природой под весенним солнышком! Только недолго радоваться им приходиться, скажу я вам, напасть весенняя на них внезапно обрушивается, будто случается вдруг во всей ожившей природе водное помешательство! И побегут на посёлок воды талые с горы, да горок, холмов, да холмиков целыми реками шумными, и выйдет из берегов река Ай, сделавшись внезапно буйной, да полноводной, и поплывёт всё неведомо куда вместе с людьми, да домиками в дали невиданные за горы синие! Ну, может быть, и не поплывут люди так далеко, да, всё равно, страха натерпятся! Но, слава богу, весеннее солнышко в тех краях быстро испарит водицу талую, да усмирит ручьи горные, да реку страшную! А на пороге уже лето красное, да такое жаркое, ровно, как в пустыне африканской...
Да, жизнь рудокопов, как вы видите, была не сахар! Но хоть и не ласкала их совсем природа уральская, да работёнка была совсем не лёгкая, а всё равно не ныли и не жаловались, не говоря, уж, о молодых - те вообще не знали, что такое печалиться! И, как только случались вечера свободные, молочные девицы, да парни удалые собирались на лужайке у реки - девицы с одной стороны, а парни - с другой. Красавицы заплетали косы длинные, золотистые, вплетали в них лоскуточки разноцветные, наряжались в платочки беленькие, да сарафанчики с яркой вышивкой и собирались в кружочек. А парни перед ними щеголяли в рубахах праздничных, да забавлялись силушкой своей молодецкой. Девицы в кружке своём смущённо улыбались им, краснея щеками круглыми, да поглаживая косы руками мягкими, и перешёптывались, сверкая, то и дело, глазками на парней. Глядишь, после двух-трёх таких вечёрок подойдёт важный Ванюша с золотыми кудрями, словно кренделями на голове к белокожей, словно в сметане вымазанной и сладкой, будто сахарной Марусе, встанет перед ней, грудь раздув колесом, да плечи распрямив ухабисто, откроет широко рот, будто решит проглотить её целиком и... застынет брёвнышком очумелым! Постоят они друг перед другом молча, пока, наконец, Маруся робко не спросит, посмев, всё-таки, поднять глазёнки зелёные на грудь его бугристую:
- Ну, чаго?
- Так... это... - ответит он колышущим голоском, будто ветерок слабенький подует изо рта его и, как-то, сдуется весь сразу вместе с грудью своей почти необъятной. - Э-э-э-э... э-э-э-э... - заблеет он барашком лупоглазым.
- А-а-а... - тут и она помычит тёлочкой податливой, может, спрашивая чего, а может, чтобы поддержать его.
- Э-э-э... э-э-э... э-э-это... пойдёшь за меня-то али как?.. - еле выдавит из себя Ванюша - вот оно, значит, что такое!
Ну, понятно, у Ванюши и грудь снова колесом и плечи на месте, да и сам он как-то веселее стал! Только Маруся, почему-то, раскраснелась вся...
- Ну, так я сватов тогда... завтра! Ладно, али как? - живенько спросит Ванюша, лыбясь на Марусину белую макушку.
- Ладно... - сразу донесётся до него из-под макушки.
И наступает в посёлках праздник радостный, праздник свадебный с разноцветными, да блестящими фатой и кокошниками, сарафанами и передниками, душегрейками и тужурками, бусами и румянами, рубахами и сапожками, пирожками и пирожёчками, кренделями и кренделёчками! И поплывёт широко над горной округой веселье звонкое, вперемешку с голосистыми песнями и рыданьями, да дробным топотом лошадиным и танцевальным, да со свистом пронзительным и залихватским!..
И даже когда со временем у рудников на противоположных склонах горы появилось по своему хозяину, и даже когда посёлок по этой причине разделился на два посёлка, каждый из которых получил имя, соответственно, по течению реки - "Верхний Ай" и "Нижний Ай" - всё равно, жили не тужили потому, что никто из жителей этому не придал абсолютно никакого значения! Все понимали, что это пустяки, что это разделение нужно только новым хозяевам и никому более на всём белом свете! И жизнь продолжалась, как и всегда в "светлых, как Луна" горнорудных уральских посёлках одной большой крепкой семьёй...
II
Как-то летним субботним деньком увидали бабы чёрного всадника. Промчался он на взмыленном коне, сотрясая посёлки бешеным топотом копыт. Вроде, ничего особенного не произошло: ну, промчался незнакомый чёрный всадник, да, мало ли каких всадников мчится по русским просторам и мало ли в какие они дали торопятся, и мало ли какая их причина потревожила! Да, только показался бабам этот всадник больно необычным, да и чужих-то людей в их глухомани, а тем более таких неспокойных, да таких чёрненьких никогда не бывало! И сбежались тут же бабы с грудничками на руках в светлых платочках, да наскоро подпоясанных рубахах и стали щёлкать языками меж собой, как сороки пустозвонные:
- А может, испугался чаго?
- А, чаго?
- Да, бог его знат, чаго! А когда узнам, то поздно будет!
- Да чего ж испугаться-то? Всё мирно пока...
- Так, в том то и дело, что "пока"! А страх-то неожиданно появлятся, на то он и страх, чтоб неожиданно появится, да шибануть!
- Да, откуда ж ему взяться, страху-ту?
- Да, мало ли на свете страха-то всякого гулят - открой глаза-то свои, корова! Увидал соколик страх-то, да испугался!
- Да, чаго, бабы, никак я не пойму?
- Да, мало ли чаго! - показалась неожиданно в центре маленькая, да щекастая баба в жёлтеньком платочке и синеньком сарафанчике поверх холщёвой рубахи. - Может, чёрта увидал!
- Ой, господь с тобой, Нюра! - закрестились бабы, а дети стали просыпаться в этот момент и начинали кряхтеть и возиться.
А Нюра из посёлка Верхний Ай была маленькая, худенькая, в общем, неприметная совсем, в толпе-то её было не видно среди статных баб, только щёки у ней были неестественно красные, как свеклой натёртые, да из платочка несуразно выставляющиеся наружу, да так сильно, что чуть ли не шире хилых плеч её, порой, казались. Может, набивала она за них, втихаря, чего-нибудь перед тем, как выйти на люди, а может, сами по себе распухли на молоке со временем, я точно не могу сказать, врать не буду. Соберутся, значит, бабы каждый раз в кружок, а она всегда в центре со своими щеками, где места побольше и начинает спокойно рассуждать. О чём? Да, обычно ни о чём или обо всём сразу! Причём, так ловко и складно у неё эти рассуждения получаются, так обоснованно, как казалось бабам, она доказывает свою правоту, что бабы всегда удивлялись: "Как же это можно, с такими неподъёмными щеками-то, так ловенько говорить?" - или: "И откуда всё знат-то? И слова-то какие употреблят всегда диковинные, только широколобым-то их под силу расколоть!" - "Ох, Нюрка, видать, соображат!" - "Сообража-а-ат! Ох, и сообража-а-ат!" - И только цыкали от удивления, и только мотали головами, как часовыми маятниками, и тут же "дакали" друг другу, словно кукушки с тех самым часов откуда маятники. Даже у мужей спрашивали, порой: "И откуда Нюрка всё знат-то?" Те, почему-то, им в ответ только резко руками махали, да недовольно рыкали, чтоб не напоминали эту "щёкотёрку", как они её называли.
Так и в этот раз, Нюра была в центре внимания, ну, а тема-то была уж больно серьёзной:
- А, вы, как думали, чёрт-то он не дремлет, окаянный, - стала обосновывать своё предположение Нюра, чуть покачивая щеками, - всегда рядом где-то шнырят, только дай ему, нечистому, волю-то, всех напугат. Вначале обстоятельно напугат, но деликатно до колики пониже живота, я-то знаю, а ещё до онемения всех выпирающих конечностей, ну, понятно, каких... - покачала она щеками и сощурила глазки, давая понять, что для неё это проще простого, а потом развела крохотные ладошки и по-деловому заключила: - Такая, стало быть, у него навигация...
- Чаго? - бабы вытянули губы и наклонили головы к Нюре.
Здесь нужно добавить, что Нюра была очень любознательной и, где-то что-то услыхав новое, козыряла этим перед бабами, совсем не понимая его смысла. Бабы, конечно, порой чуть не падали от Нюриных словечек, то ли от удивления, то ли от страха, то ли от невозможности "уместить" их в своей голове. Так и в этот раз, она вчера случайно услышала от приезжего городского купца слово "навигация", ну и...
- Навигация, говорю! - усилила голос Нюра, повторяя непонятливым собеседницам, и продолжила снова спокойно: - Опутает в сети-то свои, всё равно, что паутиною душною, перевяжет узлами-то, пока все в страхе-то очумелые стоят, глазами-то горят, а ртами-то шумят, как козлята пришибленные обухом турчинским и не сопротивлятся...
- Каким обухом-то? - снова переспросили бабы, ещё больше наклоняя головы, и морщиня лбы.
- Тур-чинс-ким! - недовольно повторила Нюра по слогам.
- А-а-а... - будто овцами заблеяли бабы открытыми ртами.
А Нюра в это время вернулась в своё спокойное повествовательное русло:
- ...и не сопротивлятся, таким непроектным образом...
- Ча-ча-чаго?
- Непроектным, говорю! - повторила Нюра выразительно "тёмным" землячкам и тут же продолжила, как ни в чём не бывало: - А он, стало быть, нечистый дух-то, возьмёт их готовеньких, да тёпленьких и потащит приземлено за собой, ну, естественно, уже не так деликатно в царствие-то своё подземное, - развела ладошками Нюра, давая понять снова, что всё для неё ясно, как божий день, резюмируя: - Вот, стало быть, опомнился вовремя соколик-то этот, который тут у нас прошмыгнул-то вместе с конём чёрнокатным, вырыватся теперь испуганный, стало быть, из сетей-то его чёртовых...
- Не-е, таков не спуга-атся: вон каков он грозный-то! - не согласилась с ней широкая, краснолицая Фёкла из посёлка Нижний Ай, внушительно возвышаясь над Нюрой.
Она частенько с Нюрой не соглашалась, особенно когда утомлялась Нюриными рассуждениями. А Нюра, знай, свою линию гнёт спокойно и рассудительно, будто не слышит:
- ...а сети-то, видать, стальножильные, не рвутся никак, а соколик-то рвётся из них на коне-то чёрнокатном или даже металокатном, а они-то не рвутся никак, а соколик-то рвётся, а они-то - нет, а соколик-то - да, а, может, они даже из канату стальножильного...
- А плащ-то, плащ-то, бабы, видали какой широкий, это демон крылатый спустился на землю! - выдала громко Фёкла, нахмурив брови на Нюру.
А Нюра, знай, свою линию гнёт спокойно и рассудительно, чуть склонив набок голову, позабыв, кажется, совсем о ребёнке, который уже вовсю пищал.
- ...оттого, видать, и не рвутся, хоть соколик-то рвётся, а они-то не рвутся, хоть соколик-то на металокатном коне, а они-то, видать, из стальножильного проката, - улыбнулась Нюра, будто разгадав вдруг чего-то. - Силушки-то, естественно, маловато будет, даже с конём-то металожильным, да широким, да бойким, а не хватат!
- Чаго, Нюра, чаго, не хватат-то? - очень заволновались бабы, позабыв о детях, которые уже у всех пищали, может, испугавшись таких страшных разговоров, а может, от того, что их трясли так, будто хотели что-то вытряхнуть из них, а может, просто в знак солидарности друг с другом!
- Силушки-то, говорю, не хватат! Вот и рвётся на коне-то он из последних сил, бедненький, а чёрт-то, видать, уж, опутал...
- Да, не чёрт, а демон крылатый! - настаивала Фёкла на своём.
- Бог с тобой, Фёкла! - крестились бабы, отмахиваясь. - Неужто, демон?
- А, как же, самый, что ни на есть демон чёрный, я сама видала такого в позапрошлом годе!
- Демоны чёрными не быват, Фёкла! - твёрдо парировала Нюра.
- Нет, быват! Я сама видела в прошлом годе в лесу! - не сдавалась Фёкла.
Бабы переключились на Фёклу, а Нюра с ехидной улыбкой стала слушать её.
- Сижу на пенёчке возле речки, отдыхаю, - стала рассказывать Фёкла. - А речка течёт себе спокойно...
- Куда? - вдруг спросила Нюра, смотря на Фёклу в упор прищуренными глазками.
- Что, "куда"? - не поняла Фёкла.
- Говорю, течёт-то, куда? - строго повторила Нюра.
- Ну, туда... - неуверенно показала рукой Фёкла в сторону.
- Нет! - громко опровергла Нюра и решительно протянула руку в другую сторону, крикнув: - Туда!
Фёкла призадумалась, уставившись моргающими глазами на очень серьёзную Нюру. Наконец, покачивая набухшими от волнения грудями, произнесла, уверенно вытянув руку в противоположную от Нюриной руки сторону:
- Нет, Нюра, не туда, а туда!
- Нет! - была непоколебима в своей правоте Нюра, - Туда!
- Фу, ты батюшки! - стала сильно волноваться Фёкла, болтая ребёнка в разные стороны, а живот её, почему-то, задвигался сам по себе, может, от волнения, а может, Фёкла его раскачала грудями не на шутку разбухшими, оттого очень тяжёлыми и плотными: - Нюра, ну, неужели я не знаю, куда течёт река? Я всё жизнь тут обитаю...
- А вот, и не знашь! - не поддалась Нюра, не смотря на внушительную "силу" оппонента прямо перед глазами, и качнула, улыбаясь, голову набок, будто забавлялась.
Фёкла тут стала нервно шарахаться в стороны, а её живот, голова и ребёнок замотались сами по себе, только груди угрожающе застыли, будто притаились. И при всём при этом, Фёкла начала выдавать из нижней своей половины какие-то глухие звуки, не очень понятно только из каких именно своих объёмных мест. Наконец, она, отчаянно мотнув головой, чуть ли не плача крикнула:
- Да, бог его, куда течёт! Что ты ко мне пристала с рекой-то своей? Я не о том совсем говорю-то...
- О чём? - тут же спросила Нюра, снова щуря глазки.
- Про то, говорю... - растерялась Фёкла, и, вспомнив чего-то, неуверенно продолжила: - Говорю я, что с неба... этого вижу... ну, этого... того... вижу туча чёрная на землю спускатся...
- Тучи не быват чёрными, Фёкла! - строго парировала Нюра.
- Быват, я сама видала! - крикнула Фёкла и быстро продолжила, не давая Нюре открыть рот: - А из тучи-то демон чёрный, как вылетит и передо мной-то закру-у-ужит, закру-у-ужит...
- На чём? - спросила Нюра, "пронзая" бедную Фёклу глазками.
- Что, "на чём"? - Фёкла устало уставилась на Нюру, очень жалея, что связалась с ней.
- Закружит-то на чём, на крыльях али на коне крылатом?
- Ой, да бог его знат... не разглядела я...
- Вот и я говорю, что демоны на конях-то редко летают, всё больше на крыльях, а, если не разглядела ни крыльев, ни коня-то, значит, то не демон, а чёрт оказался!
- Да, бог его покарат, нечистого, демона ли, чёрта ли, откуда мне знать! - отмахнулась устало Фёкла, давая понять, что не хочет об этом больше разговаривать.
А Нюра, как всегда спокойно и рассудительно стала объяснять бабам, которые снова переключились на неё:
- Так, вот и я говорю, что не знашь ты демона-то! Ведь, не чёрный он совсем, бабы, не чёрный, нет, не чёрный! А, каков? Каков, я вас спрашиваю? - она осмотрела задумчивых баб.
- Каков? - спросили те нетерпеливо.
- А, таков... - таинственно посмотрела на них Нюра, склонив голову.
А бабы от нетерпения наклонили головы с открытыми ртами прямо к Нюриным щекам.
- Серый он, вот каков, будто ворон большой, только без клюва почти, да без коня. А, коль, чёрный, да без крыльев, то чёрт, конечно, а не демон...
- Да, мне всё равно! - обиженно махнула рукой Фёкла на Нюру и стала успокаивать ребёнка, отходя в сторону, повторяя: - Демон ли, чёрт ли...
- Так, вот и я говорю, что не знашь ты ничего, а ещё перебиваш! Молчала бы больше, да слушала, что говорят-то тебе знающие люди. - Нюра чуть подвигала хилыми плечиками, как бы, махая невидимыми крылышками, и всем показалось, что приподнялась в этот момент над землёй, почмокала губками довольная, причём, щёки, даже не шелохнулись, и снова спокойно: - То, чёрт, конечно, бабы, чёрт. А, кто ж ещё? Больше некому, бабы. Пролетел он на коне, как ему и положено летать на коне, чёрным и без крыльев...
- Когда пролетел-то? - вдруг спросили бабы хором.
- Так, сегодня...
- Так, ведь ты говорила, что соколик то был, который чёрта испугался? - ну, никак не доходило до баб и они, даже высунули все правые ухи из-под платков, обратив их к Нюре.
- Так, вот, я и говорю, - спокойно стала объяснять Нюра: - Когда на коне соколик, так это и видно, что на коне соколик, а не демон крылатый, - повернулась она в этот момент к Фёкле. - Как говорят тут некоторые. А если не на коне, да серый, так это, скорее всего, он и будет, этот самый демон проклятый, будто ворон бесклювный! А, так как он чёрный, да бескрылый, да был на коне, да не просто на коне, а на чёрногривом, металокатном, да стальнопроектном, а сам-то был в плаще чёрнорудном, да горномучном и кучнопучном, то это и понятно, что не соколик-то совсем и не демон! Вот, я об чём и говорю вам, бабы! Зачем мне говорить-то неправду? Ведь не демон же, понятно! Зачем мне с толку-то сбивать вас, бабы? Вот, я и говорю, что не может быть соколиком, да демоном, это уже давно понятно! Потому, как это самый натуральный чёрт на коне! А вот, если чёрт на коне, ведь, он же на коне? Ведь, он же в плаще чёрнорудном, да горномучном и кучнопучном был? Ведь, так? Так! Так, зачем мне тогда говорить, что он не на коне, когда мы все видели, что на коне! И зачем мне говорить, что он не чёрный, когда мы все видели, что он чёрный, как смоль. Вот и объясняю вам, бабы, что это натуральный чёрт на коне. А, если бы был не на коне, то тогда и разговаривать было бы нечего совсем, бабы, тогда бы всё было давным-давно ясно, кто без коня тут крутит, да ширудит, а кто на коне-е...
- Так, это кто был-то? - наверное, понять бабам помешали их ревущие дети.
Нюра стала спокойно и рассудительно повторять. Вроде, бабы в конце её повторного объяснения, в основном, поняли, но переспросили, на крайний случай, всё-таки, ситуация серьёзная:
- Так, всё-таки, демон крылатый на коне-то был?
Надо сказать, Нюра в отличие от всех баб отличалась особенной терпеливостью. Потому и стала снова спокойно повторять слово в слово:
- Когда на коне соколик, так это и видно, что на коне соколик, а не демон крылатый...
- Вспомнила, бабы! - вдруг крикнула Фёкла. - Хоть и помутилось у меня тогда всё в глазах-то, да только помню, что был тот, кто спустился из тучи той чёрной в таком же плаще, как у этого всадника. Ох, и напугалась-то я тогда. В обморок сразу тут же у пенька-то и свалилась. Лежу-то и думаю: "А, что делать-то - бежать али лежать бревном?"
- Редко, говорю, думать-то можно в момент обморока.
- Ну, может, маломальский был обморок какой... - засомневалась Фёкла.
- Так, вот я и говорю, что и не обморока совсем. Тебе, Фёкла, приснилось всё. Видать, пристала ты шибко. А то и понятно: такую колоду поноси-ка! Ты ещё та, коровушка-то, сама знашь! Вот, у пенька-то грохнулась колодой, да в сон-то сразу несуразно и провалилась. А во сне-то и туча тебе необыкновенная явилась, и демон-то ненормальный перед шарами-то твоими коровьими заметался...
- Да, никуда я не провалилась, а наяву всё было - и туча, и демон в плаще! Так вот и спускатся он на землицу нашу, бабы, и приносит беду-то людям потому, как начались потом побоища в соседних рудокопных посёлках-то...
- Святы божии... - закрестились бабы, а дети невыносимо заорали.
Бабы прижали детей к груди и стали испуганно переговариваться:
- А, конь-то, конь-то каков... а плащ-то, плащ-то каков... ох, бабы, нечистый дух разгулялся по миру... ох, нечистый дух... ох, не к добру...
- Так, я и говорю, что не к добру, - соглашалась Нюра со знанием дела, покачивая головой. - Чертого-то окаянный всегда не к добру уж я-то знаю! Бывало-ча придёт нечистый, защёлкат языком-то...
- Не к добру... ох, не к добру... - причитали ещё громче бабы, и ещё крепче прижимали детей к груди, - ох, не к добру... ох, чаго будет-то?.. чаго будет-то теперича, бабы?..
- ...под окошками, - продолжала Нюра, - а то ещё возьмёт, да в печку залезет и сидит там - тырится! Я ему говрю: чаго сидишь, нечистый? А он мне только глазками сверкат, да рожками постукиват!
- И не боишься? - ахнула Маруся.
- Так я не с пустыми руками, а с крестом святым на него пойду, он и улепётыват!
- Ведь, неспроста, Нюра, приходит, неспроста...
- Так, ведомо, неспроста! И война могёт быть, и голод...
- Ох, господи, не дай бог! - тут же отчаянно закрестились бабы.
- Ох, бабы, что-то неспокойно стало, ей богу, неспокойно! - выразила общее мнение Маруся, а её малютка, как запищит в этот момент, оторвавшись от сиськи, на что Маруся ей, чуть не плача: - Да, успокойся ты, Дунька! Тебя ещё не хватало...
А дети орали во всё горло, разделяя материнское внезапное беспокойство.
- Так, я и говорю, откуда ему взяться спокойству-ту...
III
Долго бабы обсуждали ещё взволнованно чёрного всадника вперемешку с "охами", да "ахами", крёстными знаменьями, да молитвами. А Нюра всё объясняла и объясняла им терпеливо, как "всё обстоит на самом деле". Только, почему-то, бабы с трудом её понимали в этот день, у Нюры даже впервые заболел рот. А ещё впервые в этот день бабы так и не пришли к единому мнению, кто же, всё-таки, это был. К удивлению Нюры, её версия про чёрта была далеко не единственной у баб, хоть и была, как всегда, обоснованной со всех сторон диковинными, непонятными, оттого, как всегда казалось Нюре, внушительными и доказательными словами. Немало баб, конечно, поддерживало Нюру, но и у Фёклы впервые было не меньше сторонниц, что очень удивляло Нюру. А некоторые бабы уж совсем имели невероятные версии, к примеру, что это был беглый государственный преступник, переодетый в голадца. Правда, как выглядели голландцы, они не знали, но догадывались...
Усталые, серьёзные мужики, придя с работы, выслушали, конечно, баб своих о произошедшем событии, на что в ответ недовольно рыкнули, да пристукнули кулаками по столу. Особенно внушительно это у них получилось после слов:
- ...а только Нюра говорит, то чёрт был, который часто в печи её тырится, а Фёкла - то демон из тучи чёрной, которого она видала разок в позапрошлом годе у пенька...
А кто-то после этих слов даже ложкой попытался стукнуть по лбу своим жёнам, да не получилось... у многих - либо не дотянулись, либо баба успевала выскочить из-за стола к двери, а кто и прямо во двор. Чаще - второе - во двор. А у Маруси с Ванюшей было мирно, как всегда:
- Ой, Ванюш, что-то неспокойно мне нынче сделалось, - присела к окошку рядом с мужем Маруся, уложив дочку спать. - Энтот всадник какой-то. Что ему у нас понадобилось? Не дай бог, что случится, Ванюша, ведь ребёночек у нас махонький...
- Не боись, Маня, - пробурчал Ванюша в ответ, задумчиво уставившись в тёмное окошко, туда, где в чёрном небе над серой горой Луна светилась белым жеребёнком и, обняв за плечи жену, добавил: - Даст бог, не пропадём... Гляди, Маня, мир-то какой красивый. А тихо-то как... спокойно...
А мир, действительно, кругом был красивый и спокойный: ивы усталые космы в речку спустили, речка неслышно текла и светилась, горка пушистая спала, серебрилась... Вдруг на горе раздался гулкий голосок - ух-ух, ух-ух...
- Кто это, Ванюша? - встревожилась Маруся.
- Это совушка глазастая, Марусенька, на охоту вышла...
- А-а-а...
А сова снова на горке - ух-ух, ух-ух, а ей кто-то в ответ с другой стороны - ту-у, ту-у, ту-ту, ту-у, ту-у, ту-ту...
- А енто кто, Ванюша?
- А энто филин, дружок её! Видать, договариваются меж собой об охоте...
- А-а-а...
И хоть мужики отнеслись несерьёзно к рассказам своих баб, всё-таки, призадумались этим вечером. В общем, затаилось у мужиков какое-то неясное, но колкое, а у баб неспокойно зудящее чувство внутри: уж, больно этот случай всем показался необычным для их спокойного тихого уклада.
Глава вторая
I
Но недолго ходили мужики, насупившись, а бабы встревожено шушукались. На следующий день тот же самый чёрный всадник также внезапно ворвался в посёлки, будто, действительно, спустился с небес на коне демон чёрный или чёрт окаянный. На этот раз, так же, как и накануне сотрясая округу топотом копыт, он грозно кричал, сильно размахивая руками:
- Выходите, братья, собирайтесь! Собирайтесь, братья, не пугайтесь!
Собрались взволнованные жители посёлка Верхний Ай у приказного дома.
- Здравствуйте, братья! - низко рявкнул перед собравшимися жителями чёрный всадник, разведя в стороны широкие руки, будто обнимая всех.
Его тяжёлый вороной конь недовольно фыркал, мотал головой и нервно переступал с ноги на ногу. Ему явно не нравились и эта задержка посреди домишек захолустных, и эти люди чумазые, да волосатые, дурно пахнущие, да сплошь хмурые и неприветливые, вставшие впереди тесной толпой, будто стадо скотины одичалой. Жители же, в свою очередь, хоть и встревожились не на шутку и немножко растерялись, но сплотились машинально, не сговариваясь, встав поплотнее, чтобы чувствовать рядом плечо соседское. Затихнув, они внимательно разглядели всадника: из-под широкополого чёрного плаща, скрывающего его гибкое тело, и свисающего до самой земли, высовывались чёрные сапоги с длинными носками, загнутыми вверх, и высокими каблуками с большими металлическими набойками, а скуластое лицо его высвечивалось бледным гладким пятном на фоне большого чёрного капюшона. И ни одной морщинки, и ни одной щетинки! Но самым ужасным во всём его облике были глаза, которые вызвали у баб волну испуганных причитаний: "Ах, боже мой, жути-то какие... страсти-то какие... святы боже, святы крепки..." - сопровождаемых быстрыми крёстными знамениями. Всё дело в том, что глаза у всадника походили на ямы чёрные!
- Здоров-здоров, коли не шутишь... - настороженно отозвались жители.
- А, ты кто ж таков будешь? - раздался робкий голосок из толпы.
- А я вам господом богом посланный! - провозгласил чёрный всадник.
Вмиг ахнула толпа и зашепталась, и задвигалась в разные стороны:
- Во, как: богом посланный! Неужто, самим господом нашим?.. а, как же это? - Так, вот так... Вот это да-а-а... - Переглядывались жители, ещё больше поражаясь. - Неужто, самим богом? - Говорит, что богом... - Вот, это да-а-а... - И шёпот постепенно переходил в гул. - А, как же это могёт быть-то? - А вот и могёт, стало быть... - Да, ну? - Вот те и "да, ну"...
И гул постепенно становился всё громче и громче.
- Так, а за что же нам такая милость-то великая? - мужской голос, наконец, вырвался из гула и все снова затихли, устремив лица в сторону всадника.
Чёрный всадник призадумался, открыв широко рот, и все там увидели - "Ой, свят, свят, свят... ой, страсти-то какие... ой, жути-то какие, боже мой, ой, свят, свят, свят..." - снова накрыла толпу волна из бабских причитаний. А всё дело в том, что все увидели у всадника яму чёрную вместо рта! А чёрный всадник замотал головой, будто просил помощи или пытался выдавить из "ямы чёрной" что-то большое и твёрдое, но никак не мог это сделать:
- Так, а-а-а... а-а-а... а-а-а... - тяжело стонал он. - А-а-а... а-а-а...
- Ой, что будет-то... что будет-то сейчас... - зашептались бабы.
- Цыц! - тут же рыкнули мужики, сверкнув на них глазами.
Все бабы вмиг притихли, закрыв ладошками рты. Даже Нюра в ужасе замолчала, видимо, этот "чёрт" был гораздо страшнее того, что в печке у неё любит "тыриться": она, окаменев, сложила ручки на груди и сжала губки, чуть выставив нижнюю вперёд, и даже щёчки её побледнели, и сжались, бедненькие. А чёрный всадник, сильно мотнув коня, тяжело выдал:
- А за то, что вы дети божии, а за то, что вы люди добрые! - и лицо его облегчённо улыбнулось.
- Ого... - Переглянулись люди, перешёптываясь: - "Дети божии"... "люди добрые"... ого... неужто, так и сказал? - Так и сказал...
- А, как понять-то? - спросила у Нюры большеносая, длинная, да худая, как жердь Мотя, изогнувшись в три погибели.
Но Нюра впервые не могла произнести ни слова, а только быстро заморгала глазками в ответ.
- А так понять-то, носастая, что дети мы божьи и люди мы добрые! Вот, как понять-то надобно! - ответил ей, выпучив глаза, Федька лопоухий.
А толпа волновалась:
- Неужто, так в сам дель сказал? - Вот, прям так и сказал! - А, как понять-то, люди? Это пошто он нас так называт-то? - А, бог его знат! Видать, так положено ему, посланнику-ту... - Неужель, благодать божья какая наступила? - Видать, наступила, не будет же энтот посланник говорить нам неправду, прикрываясь именем божьим! - Да, не будет... Ни за что не будет!
- Во как... - разевали все рты. - А, как сказал-то: дети божии, да люди добрые, да-а-а... отродясь не слыхали такого...
И мычала и блеяла толпа, как стадо коров недоенных и козлов некормленых.
- Вы за кого будете, братья: за "бриллиантовых" или за "гороховых"? - вдруг зычно накрыл посмелевшую толпу вопросом чёрный всадник.
Жители снова притихли и недоумённо переглянулись. А Мотя прошептала Нюре:
- Уж больно мудрёно говорит, разом-то не спонять башкой-то своей...
А Нюра, видимо, стала приходить в себя потому, как зачмокала ртом. А Федька лопоухий, почесав за ухом, задумчиво произнёс:
- Горох знаю, а вот, енто... не едал ешо...
- Чаго? - спросила его Мотя.
- Так, енту... брл... брлтанту!
- Чаго? - вытянулась в его сторону Мотя, похоже, чуть обалдев...
- А, кто, божий человек, хлеба давать будет, вот за того мы и будем! - ответил худосочный, да босой мужичок Матфей в широкой и длинной, аж до коленочек косоворотке.
- Правильно, Матфей! - согласился низкий и широкий Илюша, будто валун гладкий. - Нам-то что? Мы люди мирные, работные. Слава богу, работишка у нас имеется, детки, слава богу, наши здоровые, нам бы хлебушко только, да боле ничего и не надобно!
- Правильно, Илюша! - поддержали дружно все. - Правильно говоришь, нам бы только хлебушка досыта!
- Значит, братья, вы за "бриллиантовых"! - заключил уверенно чёрный всадник. - Будет, значит, вам всегда теперь хлебушка досыта!
- Во, как: всегда, говорит, теперь будет хлебушка досыта... - переглянулись жители, не веря ушам своим.
- А это, как понять-то, моя башка-то совсем перестала подчиняться? - снова спросила Мотя Нюру.
А Нюра уже совсем осмелев, резво задвигала щеками, которые снова ярко закраснели, как и прежде.
- Ну, раз так будет, значит, пущай мы за брилантолых будем! - снова крикнул худосочный Матфей и махнул длинной рукой, будто плетью.
- Пущай за брилантолых! - согласились все жители, махая руками.
- Значит, за "бриллиантовых"! - напоследок крикнул властно чёрный всадник, будто накрыл толпу тяжёлым молотом.
Он поднял коня на дыбы под дикое ржание, и резко развернувшись, помчался в сторону посёлка Нижний Ай, накрывая за собой застывшую толпу серыми клубнями пыли.
Влетев в посёлок, он громогласно закричал:
- Выходите, братья, собирайтесь! Собирайтесь, братья, не пугайтесь!
Быстро собрались взволнованные жители у приказного дома.
- Здравствуйте, братья! - протрубил тяжело чёрный всадник, разведя в стороны руки, будто всех обнимая.
Его добротный смоляной конь недовольно забился перед людьми, нетерпеливо захрипел и зафыркал, давая понять хозяину, что ему не нравится эта очередная задержка посреди домиков убогих. Да и люди здесь сплошь какие-то грубые, да нескладные, угловатые, да бородатые, волосатые, да нечёсаные, неопрятные, да не ароматно пахнущие, одним словом, дикие какие-то! И зачем здесь задерживаться, и о чём с ними разговаривать, вообще можно? Жители же, тесно прижавшись, стояли серьёзными и напряжёнными. Они, как-то все сразу сплотились и стояли единой стеной перед неожиданным гостем. А гость этот уж больно показался им неприятным: с изгибающимся, будто змеиным телом, скрытым за безразмерным чёрным плащом, спадающем до самой земли, и худым, бескровным, словно неживым лицом, белеющим из чёрного капюшона. Но больше всего всех поразили его глаза: вместо них чернели два мёртвых пепелища! Бабы, конечно, чуть не ошалели с испугу, завопив: "Ой, страх-то какой, ой, ужас-то какой, ой, боже мой...", а мужики ещё больше насупились.
- Здорово, коли не шутишь... - отозвались настороженно жители.
- А, кто же ты таков? - послышался тоненький голосок из толпы.
- А я вам господом богом посланный! - невозмутимо и внушительно ответил чёрный всадник.
- Ах! - ахнула толпа, а потом зашушукалась: - Неужели самим Господом богом? Во, как... - Да, ну-у-у?.. а, зачем?.. а за что? а за что ж нам такая милость великая? - А, бог его знат... - Значит, есть за что... - Да, неужто? - А за что же, люди?
- За что же нам милость-то такая, божий человек? Скажи нам, будь милостив, больно тебя просим... - пробасил мордатый, да сплошь волосатый на всех открытых частях смуглого тела, рыжебородой и сутулый Трофим.
- А за то, что вы дети божии! А за то, что вы люди добрые! - не задумываясь, громко и уверенно ответил чёрный всадник, будто ждал этого вопроса.
- Ну, люди, я в жисть такого не слыхал, чтобы вот так вот... да-а-а... - удивился Трофим, озираясь по сторонам. - Чаго только не видал, чаго только не слыхал, а такого... да-а-а... - качал он своей большой косматой головой с открытым ртом. - Да-а-а...
- И я... и я... и я... - зашептались все кругом.
И загудела взволнованно толпа:
- Это как же понимать-то? - Ну, так и понимать, стало быть, "дети божии" - Так, кто же? - Так мы, стало быть - Неужто, про нас, в самом деле, сказал? - Видать, про нас! - Ну, надо же, дожили до небесного представления, люди, дожили, видать, до благодати-то божьей... дожили, видать, до радости небесной... - Говорит-то больно ладно - за то, что дети мы божии, да люди мы добрые... - Знать, не будет просто так пустомелить языком-то... - Нет, не будет, не будет... Не иначе, благодать шибанулась с неба-то... - А коль так говорит, значит, так и есть, не будет же он говорить нам неправду, прикрываясь именем божьим!
- Нет, люди, не будет потому, как устами божьими говорит, я сейчас почувствовал, во как! - провозгласил Трофим и замер, выпучив глаза.
- Где почувствовал-то? - спросила Фёкла.
- А где-то внутри, то ли в груди али пониже... в животе где-то... али ещё чуть пониже, где-то там... вот здесь... али здесь... - показал он руками вначале на уровне груди, а потом всё ниже и ниже, а Фёкла неотрывно следила за его руками.
А когда он дошёл до самого нижнего места, она, почему-то, перекрестилась. А толпа в этот момент мычала и блеяла, как стадо быков встревоженных и овец испуганных.
- Вы за кого будете, братья: за "бриллиантовых" или за "гороховых"? - зычно накрыл толпу чёрный всадник вопросом, будто обухом ударив сверху.
Осмелевшие люди призадумались, почесали кто лоб, кто затылок, кто грудь широкую, волосатую, а кто и под грудями стоячими или висячими, и стали недоумённо пыхтеть, да переглядываться.
- Чё спрашиват-то, Фёкла? - спросила крупноголовая, да смуглая Феня.
Но Фёкла стояла и молчала, как дылда, только рот широко открыла, да груди свои раздутые, то неожиданно бойко двигала перед собой вверх-вниз, то останавливала животом, когда они сильно раскачивались.
- Спрашиват, за кем мы, стало быть... - донеслось до Фени из-за спины.
- Так, понятно за кем - за мужиком... - не поняла Феня.
- Да, не о том! - гаркнула Фёкла. - Спрашиват, за горох ты али за каких-то... грибов, что-ли...
- Мохнатки, что-ль?
- Да, не-е-е... вроде, горшочков таких... с червячками сопливыми... или таракашками... да, ну тебя, я сама пока не разберу! - Фёкла отмахнулась.
- Горшочков... с червячками сопливыми... таракашками... - призадумалась Феня не на шутку.
- Так, за кого же? - настаивал на ответе чёрный всадник.
А люди пыжились, надували щёки, да выпячивали глаза друг на друга.
- А, кто, божий человек, хлебушка нам давать будет, вот за того-то мы и будем! - ответил вдруг Трофим.
- Правильно, Трофим! Правильно! - согласились сразу жители.
- Хлебушка нам только нужно! - звонко заговорил широкоплечий и круглощёкий Алёша, с соломенной пышной шапкой волос. - А всё остальное, слава богу, у нас имеется: и мир, и работка, и детки наши здоровые! Нам бы хлебушка, да боле ничего и не надобно!
- Правильно, Алёшка, более ничего и не надобно! - поддержал его Ванюша, а Маруся рядом с ребёнком на руках ткнулась лбом и носом в его плечо, чего-то нашёптывая, а Ванюша обнял её и добавил: - Хлебушка нам надо!
- Значит, братья, вы за "гороховых"! - заключил уверенно чёрный всадник. - Будет вам всегда теперь хлебушко досыта!
И загудела ещё громче толпа:
- Вот как: коль будем за "гороховых", то всегда, говорит, хлебушка досыта будет у нас! - Как, за "гороховых"? А зачем это? - Говорит, что так положено, и хлебушко тогда будет! - Да, неужто?.. - Ну, раз так говорит посланник божий, значит так и будет!
- Ну, раз так говоришь, божий человек, значит, пущай мы за "гороховых" будем! - вырвалось у Ванюши, а его Дунька испуганно пискнула и заныла.
- Правильно, пущай за "гороховых" будем! Мы согласные! Пущай! Пущай... Пущай... - замахали руками жители, соглашаясь.
- Значит, за "гороховых"! - властно подытожил чёрный всадник, подняв коня на дыбы, и под его дикое ржание умчался прочь из посёлка, накрывая недвижимую толпу серым смогом пыли.