В середине прошлого лета большую лужайку Михайловского сада без всяких предупреждений и объяснений вдруг огородили для какого-то строительства. Вход в сад со стороны Михайловского замка закрыли, но со стороны храма Спаса на Крови оставили открытым. И туристы, гости, жители города, прогуливающиеся и идущие по своим делам через сад, доходили до закрытых ворот и возвращались обратно. Так и ходили толпы взад-вперёд через весь сад, иногда протискиваясь между друг другом в толчее на дорожке, ставшей узкой из-за ограждения. Позже вывесили объявление, но его никто никогда не видел или не читал: формальная бумажка была прикреплена к забору, ограждающему строительство.
Но что за строительство затеяли прямо на большой зелёной лужайке перед Михайловским дворцом - шедевре садовой ландшафтной культуры? Гений Карла Росси именно с этой всегда ровно-зелёной "английской" лужайки навечно обеспечил нам любование неограниченным великолепием северного фасада Михайловского дворца (своего детища), его возвышенным и утончённым изяществом, его не закатной солнечностью. Несомненно, этот всегда веселящий взор лужок - неповторимая изюминка сада.
Но на ней затеяли какое-то строительство, причём срочное. И слушая его нахрапистые звуки, сильнее всего огорчало то, что по воле какого-то одного властителя-вредителя у нас вот так запросто может уничтожаться самый ухоженный сад в центре Санкт-Петербурга - Третий летний сад или Шведский сад, как его называли ещё в первой половине XVIII века, к созданию которого приложили руки и Пётр Великий, и Растрелли, и Карл Росси... Вот так запросто, вольно, нахраписто, словно на своём приусадебном участке, и не предупредив петербуржцев, и не объяснив им ничего, и уж конечно не спросив их об этом. Вот так не достойно, по воровским законам...
После закрытого мероприятия на сооружённых объектах, скорее всего, банкета, также срочно и втихомолку начали восстанавливать лужайку: быстренько демонтировали строения, разровняли поле, высадили травку. Сегодня лужайка жива. Пока жива... - до следующего закрытого мероприятия. Ведь теперь всё можно тем, у кого денег достаточно или власти...
В Таврическом саду всегда, куда бы не спешил, идёшь неторопливо, словно замедляется время и ты вместе с ним. Щедро и гостеприимно выпирающая к тебе его красота располагает, чтобы им неторопливо любоваться: буйством его ярко-разноцветных лиственных бутонов осенью и пышным их благоуханием летом, покойной его ширью зимой и липким, сочным, ароматным раздольем весной. В нём заросшие кувшинками каналы и пруд с камышовым островком и уточками. Уточкам и чайкам раздолье, ведь их всегда кормят с берегов дети, мамы, бабушки, молодые пары... А чайкам ещё и хорошая охота: в пруду много рыбёшки и, особенно в погожие деньки, пространство над ним плотно бурлит летающими и пикирующими белыми птицами.
В нём любимый мой памятник Сергею Есенину из белого карельского мрамора скульптора Альберта Чаркина. Памятник был установлен к 100-летию поэта. И на постаменте в ногах поэта часто лежат цветы. К нему с любовью прикасаются поклонники, блистающие молодожёны, такие же белоснежные невесты. Возле него на зелёной лужайке часто задерживаются влюблённые, юные красавицы, одинокие романтики с книжечками в руках...
В нём мамаши любят гулять и катать по его бугристым песчаным дорожкам коляски. В нём заливаются соловьи и часто играют замечательные музыканты, к примеру, деревянная забавная куколка, "играющая", "поющая" и "пританцовывающая" под музыку человека-оркестра. Задержишься вот так рядом, послушаешь, по умиляешься и словишь вдруг ощущение детства...
В нём извилисто бегают спортсмены, на кортах играют в футбол, а зимой вместо футбола катаются семьями на коньках. Идёт, порой, дружная семейка зимним вечером в свете фонарей на каток или с катка, довольные, краснощёкие, самый маленький и самый краснощёкий впереди с папой за ручку, а дочка по старше позади с мамой за ручку. Идут, переговариваются, посмеиваются, глаза у всех блестят счастьем, а коньки болтаются на шнурочках...
Это один из немногих сад, в котором разрешено ходить по траве, сидеть, лежать, кувыркаться на его лужайках. Раздолье, как в деревне у бабушки... В солнечные деньки многие устраивают пикники, загорают. А тёмными вечерами сад загорается по всей своей площади круглыми фонарями. Я попал как-то в него поздним вечером и в моросящий дождик. Сделал несколько снимков. Дома посмотрел: костры горят... костры горят в сырой загадочной чаще и Есенин голубовато высвечивается, как-то таинственно. Быть может, у поэта в это время другая необычная жизнь...
Иногда присаживаюсь на скамейку. И как-то подсели рядом совсем молодые парень с девушкой - вчерашние школьники, видимо, бывшие одноклассники. Парень упитанный и гладенький, подружка - притухшая на его фоне симпатичная худышка. Она всё слушала его, смотря ему в рот. А парень не умолкая весь расхваливался ей, да и всем рядом сидящим, поскольку, говорил громко. А расхваливался он о своей шикарной жизни и учёбе в Англии. И всё в рассказе его выходило у него красиво и замечательно, и такой он был успешный и остроумный, и так легко и просто он держал свою птицу счастья за хвост, что можно было просто позавидовать ему. Многие, наверное, так и завидовали. Но мне было неприятно сидеть с ним рядом: мало того, что приходилось слушать его хвалебную болтовню, ещё и приходилось дышать его никотином, поскольку, он курил одну сигарету за другой. Но и это было не самое неприятное. Самое неприятное было то, что он окурки свои запросто бросал себе под ноги (хотя урна стояла в метре от него) и оплёвывал их как какой-нибудь грязный бомж или наглый бичара! Я специально терпел несколько минут, надеясь, что он всё-таки вернёт себе достойное человеческое обличье. Но нет - бесполезно: он, захлёбываясь, описывал, как подружился со сверстниками из семей английских лордов, как они отдыхали в их родовых поместьях, где самые ровненькие зелёные лужайки для гольфа, и самая чопорная прислуга во фраках и белых перчатках, рассказывал о дружбе с Оксфордскими или Кембриджскими профессорами, среди которых много "адекватных малых" и "отвязных чудаков", заливал о студенческих вечеринках в духе классических рок-сейшенов, и дымил, дымил, дымил, стряхивал под ноги пепел, бросал окурки, топтал их, плевал на них, в общем, гадил прямо под себя рядом со мной и своей скромной подружкой. В общем, один он такой был поросёнок между всеми нами сидящими.
Через минут пятнадцать под ним образовалась гадкое месиво - помойка! Но это его нисколько не волновало: он продолжал сидеть довольным, самовлюблённым поросёнком, непрестанно любуясь собой, и хрюкая о жизни своей в "реально цивилизованной" Англии...
И я не вытерпел - громко перебил его, показывая на его помойку:
- Все ваши английские университеты, всё ваше образование гроша не стоят после вот такого вашего свинства! - И ещё громче, чтобы все вокруг слышали, не переставая тыкать пальцем в его помойку: - Вот всё ваше образование! Вот вся ваша культура, свинья! Вот такие как вы позорят Россию! Вот из-за таких как вы и называют нас "русскими свиньями"!
Он вмиг изменился в лице, на котором появились и испуг, и стыд одновременно. Весь сжался, похудел на глазах, покраснел и еле произнёс мне:
- Извините, пожалуйста...
И быстренько-быстренько, сгорбившись, засеменил с подружкой от меня подальше, признаться, уже действительно не на шутку страшного, ведь внутри меня всё клокотало от гнева. Напоследок я заметил, что он подавлено смотрел себе под ноги - свидание явно не удалось и впечатление о нём явно смазалось. Это можно было прочитать и по взгляду девушки: теперь она на него бросала разочарованный, нетерпеливый взгляд...
В Измайловском садике маленький ангелочек в шляпке примостился на спинку скамеечки и под зонтиком почитывает себе книжечку. И рядом с ним город вокруг утихает, как-то становится сердечнее... Эта милая скульптура художника Романа Шустрова навевает уже редкий сейчас и окончательно забываемый, к сожалению, такой особенный петербургский дух трогательной интеллигентности. Мне повезло: я ещё встречал её у старых петербуржцев, тех самых, переживших блокаду, голод, холод, страшные потери самых близких людей, тех самых, надсаженных непрестанным честным трудом длиною в жизнь, но не потерявших любви к городу, человеку, Родине, любви к жизни. Но таких всё меньше и меньше. А жаль...
В Юсуповском саду в погожие деньки всегда много народу: летом занимающихся спортом и отдыхающих, зимой - катающихся на лыжах и с горки. Горожанам и гостям города есть возможность прямо в городском центре, прямо среди бетона и железа в небольшом сказочном оазисе глотнуть свежего воздуха, отдохнуть в его цветущих живописных уголках, успокоиться, расслабиться, посидеть, почитать, помечтать, по созерцать и по любоваться, представляя себя на настоящей княжеской усадьбе - Юсуповской...
Здесь маленький островок, соединённый одним мостиком с "большой" землёй. Здесь звонкая голосами и красками детская площадка, окружённая цветущими кустами и клумбами. Здесь ухоженные ровные каналы и широкий чистый пруд, окрашивающийся всеми оттенками неба, даже самыми незначительными, и отражающий на своей зеркальной глади солнечную ленточку с бело-сахарными колоннами Юсуповского дворца.
Студенты Университета путей сообщения часто по его дорожкам из розового щебня бегают кроссы, то трусцой, то внезапно ускоряясь, и также внезапно замедляясь, оставляя после себя еле заметные тёплые клубки пыли, оседающей не спеша на декоративные, дивные клумбы...
Я как-то свернул с дорожки к каналу. У канала молодой парень что-то заворожённо снимал на камеру планшета. Что же? - умирающего в муках голубя. Истерзанная собакой или другим своим врагом, нелепо вывернутая птица вся истекала кровью. Глядя на неё сжималось сердце, но ничем ей уже нельзя было помочь. Единственное только оставалось добить её, чтобы прекратить мучения бедняжки. Но на это надо было решиться - я не мог. А молодой парень, я ещё раз повторяю, заворожённо снимал её предсмертные муки, представляя, наверное, сколько "лайков" получит его кино в интернете...
- Это вам что - цирк, что ли? - обратился я к нему. - Зачем вы снимаете мучения животного, чтобы потом смеяться над этим, что ли, забавляться этим? Животное же мучается...
- Ему уже всё-равно ничем не поможешь, - ответил он мне самым спокойным на свете удавом, а ещё с таким видом, словно я не понимаю этого в силу своего "не продвинутого" интеллекта, и он мне снисходительно сейчас объяснил, и готов дальше терпеливо объяснять как "уважаемому старшему поколению".
- А вот представьте, - попытался я снова достучаться до его души, - если на месте этого голубя будете вы. И вашу предсмертную мучительную агонию также хладнокровно снимают на камеру...
И его ответ, такой же спокойный, а ещё невероятно уверенный, поразил меня:
- Так и будет!
И столько было веры в его голосе, глазах, взгляде, что мне даже на миг стало страшно...
Я пошёл от него - не хотелось больше находиться с ним рядом.
"Неужели вся молодёжь вот такая? - задавал я себе непрестанно вопрос, пока шёл к выходу. - Неужели, вот такая бездушная?" - И слышал последние три его слова. И видел его глаза, его взгляд.
И, покидая сад, я произнёс, искренне жалея его:
- Зря он так сказал. Зря!..
Зимой Летний сад становится таинственным. И таинственность эту создаёт освещение, но только не его, а окружающее. Мне нравится в зимний вечер, когда на город опускается липкая тьма и вспыхивают повсюду фонари: оранжевыми одуванчиками - на Марсовом поле, покачивающимися стаканчиками - на Пантелеймоновском мосту, парящими светлячками - над Лебяжьей канавкой и Фонтанкой - прогуляться по нему. В Летнем же саду фонари не загорают - их попросту нет. И освещают его тёмные глубины перечисленные одуванчики, стаканчики, светлячки, а ещё небо, которое всегда светится над тьмой холодным стальным светом, даже если оно затянуто тучами. Получается, что чёрные тучи днём начинают светиться с наступлением темноты.
В это время редко кого можно в нём повстречать. Потому часто хожу один в непроглядной тьме, обрамляемой светящимся городом. Надо мной стальное небо и на его фоне могучие чёрные силуэты вековых благородных деревьев, кажется, грозно смотрящих на меня маленького и одинокого сверху. И только резвое чавканье под ногами снега, также светящегося как небо, что и позволяет разглядеть дорогу, создаёт иллюзию детских голосков и смешинок. Но ведь это только иллюзия. А на самом-то деле что это - всё-таки снег от моих шагов или этот таинственный сад ведёт со мной какую-то свою игру, вот так утешая, отвлекая, а на самом деле ведёт меня туда, куда хочет по высвечиваемой мне дорожке, и уводит меня туда, куда ему надо?
Итак, высвечивается впереди только дорожка и больше ничего, как не напрягай зрение. Потому я часто останавливаюсь и прислушиваюсь: не идёт ли кто рядом...
Один раз услышал чавканье снега за спиной. Оглянулся - никого. Прислушался - то же чавканье. Всмотрелся - никого. Вдруг в черноте заметил очертания, похожие на человеческую фигуру, которые то и дело сливалась со снегом. Наконец, на чёрном фоне зарослей разглядел движущуюся человеческую фигуру, которая вдруг остановилась и замерла. Наверное, этот человек меня тоже разглядел и сейчас смотрит на меня, как и я на него.
Постоял ещё немножко и пошёл дальше, оглядываясь. Человек снова начал двигаться в мою сторону. И я заметил, что его одежда также светится, как и небо и снег - вот почему он так трудно различим.
"Вот, начинается..." - произнёс я тихо, почувствовав вдруг опасность. Где-то в груди повеяло неприятным холодком беспомощности перед таинственным незнакомцем, а может, настоящим пришельцем...
"Этот сад настоящая ловушка для таких вот наивных чудаков, как ты!" - выговаривал я себе, пытаясь скорым шагом оторваться от "пришельца".
Но светящая его недалеко фигурка ни на шаг не отставала, хотя и больше не приближалась, словно выдерживала определённое расстояние.
"Они ведут меня! - уже не сомневался я. - Дорожка высвечивается впереди только туда, куда им надо, а этот меня контролирует сзади, чтобы я никуда не свернул. А куда тут свернуть-то, здесь же всё огорожено!"
Оглянувшись в очередной раз, заметил, что фигурка как-то стала себя странно вести: кружиться, махаться, прыгать...
"Забеспокоился, - мелькнула мысль. - Наверное, понял, что я его вычислил и начал делать непродуманные лишние движения - начал ошибаться! - Это меня взбодрило. - Ага, значит, они тоже ошибаются! Ну что ж, посмотрим кто-кого! Только бы самому не наделать ошибок. Так, - начал я лихорадочно думать, - если я не сбился с направления, то скоро впереди должны быть фонтаны, а там и до выхода недалеко..." - И я побежал вперёд...
Не скажу, чтобы я бежал быстро. Нет, лёгкой трусцой, ведь всё-равно в любой ситуации, даже в самой опасной, надо вести себя достойно...
Так добежал до выхода. И "пришелец" вместе со мной. Полностью успокоившись, со смешком помахал сонному охраннику в будке. И, выбежав на набережную, решил победоносно помахать "пришельцу", который в спортивном костюме такой же лёгкой трусцой пробежал мимо. На бегу он продолжал крутиться и делать рывки руками.
- Так я и думал, что спортсмен! - крикнул ему в спину (в глубине души я не сомневался в этом, но хотелось верить, действительно, в "пришельца" - хотелось немножко адреналина!).
- А я так и не понял, кто вы такой: то ли пришелец какой-то, то ли человек! - ответил он мне, снова растворяясь уже в белом свете фонарей...