Аннотация: Сборник весёлых рассказов из жизни с авторскими комментариями
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
С ЮМОРОМ ПО ЖИЗНИ
(сборник весёлых рассказов из моей жизни)
Существуют, слава Богу, три лекарства, которые гарантированно спасают от всяких хворей и напастей (причём каждое в отдельности обладает подобной силой). Вот они: любовь к женщине, любимое дело и чувство юмора.
Счастье уже, когда обладаешь хотя бы одним. Ну, а если не одним, а двумя или даже тремя сразу... Тогда, наверное, начинаешь писать вот такие рассказы...
Все рассказы автобиографичные.
Первый рассказ практически написал, что называется, в один присест. Отлично помню тот промозглый ноябрьский день. Кажется, это было накануне моего пятилетия. Помню всё: и что происходило, и свои детские переживания.
Как сейчас понимаю, зашли мы тогда с папой в лучшую пивную города, которая располагалась на первом этаже городской коммунальной бани. Таких больше нет. В общем, как это и полагается, открыл я для себя этот "питейный" мир с наилучшего примера...
ПЕРВОЕ ПОСЕЩЕНИЕ ИЛИ НОВЫЕ БОТИНКИ!
Мне было лет пять. В тот серый ноябрьский день папа забрал меня с детского сада пораньше, и мы пошли в обувной магазин за зимними мне ботинками. Давно уже родители говорили о новых зимних ботинках, тем более что по утрам уже подмораживало, а в тот день закружили первые снежинки. Я смотрел на них из окошка детского сада и меня не веселили уже игрушки, почему-то. Может потому, что я увидел привычные дома, дороги, заборчики, скамеечки, качели, клумбы... по-новому - убелёнными, опустевшими, притихшими, погрустневшими. А может потому, что я сам был грустным в тот момент, и всё показалось мне таким же... Не знаю...
Но вдруг пришёл папа - и грусти, как ни бывало! Я с разбега кинулся ему на руки.
- Собирайся! - сказал он, сверкнув белоснежной улыбкой на разгорячённом красном лице. - Пойдём ботинки зимние покупать!
Ух, как я быстро стащил с себя "моряцкие" шорты в синюю полоску и натянул зелёные "солдатские" гамаши. Ух, как я лихо надел чёрные штанишки с острыми, ровными, такими любимыми стрелочками, которые мама каждое утро старательно, как по линеечке, выводила утюгом на кухне. Прыгнул в резиновые, словно шоколадные сапожки, на ходу застегнул пальтишко в чёрную клеточку и нахлобучил любимую вязаную фуражку с козырьком, которая была в тон сапожкам и потому гармонично завершала моё "обмундирование"! Папа взял меня за руку, и мы пошли сквозь белую колючую канитель в магазин за зимними ботинками!
Папа шёл быстро и решительно, в чёрной шляпе и чёрном пальто, с горящей ленточкой на груди - красным галстуком! Каждый шаг блестящие его туфли отмечали по тротуару звонким стуком. Я, семеня рядом, понимал, что дело у нас важное, потому больше молчал, представляя новые зимние ботинки, почему-то, похожие на солдатские сапоги, морщил лоб, а нижняя губа сама по себе зачем-то выпячивалась вперёд. Я не понимал, зачем она так "делает", когда замечал её снизу. А ещё я восхищённо посматривал на папу! Ещё бы! - его глаза горели голубыми огоньками, отчего промозглый и тусклый пейзаж вокруг вдруг становился теплее и разноцветнее!
В пустом магазине папа поставил передо мной три пары ботинок, и я принялся их аккуратно, даже трогательно, словно они были хрустальными, мерить, посматривая то на внимательного папу, то на большеротую продавщицу, похожую на лягушку, только не зелёную, а серую в жёлтую клеточку, а может, наоборот - жёлтую в серую клеточку...
- Ну, что жмут? - спросил папа.
- Нет, - ответил я не очень уверенно.
Тогда он наклонился ко мне.
- Здесь жмут? - надавил пальцем на носок.
- Нет, - мотнул я головой.
- А здесь?
- Нет.
- Нравятся?
- Да, - кивнул я.
- Одевай другой!
Я без разговоров стянул ботинок, и всё повторилось ещё два раза.
- Какие больше нравятся?
Я растерянно посмотрел на ботинки, пожал плечами и задумался, а нижняя губа зачем-то снова стала выпирать вперёд, но мне было не до неё.
- Эти нравятся? - папа показал пальцем на обутый ботинок.
- Да...
- А эти?
- Тоже...
- А эти нравятся?
- Да...
- Какие больше?
Я задумался. На этот раз посерьёзней, даже жарко стало немножко (естественно, и губа... - сами понимаете!). На самом деле, ботинки мне все очень понравились: пахли вкусно, я прямо наслаждался этим запахом кожи! А ещё они все были чистенькими, блестящими, гладенькими, ровненькими, а главное, были новенькими, ещё ни разу, ни кем не ношенные! Ну, на самом деле, я же ведь не каждый день ходил в магазин за новенькими ботинками! В общем, сложно было сделать выбор. Я взволнованно задышал носом, получилось похоже на пыхтение паровозика. Только мне было не до паровозика. Я сжал губы, отчего нижняя губа выперла так, что уже кое-что стала закрывать снизу. Сморщил вспотевший лоб, почесал его и со всей силы подумал. Потом ещё подумал. Потом ещё. И ещё. И ещё. Но ничего не получалось придумать! Решил начать сначала: я сжал губы...
- Ну какие? - переспросил папа.
Даже нижняя губа "решила" рассмотреть ботинки и стала мне мешать! Я её "задвинул" обратно, а потом рассмотрел ботинки с разных сторон, нежно погладил их приятную гладкую поверхность кончиками пальцев, чуть помял их шнурки, словно определяя, из какого материала они сделаны. Хотел ещё шнурки проверить на прочность, но не стал - продавщица могла заметить, хоть и спала за прилавком. Но, надо было выбирать! Выбирать всего лишь одну единственную пару из трёх - таких восхитительных и неповторимых!
- Ну, Костюша? - папа улыбнулся.
И я усилием воли, конечно, выбрал! - больше всех мне, всё-таки, понравились чёрные, с подошвой, похожей на танковую гусеницу (я такую подошву впервые увидел), а сверху они мне напомнили кирзовые сапоги. А кирзовые сапоги у меня были. Мне они очень нравились. Папа мне их по вечерам натирал, а я с удовольствием нюхал! Брал, подносил к носу и нюхал! Потом, насладившись блаженным запахом крема, я в них маршировал или просто ходил по квартире, а потом вдруг отдавал себе команду "шагом марш!" и чеканил шаг, естественно, командовал "войсками", грозно отдавая приказания, и смело шёл с криком "ура!", ну, естественно, "в бой"! - куда же ещё? Вообще, я был суровым командиром. Моя "война" продолжалась пока мама не говорила мне, что голова скоро заболит от моего топота...
- Эти, - показал я пальцем.
- Берём! - папа махнул рукой и посмотрел на ту же самую серо-жёлтую или желто-серую продавщицу, которая сразу проснулась. - Мы их оденем!
А сапожки я понёс в сеточке.
И вот, с магазина я вышел уже в новых ботинках! И так было приятно в них идти, что даже не описать! Понять это блаженство можно, только надев их, и, хотя бы, немножко пройти. Ну, всё равно, представьте: мои ноги впервые были погружены в мягкие, плотные, в какие-то таинственные, скрытые от глаз, изогнутые, меховые глубины, где с ними что-то происходило и им от этого становилось невероятно приятно и тепло! И для этого совсем ничего не надо было делать, даже двигать пальчиками, как учила мама, когда замерзали ноги. Я, не отрываясь, смотрел на их бойкие, колоритные лобики, смело приземляющиеся на размытый, серый тротуар, разбегающийся в разные стороны белой позёмкой, и иногда запинался о какой-нибудь булыжник, после чего каждый раз получал укольчик в "исстрадавшееся" сердце, ведь мои новые ботинки могли покарябаться!
Совсем незаметно мы подошли к какому-то рыжему дому и свернули за угол. Прошли мимо согнутых, тёмных и рычащих мужиков и я насторожился, а папа открыл какую-то дверь...
Такого я ещё не видел! Вот представьте: тесное, шумное помещение в жёлтом, каком-то жирном, липком тумане, воняющее рыбой, папиросным дымом и ещё чем-то кисло-солёным. Папа забрал у меня сеточку с сапожками, чтоб не потерял, и мы стали пробираться мимо высоких круглых столов, вокруг которых толпились краснолицые, щетинистые и морщинистые, хриплые и немытые мужики, в мятой и измазанной в чём-то чёрном одежде (в мазуте, наверное, а может, в саже). Никто не обращал на нас внимания. Все одновременно разговаривали, а точнее, кричали, при этом непрестанно махали большими кулаками или растопыренными красными ладонями (наверное, ругались и очень хотели подраться!). Некоторые страшно смеялись, открывая огромные рты с несколькими гнутыми жёлтыми и синими зубами, другие рычали и рыкали, скаля и вовсе беззубые рты (наверное, зубы они потеряли в битвах или драках!). Третьи зловеще хмурились и били кулаками или деревянными рыбинами по столу (наверное, когда уже кончалось терпение и оставалось только всё крушить!). С разных сторон звякало стекло. Падали, катились, бились стаканы, кружки, тарелки. Размазывались рыжие лужи локтями вместе с папиросным пеплом и окурками, отчего на столах "цвели" мутные болотца и жидкие помойки. Но мужики разевали рты и свирепо рычали, как звери, только не знаю, какие именно, но очень дикие и страшные, хоть и беззубые, раздували волосатые ноздри, а потом били огромными кружками по столам, безжалостно сворачивали головы бедным деревянным рыбинам, разрывали их на части и пожирали куски красного мяса, вместе с костями, органами, жилами, а может быть, и кожей! В моих глазах они были вылитыми пиратами или разбойниками, каких я видел только на картинках в каких-то книжках, то ли про Айболита, то ли про Снежную королеву, то ли про Бременских музыкантов - не помню точно. Оружия у них не было видно, но я не сомневался, что у всех за фуфайками на груди или в карманах спрятаны длинные острые ножи, которые всегда наготове! Я совсем не сомневался, что такие - вылитые пираты или разбойники - могут запросто быстро и незаметно вонзить свой нож одним ударом точно в сердце!
"Ах, ты!.." - вырвалось у меня, когда увидел, как один "пират" схватил на грудки другого, я даже вздрогнул и сжался, а сердчишко так громко забарабанило, что даже оглушило! Но я чувствовал тёплую и сильную папину руку и это, успокаивало.
"Шайка какая-то! - стреляли мысли в голове. - Бандиты или пираты! Сбежали с тюрьмы! Скрываются от милиции!" Да, тут уж было не до новых ботинок! Страшновато, конечно, стало. Я глядел исподлобья на мужиков, контролировал каждое их движение, реагировал на каждый стук, вздрагивал, оборачивался, твердел и был готов к любой неожиданности, хотя, что делать точно я не знал, но не сомневался, что до последней капли крови буду спасать папу! Стиснув зубы и сжав кулак я шёл...
- Посмотри, Люся, сынок тебе ботинки новые показывает! - вдруг услышал я папин голос.
А он улыбался возле стойки. А тётя за стойкой, посмотрев на меня, широко замотала головой, похожей на передутый бурый резиновый мяч, который неожиданно с грохотом может лопнуть и больно шлёпнуть. Потом издала тяжёлый "воинственный" звук, а может быть, угрожающий, похожий на бычье мычание, хотя нет - на гудение тепловоза или целого бронепоезда:
- Уууужжж...
- Это он хвалится! - продолжал весело, почему-то, папа!
Ему как будто совсем не было страшно! Хотя, что тут удивительного - это же папа! Он же самый смелый и сильный - всех победит! Но я всё равно внимательно следил за всеми мужиками вокруг, чтобы кто-то не вонзил в его спину или бок незаметно нож. А мужики кругом тоже, как и тётя, посмотрели на мои новые ботинки, и подозрительно заулыбались, явно что-то замышляя. Но я не поддавался их улыбкам, ещё внимательней и строже наблюдая за ними. А сердце у меня в груди колотилось так, что пальтишко на груди, казалось, колыхалось от этого!
- Купили сейчас ботинки новые, - пояснил папа, - вот, хвалится теперь всем!
Хоть я и не хвалился - мне было совсем не до этого, но папу я понял - отвлекал, заговаривал уши.
- Ботинки купили! - папа уже громко рассказывал всем мужикам в помещении. - Новые! Вот, хвалится теперь!
Я резко повернулся на голос и впился глазами в худое косоглазое лицо, а может и не косоглазое совсем, но мне так показалось.
- Ну, покаж, покаж! Подойди-ка!
- Покажи! - сказал папа, отпуская мою руку.
Я сделал шаг к мужику и поднял штанишки, выставляя мои новые ботинки ему на обозрение.
- Да-а, - прохрипел косоглазый мужик, а может и не косоглазый совсем, но с одним синим зубом посередине - это точно! - Вот это я понимаю - боты, так боты! А, мужики? - обратился он ко всем.
- Ну-ка, ну-ка покаж свои боты! - прорычал мужик со шрамом на щеке, а может, и не со шрамом совсем, но мне так показалось.
Он высунулся своей лысой маленькой головой из толпы. Я повернулся к нему, держа штанишки на весу.
- Эх, мне б такие на Колыме! - прорычал ещё громче мужик со шрамом на щеке, а может и не со шрамом совсем, и стал подходить ко мне, растопырив впереди огромные волосатые руки, на которых был нарисован синий якорёк. - Давай меняться? - он присел передо мной на корточки. - Я тебе перо узорное распишу, а ты мне свои боты, а?
Капельки пота хлынули из-под фуражки, я истошно задышал, зачмокал губами, отпустил штанишки и сжал кулаки. Я смотрел в его круглые глаза, а они расплывались в жёлтое колючее месиво. Я заморгал глазами, но это "месиво" закололось ещё больнее.
- Да, ты вспотел совсем, малец! - хрипел он мне.
- Костюша, газировку будешь или сок? - донёсся в этот момент откуда-то издалека папин голос.
Я еле выдавил, чуть двинув задубевшей шеей в его сторону, писклявое:
- А?..
- Газировку или сок? - повторил мужик с якорьком на ладони, который утирал мне этой самой ладонью лоб.
Я двинул шею обратно к мужику и, словно плывя в жёлтом тумане, пропел:
- Газиро-о-овку...
- Людосик, газировки двести грамм, да покрепче! - прорычал тёте мужик. - Такие боты надо обмыть, как полагается! Да? - спросил он меня.
Я как-то непонятно замотал головой, открыв рот, но что-то произнести никак не получалось, хоть я и напрягался.
- Тебя как зовут? - спросил мужик.
- А... - произнёс я, наконец, то ли переспрашивая, то ли задумываясь над вопросом.
- Ну, как зовут-то? - нетерпеливо спросил снова мужик и растопырил ладони перед моей головой.
- Костя...
- Костик, а меня зовут Юрик, - мой кулачок оказался в его горячей, жёсткой ладони. - Запомни меня! - крикнул он. - Я за тебя глотку кому угодно...
- Костюша! - услышал я папу. - Иди сюда!
"Подплыв" к папе, я получил от него стакан пузырящейся водички - в самый раз! - горло, действительно, пересохло! Почти не замечая пощипывание в горле, я выпил сразу весь стакан и получил внезапный удар в нос газовым кулаком, отчего вырвалось:
- Кряк!
- На, закуси, - сунул мне пузатый, лысый, с рыжими колючками на поросячьем лице мужик карамельку, который вместе с папой и ещё тремя мужиками чокался то кружкой, то стаканом, глотал пену или водичку, крякал, почти так же, как получилось у меня, или морщился, закрывая лицо рукавом своей фуфайки или нюхая, зачем-то, его.
Я без разговоров "закусил". А этот мужик непрестанно что-то кричал папе. А папа только кивал головой. По сравнению со всеми, папа, конечно, был самым красивым! Может быть, поэтому к нему все подходили и чокались с ним, а мне совали карамельки и леденцы - на "закуску", наверное, или просто угощали. Я ещё несколько раз мужикам терпеливо показал свои новые ботинки, высоко приподнимая штанишки, и поворачиваясь, чтоб могли рассмотреть их с разных сторон. А один даже поставил меня на стол, отчего Люся или Людосик, или Люсьен, или Птичка-невеличка, или Чито-врито (называли её по-разному, потому не могу однозначно назвать имени, а два последних имени говорили мужики только меж собой и не громко) разразилась снова тем же гудком, но уже словесным, вроде:
- Уууб-рааать-ть-ть! - и, как-то, задрыгала головой, что было очень небезопасно не только для неё, но и для окружающих (я уже говорил, почему).
Меня пришлось снять в тот самый момент, когда я полностью успокоился и уже весело кружился, действительно, как говорил папа, хвалясь своими, оказывается, самыми лучшими в мире, как объяснили мне мужики, новыми ботинками!..
Я очень довольный вышел с папой и мужиком с поросячьим лицом на улицу, где уже было темно.
- Видишь, какие мы новые ботинки купили? - спросил папа шатающегося мужика с поросячьим лицом, который вис на папиных плечах.
- Вижу! - всхлипнул мужик и жалостливо добавил: - Гу...
- Правильно! - согласился папа. - Вот, у тебя есть новые ботинки?
- У меня нет новых ботинок... - снова всхлипнул мужик и очень жалостливо добавил: - И никогда в жизни не было...
- А у моего сына есть новые ботинки! - сказал папа. - Понял?
- Я? - уточнил мужик, тыча свою грудь пальцем, хотя рядом никого больше не было. - Понял...
И мужик восхищённо и поражённо, страдая от какой-то нестерпимой боли, и мужественно терпя её, посмотрел на меня в новых ботинках.
- Молодец! - сказал он мне, сильно дёрнув головой, и стал ко мне наклоняться.
Я немножко попятился от него и испуганно посмотрел на папу.
- Не бойся, - махнул рукой папа, - дай ему посмотреть твои ботинки.
Я поднял штанишки, как всегда. Наклонившись, мужик потрогал ботинки, поднял на меня потрясённые глаза и, отчаянно мотнув головой, произнёс:
- Да...
Он протянул мне руку и буквально ошарашил требованием, со страшным, каким-то диким, безумным взглядом:
- Дай пять!
Я испугался. Просто, я никак не ожидал, что хваливший совсем недавно меня мужик, начнёт вдруг с каким-то ошалелым или сдуревшим видом что-то требовать от меня, будто я ему чего-то должен отдать напоследок!
- Дай пять! - безумствовал мужик, сев передо мной на колени, и держа перед моей грудью свою вымазанную окурками ладонь.
Я посмотрел на папу.
- Руку ему дай, - подсказал папа.
Я протянул.
- Да, не эту, другую дай, - снова подсказал папа.
Я дал другую. Мужик "проглотил" её своей мягкой, липкой ладонью.
- Молодец... - снова сказал мужик, глядя мне в глаза, и добавил: - Уважаю... Понимаешь? Уважаю...
Я кивнул, на всякий случай.
- Уважаю... - ещё раз повторил мужик и... заплакал.
Я такого совсем не ожидал и растерянно, чуть испуганно глянул на папу.
- Ну, ладно, не плач, Тимофей! - стал поднимать его папа. - Будут и у тебя новые ботинки!
- Не будут... - сквозь слёзы сказал Тимофей.
- Будут, будут, успокойся! - стал вытирать ему слёзы папа на щеках.
- Не будут... - всхлипывая, не соглашался Тимофей. - Эта... - мужик сжал рот и высморкнулся папе на грудь, - ...кровопийца всю кровь уже мою выпила! - договорил он. - Просто кровь мою пьёт и пьёт! Просто душит и душит, как циклоп! - и он показал двумя руками у своего горла, как "кровопийца" душит его, как "циклоп".
- Ничего, ничего, успокойся, Тимофей! - ласково сказал папа, поглаживая его поросячью голову.
А Тимофей хрюкал на папиной груди и, всё равно, не соглашаясь, мотал головой. Мне в какой-то момент так жалко стало Тимофея, что я был готов отдать ему свои новые ботинки, хоть и очень больно было, конечно, с ними расставаться! Я даже представить этого себе не мог! Я уже почти расстроился, как папа, похлопав его по плечу, сказал:
- Ну, всё, Тимофей, нам пора. Не плач. Она поймёт, что не права...
- Нет... - замотал головой Тимофей. - Бесполезно... Этот слон без хобота не поймёт никогда...
- Поймёт, поймёт, никуда не денется, - был уверен папа. - Вот запомни мои слова, Тимофей.
- Да, да, - согласился папа, - пашешь, Тимофей, пашешь...
- А она, всё себе, всё себе, - причитал Тимофей. - Всё ей мало, мало! Всё гребёт и гребёт своими клешнями... под себя... - и он стал показывать руками вокруг себя, как "она", "кровопийца", "циклоп", "слон без хобота" "всё гребёт и гребёт своими клешнями".
- Поймёт, поймёт, не переживай. Поверь мне, Тимофей.
- Как тебя звать, друг? - спросил он папу, перестав плакать.
- Игорь.
- А меня Тимофей!
- Я понял.
- Спасибо, тебе Игорь! - Тимофей обнял папу, а потом попытался обнять меня, но промахнулся и упал рядом.
Папа помог ему подняться.
- Ну, ладно, Тимофей, мы пойдём, - сказал папа, взяв меня с выпученными глазами и открытым ртом за руку, и быстро повёл подальше от Тимофея.
А Тимофей всё хрюкал и рыкал, глядя на дом...
- Папа, а что, он себе ботинок не может новых купить, что ли? - спросил я, когда мы отошли на приличное расстояние.
- Кто?
- Тимофей!
- Да всё он может! - недовольно ответил папа и добавил: - Просто, пить надо меньше!
- А... - я удовлетворённо опустил голову на ботинки. - Папа, - снова поднял голову, - а кто такая кровопийца?
- Какая кровопийца?
- Ну, про которую Тимофей сказал!
- Да, не забивай ты себе голову всякой ерундой! У тебя же новые ботинки!
- Да! - и я перестал думать о Тимофее, только другие мужики и тётя, которых увидел, никак не выходили из головы.
Конечно, вопросов к папе было много и про Тимофея тоже. К примеру: на сколько дней у Тимофея крови осталось, что гребёт "она" клешнями под себя, почему слон без хобота, кем была у мужиков тётя Чито-врито, что бы мужики сделали с нами, если бы разозлились, могли бы они нас зарезать или попытаться головы свернуть, ели ли они рыбины с кожей или они её выплёвывали на стол, а если не её, то что же тогда они выплёвывали на стол или на пол... - но решил выяснить всё в другой раз. А когда стали подходить к подъезду, папа попросил:
- Ты только маме не рассказывай, ладно, где мы с тобой были, а то она очень испугается.
- Ладно! - сразу согласился я, тем более, было чем похвастаться!
"Теперь я могу не только в кирзовых сапогах маршировать, но и в новых ботинках! Вот мама обрадуется!" - И я побежал впереди папы.
Санкт-Петербург, 30.06.2014
По поводу следующего рассказа, даже и комментировать нечего.
Рассказ особенно понравился родной сестре, ведь она тоже многого была очевидцем. А папа, прослушав рассказ, с удовольствием вспомнил директора завода: "Да, хороший был мужик - лоск! - всегда одевался просто, но безукоризненно! Сейчас посмотришь на директоров - шаромыги какие-то, а вот он... - лоск, одним словом! А какой был умница! А в ресторане, что не доел - забирал с собой! В первый раз когда я это увидел, спросил его об этом. А он мне ответил: "Разве можно оставлять? - это же человеческий труд! Разве можно выбрасывать на помойку человеческий труд!" С ним приятно было просто рядом находиться! Просто рядом..."
И ещё добавлю: слово было не "член", а другое... (читатель поймёт о чём я, прочитав рассказ).
ЛЕНИН
Говорить не буду кто это такой: закончившие советскую школу - знают. Перефразирую слова А.С.Пушкина: Ленин! Как много в этом слове для сердца советского нашлось, как много в нём... С этим именем я вырос.
Я услышал это имя сразу, как стал что-то понимать, поскольку мой папа был коммунистом, да к тому же лектором-пропагандистом. Ленина мне ребёнку он преподносил, как пример в целях воспитания. К примеру, он мне говорил примерно так: "Ленин никогда не курил!". Для меня, октябрёнка, это был весомый аргумент! Я даже в школе говорил старшеклассникам, втихаря курившим в туалете:
- А Ленин никогда не курил!
- Да пошёл ты...
Но один раз по телевизору в каком-то фильме я увидел, как Ленин попросил прикурить одного мужика, на что папа мне сказал:
- Это он специально, чтобы познакомиться с этим рабочим, надо же как-то начать разговор с незнакомым человеком...
Или папа мне говорил так: "Я знаю, что Ленин был физически сильным человеком, потому что он с детства занимался физкультурой, особенно, как где-то я прочитал, он любил заниматься на перекладине!". Всё, после этих слов я ежедневно занимался физкультурой, видя перед собой лысого с маленькой острой бородкой Ленина, в костюме-тройке, галстуке и кепке, висящего или вертящегося, как пропеллер, на перекладине. Потом эти занятия переросли в потребность и спорт стал частью моей жизни: с шести лет начал заниматься классической борьбой, постоянно делал зарядку, бегал кроссы, дома у меня всегда был экспандер. Помню, когда мне было лет восемь, на летних каникулах в деревне у бабушки я в сарае оборудовал нечто похожее на спортивный зал: смастерил перекладину и брусья. А самым "впечатляющим" для деревенских жителей было то, что я с речки наносил в свой "спортивный зал" тяжёлые камни, которые использовал на ежедневных тренировках в качестве гирь и штанги, чем вызывал испуг и страдания своей бабушки:
- Ой, бедненький, боже мой, - страдальческим голоском причитала она, качая головой. - Ой, милок, да на кой они тебе сдались, эти проклятые булыжники, надсадишь ведь ты себя, ей богу! - И, в ужасе застыв на месте, наблюдала, как я лихо и даже с какой-то остервенелой ненавистью поднимаю, а точнее вырываю от земли, выпучив глаза, и покраснев от натуги, самый большой камень, стараясь при этом пострашнее рычать. - Ой, боже мой, боже мой, что творится... - крестилась она. - Я их даже с места не могу сдвинуть, а ты их, как мячики бросаешь!
- Успокойся, бабуся, надо готовить себя к борьбе! - на что отвечал я, тяжело дыша, прохаживаясь взад-вперёд, и встряхивая руками.
- Какой ещё борьбе? - жалостливо переспрашивала она.
- Революционной, конечно, как Ленин!
- Какой ещё Ленин?
- Вождь пролетариата!
- Это тот чёрт лысый, что ли? Да на кой он тебе сдался, милок? Живи ты спокойно, её богу...
- Ну-ка, бабуся, отойди, а то зашибу! - говорил я и снова хватался за камень.
- Ой, смотреть не могу, ей богу, ой, батюшки мои, как же ты истязаешь себя, боже мой, нисколько себя не жалеешь, милок...
- Бабуся, иди домой, - сурово советовал я ей, когда надоедало выслушивать нытьё, и она покорно, не переставая охать, в полном расстройстве уходила...
Или папа говорил о том, что нужно читать книги. Точнее, даже не говорил, а просто как-то невзначай замечал: "Самым любимым занятием для Ленина с детства было чтение книг!". И я в своей детской головке понимал: "Ну если для Ленина чтение было самым любимым занятием, значит, придётся читать!". И я читал, как мог, что мог и когда мог, благо у папы хорошая библиотека. Первыми писателями моими стали: Аркадий Гайдар, Сергей Михалков, Николай Носов, Валентин Катаев, Александр Пушкин, Лев Толстой, Джек Лондон, Максим Горький, Александр Фадеев, Николай Гоголь. А дальше втянулся и полюбил. Сегодня, вспоминая то время, когда я только начинал открывать для себя мир книг, я понимаю: на каких, всё-таки, замечательных книгах воспитывались советские дети!
Но самыми важными и дорогими для меня в жизни были следующие папины слова: "Ленин очень любил своих родителей, особенно маму! Первое, что он делал, когда возвращался домой с поездок по стране, будучи уже вождём, шёл на могилу к матери!". Я долго думал потом над этими словами. Конечно, я и без этих слов понимал, что мама - это мама. Но с этими словами я стал постепенно вникать в значение этого слова и вдруг, в какой-то момент, я почувствовал его! Папа всегда с самого детства и до сих пор (!) скрупулезно объясняет мне, даже сейчас, как неразумному ребёнку, что маму надо любить, что его, вообще-то, любить не обязательно, а вот, маму... Это папа таким образом успокаивает себя, как бы подстраховывается на случай, когда его не станет и не сможет уже заботиться о любимой жене...
Как-то папа был в гостях у директора завода на котором работал. Выпили, закусили. Директор расчувствовался оттого, что хорошо выпили и закусили, в общем, оттого, что хорошо посидели и перед расставанием, крепко обнимая папу, говорит:
- Слушай, Николаич, хороший ты мужик! Что бы тебе такое подарить... на память... - И охватывает квартиру блуждающими глазами, полными скупых мужских слёз.
И глаза его останавливаются на большом чёрном железном бюсте Ленина.
- Спасибо! - обрадовано сказал папа, поскольку, весь вечер сидел напротив этого бюста и привык к нему уже, как к "третьему", оттого, может быть, и "соображалось" в этот вечер уж больно хорошо!
Завернули они бюст в газету, папа взвалил его на плечо и пошёл домой, услышав за спиной:
- Только не бросай его, Николаич, это моя любимая была башка Ленина, как от сердца оторвал!
- Ну что вы!.. - удивился папа.
- Если тяжело, Николаич, давай машину вызову!
- Не, не тяжело, донесу!
И папа понёс. А была зима. Ночь. Скользко. Папа шёл, пошатываясь, и напрягаясь из последних сил, бережно неся железную и очень, зараза, тяжёлую, как оказалось, "башку Ленина"! Не замечая дороги, он представлял, как эта "башка Ленина" гармонично впишется на книжном шкафу рядом с красными кирпичами книг, с трудами этого самого... "башку" которого он нёс...
Вдруг он поскользнулся и упал. Потом долго вставал, радуясь, что подарок не может разбиться, ведь он железный! Потом он ещё пару раз пока шёл до дома спокойно упал. Только после последнего падения, уже перед самым подъездом, почувствовал, как кольнуло что-то в левой ноге - "Пустяки! - подумал папа, - главное, "башку" не потерять! Какая всё-таки она у него тяжёлая, зараза..." - И из последних сил поднялся на нужный этаж. Позвонил головой, поскольку, все руки были заняты: одной он, понятно, прижимал к телу бюст, другой он опирался о стену. Больную ногу он выставил вперёд, стараясь её не напрягать. В общем, стоял он в тот момент, как Деточкин из фильма "Берегись автомобиля", когда тот вернулся домой после капкана...
- Что с тобой? - испуганно спросила мама, открыв дверь.
- Упал, Люба... - еле проговорил папа и ввалился в коридор.
- А это что? - снова спросила мама, смотря на чёрное и большое, которое папа крепко обнимал рукой, прижимая к пузу.
- Это башка...
- Чья?
- Ленина, Люба... директор подарил... держи, Люба, а то уроню сейчас!
Мама подхватила "башку" и чуть не уронила, не ожидая такой тяжести.
- Ну-ка, осторожней, не урони! - тут же среагировал папа, испугавшись.
- Ну блин, - стала ругаться мама, - зачем ты такую тяжесть тащил, сдурел, что ли, отец?
- Ладно, не ругайся, это же Ленин, Люба... - произнёс папа, снимая ботинки и, постанывая при этом.
Мама, согнувшись, еле внесла "башку" в гостиную, а папа, тяжело дыша, и прихрамывая, доковылял до дивана и сразу лёг.
- Люба, Любушка... - запричитал он.
- Ну что тебе?
- Что-то с ногой у меня...
- Что у тебя с ногой?
- Не знаю, Любушка...
Мама сняла носок и ужаснулась - нога была распухшей и синей.