Аннотация: Цикл "Казахские зарисовки". Рассказ 21-й
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
ЦИКЛ "КАЗАХСКИЕ ЗАРИСОВКИ"
(рассказ двадцать первый)
Жемчужина
Лодка беззвучно катится, словно парит над поверхностью озера. Я на вёслах, чуть окунаю их и легко напираю. Ира сидит передо мной. Она медленно сплетает косу, поглядывает на меня и, как-то, чутко молчит, иногда смотрит по сторонам, чуть вытягивает сомкнутые губы и улыбается.
- Чему ты улыбаешься? - спрашиваю её в этот момент.
- Последнему вечеру. Завтра домой...
- Что, хочешь домой?
- Да. Хочется дома отдохнуть...
Приколов заколку, усыпанную разноцветными камешками, откидывает косу за спину, выпрямляется, поднимает лицо к небу и глубоко вздыхает. Её грудки под майкой перестают покачиваться и оттопыриваются на меня острыми вершинками.
- Вот почему тебя раньше не узнавал в лагере.
- Почему? - спрашивает она, улыбаясь небу.
- А ты с косой не похожа на русалку.
- А на кого я похожа?
- Не знаю... - чуть задумываюсь и выдаю: - На снежную бабу! - Она резко сгибается вперёд от смеха. - У тебя такие же щёки, как у неё, - объясняю я, - круглые и пузатые!
Её губы застыли в полуулыбке. Она широко открывает на меня глаза, заинтересованно смотрит, склоняет голову и спрашивает:
- А ещё какие?
- Не знаю... - снова задумываюсь, глядя в её лицо, а она склоняет его в другую сторону, словно выставляет мне на показ с разных сторон. Тогда говорю: - Гладкие и белые.
- А ещё? - не унимается она.
На этот раз я думаю дольше. Очень внимательно вглядываюсь в её глаза, щёки, нос, а она только и качает лицо передо мной в неизменном каком-то загадочном выражении. Я останавливаю взгляд на губах...
- Ну, - тут же вытягивает она их в трубочку, - какое же оно ещё? - не унимается никак, и разомкнутые, чуть вытянутые губы замирают.
Я смотрю на них и замечаю, как они отчего-то неожиданно вздрагивают. Наверное, от этого я не могу от них оторваться, чтобы не пропустить ни одного их вздрагивания, такого для меня необычного и почему-то интересного. Я даже перестаю грести, и лодка сама тихо катится. И всё вокруг катится тихо-тихо: лодки, катамараны, берег, горы, облака. А в центре - её вздрагивающие крупные алые губы, кажется, выделяющие сок под плотными лучами заходящего за гору солнца. И мне очень хочется к ним приблизиться, наверное, чтобы слизнуть с них сок, но ни рук, ни ног не ощущаю, а ощущаю лишь одно нетерпеливое и жаркое внутри желание приблизиться к ним... к ней...
- На берегу прыгают через костёр! - громко нарушает она молчание, и я вздрагиваю, прихожу в себя, вижу её розовую щеку, наверное, от лучей.
Она смотрит на берег. Я медленно отрываюсь от щеки и перевожу взгляд туда же. А там спортсмены и тренера друг за другом прыгают через костёр.
- Вот прыгну сейчас и растаю, - говорит она, не отрываясь от берега.
- Нет, не растаешь...
Она резко оборачивается.
- Ну, не смотри на меня так. - И лицо её делается серьёзным, словно потухшим, она плотно смыкает губы, сосредоточенно смотрит мимо меня, берёт косу и подносит её к губам. - Поплыли лучше к берегу, - доносится из-за толстой косы.
Я вспоминаю про вёсла. Делаю гребок, ещё гребок, ещё...
- Слушай, - озаряется её лицо, - а давай бросим что-нибудь в озеро на память.
- Давай. А что?
- Не знаю... - Вдруг она сдёргивает с косы заколку. - Вот, смотри, давай бросим вот эту самую большую бусинку! Давай? - И она отрывает её от заколки.
- Давай. А тебе не жалко?
- Жалко, конечно, но другого же нет ничего...
И зелёный круглый камешек медленно погружается на дно, а мы за ним наблюдаем.
- Всё, опустилась, - говорит она.
- Твоя бусинка, - дополняю я.
- А стала наша...
- Да.
- Так и будет теперь лежать там вечно...
- Вечно...
И мы всё смотрим и смотрим на зелёную капельку на чистом жёлтом дне.
- Может быть, мы ещё вернёмся сюда когда-нибудь и найдём её, - говорит она.
- Конечно, вернёмся!
- Запомни: прямо в центре озера.
- Запомню...
Через много лет лечу в Астану. Мы снижаемся, и я смотрю в иллюминатор. Прекрасный солнечный денёк! Под нами жёлтая страна, ширь необъятная, и заканчивается она только там, где начинается нежно-голубое небо.
Ширь степная, прямая и холмистая, с зелёными крапинками и зеленоватыми перелесками, серыми змейками дорог и ползущими по ним машинками, блёклыми крохами деревень и красными россыпями табунов.
Ширь степная, золотая и белёсая, отражающая солнечные лучи, отчего мне, наверное, приходится жмуриться, но я не отрываюсь от неё.
Ширь степная, кочевая, дикая, безлюдная на многие-многие километры во все стороны.
И в какой-то момент я слышу фырканье и глухой топот несущихся коней, и крики табунщиков, и завывание аксакалов под бренчание домбры...
Это всё она - страна степная...
"Жёлтая гладь, играющая на солнце, - говорю я сам себе, - но, посмотрите-ка, лесочки. Ярко-зелёные лесочки. А вон и рощица белёсая, кажется, сверху жиденькая, словно сочится по степи. Да, сочится, подгоняемая ветерком, и от него же шелестящая сухими тоненькими голосочками. А вот и холмы, и пушистое ожерелье, а внутри - кусочек неба. Надо же! - кусочек неба! Неужели, Боровое?"
- Посмотрите, - переговариваются пассажиры за спиной, - мы как раз пролетаем над "Жемчужиной Казахстана"...
- А, что это?
- Это курорт "Боровое" - прямо посреди степи оазис такой, видите? Посмотрите, это надо видеть... - Слышу за спиной движения в сторону иллюминатора.
- Жемчужина, - слышу я уже с разных сторон, - чудо природы... оазис посреди степи...
"Боровое! - восклицаю я про себя. - "Золотой бор"! Как давно это было! Как давно я там не был..."
И тот последний вечер пролетает перед глазами, как наяву: озеро, лодка, Ира, её глаза, коса и щека, грудь и губы, горы и берег, и костёр... и слова... её слова: "Ну, не смотри на меня так..." - "Ха, надо же!" - чему-то внезапно восхищаюсь, а сам чувствую, как краснеет лицо, а в горле появляется твёрдый и горький, неизвестно откуда взявшийся ком! Но голос... её голос, всё равно мне говорит настойчиво: "Вот, смотри, давай бросим вот эту самую большую бусинку! Давай?"...
Я жмусь к иллюминатору и стараюсь разглядеть что-то внизу. Но у меня ничего не получается, может оттого, что самолёт поднимает к солнцу крыло вместе с иллюминатором, отчего в нём возникает только непроглядная белая пена и больше ничего! А я ведь помню, но всё равно её голос мне напоминает: "...прямо в центре озера!"
Я настойчиво стараюсь рассмотреть что-то. Неужели, бусинку? А когда самолёт опускает крыло и иллюминатор, то оказывается, что "жемчужины" уже нет - нет ни "ожерелья", ни озера.
Я отрываюсь от иллюминатора, откидываюсь на спинку и снова восхищаюсь, только уже счастливее: "Надо же, лежит она себе там, наверное, на дне сейчас, и ещё ведь долго-долго пролежит - вечно - как загадали. Нас не будет, а она всё будет лежать. Лежать и лежать, лежать и лежать, надо же! Только пусть обязательно лежит. Обязательно вечно - ведь мы загадали. Как это просто и удивительно - удивительно просто! А жизнь, наверное, и слагается из этого - удивительного простого..." - Закрываю глаза и вижу те самые губы, те самые - разомкнутые и чуть приоткрытые, сочные и чуткие, юные...
Открываю глаза и вижу перед собой блюдо с горой леденцов - это худенькая стюардесса протягивает мне его на тоненькой ручке. Я быстро беру горсть, любуясь блюдом и ручкой, улыбаюсь её чёрным глазам на скуластом белом лице, тонким, тоже улыбающимся мне губам, и удивляюсь, как такая хрупкая девушка может протягивать такое огромное блюдо на одной ручке! А она уже протягивает его другим пассажирам. Я не отрываю от неё глаз и понимаю: "Хрупкая на вид, но жилистая под выпуклым на груди синим жилетом и жёлтым бантом. - А ей навстречу идёт такая же, только повыше, с таким же бюстом под таким же выпуклым жилетом, и таким же блюдом с такой же горой леденцов. - Они обе, словно точёные или отточенные. Да, наверное, точнее отточенные - отточено красивые, - резюмирую я и уже просто любуюсь ими попеременно. - Только у второй, кажется, лицо чуть пошире, - снова начинаю я вникать в детали. - Да, это скулы. Да-да, скулы или скулки - самые красивые места на лицах казашек-красавиц! - лицах отточено круглых, гладеньких и удивительно беленьких, с остро отточенными губками, глазками, тонко выведенными бровями и опять же замечательно отточенными скулками! Только у второй, - снова начинаю я напрягаться, - губы, кажется, чуть-чуть пополнее или помягче, или посочнее, или мне кажется... Да, кстати, губы... на чём же я остановился... так, значит, сочные и чуткие, юные и... - Кладу леденец в рот, закрываю глаза, бросив напоследок взгляд на выпуклые жилеты и фантик со словами "Эйр Астана", и продолжаю вспоминать: - ...и сладкие, да-да, очень сладкие - это я сейчас понимаю..."
И до самого приземления вспоминаю всё по порядку с самого начала, начиная с острова, потом день Нептуна, русалку, Иру, уху, её бусинку...
- Запомни: прямо в центре озера.
- Запомню!
- И я запомню на всю жизнь. А теперь поплыли к берегу...