Аннотация: Автобиографический рассказ о том, как я стал мужчиной. В пять лет...
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА
(рассказ-воспоминание)
Я запомнил только ее имя. "Ольга", -- сказала она, когда мы с двумя Саргыланками-соседками и сестрой Наташей спросили, как ее зовут. Ее мама пришла в гости к нашей. Кажется, мать называла свою болтливую гостью Христиной. Больше у Ольги с Христиной никого нет. То есть, их только двое в семье. Ольга сказала это, когда они гостили у нас уже во второй раз.
Мы с ней были одногодки. Я был уже достаточно взрослый, чтобы тяготиться званием жениха обеих соседок-Саргыланок. Одна из них за год до появления Ольги даже насильно целовала меня, пользуясь преимуществом в росте и весе. Родные до сих пор подшучивают надо мной, напоминая этот эпизод.
Одним словом, я сразу понял, что, вполне вероятно, меня скоро начнут дразнить и Ольгой. Надо было как-то сразу дать всем понять, что она мне ни вот столечко не понравилась. А понравилась-то она мне как раз очень.
Прежде всего именем. Такого имени я еще не слыхивал. Да и сам процесс его произношения -- глубокого и короткого, нежного и твердого -- вызывал странные ощущения. Казалось, человек с таким именем, вдобавок приезжий (не помню, откуда в наше село приехали Христина с Ольгой) должен знать нечто нам неведомое и недоступное.
Понравилась и поразила Ольга меня еще тем, что была необыкновенно светлой. Волосы ее были заплетены в две косички, а челка так и норовила вспыхнуть на солнце нимбом вокруг ее головы. А такого белого лица, как у Ольги, я еще не видел. Разве что на картинках.
Дважды они гостили у нас. И оба раза я продержался молодцом. Даже прозорливая и очень едкая на язык сестра Света не заметила, что я неоправданно часто обращаюсь к ней по имени и смеюсь веселее и громче обычного.
В третий раз она пришла к нам одна. Я один сидел в старой лодке-плоскодонке, лежавшей прямо посередине нашего, общего на четыре дыма, двора. Ольга сказала, что пришла ненадолго. Что она во второй раз специально запоминала дорогу, чтобы найти нас, если что. Мои сестры и соседки рыскали поблизости, а я ощутил острое желание поиграть с Ольгой наедине.
Я уговорил ее посмотреть через дырку в совхозный ледник, который был недалеко и имел среди местной детворы славу нечистого места. Скоро Ольга забеспокоилась и сказала, что пора бы ей идти домой. Она что-то поведала о тетке, которая должна была приглядеть за ней. Потом предложила: "Пойдем, поиграем у меня".
Вообще-то, даже сейчас, будучи сам уже отцом семейства, обязательно предупреждаю родителей: куда с кем иду и через какое время вернусь. И не факт, что меня отпустят без долгих напутствий и внушений. А в тот далекий летний день...
"Пошли", -- ответил я, абсолютно не представляя, где она живет и как буду возвращаться потом.
Оказалось, что они живут возле дома моего дедушки. Тетка та исчезла в неизвестном направлении, и Ольга повела меня играть к пугающим своей немыслимой высотой и величием деревянным "двухэтажкам".
Там оказались двое мальчиков и девочка, уже знающие Ольгу и называющие ее как-то кудряво и по-детски Оленькой. Мне они не понравились уже потому, что были постарше нас. Вечно у этих старших одни пакости в голове. Не помню, во что или в кого мы играли, но скоро они объявили мне бойкот и засобирались сбегать к какому-то комбайну. Во время бойкота Ольга продолжала играть и разговаривать со мной. Но устоять против соблазна полазать по настоящему комбайну, понятное дело, не смогла.
"Ты подожди меня здесь. Я быстро. Потом еще поиграем", -- сказала она и бросилась догонять товарищей. Оставшись один, я первым делом перебрался поближе к дедушкиному дому. Показываться им не стал, поскольку все еще надеялся, что моя вылазка останется незамеченной. Время от времени я смотрел в ту сторону, откуда должна была появиться Ольга. Ее не было. Все не было. Потом опять не было.
Я вспомнил тех противных мальчишек и девочку, которые объявили мне бойкот -- самое страшное наказание в нашем дворе, налагаемое в исключительных случаях -- только за то, что я оказался чужаком, и обида горечью разлилась в сердце. Я поднялся, отряхнул штанишки (такие: без ширинки, на резинке) и мерным шагом направился домой.
Шел я подчеркнуто мерным шагом потому, что должен был пройти мимо трех мест, где обитала нечистая сила: мимо самого старого дома в селе, где поселился дух старика, пожиравшего детей, мимо интерната, где был домовой и уже названного выше совхозного ледника.
И вдруг издалека донесся тонкий крик: "Са-а-а-шка-а-а!" Ольга прибежала ко мне. И очень по-девчоночьи взлетали ее косички с огромными белыми бантами, очень по-девчоночьи мелькали ее тонкие голени, очень по-девчоночьи она запыхалась. "Не уходи так рано. У меня дома торт есть", -- сказала она. Торт! Это было волшебное слово.
Мы пошли к ней. Ольга подвела меня к столу, где возвышался самый умопомрачительный из всех виденных мною тортов с большими красными розами из крема и пятью свечами. Она рассказала, что у нее сегодня день рождения и вечером этот шедевр кулинарного искусства будет съеден какими-то гостями. Наверное, у меня был очень расстроенный вид. Ольга посмотрела на меня и сказала, что я первый ее гость, и она угостит меня кусочком.
Я с энтузиазмом выхватил из кармана мамин подарок -- перочинный нож с зеленой рукояткой в виде попугая. Ольга не смогла им отрезать заветного куска, сколько ни орудовала. Поэтому я взял нож из ее рук и аккуратно вырезал два совершенно симметричных кусочка.
Торт был божественным. На вкус. На вид он теперь заметно сдал позиции. Его изувеченный бок генерировал флюиды тревоги, и я предложил Ольге уйти из дома. Но она была убеждена, что надо отрезать еще по одному кусочку, а потом -- хоть куда.
"Еще по одному кусочку" оставили на столе только половину торта, а "хоть куда" обернулось все тем же совхозным ледником, возле которого мы продолжили пиршество.
Вечерело. Ветер уже начал пахнуть тем часом, когда родители зовут детей домой. Тут мы увидели, что в нашем направлении идут мои сестры и соседки-Саргыланки. Почему-то мы решили их избегнуть. Мы пошли по направлению к ее дому, но "девчачьим" маршрутом -- по центральной улице, минуя три нечистых места и, тем самым, совершая немыслимый крюк.
"Я знаю только эту дорогу, -- сказала моя спутница, -- а твою не запомнила. Я запоминаю только со второго раза и только если стараюсь". Мы остановились возле магазина. До моего дома все еще было два шага. Ей оставалось еще пилить и пилить.
"Давай завтра тоже будем играть?" -- предложила Ольга. "Давай, -- ответил я. -- Только не у тебя. У тебя противные соседи". "Хорошо, я приду к тебе сама. Ты не обижайся, я сегодня так задержалась потому, что запачкалась в комбайне и решила поменять платье. У меня безумно много платьев, потому долго выбирала из них самое нарядное". Только тогда я заметил, что у нее уже белое платье, а не розовое, в котором я ее видел днем. "Я не обижаюсь", -- сказал я.
Потом она повернулась ко мне: "Давай будем дружить всегда-всегда и никогда-никогда не будем ссориться! Пусть кто угодно ссорится с нами, но мы будем вместе против них и вместе друг с другом!" Я выразил согласие, и Ольга пошла домой.
Я тоже вернулся к дому. Возле калитки остановился и посмотрел ей вслед.
Вечернее солнце светило в ее прямую узкую спину, бантики жизнерадостным взмахом отмечали каждый ее мелкий и бодрый шаг, а в левой руке она вертела ивовый прут. Улица была пустынной и очень широкой, а Ольга -- очень маленькой и красивой.
Меня до сих пор охватывает глубокое волнение, когда вспоминаю, как сломя голову нырнул в гараж, где было припрятано мое самое грозное оружие -- деревянная сабля, изготовленная из рейки ценой бесчисленных заноз и титанических упражнений с ножом-"попугаем". Схватив саблю, я мигом догнал Ольгу.
Она не особенно удивилась, когда я вдруг зашагал рядом. Искоса посмотрела, выдержала паузу, потом спросила, что я держу в руке. Сабля произвела на нее впечатление. Мы начали охотиться на стрекоз, которые летали возле большой лужи. Ольга никак не могла попасть, потому что замахивалась слишком широко и вся сила уходила на это движение. Сабля к цели шла уже очень тихо.
Пару раз я поправил ее, но она все же не смогла научиться, потому что все время заходилась в смехе. Тогда я взял саблю сам и показал несколько образцовых ударов. Ольга была в полном восторге. Одна стрекоза осталась жива, и она взяла ее за крылышки и понесла домой. Попрощался я с ней ровно на половине пути, когда стала видна веранда ее дома.
Возле хлева меня засекла мать. Но она была сбита с толку тем, что в столь поздний час я иду из той части деревни, куда мне одному ходить было категорически запрещено. И иду, не прячась, не боясь. Наоборот, с гордо поднятой головой и нарочито мерным шагом.
-- Как твои коровы? Все вернулись? -- чуть устало спросил я у матери.
-- Все.
-- Хорошо, -- буркнул я, прошел мимо нее, задев плечом, и деловито замкнул калитку за собой на щеколду.
...Она назавтра не пришла. Не пришла она ни через два дня, ни через месяц, ни через год. Ольга исчезла из моей жизни навсегда. Они уехали, говорили. Не знаю куда.
Но вот уже более двадцати лет время от времени с невыразимой нежностью я вспоминаю ее светлые-светлые волосы, курносый нос и добрые карие глаза.
Ольга оказалась права: мы больше никогда-никогда не ссорились и, когда она очень редко снится мне, оказывается, что мы всегда-всегда были вместе, хотя и очень рады встретиться.
Она снова тихо улыбается, поглядывает искоса, затем уходит, держа на излете руку с зажатой за крылышки стрекозой. Ольга уходит все дальше и дальше по широченной улице. И ветер теребит ее волосы, край белого -- "самого нарядного" -- платья, играет с бантами. Я смотрю на свою руку и вижу, что снова стал маленьким. Потом смотрю на другую руку: она тоже маленькая, изрядно грязная и пустая. Тогда меня озаряет, я хватаю невесть откуда взявшуюся саблю и во весь дух бегу вслед за Ольгой.
Бегу, потому что в одночасье стал Мужчиной. И не могу примириться с тем, что моя Женщина идет между небом и землей такая одинокая и беззащитная...