Я бегу, мчусь как стрела через опустевшие улицы. Бегу, как не бегала с раннего детства, бегу гораздо быстрее, чем подобает девушке. Здесь недалеко, но кто знает, сколько времени у нас осталось: у меня, у Каторны? Я обещала брату, что позабочусь о его жене, и я сдержу слово, пусть единственное, что я могу для неё сделать - это вовремя найти священника.
Я взлетаю на ступени и мчусь в полутьму церкви, едва замедлив шаги, чтобы перекреститься.
- Святой отец! Какое счастье, что вы здесь!
Я, наконец, могу остановиться, перевести дыхание, но отец Бернард, вместо того, чтобы спешить мне навстречу, прячет лицо и скрывается в глубине храма. Я тороплюсь за ним, но слышу лишь грохот засова и тяжелое дыхани за дверьюе.
- Отец Бернард. - Я знаю, он слышит меня. - Святой отец, это я, Эстела Фромента, сестра Гильома. Помните? Вы крестили нас обоих в этой церкви. Святой отец, сестра моя, жена Гильома, умирает и нуждается в вашем утешении.
Он молчит. Я уже знаю, что он не откроет - страх перед чумой в нем оказался сильнее любви к Господу, и я в отчаянии кричу ему об этом, и о том, что болезнь сумеет найти его и здесь, и тогда как предстанет он перед создателем, как ответит за вверенные ему души? Я кричу и плачу и колочу в дверь, зная, что это не принесет пользы, и останавливаюсь лишь тогда, когда силы покидают меня. Тогда я опускаюсь на землю, всхлипывая. За дверью - тишина.
Я вспоминаю, что Каторна, быть может, все еще жива. Я поднимаюсь на ноги и выхожу из церкви - если сестре моей отказали в исповеди, то я буду хотя бы держать её за руку в тот миг, когда душа её отлетит - и молиться за неё.
- Ты приходила за священником? - раздается голос справа от меня. Я поворачиваюсь и вижу нищего, одиноко сидящего на ступенях. Как я не заметила его раньше? Должно быть, слишком спешила. Рука привычно тянется к карману плаща за мелочью - но сегодня, выходя из дому, я не взяла с собой денег для милостыни.
- Он не хочет идти, - говорю ему я, - боится.
- Все боятся чумы, - кивает нищий
- Помнишь, - зачем-то говорю я, - когда чума только вошла в Авиньон, церкви были переполнены, и Его Святейшество сам возглавил крестных ход через город? А теперь здесь пусто, и некому исповедать умерающих.
- Так сделай это сама, - кивает нищий, - или ты не слыхала папской буллы?
Я замираю, пораженная этой мыслью, затем, не успев поблагодарить его, вновь лечу к дому. Действительно, Его Святейшество властью и милостью своей позволил любому христианину, будь то мужчина или женщина, принять исповедь умирающего. Это казалось таким странным, неправильным, что я и не задумалась об этом прежде - но сегодня человек, носивший сутану, оказался ложным и трусливым пастырем. Сегодня все изменилось.
Когда я возвращаюсь, она действительно еще жива. В доме тихо, ёе четырехлетний малыш спит крепко, как могут спать лишь невинные дети.
- Сестра, - говорю я, опускаясь на край её постели, - Отец Бернард не смог прийти к тебе.
Лицо её искажается от ужаса.
- Я не могу уйти без исповеди, - шепчет она.
- Сестра, - я беру её за руку, пылающую от жара, - Папа Клемент позволил любому христианину принимать исповедь у ближнего своего. Позволь мне выслушать и отпустить твои грехи.
Каторна смотрит на меня. Я не могу понять, о чем она думает сейчас, и это немного пугает меня, но я тут же усмехась в мыслях- уж если я сижу рядом с ней, не боясь чумы, то бояться ли мне мыслей умирающей женщины? Наконец, она кивает.
- Я исповедаюсь тебе, Эстела, - шепчет она, - но ты должна поклясться мне, что сохранишь тайну моей исповеди.
- Я сохраню твою тайну, сестра, как хранил бы священник, клянусь тебе в том!
- Клянись спасением своей души!
Мне вновь делается не по себе. Какой же грех несет она на душе, что требует от меня таких клятв? Впрочем, все равно. Брат мой умер еще месяц назад, а кроме него, кому есть дело до грехов его жены?
- Клянусь спасением моей души - я сохраню твою тайну, Каторна.
Ламберто Ранери аккуратно положил на стол стопку золотых флоринов.
- Я плачу за отдельную комнату, - произнес он.
- Разумеется, сударь, - закивал трактирщик, - у нас замечательные комнаты, лучше не найти во всем Авиньоне, ступайте за мной, сударь...
- Не забудь ключ, - усмехнулся Ламберто.
- Конечно, конечно, сударь, - судя по лицу трактирщика, не попроси гость ключа, остался бы с незапертой комнатой и был бы, разумеется, обобран до нитки в первый же раз, как вышел бы за дверь. - Извольте, вот ключ, только напрасно сударь беспокоится, у нас добрая репутация...
- Не забудь про овес для моей лошади, - бросил Ламберто, - и пошли кого-нибудь купить мне курицу. Изжаришь на ужин.
"Лучшая в Авиньоне" комната оказалась крохотной клетушкой с соломенным матрасом на полу. Впрочем, ему не нужно было много - только место, где можно было преклонить голову на ночь да спрятаться, если будет на то нужда, от любопытных глаз. Ламберто оставил здесь свои вещи и снова вышел, не забыв запереть дверь полученным от хозяина ключом. Солнце едва перевалило за полдень.
Он вернулся, когда на улицах уже было темно. Зажаренная для него курица давно остыла, но Ламберто это не огорчило. Спросив у хозяина свечу, он прихватил ужин, добавив к нему добрый ломоть хлеба, и отправился к себе в комнату.
Он ел, не ощущая вкуса, только чтобы насытиться. Направляясь в Авиньон, он хотя и ожидал немедленной удачи, но все же надеялся хотя бы на зацепку, на маленький хвостик, за который можно будет ухватиться. Сегодняшний день не принес ничего: ни один из тех, с кем пришлось говорить сегодня, не слыхал ничего о девице Каторне де Плано, дочери Арнала де Плано, меховщика. В доме, где она жила прежде с матерью, теперь поселились другие люди, священник в стоящей поблизости церкви умер во время чумы, как и большая часть прихожан. Ламберто обошел все дома поблизости, но люди лишь качали головами и перешептывались вслед.
Убрав остатки курицы, чтобы пообедать ими завтра, Ламберто тщательно вытер пальцы краем плаща, после чего бережно вытащил из-за пазухи небольшой кусок старого пергамента. Ему не было нужды читать написанное - Ламберто и так знал каждую строчку, мог с закрытыми глазами сказать, в каком месте перо в руке писавшей дернулось, оставив неровную черту; какую часть недобросовестный торговец недоскоблил, оставив следы предыдущего письма. Как странно сложилась судьба! Это письмо задержалось на многие годы, и лишь случайно попало в его руки почти через восемь лет после того, как было отправлено - а то, второе, от Арнала, достигло его вовремя. Тогда Ламберто со злости швырнул письмо в огонь, и постарался поскорее забыть и саму неверную возлюбенную, и имя её супруга.
Неожиданный порыв ветра швырнул горящую свечу на матрас. Сухая солома занялась мгновенно, заполыхала, обжигая лицо. Пока Ламберто в ужасе прятал драгоценный пергамент, огонь разгорелся, и брошенного сверху плаща оказалось недостаточно. Мужчина рванулся к стоящему рядом с кроватью тазу для умывания, но тот был пуст. Проклиная нерадивую прислугу, Ламберто бросился к двери, но та, к его ужасу, не пожелала открыться.
Ламберто бросился к окну, кашляя и жмуря глаза от дыма. Стоило ему распахнуть ставни, как огонь запылал еще яростнее, радуясь притоку воздуха. Задыхаясь, Ламберто высунулся в окно и несколько раз вдохнул. Никогда еще зловонный, пахнущий нечистотами городской воздух не приносил ему такого облегчения. В голове прояснилось. Набрав полную грудь воздуха, Ламберто метнулся обратно, в дым, наощупь нашел возле матраса кошель с деньгами и, держа его в руках, выбрался в окно. Уже поднявшись на ноги и посмотрев наверх, он вдруг вспомнил, как открывал ставни перед прыжком. Откуда же взялся в комнате ветер, уронивший свечу?
Трактирщик кричал и плевался, и угрожал позвать стражу. К счастью, как только Ламберто выскочил в окно, дверь распахнулась, и прислуга успела залить огонь прежде, чем он перекинулся на другие комнаты. Ламберто все же пришлось расстаться еще с несколькими золотыми и искать другое пристанище на эту ночь.
Его беды, однако, на том не закончились. На одной из темных улиц, по которой Ламберто шел, ведя в поводу лошадь, перед ним вдруг появились двое и, вытащив немалого размера ножи, потребовали денег. Ламберто неторопливо отстегнул от пояса кошелек, но вместо того, чтобы протянуть его грабителям, вдруг рванул завязки. Монеты со звоном раскатились по булыжникам, а Ламберто, пользуясь замешательством разбойников, взлетел на лошадь и унесся прочь. Не успев проскакать и несколько улиц, он наткнулся на городскую стражу, привлеченную шумом. Остаток ночи пришлось провести в тюремной камере, надеясь, что хоть один из людей, названных им в качестве поручителей, с утра окажется дома.
Ему повезло - следующим утром Альбиццо Бардуччи подтвердил, что перед ними действительно Ламберто Ранери, известный во Флоренции торговец мехом и тканями и его, Альбиццо, старинный приятель. Узнав, что его старый знакомый вчера был ограблен, Бардуччи не только предложил ссудить его деньгами, но и пригласил остановиться у себя.
- Благодарю тебя, и слава Господу нашему, что ты оказался дома, - прочувствованно произнес Ламберто, покидая свое надежное, но не слишком гостеприимное ночное пристанище.
- А ведь мог и не оказаться, - задумчиво произнес Альбиццо. - Этой ночью мне снился престранный сон, внушающий совершенно беспричиную, но весьма сильную тревогу. Проснувшись, я уже собрался отложить все дела и отправиться на прогулку за город, хотя обычно делаю это крайне редко. Приди эти люди немного позже - не застали бы меня дома. Но расскажи мне, Ламберто, что привело тебя в Авиньон?
- Старый грех, - лаконично ответил торговец, и Бардуччи не стал настаивать.
Едва оставив в отведенной ему комнате вещи, Ламберто поспешил туда, где провел вчерашний ден, но и в этот раз ему повезло не больше.
Вечером, когда Ламберто только вернулся к себе и лежал на кровати, глядя в потолок и обдумывая, что делать дальше, в дверь постучали.
- Могу ли я войти, синьор Ранери? - послышался детский голос.
- Входи, - с удивлением ответил Ламберто и сел на постели. В приоткрывшуюся дверь шагнул, стараясь скрыть робость, мальчик лет восьми, слишком хорошо одетый, чтобы быть простым слугой.
- Добрый вечер, сударь. Господин Бардуччи велел спросить, не желаете ли вы разделить с нами ужин.
- Благодари от меня господина Бардуччи, - ответил Ламберто, гадая, кем приходится этот мальчик неженатому хозяину дома, - и скажи, что я непременно буду.
- Мальчик забыл назвать себя? Не суди его строго, Ламберто, ему ведь нет и восьми, - улыбнулся Альбиццо, опуская руку на плечо покрасневшему от стыда ребенку. - Это мой воспитанник Отон. Все его родственники умерли во время чумы, и я до сих не понимаю, как ему удалось выжить.
- Немало сирот бродит сейчас по городам, не зная собственного имени, - кивнул Ламберто.
- О, здесь Отону повезло. Его отец - Гильом Фромента, он был умным торговцем и не раз обращался к услугам банковского дома, которому я имел честь служить. Мне даже удалось доказать права его сына, и, когда мальчик подрастет, он вступит во владение отцовским домом. Боюсь, большая часть состояния Гильома утеряна...
- Мальчику и так повезло, - заметил Ламберто. - Если бы не ты, дорогой Альбиццо...
- Господин Бардуччи очень добр ко мне, сударь, - неожиданно горячо заговорил мальчик, до того молча слушавший разговор взрослых. - Он сохранил мне имя и даже часть наследства, а когда я стану взрослым, то сумею сам заработать состояние. Господин Бардуччи говорит, что из меня выйдет толк. Ох... - Мальчик вспыхнул еще жарче, чем прежде, и опустил глаза, - простите меня, сударь, что вмешался в ваш разговор.
- Тебе нужно лучше владеть собой, - мягко пожурил его Альбиццо, - но я не сержусь. Иди, Отон, поиграй немного.
Когда мальчик вышел, оставив их одних за столом, Альбиццо негромко произнес:
- Мальчик действительно неглуп, и я собираюсь обучить его банковскому делу, когда он еще немного подрастет. Он и сейчас немного помогает мне.
- У него смышленые глаза, - кивнул Ламберто.
- Знаешь, друг, у меня ведь никогда не было детей, даже бастардов. История нашей встрчи удивительна, и мне кажется, что сама судьба послала мне его, и я привязался к Отону, как к сыну.
- Ребенок, несомненно, платит тебе взаимностью, - произнес Ламберто. На него вдруг накатила тоска, и, чтобы заглушить её, он спросил, подливая себе вина:
- Скажи, как случилось, что ты нашел его? Судя по всему, он был еще слишком юн, чтобы сам обратиться к тебе?
Альбиццо посмотрел гостю в лицо.
- Мальчик был послан мне судьбой - или же Господней волей. Это не просто слова! Однажды, когда чума уже покидала город, мне приснился странный сон: дом, смутно знакомый, и на пороге - женская фигура, одетая в белое. Она махала мне рукой, словно призывая на помощь, и в тот же миг дом вспынул, загорелся весь, словно огромный костер, а изнутри его раздался страшный крик, словно от боли и отчаяния. Я проснулся в ужасе, а на следующую ночь сон повторился. Я силился вспомнить, где же я видел этот дом прежде, но не мог. В то время, если ты помнишь, люди старались не покидать дома без нужды, но я не выдержал и отправился бродить по улицам. Сам не знаю, как, но на одной из улиц я вдруг поднял глаза и увидел дом, являвшийся мне в снах. Он казался опустевшим - но, едва переступив порог, я увидел маленького ребенка, игравшего на полу рядом с умершей, по-видимому, совсем недавно, женщиной. По портретам на стенах я понял, кому принадлежал дом прежде.
- И ты забрал его с собой, - кивнул Ламберто. Голос его прервался. Кто знает? Быть может, и его ребенок рыдал у тела умершей матери, и не было никого, чтобы помочь ему.
Ночью и самому Ламберто приснился довольно странный сон. Женщина в белом плаще с накинутым на лицо капюшоном стояла перед ним, и от всего облика веяло холодом.
- Каторна? - неуверенно переспросил итальянец, но женщина, не ответив ни слова, растворилась в воздухе. Проснувшись, Ламберто долго лежал без сна. Была ли женщина в белом одеянии неупокоенным духом Каторны? Но если так, то зачем бы ей гнать его?
День за днем Ламберто продолжал обходить дома, лавки и церкви. Несколько раз ему казалось, что удача близка - но те немногие, что вспомнили дочь меховщика Каторну, не знали, что сталось с ней. В довершение всего, Ламберто продолжали преследовать странные неудачи, словно проклятие тяготело над ним с того дня, как он вошел в Авиньон. Неприятности были самыми разными, от грозящих жизни, вроде понесшей на улице упряжки лошадей или упавшей перед самым носом балки от строящегося дома, до мелких, но отравляющих жизнь пустяков, вроде вылитых на голову ночных горшков. А в снах продолжала являться странная женщина в белом, роняла несколько слов и изчезала, не отвечая ни на какие вопросы. Он был теперь уверен, что это не могла быть Каторна, но кто?
В один из дней Ламберто, вернувшись домой раньше обычного, застал Отона в слезах.
- Что случилось? - спросил он мальчика, совершенно растерявшись.
- Я потерял медальон, который носил на шее. - Признался тот, - сломалась застежка, и он где-то упал, но где?
- Не стоит плакать, - утешительно произнес Ламберто, - я уверен, твой опекун купит тебе новый. Не годится мужчине рыдать из-за безделушки.
Мальчик заплакал еще сильнее. Сквозь рыдания Ламберто только и сумел разобрать слова "... портреты моих родителей..."
- Вот оно что, - произнес он, чувствуя себя виноватым за прежнюю отповедь. - Но где же мог упасть медальон? Если хочешь, пойдем вместе, поищем.
Мальчик обрадованно закивал, вытирая слёзы.
Вместе они обошли все улицы и закоулки, где мог в тот день побывать Отон, но медальона нигде не было. Отчаявшись, они направились домой.
- Ничего, - неожиданно бодро произнес мальчик, - когда я вырасту и разбогатею, я куплю новый медальон и велю написать другие портреты, еще лучше
Ламберто покачал головой: ему жаль было расстраивать ребенка, но от того не укрылся этот жест.
- Вы думаете, я не знаю, что художнику нужно видеть человека? - спросил он. - Я знаю! Но у господина Бардуччи есть их портреты. Он забрал его из моего старого дома, когда забирал меня. Хотите посмотреть?
Ламберто, по правде сказать, вовсе не было дела до старых портретов давно умерших людей, но ему не хотелось огорчать мальчика, к которому он уже успел привязаться. Вслед за ребенком Ламберто поднялся по узкой лестнице, ведущей наверх, в отдельную комнатку под крышей. Уже на вершине её одна из ступенек неожиданно поддалась, и мужчина полетел вниз, лишь чудом не свернув себе шею. Поднявшись и выругавшись с досады, Ламберто успокоил мальчика и принялся вновь карабкаться вверх, на этот раз - крепко держась за перила. Мальчик, стоя у самой двери, держал в руке масляный светильник - но, когда Ламберто был на середине лестницы, пламя вдруг зашипело и погасло..
- Подождите здесь, - сказал мальчик, не скрывая досады, - я только сбегаю зажгу его, и тут же вернусь...
В темноге Ламберто почувствовал, как мальчик пронесся мимо него вниз по ступенькам. Он остался один. Окон на этой лестнице не было, и тьма была полной, словно в каменном мешке, когда не увидишь даже собственных рук, вплотную поднеся их к лицу.
Неожиданный сквозняк пробрал его ознобом.
- Я же говорила тебе, - раздался шепот, слышимый прежде во сне. - Тебе следовало уезжать отсюда. Ты опоздал на восемь лет, чужестранец.
Ламберто, вздрогнув, приподнял голову. На площадке у самой двери стояла фигура в белом.
- Кто ты? - с трудом выдавил из себя Ламберто.
- Я - та, что поклялась спасением души хранить тайну, которую ты жаждешь открыть.
- Что за дело тебе до ребенка Каторны? - продолжал шепот, в то время как женская фигура замерла над ним. - Ты оставил её одну, разве не помнишь? Ты предал её однажды...
- Я не предавал её, - вырвалось у Ламберто, - я не знал, клянусь тебе, дух, я не знал, что она в тягости! Человек, отправленный ко мне с письмом, умер по дороге, и я лишь недавно получил его, и то случайно!
- Даже если это правда, - лишь через несколько мгновений прозвучал ответ, - ты все равно опоздал, пусть и не по своей вине. Человек, любивший её больше жизни, женился на ней, зная правду, и дал ребенку своё имя. Он спас её честь, и на смертном одре Каторна умоляла меня сохранить эту тайну. Нарушишь ли ты её волю? Отнимешь ли ты честь у Каторны и имя - у собственного сына? Назовешь ли его бастардом? Скажешь ли мальчику, что тот, кто в детстве качал его на руках и забавлялся с ним - вовсе не отец ему?
- Но ведь это мой ребенок, мой! - воскликнул Ламберто в отчаянии.
Дух покачнулся и расстаял в воздухе. Тьма внизу немного рассеялась: это Отон бережно нес зажженный светильник.
-Никак не мог зажечь фитиль, - виновато сказал мальчик. На дрожащих ногах Ламберто поднялся к двери и вслед за Отоном вошел в дверь. - Вот, смотрите, это мои родители. Мама очень красивая, правда?
- Да, - тихо произнес Ламберто, не отводя взгляда от портрета. Рука его опустилась и мягко легла на плечо мальчика.
- Пойдемте вниз?
- Иди первым, Отон, я догоню тебя.
Мальчик вышел. Ламберто оглянулся и посмотрел в темноту комнаты.
- Не бойся, - негромко произнес он, - спи спокойно, дух, я сумею сохранить твою тайну. Клянусь спасением моей души.