Аннотация: Опубликован в литературном журнале "Эдита", Германия, #63, февраль 2016
Идеалист
Приходит осень и на город надолго падает серая завеса дождя. Водяные нити, бесчисленные и бесконечные, сплетаются и расплетаются под порывами ветра. Капли - мелкие, безликие, унылые от собственной одинаковости - стучат по плавающим в лужах отражениям фонарных глаз. И под их шелестящий стук мутная слякоть собирается в тяжёлые сгустки, расползается по канавам и подвалам, прячется в парках между корнями деревьев, забирается под мокрые скамейки. А после невидимого за тучами заката начинается обычная для плаксивого сезона метаморфоза, - глотнув хмельного коктейля из беззвёздной темноты, прелого аромата мёртвых листьев и неживого фонарного света, сгустки выпускают из желеобразных брюшек тентакли и резво скользят по улицам в поисках добычи...
Старый Бесхвост знал о мокрошлёпах всё, что может знать живущая в городской подземке крыса о мнимых и реальных опасностях мегаполиса. Пусть молодёжь ищет грань между правдой и вымыслом, хрониками и легендами. Бесхвост давно уяснил для себя, что дыма не бывает без огня, а байки не придумываются на пустом месте. К тому же он был слегка романтиком, немножко поэтом и всегда оптимистом - ему доводилось видеть свет в конце тоннеля, а это поддерживает веру в лучшее будущее. Поэтому он допускал, что мокрошлёпы существуют, но cтрашные истории о том, что произошло с несчастными, встретившими на своём пути мокрошлёпа, казались ему преувеличением, порождением разыгравшегося от воя пролетающих мимо поездов воображения. Вторая жена Бесхвоста, любившая проводить дни, шляясь по соседским гнёздам и слушая тоннельные сплетни, всегда приносила на хвосте подобные ужастики и, трясясь от страха, пересказывала их мужу. И каждый раз страшно злилась, когда он в ответ задавал ей совершенно резонный вопрос: "Раз они никогда не оставляют в живых своих жертв, кто же рассказывает о том, что произошло?" А ещё добавлял, что если она и правда так боится попасться на глаза мокрошлёпу, то какого же котодемона ей не сидится дома и почему вместо того, чтобы заботиться о муже, она часами бродит по пропитанным чёрной липкой дрянью шпалам?
В конце концов её переехала ремонтная дрезина, и все соседки, которых она считала своими подругами, злорадно качали головами и шушукались: "Kакой позорный финал!" Бесхвост не особенно горевал о ней - он и первую-то жену быстро забыл, а ведь к ней у него были какие-то чувства, не то что к этой глуповатой лентяйке. Бесхвост иногда и сам удивлялся, почему, имея такую романтичную и возвышенную душу, он неприлично мало страдает, теряя своих благоверных. Возможно, думал он, это как раз следствие моего романтизма и возвышенности - ведь женщины так прозаичны, отношения с ними убивают поэзию чувств. Любить можно только идеал, мечту... Однако жить с мечтой Бесхвост не умел - он, как и все поэты, очень нуждался в уюте, заботе и женской ласке. В стае всегда хватало самок и он скоро опять нашёл себе пару, на этот раз совсем молоденькую, тихую, покладистую и хозяйственную. Она тут же родила Бесхвосту целый выводок прожорливых крысят и ему пришлось постоянно шнырять по платформам и рыться в урнах в поисках объедков - большую семью надо кормить. Промысел оказался рискованным, несколько раз отца семейства чуть не пришибли, швыряя в него тяжёлыми предметами, а однажды его учуял в урне огромный лохматый пёс - вот тогда Бесхвост и получил своё прозвище. Но именно в то время он почти не жаловался на жизнь - ему нравилась его жена, и гнездо теперь всегда выглядело опрятным, да и крысята так забавно пищали "папа" и дрались между собой из-за размокших в бумажном стаканчике с кофе картофельных чипсов. B этом было что-то умиротворяющее, придающее смысл тому, что люди называют "крысиными бегами", даже не подозревая, как они правы, и как много сил и времени у бедного подземного грызуна уходит на то, чтобы просто выжить. Но потом крысята выросли и свили свои гнёзда, а жена вдруг ушла и не вернулась, и Бесхвост сначала думал, что с ней тоже произошло что-то ужасно-фатальное - дрезина, или поезд, или путевой обходчик. Однако вскоре жена объявилась жива и здорова в сопровождении огромного рыжеватого самца, года на три моложе Бесхвоста и раза в два сильнее. Сообщила, что теперь живёт на соседней станции, ждёт новый выводок крысят, и забрала из гнезда рукав от китайского пуховика. Бесхвост после её ухода первый раз в жизни впал в лёгкую депрессию, даже тосковал немножко - то ли по жене, то ли по удобному и тёплому рукаву. Он начал бродить по тоннелям, уговаривая себя, что ищет что-нибудь взамен унесённой мебели, а на самом деле - просто потому, что очень уж одиноко было сидеть в холодном и пустом гнезде. Часто во время этих блужданий ему вспоминалась жена, но не третья, а вторая, - та, которая так старательно высматривала на путях мокрошлёпов, что не заметила дрезины. Наверное, вот так же бродила она в темноте, от гнезда к гнезду, без настоящей цели - лишь бы не идти домой. "А ведь она была со мной несчастна", - уныло думал Бесхвост, и почему-то мысль, что даже та некрасивая, толстая, глупая лузерша, так бездарно закончившая свою жизнь, не любила его, задевала больше, чем измена третьей жены. Так прошло несколько месяцев, и он уже начал привыкать к этому новому, безрадостному существованию, но в стае по-прежнему было слишком много одиноких самок, и даже на старого, помятого жизнью соломенного вдовца нашлись охотницы. Правда, обзавестись молодой спутницей жизни в этот раз не получилось, и Бесхвоста первое время иногда передёргивало от вида седой одноглазой морды новой сожительницы, но он теперь был философом и умел ценить то, что есть. Ведь совсем не трудно быть счастливым, если довольствуешься малым. Главное - избегать воспоминаний и сравнений и не забредать случайно на ту станцию, где живёт теперь мать его давно разбежавшихся крысят.
На таких благих намерениях он продержался долго - пережил и зимние морозы, когда пришлось перебраться из туннеля к теплотрассе, и весенний паводок, подтопивший лежавшие рядом с рекой улицы, и летнюю жару, наполненную вонью помоек и жужжанием огромных зеленоватых мух. Даже первые листопады всё ещё не нарушили его благостного безразличия к мелким перипетиям крысиной жизни, - глядя на растоптанные по платформам бордовые и жёлтые лоскуты, он только меланхолично перебирал в памяти старые, заезженные, давно набившие поэтическую оскомину клише типа "багрец и золото", "отцвели уж давно", "танцевала в подворотне осень" и "the falling leaves drift by the window"...
Но когда тихoe, подёрнутoe серебром опустевших паутин и жидкой позолотой поздних рассветов бабье летo сменилoсь беспросветной хмурой слякотью, Бесхвост снова затосковал. Cтарое правило "не вспоминать и не сравнивать" никак не хотело больше соблюдаться. Он вернулся в прошлогоднее отрешённо-бродячее состояние и опять начал уходить по вечерам из гнезда, и думать о глупой второй жене, и недоумевать - ну этой-то дуре чего не хватало, почему она была с ним так несчастна, что старалась как можно реже бывать дома? И всё чаще приходили ему на ум её любимые истории про мокрошлёпов, и нехорошее, грызущее исподволь и изнутри, воистину крысиное любопытство гнало его туда, где, по слухам, они скапливались чаще всего - к распахнувшим пасти выездам на мост, к мусорным бакам у речных причалов и к пустым аварийным домам у самого берега, предназначенным под снос.
Возле одного такого дома он и встретил ЕЁ. Она стояла в пробившемся сквозь тяжёлый слой октябрьских туч луче лунного света и весь её облик был настолько невероятно гармоничным и пропорционально изысканным, что Бесхвост сразу понял - вот он, тот идеал, о котором он пылко и возвышенно мечтал в далёкой, почти совсем позабытой молодости. Она была так прекрасна, что язык не повернулся бы назвать её самкой или даже просто крысой. Её хотелось называть какими-то волшебными, магическими, сокровенными именами, - но, к сожалению, Бесхвост не знал достойных этого создания слов. Капельки дождя на её до прозрачности белой шкурке льдисто блестели в серебристом свете луны и все движения её тела, стройного и удивительно грациозного, наводили на мысль о неподвластности его обладательницы пошлым законам земного тяготения. Она словно не шла, а переливалась из шага в шаг, посверкивая в ночной темноте звёздно-яркими глазами.
Бесхвост шёл за ней, не разбирая дороги, не думая, зачем он преследует эту красавицу, что будет делать дальше, как вернётся обратно к норе, из которой вылез... Всё это стало теперь совершенно неважным, особенно возвращение к норе. Зачем? Зачем ему вообще возвращаться? Раньше он приходил обратно домой, потому что думал, что поиски необыкновенной, неземной, идеальной возлюбленной - занятие для легковерных идиотов, поэтическая блажь, а в жизни этого просто не бывает, и помойная муха в зубах лучше стрекозы в небе. Но теперь, когда он своими глазами увидел это чудо, разве можно снова притащиться в старое, пропахшее чужим запахом гнездо, и подсесть к побуревшей от тоннельной копоти одноглазой старухе? Как мог он прожить с ней целых три сезона? Как вообще мог он жить свою жизнь с теми, кому никогда не был ни нужен, ни даже просто интересен? "Они все были чужими, - неожиданно пронзительно-ясно подумалось ему. - Не понимали, чего я ищу, о чём мечтаю, зачем живу. Как хорошо, что это наконец кончилось. Что я нашёл её, свою мечту, свой идеал".
Мечта между тем изящными скачками взбиралась по последнему пролёту источенной жучком лестницы на старый чердак одного из аварийных домов. На последней ступеньке она застыла на секунду, повернула точёную мордочку к Бесхвосту, посмотрела долгим, внимательным, задумчивым взглядом, - и одним длинным прыжком перемахнула через рухнувшую потолочную балку.
Бесхвост последовал за ней. Крыша чердака в нескольких местах обвалилась, и в проёмы было видно, что тучи стремительно расходятся, открывая взгляду намеченные в стылой черноте пунктирные узоры созвездий. Воздух больше не казался перенасыщенным гнилой осенней сыростью - он стал чистым и вкусным, и покалывал горло тонкими и острыми иголками ночного заморозка, и все запахи теперь имели привкус холодной свежести.
Незнакомка опять обернулась, и у Бесхвоста перехватило и без того пресекшееся от мороза дыхание - до того удивительной, потрясающе совершенной, и в то же время завораживающе милой и приветливой она ему показалась... Он стоял неподвижно, боясь сделать неверный шаг, неловкое движение, спугнуть, потерять...
Она, словно поняв его страхи и опасения, мягко и осторожно приблизилась сама.
Прижалась бархатистой мордочкой к седой мохнатой щеке, пощекотала усиками.
Бесхвост, почти теряя сознание от затопивших его нежности, благодарности и восторга блаженно закрыл глаза... и так и не увидел, как прекрасная прозрачно-лунная крыса начала стремительно трансформироваться в бесформенный водяной ком, оплетая бесчисленными щупальцами стоявшую перед ней зачарованную жертву...
***
- Да, быстро в этом году зима наступила, - вздохнул один из строительных рабочих, поддевая сапогом лежащий на куче мусора обледенелый крысиный трупик. - Надо же, как его заморозки льдом прихватили... как будто стеклом облит. И хвост где-то потерял.
- А ещё говорят, что у крыс охренительный инстинкт выживания, - заметил второй, подходя посмотреть на находку. - Чего ж он его не слушал, этот свой инстинкт? Забился бы в местечко потеплее и не высовывался. Hет, полез зачем-то на ледяной чердак.
- Иногда надоедает не высовываться, - задумчиво сказал первый. - А с чердака в ясную ночь видны звёзды...