Яковцев Яков : другие произведения.

Кровь и слёзы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В романе "Кровь и слезы" рассказывается о жизни сотрудников криминальной милиции на пенсии. С какими проблемами им приходится столкнуться, что они переживают на гражданке. Как участвуют в расследовании своих уголовных дел, незаконченных во время службы. Сюжет романа построен так, что затерявшаяся в горах Кавказа белорусская разведчица, ранее внедренная в организованную преступную группу вора в законе Солдата, наконец, находится и возвращается на Родину. Описывается процесс её возвращения, проблемы с которыми ей и сотрудникам оперативных служб приходится столкнуться. Роман посвящен сотрудникам криминальной милиции.
  
  
  
  
  
  
  От автора.
  
  
  
  Романы из серии 'Кровь и слезы' имеют следующую очередность: 'Афганский транзит', 'Серп и меч', 'Дочь за отца', 'Кровь и слезы'. Предлагаемый читателю роман последний из данной серии. Очень хорошо, если читатель ознакомлен с предшествующими произведениями, тем не менее, данный роман можно читать и независимо от остальных, так как в нем имеется свой сюжет, а новые герои дополняют сюжетную линию, выводя старых героев романов данной серии к итоговой черте.
  
  В романе 'Кровь и слезы' рассказывается о жизни сотрудников криминальной милиции на пенсии. С какими проблемами им приходится столкнуться, что они переживают на гражданке. Как участвуют в расследовании своих уголовных дел, незаконченных во время службы. Сюжет романа построен так, что затерявшаяся в горах Кавказа белорусская разведчица, ранее внедренная в организованную преступную группу вора в законе Солдата, наконец, находится и возвращается на Родину. Описывается процесс её возвращения, проблемы с которыми ей и сотрудникам оперативных служб приходится столкнуться.
  
  
  
  
  Роман посвящен сотрудникам
  
  криминальной милиции.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 1.
  
  
  
  
  
  
  
  На Северный Кавказ в РУБОП Марова занесло из Беларуси. Он имел немалый стаж оперативной работы, звание майора, ранее в одном из райцентров возглавлял отдел уголовного розыска. В Дагестан его загнало желание уйти подальше от своего прошлого: неудачная любовь, болезнь, потеря друзей; намерение сменить обстановку. Он планировал и дальше жить своим профессиональным образом жизни, а не пресмыкаться по фабрикам да заводам в должности охранника, либо юрисконсульта, делать то, что он лучше всего умеет, чему учили его в высшей школе милиции, навыки чего, отчеканила в его сознании жизнь. Словами Глеба Жеглова, Маров и далее думал ловить бандитов и садить их в тюрьму, а не отсиживаться, где-нибудь за оградой металлического забора в сторожке.
  
  Ранее, по состоянию здоровья его комиссовали из МВД. Чтобы обмануть врачебную комиссию, пришлось из Беларуси перебраться в Россию. Далее началась вторая чеченская кампания, неудивительно, что он оказался на Дагестано-чеченской границе, то есть фактически на войне.
  
  Специфика службы здесь была кардинально иная: в условиях войны, голода и правового беспредела со дна поднялась последняя мразь, плюс со всех концов мира на Северный Кавказ устремились уголовники, скрывающиеся от следствия и суда, фанаты ислама всех мастей, и прочая нечисть, которой захотелось заработать много и сразу. В сложившейся обстановке и у законопослушных граждан стали пробуждаться далеко не лучшие качества, война задела интересы многих, плюс этнические особенности местного населения, все это в совокупности еще более усложняло работу, ставило сотрудников милиции в положение, когда никому ничто нельзя доверить.
  
  Отделение, возглавляемое Маровым, работало в основном с сотрудниками военной прокуратуры погранвойск на Дагестано-чеченской границе, а воинских преступлений здесь было не меньше, чем бытовухи в Махачкале, плюс ко всему, коррупция и предательство в рядах ВС. Особенно большие проблемы были с вооруженными формированиями, состоящими их лиц кавказской национальности. Родственные связи горцев с их обычаями и традициями забрались даже в армию. Порою было очень трудно определить, кто перед тобой: солдат, офицер, гражданский человек - местный или залетный, либо вообще - боевик, спустившийся с гор за провиантом. Этим и обуславливается, что управление, где служил Маров, в одной связке с ФСБ и прокуратурой, тянуло один и тот же 'воз'. В принципе это и не удивительно - война.
  
  В горах Чечни военные действия вспыхивали довольно часто. И хотя в средствах массовой информации трезвонили лишь о зачистках в отдельных городах и аулах, ликвидации небольших бандитских групп, на самом деле воевать приходилось по-настоящему с мобильными хорошо вооруженными и обученными отрядами горцев, которых к тому же поддерживало фактически всё население Чечни, а негласно - и власти. Ситуация на границе с Чечней была очень обманчива и непредсказуема. Объяснялось это тем, что трудно было определить - где свой, где чужой, а также, кто какой 'камень' за пазухой держит.
  
  За райцентром на юго-западе Дагестана, куда в очередной раз направили оперативную группу во главе с Маровым, ходила дурная слава. Основная причина этому - неприступная база боевиков в горах, выстроенная Салманом Радуевым. В этом районе провокации, всевозможные вылазки, нападения боевиков носили систематический характер. А сам район, где находилась база, прозвали - Чертово Логово, на карте, оно было обозначено буквой 'Х'. Икс, похоже, подчеркивал, что территория непрозрачна для правоохранительный органов РФ.
  
  В данный момент времени группу Марова направили в этот район по причине бесследного исчезновения 'Урала' с десятью милиционерами, направленными туда в месячную командировку на блокпост. Марову уже доводилось бывать в этом районе Дагестана, поэтому начальника местной милиции Гусаева и начальника оперативного отряда пограничников Шульгу он неплохо знал. Слишком загадочным выглядело исчезновение сотрудников откомандированных из Махачкалы: на участке горной дороги в десять километров 'Урал' будто растворился, стрельбы никто не слышал, признаков боя нигде не обнаружено, а сотрудники милиции до блокпоста не доехали. В случившемся можно было заподозрить местных сотрудников милиции, однако, как выяснилось, без вести пропал в числе откомандированных из Махачкалы и родной младший брат Гусаева, что выводило начальника милиции из подозрения. В Шульге Маров не сомневался, его он знал как образованного порядочного офицера, которому можно было верить. На него Маров и решил опираться в расследовании, отправляясь в данную командировку.
  
  Последний раз около Чертова Логова Маров был полгода тому назад. Тогда боевики на двух 'КамАЗах' в ночной темноте стремились ворваться в город, чтобы пополнить свои запасы ГСМ и провианта. На посту при въезде в город завязался бой. Все три сотрудника милиции на посту погибли. Один из них сдерживал натиск врагов до последнего патрона, а когда закончились боеприпасы, взорвал себя и окруживших его бандитов гранатой. Его изуродованное тело боевики еще долго рвали штыками в бессильной злобе - время-то для неожиданного нападения было потеряно. Потом убитого милиционера привязали к машине и волокли за собой, пока его тело полностью не развалилось на части.
  
  В сопровождении 'БТРа' 'Уазик' с сотрудниками РУБОП медленно пробирался узкими крутыми дорогами. В 'БТРе' находились омоновцы, которые должны были заменить милиционеров на блокпосту. Начавшийся весенний дождик, хоть и моросил неуверенно, все-равно разъедал и без того опасную дорогу. То и дело, то впереди, то сзади погромыхивал камнепад. В местах, где дорога проходила по дну ущелья, приходилось петлять вслед речке и поперек - по узеньким хлипким мостикам. 'Уазик' проходил в основном свободно их, а вот 'БТР' еле-еле, благодаря мастерству водителя-солдата.
  
  Проезжая одно из селений, Маров обратил внимание на бульдозер, на ковше которого было написано: 'Выбирая нас, выбираете свободу!'.
  
  - Интересно, кого это 'нас', мужики? - поинтересовался Маров, обернувшись к двум своим подчиненным.
  
  - Ваххабитов, Васильевич...Ваххабитов...- присматриваясь к трактору, протирая сонные глаза руками, ответил оперуполномоченный Синицын. Заканчивая при этом каждое свое предложение русским матом.
  
  - Ну, точно не тебя, Васильевич, - улыбнувшись отреагировал и дремавший Глушко, и ткнул в окно пальцем. - Гля, мужики, на морды тых парней в тюбетейках. Ты, Васильевич, только выйди к ним без автомата...Они из тебя шашлык быстро зробять...
  
  Синицын Сергей был хоть и русским по национальности, прожил на Северном Кавказе всю свою сознательную жизнь. Его Маров взял с собой, как специалиста в разговорной речи, а также - как знатока обычаев и традиций местного населения. С Глушко Петром Маров дружил. Они всегда старались держаться вдвоем. Хохлы и бульбаши, коими являлись, соответственно, Глушко и Маров, всегда легко находили общий язык.
  
  Наконец райцентр стал показываться из-за гор своими разбитыми зданиями, ветхими постройками, перекошенной водонапорной башней. В городе сильных боев не было ранее, хотя некоторые из зданий на западной окраине города познали, что такое война. Уходя к границе, боевики использовали их как укрепления. В результате некоторые из них переходили из рук в руки не один раз. Были и такие, что познали снаряды из танков и 'БМП'. Во время первой чеченской компании сюда прибыли мангруппы железноводского отряда. В конце 1996 года их сменили комендатурой хунзайцев. В июле прошло года, их опять сменили железноводсткие ММГ, чтобы в октябре 'сдать караул' местной милиции. После вылазки боевиков и погрома поста, здесь вновь дополнительно разместили спецподразделение пограничников.
  
  'УАЗ' остановился у низкого побеленного здания школы, где находился штаб спецподразделения пограничников, где предстояло некоторое время Марову и его подчиненным пожить в специально оборудованном для гостей классе. 'БТР' прямиком последовал на пост. Находившимся в нем омоновцам, предстоял месяц нелегкой службы в условиях максимально приближенных к боевым.
  
  Подполковник Шульга Иван Петрович встретил работников милиции на пороге школы. Подтянутый, высокий, светловолосый, он выглядел гораздо моложе своих тридцати восьми лет, и лишь умные глаза и большие звезды на погонах убеждали любого и каждого в его мужской зрелости и человеческой мудрости. Иван Петрович был поистине военной энциклопедией, он не только многое знал из книг и учебников, но и прошел к тому же все горячие точки начиная с Афганистана. В прошлый раз, например, он сумел раскрыть Марову глаза на техническое оснащение армии и убедить, что не так уж все и хорошо и у нас по сравнению с другими странами: Штурмовик СУ-25 уступает своему старому американскому собрату А-10, истребитель МиГ - 29 менее эффективен при нанесении ударов по наземным целям, чем его американский аналог Ф - 16, корпус МиГ - 29 способен выдержать 2000 часов полетного времени, в то время как западные образцы 'живут' примерно в 3 раза больше, Т - 80 отстает на 10% по боевой эффективности от американского танка М - 101 'Абрамс', бронированная техника РФ ломается раз в 150 км., в то время как стран блока НАТО - через 250 км., после пятисот часов работы двигатель Т - 80 требует капитального ремонта, а американского М - 101 - лишь первого технического вмешательства. Шульга возмущался также по поводу 'суперзасекреченности' новинок. Выражал недоумение, почему знаменитую 'Черную акулу' - вертолет Ка - 50, принятый на вооружение около пяти лет назад, можно видеть только в авиасалонах. А в дагестанских горах по-прежнему воюют на старых вертолетах Ми-8, Ми-24, которые давно уже выработали свой ресурс и больше ломаются, чем летают. На выставке в далеком Абу-Даби зрители российского телевидения могли увидеть новый ракетно-пушечный танк Т-90С, в то время, как на войне в Чечне, используется в основном старенькие Т - 72. А именно Т-90С самый эффективный танк в условиях высокой запыленности и высокогорья. Его возможности в 1,5 раза превосходят боевые и технические характеристики Т - 72. Для выкуривания боевиков из пещер незаменимы боеприпасы большой мощности, применяемые в реактивных системах залпового огня 'Смерч' и 'Ураган'. Но их тоже показывают лишь иностранным гражданам. А для огневой поддержки своих войск по-прежнему, как и тридцать лет назад, используется 122 - миллиметровые 'Грады'.
  
  Поздоровавшись своей могучей пятерней с оперативниками, после дежурного вопроса: 'Как доехали?', Шульга повел всех в столовую.
  
  - Мне, Васильевич, уже сообщили, что вы на подходе, поэтому команду повару я дал. Покушаете, как подобает быть, горяченького...
  
  В детской столовой, а ныне - офицерской штаба, на сбитом из досок, длинном и широком столе действительно уже стояла тарелка с хлебом, а повар-солдат, завидев заходящих в помещение, без замедления вынес четыре дымящиеся вкусным паром большие тарелки борща.
  
  - Присаживайтесь, кушайте, - указывая рукой на скамейку, сказал Шульга. Быстрым взглядом он пробежал по столу, похоже, хотел убедиться все ли в порядке, и лишь после этого добавил:
  
  - Потом подходите в кабинет директора, где нахожусь теперь я. Там и поговорим о ваших делах.
  
  Шульга, похоже, был занят, потому что покинул столовую так быстро, что вопрос Глушко: 'Ти вси у вас такие борщи едят?', повис было в воздухе. На него ответил солдат повар:
  
  - В черте города все, товарищ капитан, даже на посты в дневное время развозим. Дальние посты на сухом пайке, что поделаешь. Да и стоит ли к ним добираться...Там ребятам не до этого, того и гляди 'сука' пальнет. На прошлой неделе мужики выловили одну, едва взяли...Хорошо в ногу умудрились попасть, да так, что она едва ли с крови не сошла.
  
  Оперативники знали, что погранцы 'суками' называли снайперш. Женщинам присущи те качества, которые столь редки у мужчин. Это терпеливость, умение обращать внимание на незначительные детали, и, главное, эмоциональность. Психика у женщины устроена совершенно по иному, и это их качество, по достоинству оценили чеченские военноначальники. Они не скупились в оплате, нанимая светловолосых, голубоглазых на обучение своих бойцов, а также за результаты в проделанной работе самими девчатами. Те в свою очередь, за деньги творили 'чудеса'... Психика женщины устроена так, что её гораздо проще склонить к убийству своих же солдат за деньги. А как снайпер, женщина не уступает мужчине, даже наоборот, превосходит сильную половину терпением, природной осторожностью, благоразумием и некоторыми другими качествами.
  
  Вопрос у оперативников созрел немедленно:
  
  - Что с ней стало, едва ли ни в один голос спросили они?
  
  Обычно солдаты со снайпершами разбираются прямо на месте - расстреливают, поэтому не удивительно, что 'подранок' их заинтересовал. Через пойманную 'суку' можно было попытаться вычислить её подружек.
  
  - Прокуратуре передали, - констатировал солдат, убирая посуду со стола. - Те арестовали, наверное. А вот винтовку Иван Петрович не отдал, это я точно знаю. Говорит - фотографируйте, отстреливайте гильзу, а оружие такого рода нам самим пригодится.
  
  - И что же там за винтовка такая? - не удержался от любопытства Маров.
  
  - Я не знаю, - солдат потряс головой, будто говорили о чем-то неземном. - У Ивана Петровича спросите.
  
  Для оперативников борщ был завтраком, обедом, возможно, и ужином. Быстро расправившись с угощеньями, поблагодарив солдата за обед, оперативники направились в кабинет к директору.
  
  Шульга разговаривал по телефону, жестом он показал присаживаться. Оперативники осмотрелись в кабинете, пока начальник спецподразделения улаживал какие-то вопросы с постами. Теперь кабинет директора вовсе не соответствовал своему гражданскому предназначению. Здесь находилось столько приборов связи, оружия и боеприпасов, что скорее его можно было назвать дежурной частью какого-нибудь крупного РОВД.
  
  - Вот, вновь следы обнаружили на перевале, - положив трубку, объявил Шульга. - Кому не сидится?...
  
  - Петрович, говорят ты винтовочку заборохлил серьезную? - вставил Глушко, воспользовавшись паузой.
  
  - Да, Петя! Было дело!
  
  - И что же оно собой представляет такое, что Шульга спокусился?
  
  - Речь, господа офицеры, идет о российской снайперской винтовке В-94. Это дальнобойное ружье еще не принято на вооружение, насколько мне известно, а у чеченцев они уже есть. Чудеса!? - Шульга загадочно развел руки в стороны и прищурился лукаво. - Эта винтовка сделана под пулеметный патрон 12,7 мм и внешне похожа на противотанковое ружье времен ВОВ - ПТРС. Винтовка оригинальна тем, что складывается до 1100 мм при длине ствола 1000 мм. В умелых руках она гарантирует поражение цели при стрельбе на дистанции до 2000 м. Я бы её показал вам, да передал на самый опасный пост. Уже двух снайперов с неё хлопнули. Мне интересно только, как она попала в руки бандитов?
  
  - Как и все оружие попадает, Петрович, - печально констатировал Маров. - Где деньги, там и оружие...
  
  - Ладно, - Шульга хлопнул в ладоши. - Проехали. Чем могу помочь в вашем деле?
  
  - Не врубаюсь, Петрович, как 'Урал' с солдатами мог бесследно пропасть? - сразу начал Глушко. - Откуда у бандитов информация о смене постов? Посты ведь меняем не ровно через месяц?...
  
  - Один пост, - уточнил Шульга.
  
  - Тем более..
  
  - Лично меня, уважаемые опера, мало что удивить в жизни может. Бандиты каждый день с нами связываются, пытаются запугать...Причем знают все позывные, Петя...Я уже не говорю об 'Урале' с солдатами.
  
  - Кто же им помогать может? - вмешался в разговор и Маров. - Может, все-таки, местная милиция?
  
  - Хрен его знает, товарищи милиционеры! Сканируют, похоже, все волны, собаки. Подозреваю, что радист у них, либо гениальный, либо из наших перебежчик. - Шульга на минуту задумался. - Сколько не пытались менять частоту, все-равно находят. Подозреваю, здесь в 'иксе' у них станция серьезная имеется, - он подошел к карте и ткнул пальцем в Чертово Логово. - Имея информацию, можно и черта в клетку посадить в наше время.
  
  Оперативники слышали уже о Чертовом Логове. Ваххабиты когда шли на Дагестан, рассчитывали на поддержку. В горах у границы, в малоизвестном чеченском селении, практически оторванном от мира, могли найти себе опору среди местного населения, а затем сделали там базу. Пограничники назвали это селение - 'Х', иксом его стали обозначать со временем и в правоохранительных органах. А в разговорной речи называли это селение либо Чертово Логово, либо Иксель. Именно туда 'вахи' после боев бежали, там со временем построили целый подземный город. С самолета селение выглядело, как и прежде, а вот на склонах в горах и на подступах к селению в 'зеленке' появилось столько пулеметных точек, что ткнуться к этому селению было практически невозможно. А огромные склады с боеприпасами и казармы находились в пещерах, выбить оттуда боевиков было практически невозможно.
  
  - Ну и что они говорят вам по радиостанции? - оборвал установившееся молчание Маров. - Я имею в виду относительно 'Урала'?
  
  - По 'Уралу' информации не было, Васильевич, - потряс головой Шульга.- Не знаю...
  
  - Неужели никто так и не попробовал штурмануть эту базу Радуева? - будто сам с собой говорил, промычал Синицын. - Неужели она неприступна?
  
  - По тропе, которая ведет в сторону ваххабитов, техника не пройдет, - печально констатировал Шульга. - Пошли отряд, перебьют всех, как цыплят. Бомбить?! Нельзя! Селение внешне гражданское. И киношников там, наверняка, больше, чем местного населения...Только попробуй бросить бомбу...Что делать?... - Шульга развел руки в стороны. - У меня нет соответствующего военного оборудования и сил...
  
  Маров не знал, чем возразить Шульге, впрочем, не знали этого и Глушко, и Синицын. Оперативники понимали, что погранцам, как впрочем, и местной милиции, задача поставлена одна - охранять границу. Из этого и следовало исходить.
  
  - Хорошо, Иванович, - вновь почему-то заговорил Синицын. - Что, по-твоему, стало с 'Уралом'? В прессе мыльные пузыри с пятиэтажный дом раздули. Неужели у пограничников версии нет?
  
  - Автомобиль необязательно далеко угонять. Его можно спрятать и в ауле, и даже здесь в городе. Людей, капитан, можно похитить, убить, накачать снотворным... У меня нет версий. Для меня это тоже загадка, мужики. - Шульга оторвал глаза от стола и посмотрел в лица милиционеров. - Да! Не могу придумать. Здесь что-то не вяжется, вот и все...
  
  - Ладно, будем разбираться завтра, - Маров привстал и посмотрел на часы. - Поехали на блокпост, мужики. Заодно, может что-то и проясним.
  
  - Я с вами... - Шульга тоже встал из-за стола. - На всякий случай, я свой один пост переместил к вашему блокпосту. Поехали, посмотрим.
  
  Уже начало темнеть, когда слева за речкой, показались заретушированные сеткой дождя палатки. 'О! Ваши уже успели палатку поставить, - похвально отозвался Шульга. - Похоже, с завтрашнего дня смогут нести службу самостоятельно'. 'На ночь своих думаешь оставить?' - поинтересовался Маров. 'Да. Пусть побудут. Ваши за это время осмотреться успеют, - начальник спецподразделения пограничников посмотрел на Марова. - Или не согласны? - Шульга лукаво улыбнулся. - Подумаешь, 'БТР' пропадет?'. 'Все правильно, Петрович!' - в один голос обозвались сотрудники милиции.
  
  Не без риска, преодолев каменный брод, автомобили остановились у свежеструганного шлагбаума. Пост жил своей обычной жизнью: омоновцы разгребались со своими вещами, укрепляли палатку, погранцы продолжали широкими лопатами долбить скалистый грунт, укрепляя и углубляя траншеи, другие из камней мастерили заборы. Полевая кухня, скрытая между двумя каменными стенами, курилась дымом. Два бойца в мокрых плащах укрывали яму, служившую продуктовым складом.
  
  Увидев Шульгу, командир поста, крепкий высокий погранец в эполетах лейтенанта, построил немногочисленный личный состав и доложил, что происшествий нет. Шульга отдал в ответ честь и приказал разойтись.
  
  - Нам остаться на ночь, товарищ подполковник? - поинтересовался лейтенант, приблизившись к Шульге. - Или может сматываться будем, смена ведь прибыла?
  
  - На ночь останетесь, Леша, - хлопнув лейтенанта по могучему плечу, не сразу отозвался Шульга. - Пусть люди осмотрятся. Пойдем пока в палатку, а то промокнем ведь.
  
  Палатка пограничников находилась в метрах ста от блокпоста. По дороге лейтенант докладывал, что признав траншеи и заборы, сделанные милицией, некачественными, дал команду укрепить все, а траншеи углубить. Подбежавший капитан омоновцев, представившись, доложил Шульге, что к приему поста готов. На что тот улыбнулся и порекомендовал, как следует осмотреться за ночь совместно с его подчиненными и усвоить некоторые специфические для данных мест правила.
  
  Вообще говоря, блокпост находился в оперативном подчинении у пограничников. Но, как правило, сильного взаимодействия между милицией и пограничниками не обнаруживалось, Шульга и не добивался этого. Если требовалось усилить блокпост, он выделял дополнительный наряд своих солдат.
  
  - Милиция нашла место происшествия, товарищ подполковник? - поинтересовался лейтенант, видя, что с ним сотрудники РУБОП.
  
  - Нет, Леша, пока глухо. Да и приехали они только недавно. Завтра поутру попробуем...
  
  - Если мы не нашли, товарищ подполковник, то милиция и подавно не найдет, - последнее лейтенант специально сказал так, чтобы это слышал и Маров. Майор улыбнулся в ответ, но ничего не стал говорить. Сотрудники РУБОП не пошли в палатку к милиции, так как понимали, что там сейчас не до них. Одна смена собиралась, вторая - распаковывалась.
  
  Тусклая электролампа высвечивала ряды двухъярусных кроватей, застеленных одеялами. Печка-буржуйка, установленная на мокром грунте пола, только начинала пыхтеть. Солдат, колдовавший над ней с сырыми дровами, завидев делегацию, вскочил, поправил пилотку, отдал честь и, спросив разрешения, покинул палатку.
  
  - Обстановка спокойная? - усаживаясь к столу, заговорил с лейтенантом погранвойск Маров. - Часто стреляют?
  
  - Нет, товарищ майор, - затряс головой лейтенант, похоже, не ожидавший, что сотрудники РУБОП с ним будут говорить. - Хотя по информации местных жителей, боевики частенько выходят на ближайшие высоты и ведут за постом наблюдение. Обстановка натянутая, нужно быть внимательным, так как в пятнадцати-двадцати километрах за зеленкой Чертово Логово. Нас ведь не зря сюда бросили. Кстати, по вашему 'Уралу' и сегодня ничего не прояснилось. Гусаев группу своих людей направлял в разведку...
  
  - А ты откуда знаешь? - сразу же вмешался в разговор Шульга.
  
  - Они проходили через блокпост, товарищ подполковник, - лейтенант понял, что сам себе на одно место нашел приключения.
  
  - Почему не доложил, Леша? - Шульга удивленно посмотрел на лейтенанта.
  
  - Право такое есть у милиции, товарищ подполковник. Я с ними говорил, когда они возвращались. Ничего...- лейтенант на мгновение попал в смятение, однако увидев, что сотрудники РУБОП заинтересовались, стал докладывать четко. - Группа из трех человек в течении шести часов осуществляла разведывательные мероприятия. Со слов старшего из них, им ничего не удалось обнаружить.
  
  - Плохо, Алексей, что не начинаешь с главного, - упрекнул лейтенанта Шульга.
  
  - Виноват, товарищ подполковник. Думою местные, не пропадут...- лейтенант виновато склонил голову. - А потом с головы вылетело.
  
  - Плохо! Плохо, Алексей! - Шульга хлопнул ладошкой по столу. - Делай чай скорее!... - явно разозлившись, ругнулся подполковник. - Еще такое повторится, накажу!
  
  - Так точно, - явно не в тему влепил лейтенант и направился к буржуйке, на которой алюминиевый чайник, начал пыхтеть паром.
  
  - Кругом одни загадки, - заговорил молчаливый Синицын. - 'Урал' будто растворился. Как без единого выстрела можно захватить машину, а потом еще и спрятать её вместе с десятью подготовленными вооруженными до зубов милиционерами? Должны быть следы...
  
  - Да! Должны, Сергей, быть следы, - вставил печально Шульга, потом посмотрел на Синицына и печально добавил. - Но их нет. Мои солдаты проутюжили все. Ни единой зацепки. 'Урал' либо свернул на проселочную дорогу где-то, чего быть не может, либо растворился, как сахар в стакане.
  
  - Последнего быть не может, - влез в разговор и Маров. - А вот все примыкающие дороги придется проверять, похоже.
  
  - Это кусок работы, - вновь хлопнул ладонью по столу Шульга. - Причем, тупой и не суразной.
  
  - А что делать, Петрович? - Маров посмотрел на Шульгу.
  
  - Пока не знаю. Солдатами помогу, а горючку придется брать тебе у Гусаева, Васильевич. Без 'БТРа' ты сильно здесь не покатаешься по селениям и аулам.
  
  Чай получился крепкий и душистый. Сотрудникам милиции не доводилось пить такой в войсках. Похоже, лейтенант знал, что опера любят крепкий чаек, вот и постарался.
  
  - Я здесь недавно, господа офицеры, - последним подсел к столу лейтенант. - однако могу с уверенностью сказать, что не без участия местной милиции пропал 'Урал'. По-другому быть не может...
  
  - Может, Леша, - тут же перебил его Шульга. - А если они сами решили перейти на сторону боевиков?
  
  - Вряд ли! - Маров недовольно потряс головой. - Хотя...
  
  - Завтра разберемся, Васильевич, - закончил Глушко. - Время покажет.
  
  - Люди нищие здесь. Деньги нужны всем, - вновь вмешался в разговор молодой лейтенант. - В Ботлихе две тонны солярки сперли у танкистов свои же...
  
  - Свои, Леша, но это солярка. А здесь десять человеческих жизней! - не согласился с лейтенантом Шульга. - Ладно! - подполковник встал из-за стола. - Поехали в школу, завтра будем разбираться...
  
  Маров знал о преступлении в Ботлихе, так как лично принимал участие в его расследовании. Тогда, три месяца назад, при смене постов на складе ГСМ начальник караула вдруг выявил 'левую' пломбу. Цистерну вскрыли, в ней недоставало две тонны солярки. Допросив с пристрастием подозреваемых, караул подобрался из дагестанских солдат, проверив их хорошенько по мету жительства, выяснилось - солярку похитили два часовых в сговоре с начальником караула. Реализацию осуществляли родственники.
  
  Маров хотел было задать еще вопрос лейтенанту, но осмыслив полученную за день информацию, решил воздержаться. Слишком неопределенно все было. Оперативники молча встали из-за стола и последовали вслед за Шульгой к автомобилю.
  
  
  
  
  
  
  Глава 2.
  
  
  
  
  
  
  
  
  С неделю Катерина с Солдатом и Кондором 'путешествовала' по Чечне, пока, наконец, не оказалась в подземном лагере боевиков, больше напоминающем огромную многоэтажную крепость. Им предоставили отдельную комнату без удобств, однако меблированную, не хуже гостиничного номера, с телевизором и видеомагнитофоном. Туалет и огромная душевая находились в затемненном коридоре, что составляло определенные неудобства. Жилище было довольно просторным, дневное освещение от восточной стены напоминало свет восходящего солнца, обшитые белым пластиком стены, иногда позволяли забыться, что находишься глубоко в пещере под землей. Телевизор и видеомагнитофон надоели уже через неделю, радовали только вечерние наземные прогулки, которые организовывались специально для гостей, т.е. Катерины, Крапова и Кондора, а также стрельбы в тире, который был устроен прямо под землей. Кондор все же научил Катерину профессионально стрелять из пистолета, а так же - из автомата длинной очередью, и теперь Межевич могла спокойно соревноваться даже со своим учителем.
  
  У Крапова была отдельная комната, Катерине пришлось жить с Кондором. Но она и не возражала. К нему она испытывала чувство, похожее на любовь, как однажды сама и охарактеризовала свое отношение к Кондыбину. А в окружении чеченцев, оставаться одной ей совершенно не хотелось, Артур для неё был палочкой-выручалочкой. С ним она не расставалась, даже в туалет ходили вместе.
  
  Связь с оперативными службами она потеряла и восстановить уже не надеялась в ближайшее время. Более того, здесь на чужбине к Солдату у неё было совершенно иное отношение. Она перестала видеть в нем криминального авторитета, а было что-то похожее на родственные отношения. Он тоже очень уважительно относился к Катерине, а точнее, как к своей дочери. И она ощущала это каждой клеткой своего организма. О Кондоре и говорить нечего, он влюбился в Катерину еще на Родине. Её он оберегал с удовольствием. И готов был удушить любого, кто посмел бы поднять на неё руку. Мудрый вор чувствовал это, посматривая на своих телохранителей, но в их отношения не лез. Похоже, Крапову было на руку, что его телохранители полюбили друг друга.
  
  В ходе прогулок Катерина разобралась, почему этот лагерь боевиков до настоящего времени просуществовал, и не был уничтожен. Дело в том, что находился он фактически под мирным населенным пунктом, который со слов провожатого Андрея, приставленного к ним, был заполнен теми же боевиками, маскировавшимися под обычных мирных граждан. В основном это были родственники элиты: жены, дети, братья сестры, они играли роль мирных граждан, страхуясь присутствующими репортерами, которых сюда специально заводили тайными тропами и селили в местной гостинице.
  
  Селение, которое Андрей называл Икселем, с западной стороны было неприступным из-за входивших прямо в его центральную часть гор. Крутые склоны их, как стены огромных многоэтажных домов, прятали деревню от любого даже самого смелого альпиниста. Тем более, на многих склонах были устроены опорные пункты наблюдения, позволяющие в любой момент осуществить взрыв радиоуправляемых мин, как на склоне гор, так и на восточных подступах к селению. С восточной стороны Икселя склоны гор не были крутыми, зато они были замаскированы кустарниками и невысокими деревьями, служившими, однако, серьезным препятствием для техники. Кроме того, многочисленные кустарники были заводнены снайперами, растяжками и пулеметными точками. Стоило только федеральным силам приблизиться, начинали срабатывать различные ловушки, и солдаты вынужденно отступали. В результате, между пограничниками, охранявшими данный участок Дагестано-чеченской границы, и боевиками установилось негласное правило: вы не трогаете нас, мы не трогаем вас.
  
  Андрей по национальности был русским, однако всю жизнь прожил в Чечне. С юношеских лет он подружился с Салманом Радуевым, в ходе вспыхнувшего национального конфликта в Чечне, оказался на стороне боевиков. Икселем он называл данное селение потому, что так его называли пограничники, переговариваясь по радиостанции и телефонам. Сам Андрей был инженером - программистом по специальности, в вооруженных силах СССР служил в связи. Его знания и опыт, предоставленная в его распоряжение боевиками техника, позволяла отслеживать все переговоры пограничников и милиционеров на восточных подступах к селению. В результате стоило только им по радиостанции сказать 'А', как боевики уже знали об их планах. Не помогали и секретные коды и шифры, так как среди дагестанцев было много своих 'шпионов', которые 'верой и правдой' за хорошие вознаграждения служили борцам за свободу и независимость Ичкерии.
  
  Фамилию Андрей не называл свою гостям, хотя сказать, что он сильно что-либо от них скрывал, нельзя. А, возможно, он умел себя так вести, что не создавалось впечатления о том, что гости здесь чужие, от них все держится в секрете. С Андреем в сопровождении Кондора Катерина посетила ангар боевиков, где у них была сосредоточена различная техника. Вообще вход в подземный лагерь осуществлялся с западной стороны гор. Под землей надо было пройти не одну сотню метров, чтобы оказаться в лагере. Выездные пути для техники были сделаны на восточной стороне, но прямо над ними были построены мирные жилища. В любой момент через ветхие стены наружу могло выехать с десяток 'БТРов' и несколько 'БМП', находившихся в ангаре лагеря.
  
  Андрей, похоже, скучал по общению на русском языке, он сам приходил к Катерине и вступал с ней и Кондором в доверительные разговоры. Крапов, как правило, не принимал участия в этих беседах, а Кондор охотно говорил с Андреем, хотя боевиков терпеть не мог, и в никакие отношения с ними не вступал, сравнивал их почему-то с душманами. От Андрея Катерина узнала историю строительства данного военного лагеря и о его главном обитателе - Радуеве Салмане.
  
  Строительство данного военного лагеря было начато еще в начале девяностых годов, а окончательно он был достроен в середине девяностых годов под непосредственным руководством Радуева, он тогда был командующим Северо-Восточным фронтом Вооруженных сил Ичкерии. Когда чеченская армия стала терпеть поражения, Радуев укрылся здесь, впрочем, прятался с ним вместе и Шамиль Басаев. Несколько месяцев они провели в лагере, пока в декабре 1995 года не были проведены выборы в местные органы власти, организованные официальными властями Ичкерии. Радуев баллотировался на пост главы администрации Гудермеса и 'победил'. По-крайней мере, он так посчитал и с вооруженными отрядами занял Гудермес, который успешно удерживал более недели.
  
  9 января 1996 года отряды под руководством Радуева, Хункар-Паши Исрапилова и Турпал-Али Атгериева совершили вылазку на территорию Дагестана, в ходе которой атаковали местный аэродром и военный городок батальона внутренних войск МВД России. Основной удар был нанесён по вертолётной базе российских войск около города Кизляр (было уничтожено два вертолёта Ми-8 и один топливозаправщик). Под натиском подошедших сил федеральных войск боевики отступили в город, захватив городскую больницу, и потребовали гарантии безопасности на пути следования обратно в Чечню.
  
  10 января отряды боевиков, удерживая в заложниках свыше ста человек, покинули город. У приграничной реки Аксай колонна была остановлена предупредительным огнём федеральных сил с воздуха. Расценив эти действия как попытку уничтожения, террористы закрепились в селении Первомайское. В ночь на 19 января отрядам удалось вырваться из окружения и уйти в Чечню, потеряв 70 человек. После этого теракта мировая известность пришла к Радуеву, тем более, ему пришлось заменять раненого Исрапилова, который изначально был руководителем операции.
  
  О террористических актах Андрей говорил с Катериной и Кондором как об обычных, военных операциях. Только однажды, когда Кондор возмутился, сказав о женщинах и детях, Андрей склонил голову, молча несколько секунд смотрел в оранжевый пол из керамической плитки, а потом в ответ привел сокрушительный аргумент о том, как при Сталине едва ли не вся чеченская нация была уничтожена. Как аулами людей вывозили к Волге, усаживали в баржи и, практически, выбрасывали, как скот, по ходу к Каспийскому морю в необжитые прибрежные районы.
  
  О чеченцах, что было непривычно в Андрее, он говорил, как о своих близких и родных. Но он говорил без акцента. Не обижался, если Кондор называл чеченцев боевиками и даже - душманами. Если же вопрос был принципиальным, Андрей спокойно высказывал свою точку зрения в оправдание чеченских воинов. Его рассказы всегда были убедительными. Выслушивая их, можно было понять Андрея, хотя он никогда не оправдывался перед Катериной и Кондором.
  
  Время шло. А поход к Турецкой границе все откладывался. Крапов несколько раз по приглашению уходил поужинать к полевым командирам, однако суть разговора всегда сводилась к объяснениям причины ожидания. Она состояла в следующем: из Турции должен был придти отряд боевиков во главе с Радуевым. После очередного ранения он проходил там курс лечения. Этот же отряд и должен был сопроводить Крапова с его телохранителями обратно в Турцию.
  
  Труднее всего все же было Солдату. Вор в законе не находил здесь людей схожих с ним по интересам. Практически все время он проводил у телевизора. Хорошо, что спутниковая антенна предоставляла большой выбор телевизионных каналов, это единственное его развлечение в 'неволе', как называл он убежище, было предоставлено ему по указанию Холажева Сухрая, чеченскими боевиками.
  
  Однажды Андрей пришел раньше обычного, к обеду. Он был очень доволен, присев на кресло у кровати Катерины, он радостно сообщил ей, что завтра прибудет Радуев. В завязавшемся с ней разговоре он рассказал о том, как когда-то познакомился с Салманом в Чечено-Ингушском обкоме ВЛКСМ, как вместе они работали в СПТУ, а затем инструкторами в одном из отделов. Андрей весело описывал рабочие будни молодости, говорил несколько раз: 'Как же все-таки просто и хорошо было..., кто бы мог подумать, что случится война...'. Сообщил он и о том, что вместе с Радуевым был в стройотрядах в Комсомольске-на-Амуре, в Волгодонске. Выполняли различные работы и зарабатывали по тем временам неплохие деньги. Когда он сказал о деньгах, то засмеялся и уточнил: 'Да! По тем временам'.
  
  Вечером, когда они пошли гулять, среди боевиков было заметное оживление. Считалось, что в лагере стоит бригада, однако на самом деле бойцов было не более тысячи, это не особо скрывал от Кондора и Катерины Андрей. В ходе разговоров во время прогулки он сообщил, что завтра должна состояться у них встреча с Радуевым, который успешно движется в соответствии с планом вместе с отрядом 'воинов аллаха'. От этой встречи Катерина не ждала ничего, поэтому ей было все-равно. Безусловно, с Краповым какие-то вопросы должны были обсуждаться, но она не лезла не в свои дела, особенно здесь, в Чечне. На лице Андрея нетрудно было прочесть радость от ожидаемой встречи с Салманом. Как никогда он был разговорчив, вспомнил чего-то, как он с Радуевым в молодости работал в одном СПТУ. При этом Салману с его слов приходилось легче, он учил учащихся специальности - газосварочному делу, ему же приходилось втолковывать полуграмотным 'желторотикам' азы информатики, которая, как наука, еще совершенно не стала в то время на ноги, и его постоянно отодвигали на второй план не только учащиеся, но и преподаватели. Один лишь Салман все время заступался за него, подчеркивая, что за ЭВМ будущее, и когда учащиеся с урока информатики умудрялись убежать к нему на занятия, он отчитывал их так, что они становились самыми примерными учениками у Андрея.
  
  Катерина засыпала в этот раз одна. Крапов забрал с собой Кондора на встречу с полевыми командирами. Ложилась спать с надеждой, что на днях покинет Чечню, которая ничего хорошего не сулила 'гостям'. Страна находилась в состоянии войны, чего же хорошего можно было здесь ждать: ограниченное состояние свободы, постоянное напряжение, чужой язык, кругом люди другой национальности, которые никогда не вызывали симпатии у Катерины.
  
  
  
  
  
  
  Глава 3.
  
  
  
  
  
  
  
  Маров проснулся от толчков в плечо Шульги, а не от взрывов, которые доносились с восточных склонов гор и пушечных выстрелов.
  
  - Что случилось, Петрович? - Сразу поинтересовался Маров, так как ту канонаду, которая проходила в двадцати километрах от них, нельзя было не слышать.
  
  - Чекисты, похоже, пошли на штурм боевиков, Васильевич, - разливая чай по железным кружкам, ответил Шульга. - Своих я привел в полную боевую, но приказа никакого не поступало. Мое начальство говорит - не вмешивайся. Кстати, Васильевич, две 'Черные акулы' задействованы в операции.
  
  - Ни хрена себя. И мы сидим здесь как вороны, - протирая сонные глаза, выразился Маров.
  
  - Где мои?
  
  - Твои давно на улице. Любуются канонадой.
  
  - Во! Блин! Чудо какое-то, - Маров встал с кровати и направился к столу делать чай.
  
  - Ничего удивительного, - делая малые глотки из алюминиевой кружки, высказался Шульга. - Чекисты правильно сделали, что не стали опираться на местные вооруженные формирования, в том числе и нас с тобой. Слишком много здесь у чеченцев своих людей.
  
  Маров все же, взяв кружку с чаем, вышел на улицу. Его подчиненные уже сидели на лавочке около 'Уазика' и покуривали. В Чечне все привыкли к взрывам и перестрелкам, никого не удивлял бой, развернувшийся в десятке километров от них. Единственное, что заинтересовало и Марова - Ка-50, который, когда он вышел на крыльцо школы, в очередной раз мелькнул вдоль восточного склона горы, выпустив в цель ракеты.
  
  - О! Лупят! - озвучил действия вертолетчиков Маров.
  
  - Похоже, дело серьезное фээсбэшники затеяли, раз такие вертолеты задействованы, - почесывая затылок, отреагировал Глушко.
  
  - С дежуркой на связь выходили? - сладко затянувшись сигаретой после глотка ароматного чая, поинтересовался Маров.
  
  - Так точно, товарищ майор! - отчеканил Синицын, явно подыгрывая. - Они в курсе. Нам сказали не соваться, хотя шеф на вертолете с фээсбэшниками уже вылетел куда-то.
  
  - 'БТР' со сменой уехал?
  
  - Да, успели. - Синицын улыбнулся. - Пацаны замордованы конкретно. Если их оставить еще на денек здесь, то они без Радуева в Чечне революцию сделают.
  
  - Васильевич, сегодня нам будет жарко... Одним местом чувствую, - печально выговорил Глушко. - Сейчас фээсбэшники сделают там зачистку и будет у нас куча бумажной работы, вместе с окровавленными вещдоками.
  
  - Мужики! Десятиминутная готовность! - приоткрыв форточку в кабинете директора, выкрикнул Шульга. - Я своих поднимаю. Едем на место, только что поступил приказ.
  
  - А мы здесь причем? - Синицын посмотрел на Марова.
  
  - При том, Сергей! - ответил на его вопрос через форточку Шульга. - Вас направляют со мною. Там все перейдем в оперативное подчинение работников генеральной прокуратуры и ФСБ, мне только что сообщили...
  
  До места добирались более двух часов, виляя по узким тропам. Неуклюжие 'Уралы', двигались как черепахи в горах, но оперативники на своем 'Уазике' и не думали их обгонять. Один 'БТР' следовал вначале колонны, второй - замыкающим. Глушко всю дорогу ругался на себя, высказывая, что своими пустыми словами, накликал дурную работу. Маров молчал, ему давно хотелось посетить Иксель, теперь, похоже, такая возможность ему представилась.
  
  Шульгу с пограничниками отправили на юг вдоль восточного склона горы, где якобы еще остались недобитые боевики. А Марова встретил начальник РУБОП полковник Ветров, который на вертолете с группой оперативников уже прибыл на место.
  
  - Что-то довольно бескровно? - здороваясь за руку с Ветровым и оглядываясь, высказался Маров.
  
  - Это здесь, Серега. Ты бы посмотрел, что творится южнее склона. Кровь и мясо. Более тысячи боевиков легло, - ответил Ветров, который, похоже, уже вошел в курс дела. - Здесь чекисты работали нервно-паралитечким газом, вертолетами они подавили лишь пулеметные точки. С противоположной стороны гор по подземельям был пущен какой-то дурманящий газ, а здесь отстреляли с ракет нервно-паралитический... Вывозим боевиков в обморочном состоянии. - Он махнул рукой в сторону, где приземлялся очередной вертолет 'Ми-8'. - Кстати, твой 'Урал' нашелся. Его фээсбэшники захватили, точнее - сняли с маршрута вместе с омоновцами, чтобы было чем перед репортерами операцию мотивировать.
  
  - О!...- Маров ворочая головой, ругнулся по русски. - Надо же!? Конспираторы хреновы.
  
  - А Ка-50 знаешь, чего задействовали?
  
  - Наверное, трудности были с подавлением огневых точек, - с недоумением ответил Маров.
  
  - Это так, конечно, - улыбнулся Ветров. - Но основная причина в том, что здесь первоначально ни один вертолетчик ничего не знал. Секретность... Они задействовали всех своих в основной части 'пьесы', даже вертолетчиков.
  
  - О! Чекисты! - Маров покачал головой. - Что от нас требуется? - Маров с недоумением посмотрел на Ветрова.- Чего же мы им все-таки понадобились?
  
  - Сейчас, газ выветрится, саперы разгребут все, будем осматривать эту крепость с внутренних сторон. Мы же с тобой внутренние органы, вот самую грязную работу и будем выполнять. Наша задача сектор 'В'. Ветров достал отксерокопированную карту и ткнул пальцем в ряд помещений обведенных красным стержнем и обозначенных буквой 'В'.
  
  Пока выветривался газ, Маров поздоровался с оперативниками из управления, которые были здесь почти в полном составе, и в сопровождении Синицына и Глушко направился к тентованным 'Уралам', в которые омоновцы грузили бессознательные тела боевиков. Женщин и детей убирали с места происшествия на вертолетах. В центре поселка было много медиков. Каждому 'извлеченному' из недр Чертова Логова делалась инъекция, после чего 'воину аллаха' скотчем связывали за спиной руки, похоже, на всякий случай, и аккуратно укладывали его в кузов автомобиля, где вместе с омоновцами находились и сотрудники ФСБ. Все по ходу фотографировалось и снималось на видеокамеры. Лица во всех боевиков были бледные, никакого сопротивления сотрудникам правоохранительных органов не оказывалось, похоже, вещество, которым одурманили боевиков, играло в этом решающую роль.
  
  - Привет, Серега! - выкрикнул капитан омона, увидев Марова. - Вас тоже сюда закинули?
  
  - Да, Вася, - пожимая, руку капитану Брагину, ответил Маров, - похоже, здесь милиции сейчас больше, чем боевиков и мирных жителей вместе взятых.
  
  Капитан Брагин был со Смоленщины, почти земляк, Маров познакомился с ним полгода назад, во время одной из операций. Тогда роту омона Брагина передали ему в оперативное подчинение. И хотя предосторожности оказались излишними, Маров был рад, что познакомился с земляком. Здесь на чужбине, желание встретить близкого, родного, или хотя бы земляка, проявлялось с неимоверной силой.
  
  - Да, детишек, конечно, жалко, - тряхнув головой, продолжил разговор Брагин, который на месте оказался раньше Марова. - Их слегка травлянули фээсбэшники. Но врачи, прибывшие с нами, сразу делали им какие-то уколы и сказали, что это безопасно для жизни. С другой стороны, Васильевич, как этот муравейник разворошить было?
  
  - Хрен его знает, Вася! - Маров пожал плечами. - Такую операцию ФСБ провернуло!... - майор явно был в восторге и удивлении. - Это непросто...
  
  Караваны с задержанными в сопровождении 'БМП' уходили в сторону Дагестана по единственной дороге, которой прибыл на место происшествия и Маров. Их сопровождали вертолеты 'Ми - 24'. Раньше по этой дороге добраться в селение было невозможно, по ней никто и не ездил, в любой момент мог случиться обвал в горах, либо - взорваться радиоуправляемая мина. К месту происшествия подходили все новые и новые 'Уралы', с отрядами милиции со всех прилегающих районов и областей. Внутри 'крепости', в пещерах и расщелинах под жилыми домами, работали сотрудники ФСБ в противогазах и спецзащите. В селении не было суеты, хотя было много милиции и техники. Задание получили все в последний момент, но операция была продумана так, что столпотворения не наблюдалось. В то же время каждый 'извлеченный' из Чертова Логова боевик, сразу получал медицинскую помощь, фиксировался фотосъемкой, 'упаковывался' и следовал к месту назначения в сопровождении охраны - т.е. в СИЗО, где, вероятнее всего, 'воинов аллаха' уже ожидали следователи из состава следственной бригады сформированной при Генеральной прокуратуре РФ.
  
  На стройную черноволосую девушку, извлеченную из недр крепости, Маров обратил внимание из-за того, что начали ругаться сотрудники милиции. Послышались выражения: 'Во! Суку нашли!', 'Пришить её!...', 'Падла, бля...'. Присмотревшись, Маров увидел, что девушка славянской национальности, стройная и с очень правильными чертами лица. Она была в состоянии глубокого обморока, бледная, как простынь, и никак не реагировала на русскую матерную брань, которая сыпалась в её адрес. Похоже, ей в данный момент было все-равно, она ничего не понимала из происходящего вокруг, будучи одурманенной газом. Несколько раз её грубо толкнули, но каким-то чудом она удерживалась на ногах. Сразу ей сделали укол, подбежавший к ней старший лейтенант ФСБ, включил кинокамеру и снял её. Когда по его просьбе, её голову за подбородок оторвали от груди, Маров едва ли ни ахнул. В девушке он узнал Катерину. Маров сам побледнел от навалившихся на него чувств, несколько секунд он стоял, как прикованный, затем рванулся к пленнице. Глушко и Синицын устремились вслед за своим непосредственным начальником. Растолкав всех, Маров подбежал к девушке, развернул волосы на её лице и посмотрел ей в глаза. Она его не видела, её зеленые глаза смотрели сквозь него. Он напрасно в горячке встряхнул её несколько раз, рассчитывая, похоже, на чудо. Но чудо не произошло, девушка была в состоянии беспамятства, хотя и стояла на ногах. Маров не знал, что делать. Ей уже хотели завязывать скотчем руки, но он отвел её от машины. Подбежавший сотрудник ФСБ, попытался воспрепятствовать Марову, но майор его не замечал. Глушко и Синицын, видя, что с Маровым творится что-то не то, достали удостоверения и ткнули фээсбэшники под нос красными книжечками.
  
  - РУБОП! - грозно выговорил Глушко. - Нашли подозреваемую! - начал оправдывать он действия Марова, видя, что второй фээсбэшник уже включил кинокамеру и снимает майора. - Сейчас разберемся и отпустим! - продолжал отговариваться Глушко, не понимая, что происходит. - Подождите!...
  
  Маров осознал, что не ошибся. Перед ним стояла Межевич Катерина. Но как она попала в Чертово Логово, он сообразить не мог. Пять лет назад он видел её последний раз, она устроилась в уголовный розыск, в один из райотделов Минска. Что было с ней дальше, он не знал. Не мог он сообразить и сейчас, что делать и как? В данной операции он играл роль 'пешки', вычленить задержанную он не мог, ему никто и не позволил бы это сделать. Маров заметил, что его снимают с Катериной, которую, наверняка, приняли за снайпера. При установлении её личности будет играть роль все, в том числе и эти кадры, где он пытается с ней заговорить. Но это Марова волновало на данный момент меньше всего. Он явно горячился и совершенно не контролировал свои действия, пытаясь разговорить Катерину.
  
  Первым сориентировался капитан Синицын. Он подошел к Марову и стал между ним и девушкой. Затем обнял Марова, видя, что тот пытается его устранить. Тут же Глушко взял пленницу за руку и отвел обратно к конвойным. Её 'упаковали' и усадили в кузов 'Урала'. Синицын достал сигарету, прикурил и вставил её в рот шефу.
  
  - Шо с тобой здарилось, Васильевич? - сразу начал Глушко, приблизившись к коллегам. - Шо это за деваха такая?
  
  Маров, затягиваясь на полные легкие дымом, молчал. Он не знал, что говорить. Кого угодно он ожидал встретить здесь, но не Катерину. Что ответить своим коллегам, он тоже не знал. В предательство Межевич он не верил, но её задержали в Чертовом Логове, там, где нормальному сотруднику милиции не место, тем более - белорусской милиции. Как могла угодить в эти пещеры Катерина, было совершенно не понятно.
  
  - Подождите, мужики! - встряхнулся, наконец, Маров. - Дайте я сам в себя приду. Я ничего пока не могу сказать, потому что не понимаю сам происходящего...- Маров ошеломленно затрусил головой. - Я или принял эту девушку за другого человека, либо схожу с ума...Я пока ничего не понимаю.
  
  Маров достал вторую сигарету, прикурил её и направился к Брагину.
  
  - Вася! Просьба! Пусть твои бойцы будут повежливее с задержанной девчонкой, - Маров указал на 'Урал' в который 'упаковали' Катерину, - и сообщи мне потом, куда её доставили.
  
  - Не вопрос, Васильевич. Сделаем.
  
  Брагин не стал лезть с вопросами к Марову, он и так понял, что его с пленницей что-то ранее связывало.
  
  - Васильевич! - обозвался за спиной Глушко. - Пошли к своим!...
  
  Рабочий день у Марова прошел, как в тумане. Чисто механически он выполнял поставленную перед ним задачу. Вместе с Синицыным, Глушко, экспертом из ФСБ и сапером, он осмотрел ряд помещений, которые выпали на его душу. Вещественные доказательства: оружие, аппаратура, боеприпасы, личные вещи боевиков - все упаковывалось в полиэтиленовые прозрачные пакеты, опечатывалось и выносилось на улицу. Далее данные вещи аккуратно грузились и увозились куда-то под руководством сотрудников ФСБ. Следователя в группе Марова не было. Протокол осмотра писал Синицын. Перемещения по подземелью были запрещены, да и не безопасно это было. Сектор 'В', который осматривался сотрудниками РУБОП, Маров, естественно, обошел, пытаясь найти какие-либо следы Катерины, но, похоже, она в данной части пещер не обитала. Здесь находились казармы для боевиков, оружейка, что-то вроде комнаты отдыха, столовая и т.д.
  
  Ночевал Маров вновь в школе у Шульги. Добираться домой было решено утром, так как все были измотаны. Своими впечатлениями насчет Катерины Маров ни с кем не делился, решил поговорить вначале с ней. Этого было реально добиться, даже если её дело будет расследоваться Генеральной прокуратурой РФ. В управлении находился ни один десяток уголовных дел, где снайпершы фигурировали, как основные подозреваемые.
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  На рассвете Солдат с полевыми командирами вышли с западной стороны Чертова Логова и направились в юго-западном направлении к зеленке, куда уже передовые части отряда Радуева якобы прибыли. Кондор неотлучно следовал за Краповым, пока тот не приказал ему остаться, а сам с пятью, похоже, самыми главными командирами направился на встречу с Салманом. Кондыбин остался в окружении десятков трех боевиков, все они, видимо, тоже были командирами, только рангом ниже тех, что пошли вперед. На своем языке они оживленно разговаривали между собой. О чем они говорили, Кондору, естественно, не было понятно, чувствовал себя среди чеченцев Кондыбин не очень уютно. Хорошо среди них оказался и Андрей. Он тоже почему-то не пошел с самыми значимыми воинами Аллаха, а остался дожидаться Радуева недалеко у входа в ущелье. К Кондору Андрей подошел сам:
  
  - Так положено, Артур, - приближаясь, выговорил он, видя, что Кондыбин в недоумении. - Салман должен видеть, что мы обеспечиваем безопасность в данной местности.
  
  - Её здесь труднее не обеспечить, - раздражено выговорил Кондор и сам пожалел, что сказал это, так как в этот момент над их головами пролетел вертолет Ка-5О. Сразу же, находившиеся вокруг Кондора чеченцы и Андрей, в том числе, рванулись в юго-западном направлении к зеленке, открыв стрельбу из автоматов по вертолету. Ошеломленный увиденным Кондор на мгновение остался в одиночестве, а потом, предвидя, что сейчас произойдет, рванул в северо-западном направлении, к одиноким валунам, которыми была посыпана долина вдоль западного склона нагорья.
  
  Через несколько секунд зеленка, куда направился Солдат с элитой воинов Аллаха, от выпущенных из вертолета ракет загорелась, будто была посыпана порохом. Второй вертолет, Ми-24, появился над западным склоном еще более неожиданно, чем первый, из пулеметов он расстрелял, только что находившихся рядом с Кондором, боевиков. Они бежали к зеленке и, отвлеченные Ка-5О, похоже, даже не заметили, как с южной стороны из-за скал к ним приблизилась смерть. Тут же вертолеты развернулись, и стали обстреливать вес западный склон Чертова Логова, похоже, старались подавить пулеметные гнезда. В нескольких точках по вертолетам был открыт ответный огонь, но он быстро затухал от выпускаемых ракет. Из ущелья стали показываться боевики, они тоже стреляли по вертолетам из автоматов.
  
  Укрывшись за одним из валунов, Кондор и не думал стрелять по бронированному Ка-5О, который, буквально, кружил над ним, обстреливая из автоматических пушек западный склон горы. В этот же момент Кондыбин услышал, как с запада, по всему фронту раздаются автоматные очереди. Кондор выглянул из-за валуна. К горе приближались солдаты, на них почему-то были резиновые комбинезоны. Через несколько минут весь западный склон Чертова Логова горел, лишь кое-где отзывался автомат боевиков. Прижавшись спиной к валуну, Кондыбин печально смотрел, как ведется обстрел боевиков. У него уже не было надежды выжить, слишком хорошо была спланирована операция, отстреливаться не имело смысла. Да и не мог Кондор стрелять по своим, русским солдатам. Ему оставалось только одно, ждать своей смерти, так как на плен рассчитывать в такой ситуации, не имело смыла.
  
  Довольно неожиданно, метрах в десяти от него, слева, выскочил солдат, он не видел Кондора, спрятавшись за валун, он начал стрелять по западному склону из автомата. Однако в этот же момент по нему ударили из крупнокалиберного пулемета, камень, за которым он прятался, раскрошился на куски, а солдат, ойкнув, бросил автомат и свалился.
  
  Несколько секунд Кондыбин смотрел на бьющееся в судорогах тело солдата, потом сделал бросок и оказался около него. В этот момент огонь боевиков в данном секторе усилился, пули свистели над головой, а также поднимали столбы пыли перед валуном. Не мешкая, Кондыбин расстегнул комбинезон у солдата и вытащил уже холодное тело из резины. Перевоплотившись в спецназовца, Кондор вернулся в исходную позицию. Вертолеты делали очередной заход. После последних выпущенных ракет Кондыбин вдруг ощутил колюще-режущий запах в носу и горле. 'Газы! - успел сообразить он. - Поэтому солдаты в химзащите!'. Затаив дыхание, из сумки убитого он извлек противогаз и одел его, оставаясь на прежней позиции. Вскоре спецназовцы так приблизились к западному склону, что показали спины Кондыбину, однако Кондор и не думал стрелять по ним, делая вид, что хромает, он направился в противоположную сторону, к зеленке, которая вся дымилась от обстрела.
  
  Он не пробежал и пятидесяти метров, как из крупнокалиберного пулемета перед ним ранили солдата, его ноги 'сломались', будто были соломенными. Патронов боевики не жалели, клубы пыли из земли поднимаемой пулями большого калибра стали приближаться и к нему. Кондыбин сделал огромный прыжок и оказался в небольшом углублении от гранатометной воронки. Когда пули пробежали у него над головой, Кондор, сам не ведая почему, скорее всего, интуитивно, автоматически рванулся к раненому в ноги солдату, который корчился от боли на линии огня. Ухватив его за капюшон химзащиты, Кондыбин стал оттаскивать его к ближайшему валуну. В этот момент, летевшая на полном ходу 'БМП', приостановилась, несколько развернулась, закрыла своей броней Кондора, и раненного солдата. Из пушки в автоматическом режиме, она ударила в сторону, откуда боевики вели огонь. Похоже, ребята пытались прикрыть таким образом раненного, и пытавшегося вытащить его с поля боя напарника, т.е. - Кондора. Пулемет 'заглох', взвалив раненного на плечо, Кондор понес его в сторону, противоположную наступающим, теперь зеленка приближалась к нему не так быстро, она оставалась немного левее его. Кровь, которая фонтаном била из ран пострадавшего, буквально залила химзащиту Кондыбина. От приостановившейся 'БМП' он успел отбежать не более чем на тридцать-сорок метров, как по ней попали из гранатомета. К боевой машине пехоты рванулись солдаты второй цепи, следовавшие на некотором удалении от первой. Они подбирали раненных и вытаскивали их в безопасное место к зеленке, где уже начали разворачивать палатку. Это направление было западнее того, в котором еще недавно двинулся Крапов с полевыми командирами, где их, в буквальном смысле слова, сожгли вертолеты. По ходу к 'БМП', которая разгоралась, будто её поливали бензином, солдаты подбежали к окровавленному Кондыбину и сняли с его плеча раненного.
  
  - Сам сможешь выбраться?! - услышал Кондор через противогаз приглушенный вопрос.
  
  - Смогу, я почти в норме, - выговорил он, и, прихрамывая, направился теперь прямиком к зеленке, только южнее того направления, где выросла палатка с красным крестом.
  
  Ввалившись в дымившиеся заросли колючего кустарника, Кондыбин упал от усталости а густую траву и затаился. Только теперь он заметил, что и сам ранен в ногу. К счастью пуля лишь зацепила мышцы, однако боль все усиливалась, а кровотечение и не думало останавливаться. Вытащив ремень с пояса, Кондор пережал им ногу выше раны, затем отломал кусок сухой ветки, вставил её в ремень и зажимал его до тех пор, пока кровь не перестала течь.
  
  Когда интенсивность движения вокруг уменьшилась, он двинулся дальше в юго-западном направлении. В огромном рву, поросшим травой, он просидел еще несколько часов, пока выстрелы окончательно не стихли. Сбросив с себя комбинезон, по дну рва он двинулся на юг, туда, где зеленка становилась густой и малопроходимой. Кондор понимал, что может наскочить на мину ловушку, поэтому двигался не спеша, от места происшествия следовало удалиться на максимальное расстояние, так как прочесывание местности неминуемо. По ходу Кондыбину удалось обнаружить огромную расщелину поросшую кустарником и мхом. Забравшись в неё, Кондор отсиживался до наступления темноты.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 4.
  
  
  
  
  
  
  
  Дописав последнюю страницу своего очередного романа, бывший начальник СО УБОП, нынче пенсионер МВД, Виктор Степанович Ершов отомкнул сейф, где хранилась его дедовская двустволка, и положил свою работу на верхнюю полку. Печататься нынче было очень невыгодно в Беларуси, ни у государства, ни у людей лишних денег, то есть! - на просвещение, не было. Еще не успев закрыть дверку сейфа, майор заметил через окно своего сельского дома, что вновь его петух Петруха вступил в бой с соседским бройлерным селезнем, которого он прозвал Филиппом. Виктор Степанович подошел ближе к подоконнику, этот бой был ему чрезвычайно интересен, так как напоминал драку между тяжеловесным борцом вольником и боксером легковесом.
  
  Петруха изо всех сил разгонялся и бил в Филиппа всем своим петушиным весом, конечно же, сам отлетая от него. Селезень не сдавался, и когда хватал петуха за красный гребень, швырял его в разные стороны. В прошлый раз он практически полностью лишил Петруху гребня, поэтому теперь хватать было не за что, и в ближнем бою он получал кинжальные удары от острого клюва драчуна. Бой длился не менее пяти минут. На этот раз Филипп дрогнул и вначале попятиться, а затем и вовсе побежал от Петрухи. Петух недолго преследовал неуклюжего бройлерного хулигана, для него был важен сам факт победы. Встрепенувшись, он громко кукарекнул, отряхнулся и захлопал крыльями. Теперь Петруха был самым сильным в округе.
  
  Гусака Мора он побил еще две недели назад. Хитрый Мор не стал долго бороться с камикадзе Петрухой. Он быстро понял, что эта глупая птица будет драться до изнеможения и ран не избежать. Толкнув в очередной раз Петруху своим клювом, он отступил, и, прикрывая собою стаю, двинулся к ближайшей луже. Петух попытался преследовать Мора, однако в луже едва ли не был утоплен. С тех пор он гонял гусака только по суше, но гонял.
  
  От борьбы птиц Ершова отвлек стук в дверь.
  
  - Проходи! Мария, проходи! - двигаясь к двери, обозвался майор. Он знал, что женщина должна его навестить.
  
  Встречи с Лаптевой Марией были короткими, но систематическими. Формально женщина приходила, чтобы справиться о его здоровье, а фактически - как бы желая заявить: 'Вот я есть такая в Красной Горе. Я не замужем, молода и красива. Не забывай меня'. После коротких встреч, в ходе которых Марийка в основном слушала Ершова, лишь изредка говорила: 'да' или 'нет', простившись, она уходила домой. Нельзя сказать, чтобы дела между Ершовым и Лаптевой не доходили до интимных отношений, они имели иногда место, однако это было крайне редко. Мария берегла свою честь и пугалась всякого шороха на улице и в доме, когда дело доходило до кровати. Этому виду отношений Мария придавала особое значение, считала, что лишь, будучи замужней, можно отдать самое сокровенное своему супругу. Однако Ершова эта линия поведения в Марии устраивала, Виктор Степанович понимал, что многие девушки в деревне гораздо порядочнее городских, а понятие 'измена' для них, созвучно со словом 'катастрофа'.
  
  Серьезных разговоров между Ершовым и Лаптевой не происходило. Марийка в основном молчала, оставаясь не прочитанной книгой, хотя в её доброте Ершов не сомневался.
  
  Трудно сказать, что влекло Лаптеву и Ершова друг к другу, вероятнее всего, безысходность в которой оказалась деревня. С утра до вечера майор работал топором, косой, либо вилами, а таких в деревне уважают. По вечерам он писал. Иногда писал в дождь. Жизнь научила Ершова ценить время, не хотелось попусту тратить ни одной минуты.
  
  В этот раз встреча с Марьей также была непродолжительной. После выпитой чашки кофе она вдруг заявила, что надо идти домой, много работы и удалилась.
  
  Порой Ершов даже не мог дать себе объяснения, почему к нему приходит Марья? Тем не менее, встречаться с ней ему было по душе. Что-то притягательное было в молодице, от неё тянуло какой-то самобытностью, добротой. Иногда в разговоре с ним Марья пыталась рассказать о себе, но её, будто, что-то сдерживало, останавливало от доверительных контактов. После нескольких фраз она вдруг прекращала говорить, замолкала, а затем, как правило, находила причину, по которой ей нужно было срочно покинуть жилище майора, и уходила.
  
  После ухода Марьи, Ершов не пошел на улицу работать, хотя работы по хозяйству было немало. Её всегда в деревне много, такова жизнь жителей села. Засиживаться не приходится, если хочешь, чтобы все велось, и порядок был на огороде и во дворе.
  
  В этот раз Ершова остановил моросящий дождь. В виде мелкой водяной пыли, он пронизал все воздушное пространство. В такую осеннюю погоду фуфайка вмиг становилась сырой и тяжелой, начинала плохо пропускать через себя воздух, и по телу непрерывным потоком начинал стекать пот. В прошлый раз, неделю тому назад, Виктору Степановичу пришлось в такую погоду сносить свеклу с огорода. Увлекшись, он сбросил фуфайку, а на следующий день едва ли смог выйти на работу в школу. Простуда вместе с никотином, а курил он много, будто 'перевязала' дыхательные пути, а насморк не давал покоя потом в течение нескольких дней.
  
  В школе у Ершова была небольшая нагрузка - половина ставки. Два дня в неделю он проводил в местной сельской средней школе по пять уроков истории и обществоведения. Доход с преподавательской деятельности был незначительным, однако школа не позволяла ему одичать, приходилось подчитывать, интересоваться новостями, да и круг общения значительно расширился, так как первый год жизни на просторах полесских глубинок он провел подобно Робинзону Крузо на необитаемом острове. Разговаривал лишь с соседями, да своими престарелыми родителями, которые иногда его навещали, приезжая в гости из соседнего райцентра.
  
  Мать и отец Виктора Степановича всю свою жизнь проработали в сфере образования, они очень обрадовались за сына, узнав о его намерении, устроиться на работу в школу. Будучи пенсионерами, они еще крепились, по приезду в деревню не избегали работы, хотя майор ни о чем их не просил. С удовольствием они ковырялись на огороде, помогали Виктору Степановичу с заготовкой сена, в общем, - скрашивали, как могли, его одиночество.
  
  Идти работать в школу учителем истории Виктора Степановича 'спровоцировал' его сосед Разумов Евгений. По распределению он попал работать в Красную Гору учителем химии, поселился по соседству, в доме своей тетки, бабы Насти. Как-то вечером в конце лета у Ершова состоялся случайный разговор с новым соседом, Евгений заинтересовался изданными Виктором Степановичем книгами, после чего между ними завязались дружеские отношения. В начале осени дом Виктора Степановича посетила директриса местной школы Моисеева Надежда Федоровна, она пригласила его на работу в качестве учителя истории и обществоведения. Кадровую проблему она объяснила нежеланием молодежи работать на селе. Поразмыслив, Ершов согласился.
  
  Уже через год жизни на селе Виктор Степанович обзавелся приличным хозяйством. Его работоспособности мог позавидовать любой и каждый. Сельский труд буквально вдохнул новую жизнь в Ершова, а общение с детьми в школе, романы, которые он писал по вечерам, лечили его душу.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 5.
  
  
  
  
  
  
  
  
  На четвертый день Катерину из больницы СИЗО перевели в камеру. Дважды, еще в больнице, к ней приходил следователь ФСБ, молодой симпатичный парень лет тридцати, однако ссылаясь на плохое самочувствие, она ничего ему не говорила. В последний раз он вытащил из папки постановление об её аресте, зачитал его вслух, дал ознакомиться, попросил расписаться внизу, зафиксировав тем самым факт ознакомления её с избранной мерой пресечения, и удалился. Катерина абсолютно ничего не помнила, пришла в себя она в больнице СИЗО Махачкалы, а как угодила туда, не знала. Уже в камере, где содержалось еще пять арестанток, ей сообщили, что ФСБ проводило операцию в Чертовом Логове с использованием нервнопаралитического газа, что много кто из боевиков угодил на нары в СИЗО Махачкалы. От сокамерниц, которые на удивление оказались очень просвещенными, Катерина узнала, что Радуева чекистам удалось арестовать, о Крапове и Кондоре ей, естественно, никто ничего не говорил. В постановлении о заключении её под стражу, говорилось о хранении ей оружия во время проживания на базе боевиков, еще что-то, чего она не смогла запомнить, так как в голове все крутилось, вертелось, её постоянно рвало, одним словом, только в камере она по-настоящему сумела придти в себя. Вчера, на восьмой день содержания под стражей, ей предъявили обвинение, инкриминировалось хранение оружия и боеприпасов, обнаруженных в комнате. Следователь сказал, что на 'Макарове' и автомате 'АК-47', обнаружены следы пальцев её рук, отпираться не имеет смысла. В постановлении о привлечении в качестве обвиняемого ей, естественно, вменялось все оружие, патроны и гранаты, обнаруженные в комнате. Она отказалась давать показания, вновь сославшись на плохое самочувствие, хотя понимала, что теперь её не выпустят. По материалам уголовного дела она шла по липовым документам, на имя Догилевой Екатерины Степановны, изготовленным накануне прибытия в Чечню. Что делать дальше, Катерина не знала. Она не знала, что с Краповым и Кондором. Следователь о них ничего не спрашивал. Но она понимала, что это всего лишь только начало. Первостепенная задача правоохранительных органов была арестовать её, данная задача следователем ФСБ достигнута, дальше её будут раскручивать по полной программе, как впрочем, и остальных боевиков, угодивших на нары.
  
  В камере к Катерине никто не приставал, в душу не лез, она тоже вела себя замкнуто, сутками лежала на втором ярусе шконок, уткнувшись глазами в потолок. Она не знала, как себя вести на следствии, от адвоката отказалась сама. Здесь она никого не знала, была уверена почему-то, что в лице адвоката к ней фээсбэшники попытаются приблизить 'утку'. Катерина знала много защитников, только не знала она среди них порядочных людей, может не пришлось столкнуться в жизни с таковыми, а может просто работа оперативника наложила свой отпечаток на отношение к адвокатам. Они у Катерины ассоциировались, как посредники во взятках от обвиняемой стороны судьям. Что касается обвинения, предъявленного ей, разведчица все понимала. Как в прочем и то, что теперь ей из-под стражи не выбраться. Рассказать о себе правду следователю - глупо. Во-первых, ей никто не поверит, во-вторых, если Крапов уцелел, её в тюрьме после этого уничтожат. Больше всего Катерина волновалась за то, чтобы оружие, на котором были обнаружены её отпечатки пальцев, не использовалось ранее боевиками во время террористических актов. В любом случае, на следствии она решила показаний не давать до ознакомления с материалами уголовного дела, а там будет понятно, что говорить в суде.
  
  Катерина дремала, когда надзиратель, приоткрыв дверь, выкрикнул:
  
  - Догилева на допрос! Быстро собирайся!
  
  Спрыгнув со шконки, Катерина причесалась, смочила руки водой и протерла ладонями лицо. Заложив руки за спину, вышла из камеры и последовала впереди надзирателя к следственным кабинетам.
  
  Кого угодно Катерина собиралась увидеть в следственном кабинете, только не Марова. Слезы сами рванулись из глаз, но она держалась, пока надзиратель не покинул помещение. Маров буквально подхватил её. Она понимала, что кабинет под прослушкой, понимал это и Маров, поэтому говорить не спешили. Маров, как дочь её обнял, поцеловал в лоб и усадил на стул напротив себя. Вначале они просто долго смотрели друг на друга, затем Маров достал протокол допроса, развернул его, положил на него ручку и протянул Катерине, записав первый вопрос:
  
  - Как ты здесь оказалась?
  
  Катерина понимала, что это единственный способ связаться с оперативными службами, внедрившими её в группировку Солдата, поэтому быстренько подробно все описала Марову.
  
  Маров понимал, что такое разведка, что такое внедрение сотрудника в преступную группировку, чем это грозит оперативнику и его окружению в случае расшифровки. Он записал вопрос:
  
  - На кого я могу выходить, чтобы сообщить о тебе?
  
  Катерина написала все фамилии сотрудников, которые занимались её внедрением в группировку Солдата. Тут же Маров достал блокнот и переписал эти фамилии, не указывая рядом никакой другой информации, протокол допроса он поджег и спалил в пепельнице, выложив новый бланк.
  
  - Угостите сигаретой, Сергей Васильевич, улыбнувшись впервые за последние дни, выговорила сквозь слезы Катерина, - она вытерла лицо ладонями, глаза её горели, как и раньше. Теперь Катерина была уверена, что её спасут. Она не знала, как это будет совершаться. Но в том, что Маров все сделает правильно, она не сомневалась. Быть потерянной ей надоело. Она так устала и хотела домой, что не могла этого выразить ни словами, ни слезами, которые рвались наружу из глаз и остановить этот 'водопад' было невозможно.
  
  Маров закурил сигарету и пачку вместе со спичками передал Катерине. Затянувшись на полные легкие, девушка успокоилась. Развернув протокол допроса, она написала:
  
  - Как вы меня нашли?
  
  Маров понял, что Катерина ничего не помнила об их встрече у Чертова Логова. Его это и не удивило. Он написал ей вкратце, как все получилось. Катерина вновь улыбнулась. Она была так счастлива, что казалось полетит. На чистом бланке протокола они устроили настоящую переписку. Заканчивая 'допрос', Маров написал: 'Жди, скоро вновь тебя навещу'. Катерина улыбнулась и ответила: 'Буду ждать очень! Спасибо!'. Маров и этот бланк сжег, достал третий и провел формальный допрос, который был необходим для установления её новых данных и отчета перед следователем ФСБ. Перед расставанием они обнялись, как самые родные люди. Катерина вновь расплакалась и Маров с трудом её успокоил.
  
  В камеру Катерина пришла радостная, хотя и старалась не подавать вида. Сигареты, которые ей передал Маров, она выложила на общий стол. В СИЗО она не курила, не было кому ей передавать передачи, а в зависимость попадать она не хотела.
  
  Радостной Катерина была только неделю. Когда в очередной раз её вызвали на допрос, в следственном кабинете она увидела не Марова, как ожидала, а следователя ФСБ. Неохотно вступив с ним в диалог, она выяснила, что оперативник, который её допрашивал в прошлый раз погиб, случайно угодив под взрыв бомбы. В день её допроса, в трехстах метрах от СИЗО женщина-террористка взорвала на себе пояс с тротиловыми шашками прямо среди улицы. Покупавший в этот момент в киоске сигареты Маров, оказался около камикадзе в непосредственной близости. Шансов выжить у него не было...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 6.
  
  
  
  
  
  
  
  За школой в Зеленой Горе в среде учителей района ходила дурная слава, директором в ней работала Моисеева Надежда Федоровна, которая приходилась младшей сестрой председателю местного райисполкома. Именно поэтому о школе говорили плохо, но 'тихо', так как режим к этому времени набрал силу.
  
  Кадровая проблема к этому времени на селе в сфере образования ощущалась везде, однако в Красной Горе, как выяснил довольно быстро Ершов, она стояла крайне остро, никто из сведущих и опытных учителей не хотел идти под начало бывшего агронома разорившегося хозяйства, коим ранее была в соседнем районе Надежда Федоровна.
  
  Внешне в школе был лоск, с документацией был полный порядок, так как завучем по учебной работе была Пилкина Светлана Аркадьевна - бывший парторг того же хозяйства, в котором ранее работала Моисеева. Однако образовательный процесс был запущен из-за нехватки квалифицированных учителей, никто не хотел работать в 'совхозе', как часто шепотом называли среднюю школу в Красной Горе учителя. В основном в ней работали учителя из Красной Горы, которым деваться было некуда, молодые специалисты, которых обязывали по окончании институтов отработать двухгодичный срок по направлению, а так же неспециалисты, коим в частности был и Ершов со своим юридическим образованием. Последних использовали как вынужденную меру в качестве затыкания дыр. 'Кому-то надо учить детей!...' - оправдывалась в таких случаях перед заведующим районо Моисеева, а тот возразить ей не мог, так как в противном случае предстояла 'дружеская' беседа с председателем райисполкома. 'Вертикаль' к этому времени напоминала собой монолит, выстроенный властью, со всеми неугодными разбирались быстро и сурово, поэтому никто связываться с чиновниками 'новой эпохи' не хотел. А они, в свою очередь, в пирамиде власти заполняли все освободившиеся ячейки себе подобными, т.е.- как правило, людьми малообразованными, часто, с сельскохозяйственным образованием, зато - беспредельно преданными власти.
  
  У Ершова было немного часов, вступать в конфликт с администрацией он и не собирался, хотя Пилкина его прилично достала различными планами и прочей 'бутафорией' в виде нормативно правовой базы, которую она тщательно 'выбивала' из учителей. Сама она была специалистом по орошению, заочно закончила исторический факультет в педагогическом институте, однако из-за того, что ничего в своем предмете не смыслила, показывала свое 'мастерство', озадачивая учителей нормативно-правовыми актами, которые агрономическая власть штамповала так же быстро, как и 'зайчиков' в условиях все растущей инфляции. Те, у кого часов в школе было много, стонали, так как Пилкина совершенно не давала возможности готовиться к урокам, добиваясь различных программ и планов от учителей. Её совершенно не интересовал образовательный процесс, главным для начальства 'новой эпохи' были планы, показатели, 'хорошие' статистические данные и прочая 'мишура', которая надежно маскировала в толстых папках все упущения и просчеты власти в сфере образования и не только - аналогичная ситуация складывалась во всех сферах общества.
  
  Ершову довольно быстро удалось поставить Пилкину на место, она вела географию и историю в младших классах. Вскоре выяснилось, что дети из её рук попадают в старшие классы с нулевыми знаниями, а карту не знают вообще. Когда она в очередной раз прицепилась к Ершову из-за того, что он нарушил какую-то инструкцию при заполнении журнала, и попыталась заставить майора её найти и выучить, Виктор Степанович не постеснялся и задал вопрос бывшему работнику сельского хозяйства:
  
  - Какая главная задача у школы, Светлана Аркадьевна? Для чего существуют школы?
  
  - Чтобы детей учить, - неуверенно выговорила Пилкина, всматриваясь в лицо Ершова.
  
  - А почему у нас в школе нет карт ни по истории, не по географии? Почему вы, работая уже не один год учителем истории и географии, не позаботились о картах, зато добиваетесь всякой чепухи от учителей?
  
  - Это не чепуха, Виктор Степанович!...
  
  - А что важнее!? - Ершов решительно перебил Пилкину, а улыбка предательски нарисовалась на его лице, от чего завуча стало распирать от гнева, багрянец превратил её физиономию в свеклу, которую она, похоже, не один год безуспешно выращивала на колхозных просторах.
  
  - Ну! Чего замолчали, Светлана Аркадьевна?!... - подогнал с ответом Пилкину Ершов.
  
  - Как вы можете? - вспылила она и побежала от него прочь.
  
  После этого она перестала замечать Ершова, как учителя, а Виктор Степанович в свою очередь и радовался этому, стараясь поменьше контактировать с начальством.
  
  Разумову Евгению доставалось, с него аграрии, как с химика-биолога, шкуру снимали с двух сторон: Пилкина вымогала из молодого учителя планы и знание нормативной базы, а Моисеева заставляла его проводить уроки биологи на клумбах и в теплице, украшая школу, превращая её 'в райский уголок'.
  
  Тепличное хозяйство в школе было организовано приличное. Естественно, не без помощи брата Надежды Федоровны обошлось при постройке теплицы. Однако если учесть, что вместо занятий по биологии и трудовому обучению дети копались в земле, выращивая розы и гвоздики, неизвестно для чьих нужд, то вопрос о том, надо ли это детям и школе, напрашивался сам собой. 'Надо! - решительно заявила как-то Моисеева прямо в учительской, опровергая в очередной раз доводы Разумова. - Если бы не теплица, то ничего у нас не было бы!... Ничего!...'.
  
  Находившийся в учительской Ершов не стал вмешиваться в спор, Моисеева и так была доведена до отчаяния грамотным репликами, бросаемыми Евгением Николаевичем. Не помогла директору и подоспевшая на помощь Пилкина. Разумов срубил её вопросом 'влет':
  
  - Надежда Федоровна, вы завуч по учебной работе, почему дети не выполняют программу согласно календарно-тематическому планированию, которое вы у меня вымогали? Кто будет виновен в том, что дети ничего не знают, в случае, если сделают срезы?
  
  - Не ваша забота, Евгений Николаевич! - ответила Моисеева за свою помощницу. - Это мы как-нибудь без вас утрясем!
  
  - Утрясете, если проверка будет из районо, а если из ОУНО, то виноват буду я. Кроме того, почему до настоящего времени мы не можем приобрести реактивов и оборудования по химии. Я выращиваю розы, как садовник тот, а ничего не могу приобрести в кабинет по химии.
  
  - Купим, Евгений Николаевич! Купим! Это тоже не ваша забота!... - тщетно пыталась парировать и эту реплику молодого учителя директриса, которая тоже вела химию, только в старших классах.
  
  Отношение администрации школы к качеству знаний говорило само за себя, однако Ершов не лез в распри. Своей основной обязанностью Виктор Степанович считал качественно преподавать историю, что и делал...
  
  
  
  
  
  
  *******
  
  
  
  
  Мать Марии, Нина Ивановна, буквально ворвалась в дом Ершова, когда тот процеживал молоко для сдачи. С порога она начала:
  
  - Что же это такое, Виктор Степанович, приделал моей дочке ребенка и в кусты?!
  
  Ершов едва ли ни грохнулся от этого, однако сумел собраться и без слов, показав Нине Ивановне на лавку, присел с ней рядом.
  
  - Как это так, Виктор Степанович!? Вы же солидный человек! Что же мне с дедом и второго безбатьковича растить?...
  
  Ершов не мог сообразить, в чем дело. Напор матери Марии был настолько велик, что его будто ветром сносило.
  
  - Нина Ивановна, объясните, что случилось? - сообразил, наконец, он выговорить.
  
  - Марья беременна! - хлопнула в ладоши Нина Ивановна. - Вот, что случилось, Виктор Степанович!...
  
  - Нина Ивановна, нет проблем, я сегодня же предложу Марии руку и сердце. Официально распишемся, все будет в порядке.
  
  - Правда?! - Нина Ивановна прямо вскочила с лавки.
  
  - Конечно, - Ершов тоже встал. - Я совершенно не против пожениться на Марье, живу ведь без хозяйки. А в деревне без хозяйки, сами понимаете...
  
  В прошлом, после ранения и травм, Ершов Виктор Степанович лечился долго и нудно. Месяц он провел в лежачем положении в реанимационном отделении неврологического отделения, затем разрешили вставать. Память к нему вернулась, на втором месяце лечения он научился ходить, на третьем - двигался и говорил, как и прежде, только давала о себе знать слабость. Разорванную правую руку врачи восстановили, только жуткие шрамы выдавали, что она побывала в злобной пасти ротвейлера и чудом уцелела. Полгода он провел в клинике, затем госпиталь. О службе не могло быть и речи, его комиссовали подчистую. На службе сделали все, чтобы уголовное преследование в отношении его прекратили, к разборкам с бандитами его сделали непричастным. С супругой расстался, с сыном Раиса после продажи квартиры уехала в Санкт-Петербург к родственникам. Ершов не возражал такому решению, намучавшейся с ним, жены, по её просьбе он даже не звонил ей. Съездил только один раз, чтобы навестить сына. Там и узнал, что у Раисы завелся ухажер. Он чувствовал себя виноватым перед ней, упрекать не стал, расстались молча.
  
  На страховку, что выдали на службе, и часть денег от продажи квартиры, которые Раиса оставила ему прямо в палате в госпитале, он купил себе подержанный 'Жигуленок'. Деваться было особо некуда, да и видеть Ершов никого не хотел, от сочувствующих ему становилось еще хуже. Фактически в один день Ершов потерял любимую работу, здоровье и семью. Жизнь следовало начинать с нуля, а как это сделать, Ершов вначале не знал. После непродолжительных раздумий уехал в деревню на Полесье, в дом покойных деда и бабки, по линии матери. Родители его проживали в соседнем райцентре и за домом присматривали, поэтому кое-какой инвентарь, посуда, постельные принадлежности сохранились, но двери, надворные постройки, заборы - все находилось в таком плачевном состоянии, что, казалось, подует ветер и дворище вместе с домом развалится, как плохо сложенный стог соломы.
  
  Первый год Ершову дался особенно тяжело. Жил на пенсию. Сделал в доме нехитрый ремонт: поправил наклонившиеся трубы печи и грубы, подделал входные двери, прогнивший пол, отремонтировал сарай и гараж, завел хозяйство: корову доил сам, растил свиней, овец, различную птицу. Труд на земле выправил его здоровье, он стал чувствовать себе значительно лучше: устроился в местную среднюю школу учителем истории на полставки, написал два романа. Хотя и за свой счет, однако, данные книги ему удалось издать небольшими тиражами в областном государственном издательстве. Прибыли с них он, естественно, не имел, даже наоборот, - расходы, волокита... Режим в государстве уже набрал силу.
  
  Когда Ершов обратился в одно из частных издательств в Беларуси с данными романами, ему предложили переделать их на Москву, пообещав дальнейшее авансирование при издании и процент с продажи. Майор отказался это делать, так как писал для своего народа. Убедившись, что писательское дело в условиях режима разорительно, занимался сбором материала, сочинял впрок, на будущее.
  
  Существенно скрашивала жизнь Ершова односельчанка Лаптева Мария. К майору она заходила иногда строго не в вечернее время. Присаживалась на лавку, расспрашивала его о прошлой жизни, убирала посуду со стола, если вместе обедали. О себе практически ничего не рассказывала, даже наоборот, была очень неразговорчивой. Только иногда Мария позволяла майору приблизиться к себе, и то в эти мгновения вела себя очень неуверенно, однако это только усиливало пыл Ершова.
  
  От односельчан, с которыми Ершов поддерживал отношения в основном только в школе, было известно, что Мария шустрая, но порядочная. Она седьмая и последняя в многодетной семье Лаптевых. Первая любовь с трактористом Сенькой у неё не сложилась. В 16 лет Марья родила, не без трудностей в вечерней школе получила среднее образование, затем работала фуражиром в колхозе. О ней не говорили плохо, она хорошо выполняла свои нехитрые обязанности на работе. Что творилось в доме Лаптевых, Виктор Степанович, естественно, не знал, так как в гости к ним не наведывался, знал лишь, что Мария дочь местного бригадира полеводческой бригады Владимира Ивановича, о котором также люди отзывались в деревне неплохо.
  
  Двенадцатилетнего сына Марии, Василия, Ершов хорошо знал, как своего ученика. В учебе Лаптев был не ярким, однако тянулся к Виктору Степановичу. Уже через половину года знакомства с Ершовым, Василий на турнике делал около двадцати раз подъем с переворотом и выход на две, хотя до этого едва ли подтягивался пять раз. На уроках Василий старался, хотя значительно уступал своим одноклассникам, в том числе и Бобрикову Сашке, который постоянно с ним соперничал в учебе и спорте.
  
  Нельзя сказать, чтобы Ершов любил Лаптеву, однако она была женщиной весьма симпатичной и привлекательной. Сын Марии своим поведением не пугал Виктора Степановича, парнем рос нормальным и, главное, дружил с учителем. Возрастом Марья подходила, была младше Ершова всего на пять лет. Больше Ершова пугали ранее полученные им травмы и ранения.
  
  Вечером, как и обещал Нине Ивановне, Ершов предложил Марье расписаться. Он не стал уточнять, беременна она, или нет. В интимные отношения они хотя и редко, но вступали, а значит все возможно...
  
  Мария на его предложение ответила сдержанным: 'Да'.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 7.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Катерину причислили к группе боевиков Салмана Радуева. Еще в СИЗО она узнала, что Солдат погиб, а о Кондоре у неё никаких сведений не было. Она почему-то была уверена, что Кондыбину, обладающему огромным боевым опытом, удалось спастись. А возможно эта надежда у неё теплилась из-за того, что она окончательно влюбилась в Артура, уже не мыслила себя без него и желала такого исхода событий.
  
  Естественно, о том, что она разведчица, что её внедрили в организованную преступную группу Солдата, она ему не рассказывала, хотя почему-то была уверена, что если бы и рассказала, Кондор её не выдал бы, так как тоже её любил.
  
  Судебный процесс по делу над террористами проходил в Махачкале. Его организация изначально оказалась показательной - она проходила одновременно в двух залах местного СИЗО: в одном расположился суд, представители обвинения, защитники и сами обвиняемые, в другом находились потерпевшие, свидетели и пресса. Между двумя залами была установлена телевизионная связь, а прямая трансляция шла в большом зале заседаний Верховного суда Дагестана. Все передвижения участников процесса сопровождалась беспрецедентными мерами безопасности.
  
  Катерина отвергала все обвинения в свой адрес, однако и много не рассказывала. В основном её ответы слагались из двух слов: 'Не согласна', 'Это бездоказательно', 'Это необоснованно', однако это похоже только разозлило судей и прокурора, которые считали её снайпершой, нанятой боевиками.
  
  Еще, Катерину причислили к боевикам потому, что из одного из автоматов, обнаруженных у неё в комнате, был убит милиционер. Этот автомат ей с Кондором дали боевики для стрельб в тире. Естественно, к убийству кого-либо она не могла иметь отношения. Данный факт так и не доказали, однако отношение прокурора и судей понятно без слов. Она получила 1О лет лишения свободы. Осудили её под фамилией Догилева, то есть по тем фальшивым документам, с которыми она должна была пересечь границу вместе с Солдатом.
  
  После зачтения приговора Катерина расплакалась, она рыдала так горько, что вряд ли кто-то из окружающих её в тот момент усомнился, что её слезы искренние. Только думали, наверняка, другое. 'Вот! Теперь до старости в тюрьме сидеть будет! Как же здесь не заплачешь, не закричишь!' - слышались реплики вокруг, однако для Катерины все было как в тумане, как в страшном сне, будто это не на яву, будто весь этот ужас ей мерещится. Все вокруг были ей незнакомы, в её адрес кроме сотрудников ФСБ показная никто не давал, в прочем и она тоже молчала, а если и говорила относительно кого-то, то звучала одна и та же фраза: 'Первый раз вижу'.
  
  Катерина плакала не из-за того, что её приговорили к десяти годам лишения свободы, что она была здесь одна среди чужих по духу и крови людей, девушка рыдала из-за того, что потерялась, растворилась в этом чудовищном мире, стала 'погибшим неизвестным солдатом', которого никто и никогда не найдет. О ней забыли все: родственники и близкие, друзья и знакомые, её не стало для всех, возможно, на все время. Даже если она теперь выйдет на свободу после десяти лет лишения свободы, её никогда в жизни не признает сын, которому уже скоро предстоит пойти в первый класс, которого воспитывают бабушки-вдовы, наверняка, рассказывая ему, что мать затерялась в какой-то экспедиции на Северном полюсе, либо в Сибири, в поисках нефти или газа. О ней не вспомнят сослуживцы, а если и вспомнят, то никогда в жизни не смогут найти под другой фамилией. Она вдруг осознала, что при жизни превратилась в прах, что теперь она обезличена, у неё нет прошлого, а значит и настоящего, и будущего.
  
  Катерина расплакалась в зале судебного заседания, а в себя пришла только в камере, когда вдруг ощутила, а затем осознала, что ей собираются сделать какой-то укол. Насильно ей снимали джинсы, а медсестра из больницы СИЗО кричала: 'Держите её крепче! Невозможно же приблизиться!...'. Инстинктивно она попыталась вырваться, однако в этот момент в камеру забежало еще несколько женщин-прапорщиков, которые буквально распяли её на шконке. Иголка болезненно вонзилась в ягодицу, еще несколько минут её удерживали, пока сознание не 'убежало' от неё в туман, рождающий страх и ужас, пока, наконец, мышцы дрябло не обвисли на её крепком, хотя и девичьем теле, а силы не 'улетучились' из неё вон.
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  Кондор уцелел и в Беларусь добрался после долгих скитаний через половину года. Выжил и не был арестован он во время операции по захвату боевиков благодаря случаю. Около него был убит один из спецназовцев, в форму которого Кандыбин быстро успел переодеться, а так как применялся нервнопаралитический газ, лицо Кондора скрыл противогаз. Пользуясь неразберихой, опытному бойцу удалось уйти из эпицентра боевых действий и скрыться. В Беларуси бывший командир Кондора Павлюков Семен Маркович на этот момент руководил небольшим отрядом спецназа под Минском, к нему он и пристроился, для выполнения особых поручений под фамилией Игнатьева, указанной в подложных документах, с которыми он должен был покинуть территорию постсоветского пространства.
  
  О судьбе Катерины Артур навел справки через Холажева Сухрая, который её не выпускал из внимания после осуждения. Вор в законе помнил и Кондора, и Катерину, так как непосредственно руководил операцией по переправлению Солдата в Турцию. В том, что произошел такой трагический случай, - погиб Крапов, вины Холажева, естественно, не было. Территорию, где боевые действия идут полным ходом, где сражаются огромные силы Ближнего Востока и могучей России, где спецслужбы многих стран планируют свои комбинации, делают это негласно, в тайне от политиков собственных государств, - невозможно проконтролировать даже такому могущественному человеку, как Сухрай.
  
  Тем не менее, Холажев ощущал на себе степень вины в случившемся, помочь Катерине, считал своим долгом. Мероприятия по улучшению её быта в тюрьме он провел незамедлительно, сделать что-то большее для неё ему не удавалось, так как зона на Урале, где отбыла наказание Катерина, находилась под строжайшим контролем ФСБ, и простые смертные туда не попадали.
  
  Разумеется, не мог ничего предпринять и Кондор. Каждый месяц Артур высылал девушке различные продукты питания и предметы обихода, писал письма. А получаемые от Катерины, - по многу раз перечитывал, как подросток, и бережно хранил. Только после разлуки с ней Кондыбин вдруг понял, что не может жить без Катерины, а время проведенное в бегах, пусть и в горах Северного Кавказа, ему теперь почему-то казалось самым светлым в жизни. Никогда у него не было таких чувств к женской половине общества, которые он ощутил, познал с Катериной. Она для него стала всем. Её потерять он боялся, но это произошло. Теперь оставалось лишь одно: терпеть и ждать, выбросить её из головы Кондор даже не пытался. Это сделать было не в его силах.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 8.
  
  
  
  
  
  
  
  
  - Молчи, сорока-белобока, - наставляла Нина Ивановна свою последнюю дочь Марию перед росписью, поправляя ей фату. - Молчала полгода, промолчишь и еще один день. От твоей трескотни ему еще достанется!...
  
  - Прямо-таки, - попыталась огрызнуться молодуха, - я много о себе рассказывала Ершову, и то, что мой папа бригадир он знает, и Ваську он полюбил, знает, что он у меня от неудавшейся первой любви.
  
  - От грака, - тут же поправила дочь Нина Ивановна. - А сама ты сорока-белобока, поэтому и молчи, не пытайся показать речь и уровень образованности: три слова, два мата. Он хотя и тюкнутый на голову, а быстро выведет тебя на чистую воду.
  
  - Неправду ты, матушка, говоришь.
  
  - Молчи, сказала тебе и не зли меня.
  
  Нина Ивановна не зря наставляла свою последнюю дочь. Она знала, что, несмотря на свою красоту и доброту, Мария была через чур разговорчивой. И не наставляй её Нина Ивановна каждый раз перед работой, перед какой-либо значимой встречей, играющей определенную роль в судьбе дочери, Марийка могла, разогнавшись в пылу эмоций, рассказать даже то, где просушивается нижнее белье каждого члена большой семьи Лаптевых. А любопытству младшей дочери, её умению все подсмотреть, подслушать, мог позавидовать даже самый опытный оперативник. Вот только бы и агенты были такими разговорчивыми, как Мария.
  
  О беременности Марии, естественно, никто не знал, точнее, вероятнее всего, младшая дочь в семье Лаптевых была вовсе и не беременна. Однако Марья проговорилась Нине Ивановне об имеющих место случаях вступления её с Ершовым в половую связь, а дальше все было делом техники: мама взяла на контроль критические дни дочери, а затем расспрашивала её о результатах встреч. Выбрав 'равновесие' между первым и вторым, Нина Ивановна убедила, засидевшуюся во вдовицах, дочь притвориться беременной, тут же рассказав ей несколько способов выхода из недоразумения, в случае 'осечки', соблюдая все атрибуты порядочности. Сама Мария была женщиной взрослой и правильной, но не соображала совсем в практической стороне жизни. Одним словом жила по наставлению матери.
  
  Добродушная Мария об этом, спустя несколько лет по своей простоте, за чашкой зеленого чая расскажет Ершову, хотя к этому времени данная информация уже для Виктора Степановича ничего и не значила, майор и сам все понял, не прошло и года. Так как чудесный сын Егор родился позже девяти месяцев со дня их свадьбы. Более того, сын Егор был его копией, а Мария смотрела семью хорошо, при всей её склонности 'посоветоваться', поговорить с кем-либо.
  
  Роспись проходила довольно скромно в местном сельском Совете. Как и велела Нина Ивановна, Мария держалась до самого последнего момента довольно стойко, говорила: 'да' или 'нет', и тут же замыкалась, застенчиво закрываясь фатой. Прорвало её лишь после того, как после росписи, они возвратились домой. Марья увидела шипящего гуся, направившегося к ней, и обложила его такой нецензурной бранью на полесском диалекте, что, стоявшая неподалеку Нина Ивановна, едва ли не упала прямо на ступеньках. Правда, потом быстро пришла в себя: дочь уже была расписана.
  
  Услышавший бойкую красноречивую речь своей ненаглядной Марьи, Ершов попытался сделать ей замечание. Однако супруга и его поставила на место такими словами, которые он до настоящего момента от неё никогда не слыхивал. С этого времени и в последующем Мария уже не стеснялась быть открытой перед мужем. Виктору Степановичу от этого, естественно, слаще не было, однако и никуда не денешься, печаль и душевную боль компенсировал Васек, который тянулся к Ершову, да как-то сглаживал обстановку тесть, Владимир Иванович, который часто навещал семью Ершовых. Будучи бригадиром полеводческой бригады, помогал Ершову, где мешком зерна, где мешком удобрения, в общем как мог, но главное, в нем майор видел порядочного человека.
  
  Вырвавшись из ежовых рукавиц матери, Мария стала часто навещать своих подруг. Подсобным хозяйством Ершов по-прежнему занимался самостоятельно, но это было для него не обременительно, и на жену майор не обижался, тем более хотелось, чтобы Марья оставалось молодой и красивой.
  
  Мария, в свою очередь, и не думала стареть. Нет, она не изменяла мужу, смотрела за порядком в доме, готовила кушать. К этому труду она была приучена матерью с детства. Однако все работы на улице были для неё чужды и незнакомы. В многодетной семье Лаптевых, в обязанности Марьи входил внутренний 'периметр' дома, поэтому, что такое грядки, огород, что значит покормить курей, свиней, овец, подоить корову, ей абсолютно знакомо не было. Мария сразу же категорически отвергла данные работы, заявив, что она дочь бригадира, а никого-то тракториста, что эти работы не по её статусу, и их она никогда выполнять не станет. Ершов ей и не думал перечить. Виктор Степанович воспринимал данные работы больше как хобби, которое призвано стабилизировать его здоровье, успокоить истрепанную на службе нервную систему. А физические нагрузки, которые были неминуемы в сельском хозяйстве, были ему необходимы для поддержания формы. Иными словами, майор сочетал полезное с приятным, и никому из родных, в том числе Марье, не стремился навязать какие-либо обязанности. Каждый вправе был делать то, к чему лежит у него душа.
  
  Не всегда, конечно, сельский труд успокаивал Виктора Степановича, особенно когда он завел хозяйство. Волнения за животных были, особенно остро они вставали в зимний период, когда стрелка термометра опускалась ниже тридцати градусов. Тогда на душе ему становилось так же тяжело, как и скоту от холода. Каким бы теплым и уютным хлев не казался летом, весной и осенью, в тридцатиградусный мороз, холод забирался вовнутрь, вымораживал воду в корытах, губительно действовал на молодняк, вынуждал давать дополнительные высококалорийные корма, так как только внутренними своими резервами скот мог справиться с минусовой температурой.
  
  Если говорить о помощниках Виктора Степановича, то больше всего ему содействовали отец с матерью, которые, хотя и жили в городе, не могли обойтись без сельского труда. По их глубокому убеждению, работа на земле способна облагородить любого человека, дать ему свежий прилив сил, открыть новые источники энергии внутри организма. Будучи пенсионерами, они часто навещали сына, внося свою незаменимую лепту в его благополучие, и, одновременно, 'облагораживая' себя.
  
  В родившемся ребенке Виктор Степанович души не чаял. Говорливая Мария была хорошей матерью, чистоплотной хозяйкой по дому, заботливым и добродушным человеком. Она никогда не отказала Ершову ночью поднести лекарства, когда у него болели раны. Самостоятельно, не требуя какой-либо помощи, Мария присматривала за родившимся Егором. Плохо то, что рот супруги Ершова не закрывался ни на минуту, где бы она ни находилась. При этом на её устах были все кто угодно, кроме её самой, причем, в красках черных, в лучшем случае - серых. Рассказывала обо всех Марья с позиции 'звязды', будто суд вершила, в общем, была обычной темной деревенской девицей. А чем глупее человек, тем ему кажется! - все наоборот. Особенно данная категория 'товарищей' нетерпима к людям образованным, им всегда хочется показать свое превосходство каким-то образом, но не видя иного способа, как грубо нахамить, 'заткнуть рот' криком, упреком, ни к каким иным методам не прибегают.
  
  Уже через год совместной жизни Виктор Степанович полностью перестал говорить с новоиспеченной 'царевной': говорить было не о чем, а все новости в деревне он и так знал из её уст, выполняя какую-либо работу по дому.
  
  Больше всего Ершов удивился, когда Мария высказала ему свое намерение поступить в высшее учебное заведение на филологическое отделение. Претендовать на что-либо другое зарождавшаяся 'звязда', естественно, не могла, так как не знала ни таблицы Менделеева, ни таблицы умножения. Однако Ершов сомневался и в том, что Марийка прочитала хотя бы одну художественную книгу за жизнь, и может мало-мальски грамотно писать. Эти сомнения развеяла Нина Ивановна, пришедшая побеседовать с зятем относительно поступления. С собой она принесла письма, которые писала ей Марья из пионерского лагеря. На удивление Ершова, будучи учеником восьмого класса, Марийка довольно неплохо писала. Умеет ли она писать сейчас, теща настояла проверить в её присутствии. Ершов прочитал небольшой диктант супруге и убедился, что пишет она относительно грамотно, сказывался природный дар. А вот когда Ершов стал выяснять, содержание какой книги Мария помнит, выяснилось, что кроме деревенских новостей она ничего не знает. Тем не менее, это не помешало на семейной 'конференции' придти к 'консенсусу' - организовать поступление Марьи в пединститут на заочное отделение. Решающее значение все-таки следует отвести здесь пришедшему Владимиру Ивановичу, которого Ершов очень уважал, ему отказать он не мог.
  
  Ершова знали на филфаке пединститута, как писателя, а заместитель декана Серебров был с ним к тому же в дружеских отношениях, так как вместе они когда-то учились в Академии МВД. К нему Ершову и пришлось обращаться за помощью. Ни о какой взятке речи не было, Серебров просто вошел в положение Виктора Степановича и сделал невозможное, - Мария поступила.
  
  Развестись с супругой Ершов не мог, так как не чаял души в родившемся сыне, да и к Василию прирос. Мария, в свою очередь, хорошо относилась к ребенку, да и к нему с Василием. Все были обстираны и накормлены, как говорят в деревне. Только сопровождалось все это постоянными красноречивыми обсуждениями и упреками очередной жертвы Марии, часто 'расправе' подвергался и непосредственно Виктор Степанович. Это происходило молниеносно, так как по характеру Марийка оказалась человеком совершенно непредсказуемым. Понятия 'честь' и 'достоинство' прошли мимо её, их она касалась лишь тогда, когда возвращалась поздно от своих подружек: 'Я же тебе не изменяю! А это главное!' - оправдывалась она в таком случае, полагая, что факт измены плотью больше всего страшит супруга. Ершов не мог приспособиться к супруге, ему было не совсем понятно, как можно сидеть полчаса, час или даже два и обсуждать кого-либо из тех, кто при разговоре не присутствует, и это тогда, когда, если не дома, то на улице работы полным-полно, а если её нет, то надо заниматься, - читать, читать и читать.
  
  Книги в руках Марьи появлялись редко, но сессии она каким-то образом сдавала. Ершов не спрашивал, каким образом, это удается супруге, так как догадывался - помогал Серебров. Но от этого легче на душе не становилось.
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  Обстановка в школе разрешилась сама собой через два года, после того, как в ней начал работать Ершов. Моисееву и Пилкину повысили в должностях: Надежду Федоровну назначили заведующей районным методическим кабинетом, а 'сердобольную' Пилкину и того выше - заведующей районным отделом образования. После этого по школе 'било' только 'осколками', от прямых попаданий аграриев коллектив учителей ушел. Правда, уволился и Разумов, что очень печалило Виктора Степановича, так как в его лице он потерял не только интересного коллегу по работе, но и славного соседа. Евгений подался на заработки в Россию, что в принципе было нормально объяснимо - за те деньги, что платили в школе, нельзя было купить молодому специалисту ни жилья, ни автомобиля, даже одеться толком было невозможно.
  
  Виктору Степановичу часто вспоминался разговор с Евгением, который состоялся незадолго до того, как Разумов покинул Красную Гору. Прекрасным майским днем они возвращались домой, Ершов любовался цветущими яблонями, радовался, что впереди у него пять выходных, все это время он не будет видеть Пилкину, летающую по школе, подобно 'Першингу', что будет возможность досеять огороды, уделить внимание ремонту сараев, так как корову и овец он уже выгонял в поле.
  
  - Знаешь, Степанович, - неожиданно начал Разумов, - при коммунистах я не помню, как и что было, это время я знаю по книгам. В начале девяностых помню было плохо, но ведь никто и не скрывал этого, по телевизору и в газетах прямо об этом говорили. Сейчас же в стране также плохо, смотри, что творится в школе: оборудования нет, на ремонт школы денег не выделяют, зарплаты у учителей - только на продукты питания; колхозы вообще - рассыпаются, будто из песка делалось все; в магазинах вроде все есть, но, как говорит мой друг, побывавший в Германии, цены самые высокие в мире, все это недоступно населению страны, но об этом нигде 'ни-ни...': не прочитаешь, не услышишь. Не знаю, Виктор Степанович, что было при коммунистах, но такого фальшивого беспредела, по-моему, не было, смотри, как в старых фильмах все здорово...
  
  - Вот именно, Женя, в фильмах, - видя, что Разумов на него смотрит, отреагировал Ершов. - Нет, конечно, идеологическая обработка населения проводилась гораздо профессиональнее, чем сейчас, с этим не поспоришь, однако суть тоталитарной системы, Женя, одна и та же, что при фашистах, что при коммунистах, что сейчас. При Ленине большевики бесчинствовали, при Сталине - коммунисты, это передавалось 'по наследству' до прихода к власти Горбачева. В фашисткой Германии Гитлер и партия СС строили 'специфическое' общество, а в наше время в Беларуси - 'партия власти' занялась этим. Суть тоталитарной системы везде одна и та же: государство для власти, а не для народа.
  
  Неминуемо переходящий к авторитаризму, тоталитаризм всегда существует в интересах власти, но что интересно - нигде и никогда от него народу сладко не было. Меня, например, удивляет только одно: как этой жуткой 'системе' позволили зародиться в Беларуси? Похоже, это кому-то выгодно... Экономика неминуемо развалится, мы будем вынуждены стать на колени перед мировым сообществом, и нас присоединят.
  
  - Кто? - удивился Разумов. - Неужели не будет независимой Беларуси?
  
  - Не будет, Женя. А кто присоединит, сказать трудно. В одном я уверен, кому-то было очень выгодно, чтобы в маленькой Беларуси зародился тоталитаризм. Эти 'системы' недолговечные, с другой стороны, мы 'мост' из Западной Европы в Восточную, из Северной Европы - к Черному морю.
  
  - Вы хотите сказать, что кто-то преднамеренно запланировал все это?
  
  - Вероятнее всего, Женя, - печально выдохнул Ершов. - Единственное, что не учел 'кто-то', что эта 'игра' может для него закончиться противоположным, а не ожидаемым результатом. В момент разрушения тоталитарная система ведет себя настолько непредсказуемо, что исход предсказать не возьмется никто...
  
  - Надо валить отсюда, пока не посадили, - печально констатировал Разумов. - Я с нашей администрацией школы, чувствую, долго не проработаю на свободе. Да и смысла не вижу, ничего не скопил за два года...
  
  - Вот видишь, Женя, и ты собираешься покинуть Беларусь, - печально улыбнулся Ершов. - Умные люди не находят себя при этой 'системе', им нет возможности реализовать себя, они превращаются в изгоев, уютно себя чувствуют при тоталитарной системе только приспособленцы всех мастей и рангов, их повышают, их поощряют, а они, в свою очередь, вершат задуманное властью, т.е. - точно и 'жестко' претворяют в жизнь все её программы и планы...
  
  - Жаль только, многие из них не понимают, что рубят сук на котором сидят, - вставил Разумов. - Ведь без грамотных специалистов не может быть и речи о сильной экономике.
  
  - Вот видишь, Женя, ты все понимаешь не хуже меня, - протягивая руку для прощания, стал заканчивать разговор Ершов. - Крепись и не печалься, у тебя еще все впереди...
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 9.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  После приговора суда информация о том, что Катерина снайперша из бригады Салмана Радуева быстро распространилась по СИЗО и 'хвостом' поволоклась за ней. Если раньше в деталях о ней знали практически 'ничего', фээсбэшники все держали в строгом секрете, как в прочем, скорее всего, и сокамерниц подбирали соответствующих, то теперь её 'деяния' стали достоянием надзирателей и оперативников СИЗО, которых после суда, наверняка, 'наградили' оперативными заданиями продолжать разработку членов банды известного чеченского бригадного генерала. В арестантском деле, неизвестно почему, был поставлен красный крест по диагоналям страницы, что означало, - склонна к побегу. Теперь, когда её досматривали, все выворачивалось до нижнего белья наизнанку, постельные принадлежности со шконки, на которой она спала, после данных плановых мероприятий постоянно валялась на полу камеры. Вряд ли в этом была необходимость, просто вэвэшники, несмотря, что это были женщины, ненавидели 'баб-снайперов' от которых пострадало немало солдат, а у некоторых надзирательниц мужья не вернулись из-за действия голубоглазых наемниц из командировки в Чечню.
  
  Катерина обрадовалась, узнав, что её, наконец, этапируют на зону из СИЗО. Разведчице почему-то казалось, что когда она покинет Дагестан и окажется в местах лишения свободы, преследование со стороны вэвэшников прекратится, о ней, как о снайперше больше никто не вспомнит.
  
  Катерина вначале удивилась, когда во время этапа из 'купе', расположенного в центральной части вагона, где вместе с ней ехало еще пять осужденных девушек и женщин, перевели в 'клетку', в начало вагона 'Столыпина', находившуюся около надзирателей. Помещение оказалось свободным, и она улеглась на нижнюю свободную шконку с подветренной стороны, так как вагон был дырявым и плохо отапливался. Первоначально она даже подумала, что наконец-то разобрались, выяснили, кто она есть на самом деле, и теперь осуществляется операция по вычленению её из группы зеков, чтобы спрятать, либо еще что-то в этом роде. Мозг человеческий очень хитрый, он всегда не упускает благоприятных версий, даже если его хозяин загнан в угол, и деваться ему абсолютно некуда.
  
  За стенкой, к которой она приткнулась, было оживленно, вэвэшники пили чачу. Разговоры между ними становились все оживленнее и громче. Несколько раз купе, где проходила пьянка, разрывал дикий смех. Этап осуществлялся под присмотром русских конвоиров, ни одного лица кавказской национальности с ними не было. По говору было похоже, что служивые сибиряки, либо с Урала, так как в разговоре проскакивали слова и выражения не характерные для центральных районов России, несколько раз речь заводили об охоте на песца и куницу. В вагоне главным был светло-русый, краснолицый капитан, невысокого роста, коренастый, как гриб боровик, с носом, похожим на огромную картошину. Довольно быстро Катерина поняла, что он главный среди всех конвойных, так как из вагонов рядом, после каждой остановки и очередной загрузки арестованных, к нему тоже постоянно бегали, носили какие-то бумаги на подпись. Всего в составе эшелона было три вагона с этапируемыми. Это Катерина поняла еще в момент, когда их 'грузили' в 'Столыпина' из автозаков.
  
  Катерина спала, когда примерно в полночь, железная дверь обозвалась отмыкающимися замками, и, подошедший к ней сержант, скомандовал следовать за ней. Купе за стенкой, где, похоже, находился рабочий кабинет начальника конвоя, они прошли и подошли к двери следующего купе, где, вероятнее всего, находилась комната отдыха. Сержант без стука открыл дверь и заводя внутрь Катерину трусовато выговорил:
  
  - Как приказывали, товарищ капитан, Догилева доставлена.
  
  Капитан сидел в расстегнутой рубашке, за которой просматривалась затертая, замызганная, превратившаяся в серо-черную, тельняшка. Китель с галстуком и фуражкой висел справа на вешалке, на столе стояла бутылка красного самодельного кавказского вина, приобретенного, похоже, еще в Махачкале у бабок с рук на железнодорожном вокзале, нехитрая закуска из говяжьей тушенки, маринованных огурцов и лепешек. Два граненых стакана завершали убранство стола.
  
  - Присаживайся, Догилева, - властно скомандовал уже хорошо выпивший к этому времени капитан. - Поговорим!
  
  Разведчица не ощущала опасности, вагон был звонким, как колокол и в случае, если бы она закричала, эхо проломало бы все перегородки в нем. Кроме того, она и сама за себя смогла бы постоять. Вряд ли этот капитан с ней смог бы справиться физически, а точнее - будь пространства побольше, она и троих таких уложила бы.
  
  Молча Катерина присела к столу, как рукой показал капитан. Нельзя сказать, чтобы девушка была голодной, однако мясных продуктов она не ела уже практически половину года, сколько содержалась в СИЗО, поэтому довольно скудная закуска из говяжьей тушенки для неё выглядела вполне впечатлительно. Чтобы не искушаться, Катерина постаралась не смотреть на стол, а вопросительно перевела взгляд на капитана.
  
  - Выпьем? - взяв в руки бутылку, капитан посмотрел на Катерину.
  
  - Выпьем,- согласительно кивнула девушка головой, предварительно посмотрев на дно стакана и убедившись, что там чисто, не подсыпано никакого порошка.
  
  Капитан налил по стакану вина, не говоря ни слова, чокнулся с Катериной и опорожнил содержимое в два огромных глотка. Убедившись, что вино провалилось через луженое горло попутчика, Катерина сделала несколько глотков, и вслед за капитаном принялась закусывать. Её совершенно не смутило то, что капитан не ел тушенку, а налегал на огурцы, наверняка, за день он проглотил уже не одну такую порцию.
  
  - Как тебя зовут? - вырвалось, наконец, из луженого горла.
  
  - Катерина, - делая небольшие глотки из граненого стакана, ответила разведчица, которая еще надеялась, что разговор о ней зайдет именно сейчас, здесь, в этом вонючем купе, за бутылкой самодельного не фильтрованного вина.
  
  - А меня, Иван, - ответил капитан, взял бутылку, налил себе, дополнил стакан Катерине. - Давай выпьем за знакомство!
  
  - Давай, Иван, - чокаясь, приветливо выговорила Катерина, которую с непривычки хмель стал разбирать, от чего обстановка не казалось уже такой мрачной.
  
  Она выпила еще половину стакана. Завязавшийся разговор не сулил ничего серьезного, и она раскрепостилась. Из рассказов 'ни о чем' Ивана, она поняла, что парень устал, ему захотелось пообщаться, вот он и 'выдернул' её, незначительно злоупотребляя своими полномочиями.
  
  Привкус хурмы, вяжущий во рту, Катерина ощутила, когда тушенка закончилась, тогда же возникло ощущение, что её разобрало вино. Поэтому, когда Иван принялся наливать по третьей, она ладонью накрыла стакан.
  
  - Мне хватит, - едва выговорила она, так как язык будто запутывался у неё во рту, а рука с опозданием от полученного из мозга распоряжения стала подниматься с колена и опустилась на граненый стакан.
  
  - Смотри сама, - как ни в чем не бывало, Иван вылил остатки вина себе в стакан и выпил. - Будешь курить? - капитан положил перед девушкой открытую пачку 'Явы', вглядываясь в её лицо. - Кури!
  
  -Х-х-хорош-ш-о-о, - разведчица едва выговорила, однако рука отказалась выполнять команду, достать из пачки сигарету. Предательски она лежала на стакане, затем вовсе повалила его, остатки вина пролились прямо на стол.
  
  - Готова, красавица!? - не то спросил, не то сказал утвердительно капитан, достал из-под подушки полотенце и бросил его на стол. - Вытирай! - приказал он Катерине, - внимательно наблюдая за ней, будто хотел выяснить, способна она двигаться, или нет. - Ну!?...
  
  Сознание Катерины работало, однако тело её абсолютно не слушалось. Она уже сообразила, что тушенку капитан начинил каким-то наркотиком, она даже вспомнила, как преподаватель в высшей школе милиции рассказывал об этом 'хитроумном' препарате, парализующим организм. Понятно стало разведчице теперь, почему вэвэшник не притронулся к тушенке, закусывая спиртное огурцами. Она ждала опасности от подсыпанного в вино, а наркотики были заложены в тушенку, отвратительный закристаллизовавшийся жир которой, скрыл вяжущие свойства дурмана. Более того, все, покинувшие СИЗО, долгое время не вкушавшие мясных продуктов, с жадностью смотрят на тушенку, а вовсе не на спиртное. Даже у хронических алкоголиков после нескольких месяцев ремиссии, желание 'надраться' пропадает, голод же относится к инстинктивным чувствам человека, именно на них сделал ставку опытный насильник. Похоже, капитан все это очень хорошо знал, наверняка, вот так, как сейчас Катерину, он обездвиживал в своем купе уже не одну свою жертву. Слишком все профессионально у него вышло. Перед актом насилия, он не совершил ни одного невостребованного действия, не сказал ни единого лишнего слова, которые могли бы выдать его подлинные намерения. Капитан все делал так уверенно и точно, что было понятно, что не один десяток девушек оказались им обездвиженными здесь, на его 'кровати'.
  
  Плавно Катерина опустилась на подушку. Не спеша капитан вытер стол, забросил полотенце в пластмассовое мусорное ведро у входа в купе, подошел к неподвижно лежащей девушке и сорвал с неё джинсы.
  
  Мысленно Катерина хотела наброситься на садиста, но ничего, ничего не могла с собой поделать. Тело абсолютно её не слушалось. Помещение купе растворилась в слезах, которые хлынули из глаз, как соленые озера в горах, они собрались в её глазницах, дальше она все видела плохо, в прочем, от шока и мозг перестал нормально соображать.
  
  Как орангутанг, капитан набросился на беспомощное тело девушки и в течении получаса измывался над ним. Когда он закончил акт насилия, Катерина подумала, что все, конец страданиям наступил, сознание её еще не покинуло, хотя тело ничего ощущало, будто находилось под анестезией. Однако она ошиблась, быстро одевшись, капитан постучал в дверь. Тут же в купе зашел сержант.
  
  - Как веля себя снайперша? - хихикнул он, уставившись на распростертое тело девушки. - Я смотрю, она вам не шибко подмахивала!?...
  
  - Заткнись! - капитан дал подзатыльника безусому пацану. - Смотри не опорожнись туда! Забеременеет, убью лично!...
  
  За сержантом был прапорщик. За прапорщиком - младший сержант. Потом снова прапорщик. Последний намочил полотенце и вытер её. А когда постучал в дверь, капитан зашел со шприцом и сделал укол Катерине. Проснулась разведчица со страшным болями в низу живота в месте назначения, перед самой высадкой. Она даже не знала, сколько времени проспала. За ней наблюдали, так как стоило ей лишь подняться с кровати, тут же железная дверь отварилась, и к ней подошли два сержанта, один заткнул её рот, второй прямо через штаны вогнал в ногу еще шприц с каким-то успокоительным, от чего розовые круги сразу же побежали из глаз. Катерина не теряла сознания, она не улеглась спать, просто ей стало безразлично все вокруг. Тело её будто напрессовали ватой, даже боль в низу живота пропала. Неуверенными шагами она двинулась к выходу, влилась в общий поток, тут же, на выходе, получила по спине от прапорщика-женщины дубиналом, так как не отреагировала своевременно на фамилию Догилева. Когда приподнялась на четвереньки, получила пинка под зад, от сержанта со 'Столыпина', который её насиловал вторым по очереди. Со словами 'сука паршивая' он ударил её так, что она приземлилась в кругу сидевших на корточках осужденных женщин и девушек. Сумка её прилетела спустя несколько секунд, рассыпавшись своим содержимым. У Катерины даже не было сил собрать, рассыпавшиеся по сырой земле вещи. Сидевшая рядом женщина лет сорока пяти без зубов и поломанным носом, быстро стала заталкивать нехитрую поклажу в сумку, а совсем молодая девушка, которой было не более восемнадцати лет, помогла разведчице встать с четверенек и сесть на корточки, так как надзирательница уже устремилась из оцепления в кучу арестанток с дубиналом, чтобы изменить Катерине позу. Перед глазами все плыло, то ли слезы текли, то ли моросил осенний дождь, то ли укол так подействовал. Катерина даже не помнила, как её затолкали в автозак вместе с девятью этапированными из Махачкалы, и куда-то повезли.
  
  Судя по всему везли не менее трех-четырех часов, так как Катерина успела поспать, сознание вернулось к ней с тупой болью в низу живота. Она попыталась шевельнуться, однако сразу же о себе заявила острая боль мышц спины от удара дубиналом, сидеть тоже было не в моготу, так как сильно болел копчик. Удар кирзовым сапогом насильника не прошел бесследно.
  
  Неделю Катерина страдала от жутких болей. Больше всего давал о себе знать факт жуткого насилия совершенного в отношении её. О больнице не могло быть и речи. Когда утром следующего дня она пожаловалась на плохое самочувствие, дежурившая надзирательница дала ей 'понюхать' дубинал, ткнув им в лицо так, что губа рассеклась о зубы и стала кровоточить. Со словами: 'На работу, сука! Быстро!...' - она погнала Катерину перед собой, догоняя шеренгу осужденных.
  
  Работать пришлось на фабрике по производству лакокрасочных изделий. Единственное снисхождение, которое было допущено надзирателями в отношении Катерины, первую неделю её не направляли в горячий цех. Вид у неё был и без того болезненный, толку от неё было немного и в расфасовочном цеху.
  
  Проблемы с администрацией зоны были ликвидированы вместе с телевизором, который вечером принесли ей в камеру, тут же пришла малява через надзирательницу от Сухрая, а еще спустя час в камеру принесли огромную сумку с продуктами питания и одеждой для неё. Тут же двух осужденных, самых неопрятных арестанток, увели из камеры, так как помещение посчитали переполненным, а двухъярусную кровать, где они спали, разрешили использовать как подставку под телевизор.
  
  С этого времени все гонения со стороны администрации прекратились, среди осужденных о Катерине стали говорить по-разному: некоторые плели, что она любовница вора в законе, другие говорили, что она сама есть криминальный авторитет. Разведчица плевать хотела на сплетни, которые вились вокруг неё. Главное было то, что её теперь не терзали вэвэшники, а в горячий цех бригадир довольно часто находил ей подмену.
  
  Ожила Катерина, и в её жизни появилась цель - выжить, когда она получила письмо от Кондора. Она была очень рада, что есть человек на земле, который её знает, который о ней помнит, который её любит, и которого любит она. Посылка, которую прислал Артур, естественно, не была богатой на содержимое, однако, хорошо знавший её Кондор, прислал все то, что Катерина очень любила, в чем очень сильно нуждалась. Возможно, посылка от Артура просто была по душе девушке из-за того, что вещи, находившиеся в ней, были от любимого человека, ей даже казалось, что запах Кондора присутствует на них. С этого момента на лице Катерины стала появляться улыбка.
  
  
  
  
  
  Глава 1О.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Ершов понимал, что в настоящее время публиковаться у него нет возможности - режим... Поэтому складывал свои рукописи в сейф, иногда давал их читать самым близким и надежным людям. Мария и Василий не интересовались тем, что пишет Виктор Степанович, а вот Бобрикову работы учителя нравились. Практически все, что писал Ершов, Александр прочитал. Не удивительно, что у него не было проблем с учебой не только по истории, но и другим предметам. Довольно часто по вечерам Бобриков прибегал к Виктору Степановичу, вместе они обсуждали различные темы по истории, обществоведению, литературе, играли в 'Менеджер'. Даже модернизировали игру, сделав два дополнительных круга: внешний - где финансовыми делами заправляли монополии, и внутренний - преступный круг, куда участники игры заходили после окончательного разорения. На этом кругу участник игры либо попадал на электрический стул, либо выходил вором в законе, с огромными деньгами.
  
  Первоначально Василий был неразлучен с Виктором Степановичем, на улице старался ему подсобить в чем-нибудь, принимал активное участие в вечерних разговорах, касающихся истории, любил играть в 'Менеджер', и часто всех побеждал, на перекладине занял первое место в школе по подтягиванию и умению выполнять различные гимнастические упражнения, хотя учился на тот момент всего лишь в восьмом классе. Однако по мере того, как Василий взрослел, у него все больше стал пропадать интерес и к науке, и к спорту, в общем - ко всему, что требовало умственных, либо физических усилий. Его нельзя было назвать учеником неразвитым, в тоже время познавать сложное он категорически начал отказываться, утверждая, что все знает, либо, ему это в жизни не понадобится. В развитии парня наступил регресс, объяснить который Ершов никак не мог. Василия нельзя было назвать замкнутым, либо молчаливым, даже наоборот, с возрастом он становился все болтливее, только нес с каждым месяцем все больше и больше ахинеи и всякой чепухи, которая в виде сплетен сползалась к школе от магазина, ферм, пилорамы, мехмастерских. Волнения Ершова за приемного сына не ускользнули от некоторых учителей, которым довелось когда-то учить Марью. 'С Василием происходит тоже, что началось и с его матерью, - печально констатировали они, жалуясь на его неуспеваемость. - Когда у Марьи начался переходный возраст, она никого из учителей не стала признавать и слушать. Единственный человек, который на неё мог воздействовать, - мать. Только её Мария слушалась и, похоже, побаивалась. Нина Ивановна каким-то образом могла упаковывать весь негатив дочери ей вовнутрь, и удерживать его, представляя лишь положительную сторону на обозрение. Учителям с этим справиться удавалось редко, с возрастом Марья стала считать себя самой 'грамотной', а в старших классах и вовсе перестала посещать занятия, а потом - вышла замуж. При этом в целом её нельзя было назвать плохим человеком, либо непорядочным. Она не курила, не выпивала. В целом люди в деревне и на работе о ней отзывались хорошо, одно время она даже на доску почета попала вместе со своим отцом, отработав без выходных весну, лето и осень. В тот год колхоз первое место в районе занял...'. Комментарии относительно Марьи, как человека взрослого, были, вообще говоря, излишни, она, по своей простоте и откровению, раскрылась перед Виктором Степановичем после свадьбы, не таясь. А вот информация о её юности и молодости была кстати. Однако и она не дала 'козырной масти' майору в обращении с приемным сыном. Вкрапленное в него родом, то, что было заложено в его генах, рушило все воспитательные процедуры, к которым пытался прибегнуть Ершов. Причем получалось все очень просто у Василия, одним предложением: 'Я ничего не хочу!', он выстраивал перед собой такую стену, что Виктору Степановичу приходилось её 'разбирать' порой неделю, чтобы достучаться до приемного сына, и он вновь выслушал его. Однако и новые его затеи, положительных результатов не давали. Своей очередной 'легендарной' фразой, типа: 'Не обязательно быть грамотным, чтобы хорошо жить!', либо - 'Это мне в жизни не пригодится, данной работе я учиться не собираюсь!', он вновь отгораживался от своих воспитателей.
  
  Подчинить Василия с помощью силы, Виктор Степанович не намеревался, все другие способы воздействия на него оказывались недейственными. Бобриков же, наоборот, с возрастом становился все интереснее. Он постоянно находился в мире каких-то неразрешенных проблем. Насколько мог, Ершов помогал ему в развитии, хотя и заметил за ним, не будь он следователем, его психическую неуравновешенность. Сашу, что-то глумило, провоцируя на неординарные поступки. Он часто старался показать себя тем, кем явно не был на самом деле, и делал это совершенно осмысленно, не случайно, не за детское 'спасибо', а в соответствии с определенным его сознанием 'курсом' поведения. Например, не могло не удивлять Ершова, что во время физкультуры, он добровольно вызывался делать уборку в раздевалке, в то время как все остальные играли в футбол, либо какую-то другую интересную игру; вне очереди дежурил по столовой, хотя никто из детей не любил выполнять работу раздатчика; помогал лаборанту по физике разносить приборы по рабочим столам, а после урока собирал их, хотя эта процедура детям кажется нудной и утомительной, как правило, перед лабораторной работой ученики быстро бросают сумки и удирают из кабинета, чтобы их не принудили помогать, а после звонка бегают по классу, чтобы списать то, что не успели сделать во время урока - это естественное поведение детей; после занятий Бобриков часто ходил за школьным слесарем дядей Петей, оказывая ему содействие в ремонте чего-либо, поднося гвозди, шурупы, гаечные ключи, хотя на уроках труда рвения не проявлял в работе. Обо всем этом Виктор Степанович узнавал от учителей, которые хвалили Бобрикова. Когда же по школе поползли слухи, что стали пропадать лампочки в туалетах, приборы из лаборантской по физике, у детей в раздевалке кто-то из хулиганских побуждений ворует шнурки из ботинок, никто и не подумал связывать все это с 'рьяным' помощником общественности - Бобриковым. Спустя еще некоторое время, выяснилось вдруг, что в столовой 'из-за детской шалости' во время инвентаризации не досчитались несколько десятков ложек и вилок; учитель труда вдруг заявил об исчезновении напильников, молотков, киянок, которые никогда никому не были нужны; учительница химии сообщила, что пропадают пробирки, которые фактически невозможно использовать в быту, - все это тоже было списано на 'трудных' подростков, которые 'из хулиганских побуждений вредили школе', никто и не подумал это связать с 'трудолюбием' и 'усердием' Бобрикова. Не было никаких доказательств и у Ершова, хотя мысли уже тогда появились, что это все дело рук Саши, который, похоже, страдает клептоманией. Виктор Степанович замечал несколько раз, что после посещения Бобриковым его дома, у него с рабочего стола пропадали то шариковая ручка, то карандаш, то стирка, однако все это списывалось на маленького Егора, который познавая мир, тащил все в подряд, и использовал порой не по своему прямому назначению. Довольно часто и в школе, особенно в девятом классе, в котором в настоящее время учился Бобриков, 'терялись' ручки и карандаши у детей. Никаких претензий Бобрикову Ершов предъявить не мог, это и неудобно было делать, в случае ошибки, можно было нанести непоправимую травму психике подростка. Не стал, естественно, говорить об этом Виктор Степанович и с родителями Александра, которые уже были приучены учителями слушать лестные слова о сыне.
  
  Подозрения относительно Бобрикова у Ершова усилились, когда он заметил, что Саша начал врать, и делал это он далеко не как все дети, чтобы, например, избежать наказания дома за плохую оценку, либо жалобу на поведение со стороны учителей, неординарный подросток обманывал из 'спортивного' интереса, пытаясь 'играть', желая показать, что в любой ситуации последнее слово останется за ним, что его невозможно загнать в 'угол'. Первоначально об этом он узнал от Василия, который учился с ним в одном классе, затем от учеников. Кое-что подметил сам. Блеф в поведении Бобрикова быстро просекли и учителя. Они стали иногда даже посмеиваться в учительской над тем, как Бобриков научился к девятому классу лукавить. Учительница географии, например, как-то высказалась, что Бобриков выучивает наизусть только первый пункт параграфа, остальное даже не читает, при этом в начале урока тянет руку так, что не вызвать его невозможно, а иногда не гнушается и подойти перед уроком, 'милостиво' попросить, чтобы его обязательно вызвали в первых рядах. У учительницы русского языка и литературы как-то проскочило, что Саша вовсе не читает хрестоматию, а используя материал в критике так виртуозно дополняет ответы одноклассников, что на каждом уроке получает отличные оценки, причем делает все так, что его и невозможно не оценить.
  
  Ершов не ловил Бобрикова специально на своем уроке, он поймался сам, ввязавшись с Виктором Степановичем в спор. В ходе развязки данного инцидента Ершову пришлось усомниться в мотивации 'усердия' и 'трудолюбия' подростка, к которой пришел он. С помощью детей Виктор Степанович все-таки выяснил, что похвала для Бобрикова играет немаловажную роль, так как она оплачивалась его отцом. Тем не менее, версия того, что Бобриков приворовывает долгое время не покидала сознание бывшего следователя.
  
  В ходе ответа у доски довольно быстро выяснилось, что первый пункт Саша выучил едва ли не наизусть, а параграф прочитать не удосужился. Из 'профилактических' целей Ершов решил поставить лукавому ученику двойку, однако Бобриков заявил, что забыл дневник дома. Виктор Степанович был уверен, что Сашу за двойку дома никто не станет наказывать, отдавал себе отчет Ершов и в том, что ученики девятых классов уже хорошо понимают, что главное - это оценка в журнале, в дневнике она играет далеко второстепенную роль, и даже украшает его, как выразился однажды один из отличников школы. Интуитивно Ершов почувствовал, что в психике Бобрикова произошел сбой и он хочет с ним 'поиграть'. Другого объяснения на тот момент словам Бобрикова он не находил.
  
  - Ступай, Саша, домой и принеси дневник, - спокойно приказал Ершов неординарному подростку. - Тебе ходу спокойным шагом не более восьми минут, к концу урока в любом случае вернешься.
  
  Даже не смутившись, не покраснев, не моргнув глазом, как говорят, Бобриков отправился за дневником домой. А ученики, знавшие Сашу, как лжеца, сами тихонько влезли к нему в сумку и вытащили из неё то, зачем их одноклассник отправился домой.
  
  - Вот его дневник, Виктор Степанович, - торжественно заявил Троевцев, который сидел за Бобриковым. - Он уже не первый раз вот так уходит с урока. И сейчас придет, скажет, что дом закрыт, а у него ключа нет, либо еще что-то в этом роде.
  
  - Учитель может и на следующем уроке поставить двойку в дневник, какой смысл уходить с урока, врать? - удивился Ершов, чтобы узнать мнение детей, так как сам полагал, что Бобриков 'играет'.
  
  - А мы и сами не понимаем почему он так себя ведет! - едва ли ни хором ответили дети, а у некоторых учеников вырвалось:
  
  - Он вообще какой-то странный человек! Делает вид, что доброжелателен, а на самом деле подлец. Дядю Петю помогает, а за спиной смеётся с него, называет дураком и балбесом.
  
  - А чего он ему помогает? - теперь Ершов на самом деле удивился. - Сам-то слесарь вряд ли его просить о помощи будет, уж если, что надо придержать, то скорее к учителю труда обратится?
  
  - За деньги, Виктор Степанович! - после некоторой паузы прозвучал ответ ученика Березкина Петра, который проживал по соседству с Бобриковым.
  
  По классу прошел шорох, тут-то вышел из дремотного состояния и приемный сын Ершова. Повернувшись к Березкину, Василий принялся смотреть на него в ожидании разъяснения.
  
  - Какие деньги?! - удивлению Ершова не было предела. - Неужели слесарь платит Бобрикову из своего собственного кармана за работу?
  
  - Нет, конечно, Виктор Степанович. Дядя Петя наш сосед. Он просто по договоренности с Сашей, каждый раз, встречаясь с его отцом, говорит, что сын помощником растет, хорошим человеком. А папа, по негласной договоренности, платит Саше за это тысячу. Если же слышит плохие слова на него, вычитает...
  
  Василий даже вскочил с места.
  
  - Вот здорово! - выкрикнул он на весь класс, поставив тем самым Ершова в очень неудобное положение. - Если бы мне такой стимул, я тоже стал бы трудолюбивым и порядочным.
  
  Виктор Степанович сдержался, не стал делать замечание Василию. Тем более, нашлись в классе ученики из разряда неучей и тунеядцев, которые положительно отозвались о воспитательной методике папы Саши. Безусловно, они не сумели бы как Бобриков 'конспирироваться' в тружеников, для этого был необходим определенный набор личностных качеств, в том числе и силы воли, которая у них не развивалась с детства: жили по принципу, что хочу, то и ворочу, а у Василия, в частности, она пропала с наступлением переходного возраста, тем не менее, они галдели, сами того не понимая, что пытаются обмануть не только одноклассников, но и себя.
  
  Ершов понял, что отец 'легендарного' ученика нехотя стал 'стимулятором' его лжи и лицемерия. Он сам, не ведая того, провоцировал своего сына врать, зарабатывать деньги хитростью, а не трудом, лишь казаться хорошим, хотя на самом деле можно было оставаться и ничтожеством. Именно поэтому и дневник Саша не хотел подавать на оценку, так как за это тоже, похоже, следовало 'вычитание'.
  
  - Дом закрыт, Виктор Степанович, - печально констатировал Бобриков, явившийся к концу урока. - Я вам принесу дневник завтра...
  
  У Саши сегодня была 'зарплата'. Он не получил ни одной плохой оценки за месяц, и никто на него отцу не сказал плохого слова. За это причитались 'стимулирующие', половина 'оклада' к 'зарплате'. Бобриков очень сильно не хотел терять свои 'честно заработанные', поэтому решился на крайние меры - соврать учителю, с которым дружил.
  
  - Врешь!... - хором заорал класс.
  
  - Не вру, - ничуть не смутившись, ответил Бобриков. - Дом на самом деле закрыт.
  
  - Да, Саша, дом, быть может, и закрыт, - печально заговорил, наконец, Ершов, вглядываясь, как ловко лукавит его ученик, как он умеет держаться, как 'матеро' себя ведет. - А дневник твой вот! - он показал рукой на его парту, куда ученики его положили, вытащив из сумки. - Как это называется?...
  
  - Я просто запамятовал, Виктор Степанович, - даже не покраснев, перебил своими оправданиями Ершова Бобриков. - Мне показалось, что отец брал дневник сегодня и забыл его положить мне в сумку...
  
  В этом духе, Бобриков продолжал еще минуты две. Он извращался во лжи, а Ершов внимательно наблюдал, как профессионально это делает его ученик. Посмотрев на класс, Виктор Степанович вдруг обнаружил, что многие из учеников разжалоблены Бобриковым, они уже даже поверили ему. 'Профессионал! Далеко пойдешь! Если тебя не остановят правоохранительные органы! - печально констатировал про себя Ершов. - В тебе, Саша, уже отпетый мошенник прячется!'.
  
  - Садись, Саша, но принеси предварительно то, зачем ты ходил домой.
  
  Бобриков печально поднес дневник и уселся за парту. Он ничуть не смущался, тут же он вступил в разговор, с сидевшей за одним столом с ним, отличницей Верочкой, продолжая вешать её на уши 'макароны'. Повернулся к Троевцеву и деловито выговорил: 'Не красиво, Паша, лазить по чужим вещам!', от чего парень покраснел. Затем, видя, что Ершов уже поставил ему оценку, встал и направился за дневником, однако Виктор Степанович осек лукавого ученика:
  
  - Я сам отнесу твой дневник родителям, Саша. Мне есть о чем с ними поговорить.
  
  Это тоже ничуть не смутило Бобрикова, он не краснея, не показывая нервозности, вновь сел за свою парту, и вел себя прилично, без всяких 'психов', до самого окончания урока. Когда прозвенел звонок на перемену, лукавый ученик подошел к Виктору Степановичу и, извинившись, попросил дневник, пытаясь убедить учителя, что сам обо всем расскажет родителям.
  
  - Саша! Ты заврался! Если тебя сейчас родители не смогут переломать, и ты сам не изменишь свою жизненную позицию, то превратишься в мошенника. А это, рано или поздно - тюрьма. Понимаешь?
  
  - Понимаю, Виктор Степанович, извините, пожалуйста! - Бобриков ответил так быстро, что будто ответ этот у него был заготовлен. Это еще больше насторожило Ершова, а его желание побеседовать с родителями Саши лишь усилилось.
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  По дороге домой Ершов обнаружил служебный 'УАЗ' отца Бобрикова около дома. Постучавшись, зашел в дом. Аркадий Витальевич только что покушал и собирался на работу, матери Саши дома не было, она была на работе в магазине.
  
  - С сыном стали возникать проблемы, - здороваясь с колхозным агрономом за руку, сразу по делу начал Ершов, так как было очевидно, что старший Бобриков спешит. - Начал обманывать учителей.
  
  - У меня, Степанович, с ним тоже хлопот немало, - спешно набрасывая на себя куртку, ответил отец лукавого ученика. - Переходный возраст!... - Бобриков почтительно показал на дверь в веранду. - Пойдем, курнем, Степанович. За сигаретой в двух словах нарисуешь картину, а то сына ращу, а не вижу его и не знаю, что и как с ним.
  
  За сигаретой Ершов рассказал Бобрикову о происшедшем на уроке 'недоразумении' с дневником, как ловко Саша врал. Ершов также попытался заострить внимание Бобрикова старшего на том, что врал подросток довольно профессионально, что это у него не первый случай. Однако Аркадий Витальевич, похоже, не понял Ершова, либо что-то скрывал о сыне, так как отмахнулся лишь фразой:
  
  - Достается ему от меня, не знаю, что еще можно придумать, попробую еще сегодня поговорить 'по душам'....
  
  - Не стоит его бить, Аркадий Витальевич, - Ершов понял, к чему клонит Бобриков. - Надо попытаться разобраться...
  
  - А не ворует? - неожиданно для Ершова спросил вдруг отец Александра.
  
  Ершов не ловил Сашу за руку, кроме подозрений ничего не имел в его адрес. Сказать, что-то без соответствующих аргументов он не мог.
  
  - Относительно этого ничего не скажу, Аркадий Витальевич. Хотя если учесть, что врал он из-за материальной заинтересованности, то до мошенничества будет недалеко.
  
  - Значит, не правильную я выбрал методику, - докуривая, согласительно закивал головой Аркадий Витальевич. - Попробую, Степанович, поговорить с ним сегодня по-человечески. Не волнуйся бить не стану. А за то, что пришел, спасибо тебе!...
  
  Ершов понял, что Бобриков старший не придал соответствующего значения его словам, либо уже давным-давно знал то, что Ершов ему рассказал сейчас, но не стал делиться своими проблемами в воспитании сына. В общем-то, слишком буднично он воспринял все сказанное Виктором Степановичем, не был шокирован, было даже такое ощущение, что Аркадий Витальевич ждал чего-то более страшного, не зря ведь прямо спросил о воровстве. Видя, что Бобриков спешит, Ершов не стал размазывать 'грязь по тарелке', попрощавшись, он оставил дневник Александра на столе в веранде и ушел домой.
  
  Майор не сомневался в том, что работа с Александром будет проведена. Вопрос стоял в том, насколько эффективно все это будет. Но! У него ведь у него тоже были проблемы с воспитанием приемного сына! Он тоже не может достучаться до своего чада: если Бобриков в делах активный, то Василий наоборот - безразличен ко всему, если Бобриков попусту языком не чешет, зато врет виртуозно, когда требуется, то Василий наоборот - правдивый, только через чур, не задумываясь, не осмысливая, что говорит, он может выложить все, даже то, где мама сегодня сушила свое нижнее белье, причем, не из-за того, что у него об этом спрашивают, а просто для того, что бы его рассказ не прерывался, а язык не останавливался.
  
  Ершов отдавал себе отчет в том, что в девятом классе для детей наступает критический момент в жизни - они вступают в полосу взрослости, не умом, конечно, внешне - ростом, телосложением. Это неизбежно влечет перемены в характере, поведении. Переходный возраст у подростка - дело очень непростое, не всегда удается добиться от него того, чего хочешь. Человек в этом возрасте формируется в личность. Гены играют здесь решающую роль. То, что заложено в человека природой, трудно переломать, переориентировать. Даже если и удается достичь каких-то результатов, личностные качества все-равно, непременно, дадут свой 'оттенок' всем воспитательным мероприятиям: как из гуся нельзя сделать лебедя, так и в человеке, можно лишь что-то усовершенствовать. А то сокровенное, что хранится в глубине его личностных недр, запрятанное в генах, непременно проявится во время переходного возраста, когда человек превращается в того, кем ему дальше идти по жизни. Тут-то и начинаются проблемы... 'На зря западные педагоги и психологи предают огромное значение наследственности, - вспомнились Ершову слова одного из учителей, когда он вышел из дома Бобриковых. - Макаренскими методами хорошо работать в армии, или на зоне, где людские потери можно поставить не в удел, а в жизни обычной, гражданской - они малоприменимы, слишком все люди разные...'.
  
  Ершов не мог сказать Бобрикову старшему о своих подозрениях, что Саша вор, а ложь - следствие его противоправной деятельности. Вранье приклеилось к нему по ходу, совершенствовалось определенное время вначале в общении со сверстниками, затем - учителями и другими взрослыми, возможно, родителями, по сути он эволюционировал в Остапа Бендера. Но! Как это было сказать Аркадию Витальевичу, не имея доказательств. Это выглядело бы совершенно неубедительно. Кроме того, если раньше Ершов полагал, что мотивом 'усердия' Бобрикова является его попытка приблизиться к материальным ценностям, которыми он желает завладеть, то сейчас появился и другой мотив - желание заработать оплачиваемую похвалу. Возможно, из-за этого Александр был таким 'трудолюбивым' и 'старательным'. Это его совершенно не красило: на смену воровству становилась только ложь, однако был повод посмотреть на его действия и поступки по- другому. А каждое сомнение - в пользу обвиняемого, считал Виктор Степанович. Как же, учитывая все изложенное, Ершов мог заявить о своих предположениях Аркадию Витальевичу. Нет, конечно! Не мог! Ведь он бывший следователь!
  
  'Если Бобриков клептоман, - решил про себя Ершов. - То это обязательно проявится. Болезнь толкнет его на деяния, которые он не в силе будет предотвратить, он не сможет подчинить себе свои действия и поступки путем напряжения силы воли, бессильно будет и сознание. Надо присмотреться к Саше!...'.
  
  Рассуждая о Бобрикове, Ершов еще не знал, что жертвой номер один у него будет он сам. Саша перестанет навещать его, а закончив девятый класс, пойдет учиться. Из поля зрения Виктора Степановича он выпадет, а когда появится вновь, бывший следователь окажется недостаточно бдительным и поймается на его 'удочку'.
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  Относительно брошенной в школе реплики Василием, Ершов дома ничего не сказал Марийке, хотя вначале хотел это сделать. Заработанная за день усталость давала о себе знать, а нужно было еще управляться. Решил он не поднимать эту 'тухлую' тему и с Василием, ввязавшись с ним в спор, он растерял бы остатки энергии, а работы по хозяйству было много. Выпив крепчайшего кофе, Виктор Степанович не стал обедать, так как неминуемо стало бы клонить ко сну. Переодевшись, он направился на улицу, однако Василий сам решил поговорить с отчимом на тему, которую поднял в школе. На лавочке, около крыльца, для этого он и поджидал Ершова.
  
  - Дядя Витя, если бы ты мне платил, как отец Бобрикову, я бы тоже был трудолюбивым и старательным, - с басом в голосе, но детским рассудком, выговорил Василий, явно нахальничая.
  
  - А тебе не хватает чего-то? - приостановившись, Ершов посмотрел на Василия, пологая, что может у приемного сына набралось ума пошутить с ним. - У тебя, Вася, силы воли не хватит трудиться в том режиме, котором делал это Саша, - видя, что подросток говорит серьезно, начал Ершов. - У него, похоже, личностные качества развиваются настолько непредсказуемо, что даже родители не могут его понять. Тем не менее, если ты считаешь, что станешь 'порядочным' человеком таким образом, я согласен сделать попытку материального стимулирования твоих положительных поступков и дел. Причем, мне не нужно, чтобы о тебе кто-то говорил хорошо, достаточно того, чтобы я сам видел это. И начнем немедленно, пойдем, поможешь с сеном на чердаке разобраться...
  
  - Не-е-е!... - взвыл сразу Василий. - Так мы не договаривались. Я буду помогать школьному слесарю, пол мыть в раздевалке...
  
  - Одним словом, делать вид, что работаешь!? - перебил Ершов подростка.
  
  - Дак Бобриков также делает!? - удивился несмышленый Василий. - Его отец собирает информацию, а затем платит...
  
  - Работать ты не хочешь, Вася!? А хочешь, чтобы я из тебя растил лжеца!? - Виктор Степанович посмотрел в глаза приемного сына, которые после того, как он практически перестал читать, приобрели стеклянный оттенок. - Так получается?! А если я тебя бить начну, когда мне плохое о тебе будут говорить, как это делал папа Саши, что тогда!? Чего ты больше заработаешь: денег или тумаков?!
  
  - Не-е-е! - вновь взвыл Василий. - Мы не поняли друг друга! - он встал и печально почесал затылок. - Пойду я на улицу от тебя!...
  
  - От работы! От нагрузки! От напряжения! - уточнил Ершов. - А не от меня. Если бы я сейчас в очко или дурака здесь играл, ты вряд ли бы ушел, остался. Но!...
  
  - Мне твое хозяйство не надо, - нагло вставил подросток, повернувшись спиной к отчиму и направившись к калитке. - Люди вон и без него обходятся!...
  
  - А учиться?! - в спину выкрикнул Ершов.
  
  - Ета мне тоже не надо! Что толку, что ты учился, что учится мамка!? - Василий на мгновение повернулся и как-то отрешенно махнул рукой. - Дед вон не учился и бригадиром работает! Людьми командует, а ты что!?...
  
  - Ступай!... - едва сдерживаясь, чтобы не перейти на мат, выговорил Ершов. - Придет время, быть может, ты меня и поймешь!
  
  - Ты все время так говоришь, только время это не приходит, - следуя к калитке, говорил будто бы сам с собой Василий, однако так, чтобы Ершов его слышал.
  
  Виктор Степанович понимал, что отношение в государстве к интеллигенции все ухудшается, престиж образования падает. Зачем учиться, чтобы зарабатывать копейки, - вопрос, который напрашивается сам собой. Однако настораживало другое - Василий использовал любой 'козырь', чтобы уклониться от учебы и работы, состоявшийся только что разговор, был тому подтверждение. Как воздействовать на него, не прибегая к матам и силе, Ершов не знал. Ведь еще немного, и Виктор Степанович сорвался бы на ругательные слова, а, возможно, и набил бы физиономию приемному сыну. Где взять то необходимое терпение, которое позволило бы убедить Василия в своей правоте? Как достучаться до подростка?!...
  
  Положение его ухудшалось еще и потому, что Марийка, желая заработать авторитет легким способом в глазах всех и каждого, в том числе и сына, выступала на стороне 'обездоленного' чада, даже не разобравшись, порой, в чем дело. Она учиняла скандалы по любому поводу, будучи холериком по темпераменту. А 'говорливый' Василий интуитивно чувствовал, как и что преподнести матери, чтобы выглядеть обиженным и несчастным сиротой, которому отчим совершенно 'не уделяет' внимания, и только она, и еще бабушка - способны его понять.
  
  Ершов на самом деле был 'белой вороной' в деревне. Крестьянство переродилось к этому времени, люди избавлялись от скота, огороды многих заросли бурьяном. В хозяйстве в лучшем случае держали одного поросенка и корову, да и то - это старики, молодежь вела образ жизни праздный, вольный, не обременяя себя ничем. Вообще, в стране начала складываться жуткая ситуация, что-то подобное происходило в начале двадцатого века после 'легендарных' революций в Российской Империи: линейки, собрания, разнарядки, пятиминутки, планы, программы, митинги, стали вытеснять обычный, необходимый обществу, рабочий ритм. На смену трудовому жизненному ритму пришла 'бутафория': надо было научиться делать вид, что работаешь, побольше участвовать в общественных мероприятиях, особенно, если они посвящены укреплению могущества органов власти. Не популярными становились и образованные люди, их все больше высмеивали по телевизору и в СМИ, короткие, рубленые фразы, - как нужно управлять производством, следовали теперь в качестве совета от самых высоких чиновников государства. Они были легко доступны для обывателя уровнем развития ниже среднего, поэтому подхватывались и довольно быстро приживались в производственной среде. Обществу от этого не становилось лучше, но, похоже, власть на данном этапе укрепления своего могущества, это мало и беспокоило. Установить полное подчинение всех и каждого органам 'вертикали', вот, чего добивалось государство. Кроме установления диктатуры, чиновников мало что волновало и уж точно - не простой человек, его материальное положение.
  
  Ершову многие, даже самые близкие, самые родные люди, в том числе и его родители, не раз говорили: 'Зачем тебе это хозяйство!? Зачем ты себе одел хомут на шею?!'. Однако Виктор Степанович не сдавался, вопреки всем невзгодам, он пытался удержаться на плаву, много читал о фермерских хозяйствах в Польше, изучал ветеринарию, сам разрабатывал рецептуру кормления. Ему почему-то хотелось убедить людей в Красной Горе, что не надо сдаваться, можно жить на земле нормально, не бедствовать, только работать для этого надо, а не слоняться по деревне, не искать помощи у нищих, разоренных государством колхозов.
  
  Нельзя сказать, что все у Виктора Степановича клеилось, тем не менее, темпы его становления, как фермера, были неплохими. Свою семью он обеспечивал мясомолочной продукцией, к тому же каждый месяц продавал предпринимателям свинину, либо баранину на сумму не меньшую чем была его пенсия и зарплата в школе.
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  Ершов сам того не заметил, как начал выпивать. И не просто! А порою напиваться! Марья, надо заметить, которая его ругала, проклинала за каждую мелкую провинность, пьяным никогда не бранила в серьез, а ночью, для того чтобы он вновь вышел завтра на работу бодрым и красивым, отпаивала капустным рассолом, за которым бегала к матери. Она приводила мужа в рабочее состояние порою сама не спав. Такой характер был у Марийки, когда у Ершова было все нормально, она беспричинно ругалась с ним, придиралась к каждому его действию. Когда же Виктору Степановичу было плохо, Мария превращалась в самого заботливого человека.
  
  Однако насколько хорошо майор выглядел на уроках, настолько хорошо о результативных процедурах Марии знала вся деревня. Виктор Степанович это быстро понял, но трехсторонний узел: безграничная любовь к малолетнему Егору, не поставленному на ноги Василию, какое-то своеобразное, необъяснимое уважение к порядочной, как семьянинке, Марье, не давало разрубить ему узы невезения, негодования и неудач. К этому обьективно следовало прибавить еще очень-очень многое: он сам осознавал, что уже слаб; спокойствие родителей, что сын в кругу семьи и кому-то нужен; радость тестя и тещи за пристроенную дочь, жизнь которой не удалась в первые сознательные годы своей жизни; постоянная работа и доход от неё, хотя и очень скудный. Все это в совокупности, плюс живность, разведенная им же самим, держала Виктора Степановича в раскаленных клещах судьбы.
  
  А выпивал Ершов все чаще и каждый раз - с большей силой. И только любовь к малолетнему Егору не позволяла ему сойти с рельс. Осознание того, что сына надо вырастить, удерживало его на плаву.
  
  Еще в госпитале, когда Ершов проходил курс реабилитации, ему приходилось выпивать с находившимися в палате на лечении милиционерами. Уже тогда Виктор Степанович заметил, что ему чрезвычайно нелегко стало отходить от спиртного. Надо заметить, в госпитале к раненным и травмированным милиционерам врачи относились с большим пониманием. Не было такого - поймали выпившим - пошел вон. Врачи - в основном офицеры, многие побывали в горячих точках, понимали, как травмируется психика у человека в экстремальных ситуациях, а когда экстрим превращается в непрерывность - это ад. Поэтому было соответствующее и отношение. Подпивших предупреждали, а успевших напиться и запить, вводили в нормальное состояние, а потом по человечески, но индивидуально наказывали.
  
  Без применения мер воздействия, естественно, не обходилось, но это жизнь. Однако на улицу, как собаку, не долеченного, но запившего военнослужащего не выбрасывали. Это факт! Хотя пугали даже тюрьмой.
  
  Приехав в деревню, Ершов делал все сам. Сам он и разводил хозяйство. Режим работы остался для него прежним в плане времени - с утра и до позднего вечера. Если надо - строил; сам выполнял самую грязную работу; расспрашивал, учился у местных жителей, набирался опыта в полеводстве и животноводстве; в свободное от работы время - писал. Писал потому, что было больно на душе. Писал то, что видел - правду.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 11.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Первое, что увидел, осознал, почувствовал Маров, было следующее: белый потолок перед глазами; веревчатая сетка перед лицом, но её отодвинуть оказалось невозможно, так как руки были крепко привязаны к специальным стойкам кровати; невозможно было осуществлять какие-либо движения и ногами, начиная от бедер и до самого живота, они тоже оказались привязанными; сам корпус, начиная от грудной клетки, оказался перевязанным простыню, которая, как выяснил он освобождаясь, была связана в узел под кроватью. Сомнений у Марова по приходу в сознание не было, - он захвачен. Напрягая свою память, и все то, что дано ему Богом для воспроизводства картины попадания в эти жуткие условия, Сергей Васильевич решил: первое, что надо сделать, - освободиться, второе - бежать.
  
  Маров после сильнейшей контузии и огромных доз наркоза не мог понять, что он в больнице, в Москве, куда был доставлен экстренно на вертолете. После трех операций его, естественно, голого привязали к стойкам специальной кровати и накрыли спецсеткой. Сеткой накрывают всех, кто в назначенный срок не пришел в сознание, чтобы не получился несчастный случай. Некоторые, очнувшись, вырываются и выпрыгивают в окно, полагая, что они захвачены, либо еще что-то. А около каждого тяжелобольного сиделку посадить невозможно, некоторые в сознание не приходят неделями, вот и страхуются врачи, накрывая своих пациентов специальным 'покрывалом' и привязывая их.
  
  Маров от бинтов освободился постепенно. Делал это незаметно и тихо, будто за ним наблюдают через кинокамеру. Вначале удалось освободить левую руку, потом правую, далее все остальное. После этого Сергей Васильевич осмотрелся. В комнате он находился совершенно один. Множество повязок на голове, груди и животе его совершенно не смутило. Он даже не подумал от чего и почему оказался здесь. В голове стояла одна мысль - уйти от принудительного лишения свободы. Из-за огромных доз анаболиков, действия наркоза последствия операций не ощущались, не помнил и не старался вспомнить Маров, как оказался в таком положении. Мысль была одна - как выбраться на свободу.
  
  Довольно красивая девушка лет двадцати со шприцом в руках зашла в палату к Марову, когда он лежал уже полностью освобожденным. Безусловно, сетку над собой он оставил, но она была отвязана от перил кровати. Руки его были свободны, хотя по-прежнему лежали у специальных стоек. Как обычно она попыталась сделать ему укол, но тут-то все и началось. Вскочив, Маров сеткой, превращенной в канат, обвил ей шею, привязал её к кровати и даже, не спросив и полуслова, что к чему, выглянул в коридор. Там было многолюдно, шансов прорваться, практически, не было. Из-за контузии и дурмана лекарств Маров даже не задумывался как, почему и где находится. То ли привязанное тело, то ли сетка перед глазами полностью перекрутили деятельность его рассудка, то ли еще что-то, однако, выдвинутая сознанием, глупая цель - бежать, брюзжала в мозгу только одна, она собой затмевала реальность и не позволяла ему адекватно оценивать окружающую обстановку. Сергей Васильевич был уверен, что его захватили боевики. Мысль прорываться по коридору ушла в небытие, и он начал открывать окно в палате, чтобы попытаться вырваться на свободу через улицу. Майор посмотрел в низ. 'Не менее 4 этажа!' - определило его расстроенное сознание. Все-равно Маров решил прыгать, но вдруг, освободившая дыхание медсестра, выговорила:
  
  - Сергей Васильевич, я своя! Вы в Москве! Мы свои! Мы русские! Вы дома на лечении после ранений.
  
  Слова медсестры подействовали на Марова, как ведро вылитой в упор холодной воды. В мгновение в его глазах появился рассудок и он начал осматриваться. Первое, что он определил: не то небо, не то солнце, не те постройки вокруг здания, растительность и трава. Тряхнув головой несколько раз Маров слез с подоконника. Теперь боль во всем теле его стала пронизывать, будто он находился на электрическом стуле. Он повторно выглянул в коридор. Теперь к двери он шел, шатаясь, а не ломился, как олень. Определил: за дверью ни одного черного. Еще раз встряхнув головой, Сергей Васильевич вдруг обнаружил, что стоит перед молодой девушкой совершенно голый. Но это его еще не смущало. В голове стоял жар от эйфории побега.
  
  - Я своя! - едва не задыхаясь, вновь выговорила медсестра. - Освободите меня! Вы в Москве после ранения!
  
  - Я дома?! - присев около девушки выговорил Маров, не обращая внимания на свою наготу.
  
  - Да! Да! Освободите меня.
  
  Поспешно Сергей Васильевич начал развязывать девушку. Когда она уже почти полностью была свобода, он схватил простынь и обвязался ею. В эти мгновения он начал ощущать колюще-режущую боль во всем своем теле. Его ноги стали подкашиваться, в глазах появился туман, а предметы стали приобретать нечеткие формы. Маров сообразил, что теряет сознание, однако сил не было добраться и до кровати. Опершись о тумбочку, он стоял и тряс головой.
  
  Медсестра окончательно освободилась самостоятельно. Она и не думала кричать, звать на помощь, драться, совершать иные истеричные действия, каких бы натворила любая другая уличная девица. Видя, что Марову совсем плохо, девушка помогла ему лечь. Укладывая майора, она еще до того как он потерял сознание от боли, несколько раз успела сказать:
  
  -Вы дома, Сергей Васильевич, все обошлось.
  
  Во второй раз Маров пришел в себя в общей палате. Его разбудили нелепые звуки: 'Ти-ти! Ти-ти! Та-та! Та-та!...'. Сергей Васильевич обернулся. На кровати около больного рядом сидела пожилая женщина и выговаривала эти звуки. После серии повторений этой нелепости, она просила приподнявшегося на подушке парня повторять за ней. Тот мычал, как теленок, но выговорить ничего не мог. 'Логопед!... - выговорил про себя Маров. - Я дома. Ура! Я живой!'. В сознании майор находился несколько минут, затем вновь ушел в небытие.
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  Когда сознание стало возвращаться к Марову, первое, о чем он задумался, как освободить Катерину. Лечиться пришлось, к сожалению, очень долго. В общей сложности в больницах и госпиталях он провел половину года.
  
  Теперь Сергей Васильевич знал, что спасся он благодаря оперуполномоченному Глушко. Сослуживцы, приехавшие из Северного Кавказа, рассказали ему об этом, так как сам Маров абсолютно ничего не помнил относительно полученных им ранений.
  
  После взрыва наряду с полученными им ранениями и контузией, осколком стекла из витрины киоска ему повредило солнечную артерию на шее. Легко контуженый Глушко, находившийся в 'УАЗе', не растерялся и кулаком сильно надавил на рану, отчего кровотечение приостановилось. Это позволило дождаться скорой помощи, которая остановилась в эпицентре взрыва, т.е. около тяжелораненого Марова. Вылетевшие из неё медики с носилками принялись искать живых детей и женщин, а Глушко, видя, что на его слова в установившейся панике, никто не реагирует, сам затащил Марова в автомобиль скорой помощи. Его довольно быстро заполнили пострадавшими и направились в ближайшую клинику. Там, минуя приемный покой, Глушко затащил Марова прямо в операционную, где хирурги уже ждали раненных, Сергей Васильевич оказался первым из них. Повезло ему еще и потому, что кровь Петра майору подходила, и переливание крови было сделано прямо в операционной. Когда опасность погибнуть от потери крови миновала, Марова экстренно направили в Москву воздушным путем, где его окончательно 'заштопали'.
  
  С собою сослуживцы привезли погоны подполковника Сергею Васильевичу, которые были ему торжественно вручены, прибывшим в составе делегации кадровиком из министерства внутренних дел. Это было, конечно здорово, почетно, но носить теперь их Маров мог только на гражданке, по праздникам, так как вопрос с его отставкой был уже практически решен.
  
  Осмысливая ситуацию с Катериной, Маров отдавал себе отчет, что она разведчица, значит - флагом не помашешь. С другой стороны, у него не было никакого права раскрывать её. О её деятельности он мог лишь докладывать. Но! Куда? Кому? Список военачальников причастных к внедрению у него был в блокноте, но он затерялся во время его доставления в больницу в Махачкале, а, возможно, когда летел в Москву... Единственная фамилия, которая зацепилась за его сознание, была - Погрызин. С её Маров и решил начать.
  
  По прибытию в Беларусь, он без труда установил, что Погрызин Георгий Федосович в бывшем начальник УБОП. Про себя Сергей Васильевич сделал предположение: ' Вероятнее всего, Погрызин непосредственно занимался внедрением Катерины в банду Солдата. Сейчас он на пенсии, но не может он не помнить потерянной разведчицы. Если даже я ошибусь, Погрызин вряд ли будет трепаться о моем визите, либо Катерине. Должность начальника УБОП, это не кресло кадровика. Дурака не назначат на эту должность'.
  
  Маров понимал, что будет непросто заставить полковника поверить в подлинность истории о Катерине, поэтому, направляясь к нему, прихватил весь арсенал свидетельств, способных убедить Погрызина в подлинности истории на Кавказе. Погрызин уже был на пенсии, тем не менее, Маров понимал, что в случае попадания в десятку, никто, кроме как, непосредственный руководитель операции, не даст ему полного расклада событий, не подскажет, как поступать дальше. В случае ошибки, Катю можно было спалить, поэтому с поездкой министерство внутренних дел, Сергей Васильевич решил повременить.
  
  Дом, в котором проживал Погрызин, оказался охраняемым, однако Маров был в форме милиционера РФ, к тому же с эполетами подполковника, поэтому беспрепятственно прошел через КПП, даже не пришлось показывать удостоверение. Подполковника Марову присвоили по увольнению из органов внутренних дел, как бы в награду за мужество и пережитое в Дагестане и Чечне. Форму Сергей Васильевич одел неслучайно, Погрызина следовало убедить в подлинности истории, произошедшей с Катериной.
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  Погрызин решил устроить праздник в своей нудной одинокой жизни. Купил бутылку коньяка, который теперь был непомерно дорог, телятины и готовил себе обед. Отбитое мясо подпрыгивало на сковороде, а полковник удобрял его различными приправами. Мясо оказалось не таким качественным, как обещали ему при покупке, поэтому пришлось изрядно потрудиться, отбивая его. Перец, лавровый лист, лук, чеснок, обжариваясь на сковороде, пустили по квартире приятнейший запах. Погрызин не удержался, подошел к холодильнику, открыл его, достал бутылку коньяка и выпил рюмку. Как раз в этот момент позвонили в дверь.
  
  - Снова перепутали квартиры, - высказался про себе Погрызин, направляясь к двери. - Ох! Уж эти бюрократы...
  
  Дом, в котором жил Погрызин, охранялся вовсе не из-за того, что в нем жил полковник, а потому, что в нем жил мэр города и многие из его подчиненных. Часто полковника навещали ошибочно, так как подъезд дома был достаточно оживленным. Сегодня Георгий Федосович никого не хотел видеть, вот и выругался про себя.
  
  Погрызин был крайне удивлен, когда за дверью увидел подполковника в форме РФ.
  
  - Здравствуйте! Я к вам, Георгий Федосович, - довольно решительно переступая порог квартиры и протягивая руку для приветствия, сразу же заговорил подполковник.
  
  Погрызин ответил рукопожатием, хотя был крайне удивлен, видеть данного, совершенно незнакомого ему человека. В сознании проскочила мысль: 'Может в молодости, где служили вместе?'
  
  - Чем могу служить? - отпуская руку подполковнику, ответил Погрызин.
  
  - Меня зовут Сергей, Георгий Федосович, я по поводу Катерины.- Маров протянул свое пенсионное удостоверение, так как понимал, что разговор предстоит серьезный, свою личность надо в обязательном порядке удостоверить.
  
  - Какой Катерины? - поинтересовался Погрызин, хотя от Марова не ускользнуло, что полковник понял о ком идет речь.
  
  Не было такого дня, чтобы Погрызин не вспомнил о пропавшей без вести разведчице. Вовсе не из-за того, что это было одной из формальных причин отправки его на пенсию, Погрызину было жаль девушку, которая неизвестно где затерялась. В этом он видел и свою вину.
  
  - Вот эту, - достав из нагрудного кармана фотографию Катерины, поспешно выговорил Маров. Затем открыл дипломат и стал показывать Погрызину различные фотографии, где он был запечатлен с отцом Катерины, а на одной из них и с Катериной. - Я знаю, где она в настоящее время, правда, под другой фамилией. Это дочь и невестка моих покойных друзей, я не могу не помочь ей.
  
  - Проходи в зал, Сергей. Присаживайся, где тебе понравится, я сейчас выключу газ и приведу себя в порядок.
  
  Через пять минут Маров рассказывал Погрызину всю историю знакомства его с родителями Катерины, а также свою историю, то, как он попал на Северный Кавказ, и как встретил Межевич, как потом её навестил в СИЗО. Однако не успел освободить её, будучи взорванным террористкой.
  
  Без сомнения, Погрызин поверил ему, у него и не было иного выхода. Найти и спасти Катерину, было одной из задач полковника, однако теперь, будучи освобожденным от должности начальника УБОП, он даже представить себе не мог, как её решить.
  
  - Что будем делать, Георгий Федосович, может в министерство?
  
  - Говоришь на Урале в тюрьме сейчас она? - вопросом на вопрос ответил Погрызин.
  
  - Да, к сожалению.
  
  - Нет, Сергей, - Погрызин вытер ладонями выступивший на лице пот. - В нашем министерстве теперь одни патрульные, омоновцы да спецназовцы находятся. Они расшифруют и сдадут её, прежде чем освободят. Я буду решать данный вопрос через ФСБ России, где у меня остались друзья-товарищи. А Россия сейчас смотрит и думает, как бы Беларусь не отвалилась от неё. Раз Катерина не расшифрована, ФСБ пойдет на её спасение и новое внедрение. Все-равно ведь приказом МВД не отменишь приговор суда. Начнешь прыгать выше, засветишь Катю, и её убьют раньше, чем она освободится.
  
  - Согласен, Георгий Федосович, - Маров сразу почувствовал, что перед ним профессионал, что он попал по адресу. - Что же тогда?
  
  - Похоже, Сергей, это не нам решать, - Погрызин на мгновение задумался. - Нам нужно выбрать правильно ту силу, которая освободит Катю, и это будет для неё безопасно. Завтра поедем в Москву на Лубянку, там все и решится. А сегодня будь моим гостем. Поверь, я очень рад твоему приезду и тем новостям, которые принес ты. Катерина мое горе... - полковник вновь вытер ладонями выступивший на лице пот. - Она мне снится, она мне вспоминается, если я её не освобожу, то не знаю, как мне с этим грехом на тот свет уходить. Понимаешь меня?
  
  - Понимаю, Георгий Федосович. А документы, подтверждающие её внедрение?...
  
  - Я все прихватил с собой, уходя на пенсию, - перебил Марова Погрызин. - Когда я увидел, что руководящие позиции в МВД начали занимать омоновцы со спецназовцами, все необходимое я подготовил для себя в копиях. А в нашем МВД мы вряд ли, что-то сейчас решим. Поверь!?
  
  - Вам верю!
  
  - Тогда переодевайся, - Погрызин указал на шкаф. - Там моя одежда. А завтра в путь...
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  В Москву Погрызин уехал один, так, посовещавшись за вечерним застольем, решили отставные офицеры. Маров остался в квартире полконика дожидаться новостей. Уже третий день он беззаботно гулял по городу, кушал мороженное, читал прессу, а Погрызина все не было. Маров не сомневался в Георгии Федосовиче, просто очень беспокоился за Катерину.
  
  Третий день прошел в ожиданиях также безрезультатно, как и два других последующих. В ночь на четвертый день Сергею Васильевичу не спалось, допоздна он ходил по квартире полковника из угла в угол. Выпивать ему врачи категорически запретили, однако он решил нарушить запрет, открыл бар в стенке полковника, достал оттуда бутылку красного вина и практически до дна осушил её. Это способствовало его успокоению и тому, что, наконец, в два часа ночи он уснул.
  
  Звонок в дверь его разбудил в пять часов утра. Маров, даже не поинтересовавшись, кто звонит, открыл её. Погрызин буквально ввалился в квартиру от усталости. Протягивая для приветствия руку, он выговорил:
  
  - Все нормально Сергей! Катя будет спасена!
  
  Видя, что полковник устал, Маров не лез к Погрызину с вопросами, а метнулся на кухню, разогревать чайник.
  
  - Сергей, достань из стенки бутылочку коньяка, - раздеваясь, из спальни выкрикнул полковник. - Поджарь яичницу, или еще чего, что найдешь в холодильнике. Я сейчас душ приму.
  
  Пока Маров готовил нехитрый завтрак, Погрызин принял душ.
  
  - Наливай, Серега!... - были первые слова полковника.
  
  Разговор начал лепиться в тему после третьей.
  
  - Я заинтересовал фээсбэшниов Катериной. С генералом Разумцевым я знаком, вместе служили в Афганистане, он сейчас курирует некоторые вопросы внешней разведки. Беларусь - ворота в Европу, всегда интересовала Россию. В настоящее время белорусские воры отстрелены, либо бежали. Поставить на место смотрящего за нашей Республикой своего, ФСБ никогда не откажется. Катерина для них подарок Божий. Она не расшифрована, она рекомендовалась Солдатом, её хорошо знает Холажев Сухрай, он, кстати, подкармливает её в зоне, что мешает протолкнуть её на место Крапова? Ничего. Уверен, фээсбэшники будут чинить оперативную комбинацию следующего характера: спровоцируют Холажева вытащить Катерину; договорятся, чтобы взятка прошла; не исключаю, сама взятка станет первоначальным капиталом Катерины; организуют её розыск по той фамилии, по которой она сидит; фотография по ориентировкам пойдет левая; Холажев давно хотел подобрать под себя белорусскую братву, вот он и двинет сюда Катерину. Так что, нам остается только ждать.
  
  - Кого ждать? - не врубился Маров.
  
  - Катерину в облике криминального авторитета республиканского масштаба, Серега! И не просто, - Погрызин поднял указательный палец. - А как разведчицу ФСБ. Так, что наш разговор с тобой очень-очень серьезный.
  
  - Разумеется, - кивнул головой Маров. - Другими словами, Георгий Федосович, фээсбэшники руками Холажева поставят своего человека в облике Катерины заправлять белорусской братвой?
  
  - Да! Сергей! Именно так и будет. Давай за это и выпьем!...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 12.
  
  
  
  
  
  
  
  Шли годы, хозяйство Ершова все увеличивалось и крепло. Виктор Степанович серьезно увлекся ветеринарией, к нему часто прибегали за услугами жители Красной Горы, доверяя иногда больше, чем колхозному ветеринарному врачу. Тематика произведений постепенно у Ершова изменилась, он увлекся изучением государственного обустройства стран, где процветал тоталитаризм. Беларусь автоматически стала эпицентром его внимания.
  
  Отношения с Марьей стабилизировались, постепенно Ершов привык к нестандартным выходкам супруги. Подросший Егор души не чаял в матери, ходил за ней вслед, повторяя слова, которые, подобно водопаду, извергались Марьей беспрерывно. Василия после окончания базовой школы решили определить на платное отделение в сельскохозяйственный техникум, где, если верить оценкам в зачетке, он вполне успешно учился. Конечно, было бы хорошо его придержать при себе, однако среднюю школы в Красной Горе закрыли, теперь функционировала только базовая. Отношения с приемным сыном у Виктора Степановича не складывались, Василий все больше удалялся от отчима. Ершов понимал, что воспитатель из него не очень сильный, в душу к парню старался не лезть, полагая, что всякие принудительные меры, могут повлечь контрмеры и отношения с Василием окончательно разрушатся. 'Повзрослеет, образумится, - говорил про себя Ершов, когда Василий выкидывал очередного 'козыря'. - Марья, судя по всему, только к тридцати годам стала превращаться в человека похожего на взрослого'.
  
  Как-то зимним вечером к Ершову в гости зашел Бобриков, который успешно поступил после окончания базовой школы, и учился на экономическом факультете в железнодорожном колледже. Виктор Степанович был рад гостям, особенно своим бывшим ученикам. Обиды на Александра у Ершова не было, старое быстро забылось. Из разговоров с родителями Саши, Виктор Степанович знал, что Бобриков хорошо учится в колледже, увлекается программированием, занял третье место на областной олимпиаде по информатике, его хвалят преподаватели.
  
  - Давайте создадим интернет-журнал, - с порога начал Бобриков, здороваясь за руку с Ершовым. - А, Виктор Степанович?
  
  - Присаживайся, Саша! - показывая на лавку, ответил Ершов.
  
  - Виктор Степанович, предлагаю выгодное дело, - продолжал Бобриков.
  
  - Саша, в нашем государстве ты ничего не напечатаешь, а сказки Андерсена мне писать не хочется.
  
  - В России зарегистрируемся, - тут же парировал Бобриков. - Там с этим делом попроще будет.
  
  - А смысл?
  
  - Раскрутим журнал, сдадим поля под рекламу, будем иметь деньги. Я знаю, у вас есть солидные залежи материала, которому уже давно пора дать ход. Шестьдесят процентов будет ваших, сорок моих.
  
  Ершову уже давно хотелось опубликоваться, однако тот материал, который был у него, предать гласности в Беларуси из-за режима было практически невозможно. Опубликоваться в России, это был шанс. Да и уже давно Ершову хотелось заняться серьезной работой.
  
  - Хорошо, Саша! Как быстро и какой доход мы будем иметь?
  
  - Думою, через месяца два-три долларов четыреста журнал будет зарабатывать.
  
  - Что требуется от меня?
  
  - Статьи и книги, Виктор Степанович, которых у вас много.
  
  Ершов, естественно, не знал, что Бобриков работал в составе целого синдиката своеобразных компьютерных подростков-мошенников, которые знали к кому обратиться и как заполучить информацию. И у них к этому времени работало семь сайтов за счет обманутых журналистов, преподавателей техникумов и ВУЗов, просто обманутых образованных людей, которые были не прочь опубликовать свои работы, что в условиях тоталитарного государства сделать практически невозможно.
  
  Виктор Степанович дал согласие Бобрикову, включился в дело, выдал ему некоторые свои книги, статьи, рассказы, все в электронном виде, что называется: бери и вводи... Однако ни через два месяца, ни через три, естественно, ничего не получил.
  
  Каждый раз, приезжая домой, Бобриков заходил к Ершову за очередной 'порцией' информации и рассказывал, какие неудачи постигают журнал: то сбой сайта, то рекламодатели не выполняли условий, то у него не хватило времени что-то доделать, то неизвестно из-за чего, пропало часть материла из журнала, в общем, причины Саша находил разные, чтобы обосновать неоплату труда Ершова.
  
  Виктор Степанович редко заходил в собственный журнал, только тогда, когда бывал в городе, так как интернета дома у него не было. Возразить аргументировано Бобрикову у него не было возможности, приходилось верить на слово. Но, ни деньги стали главной причиной для волнения Ершова, наиболее болезненно он относился к не опубликованию выданных Александру работ, либо их необоснованному дроблению, изданию по частям. Бобриков же и это умудрялся обосновать: не успел разместить, не помещалось в формате журнала и тому подобное.
  
  Бобриков знал, что его бывший учитель не имеет возможности часто выходить в интернет, а значит контролировать его, поэтому злоупотреблял этим, как только позволяли ему его способности и возможности. Получаемую от Ершова информацию он прогонял через другие свои сайты, где она индексировалась 'роботами', и только после того, как она отработала, размещал её на их совместном сайте. Кроме того, врать - Александру уже вошло в привычку давно. Обманывал он всех и каждого. Он сам порой удивлялся своим возможностям вводить людей в заблуждение. Иногда он ругал себя за собственное вранье, но чаще - хвалил, сравнивая себя почему-то с Остапом Бендерам.
  
  Ершов интуитивно чувствовал, что-то нехорошее за Бобриковым. Его огромный житейский опыт подсказывал, что нехороший Саша человек, что не стоит с ним связываться, тем более, в таком серьезном деле. Однако каждый раз, приезжая домой, Бобриков привозил с собой вместо денег хорошо продуманную 'сказку', которой ему все же удавалось склонить Виктора Степановича к выдаче материалов, для публикации.
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  Родители Бобрикова Александра не бедствовали, отец работал агрономом в колхозе, мать - продавцом. В семье Бобриковых всегда был и достаток, и порядок. Не из-за голода и нужды тянул в свой карман все в подряд Саша, по другим причинам, - он был клептоман.
  
  Воровать Бобриков начал с седьмого класса, когда начал взрослеть, но делал это настолько мастерски, что до окончания базовой школы, никто так его и не уличил в этом. Нет, нельзя сказать, что Саша воровал ценные вещи, либо деньги у учителей из сумочки. За подобного рода деяния наступает ответственность вплоть до уголовной с четырнадцати лет, безусловно, его бы вычислили и наказали. Все дело в том, что Бобриков воровал все то, что плохо лежало, либо мало кому было нужно, либо плохо поддавалось учету. В столовой, например, Саша никогда не упускал возможности положить в карман вилку, или ложку; в кабинете географии - компас; в кабинете физики - магнит; в кабинете биологии - какой-нибудь дешевый, сделанный руками самих же детей, гербарий; на уроке физкультуры - теннисный мячик; у одноклассников часто терялись ручки и карандаши; в кабинете математики - быстро заканчивался цветной мел; на уроках труда гвозди всегда заканчивались в первую очередь у Саши; в общем - Бобриков тянул домой все в подряд, в чем порой у него никакой нужды не было. Именно поэтому пропажу данных вещей в школе обычно связывали с детской шалостью, никто не стремился найти вора, и деяния Саши оставались навечно скрытыми от общественности.
  
  Мама Саши - Людмила Петровна, первая заметила склонность сына к воровству, так как постоянно находила в его карманах всякую дребедень. Именно благодаря её мудрости, болезнь сына - клептомания, оставалась в тайне все время, пока он учился в школе. Так как все обнаруженные чужие вещи, она уничтожала, а сыну давала взбучку. Каждый раз, отправляя его в школу, она просила сына ничего не брать чужого. Саша клялся, что выполнит наказ матери, однако все-равно возвращался из школы с ложкой или вилкой из столовой, чьими либо шнурками, какими-нибудь шурупами, либо еще с какой-то дребеденью. Он ничего не мог с собой поделать, руки сами затаскивали в карманы все, что плохо лежало.
  
  Людмила Петровна по возможности скрывала даже от супруга склонность сына к воровству, так как понимала, что это горе ему досталось по наследству от её предков. Бабушка Людмилы Петровны тоже была клептоманка. Из-за неё, никто в деревне не хотел пускать в дом всех её детей и даже внуков, а бабе часто давали под глаз, а один раз едва не закололи вилами.
  
  У отца Саша боялся воровать, так как потом долго болела задница. Тем не менее, всегда, когда тот приходил домой хорошо выпившим, Саша проверял отцовские карманы, если брал, то мелочь, крупные купюры не трогал.
  
  Хорошо Бобрикову от отца доставалось не один раз, однако во множестве 'недоразумений' единственный эксклюзивный случай, когда ему досталось особо хорошо, ему не забывался, часто даже снился по ночам. Этот прокол Саша запомнил на всю свою жизнь, и больше подобного не допускал, т.е. - знал, что за вещь он ворует. Однажды в кармане у отца он обнаружил презервативы, что это такое Саша, естественно, не знал, тем не менее, руки сами затащили их карман. Вечером мать, как обычно, проверяя вещи сына на наличие в них чужих предметов, обнаружила презервативы. Она так набросилась на него с криками, что тот сознался, где их взял. В доме, естественно, возник скандал, а на следующий день по Сашиной попе и спине гулял резиновый шланг, который отец применил не по своему прямому назначению, лишь только завидел своего сына во дворе в одиночестве. Тогда сине-розовые ссадины у Бобрикова держались целую неделю на теле, ровно столько Саша ничего не воровал. Мать даже обрадовалась, подумала - не станет Саша воровать больше. Однако быстро разочаровалась, так как вскоре обнаружила в его школьном костюме три гаечных ключа и отвертку. Поинтересовавшись, выяснила, что Саша был на экскурсии в слесарном цеху мехмастерских колхоза 'Победитель'.
  
  Мать и радовалась, что сын уехал на учебу, и одновременно волновалась за него, так как была уверена, что неминуемо он где-нибудь да проявится. Тогда последствия она предотвратить не сможет, его, в случае поимки, которая рано или поздно наступит, будет наказывать не её оплеуха, не отцовский ремень, а закон в лице правоохранительных органов, либо еще хуже - могут побить, сделать инвалидом и даже убить. Времена, подобно темной туче, приближались суровые, народ из-за нищеты обозлился, деньги заработать становилось все труднее, падал и образовательный уровень населения, нецензурная брань теперь в магазине, где она работала, 'танцевала' на языках 'трудящихся' с утра до вечера. Разговоры о драках, разборках среди пьяной молодежи не прекращались. Все это, разумеется, не могло не беспокоить Людмилу Петровну.
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  Отношения с Василием у Ершова все ухудшались. Вместе с басом, который появился в голосе приемного сына, в нем зародилась жуткая лень и абсолютное равнодушие ко всем житейским проблемам: учебе, спорту, работе по хозяйству, технике. Единственное, что Василий соглашался сделать - это съездить в магазин на автомобиле Ершова за продуктами. Если же надо было идти пешком, парень категорически отказывался выполнять и эту работу. В девятом классе на уроках он едва ли не засыпал, все остальное свободное от учебы время проводил с детворой, как правило, младшей его. Он сутками мог обсуждать деревенские новости, но больше его абсолютно ничего не интересовало.
  
  На автомобиле Василий научился ездить еще в двенадцать лет, а в четырнадцать - ездил уже уверенно, как водитель со стажем. Если же случалось ремонтировать его, он мог безучастно присутствовать при этом, сидеть, смотреть, как меняют шаровую опору, либо рулевой наконечник, но стоило Василия попросить, подать гаечный ключ, он 'испарялся'.
  
  Ершов долго присматривался к парню, стараясь выяснить, что же все-таки c ним происходит такое, что его интересует. Не получалось. Не мог Ершов найти к нему ключ. Василий шел по пути наименьшего сопротивления и, что самое плохое, гордился тем, что надо прятать от людей: он не умел косить, не умел рубить топором, в автомобиле самостоятельно не мог заменить колесо, к бензопиле вообще не подходил, животных не любил, за свою жизнь и кусочек хлеба собаке не предложил. Однако стоило Василию выйти на улицу, и влиться в 'стаю' деревенских парней, родители которых забыли о существовании своих детей, он оживал. Довольно часто Ершову приходилось слышать на лавочке у дома веселый смех Василия от рассказов своих друзей, иногда Виктор Степанович прислушивался к этим разговорам, однако не мог выявить в них побуждающие к развитию мотивы, разговоры по сути были пустыми и кроме как деревенскими сплетнями их назвать было невозможно. Часто рассказчики 'спотыкались' о матерные слова в ходе повествования, их истории нельзя было назвать последовательными, в основном они сводились к обычной говорильне: как кто-то пьяный упал на мотоцикле, либо не вписался в поворот и въехал в огород к какой-нибудь бабке, какую юбку вчера носила Вероника из восьмого класса и какую одела сегодня, как тракторист Руденко Петр разворачиваясь на 'Т-15О' повалил два бетонных столба в центре деревне и тому подобное.
  
  Если Марийка была по темпераменту холерик, то Василий все-таки был сангвиником, он не заводился как мать с половины оборота, тем не менее, поговорить любил не меньше. Но только поговорить. Когда же вопрос становился, что-либо сделать, Василий тихо пропадал, и найти его было невозможно. Приходя домой, когда работа уже была выполнена, он нагловато заявлял, что ему все это не надо, у него будет другая жизнь. Последнее больше всего бесило Ершова, однако ничего сделать он не мог. Когда он начинал Василию что-либо объяснять, вмешивалась Марийка, которая заявляла, что сын изменит точку зрения, когда вырастет. Однажды Ершов не сдержался и поправил супругу: 'Ты до сих пор получается растешь, и все никак вырасти не можешь. И пединститут тебе помочь не может сформироваться во взрослого человека!'. На супругу эти слова не подействовали никак, то ли смысла она не поняла в сказанном Ершовым выражении, то ли настроение у неё было очень хорошее, - к подруге шла, то ли еще что-то, но ничего не произошло, хотя хватало обычно маленькой 'искры', чтобы весь конец деревни содрогался от её нецензурной брани и 'красноречивых' синонимов с антонимами.
  
  Василий был полным подобием своей матери в плане - дать нагрузку на язык. И уж если Мария по каким-то причинам не попадала к своим подругам вечером, не выговаривалась надлежащим образом, между ними обязательно завязывался разговор во время ужина, который мог протекать до поздней ночи. Как правило, они обсуждали кого-нибудь, но не свои действия и поступки. Себя они почему-то ставили выше всех, рассматривая 'деяния' других, подобно тому, как это делает судья во время рассмотрения уголовного дела в зале судебного заседания. По очереди они входили в роль адвоката и прокурора, обвиняя, как правило, кого-либо, или подвергая его жесткой критике. Они абсолютно не замечали себя в обществе, будто были невидимыми ангелами, хотя коэффициент полезного действия от одного и второго был близок к нулю. На подобного рода действия супруги Ершов смотрел сквозь пальцы, она все-таки была женщиной: молча Виктор Степанович мог выбрать из холодильника испорченные продукты и скормить их свиньям, забросить в стиральную машинку свои и сыновей шмотки, приготовить Егору нехитрый ужин, если супруга где-то 'зачирикалась', однако больно было смотреть, как самое свое драгоценное время Василий просто так прожигал, не набираясь знаний, умений и навыков. В тоже время сделать ему ничего не удавалось, стоило только завязать с Василием разговор, как тот сводил его к своим любимым словам: 'Мне ета не нада'. Если же при этом присутствовала Марийка, то вообще получался 'пшик'. Агрессивно она вступалась за сына, будто Ершов желал ему чего-то плохого, а заканчивалось все просто, Марийка сводила все к словам: 'Вырастя, навучыцца'.
  
  Василий рос быстро, внешне он выглядел уже довольно взрослым, только из-за того, что физически совершенно не развивался, даже перестал ходить на физкультуру в девятом классе, так как мать достала ему справку - освобождение от этих уроков, был каким-то немощным, неразворотливым, со стороны казалось, что даже идти, переставлять ноги он лениться. Будто шел на ходулях, Василий таскал за собой на два размера большие, чем у Ершова ступни, которые еще к тому же были обуты в обувь сорок пятого размера, что на два размера превосходили положенную: 'Лаптев любит лапти просторные', - шутил порою он, когда в очередной раз выбирали ему на рынке обувь. Руками Василий не мог забить и гвоздя, но хуже всего то, что он и не старался научиться чему-то, изменить что-либо в себе в лучшую сторону, напрячь свою силу воли, победить собственное 'не хочу, и не буду делать'.
  
  Читать он совершенное перестал еще в девятом классе, и ни какая - ни внешняя, ни внутренняя силы его не могли заставить делать домашние задания. Хорошие оценки ему часто ставили в школе из-за уважения к Ершову, а после окончания базовой школы у Виктора Степановича не оставалось иного выхода, как отправить приемного сына на платное отделение в сельхозтехникум, так как в училище его бы все в подряд обижали, отправлять его в одиннадцатый класс в деревню за восемь километров от Красной Горы, было немыслимо: во-первых, Василий не смог бы там учиться, а во-вторых, он вряд ли бы посещал занятия, скорее всего, уходил бы куда-либо с бездомной детворой, которой в деревнях становилось все больше и больше. А школа в Красной Горе из-за все ухудшающегося экономического положения в стране из средней превратилась в базовую, и надежд на возрождение села не было никаких.
  
  У Ершова сердце кровью обливалось, когда он смотрел, как бесцельно слоняется по деревне Василий, приезжая из техникума. Прибыв в пятницу домой, он допоздна гулял со своими товарищами и подружками, в субботу отсыпался до обеда, когда просыпался, кушал и уходил из дома вновь, возвращаясь поздно ночью. Вновь спал до обеда, затем с заполненной продуктами сумкой и приготовленными деньгами уезжал обратно 'учиться'. Ершов в душе не был педагогом, в жизни ему не приходилось жить в связке с людьми, которых часто называют 'серой' прослойкой общества. Даже наоборот, Виктору Степановичу больше приходилось иметь дело с людьми с ярко выраженными волевыми качествами, возможно, поэтому добиться взаимопонимания с Василием ему никак не удавалось. А парень, похоже, и радовался тому, что Ершов устранился от его воспитания, быть свободной птицей, кто не мечтает в таком возрасте.
  
  Недавно Ершову пришлось загружать сено на чердак. Дело осложнялось тем, что все это происходило в февральский морозный вечер, а колхозное сыроватое сено было затюковано в рулоны, которые Владимир Иванович 'одолжил' в колхозе и привез зятю. В тяжелой, промокшей от пота фуфайке, Ершов разбивал тюки, которые местами больше походили на ледяные крыги, раструшивал его, так как во многих местах сено слежалось и с него прямо сыпался попел, накидывал вилами его в 'окно' на чердак сарая, затем лез и растаскивал его по всем углам, стараясь как можно плотнее забить стыки, где крыша соединяется с настилом потолка. Затем вновь спускался, забрасывал... Вновь лез, растягивал...
  
  Сено у Виктора Степановича закончилось раньше времени, из-за проблем сбыта баранины, чердак оголился, а холода неожиданно стали усиливаться, мог наступить падеж. Особенно волновался Ершов за только, что опоросившуюся свинью Розу. Данную работу хорошо выполнять вдвоем, но очень неудобно делать одному. Но её надо было делать!...
  
  Виктор Степанович знал, что Василий дома. Сам он не решался подойти к парню и попросить о помощи. Ответ, который последует, он знал. Тем более, заехавший за погрузчиком Владимир Иванович, заходил в дом и просил внука помочь отчиму разобраться с сеном. Однако, все напрасно...
  
  Домой Ершов приволокся, когда совсем стемнело, разбитый и усталый. Василий с Марийкой сидели за столом, обсуждая очередную 'глобальную' деревенскую проблему. В том, что чаепитие у них затянулось, сомнений не было. На столе лежали горы фантиков от конфет, в пустой тарелке несколько использованных пакетиков от чая.
  
  Ершов и не собирался цепляться, затащив фуфайку на печь, которую ежедневно с утра протапливал, он умыл лицо, и хотел было выпить кофе, но 'судейская коллегия', похоже, решила, что сейчас в её адрес будет высказана критика, и пошла в наступление, не дождавшись решительных мер со стороны потенциального 'противника'.
  
  - Зачем тебе все это нужно, Виктор? - первой заговорила Марья.- Посмотри в деревне, ведь, ни у кого такого хозяйства нет, и живут люди?
  
  - Не живут, а существуют, - наливая кипяток в чашку, отрубил Ершов. - У многих поэтому и покушать-то нечего.
  
  - Ну и што!? - вставил совершенно неуместно Василий. - Как так работать за копейки, не имея нормальной прибыли, дак лучше вообще ничего не делать. Лучше голодать...
  
  - А ты знаешь, что такое голод? - Ершов злобно сощурил глаза и посмотрел на Василия.
  
  - Не! Дак што!? - он, похоже, сообразил все-таки, что влепил не в тот сук. - А што мы багатыя? У нас столы от еды ломятся?
  
  - Столы не ломятся от деликатесов - это правда,- согласительно кивнул головой Ершов. - Однако мы и не голодаем. Мясные продукты на каждый день у нас есть, я считаю, это уже неплохо...
  
  - Можно их и купить! - неожиданно, но дерзко вставила Марийка.
  
  - Да! Особенно за зарплату фуражира, которую ты получаешь в колхозе. Купил четыре килограмма свинины, три килограмма колбасы и аут, денег больше нет! - Ершов на мгновение замолчал, всматриваясь в лица ошарашенной 'коллегии'. - А ты, Василий, прежде чем говорить, съезди в техникум несколько недель в подряд с пустой сумкой. Посмотрим, как у тебя это получится. Твои дружки-казаки-колхозники тебе пендалей надают и отправят ночевать в душевую. Вряд ли ты со своими личностными качествами скворца, заслужил там авторитет собственным умом и силами! - Ершов едко врезался взглядом в стеклянные, помутневшие от безделья, глаза приемного сына. - Скорее всего, твой авторитет, как и образование, не плод твоих заслуг, а плод наших с матерью услуг и продуктов, которыми ты задабриваешь рабоче-крестьянскую гвардию оголтелых пролетариев и приблудившихся туда за деньги родителей тунеядцев.
  
  - Дак, усе ж прывозять с дома, - медленно выговорил Василий, раздумывая по ходу, что говорит. - Это ваша обязанность, снарядить меня!...
  
  Ершов понял, что еще немного, и он может не сдержаться, влупить Василия по- взрослому. Быстро размешав в чашке растворимый кофе и сахар, сжав зубы, что есть силы, он удалился в зал к Егору, который на компьютере, в роли человека паука, громил и рушил, нападавших на него монстров и чудовищ.
  
  Учебу в сельхозтехникуме называть образовательным процессом Виктор Степанович перестал уже после двух месяцев 'посещения' его Василием. Оценки, похоже, там ставили за поведение. А из-за того, что на уроках Василий вел себя, скорее всего, тихо, т.е. - дремал, никому не мешал, а значит - хорошо, такими же были у него и результаты в зачетке. Что касается знаний - это отдельная тема: чем больше Василий проводил времени в сельхозтехникуме, тем меньше оставалось в его головушке от того, что он когда-то заработал. Одновременно, что плохо, у Василия начала прорезаться черта характера, которую он ранее не замечал у парня: стремление стать начальником. И самое жуткое было то, что Василий считал, что для этого не обязательно иметь знания, а главное - получить любым способом диплом.
  
  Попытка отвлечься от насущных проблем с Егором за компьютером положительных результатов не дала. В голову лезла всякая дребедень, желание выпить возникло настолько неожиданно, что Виктор Степанович даже испугался. 'Завтра же будет хреново! - как заклятье, промелькнула в голове мысль. - Но это завтра! - мозг будто раздваивался, вступал в спор с самим собой. - Сегодня мне не уснуть без вина. Вчера не спал. Если и сегодня не посплю, голова расколется, как грецкий орех!'.
  
  Каждой клеткой своего мозга Ершов осознавал, что ему нельзя выпивать, плохо будет после спиртного. Он даже не пытался обосновать свою слабость тем, что вступал в нелепые споры с Марьей и Василием, которые, конечно, бесследно не проходили, тем не менее, считать их первопричиной пьянства было глупо. Раньше, до получения им травм, майору приходилось переживать стрессы едва ли не каждый день, и все обходилось. Теперь они давались нервной системе несравненно больнее, и все же образованный Ершов понимал, что ни в этом дело, не они увлекают его к стакану. Причина всему - алкоголизм, которым он заболел, он душил его организм и сознание, он разрушал его сон, он делал его раздражительным и нетерпимым.
  
  Сдержаться Ершов не сумел и в этот раз. Для непредвиденных обстоятельств в сарае у него была припрятана бутылка вина. Под предлогом посмотреть скот, он вышел на улицу, включил в сарае свет, нашел то, чего требовал затаившийся в нем зеленый змей. Вернулся в дом Виктор Степанович с хорошим настроением, поцеловав Егора, он улегся спать и спал хорошо только до трех ночи. Проснулся от боли во всем теле. Она все усиливалась, переносить её с каждой новой рюмкой становилось все труднее. Ершова буквально разламывало, разрывало на куски, хотелось кричать, стонать и плакать. Марии рядом не было, похоже, услышав запах спиртного от него, она ушла спать на диван. Майор решил супругу не будить. 'Сутки надо выстоять, - процедил сквозь зубы он, направляясь на кухню. - Сутки надо побороться, иначе запой!...'.
  
  Опорожнив пол-литровую кружку молока, Виктор Степанович достал из шкафа второе одеяло, аккуратно разложил все на кровати, укутался, будто залазил в спальный мешок, и постарался уснуть. Сон пропал. Страх и ужас, неведома откуда подхватываемый сознанием, рождался, крутился в голове подобно бумерангу пока его не сменяли другие, не менее жуткие картины из прошлого. Все самые плохие, самые слабые поступки Ершова, будто выстраивались в очередь, ожидая новой оценки и рассмотрения их. Сознание вытягивало их из самых глубоких 'закромов' мозга, трясло их, очищая от рутин времени, и раскладывало перед глазами, будто все свершилось совсем недавно, вчера. Некоторые картины восставали в таком ракурсе, что Ершов возвращался в прошлое и вновь становился активным участником погонь, разборок, задержаний.
  
  - Витя! Витя! - услышал он голос Марьи. - Проснись! Ты бредишь! Ты все-равно не спишь! На выпей, - она держала у его изголовья литровую банку с капустным рассолом. - Пей.
  
  - Опять к мамке бегала? - прикладываясь к банке, поинтересовался Ершов.
  
  - А что ж делать, Витенька!? - она развела руки в стороны. - Тебя же спасти надо!...
  
  - Ох, Марья, - вздохнул Ершов.
  
  - Это из-за меня ты пить начал, - неожиданно задрожал голос Марии. - Это я с Васькой тебя вчера вывела из себя вместо того, чтобы помочь!?...
  
  - Глупости, Марья, - перебил Ершов супругу. - На подобного рода причины можно ссылаться, конечно, чтобы оправдаться, но это совсем все не то...
  
  - А что? Что это такое? Почему ты начал пить, Виктор? - забрав и поставив пустую банку на шкаф, не унималась Мария.
  
  - Это, Марья, алкоголизм. Похоже, мне его придется каким-то образом лечить. Что-то не получается у меня без срывов.
  
  - Правда! - Марья утвердительно затрясла головой и села на краешек кровати. - Раньше ты выпивал раз в полгода, раз в три месяца, теперь, считай каждый месяц выпиваешь, - она пожала плечами в недоумении. - Ладно, выпивал бы себе, но ведь тебе плохо потом становится ночью. Вон сегодня, например, кричал, как только Егорку не разбудил?....
  
  - Ладно, Марья, извини, - выдохнул Ершов. - Ступай! Отдыхай! Спасибо за рассол...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  В поле зрения КГБ Беларуси работы Виктора Степановича и его интернет-журнал попали довольно быстро, хотя и издавалось все в России. Вопрос встал, как разработать опытного Ершова, который хорошо знал оперативную работу. Доказательства следовало получить неопровержимые, так как фактически Виктор Степанович был сейчас писателем России. Власти РФ в любой момент могли встать на его защиту.
  
  А 'вычислил' Ершова оперуполномоченный УКГБ Маслов, который все свое свободное время проводил в интернете. Нет, Маслов Алексей не интересовался новостями в интернете, мало его интересовала и какая-либо прикладная информация. Больше всего его интересовали белорусские поэты, журналисты и писатели, которые теперь массово издавались в России, так как в Беларуси им было делать нечего, дуть в дудку под соловьиные трели власти, мало кто хотел.
  
  Оперуполномоченный Маслов был человеком недалеким, литературой и историей не интересовался вообще. Больше всего в жизни его волновали собственные показатели в работе, которые он готов был делать даже на родственниках. Именно в таких - преданных кадрах, испытывало нужду управление комитета государственной безопасности в области, поэтому довольно быстро Маслова стали считать одним из лучших сотрудников.
  
  Нельзя сказать, что, прочитав работы Ершова, Маслов увидел в них призыв к подрыву государственного строя, либо еще что-то в этом духе. В работах Ершова высказывалась аргументированная критика в адрес власти, но, ведь, и это было запрещено в Беларуси. Кроме того, Маслов был уверен, раз Ершов критикует власть, значит, где-то у него должны были быть и более серьезные материалы против государства.
  
  Опытные программисты, привлеченные Масловым к итернет-журналу Ершова, довольно быстро установили, что оптимизатором сайта является Бобриков. Последний этого, собственно говоря, и не скрывал. В каталоге администрация сайта он забил свою должность, как менеджер. Изучать деятельность последнего долго не пришлось, довольно быстро Бобриков был пойман на мелком мошенничестве, после чего юного хакера Маслов завербовал.
  
  Пуская пузыри в кабинете оперативников УКГБ, Бобриков клялся, что больше не будет взламывать чужие сайты, а также, пообещал сотрудникам УКГБ оказать содействие в обличении Ершова в антигосударственной деятельности. Мошенник говорил то, что от него хотели услышать, сам в свои слова он, естественно, не верил. Бобриков так умело врал, так артистично клялся и плакал, что ему поверили. В результате, Александру вменили в обязанности вытягивать у Виктора Степановича всю, имеющуюся у него, информацию и незамедлительно представлять её Маслову. Сотрудники государственной безопасности не знали, что Бобриков клептоман. Чтобы заинтересовать Ершова в представлении своих работ для печати, Александру выделили немалую сумму денег. Ими он должен был рассчитываться с Виктором Степановичем, чтобы ускорить процесс получения материалов от него. Бобриков и не думал данные деньги давать кому-либо, он их тут же присвоил, а на следующий день купил себе новый мобильный телефон, сканер в компьютер, все остальное прогулял со своей подружкой Юлькой в ресторане.
  
  Сотрудники УКГБ и в этом хищении обличили Бобрикова, однако сделали вид, что ничего не замечают. Люди с потерянной совестью в данном случае им были необходимы для крайних действий, крайних мер, очередь которым еще не наступила.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 13.
  
  
  
  
  
  
  
  Домой Ершов возвращался разбитым после перебранки-перепалки, которая произошла сегодня в школе, якобы из-за компьютера. Конфликт возник на ровном месте из-за ничего. Школьный компьютер из учительской перенесли в кабинет к новому чиновнику школы - заместителю директора по воспитательной работе Чубковой Ольге Даниловне. Эту должности ввели в школе с начала учебного года, как и на предприятиях, в целях поддержания идеологической линии государства. Она поглотила в себе должности социального педагога, работника с молодежью, но главное, Ольга Даниловна, которой от рождения было года двадцать четыре, не более, принялась активно проводить в жизнь политику власти, не осознавая её сути.
  
  Уровнем образования Ольга Даниловна не блистала, что довольно быстро подметил Ершов. Закончив исторический факультет пединститута, ей почему-то захотелось казаться в глазах учеников юристом. Выступая на очередном собрании, гордо говоря о 'жесткости' власти, новом нормативно-правовом поле, которое власть устанавливала, она собрала воедино нормы права, нормы морали и нормы этикета. Она абсолютно не представляла, что право в отличии от морали и этикета обеспечено государством, часто может не совпадать с интересами общества, образуя лишь оплот и опору представителям власти, являясь инструментов в руках государства. Хуже всего, что это подметили и некоторые старшеклассники, у которых Ершов преподавал обществоведение. Как потом он не выкручивался на уроках, отвечая на вопросы, которые возникли у них после слушания 'легендарной' речи школьного идеолога, самые сообразительные из них поняли, что заместитель директора школы по воспитательной работе несет туфту, аналогичную той, что водопадами стала изливаться из средств массовой информации.
  
  С вопросами, после 'консультаций' с Ершовым, они стали обращаться и к Ольге Даниловне, которую быстро загнали в тупик. И хотя она у них ничего не преподавала, авторитет её начал сильно падать, так как с собою дети тянули хитроумные учебники по 'Государству и праву', 'Политологии', 'Истории государства и права', с которыми, естественно, Ольга Даниловна знакома не была, а её ответы сильно расходились с теми, которые были записаны в книгах. А вышедшие в начале девяностых годов издания, когда тоталитарная система СССР развалилась, а в Беларуси тоталитаризм еще только зарождался, были довольно научные по сравнению с современными, опровергнуть их содержание было довольно непросто, используя ту литературу, которой располагала Ольга Даниловна.
  
  Дети, надо заметить, сами по себе добрые. Однако если они замечают некомпетентность учителя, их желание опровергнуть его, превращается в такую силу, побуждающую их к знаниям, что спастись от неё можно только одним способом - стать специалистом в тех вопросах, которые преподаешь.
  
  Ольга Даниловна была специалистом 'нового времени', её больше зомбировали, чем учили. Естественно, она попала в ситуацию, когда следовало меньше говорить перед аудиторией, а больше заниматься самообразованием - 'шапкозакидательство' явно не прокатывало. Но в том и 'специфическая' черта современных специалистов, что многие из них пытаются нахрапом 'взять быка за рога'. В результате конфликт между учениками и ей стал все усиливаться. Причину конфликтной ситуации Ольга Даниловна и не подумала искать в себе, она её увидела в Ершове, который преподавал детям историю и обществоведение.
  
  - Извините, Ольга Даниловна, я стараюсь к проблеме подходить научно, не более того, - однажды все-таки Ершову пришлось отреагировать на замечание Чубковой, которая попыталась его подкорректировать в подходе к предмету.
  
  На этом, естественно, дело не закончилось. Чубкова, как могла, солила Ершову. Это выражалось главным образом в проявлении особого внимания к планам по самообразованию Виктора Степановича, воспитательным планам его, как классного руководства, надлежащему оформлению кабинета, посещению уроков с целью установления, соответствуют ли они идеологически, проводимой государством политике и программе. Эти все попытки - укусить Ершова, оказывались настолько нерезультативными, что однажды, под предлогом спросить у Виктора Степановича литературу для самообразования, она решила посетить его дома. Слухи о том, что Ершов иногда может подпить дошли и до неё. Марья была человеком открытым, поэтому о всех проблемах в семье Ершовых знала вся деревня. Заполучить компромат на него, ей хотелось больше всего на свете, так как это был единственный учитель, который не замечал её в школе, как администратора.
  
  Ершова дома не было в момент, когда его навестила Чубкова, Виктор Степанович находился в лесу, заготавливая дрова. Увидевшая на пороге дома молодую симпатичную учительницу, Марья психанула. Она своим разумом, созданным для деревенских интриг и судилищ, увидела в Ольге Даниловне соперницу. После дежурного 'здравствуйте' Марья даже не задумываясь залепила:
  
  - Ён напился и поехал к бабам в соседнюю деревню.
  
  Ольга Даниловна даже ахнула от радости и удачи. Марья же восприняла это, как душевную боль 'любовницы' супруга. Даже не дав ей опомниться, она выложила на Ершова столько гадости, что Ольга Даниловна едва ли 'понесла' все это.
  
  - Нашлась мне читательница! - гордо выговорила Марья, когда Чубкова покинула её домовладение. - Я своего мужика никому не отдам!
  
  Здесь надо заметить, что Марья ревновала супруга не только к женской половине человечества, она ревновала его и к друзьям, и близким. Используя каждую возможность, Марья 'отшивала' всех знакомых Виктора Степановича, стараясь заменить их собой. Она полагала, что Ершов не хочет с ней разговаривать из-за того, что все родные и близкие, настраивают его против её.
  
  Заполучив козырь ни от кого-то со стороны, а от самой супруги Виктора Степановича, Чубкова решила поднять данный вопрос на педагогическом собрании. Однако данная попытка - обгадить Ершов, у заместителя директора школы по воспитательной работе провалилась. В деревне все учителя хорошо знали Марью Лаптеву, старшие даже помнили её как ученицу. Услышав из уст Чубковой рассказ Марии об Ершове, они просто рассмеялись, высказав, почему и зачем говорила она Ольге Даниловне гадости на своего мужа. Кроме того, к счастью для Виктора Степановича, с ним в лесу в то время находился физрук и завхоз школы, помогая ему в заготовке дров. Авторитет Ольги Даниловны после этого сильно пострадал, так как извиняться в целом пришлось ей перед Ершовым и педагогическим коллективом, а не Виктору Степановичу оправдываться. Единственное предложение, которое сказал Ершов, было следующего характера: 'Я не ангел небесный, и не Ленин, всякое случается, однако к работе это не имеет никакого отношения. А в тот момент времени, о котором говорит Ольга Даниловна, я с работниками школы заготавливал дрова в лесу'. 'Укол' был грандиозной силы, так как Чубкова оставалась приверженцем Ленина. В её кабинете рядом с портретом президента красовался и вождь мирового пролетариата, которого она по-прежнему, как это было до перестройки, - обожествляла.
  
  Сегодня конфликт разгорелся в кабинете заместителя диктора школы якобы из-за принтера. Виктор Степанович редко пользовался школьным оборудованием, а если и пользовался, то и отдавал школе положенное.
  
  Приветливо улыбаясь, Ершов достал из дипломата бумагу, и хотел было распечатать одну из своих небольших книг, чтобы вычитать её. По ходу он уведомил Ольгу Даниловну, что заправит картридж в принтере сам, когда он закончится, независимо от того, что его долевое участие в использовании краски будет ничтожным.
  
  Ольга Даниловна тоже красиво улыбнулась Ершову, однако злобно, желчь едва ли сдерживали её красивые губы. А когда он стал приготавливаться распечатывать свою книгу, запретила ему использовать школьное оборудование в личных целях, указав, что без разрешения директора не может ему позволить сделать это. Она прекрасно знала, что директора в школе нет, и Ершов не принесет ей данное разрешение. Знал об этом и Виктор Степанович, он прекрасно понимал, что это месть. Не знал только Ершов еще в тот момент, за что ему мстит Чубкова, так как страсти за прошлые обиды, причиненные ей, вроде бы улеглись. Ситуация быстро прояснилась. Желая нанести ответный удар, Ольга Даниловна вспылила:
  
  - Ваши книги, Виктор Степанович, вредные!
  
  Не зная, о каких книгах идет речь, Ершов поинтересовался:
  
  - Вы какие имеете в виду, те, что опубликованы в Беларуси, или в интернет-журнале в России.
  
  - Я говорю о двух последних книгах, которые вы опубликовали в интернет-журнале, Виктор Степанович. Сегодня несколько старшеклассников после их прочтения прямо у меня в кабинете сняли значки БРСМ с груди и выбросили их в мусорное ведро. Здорово!?
  
  - Так, сразу, я не готов ответить на данный вопрос, - спокойно отреагировал Ершов на боевой клич команчей. - Надо разобраться во всем. В целом я не вижу ничего страшного. Подумаешь, некоторые из учеников решили выйти из БРСМ?
  
  - Это преступление! - властолюбивая девушка даже привстала со стула. - Неужели вы этого не понимаете?
  
  - Дети еще только формируются во взрослых, - спокойно отреагировал и на этот боевой клич команчей Ершов. - Им еще многое предстоит пересмотреть в жизни, Ольга Даниловна, как в прочем, неминуемо и вам тоже...
  
  Дальше Ольга Даниловна сорвалась и несла такую ахинею, которую ей втирали в голову, похоже, идеологи рангом повыше в райисполкоме. В пылу гнева из её речи даже улетучился могилевский акцент, присущий всем нынешним чиновникам, который искусственно, похоже, 'вплетала' в свои речи и она. Ругаясь и бранясь в адрес Виктора Степановича и учеников, она стала говорить на обычном, всем знакомом, русском языке, которому её учили в школе и пединституте.
  
  Ершов не стал слушать старые, ему знакомые песни о светлом будущем, он попросил у Чубковой фамилии тех учащихся, которые 'осквернили' её кабинет, и ушел домой.
  
  Газету 'Советская Беларусь' из почтового ящика Виктор Степанович извлек, чтобы она не промокла под мокрым весенним снегом, который неожиданно повалил, напоминая о тяжелых зимних буднях. Животноводам тяжело в холод, за скотом в мороз следует смотреть в оба, чтобы не допустить падеж. Ершову досталось за зиму, пришлось докупать не только сено, но и свеклу и картофель, чтобы продержаться. Марья обижалась, что с трудом приходится сводить концы с концами, платить за учебу Василию и снаряжать его в очередную учебную неделю. Однако выхода не было: продавать овец за бесценок не хотелось, свинины товарной не было, поросята еще не подросли.
  
  'Легендарную' белорусскую газету Ершов смотрел не более минуты, читать в ней было нечего. Хвалебные романсы о власти теперь ему пели не только СМИ, но и в школе Ольга Даниловна. 'Хорошо, что часов у меня немного, - бросая газету подпечь на подтопку, высказался про себя Виктор Степанович. - Если бы каждый день пришлось работать с этой пионерской вожатой 'нового времени', то и в коммунистическую партию вступил бы, - Ершов почему-то засмеялся со сказанных самим собой слов. - А ведь раньше таких, как Чубкова, было много, и они не казались белыми воронами!'.
  
  Быстро переодевшись, Виктор Степанович направился на улицу управляться. Открыв сарай, он даже ахнул. Абокар вновь выбил ворота, и все овцы бегали по пролетам. Выдворив их на улицу, Виктор Степанович принялся ремонтировать калитку в отсеке для овец. 'Барана надо резать, иначе может пострадать кто-нибудь!' - выговорил он про себя, и в этот же момент влетел внутрь отсека от сильного толчка в ягодицы. В недоумении обернувшись, он увидел Абокара, гордо стоящего в дверном проеме с красными глазами, готовящегося к очередному нападению. От Марьи Ершов слышал, что баран совершал попытки нападения на неё, но чтобы на хозяина?!... Ладно, практически все калитки и двери он уже по разу ломал, практически везде, в некоторых местах по многу раз, но чтобы хозяину вот так подло, с заду, в момент, когда он не ожидает... Ершов обиделся на барана, минуты жизни глупого животного были сочтены...
  
  - Надоела эта баранина! - зайдя во двор и, видя, что Ершов разделывает барана, фыркнула Марья. - Ты бы лучше кабана убил.
  
  - Нет пока, Марья, ты же знаешь! - Виктор Степанович печально посмотрел на супругу. - Под свиноматками поросята, а остальные еще не выросли. Совершенно нецелесообразно бить их на лето, когда с кормами будет попроще...
  
  - Попроще! Попроще! - приостановившись, Марья попыталась кривлять супруга, затем присмотрелась и обнаружила, что Ершов зарезал Абокара. - Ну, хоть это радует, - даже подпрыгнула она от радости. - Этого изверга уже давно надо было кончить. Моей подруге Вальке три дня назад он так залепил в задницу, что она до сих пор ест стоя.
  
  - Сегодня мне тоже досталось, - рассмеялся Ершов...
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  Причиной 'забастовки' старшеклассников, как выяснилось еще до уроков, стал приход Чубковой на репетицию. Дети готовили вечер ко дню 8 марта, а Ольга Даниловна со своими 'специфическими' подходами стала вмешиваться в программу вечера, пытаясь политически правильно её скоординировать. Вопросы на неё обрушились, как снег в метелицу, отвечая на них она запуталась, отстреливаясь словами: 'у нас специфическая экономика', 'наше государство не правовое, зато социальное', 'диктатура власти - это не всегда плохо, славянам чужды другие формы правления', в общем, она сама себя загнала глубоко в угол, в этот момент и встал вопрос относительно БРСМ, как молодежной 'политической' организации. Отвечая на него, она, уже, будучи загнанной в угол, запуталась еще больше в современных 'специфических' терминах, определениях и правилах. В горячке Чубкова, наконец, не сдержалась и пролила 'Свет' учащимся, что они обязаны стать опорой власти во всем, и как тут же дополнил её сын директрисы школы: 'Задушить оставшиеся ростки демократии'. Его сразу же поддержало несколько учеников, отказавшись участвовать в организации вечера, который Ольга Даниловна пыталась превратить в демонстрацию по поддержке режима.
  
  Всех взбунтовавшихся учеников она вызвала к себе в кабинет и попыталась разобраться с ними с позиции силы, путем угроз. Ученики в ответ сообщили ей, что больше в БРСМ не состоят, и вечер будут проводить по своему усмотрению. В знак выхода из БРСМ, они сняли значки со своих костюмов и положили перед ней на стол. Она, позеленевшая от злости, собрала в ладонь их, подошла к кипевшим от негодования подросткам и приказала немедленно пристегнуть значки к груди. Ученики и не подумали выполнять её требование, побросав их в мусорное ведро, они покинули кабинет заместителя директора школы по воспитательной работе.
  
  Ершову не пришлось оправдываться относительно опубликованных в интернет-журнале книг, к его приходу директор школы с коллективом учителей накрутили 'хвост' Чубковой, как сибирской лайке. Со слезами на глазах, она сидела на диване в учительской и оправдывалась: 'Да, я погорячилась, извините!', 'Подошла к проблеме не педагогически!', в общем, несла требуху, которую обычно несут в подобных ситуациях белорусские чиновники, попав под раздачу Батьки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 14.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Катерину вызвали прямо из цеха в кабинет к заместителю начальника тюрьмы по оперативной работе Коробцову. А когда она зашла к нему в кабинет, поняла, что разговор затевается очень серьезный, так как Петр Павлович курил.
  
  Курить Коробцов бросил два года назад, однако несколько раз срывался. По тюрьме ходила сплетня, если зашел в кабинет к Коробцову, а он с сигаретой, жди больших неприятностей.
  
  - Садись, Катерина, - выдохнул Коробцов. - Мне поручено сказать то, что я сейчас тебе скажу. Что в моей компетенции, сделаю. - Петр Павлович затушил сигарету. Печально посмотрел, как она гаснет и продолжил:
  
  - Не в моей компетенции спрашивать, кто ты есть. Но разговор данный очень секретный. Я получил сегодня взятку в сто тысяч долларов от Холажева, чтобы организовать твой побег. Поэтому слушай, как завтра ты это сделаешь: в 8 часов 3О минут ты понесешь из кухни помои; выбрасываешь их и сразу залазишь в кузов автомобиля ГАЗ - 53, который к этому времени уже будет догружаться краской и лаком; грузчики - опера ФСБ, залазишь в кузов, не обращая на них никакого внимания, как будто никого нет; на выезде машину если и досмотрят, то формально, я позабочусь об этом, однако на всякий случай спрячься; в километре за КПП машина остановится около 'Ауди - 8О' красного цвета; под левым передним колесом машины ключи, в бардачке документы на имя Мятликовой, под сиденьем водителя 1ОО тысяч долларов, это твои подъемные; едешь прямо к Холажеву Сухраю; тебя будет страховать первоначально зеленая шестерка, потом красная семерка; когда красная семерка тебя обгонит, остановись, с тобой будут говорить сотрудники ФСБ; Сухраю скажешь: с трудом, но выбралась, в общем, сообразишь; дай Бог тебе удачи, дочка...
  
  В том, что это не провокация Катерина перестала сомневаться уже после того, как Петр Павлович сказал, что получил за организацию её побега взятку от Холажева. Дело в том, что в тюрьме знали все и каждый, что Коробцов мзду не берет. За период его работы в зоне в должности начальника оперативной части ни одного побега не было. Косвенно данная позиция Катерины подтверждалась и тем, что сумма полученной Коробцовым взятки, равнялась той сумме, которая должна была составить её первоначальный капитал. Окончательно разведчица поверила Коробцову, когда тот указал, что в бардачке автомобиля будут лежать документы на имя Мятликовой. Дело в том, что именно под этой фамилией Катерина была внедрена в группировку Солдата, все это значило только одно - оперативные службы, наконец, нашли её, операция по её освобождению началась.
  
  К этому времени Катерина с учетом нахождения под следствием отбыла практически половину срока, повидала много разного, она уже смирилась со своей судьбой и не верила в возможное освобождение. От сказанного Коробцовым около часа мурашки бегали по телу, а ночью не спалось. Ей не верилось, что она, наконец, сможет увидеть свободу, что тюрьма останется за спиной, что она вернется к нормальному образу жизни.
  
  Катерина не бедствовала в зоне, к ней никто не приставал: не со стороны администрации тюрьмы, не со стороны заключенных, однако неволя есть неволя. Каждый месяц она получала посылки от Кондыбина, раз в половину года от Холажева. В камере, где она содержалась, было все необходимое: телевизор, радио, позже появился даже видеомагнитофон, Холажев позаботился об этом.
  
  В среде осужденных на Катерину смотрели, как на криминального авторитета, со стороны администрации проблемы были только первые два года, потом все гонения вдруг резко прекратились. То ли Сухрай позаботился об этом, то ли еще какая-то неведомая сила нашлась, об этом разведчица могла только гадать.
  
  Работали заключенные на фабрике по производству лакокрасочных изделий, которая находилась прямо на территории зоны. Катерина работала, как все, не хуже и не лучше, одним словом, норму выполняла, в передовики не рвалась. Химическая промышленность давала о себе знать по ночам, особенно если днем приходилось работать в горячем цеху, тогда кашель под утро разрывал легкие, а к утру глаза становились красными, как у рака.
  
  Два года тому назад у неё состоялся довольно серьезный разговор с работником ФСБ, фамилию его она не пыталась запомнить, единственное, что сохранилось в её памяти - фээсбэшник имел чин полковника. Разговор происходил в кабинете Коробцова, без хозяина кабинета, что называет тет-а-тет. Катерине показалось, что полковник знает о ней все, однако не рискнула расшифровываться, он, в свою очередь, не домогался от неё каких-либо признаний, задал несколько вопросов о взаимоотношениях с Холажевым Сухраем, один вопрос о взаимоотношениях с покойным Солдатом, и ушел.
  
  Дальше жизнь шла своим обычным тюремным ритмом, от которого Катерину тошнило, а бочки с краской и лаком снились даже по ночам.
  
  Катерина была очень рада, что её, наконец, нашли. Её не удивляло то, что освобождение должно наступить путем побега. Разведчица понимала, что ни одно постановление МВД не отменит приговор суда, и никак по-другому ей свободу никто не предоставит.
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  Все шло по плану до тех пор, пока Катерина вдруг не заметила, что прапорщик Есенина следит за ней. Она сегодня, как назло, дежурила по столовой и будто почуяла, что Катерина затевает учинить побег. Куда бы Катерина ни кинулась, куда бы ни подалась по кухне, Есенина делала несколько шагов, но так, чтобы Догилева все время находилась в её поле зрения.
  
  Прапорщик Есенина была одним из опытнейших сотрудников зоны, за свои восемнадцать лет службы она повидала всякое. Суета, которая буквально вселилась в Катерину, не миновала опытного глаза надзирательницы. Чем больше она наблюдала за Догилевой, тем активнее та себе вела. 'Это не к добру! - высказалась про себя Есенина. - Надо за этой пташкой сегодня смотреть в оба!'.
  
  Когда на часах было 8 часов 1О минут, Катерина стала собирать помои. Как тщательно она не убирала столы, плиту, умывальники, набрать два ведра не удавалось. Катерина разделила ведро, на два и двинулась на улицу.
  
  - Догилева! - на всю кухню окликнула Есенина Катерину. - Подожди еще полчаса! Куда ты с пустыми ведрами?!
  
  - Мне потом тяжело будет, товарищ прапорщик, - не останавливаясь, ответила Катерина и только ускорила шаг.
  
  В узком темном коридоре Есенина догнала Катерину и, схватив её за воротник, так, что дышать не стало чем, потащила её обратно на кухню. Катерина знала, что уже 8 час 31 минута, времени совершенно не оставалось. Даже не думая, разведчица локтем сильно ударила надзирательницу в область солнечного сплетения, а когда та скорчилась от боли, нанесла ей ребром ладони сильный удар по затылку. Есенина потеряла сознание и упала, вывернув прямо на неё ведра, Катерина бросилась на улицу. Машина стояла уже загруженной, но дверь в фургон была открыта. Грузчики, делали вид, что ковыряются с колесом. Катерина вскочила в фургон и сильно ударила дверью, чтобы сосредоточить на себе внимание. Один из грузчиков все же приоткрыл её и убедился, что это именно та девушка, которую они ожидали.
  
  - Поспешим! - обозвалась Катерина. - А то ненароком тревогу поднимут!
  
  - Все будет тип-топ, красавица, - спокойно высказался грузчик, закрывая дверь.- Тип-топ, - высказался он, двигаясь к месту пассажира, обходя машину с правой стороны.
  
  Через несколько секунд ГАЗ-53 завелся, заскулил своим двигателем и двинулся к проходной. По территории зоны машина ехала не менее пяти минут, они разведчице показались вечностью, все это время Катерина лежала и молилась, просила Бога, чтобы придержал еще несколько минут в бессознательном состоянии Есенину. На проходной ГАЗ - 53 остановился, до Катерины донеслись слова:
  
  - У нас все тип-топ, мужики, пропустите нас без досмотра.
  
  - Езжай, тип-топ херов, - послышался ответ, и машина двинулась дальше.
  
  ГАЗ - 53 проехал не более сотни метров от КПП, когда по зоне заскулила сирена. На КПП раздалась автоматная очередь, похоже, хотели остановить машину, но она наоборот стала двигаться быстрее. Через три минуты машина резко ударила по тормозам, так, что на Катерину полетели банки с краской. Отбросив их, разведчица стала выбираться наружу. Дверь в фургоне открылась, все тот же тип-топ подогнал её теперь:
  
  - Давай скорее, красавица, погоня неминуема.
  
  Катерина выскочила прямо к 'Ауди-8О'. Водитель ГАЗ-53 уже держал ключи от легковушки в руках.
  
  - Бери и вали скорее! Мы не сможем надолго задержать погоню!
  
  Открыв дверь, Катерина с трудом нашла замок зажигания, вставила ключ, повернула его, иномарка сразу же обозвалась работой мощного двигателя. Что было газу, Катерина рванула с места и скрылась за поворотом.
  
  С первой же второстепенной примыкающей дороги к Катерине пристроилась зеленая шестерка. 'Слава Богу! - выговорила про себя Катерина. - Вдвоем прорваться будет легче!'.
  
  Когда до трассы оставалось метров двести, Катерина вдруг увидела милицейскую семерку. В том, что её попытаются остановить, сомнений не было, так как еще через сто метров 'рыгалье' милицейской машины загорелось сине-оранжевыми огнями, а из салона на улицу вылез сержант с дорожным жезлом. 'Все! Доездилась!' - ударила в голову печаль, однако в этот момент машину Катерины обогнала зеленая шестерка и на полном ходу пошла на таран. Работники милиции спешно покинули свой автомобиль. Её сопроводитель на полном ходу врезался в милицейскую машину и задвинул её на откос дороги, так, что больше она в преследовании участия принимать не могла. Когда Катерина проезжала место ДТП, то заметила, что сотрудники милиции вытаскивают из салона шестерки молодого парня с окровавленным лицом. 'Разберутся!' - выговорила про себя разведчица и прибавила газу. На трассе ей удалось развить скорость в 18О километров в час. Через половину часа в зеркало заднего вида разведчица заметила, что её догоняет красная семерка. Катерина еще раз посмотрел на свой спидометр, было 18О километров в час. Семерка все приближалась. 'Ничего себе! - восхитилась Катерина отечественной техникой. - Ведь умеют делать, если захотят!'. Скорость она все же снизила до 14О километров в час. На расстоянии в триста метров семерка зависла у неё на хвосте и так ехала за ней около часа, затем обогнала и стала притормаживать. Катерина остановилась вслед за ней.
  
  - Переодевайся, красавица, - были первые слова парня, вылезшего ей на встречу. В руках он держал большую черную сумку. - Я отвернусь, и буду говорить. Ты внимательно меня слушай, так как времени у тебя немного.
  
  - Хорошо! - распаковывая сумку, обозвалась Катерина.
  
  - Лошадей мы меняем. Поедешь на моей машине, так как твою бабочку объявили в розыск. Я подурачу гаишников, сколько смогу. Как сумасшедшая не лети, чтобы не привлекать внимания, но и сотню старайся выдержать. Свердловск проедешь и прямо на Челябинск. Там в аэропорту остановись и просто посиди в машине, тебя найдут. Машина у тебя не паленая, документы чистые, если менты остановят где, веди себя спокойно. Деньги в Свердловске положи на свое имя в ближайшей кассе, они тебе пригодятся.
  
  - Готова!
  
  - Все! Забирай документы и деньги из 'Аудюхи' и дуй дальше на моем 'Жигуленке'. Через несколько десятков километров тебя будет страховать синяя шестерка. Удачи тебе!
  
  Катерина достала из-под сиденья пакет с деньгами, из бардачка документы, положила все на переднее сиденье пассажира, спокойно села за руль, включила передачу и двинулась далее. Она сама удивилась спокойствию, в которое она вошла, надев нормальную гражданскую одежду. Она будто ярмо с себя сбросила, избавившись от тюремных шмоток. 'Далее все будет хорошо! - выговорила про себя Катерина, медленно увеличивая скорость. - Все будет тип-топ!'.
  
  Через половину часа Катерина обнаружила у себя на хвосте синюю шестерку. В Свердловске, когда она остановилась у Сбербанка, парень из шестерки вылез вслед за ней, и находился около Катерины, пока разведчице не дали на руки сберкнижку. В аэропорту в Челябинске шестерка остановилась в метрах тридцати около Катерины, а через десять минут к ней подошел мужчина лет сорока пяти в цивильном костюме под галстуком. Знаком он показал, чтобы она не выходила из машины, сам подошел и сел на переднее сиденье пассажира.
  
  - Здравствуй, Катерина, - поприветствовал он девушку, показывая свое служебное удостоверение.
  
  - Полковник ФСБ Иванцов, - вслух прочитала Катерина, потом отрешенно посмотрела на него. Это был именно тот полковник, который говорил с ней в кабинете Коробцова два года тому назад. - Я бы вам и так поверила. Я вас видела, более того, у меня выхода другого нет.
  
  - Совершенно верно, девочка моя, - закуривая, согласился с разведчицей полковник. - Только теперь, Катерина, ты будешь работать не с МВД Беларуси, а с ФСБ России. Холажев, куда ты сейчас направляешься, направит тебя в Беларусь на место Солдата. Делай, что он говорит и ничуть не больше, одним словом, не зарывайся там, тем более в Беларуси неспокойно, действует отряд отмороженных, его эскадроном смерти называют...
  
  - А откуда вы знаете, что он меня на место Солдата будет сватать? - перебила Катерина. - Вдруг он меня при себе оставит?
  
  - Нет, Катя, - выдохнул дым половник. - Он такие бабки за тебя влупил только по одной причине: в Беларуси ему нужен свой ставленник. Кандидатуры лучше тебя на данный момент нет, - он вновь затянулся сигаретой. - Поверь!...
  
  - Ладно! Верю! - Катерина кивнула головой.
  
  - Тебе будут помогать наши ребята в Беларуси, - спокойно продолжил полковник. - Они сами тебя найдут, их клички Корч и Баклан. Они обкатаны в подобного рода делах, в твоей работе - это будут незаменимые люди. Что надо делать, будем решать по ходу через них. Ты их отпускай, когда они будут проситься в город, либо еще куда. Пойми, Катерина, ты обязана себя беречь и грамотно в последующем распоряжаться собой, только сегодня, чтобы тебя освободить, мы пожертвовали здоровьем четырех офицеров...
  
  - Как!? - вспылив, перебила полковника Катерина и недоверчиво посмотрела ему в глаза.
  
  - Двоим нашим парням из ГАЗ-53 вэвэшники поломали ребра. Парень, который сопровождал тебя на зеленой шестерке, сейчас в реанимации. Водившего за нос гаевых на 'Ауди-8О', милиция тяжело ранила из вертолета. Вот и думай, девочка моя!?...
  
  - Спасибо, вам! - после паузы выговорила Катерина, а затем слезы сами рванулись из её глаз. - Спасибо!... Знаете, я никак не могу придти в себя от шока, поэтому задаю глупые вопросы, - попыталась оправдаться Катерина, вытирая слезы. - Спасибо вам! Я не подведу!...
  
  Далее полковник ФСБ Иванцов, вручил Катерине билеты на самолет и отправил её на встречу к Холажеву в Москву. Теперь, все самое страшное осталось позади, так как Холажев лично знал Катерину, кроме добра, ей ничего другого не желал...
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  Сухрай Холажев был родом из Дагестана. Титул вора в законе он получил в конце восьмидесятых. Редко когда дагестанец становился вором в законе. Дагестанцы, как и чеченцы, исконно придерживались патриархальных обычаев и не признавали ни уголовных традиций, ни титулов. Они всегда держались обособленно в зонах, составляя как бы отдельную касту. Воровскую политику у них проводили не люди с богатым уголовным прошлым, а исключительно выдвиженцы родов - их называли старейшинами. Распоряжения вождей клана не подлежали обсуждению, их выполняли также беспрекословно, как приказы смотрящего.
  
  Возможно, Холажев со временем стал бы старейшиной рода. Для этого у него имелись все необходимые качества: воля, смелость, сила, безукоризненная родословная, но судьба распорядилась по-другому: по малолетке Сухрай угодил на нары, зарезав своего односельчанина. Получив десять лет, а это максимум, что предусматривало советское уголовное законодательство для лиц, не достигших восемнадцатилетнего возраста, волей обстоятельств Холажев окунулся в сложную систему уголовных понятий. Незаметно для самого себя он не только принял установленные на зоне порядки, но и сумел вжиться в них. За десять лет заключения Сухрай прошел все ступеньки уголовной карьеры, побыв и 'быком', и 'пацаном', и 'шерстяным', и 'паханом'. Со временем Холажев проявил себя настоящим сподвижником воров, на деле доказал, что тюрьма ему мать родная. Ему верили, отмечая благие дела перед миром, поручали ответственные дела, с которыми упрямый Сухрай всегда справлялся, и, в конечном итоге, предложили вступить в воровской орден.
  
  Вероятнее всего, воровская каста отвергла бы Сухрая, но начавшаяся перестройка пробудила население Северного Кавказа от сна. Веками воевавшие горцы встрепенулись и направились в Москву, Санкт-Петербург, другие крупные города постсоветского пространства искать деньги, правду и приключения. Однако из-за низкого образовательного уровня, руководствуясь в своей деятельности не существующими законами и воровскими понятиями, а обычаями родовых общин, они повсеместно стали беспредельничать. Славянская каста воров стала называть дагестанские и чеченские группировки 'пиковыми'.
  
  Воры в законе были вынуждены рассмотреть, причем рассмотреть положительно кандидатуру Сухрая, так как 'пиковых' следовало как-то обуздать. Убедившись, что в воровским мире он - личность весьма уважаемая, воры предложили ему титул законного. Коронация Холажева напоминала посвящение в рыцарское братство. Приняв сан законного из рук самых уважаемых и знаменитых воров, Сухрай одновременно получил новое прозвище - Король Пик.
  
  Сухрай не подвел воров, оправдал доверие и родовых общин. Он стал связующим звеном между Северным Кавказом и северо-западной частью России. Через него в Россию рекой потекли эшелоны тонкорунной шерсти и партии наркотиков, запрятанные в ней, а в Дагестан - оружие, автомобили, электроника, бытовая техника.
  
  Своей непримиримостью к беспределу Сухрай пришелся по душе русским законным, которые также не терпели обособленных неуправляемых банд, шатающихся по темным улицам Москвы и сеявших сумятицу и разбой. Нет ничего хуже, чем 'несанкционированные' операции бандитских групп, когда залетные отморозки в масках штурмуют торговые точки и за несколько сотен баксов гибнут покупатели и продавцы. На московском сходняке было решено дать Холажеву под контроль один из самых 'беспредельных' районов Москвы - северо-западную окраину, где крутились бандитские группировки со всего бывшего Союза.
  
  Довольно быстро в курируемом им районе и впрямь установился порядок, окраина Москвы превратилась в островок спокойствия. Милиции оставалось недоумевать, что за таинственный воспитатель заставил бандитов уважать христианские заповеди: 'Не убий', 'Не укради'. Им было невдомек, что все это дело рук Холажева, который никогда не признавал полумер. В течение трех месяцев он выявил основных лидеров среди беспредельщиков и заставил их работать под своим началом, а тех, кто отказался, Сухрай жестоко наказал: несколько главарей он публично усадил на кол в перелесках Подмосковья, 'зрителям' отрубил кисти рук и обрезал языки, впоследствии они выли, как волки, описывая жестокость Холажева, и страшно махали усеченными конечностями, отчего у самого последнего 'отморозка' волосы становились дыбом, и он рвал когти прочь из Москвы.
  
  С покойным Солдатом Король Пик знался белее десятка лет. В начале девяностых между ними были серьезные разборки. Тогда Холажев с Северного Кавказа в северо-западную часть России поставлял высококачественный афганский героин. Промежуточным звеном в сложной цепи наркобизнеса, естественно, был Солдат. Оперативные службы белорусской милиции спровоцировали преступные группировки на конфликт. Не разобравшись, в чем дело, кланы Холажева и Крапова ввязались в междоусобную войну, в ходе которой на Солдата было совершено покушение, и он едва ли выжил. В последующем отношения между ворами наладились, и они сотрудничали многие годы по разным направлениям. По-другому и не могло быть, Сухрай был хозяином ворот из Азии в Восточную Европу, а Солдат - из Западной Европы в Восточную.
  
  Во второй половине девяностых белорусская милиция, наконец, сумела внедрить в группировку Солдата разведчика в лице Межевич Катерины, и добыть доказательства необходимые для ареста вора, однако Крапову удалось бежать. Холажев пытался помочь Солдату уйти за границу через Северный Кавказ, но по обстоятельствам, не зависящим от него, Крапова убили, один из его телохранителей - Кондор, пропал без вести, второй - Катерина, угодила в тюрьму на десять лет. Уголовное дело было довольно громким, так как главным обвиняемым по нему проходил Салман Радуев. Сухрай без труда отследил Катерину, так как подложные документы Солдату и его телохранителям делал он. Собрав справки о ней, Холажев узнал, что Катерина была приближена к Крапову, занималась в его организации самыми серьезными делами. Тот факт, что она была приближена к Крапову на уровне телохранителя, говорил, что умный и осторожный Солдат безгранично верил ей, значит, Катерине мог поверить и Сухрай. Белорусские воры к этому времени были распылены силовыми структурами, кто бежал, кто пропал без вести, кто погиб. У Холажева разломались самые надежные, многократно проторенные пути в Западную Европу, поставить своего человека он намеревался сразу же после смерти Солдата, кандидатуры лучше Катерины, он просто не мог найти.
  
  Начальником оперативной части зоны, где отбывала наказание Катерина, был неподкупный Коробцов. Сухрай быстро выяснил, что в лоб его не возьмешь, тогда он подключил к делу работников ФСБ, которые, по его мнению, верой и правдой служили ему, а не Родине. Холажев не знал, что его люди в ФСБ, вовсе не его люди, а приблизились они к нему, оказывая мелкие услуги, 'урывая' беспощадно взятки, с ведома своих непосредственных руководителей. Это были обычные опера-разведчики, которые подбили Холажева сделать то, что в КГБ на верхах было запланировано после получения информации от Погрызина. Однако Сухрай, естественно, не догадывался не о чем, как в прочем не мог он узнать и то, что Катерина - разведчица.
  
  По прибытию в Москву, Катерина была встречена людьми Холажева. Сам Сухрай был в Калининграде в это время, сопровождая очередную партию героина, которая шла теперь в Западную Европу морем. Катерину обхаживали его люди, но делали они все так хорошо и добросовестно, что, возможно, и сам Сухрай не сумел бы так все организовать. В загородном доме три недели Катерину лечили, химическая промышленность дала о себе знать, особенно проблемы были с легкими, печенью и зубами. Здоровье будущего смотрящего за белорусскими землями восстанавливали самые знаменитые врачи России, и, похоже, их труды не были напрасными, а улыбка у Катерины стала еще более изящной, чем была до ареста.
  
  Возвращался Сухрай в Москву через Беларусь. Через своих людей в Минске он сделал необходимые приготовления для встречи Катерины. Сам с ней говорил только один вечер, сказал то, что хотел сказать, а Катерина согласилась. Точнее, она и не могла возражать, так как уже знала к этому времени, что попала в новый водоворот разведывательной деятельности, только теперь ей придется играть и лавировать между ФСБ России и дагестанцем Холажевым.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 15.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Стоял жаркий летний день. Сено со второго укоса досушивалось, аккуратно разложенное родителями Ершова в валки. Они редко навещали Виктора Степановича после его женитьбы на Марии - не сложились отношения с невесткой. Чтобы не разрушить и без того ветхий брак, они старались держаться подальше от Марьи, так как конфликт мог возникнуть в любой момент, а крайним в любом случае оставался сын.
  
  Отношения с невесткой разрушились раз и навсегда вскоре после рождения Егора. Приехавшие в очередной раз в гости к сыну Ирина Дмитриевна и Степан Яковлевич, взялись присмотреть за внуком, а кормившая Егора грудью Марийка, задержалась у своих подружек. Бедная Марья, присматривая за грудным Егором, так соскучилась по деревенским новостям, что опоздала с его кормлением на целых два часа. Голодный ребенок капризничал, отказывался уснуть в обед, плакал, в общем, вел себя так, как это бывает всегда с грудными детками в такой ситуации. Ирина Дмитриевна осмелилась сделать замечание невестке, что режим должен строго соблюдаться. Тут-то развязка и произошла: Марийка обложила свекровь такими нецензурными 'фразеологизмами', что, стоявший рядом свекор, потом три дня разговаривал, пропуская слова в предложениях и заикаясь. Проработавшие всю жизнь в сфере образования Ирина Дмитриевна и Степан Яковлевич миновали лиха: разговоры на бригадных дворах, споры механизаторов на колхозных подворьях мехпарков, беседы с арестованными в следственных изоляторах, пьяные разборки у магазинов, их обошли стороной, им были чужды слова, которые бесцеремонно вставляла в свои предложения Марийка, а уж подобного обращения к себе, они никогда не видывали и, наверное, не узнали бы, не женись сын второй раз.
  
  Молча, в ту же минуту они собрались и уехали домой в город. После этого наведывались к сыну крайне редко, без ночлега, избегая встреч и контактов с невесткой. Приехав рано утром, искренне желая помочь сыну в ведении хозяйства, они определяли себе фронт работы и, несмотря на преклонный возраст, трудились с топором и лопатой, граблями и вилами, косой и копаницей.
  
  Дед однажды в культурной форме попытался вовлечь в работу Василия, который проснувшись в обед, собрался идти к своим друзяьм-тунеядцам-товарищам, однако тот в 'культурной' форме 'отшил' его так, что Степан Яковлевич долгое время не мог понять, что же хотел сказать подаренный судьбой внук. Когда же сообразил, в чем смысл слов Василия, а говорил теперь парень сугубо с присущим всем чиновникам Беларуси могилевским акцентом, то понял, что лучше не трогать будущего 'руководителя' деревенских просторов. В противном случае последует 'раздача' аналогичная той, под которую попала его супруга от Марийки, под которую ежедневно попадают чиновники от главы государства, о чем неустанно транслируют СМИ, вырабатывая навыки общения у 'подрастающих' представителей власти.
  
  Все свободное от работы время родители Виктора Степановича посвящали Егору, который души в них не чаял. Игрой с дедом ребенок увлекался так, что переходил и на рабочий ритм: вместе с дедом он греб сено, складывал дрова, косил траву, высаживал грядки, полол их, точнее - больше топтал, но не это главное...
  
  Грозовое облако вынырнуло из-за леса так неожиданно, что шансов спасти сено сыну у Ирины Дмитриевны и Степана Яковлевича не оставалось. Ершова дома не было в этот момент, он уехал в соседний колхоз на недавно приобретенном тракторе МТЗ-8О за комбикормом. Ситуация вынудила Степана Яковлевича пойти на крайние меры: попросить помощи у Марийки, которая в этот момент находилась дома, и решала очередную 'глобальную' проблему со своей деревенской подружкой, и Василию, который спал после ночной гулянки, хотя время перевалило далеко за обеденное.
  
  - Я дочь бригадира, - высказалась величественно Марийка, выслушав просьбу свекра о помощи в складывании сена в копы. - Пусть оно и сгорит! Я никогда не брала в руки грабли и брать не собираюсь!
  
  - А я до пенсии работал заместителем директора педагогического училища, - не сдержался от обиды и равнодушия невестки Степан Яковлевич. - Являюсь кандидатом исторических наук.
  
  - У бригадира больше в подчинении людей, - подняв высоко голову, гордо выговорила Марийка. - Вам и вашему сыну еще далеко до должности бригадира.
  
  Последние слова были сказаны так, будто бы Марья было дочерью министра сельского хозяйства и продовольствия Беларуси. Говорить больше с ней у Степана Яковлевича не было никаких сил, он будто разбился о бетонную стену после слов невестки. Чтобы не терять времени, с трясущимся от негодования подбородком, он рванулся к Василию. Он только что, похоже, проснулся, прошел мимо его и направился на улицу. Василий даже не остановился, хотя слышал суть разговора между дедом и матерью. Выбежав на улицу, Степан Яковлевич застал подаренного ему судьбой внука около умывальника. Не спеша он полоскался, иногда оборачиваясь в сторону леса, где уже проскакивала молния, и раздавались раскаты грома.
  
  - Вася, надо спасать сено! Я с бабой не успею его сложить в копы.
  
  - Не дури галаву, дед, - лениво обернувшись, выговорил Василий. - Бери бабу и ступай в дом! Батька приедет, разберется во всем сам.
  
  - Вася, сено намокнет! - с недоумением выговорил Степан Яковлевич.
  
  - Ну и пусть. Батька развел хозяйство, пусть им сам и занимается. Мне ета не нада!...
  
  Второй 'удар' о бетонную стену для Степана Яковлевича был еще более болезненным. Наглость и тупость, с которой ему довелось только что столкнуться, пробудили, похоже, в нем молодецкую выправку и бойцовые качества характера, которые хотя и глубоко были спрятаны в недрах его постаревшего сознания, тем не менее, имелись с избытком когда-то и неожиданно для него самого проявились через сорок лет своей ненадобности. Не сдержавшись, он сурово выговорил внуку самое страшное, что только мог сказать:
  
  - Знаешь, Василий, если бы я был твоего возраста, получил бы ты сейчас по бороде!
  
  - Ета, если бы моего возраста, дедушка, - нагловато выговорил внук, направляясь в дом. - А теперь ты уже слаб, - Василий попытался устранить деда с дороги, однако Степан Яковлевич взял его за руку между кистью и локтевым суставом.
  
  Трудно сказать, почему Степан Яковлевич не пропустил внука, взяв его за предплечье: толи не сдержался от напора эмоций, которые в нем всколыхнула Марийка, а затем завершающий 'удар' нанес Василий своей непрошибаемой наглостью; толи не знал как вести себя, так как подобного рода взаимоотношений никогда не встречал; толи не мог позволить глумиться над собой всякому огребью из простолюдинов; толи это был педагогический прием, метод воспитания, который он вдруг рискнул использовать, несмотря на свой преклонный возраст, - все это предположения, а факт остается фактом, как бы там не было, деревенского нахала старик все же задержал около себя.
  
  - Василий, имей совесть! Надо помочь!
  
  - Не-е-е, дедушка! - внук тщетно попытался вырвать руку, широко и безнаказанно улыбавшийся внук. - Я в этих мероприятиях не участвую!...
  
  - Давай, если я тебя завалю, ты мне поможешь!
  
  Не-е-е! - все также нагло продолжал Василий. - Ты уже старый, я с тобой бороться не стану.
  
  - А ты попробуй, - второй рукой Степан Яковлевич довольно дерзко и задиристо толкнул парня в плечо. - Бороться - не драться!...
  
  - Добра! Я аккуратно тебя положу! - самоуверенно выговорил Василий, стал в борцовскую стойку и медленно начал наступать.
  
  Степан Яковлевич в молодости занимался самбо, срочную служил в ВДВ. Спортивную форму он поддерживал длительное время, пока не вырастил сыновей, одно время даже секцию вел в педагогическом училище. Сейчас ему было под семьдесят, естественно, силы уже покинули его тело, как в прочем и от реакции ничего не осталось. Тем не менее, уступать без боя Василию он и не думал, не проучить молодого наглеца он не мог, чувство было такое, что в душу нагадили под самый воротник.
  
  Василий знал, что дед самбист. С ним у него были отличные отношения до того, как он поступил в сельскохозяйственный техникум, где ему мировоззрение и перекрутили наизнанку. Ранее он не упускал возможности поинтересоваться у Степана Яковлевича очередным приемом, либо выслушать его рассказ о том, как он прыгал с парашюта, либо - стрелял из автомата. Когда же начался переходный возраст, у Василия пропал интерес ко всему, больше всего ему хотелось поговорить с друзьми-односельчанами, покурить с ними, взорвать бутылку с карбидом, стрельнуть из самопала, в общем, Лаптев младший смотрел на деревенских парней и в жизни брал пример с них. Путь наименьшего сопротивления во всем, превратился в его жизненный девиз. А матерью он умело научился прикрываться, тем более она легко покупалась на его выдумки и просьбы.
  
  Степан Яковлевич отпустил Василия на расстояние вытянутой руки, однако не освободил его предплечья, так как знал, что может не поймать внука. Когда же он рванулся в наступления, пригнулся, присев на колено правой ногой, и автоматически применил прием, называемый в ВДВ - мельницей. В полтора раза тяжелейший за него внук, на голову выше его, перекатился через спину старика, как мешок с овсом, взмыл ногами ввысь так, что больше положенного на два размера красовки слетели с его ног, и грохнулся об землю, а дед вслед за ним, приземлился на грудь молодому, но неловкому борцу так, что у Василия сбилось дыхание и шансов подняться не было никаких.
  
  - Все, дедушка, сдаюсь, - выговорил, испугавшийся 'карусели' внук. - Пошли работать...
  
  Степан Яковлевич вывихнул кисть руки в борьбе с внуком, однако, не подавая вида, работал до самого конца, пока не начался дождь. Половина участка так и не удалось спасти. Домой родители Ершова уехали даже не умывшись, сразу по возращению с огорода. Вечером Степан Яковлевич позвонил сыну по телефону и, извинившись, сказал, что больше к нему в гости не поедет, общение с невесткой и старшим внуком выше его сил. Егора попросил привезти к нему на остаток лета...
  
  Довольно дерзко отшила Марийка и старшего брата Виктора Степановича, который в Брянской области организовал довольно приличный бизнес. Сергей Степанович недолюбливал милицию, особенно структуры, в которых когда-то служил его младший брат, после же разговора с Марийкой, отношение к Виктору у него стало таким, что не видеть его, не говорить с ним он не желал. Это довольно ярко было выражено в нескольких, состоявшихся с ним, телефонных разговорах, в результате - Виктор Степанович перестал звонить своему старшему брату, но тому, похоже, это было на руку.
  
  Как повар с картошкой, Марья разобралась с многочисленными родственниками и друзьями супруга так, что ни один из них, за исключением единиц, самых-самых смелых, и носа не показывали в деревню к Виктору Степановичу. Мария не понимала, и понимать не хотела, что Ершову и так скучно в деревне, не с кем поговорить, посоветоваться, примериться силами к чему-то новому, - все в жизни она измеряла своими 'постулатами': все интеллигентики - придурки и прочее. Она быстро нашла 'ключ' к взаимоотношениям со знакомыми и родственниками Ершова, которых не хотела видеть у себя дома, так как её широкая и горячая натура попадала, будто в капкан. Если на мобильник мужу звонил кто-то из знакомых, и поднимала трубку она, звонивший сразу же получал информацию, которая ввергала его в шок: 'Виктор спит пьяный, вы его не беспокойте, пожалуйста, больше'. Если звонила сестра или какая-то знакомая Ершова, то ответ следовал следующего характера: 'Он на машине поехал к девкам в соседнюю деревню, приедет поздно, вы ему лучше не звоните'. Прожженная опытом многоходовых деревенских интриг и грубых сплетен, Марийка знала, что и как сказать, чтобы не желаемый ей контингент лиц никогда не посмел ступить на порог её домовладения. Ей жутко не нравилось общаться с образованными, грамотными людьми, среди которых она почему-то терялась, затухала, была не сама своя, для неё хватало с избытком 'общения' с интеллигентиками в пединституте, именно поэтому после сессий она приезжала разбитая в хлам, а вовсе не из-за того, что приходилось много готовиться и читать, как она говорила супругу. Её жизненные взгляды и потребности были настолько далеки от того измерения, в котором находился Ершов, что пропасть между ними лишь расширялась и углублялась, будто шло землетрясение. Однако брак сохранялся: Ершова держал маленький Егор, а Марийку, в принципе, все и устраивало, в среде из мелких конфликтов, дешевых интриг и низменных сплетен, она чувствовала себя, как рыба в воде.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 16.
  
  
  
  
  
  
  
  Следователь Петров Иван Александрович в КГБ попал из прокуратуры. Хотя на милиционеров и бывших милиционеров он 'точил зуб', ознакомившись с добытыми Бобриковым работами Ершова, коренным образом изменил свое отношение к Виктору Степановичу. 'Ну и сука этот Бобриков!' - высказался как-то он в разговоре с оперативником Масловым, который был приставлен к нему и помогал в расследовании.
  
  - Чего ты, Александрович? - удивленно отреагировал Маслов, который довольно рьяно стремился заработать очередную 'палку'.
  
  - Ничего! - спокойно ответил Петров. - Плохо работает твой Бобриков. На данный момент нет достаточных доказательств для привлечения Ершова к ответственности по какой-либо статье Уголовного Кодекса.
  
  Разговор с Масловым завязался в рабочем кабинете Петрова. Иван Александрович понимал, что их могут прослушивать, поэтому вел себя спокойно и рассудительно.
  
  - Как же, Александрович? - удивился Маслов.- В прошлый раз вы говорили, что на днях упрячем майора.
  
  - Это в прошлый раз, Леша! А теперь, когда все работы Ершова в совокупности я прочитал, говорю, - мало доказательств. Души своего Бобрикова, а то я его арестую.
  
  Свое мнение Петров не стал высказывать Маслову, в таких структурах, как КГБ Беларуси, лучше вообще ничего своего личного не высказывать, а больше молчать. В тоже время следовало учесть и то, что речь идет о российском писателе, который хотя и проживает на полесских землях, издается за границей. Доказательства следовало найти неопровержимые, а их не было, точнее, признаки преступления были, однако слишком опытным был Петров, чтобы мараться из-за оголтелой власти и стремиться усадить писателя, нормального мужика, на скамейку подсудимых.
  
  - Как же, Александрович?! В прошлый раз вы говорили одно, теперь другое, - не унимался Маслов.
  
  - Леша, а ты сам-то читал работы Ершова? - Петров посмотрел в глаза Маслову. -Знаешь, сколько ему досталось за жизнь?
  
  - Н-нет, - неуверенно выговорил Маслов. - Н-но Бобриков ведь рассказал о его работах...
  
  - Засунь, Леша, в задницу показания своего Бобрика, - перебил Маслова Петров, поправляя настольную лампу на своем рабочем столе. - Во-первых, он преступник, а во-вторых, твой агент, которого еще надо подумать, как обелить, легализовать его показания и пригласить в суд на допрос.
  
  В отличии от лейтенанта Маслова подполковник Петров в жизни повидал немало. Безусловно, Маслов лучше разбирался в компьютерах, знал, как находить различные работы с критическим материалом в адрес белорусской власти, было у Маслова и много знакомых - хороших программистов, которые помогали ему за небольшие гонорары, выискивать 'писак'. В большинстве своем это были студенты и представители БНФ, и довольно редко оперативные комбинации молодого оперативника заканчивались серьезным уголовным делом, как правило, следовали административные наказания, влекущие за собой дисциплинарные - по месту работы, либо учебы правонарушителя, со всеми вытекающими из этого последствиями. Петров не специализировался на данной категории уголовных дел, в прочем никто из следователей в следственном отделе не любил работать по материалам Маслова, слишком они были скользкими, и хотя им уделяли особое внимание в управлении, в них было слишком много навязанного властью комитету, чего сторонились старослужащие, зато это быстро выносило в верха, на значимые позиции, молодых сотрудников. Многие из них были отпетыми карьеристами и готовы были посадить любого и каждого, только бы их продвинули на ступеньку выше по иерархической лестнице. Таких непрофессионалов, а 'частных кудесников' по узким направлениям становилось все больше в комитете, а те из них, кто желал власти и карьерного роста по службе, нынче довольно легко добивался этого, следовало лишь убедить начальство повыше в своей преданности власти. За 'веревочку' таких подтягивали все ближе к вершине пирамиды управления комитетом, а 'частные кудесники', в свою очередь, оказывались вовсе не специалистами, они гнули ту линию, в которой, мало-мальски, разбирались, но она была далеко не основной на фронте деятельности государственной безопасности. В результате получалось так, что комитет все больше занимался 'вторсырьем', которое громко гремело в средствах массовой информации, зато, по своей сути, мало что значило в плане реальной безопасности государства. Позиции 'тайной полиции' Беларуси, самые сложные правоотношения в области государственной безопасности, все больше завоевывали спецслужбы других государств, расставляя по ходу свои, тонкие, невидимые глазом, паутинки.
  
  Маслов слишком мало знал в области юриспруденции, кроме того, имел небольшой жизненный опыт. Из-за таких как Маслов, деда Петрова упекли в конце тридцатых в лагеря. Будучи преподавателем в университете, он тоже, подобно Ершову, попытался возразить власти, написав заметку в студенческую стенгазету. В результате мать Петрова выросла без отца, сполна познала и голод, и холод. Она сумела сохранить работы деда, доставшиеся ей от бабушки. Читая произведения Ершова, следователь Петров почему-то увидел много общего в них с работами его деда. От них вовсе не веяло популизмом, да и рассчитаны они были не на среднего обывателя, каковым, в частности, являлся Маслов. Глубинный смысл работ Ершова мог понят далеко не каждый человек, и написаны они были научно, в соответствии с общепринятыми европейскими позициями и взглядами современных ученых. Если информация в интернет-журнале отставного майора носила больше поверхностный характер о проблемах, которыми обзавелась Беларусь при новой власти, в ней лишь, как бы, следовал намек на те обстоятельства, по которым Беларусь все больше сдает свои позиции как государство, то в работах, добытых Бобриковым, о многом говорилось прямым текстом, указывалось, в чем именно власть допускает злоупотребления , и какие последствия они за собой влекут для общества. И это все, как ни странно, совпадало с мнением Петрова. Подполковнику уже не раз приходилось ловить себя, сдерживать в последний момент от высказываний, которые присутствовали в работах. Но это все было правдой!
  
  Анализируя представленный Масловым материал, Петров невольно стал ассоциировать положение в котором оказался нынче Ершов, с тем, в котором в начале тридцатых оказался его дед. Его интуитивно стало тянуть на сторону опального писателя. 'Не будь таких, как Ершов, власть на голову залезла бы простому люду,' - сам того не заметил, как однажды высказался в разговоре со своим старым приятелем, тоже следователем. 'Ты будь поосторожнее с Масловым, - последовал совет проверенного жизнью коллеги. - Его дела протаскивает через суд телефонное право. Если власть изменится, многие из этих приговоров, наверняка, отменят, Смотри Иван, чтобы и твое уголовное дело не оказалось в числе таковых. В историю войдешь, как угнетатель свободы, равенства и братства... Бесчинствуют одни, а отвечают за все другие. Маслов опер, ему до фени. С него, как с гуся вода. А тебе достанется!...'. Открыто высказывать свою точку зрения начальнику следственного отдела, Петров, естественно, не мог. Будучи человеком государевым, Петров должен был делать все в соответствии с требованиями, которые предъявляет к нему закон и начальство. Он и не собирался делать по-другому. Это было его далеко не первое дело и не последнее. Тем не менее, Петров решил проявить особую объективность при расследовании данного уголовного дела, чтобы невиновный человек никоим образом не пострадал. А рьяного Маслова он все же решил поставить на место, заставив пересмотреть свои жизненные ценности и идеалы. Сделать это следовало аккуратно, не спеша, чтобы, не дай Бог, оперативник не заподозрил чего-либо. Подобные ему 'товарищи' не гнушаются нынче ничем, ради карьерного роста. 'Оппозиционеры' им снятся и видятся за каждым углом...
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  В этот раз Маслов не церемонился, не маскировал встречи с Бобриковым, а вызвал его прямо с занятий. Лживого агента он решил разложить по полкам и запустить его 'в последний и решительный...'.
  
  - Ну, что, сопливец?! Когда ты добудешь рукописи Ершова?! - процедил сквозь зубы оперативник, когда они уселись в автомобиль на заднем сиденье.
  
  - Я стараюсь...
  
  - Я тебя, сука, прямо сейчас завезу в СИЗО, - перебил Бобрикова Маслов. - Где ты дел бабки, которые тебе выделялись? Почему ни копейки не передал Ершову? Почему журнал не обновляется его работами? Что ты мне обещал!?...
  
  - Я найду деньги...
  
  - В СИЗО ты их хрен найдешь, клептоман... Даю тебе время до понедельника. Приезжаешь от родителей на занятия без рукописей, я тебя сажу в тюрьму... Понятно!?
  
  - Понятно, дядя Леша! Понятно! - Бобриков всплакнул, однако Маслов его тут же пресек:
  
  - Ты, гнида, мне здесь не плачь, пузыри не пускай, я тебе все-равно больше не поверю. В прошлый раз ты плакал еще больше. Однако когда тебе дали деньги, ты и не подумал их использовать для работы, - Маслов не сдержался и взял Бобрикова за ухо. - А теперь ты снова маленький, несчастненький...
  
  - Я больше не буду так делать, - заорал Бобриков.
  
  - Маслов отпустил ухо мошенника, - но тут же наградил его подзатыльником. - До понедельника, Саша!....
  
  - До свидания, дядя Леша, - вылезая из машины, пролепетал Бобриков. - До свидания!...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 17.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  С облегчением Катерина вздохнула лишь после того, когда лайнер из Шереметьево поднялся над землей и взял курс на Минск. 'Все! Наконец-то я скоро буду дома!' -выговорила она про себя и попыталась задремать. Несколько минут она лежала с закрытыми глазами, пологая, что таким образом сможет уснуть, однако не получалось, мозг подобно кипящей в чайнике воде будоражил её, заставлял воспроизвести все наставления работников ФСБ, вспоминался разговор с Холажевым, его просьбы и требования относительно новой 'работы' в Беларуси.
  
  Вообще говоря, Сухрай понравился Катерине, кавказские черты характера в нем проявлялись редко, лишь тогда, когда он нервничал, либо спешил, либо с ним кто-то начинал спорить. Так его поведение мало чем отличалось от воров славянского происхождения: он был рассудительным, достаточно грамотным и образованным, где-то даже через чур доверчивым, немного милосердным, требовательным к подчиненным, в общем, - жил по понятиям.
  
  Катерина не боялась, что теперь работает не на МВД Беларуси, а на ФСБ России, какая для неё разница, не смущало её и то, что вор в законе Холажев рекомендовал её на место Крапова. Единственное, чего следовало остерегаться со слов работников ФСБ и того же Холажева, это белорусского эскадрона смерти, который уничтожал всех и каждого не угодных власти. Однако и это было предусмотрено, в службу её безопасности должно было войти два профессионала из ФСБ России, которые при трудоустройстве назовутся по кличкам Корч и Баклан, они должны были стать связными между ней и ФСБ.
  
  Имя Мятликовой также было оставлено не случайно. В случае крайних обострений отношений с правоохранительными органами, чего исключать было никак нельзя, Катерина всегда могла найти опору в Главном управлении уголовного розыска МВД Беларуси. Там хотя её и потеряли, и забыли, однако документы ведь сохранились.
  
  К сожалению, полет самолета был слишком недолгим. Ни отдохнуть, ни поспать Катерина не успела. В аэропорту её встречала целая делегация криминальных авторитетов Беларуси. О том, что летит новый смотрящий за белорусскими землями, всем им было доведено представителями Холажева.
  
  Первоначально Катерина остановилась в Минске в гостинице 'Беларусь'. Вопрос с жильем только решался. Из предложенных вариантов, разведчица выбрала заброшенное жилище Мурата, так как в предшествующих домовладениях Крапова, были оборудованы: в одном - Дом пионеров, во втором - музыкальная школа, обижать детишек Катерина не хотела.
  
  Корч и Баклан нашлись уже на второй день пребывания её в Минске, сразу же она ввела их в штат личной службы безопасности. Корч - Карамелькин Сергей, капитан ФСБ, в бывшем мастер спорта по биатлону; Баклан - Гордыев Федор, старший лейтенант ФСБ, в бывшем мастер спорта по боксу. Когда Корч и Баклан прибыли в её окружение дышать стало легче, так как часть контактов с криминальным миром они взяли на себя. Парни на самом деле оказались сведущими в своем деле: повадки, жаргон, жестикуляция, все соответствовало действительности. Глядя на них, невозможно было сказать, что это офицеры ФСБ, кроме как уголовниками, недавно освободившимися из мест лишения свободы, их назвать было невозможно. В тоже время, когда они оставались наедине с Катериной, вели себя нормально, от чего разведчице легче дышалось, среда уголовников ей опостылела еще в тюрьме.
  
  Специфика криминальных структур Беларуси Катерине была доведена работниками ФСБ, так как она отсутствовала на родных землях около шести лет и за это время многое изменилась. Наиболее значимые коммерческие монополии находились под крышей работников государственной власти, малый бизнес давить было практически невозможно, так как он уже был задушен либо данными монополиями, либо проверяющими структурами, которых в Беларуси развелось неимоверно много как по вертикали, так и горизонтали.
  
  Холажев не обязывал Катерину организовывать собственное дело, так как в Беларуси это было практически невозможно. В её обязанности входило доводить его волю на белорусских землях, выполнять его непосредственные поручения, присматривать за братвой. Это вполне устраивало Катерину, чем меньше обязанностей, тем лучше. Правда, в последующем, после попытки покушения на Катерину, она немного 'помогла' президенту Беларуси в борьбе с коррупцией. Не без помощи ФСБ России с десяток коммерческих монополий, делающих деньги из воздуха, воды, транзита российского газа и нефти, таможенных платежей и налогов, рассыпались в пыль.
  
  Работники ФСБ возлагали на Катерину обязанности исследователя криминальной среды Беларуси, без активных вмешательств в жернова её деятельности, что также вполне устраивало разведчицу.
  
  Уже через месяц пребывания в Беларуси, дом Мурата был превращен в райский уголок, Катерина, которую теперь в преступном мире стали величать Катрин, переселилась в него.
  
  Связь с Кондором потерялась у неё с момента побега из тюрьмы. По прибытию в Беларусь, Катерина не сумела его найти ни под своей фамилией, ни под фамилией Игнатьева. СОБР под командованием Павлюкова, в котором теперь служил Кондор, оказался структурой довольно засекреченной, неизвестно кому подчиненной. Сам Кондыбин, судя по всему, находился в командировке в Югославии.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 18.
  
  
  
  
  
  Новый учебный год ознаменовался приходом еще одного 'идеолога'. На смену старому завучу по учебной работе, мудрому Петру Ивановичу, пришла еще одна 'царевна', закончившая 'бухаринскую фабрику звезд'. Филолог по образованию, Зайцева Елизавета Петровна была далека от своего предмета, как Юпитер от Земли. После непродолжительного общения с ней Ершов понял, что кроме обязательной литературы, предусмотренной курсом средней школы, она ничего не читала и читать не собирается. Половину года она работала по специальности в городской школе, затем, похоже, от неё там избавились, направив на курсы повышения квалификации, после чего Пилкина, вероятнее всего, увидела в ней свое подобие и поспособствовала назначению завучем по учебной работе в деревенскую школу.
  
  С приходом Зайцевой в школу, 'легендарная' фраза об образовании, сказанная в своем время Бухариным, не покидала голову Ершову. Ведь теперь в двадцать первом веке по возвращению к тоталитарной системе все повторялось вновь, только было окрашено все в цвета еще более неприглядные, чем 'красно-коричневый', к ним прилепилась еще какая-то необъяснимая 'серость', которая лишь подчеркивала недальновидность власти. А говорил в свое время Бухарин следующее: 'Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигенцию, будем вырабатывать её, как на фабрике'. И фабрики заработали...
  
  Таких рьяных в работе людей Ершову видеть не доводилось. Спевшись с Чубковой, Зайцева шерстила журналы, календарно-тематические планы, планы уроков, планы по самообразованию, воспитательные планы, планы работы кабинетов, планы факультативных занятий, и не было житья от неё учителям. Казалось, Зайцева не спит и по ночам, а проверяет чьи-нибудь планы, так как каждое утро теперь начиналось с порчи настроения предметникам. Завуч торжественно 'полоскала' чьи-нибудь планы, либо записи в журнале. И стоило допустить лишь малейшую ошибку, 'разбор полетов' был неминуем.
  
  Зайцева не расставалась с огромной папкой, которую торжественно величала 'нормативно-правовой базой системы образования'. Возможно, она с ней и спала, так как ежедневно, выбрав себе 'жертву', Елизавета Петровна объясняла новые нормативно-правовые акты, беспрерывно издаваемые 'народной' властью. Не было такой перемены, чтобы Зайцева не показала свой уровень 'образованности'.
  
  Однажды Ершов стал свидетелем 'разборок' завуча с учителем физики. Находившийся уже в пожилом возрасте, Кудрявцев Александр Алексеевич в третий раз пояснял Зайцевой, что точка, которую он выставил в журнале вместо двойки, будет неминуемо заменена на оценку. Однако Елизавета Петровна не унималась, неустанно повторяя: 'Это грубое нарушение! Так делать нельзя!... Это основание для лишения премиальных!...'. Когда же ответ физика ей 'приелся', тут же указала Александру Алексеевичу, что его календарно-тематическое планирование разошлось в числах с тем, что он указал в плане. Вытерев носовым платком пот на лбу, учитель физики, похоже, все-таки не сдержался, хотя высказался довольно корректно:
  
  - Слушай, внучка, я тридцать лет преподаю физику в этой школе. Так вот! Даже если учесть, что за последние пять лет программа менялась столько раз, сколько не менялась за все предыдущие годы моей работы, мне виднее, как и что преподнести детям. Более того, у меня нет оборудования для проведения лабораторных работ, его придется занимать в соседней школе. Те товарищи, по воле которых вы, Елизавета Петровна, здесь выкаблучиваетесь, заботятся о планах и прогнозных показателях, каждый год печатают новые учебники, выдумывают новые программы, но совершенно не позаботились об обновлении приборов и приспособлений, которым столько лет сколько и мне уже. Если вы такая умница-разумница, то помогите мне с оборудованием...
  
  Ответ чиновника нового времени шокировал физика и наблюдавшего за беседой Ершова, Елизавета Петровна ответила так же, как говорили представители власти по телевизору: 'Мне все-равно как вы проведете лабораторные работы, главное, чтобы в журнале все соответствовало календарно-тематическому планированию, все остальное меня не волнует!...'.
  
  - А где я возьму оборудование? Как я проведу лабораторные работы без приборов? - не было предела удивлению Александра Алексеевича.
  
  - Меня это совершенно не волнует! Как хотите, так и проводите.
  
  - А качество знаний учеников?
  
  - Плевать мне на качество знаний, - ничуть не смутилась 'царевна'. Затем все-таки задумалась, поправилась в выражении:
  
  - Я сделаю срезы и проверю, как знают физику дети!...
  
  - Очень умно! - ответил Александр Алексеевич, махнул рукой и ушел прочь, едва сдерживая себя.
  
  Ершов ничуть не удивился популизму Елизаветы Петровны. Она 'управляла' так коллективом, как её учили, как она видела это по телевизору, в районо, в райисполкоме... Три дня назад Зайцева, не стесняясь, прямо в учительской завила, что художественную литературу она не читает вообще. Считает это делом ненужным, потому что развелось слишком много всяких 'писак', что на это у неё совершенно нет времени. Тут же учительница химии вставила: 'Что ж говорить тогда обо мне, если учитель русской литературы и языка так 'затюкан', что у него нет времени читать художественную литературу?!... О каком самообразовании можно вести речь!...'. Учителя поддержали учительницу химии, решительно высказались, что если бы меньше дурили голову этими 'новыми' планами и программами, то, возможно, качество знаний у детей улучшилось бы и появилась бы возможность реально заняться самообразованием, а не выдумывать из головы всякие 'бредовые' идеи и составлять 'записки сумасшедшего'. Именно тогда Александр Алексеевич вставил, опередив Ершова: 'Как мы можем заставить детей читать книги, если этого не делает учитель русской литературы?!...'. Зайцева была невозмутима, она даже не ответила на высказывание учителя физики, а может - не подала вида, что её задели за живое. Будучи чиновником 'современным', т.е. - человеком без совести и чести, она свела счеты с неугодным ей учителем в форме начальника и подчиненного, виновного и обвинителя. Похоже, Елизавета Петровна совершенно не понимала, что всей этой бутафорией, власти, просто-напросто, 'озадачивают' учителей, препятствуя их нормальному развитию и самообразованию. Государство испытывало нужду в людях преданных, а не образованных, вот и подбирались способы - 'привязывания' интеллигенции к 'делам насущным', а не политическим. На местах помогали закрыть 'Свет' для интеллигенции, а значит и народных масс такие кадры, как Зайцева и Чубкова. Они фактически 'пожирали' все свободное время у представителей образования, но самое страшное было то, что учитель, направляясь в школу, уже не думал о том, что творится в мире, как он даст сегодня урок, разберутся ли в новой теме дети, все думали об одном - все ли планы у них в порядке, а если что-то не удалось дописать, то как 'выкрутиться' в случае выявления данного факта Чубковой, или Пилкиной.
  
  Виктор Степанович давно заметил, что общество буквально 'пропиталось' интеллигенцией 'нового' времени. Все, кто чувствовал себя неуверенным в своем профессионализме, устремлялись к власти, показывая свою беззаветную преданность государству. Первоначально это выражалось в мелком доносительстве, затем поддакивании непосредственному руководителю, позже следовали публичные выступления с докладами в поддержку 'бредовых' идей представителей власти. Таких неминуемо замечали, и начиналась быстрая карьера 'новоиспеченного' чиновника. Данная категория 'товарищей' отличалась тем, что в силу своего низкого образовательного уровня ничего обществу предложить не могли, беззаветно 'преданные' могли лишь выполнять волю кого-либо, поэтому 'нахрапом' брались за любую программу или план начальства, и в точности претворяли его в жизнь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 19.
  
  
  
  
  
  
  С магазина Ершов начал сразу же после уроков. В колхозном сквере он опорожнил одну бутылку вина, а перед домом - вторую, поэтому во двор зашел тяжелым, как ледокол. Газету 'Советская Беларусь', которую заставляли выписывать всех, он печально извлек из почтового ящика, и, даже не развернув её, по приходу домой бросил подпечь на подтопку, так как все-равно читать там было нечего. Сплошная ложь и показуха со стороны властей, его утомили дальше некуда. Ему не хотелось думать ни о чем, ни о хозяйстве, ни о журнале, ни о том, что будет завтра и послезавтра.
  
  Проблемы в хозяйстве были обусловлены деятельностью преступных монополий, находившихся под крышей властей. Они скупали в Польше свинину и продавали её в России, как отечественную продукцию. Так продолжалась до тех пор, пока россияне, наконец, не разобрались в чем дело. Они закрыли границу для белорусской свинины и уже более полугода практически все свинокомплексы страны работали на внутренний рынок. Свинина в цене стояла, в то время как комбикорм в цене вырос в два раза. Разорялись не только частники и фермеры, но и колхозы.
  
  Сегодня колхоз 'Победитель' с центральной усадьбой в Красной Горе прекратил свое существование, его присоединили к соседнему. Ершов знал, что это один из способов борьбы чиновников с отстающими хозяйствами. Еще позавчера пилораму, мельницу, зерносушилку, находившиеся в Красной Горе, разобрали и увезли то ли в соседнее хозяйство, то ли на металлолом, который в настоящее время частники тралевали в Россию. Последняя комбинация Ершову была не совсем понятна, так как по информации предпринимателей, которые занимались металлоломом, из металла, вывезенного из Беларуси, в России делали прессованные кубики, которые переправлялись обратно в страну железнодорожным транспортом и продавались Белорусскому металлургическому предприятию, находящемуся в пятидесяти километрах от Красной Горы. Понятно, что дело здесь не обходилось без преступных монополий, работающих под крышей власти, однако и идиотизмом попахивало... Но Ершова теперь уже мало что удивляло в стране. Даже большевики пытались строить школы, стремились людей научить грамоте. Теперешняя же власть, наоборот, школы закрывала. Два года тому назад средняя школа в Красной Горе прекратила свое существование, из неё сделали базовую. А сегодня до учителей довели информацию, что в следующем году её закроют вообще. Такая обстановка была практически во всех районах Беларуси, хотя СМИ постоянно трезвонили о каких-то все растущих показателях валовой продукции. 'Как же получается так, что количество продукции, выпускаемой белорусами, все увеличивается, а на самом деле - жизнь ухудшается?!' - возникал ранее в сознании Ершова вопрос. Теперь на него Виктор Степанович знал ответ: белорусская 'элита' в наглую обманывает народ, использует все способы: законные, противозаконные и даже бандитские, чтобы удержаться у власти, этим и обуславливается закрытие всех оппозиционных газет, арест, исчезновение, бегство из страны многих политиков.
  
  С интернет-журналом у Ершова тоже была беда. Три дня назад в интрнет-кафе, в райцентре, он зашел на свой сайт и ахнул: большая часть информации, которую он дал Бобрикову в последний раз, в журнале размещена не была, посещаемость снизилась в три раза, по рейтингу журнал вывалился из сотни лучших.
  
  - Во! Надрался снова, вояка херов! - выходя из зала, заметила Мария. - Снова ночью будешь помирать...
  
  - Все будет нормально, - собирая последние силы в кулак, выговорил Ершов. - Сейчас переоденусь, попью кофейку и буду управляться.
  
  - Пусть Васька тебе поможет, он только что приехал...
  
  - Не нужно. Я сам, Марья.
  
  К помощи Василия Ершов прибегать не хотел. Василий по-прежнему уклонялся от помощи по хозяйству, а если и делал это, то с таким напрягом, спорами, нелепыми вопросами: 'Зачем это?', 'Кому ета нада?', 'Почему?', что, как правило, дело заканчивалось отправлением 'помощника' погулять, в худшем случае, получалось и на три веселых... Отношения с приемным сыном у Ершова продолжали ухудшаться, и никакие методы убеждения, никакие разговоры, беседы не помогали Ершову переориентировать Василия, он превращался в того, кем должен был быть, кем суждено ему было стать природой. Часами он мог находиться с матерью, спорить с ней по поводу какой-нибудь ерунды, либо обсуждать вместе с ней кого-то, работы же Василий сторонился, как черт ладана.
  
  Ершов делал еще несколько попыток вмешаться в пустые разговоры супруги и приемного сына, однако получал такой отпор, что больше не хотелось видеть ни одного, ни второго с открытыми ревущими ртами, стеклянными глазами и пеной вокруг губ и под носом.
  
  Возможно, Василия удалось бы удержать в узде, если бы в Красной Горе сохранили среднюю школу. Останься он на глазах родителей, возможно, все было бы по-другому. В сельхозтехникуме же не созревший духом парень легко попадал под влияние далеко не лучшего контингента учащихся и брал от жизни то, на что внимания не следовало обращать. Довольно быстро у Василия сложилось убеждение, что учиться вовсе не обязательно, чтобы стать 'начальником', для этого главное иметь диплом, а не знания. Уже на третьем курсе, в восемнадцатилетнем возрасте, Василий привез домой подружку на 'смотрины'. Когда дело дошло до сна, приказал матери стелить вместе. Ершов воспротивился этому:
  
  - У меня здесь не публичный дом! - решительно высказался он. Однако Мария вступилась за сына:
  
  - Он уже взрослый! - браво ответила она. - Пускай сам решает, как ему лучше поступать!
  
  Ершов понимал, что до взрослости Василию еще очень далеко. Уровнем развития он затормозился и оставался где-то на уровне семиклассника, а практически по-прежнему не мог делать ничего: не косить, не за плугом ходить, не тесать, к технике у него влечения не прослеживалось, в общем, он ничего, собственно говоря, и не умел делать. А тут на тебе! Привез девушку, как с женой ему стели!...
  
  Была одна-единственная сельская работа, которая Ершову давалась с большим трудом - это колка дров. Однажды порезав дрова, Виктор Степанович решился попросить Василия, не болтаться по улице, а поколоть их вместе с ним. Ответ последовал стандартный: 'Мне ета не нада!'. Ершов возразил:
  
  - Василий сейчас лето, но будет и зима. Представь, ты приедешь к нам, а в доме холодно. Мама будет мерзнуть каждый день. Кроме того, ты ведь у нас на платном отделении учишься, понимаешь, что за учебу надо заплатить, каждую неделю снарядить тебе сумку, каждую неделю дать денег. Где же их брать?
  
  Ответ шокировал Ершова.
  
  - Все учат детей, это ваша обязанность. А калоть дровы я не буду, нас етаму не вучуть. Я буду начальникам, мне, если нада, дровы паколють брыгадныя.
  
  Следует заметить, что к моменту этого разговора Василий уже прошел в сельхозтехникуме менеджмент, маркетинг, основы бухгалтерского учета и др. науки. Когда случайно Ершов поинтересовался у Василия, о чем науки менеджмент и маркетинг, учащийся легендарного техникума не сказал ни одного слова по существу, после нескольких фраз, будущий агроном закончил своей любимой: 'Мне ета не нада!'. Спрашивать, что-либо о бухгалтерском учете не имело никакого смысла, так как после двух лет обучения в сельхозтехникуме, Василий совершенно забыл таблицу умножения.
  
  В отличие от Бобрикова, Василий никогда, до последнего времени, не интересовался тем, что пишет Ершов, в прочем, и в компьютерном деле он был полным нулем. Приезжая на выходные, он, в худшем случае, сразу же уходил из дома, и гулял по деревне до позднего вечера. В лучшем случае, играл на компьютере с малолетним Егором в различные игры.
  
  Ершов в очередной раз попытался объяснить Василию, что так делать нельзя, однако, тут же вмешалась Марья, которая и расставила все точки над 'i'.
  
  - Не мешай! Пускай гуляет, пока молод!
  
  Безусловно, если бы Василий был его родным сыном, майор вправил бы ему мозги, но на чужого-своего руку не поднимешь... Кроме того, Ершов иногда стал задумываться над тем, а не виноват ли он сам в том, что потерял связь с Василием, не смог его своевременно подхватить, увлечь чем-нибудь интересным и полезным. Давал о себе знать и алкоголизм, который все ярче и ярче разгорался внутри организма майора зеленым цветом. Это однозначно играло негативную роль в отношениях с подрастающим парнем, по-крайней мере, пользоваться этим пороком Ершова Василий научился виртуозно, и всякий раз, когда у него была только возможность, он высказывался: 'Я не стану с ним ничего делать, так как он пьяница!...'. Ершов пожимал плечами в таких случаях, а возразить особо было нечем.
  
  Когда Василий начал интересоваться тем, что пишет Ершов, майор первоначально подумал, что Василий, наконец, образумился, спросил: 'Что тебе дать почитать, сынок? Какая тема интересует?'.
  
  - Нет! - гордо ответил Василий, будто партию в шашки выиграл. - Это не меня, а нашего преподавателя по истории заинтересовали твои работы. Он, говорят, раньше в КГБ служил.
  
  На этом, собственно говоря, разговор и закончился. Однако, про себя Ершов отметил: 'Неспроста все это. Если преподаватель интересуется моими работами, то пусть заходит в наш интернет-журнал. Что ему еще надобно?!...'.
  
  Переодевшись, Ершов выпил чашку крепкого кофе и отправился управляться по хозяйству. Работа шла тяжело, пьяного животные чувствуют за километр, да и нет той точности в рационе кормления, появляется бесшабашность, халатность, которая в последующем и ведет к болезням скотины.
  
  Перед тем как доить корову Ершов выпил еще одну чашку кофе, собрался с силами и отправился в сарай. Зорька любила хозяина, она была единственная, кто не обижался на Ершова, когда он был пьяным. Смазав вымя коровы вазелином, Виктор Степанович поставил около коровы скамейку и принялся доить. Зорька стояла, как вкопанная, но и Ершов был собранным и внимательным до самого последнего момента. Тщательно опустошив вымя, Виктор Степанович встал из-под коровы и направился домой. В этот момент он и встретился с Бобриковым, который в очередной раз пришел к нему в гости. Он как раз выходил из дома вместе с Василием, о чем-то оживленно разговаривая. Ершов сразу заметил, что за пазухой у Бобрикова что-то имеется, однако, не зная, что там, претензий не предъявишь. Так не принято в деревне. Тут же Ершов решил сделать ставку на Василия, которого можно и нужно было разговорить, так как от Бобрикова уже давно веяло нехорошим. Кроме того, он никогда не сказал бы правды.
  
  Мужики, чего вы уходите? Пойдемте в дом, Василий, Саша! - Ершов взял ведро с молоком в левую руку, демонстративно вытер о штанину правую, и поздоровался с приемным сыном, которого еще так и не видел после приезда, а затем со своим партнером по журналу.
  
  - Что нужно, мы взяли! - не скрывая, выпалил Василий. - Сашке надо был материал для журнала. Я ему его дал из твоего сейфа.
  
  - Как это дал, Василий?
  
  - Дак он мне сам сказал, что все вопросы улажены с тобой. Там на твоем столе он оставил пятьдесят долларов даже...
  
  Ершов в мгновение уловил блеф в действиях Бобрикова. Без труда он облапошил наивного Василия и завладел содержимым сейфа. Подтверждением тому была, выпирающая, как у беременной женщины, осенняя куртка.
  
  - Саша, я тебе разве разрешал брать что-либо? Впрочем, и тебе, Василий, открывать мой сейф? - Ершов спросил и наблюдал за реакцией бойцов 'молодой гвардии'.
  
  Первым без объяснений рванулся к воротам на улицу Бобриков. Василий, похоже, рванулся чисто интуитивно, как делает толпа детворы по команде 'шухер'. Ершов был готов к этому. Возможно, он поступил бы и по-другому, но будучи изрядно выпившим, одел Бобрикову ведро с молоком на голову влет. Тот, естественно, повалился, будучи шокированным, да и удар дном ведра о голову оказался неслабым, а Василий, ускорив шаг, побежал дальше. Расстегнув куртку, Ершов вытащил из-за пазухи мошенника три папки с материалами.
  
  - Что тебе от меня надо, подонок? - процедил сквозь зубы Ершов. Теперь у него не было сомнений, что Бобриков вор и все это время обманывал его. Пользуясь состоянием шока, из него следовало вытянуть максимум информации.
  
  - КГБ! Это они! Это они меня заставили! - промычал Бобриков, стряхивая остатки молока с волос.
  
  - Как так, Саша, взяли и заставили? - усмехнулся Ершов, и сжал ворот рубашки на шее Бобрикова. - Говори, подонок, не то, задавлю прямо здесь во дворе, мне терять нечего!
  
  - Они меня завербовали, Виктор Степанович.
  
  - Говори, на каком преступлении поймали!? Как и меня, людей обманывал?- Ершов сжал ворот рубашки Бобрикова так, что ему и дышать не стало чем. Поэтому он утвердительно-согласительно затряс головой. Ершов ослабил пальцы рук и сел рядом с Бобриковым на осеннюю пожелтевшую траву.
  
  О том, что идет разработка, Ершов догадывался, но точно уверен не был. Первое, что вызвало подозрения у майора, вопросы Марии и Василия о его рукописях, хотя до этого они этим вообще не интересовались. Второе, сотрудник энергонадзора, зашедший в его дом две недели тому назад. У Ершова была небольшая задолженность, однако проблем с неуплатой за электричество никогда не возникало, хотя, конечно, в школе платили гроши, пенсия тоже не радовала. Мотивируя задолженностью, сотрудник энергонадзора с офицерской выправкой начал ходить по дому, выискивая 'запрещенные' электрические приборы, и их несанкционированное подключение. Он даже не подумал идти в гараж, а интересовался компьютером, который стоял в комнате Ершова, возможностью выхода в интернет. Уходя, он оставил предписание на бланке без печатей и каких-либо штампов. На следующий день в школе Ершов узнал, что сотрудники энергонадзора ездили по домам учителей и проверяли задолженность. Это у всех вызвало смех, так как обычно проблемы с неуплатой возникают у безработных и колхозников, которым платили вообще копейки.
  
  - Что мне делать? - промычал, наконец, Бобриков, пуская слезы.
  
  - Валить отсюда на три веселых и больше не попадаться мне на глаза, крыса!
  
  - Помогите, Виктор Степанович, - расплакался Бобриков. - Прошу вас! Помогите!
  
  - На чем тебя комитет взял, паршивец? - продолжал все тем же холодным тоном Ершов. - Как тебя завербовали?
  
  - Мы взламывали сайты, незаметно устанавливали новые адреса на рекламы, деньги собирали в электронные кошельки на левых пассажиров. Потом снимали их, перегоняя на мобильные телефоны друзьям, товарищам, однокурсникам, в общем, всем, кто платил наличку.
  
  - Суммы большие?
  
  - У вас спер много! - вытирая лоб от молока, выговорил Бобриков.- А поймали на мелочи два месяца назад.
  
  - А чекисты знают о том, сколько ты похитил у меня денег?
  
  - Вряд ли. Но они мне дали триста баксов, чтобы я у вас покупал материал, а я и эти деньги похитил.
  
  - Ладно, крыса, я ведь не заявлял. - Ершов привстал. - Не посадят тебя и потому, что слишком ты мелкая рыбешка для КГБ, - майор поднял ведро с земли и посмотрел на Бобрикова. - Мой материал в журнале тронешь, убью! Я тебе не КГБ. Покажи Анне Николаевне, учителю информатики, ты её застал во время обучения, как вводится материал. Мы и без тебя сможем вводить информацию на страницы интернет-журнала. Организуй, наконец, справедливое распределение денег, неужели ты не понимаешь, что понятия: серьезный журнал и мошенничество, - несовместимы.
  
  А теперь вали с моего двора, чтобы я тебя больше не видел.
  
  - А деньги, деньги куда мне перечислять? - затараторил Бобриков, поняв, что Ершов его прощает. Данный вопрос вылетел у него, скорее всего, чисто автоматически, чтобы сгладить происшедшие здесь неприятные события.
  
  - На карточку, как и договаривались первоначально. Её реквизиты у тебя имеются. И скажи Ваське, чтобы шел домой. Я на него обиды не держу.
  
  Своего приемного сына Виктор Степанович явно недооценил, так как побежал он вовсе не от того, что вмиг испугался своего отчима. В грудном кармане Василия были спрятаны листы со стихами и рассказами Ершова, которые он выносил. А Бобриков его в сообщники взял непросто так, а заплатил ему двадцать долларов. Сумма для Василия приличная, целый вечер с Алеськой можно было провести в кафе.
  
  Вероятнее всего, если бы Ершов был трезв, он сумел бы обнаружить пропажу, но он был пьян. Зайдя в дом, майор вытер папки полотенцем для рук и забросил их обратно в сейф. Он и не думал их открывать и смотреть содержимое. Поцеловав маленького Егора, умывшись, он, ничего не подозревая, ушел спать.
  
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  Было уже далеко за полночь, однако Людмила Петровна не спала. В ожидании своего сына, она дремала около включенного телевизора. О том, что он что-то пытался похитить у Ершова, она знала, в прочем, об этом в деревне были осведомлены уже многие. Она не сомневалась в полученной от соседки информации, что Виктор Степанович, поймав Сашу на месте преступления, вылил ему на голову ведро молока. Людмила Петровна понимала, что каждый, кто столкнется с её сыном и начнет с ним как-то сотрудничать, рано или поздно получит от него жгучие раны, т. е. - будет обворован. Не мог Саша жить по-другому, клептомания все-равно душила в нем все волевые качества, и ничего, абсолютно ничего он с собою не мог поделать.
  
  Дверь в прихожей стала открываться тихо, без скрипа, замок даже не клацнул, шагов практически слышно не было. 'Крадется, сволочь малая, - выговорила про себя Людмила Петровна. - Сейчас вновь врать будет! Господи, как же мне все это надоело!'.
  
  - Идем, Саша, сюда, - сурово выговорила Бобрикова, когда из прохожей до неё донесся шорох от куртки. - Иди! Иди сюда! Хватит прятаться!
  
  - Вовсе я и не прячусь, - послышался дерзкий ответ сына. - Просто не хотел тебя будить.
  
  - Иди сюда, воришка! Хватит врать уже! Надоело мне все это! - Людмила Петровна встала из кресла и вышла в прихожую.
  
  - Вовсе я и не вру, мама. Просто...
  
  - Чего такой мокрый? - оборвала сына мать на полуслове, включив в прихожей свет.
  
  - На озере споткнулся, ввалился в воду.
  
  - Как всегда врешь, Саша, - обшаривая карманы в куртке, презрительно высказалась Людмила Петровна. - За что тебе Ершов на голову ведро с молоком вылил? - она посмотрел в глаза сыну, однако они даже не мерцали, будто были выполнены из стекла. Саша настолько привык врать, что порой возникало ощущение, что он сам верит в собственную ложь. Людмила Петровна знала все это, но ничего поделать не могла. - Говори, чего молчишь?
  
  - Это сплетни какие-то, - пораженный осведомленностью матери, Бобриков все же дрогнул в голосе. Однако вынесенные Василием материалы были надежно спрятаны под стреху на улице, и Саша решил идти до последнего...
  
  - Когда все это закончится? Тебе самому не надоело врать, воровать, выкручиваться постоянно? Ты можешь понять, что тебе будут скоро бить, смеяться над тобой, а может, даже и в тюрьму угодишь?!
  
  - Прекращай, мама! - Бобриков деловито отстранил мать от прохода и направился в свою комнату. - Все будет хорошо! Хватит выдумывать всякую чепуху и склонять деревенские сплетни!
  
  - Ты совсем совесть потерял, Саша, - слезы вдруг появились на глазах матери. - Что мне сделать, чтобы спасти тебя? Скажи! Я все сделаю!...
  
  - Иди, мама, спать! Этим ты меня и спасешь! - закрывая за собой дверь в комнате, нагло выговорил Бобриков.
  
  - Саша, попомни мои слова! - открыв дверь в детскую, Людмила Петровна зашла вслед за сыном. - Виктор Степанович тебе не колхозник, не студент и не преподаватель после пединститута, он возглавлял следствие в УБОП в прошлом. Он найдет на тебя управу, но ты уже ничего не сможешь поделать!...
  
  - Я ни в чем не виноват! - демонстративно раздеваясь и развешивая влажную одежду на стуле, с дерзостью выговорил Бобриков. - Меня не за что наказывать! Понимаешь?!
  
  Про себя Саша выразился гораздо круче: 'Пусть только ткнется куда со своими произведениями, белорусские власти его засадят в тюрьму на долго и убедительно. Будет сидеть и не рыпаться! А может даже КГБ его в тюрьму определит! Надо только материалы Васькины посмотреть, что там в них такое?'.
  
  Расплакавшись, Людмила Петровна покинула комнату сына. Она хотела было разбудить мужа, да тот, возвратившись с работы хорошо выпившим, спал так, что когда она открыла дверь в спальню, храп её буквально оглушил.
  
  'Господи! Помоги! Подскажи, что мне делать!? Как мне быть? Как мне спасти сына? - стала молиться Бобрикова, расстилая себе постель на диване в зале. - Когда все это, наконец, закончится?'.
  
  Когда мать открывала дверь в спальню, храп отца роем 'пчел' разлетелся по всему дому и 'укусил' за ухо Александра. 'Пьяный! - ударило ему в голову. - Надо карманы проверить!'. После этой мысли, которая лишь промелькнула в сознании, Саша уже ничего с собой поделать не мог, он даже не пытался бороться с тем существом, которое сидело в нем, которое подбивало его на воровство, так как понимал, все это бесполезно, ему все-равно не удастся уснуть, пока отцовская куртка в прихожей не будет обшарена. Два часа Бобриков лежал, тупо уставившись глазами в потолок. Изредка он переводил взгляд на окно, через которое в комнату вливался голубоватый лунный свет, мыслей никаких не было кроме как о том, каким образом он сейчас будет осматривать куртку отца, что в ней может находиться. 'Спит уже, наверное, - решил про себя Бобриков относительно матери. - Не может быть, чтобы не уснула'.
  
  Встав с кровати, Саша сходил в туалет. Проходя мимо зала, заглянул внутрь. Мать спала. На цыпочках он прошел в прихожую, на ощупь нашел куртку отца и стал ощупывать карманы. 'Есть что-то, - выговорил про себя Бобриков, нащупав какие-то купюры. - В туалете все пересмотрю'. Только он подумал над этим, свет во второй части прихожей загорелся, и мать быстрым шагом направилась к нему. Спешно Саша сунул содержимое карманов куртки отца себе в трусы.
  
  - Что ты здесь делаешь? - протирая ладонями лицо, выговорила недоумевающая мать. Посмотрев на сына, она включила свет в начале прихожей и пробежала глазами сверху в низ по Саше.
  
  - Так!... - выговорил Бобриков, чувствуя, что оказался в западне.
  
  - Снова отцовскую куртку обшаривал, сволочь?! - зубы у матери прямо заскрипели от злости.
  
  - Нет! - чисто автоматически выпалил Саша. - Так!...
  
  - У тебя десятка из трусов торчит, вор! - с этими словами мать, что было силы огрела сына по уху. - Сколько же тебя надо бить, чтобы отучить воровать, сволочь, ты?!... Как же ты надоел мне! Как от тебя избавиться!? Выворачивай трусы, подонок!
  
  Бобрикову ничего не оставалось, как вынуть содержимое куртки отца из собственных трусов. На пол посыпались купюры разного достоинства, документы на служебный автомобиль отца, колхозные талоны на бензин, какие-то записки и прочая дребедень.
  
  - Ну что? - мать плакала, вытирала ладонями слезы и смотрела в немерцающие глаза сына. - Отцу рассказать завтра?
  
  - Не надо! - Бобриков упал на колени. - Пожалуйста, не надо, мамочка! Не делай этого! Отец снова отлупит меня шлангом, или еще чем-нибудь!...
  
  - Подонок! - мать собрала все с пола и вложила в куртку мужа. - Иди, сволочь спать! Чего стоишь здесь на коленях, как истукан?! Тебе, судя по всему, немного осталось жить свободной жизнью! Люди сами тебя накажут и проклянут много раз!...
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  Ночью Ершову от выпитого спиртного и пережитого стресса стало плохо. Последнее время он вообще на все реагировал болезненно. Давали знать о себе ранее пережитые травмы и алкоголизм, в котором он уже не сомневался, который стал ему мешать везде и во всем.
  
  Ершов не мог разобраться в себе. Как так, нет еще и сорока, а уже алкоголик. Теперь он не осуждал, а с пониманием относился к тем, кто с самого утра рыскал по деревне в поисках бутылки. То ли травма мозга сказывалась, то ли наркотики, которые кололи ему в реанимации, чтобы он не умер от шоковой боли, то ли еще что-то, но факт оставался фактом, - от спиртного Ершов отходил очень тяжело.
  
  - Мария! Мария! - стало прорываться у него сквозь сон.
  
  Помощь последовала практически немедленно:
  
  - Витя! Витя! Проснись! Ты бредишь! - толкала в плечо его супруга. - На! Выпей! А завтра давай что-то думать, или ты сопьешься!
  
  Ершов приподнял голову. Посмотрел в содержимое кружки.
  
  - Вино? - умоляющими глазами он посмотрел на супругу.
  
  - Вино, Витя! Вино! Я знала, что тебе будет снова плохо, поэтому вечером купила.
  
  - Спасибо, Марья! - жадно прижимаясь к кружке, выговорил Ершов. - А что ты предлагаешь завтра?
  
  - Поехали, закодируем тебя. Люди кодируются, и у них все становится на круги своя...- тут же Мария перечислила всех закодированных мужиков в деревне. Практически все они периодически срывались, однако у некоторых эти периоды доходили и до года. Были и такие, которые бросили пить вообще.
  
  После выпитого спиртного, Ершов уснул и спал до выгона коровы. Не было ни одного случая, чтобы Виктор Степанович проспал и не выгнал Зорьку, причем, вставал все время без будильника.
  
  Утром голова раскалывалась. Ноги не слушались. Руки так дрожали, что невозможно было застегнуть пуговицы на рубашке. Мышцы на левой ноге рвало, будто кто-то пытался ногу вырвать из тазобедренного сустава. Это был третий день запоя, и Ершов радовался одному, - сегодня у него не было уроков. Ведь вчера, он едва смог дать этих проклятых шесть уроков и не свалиться. Кроме того, постоянно приходилось контролировать себя, руки подрагивали, и это следовало постоянно скрывать.
  
  - Мария, дай выпить. Ты же мне только половину бутылки ночью дала, - поколотив спящую супругу за плечо, прошептал Ершов.
  
  - А корова?... - лениво начала Марья, но Ершов её перебил:
  
  - Подою. Не волнуйся.
  
  - За грубой посмотри, - также лениво выговорила Мария и повернулась на другую сторону, накрыв одеялом голову.
  
  В указанном Марьей месте находилось то спасительное зелье, от которого Ершову сразу же стало легче. Майор понимал, что это на час или два, поэтому, не откладывая, начал управляться.
  
  Корову выгнал без опозданий, выглядел при этом вполне прилично. Возвращаясь домой, заглянул к своей соседке, бабке Людмиле, она в последнее время частенько выручала Ершова, при этом, в отличии от Марии, ни кому об этом не рассказывала.
  
  Выпив одолженную бутылку вина, Виктор Степанович принялся ремонтировать забор. Теперь он был уверен, что до открытия магазина сможет дотянуть, а дальше новая закупка, новые круги похмелья, - одним словом, продолжение запоя.
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  В этот раз Марья оказалась на высоте. Идя на работу, она сразу определила, что Ершов уже хорошенький. 'Не выберется сам. Нужно ему как-то помочь!' - выговорила она про себя. В соседней деревне еще функционировал стационар и амбулатория, где медсестрой работала одна из сестер Марии, туда она и решила доставить супруга, чтобы его хорошенько прокапали и привели в нормальное состояние.
  
  На работе пришлось отпрашиваться. Подъехавший на 'ЗИЛу' к весам Шендеров Иван знал очень хорошо и семью Лаптевых и мужа Марьи. К нему она и обратилась за помощью:
  
  - Иван, помоги мужика в больницу завести, Ленка откапает его.
  
  - Запил? - удивленно поинтересовался Шендеров.
  
  - Запил сука!... Запил вояка херов!...
  
  Что такое зеленый змей, в деревнях мужики знают не понаслышке. Их нынешняя власть в буквальном смысле слова убивает дешевым вином. Жаль только, что не все это понимают. Стоимость одной бутылки вина равняется стоимости двух булок хлеба. А по цене килограмма хорошей колбасы можно купить пол ящика чемергесса. Кто же из механизаторов станет покупать колбасу, сыр и масло?
  
  Как правило, все мужики в деревнях пробовали чернила, знают, как губительно оно действует, как тяжело от него приходить в себя. Односельчане в помощи при выходе из запоя отказывают редко, помогает каждый, чем может. Вот и получается для некоторых замкнутый круг, не успеешь выйти за ворота дома и уже пьяный. Не из зла 'помогают' люди в деревнях друг дружке, а по глупости, темноте своей. Но ведь кому-то это все надо?!... Власть такое положение на селе устраивает!...
  
  Еще до открытия магазина, Мария с Иваном перехватили Ершова. Не без помощи Ивана, Виктора Степановича удалось уговорить проехать пролечиться. С помощью уколов и капельниц, настойчивости Марьи, Ершова удалось поставить на ноги.
  
  К вечеру вся деревня знала, что Мария спасла своего мужика!...
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  Наутро Саша встал лишь после того, как мать с отцом ушли на работу. Сразу побежал на улицу, вытащил из-под страхи материалы Ершова и принялся их листать, выборочно выхватывая текст из произведений.
  
  Осматривая работы Ершова, которые все же удалось Ваське вынести, Бобриков обратил вдруг внимание на то, что все они отпечатаны на компьютере, ни единой подписи, росчерка, поправки рукой Виктора Степановича сделано не было. 'Как же я докажу Маслову, что это работы Ершова? - проскочила мысль в голове Бобрикова. - Что делать?'. Александр ходил по дому и ничего придумать не мог. 'Я пропал! Я пропал!...' - гуляла в голове мошенника одна и та же мысль. Однако ничего вразумительного придумать не удавалось.
  
  Дневник с оценками за курс базовой школы попался Сашке на глаза случайно, когда он уже собирал сумку для отъезда в колледж и случайно залез в полку отца за носками. Бобрикову часто носки стирать было лень в общежитии, и они шли прямиком в контейнер для мусора. По этой простой причине, запастись лишней второй-третьей парой носков было не грех. Отец же, в свою очередь, хранил в данной полке память о славной учебе сына в школе, вот и сложилось все в цвет для Александра.
  
  Раскрыв дневник, Бобриков быстро листнул его и сразу же увидел оценки и подписи, сделанные Ершовым. 'Ее-с!' - вырвалось у мошенника из груди. Не откладывая в далекий ящик, Бобриков тут же старательно перекопировал подписи из дневника под каждую из работ Ершова, вынесенных Васькой. 'Теперь даже если Маслов встретит меня на автовокзале, я отмажусь!' - радостно про себя выговорил мошенник.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 2О.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Ершов печально ходил вдоль своего гектара пшеничного поля, ругал про себя существующий строй, порядки, и проклинал тот день, когда его занесло в эту деревню. Не лепилось ничего. Дело приближалось к середине сентября, а зерновые у людей в Красной Горе убраны не были. Для уборки колхоз выделил списанную 'Ниву', она ломалась едва ли не каждом огороде, а люди бегали вслед за комбайнером, не зная, что делать. В прочем, не знал, что делать и сам комбайнер, так как его машина едва ли 'дышала'. Разводя руки в стороны, Сеченов Петр печально говорил: 'Езжайте к председателю и просите другой комбайн! В противном случае до снега не уберем!'. Люди ездили много раз, однако комбайны ушли в северные районы страны, помогать убирать урожай, хотя по телевизору 'Дожинки' справили еще две недели назад.
  
  Вранье, которое изливали национальные каналы по телевизору, 'приелось' Ершову так, что кроме 'ДВД' он ничего не смотрел. Выгон, на котом еще пять лет назад невозможно было навязать Зорьку - не было места, в этом году зарос травой по пояс. Люди избавлялись от живности, устремлялись кто куда: в Россию, в Польшу, в столицу, только бы заработать на жизнь. Хотя по телевизору показывали все наоборот, Беларусь - райский уголок. Одним словом, предела наглости для белорусских властей не существовало: плюнув на народ, белорусская 'элита' думала лишь об одном - как сохранить свои полномочия, как удержать власть?!...
  
  Когда в прошлом году Ершову убирали озимые, перепахать участок не удалось. Они взошли так густо, что в мае этого года получился неплохой сенокос. Отечественная техника, используемая колхозами для уборки людских огородов, была настолько примитивна и разбита, что сеять после комбайна практически надобности не было. Зато деньги взимались с людей огромные, Виктор Степанович, даже, не хотел сеяться в этом году, считая зерновые делом затратным. Лишь из-за тестя, который по-дружески помог ему семенами, 'одолженными' в колхозе, Ершов согласился посеяться. Сейчас он печально смотрел на поникшие, наполовину высыпавшиеся колоски пшеницы, и жалел, что делал пустую работу. Потерь и затрат будет гораздо больше, чем с него сейчас потребуют за уборку участка. Но ничего не поделаешь, в землю ведь хлеб не запашешь.
  
  Комбайн пришел, когда уже начало темнеть, а на пшеницу упала роса. Вылезший из кабины Сеченов Петр поинтересовался:
  
  - Будем убирать, Степанович, или завтрашнего подождем?
  
  - Назавтра дожди передали, Петя, да и куда уже откладывать, жни, что получится...
  
  - Деньги платил, Степанович?
  
  - Уберешь, завтра съезжу в кассу и заплачу.
  
  - Тебе верю, Степанович! Поехали!
  
  Урожай выдался слабенький. Как и считал Ершов, уплатить за жатву придется больше, чем получил с огорода пшеницы. Но, ничего не поделаешь...
  
  Тесть подъехал, когда Сеченов на постилки опорожнял бункер.
  
  - Не расстраивайся, Виктор, я тебе под эту марку штук пяток мешков привезу завтра. Хрен государство нас надурит.
  
  В стране сложилась жуткая обстановка. Воровать в колхозе было не зазорно не для кого. Каждый тянул столько, сколько позволяла его иерархическое положение: трактористы и комбайнеры тянули мешками, бригадиры и агрономы - конными телегами, председатели - машинами. Все об о всем знали, но никто и не думал заявлять в милицию. Зарплаты в колхозах были символические, прожить на них невозможно не при каких обстоятельствах, вот и воровали колхозники, все, что попадало им под руки.
  
  Криминогенная обстановка, надо заметить, таковой была не только в колхозах, все общество как-то по иному стало смотреть на жизнь. Три недели назад Ершову из леса надо было забрать строевой материал, нужны были помощники. Около магазина безработных постоянно ошивалось много, однако работа в лесу считается тяжелой, мало кто согласится на подобного рода заработки. Люди совершенно разучились работать, жили, как придется, точнее, что своруют в колхозе, то им и принадлежало после продажи соседу, родственнику, односельчанину, в крайнем случае, - на рынке в городе.
  
  Подъехав к магазину, Виктор Степанович заметил двух своих бывших учеников: Сергея Синицына и Петра Морозова. Год назад они возвратились из армии, однако на постоянную работу так и не устроились. Отозвав их в сторону, Ершов прошептал:
  
  - Мужики, поможете магазин взять?
  
  - Не вопрос, Виктор Степанович, - в один голос ответили пролетарии.
  
  - Тогда поехали.
  
  В лесу наступило полное разочарование у парней, однако в помощи они не отказали своему бывшему учителю. Когда грузовик был загружен, Виктор Степанович дал парням по двадцать долларов и поинтересовался:
  
  - По оплате есть недовольства?
  
  - В колхозе, Степанович, и за неделю эти деньги не заработаешь, - первым отреагировал Морозов. - А мы у тебя здесь за три часа...
  
  - Нормально все, Степанович, - согласился с оплатой и Синицын Сергей.
  
  - Мужики, а если бы я сразу сказал, что едем не магазин брать, а лес грузить, вы бы поехали?
  
  - Трудно сказать однозначно!... - в один голос ответили парни. - Надоело все, Степанович!
  
  Деревня погибала на глазах. Дома обесценились. Порой их люди просто бросали и уезжали, куда глаза глядят. О бывших жителях Красной Горы напоминали лишь собаки, брошенные ими на произвол судьбы и объединявшиеся в стаи. Похоже, у четвероногих друзей человека срабатывал инстинкт выживания, в стае животные себя чувствовали менее уязвимыми.
  
  Как-то живущий по соседству с Ершовым, Матросов Иван, работающий сторожем мехмастерских в соседней деревне, сообщил, что теперь на работу вечером без кирпичины на велосипеде проехать невозможно. В подтверждение он показал кошек привязанный к багажнику велосипеда, в нем устрашающе лежали две половинки кирпичей.
  
  Сказанное Матросовом не удивило Ершова. Несколько дней назад ему позвонили прямо из магазина продавцы и сообщили, что его малолетний сын Егор, со слезами на глазах и порванными штанами забежал в магазин, укрываясь от бродячих собак. Тут-то и пригодилась дедовская двустволка, сгоряча майор пристрелил двух собак прямо около магазина, приехав за Егором. После этого у сына полностью отпала охота ходить самостоятельно в гости к своей подружке первокласснице Веронике.
  
  Оставленные дома тут же разбирались безработными полубомжами, материал по дешевке продавался, а деньги сразу же пропивались. Толпами здоровенные безработные парни слонялись по деревне, не зная, куда себя деть. Трудоустроиться было негде. Молодежь забесплатно в колхозе работать не хотела, а в городе процветала безработица. Там требования к принимаемым на работу были 'жесткие', а люди отвыкли трудиться.
  
  Домой Ершов возвратился, когда стемнело совсем. Мария приготовила ужин, однако Ершов сразу же взял ведро и направился к Зорьке.
  
  - Может поешь в начале, Виктор? - крикнула вдогонку супруга.
  
  - Подою корову, поем, Мария, - не оборачиваясь, выкрикнул Ершов. - Если Зорька заболеет маститом, будет нам не до еды.
  
  Свиней кормил Ершов после ужина, когда дело приближалось к полуночи. Но это было не опасно для животных. Так как комбикорм и вода практически всегда присутствовали в корытах хрюшек, они питались у Ершова, как на свинокомплексах. Вечером Виктору Степановичу следовало лишь раздать добавки и освежить корыта с основным кормом и водой.
  
  Спать не хотелось, хотя ноги от усталости, заработанной за день, подкашивались. Встав с кровати, Ершов сделал себе крепчайший кофе, включил настольную лампу и принялся писать...
  
  
  
  
  
  
  
  
  *******
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  В общежитие Бобриков из УКГБ возвращался довольным, каким бывает только слон после купания и плотного завтрака. Александр даже не думал, что ему так легко удастся облапошить Маслова. Работы, после прочтения, 'понравились' оперативнику, это было то, что нужно. Вопрос встал в подписях под работами. Тут-то Бобриков и схолявил, заявив, что Виктор Степанович подписывал их у него на глазах. Это пришлось по душе Маслову, а вырвавшееся у него из груди: 'Теперь мы посадим этого писаку!', понравилось Бобрикову, так как в местах лишения свободы, Ершов, наверняка, забудет о том, что за свои труды он должен получить какой-то гонорар.
  
  Проходя около вахты, Бобриков сунул вахтерше шоколадку и попросил разрешения, воспользоваться селекторной связью.
  
  - Бери, Сашенька, микрофон, - пряча заработанный внуку гостинец в карман юбки и включая селекторную связь, обрадовалась Софья Ильинична. - Бери, соколик.
  
  Через минуту по общежитию прогремели слова Бобрикова:
  
  - Кому надо заправить мобильник, заходите в комнату 715.
  
  Выходя из лифта, Александр заметил, что очередь уже формируется около его комнаты.
  
  - Через три минуты заходим с запиской и наличкой, - гордо распорядился он, отмыкая дверь в комнату. - Номера телефона указываем разборчиво. В записке не забываем указывать оператора: Welkom или МТС.
  
  Через пять минут деньги, причитающиеся Ершову, рекой потели из электронного кошелька на счета мобильных телефонов студентов. А еще через час Бобриков позвонил своей подружке Юльке и пригласил её в ресторан.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 21.
  
  
  
  
  
  
  
  СОБР подполковника Павлюкова Семена Марковича был отрядом весьма загадочным, так как его командир никому, кроме как вершителю судеб мира сего, не подчинялся. Ни министр обороны, ни министр внутренних дел, в деятельность данного подразделения вмешаться не могли, а составляли его сущие головорезы, набранные по усмотрению самого Павлюкова.
  
  Отряд стоял в лесном массиве под столицей. Его экипировке и оснащению мог позавидовать и Джордж Буш. Понятие 'нет денег' относительно данного подразделения не существовало. Бойцы данного подразделения в любой момент могли обрушиться на любого и каждого, кто только посмеет посягнуть на президента.
  
  Первоначально в отряде было около сотни бойцов, однако довольно быстро он превратился в полк, а потом и бригаду, т.е. стал комплектоваться срочниками. Бойцы отряда в случае поощрения не говорили: 'Служу Республике Беларусь', а 'Служу Президенту и Отечеству'. Этот здоровенный кулак у органов власти, всегда был готов забить в асфальт любую демонстрацию, разогнать любое столпотворение, стереть с лица земли любую криминальную структуру, либо оппозиционный политический блок.
  
  Кондыбин очень хорошо знал Павлюкова, так как в одно время был у него заместителем командира взвода, когда еще служил в ВДВ. Семен Маркович был человеком порядочным: понятия - казнокрад, карьерист, прислужник, никоим образом ему не подходили. К подчиненным он был требователен, однако, в рамках разумного, садизма и издевательства над подчиненными не допускал. Все, что умел сам, стремился передать подчиненным в виде опыта. Неуставных отношений Павлюков не терпел, дедовщиной в его части и не пахло, офицеры вместе с подчиненными бегали кросс, стреляли, занимались рукопашным боем, иногда вместе с подчиненным все это подполковник делал непосредственно сам. Показуху Семен Маркович не любил, поэтому на парадах, показательных выступлениях, его солдат и офицеров увидеть было невозможно. Он не стремился выслужиться, карьера сама неотлучно следовала за ним. Семен Маркович не терпел мишуры и обмана, поэтому был далек от гражданской жизни, это был истинный воин. Павлюков был рожден воевать, и своих подчиненных делал такими же воинственными, каким был сам. Кондыбина все эти качества Семена Марковича устраивали, поэтому, когда он вернулся из Чечни, не задумываясь, пошел на службу к нему.
  
  В бригаде была группа особого назначения, для выполнения самых сложных и нестандартных поручений органов власти, в данную группу и влился Кондор. Жил Кондыбин в военном городке, в нескольких километрах от части, в общежитии для офицеров. Комната была небольшой, но уютной, при ней была ванна и туалет. Прямо в общежитии функционировала столовая, прачечная, все это в совокупности делало жизнь, проживающих в нем офицеров, вполне нормальной.
  
  По возращении из Югославии, где группа осуществляла охранение денежных средств переправляемых с Балканского полуострова на Аравийский полуостров, Кондыбин отдыхал недолго. Уже через три дня, Павлюков позвонил на мобильник Артуру и вызвал его к себе в часть. Говорили они предельно откровенно друг с другом, точнее - Павлюков и врать-то не умел, в жизни он всегда шел напролом.
  
  - Артур, дело серьезное поэтому, извини, не дал тебе возможности отдохнуть, - здороваясь, сразу начал с дела Павлюков. - Надо убрать еще одного криминального авторитета.
  
  - Что за гусь? - совершенно не удивился Кондор.
  
  - Бабу по кличке Катрин в этот раз поставили Маскали, - Павлюков воинственно ударил ребром ладони по столу. - Представляешь?
  
  - Чему здесь удивляться, Маркович? - спокойно отреагировал Кондор. - Среди женщин я встречал даже телохранителей.
  
  - В общем, стрелять её будем из винтовки В-94, с расстояния в 1 километр 65О метров, поэтому я и вызвал тебя. Разведданные имеются, - Павлюков достал из рабочего стола карту с отметками, рапорта, фотографии местности и передал все это Кондыбину. - На посмотри!
  
  - А где её фотография? - сразу заметил Кондор упущение, просматривая результаты работы разведки.
  
  - Не легла, сука, под фотоаппарат, - предвидел вопрос Павлюков. - На людях практически не появляется. Стрелять придется её на дому, либо в момент выезда с территории дома, но только, если машина будет с незатемненными стеклами. Ошибаться мы не имеем права, мы ведь не бандиты.
  
  Последние слова вызвали улыбку у Кондора, но говорить он ничего не стал, продолжая просматривать карты и фотографии.
  
  - Откуда стрелять будем? - нарушил установившееся молчание Кондыбин. - Вижу, отмечена возвышенность...
  
  - Поставим туда грузовой микроавтобус, - перебил Павлюков, уточняя. - Тогда будет просматриваться часть двора домовладения, в частности, беседка, где эта курица любит сидеть. После выстрела, сразу сматываемся.
  
  - Кто со мною?
  
  - Водителем возьмешь Петю Терентьева. А в подстраховку с эсвэдэшкой Ваську Галкина. Микроавтобус утопите в озере, там место на карте отмечено, где это надо делать. По данным разведки глубина в том месте не менее четырех метров, найдут нескоро...
  
  - Лучше сжечь, - перебил Кондор.
  
  - Такой вариант рассматривался, - согласительно кивнул головой Павлюков. - Тогда посмотри, удирать придется другой дорогой в лес.
  
  - Вижу, - просматривая карту, обозвался Кондор. - В таком случае нам по трассе придется пилить километров десять.
  
  - Вот именно,- Павлюков встал из-за стола и подошел к Кондыбину. - Поэтому смотри сам, Артур.
  
  - Значит, все-таки будет топить машину, Маркович, - Кондор согласительно кивнул головой.
  
  - Ладно, Артур, ступай отдыхай, завтра в пять утра старт!
  
  - Понял, товарищ подполковник, - пожав, протянутую Павлюковым руку, ответил Кондор. - Материал куда этот?
  
  - Изучи и уничтожь...
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  Местность, где предстояло провести операцию, Кондор хорошо знал, а домовладение, в котором предстояло уничтожить цель, еще лучше, - ранее там проживал Мурат.
  
  К семи утра группа была на месте. В 7 часов 3О минут, Кондор припал к окуляру. Просматривалась только часть двора, как и сказал Павлюков. Кроме охранника во дворе никого не было. Второй иногда показывался у ворот. Кондыбин навел прицел на окна дома, оконные проемы в здании были значительно увеличены по сравнению с тем, какими они были при Мурате, однако стекла с обратной стороны были покрыты специальной пленкой, что делало их не просматриваемыми. Кондор положил рядом винтовку и взял в руки бинокль, однако смотреть в него не стал. 'Курим, мужики!' - скомандовал он и откинулся на спинку сиденья.
  
  - Давай я подежурю, Артур, - забирая из его рук бинокль, обозвался Галкин.
  
  - Подежурь, Василий, я не возражаю, - с последними словами, Кондор прикрыл глаза.
  
  - А мне свою винтовку распаковывать? - не унимался Галкин.
  
  - Распакуй, Василий! - не открывая глаз, ответил Кандыбин. - У нас на оружие разрешение имеется. Мы милиции до момента поражения цели не боимся.
  
  Измотанный командировками, Кондыбин задремал. Галкин обозвался не раньше чем через два часа:
  
  - Есть движение во дворе! - всматриваясь в бинокль, громко выговорил он.
  
  Тут же Кондор взял винтовку и посмотрел в прицел. Во двор заезжал сто сорокой 'Мерседес', стекла в машине были затонированы.
  
  - Приехала? Или собирается уезжать?
  
  - Сказать трудно, Артур. Сам видишь 'Мерседес' припарковался в не просматриваемой зоне.
  
  - Будем ловить на выходе. Василий, стреляешь вторым номером, но только в цель.
  
  - Понял, Артур, - Галкин отложил бинокль и взял в руки 'СВД'.
  
  По движению во дворе было понятно, что хозяйка либо приехала, либо собирается уезжать, так как в зоне видимости появлялся то один, то второй охранник. Определить же точнее, было невозможно. Довольно неожиданно к беседке у фонтана направилось лицо женского пола в сопровождении охранника.
  
  - Есть цель! - тут же обозвался Галкин.
  
  - Не спешить! Ошибки быть не должно! Стреляешь, Василий, вторым номером!
  
  Кондор припал к прицелу и попытался рассмотреть женщину. Она долго не поворачивалась лицом к нему, а когда повернулась, у Кондыбина задрожали колени. Это без сомнения была Катерина. 'Но как!? Как же она попала сюда? Ей ведь сидеть еще не менее пяти лет, если не больше?! - забегали в голове мысли. - Не может быть?!'.
  
  - Цель могу поражать! - отчеканил Галкин.
  
  - Отставить! - Кондор пресек Галкина так, что у того и винтовка опустилась. - Операция не выполнима! - практически не останавливаясь, продолжил Кондор. - Пакуем винтовки, мужики! Вы меня высаживаете у ворот, сами езжайте в часть. С Марковичем я созвонюсь.
  
  - В чем дело, Артур? - посмотрели на Кандыбина бойцы.
  
  - Мужики, та женщина, которую мы только что видели, моя жена!
  
  - О!-о!-о! - пошел стон по микроавтобусу. - Тебе, Артур, и повезло, и нет! Маркович, конечно, поймет! - высказал предположение Терентьев. - Однако, если ему дадут команду, Артур, то охота откроется и на тебя. Ты ведь понимаешь?
  
  - Понимаю, мужики! Понимаю! Я ему позвоню сам! Давай, Петя, двигай!
  
  Около ворот микроавтобус остановился, Кондор пожал руки Терентьеву и Галкину, выскочил из машины и направился к проходной. Когда до прохода во двор оставалось около десяти метров, навстречу вышел охранник.
  
  - Оружие я сдаю, - вынимая двумя пальцами 'ТТ' из-за пояса, озвучил свои действия Кондор. - Мне хозяйку.
  
  Охранник быстро взял пистолет и по радиостанции вызвал помощь. В сопровождении двух других подоспевших охранников, Кондор направился во двор, к беседке.
  
  - Катя!-я!-я! - заорал он, увидев девушку в беседке. - Катя!-я!-я! - этот крик души облетел всю улицу, всю окраину города.
  
  Через несколько секунд на всю улицу раздался новый крик души:
  
  А!-а!-артур!
  
  Эхо соединило эти крики, как на несколько минут в объятиях и жарких поцелуях соединились Кондор и Катерина.
  
  Сбежавшаяся охрана вначале не знала, что делать. Все с недоумением смотрели на незнакомца и строгую Катерину, которые, плюнув на всё и всех, целовались, что было сил. Это было грандиозное зрелище...
  
  Ступайте же от нас! - на секунду отвернувшись, после нескольких минут жарких поцелуев распорядилась Катерина. - Ступайте!...
  
  Через половину часа Кондор позвонил Павлюкову:
  
  - Маркович! Задание невыполнимо! Катрин моя супруга!
  
  - Да!-а! - после долгого молчания, вырвалось из трубки. - Артур! Ты знаешь, среди нас подлецов нет! Мы офицеры! В части тебя все знают, и никто на тебя руку не поднимет! Я доложу наверх, что силами нашей бригады данное здание выполнить невозможно!...
  
  - Спасибо, Маркович!
  
  Подполковник не сомневался в том, что Кандыбин говорит правду. Многим в части было известно, что у Артура есть девушка, она осуждена к десяти годам лишения свободы, отбывает наказание где-то на Урале. С каждой зарплаты он высылал ей различные продукты питания и предметы обихода. Из-за этого, ни на какие гулянки Кондыбин не ходил, его даже пробовали подколоть, назвав его образ жизни монашеским. Глупые шутки продолжались до тех пор, пока одному из шутников Артур не сломал челюсть.
  
  Павлюков понимал, что только идиот сможет выстрелить в любимую девушку, Кондыбина к данной категории людей он не относил.
  
  Подполковник по-хорошему даже радовался за друга, редко когда вот так фортуна поворачивается лицом к офицеру, а тут на тебе, повезло.
  
  С Кондыбиным он прошел огонь, воду и медные трубы, коль птица счастья села на плечо Артура, разве можно было пытаться её согнать. 'Политиков много, - высказался про себя Павлюков. - А настоящих воинов единицы. Я останусь на стороне Кондыбина'.
  
  - Не за что, Артур! - выдохнул микрофон трубки. - Но ты, Артур, должен учесть, что меня могут сместить, застрелить! Кроме того, тебе надо учесть, что данное задание могут поручить кому-либо еще! Крепись, Артур! Удачи тебе!
  
  Спасибо, Маркович! До свидания!...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 22.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  У Ершова первого урока не было, как выяснилось, мальчики уехали в военкомат, а девочек задействовала Ольга Даниловна - направила к ветеранам войны с открытками в честь Великой Октябрьской Социалистической революции. Инициативу она, похоже, проявила сама, либо ей 'подсказали' это сделать в районо, так как с директором произошел конфликт, точнее - Чубкова получила замечание за 'самодеятельность'. Ссора произошла и с детьми, которые не соглашались поздравлять стариков с данным праздником, предлагая иные способы оказания внимания ветеранам. Ершов не стал вмешиваться в 'разбор полетов', уединившись в учительской, он достал из дипломата общие тетрадки и принялся писать планы, так как времени для этого у него не всегда хватало, а проверяющих становилось с каждым годом и месяцем все больше. Не ровен час на урок пожалует Ольга Даниловна, а то и с районного отдела образования 'прилететь' могут.
  
  В учительскую Чубкова зашла со слезами на глазах. Похоже, ей досталось от директрисы, так как вывести из себя Ольгу Даниловну по-мнению Ершова было невозможно, все замечания и упреки 'стекали' с неё, как с гуся вода, точнее - как с нынешних чиновников ругательства вышестоящих 'товарищей'.
  
  - Виктор Степанович, что-то у меня не лепится в этой школе, - всхлипывая, обратилась вдруг к Ершову Ольга Даниловна. - Подскажите, как мне перестроить свою работу, чтобы дети и учителя ко мне начали относиться нормально.
  
  Что угодно ожидал услышать от Чубковой Ершов, только не это. 'Значит, еще не потеряна для общества! - проскочила в сознании майора мысль. - Значит еще можно из этого маскарадного клоуна сделать человека! Но как? С чего начать? - запрыгали в сознании Виктора Степановича вопросы. - Что я ей могу посоветовать?'
  
  - Первым делом, Ольга Даниловна, начните говорить на одном из государственных языков: русском или белорусском, не извращайте их чиновничьими диалектами, - не без сарказма выговорил Ершов, которому Чубкова, вообще говоря, порядком надоела. Точнее, эти слова сами сорвались с его языка, настолько надоел ему школьный 'идеолог'. И видя, что Ольга Даниловна впала в замешательство, продолжил:
  
  - Вы же нормально разговариваете на русском языке, общаясь с нами в учительской. Зачем вы извращаете его, когда выступаете перед детьми? Как быть после этого филологам нашим? Как же говорить детям?...
  
  - Все так говорят нынче в райисполкоме, Виктор Степанович, - промямлила Чубкова.
  
  - А кто они по образованию, Ольга Даниловна? - Ершов злобно прищурился, так как терпеть не мог карьеристов и приспособленцев. - Что же мы будем ставить наших неудавшихся агрономов и зоотехников в один ряд с Янкой Купалой, Быковым. Будем оценивать, кто из них лучше язык родной знает? Быть может, поэтому послереволюционные работы Купалы до настоящего времени не публикуются, а Быкова вообще выдворили из страны?... Пусть наши аграрии наведут порядок в сельском хозяйстве, а потом уже претендуют на роль Ломоносова!...
  
  - Точно-о-о, - Чубкова стала всхлипывать еще больше. - Меня молодую поставили на эту должность, так как никто не хотел её занимать, наверное. А я дура и рада!
  
  - Не в этом дело, Ольга Даниловна, - отрицательно закивал головой Ершов. - И на этой должности можно принести пользу школе, ученикам и учителям...
  
  - Ну, как? - вспылила Чубкова. - Как это возможно сделать? Если то, что говорят в райисполкоме, здесь принимается в штыки. Что мне жаловаться на всех?
  
  - Власть у нас не выбирается, а назначается сверху, Ольга Даниловна, поэтому трений с народными массами ей не избежать. Вы и вам подобные чиновники оказалась между огромными жерновами, трущимися в противоположном направлении. Вам не может быть легко, но вас ведь не выбрали учителя, не они предложили вашу кандидатуру на эту должность, вас назначили. Скорее всего, и директор не знал об этом, его 'обрадовали' в последний момент. Естественно, вам не может быть легко!... К тому же, жизненный опыт у вас небольшой, учились вы после 'агрономической' реформации в сфере образования, поэтому, быть может, от вас и ждут того, о чем вы только что сказали - жалоб и донесений?!
  
  - И что же мне делать? - Чубкова перестала плакать, а сосредоточилась на словах Ершова. - Как мне быть?
  
  Во-первых, Ольга Даниловна, вам надо стать образовательным уровнем над аграриями, - Ершов улыбнулся почему-то и подморгнул левым глазом молодой учительнице. - Когда районный идеолог, он нынче тоже заместитель председателя райисполкома, станет казаться вам смешным, значит вы 'созрели'. Тогда, поверьте, вам будет легко с ним говорить, обходя все краеугольные политические моменты и авантюры. Однако, чтобы 'созреть', вам, похоже, предстоит по-новому изучить некоторые предметы из тех, которые вы проходили в институте. Вероятнее всего, вам их преподнесли слишком 'специфически'... Советую вам воспользоваться литературой начала девяностых...
  
  Во-вторых, на все время надо запомнить и осознать, что государство это 'не машина' для уничтожения одного 'класса' другим, а чиновники призваны служить народу, а не прислуживать 'кому-то'... Тогда все будет хорошо!... Поверьте!...
  
  - Я вашу книгу читала, - неожиданно вставила Чубкова и улыбнулась, видя, что Ершов, растеряв зло в начале разговора, говорит с ней совершенно доброжелательно.
  
  - И как? - удивился Виктор Степанович.
  
  - Мне понравилось! Жаль только, что у нас в Беларуси ваши книги издать невозможно нынче.
  
  - Ничего, всему свое время, Ольга Даниловна...
  
  Далее разговор проходил в дружеских тонах, а когда прозвенел звонок на перемену, расстался Ершов с Чубковой, направляясь к себе в кабинет, как с единомышленником...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 23.
  
  
  
  
  
  
  
  
  В УКГБ к следователю Петрову Ершов явился по повестке. Постучав, зашел в кабинет.
  
  - Присаживайтесь, товарищ Ершов, - указывая рукой на ряд стульев у стены, довольно приветливо выговорил следователь. - Как добрались, Виктор Степанович?
  
  - Нормально. Мне только не совсем понятна причина моего вызова, - присев, спокойно выговорил Ершов.
  
  В этот момент в кабинет зашел оперуполномоченный Маслов. Без разговора он прошел к противоположной стене, и сел на одно из стульев у окна.
  
  - Это ваши работы? - встав из-за стола, Петров подошел к Ершову, и протянул ему листы, доставленные Бобриковым.
  
  Ершов спокойно привстал, взял принесенные ему в руки листы с напечатанным текстом и стал его смотреть. Безусловно, это были его работы. В любом демократическом государстве обоснованная не вульгарная критика власти не влечет наказания. Но Ершов знал, в каком государстве живет... Имея огромный опыт следственной работы, Виктор Степанович понимал, что данные его работы попали в руки сотрудников КГБ не процессуальным путем. Принадлежность их ему подтверждает лишь его подделанная подпись на каждом листе, так как у него нет привычки, подписывать свои работы. Присмотревшись, Ершов определил, что подпись подделана профессионально. 'Но как, как эти работы могли попасть к сотрудникам КГБ? Их мог выдать только Василий или Мария, и то, лишь неделю назад, не позже. После инцидента с Бобриковым, я все папки спрятал в надежном месте, а с винчестера всю информацию стер, предварительно перекинув её на дискету' - рассуждал он про себя, делая вид, что просматривает принесенные ему материалы.
  
  - Нет! Это не мои работы, - спокойно выговорил Виктор Степанович. - А подписи тоже не мои, они подделаны.
  
  - Врешь, собака! - вскочил с места Маслов, подошел к Ершову, наклонился над ним и процедил:
  
  - Говори правду, а то посадим, алкоголик херов!
  
  У Петрова на самом деле был приказ арестовать Ершова в случае отказа его от сотрудничества со следствием и не признания им вины, хотя и делать ему этого не хотелось.
  
  Подобного напора и наглости Ершов не ожидал, тем более, от молодого сотрудника, звание которого в лучшем случае старший лейтенант. Майор, резкого привстав, ладонью в бороду сильно толкнул Маслова. Толчок получился похожим на удар, так как Маслов оторвался от пола и едва ли не упал. Его рука автоматически потянулась к пистолету, но послышался приказ со стороны Петрова, больше походящий на крик:
  
  - Успокойся! - затем после нескольких секунд следователь добавил более спокойным голосом:
  
  - Леша, пошел вон отсюда!
  
  Маслов, встряхнув головой, направился к двери, у порога он приостановился, повернулся в сторону Ершова и просипел:
  
  - Будешь сидеть, сука, я тебе это обещаю!
  
  Ершов улыбнулся в ответ и довольно громко произнес:
  
  - Тебе же сказали, чтобы ты шел вон! Вот и иди!
  
  Маслов громко ударил дверью, однако судя по шагам, далеко не пошел, присел где-то в коридоре на стуле.
  
  - Я вас понимаю! - начал Петров. - Но ведь глупо, Виктор Степанович, отказываться от своих работ, тем более, подписанных.
  
  Ершов прочитал на двери кабинета имя и отчество следователя, поэтому ответил соответствующе:
  
  - Данные работы вы, Иван Александрович, у меня не изымали. Они, например, могут принадлежать некоторым моим друзьям или знакомым. А подписи на листах подложные, вы проведите почерковедческую экспертизу и убедитесь в этом.
  
  - Мне нравится, как вы пишите, Виктор Степанович. Я знаю ваш стиль.
  
  - Очень хорошо, Иван Александрович, читайте и дальше мои работы. Но! Вот те,- Ершов указал на стол следователя. - Не мои.
  
  Писателю очень больно отказываться от своих работ. Но в данном случае Ершов по-другому поступить не мог. Он понимал, что в противном случае, мог угодить на скамейку подсудимых, а потом в лагеря, и надолго.
  
  - Виктор Степанович, если вы признаете вину, начнете сотрудничать со следствием, выдадите нам все свои антигосударственные работы, я не стану вас арестовывать, - следователь привстал и начал прохаживаться по кабинету. - В противном случае я буду вынужден вас лишить свободы прямо сейчас.
  
  Ершов знал, что все то, что он передал Бобрикову, что в интернете, ничем серьезным для него обернуться не может. На этих страницах, изьятых не процессуальным путем, обвинение не построишь. Все остальное спрятано, и теперь ни Василий, ни Марья ничего предъявить не смогут.
  
  - Арестовывайте, - спокойно выговорил Ершов и после небольшой паузы добавил: - Эти все обвинения развалятся. На данных листах подпись не моя, а больше у вас ничего нет против меня. Обвинение на моем материале, что в интернете, не построишь...
  
  - Вы на своем автомобиле приехали?
  
  - Да
  
  - Есть кому отогнать его домой?
  
  - Нет.
  
  - Не возражаете, если он постоит у нас во дворе?
  
  Ершов понял, что сейчас его будут арестовывать, поэтому согласился:
  
  - Возьмите ключи, - майор подошел к столу и выложил их перед следователем. - Есть просьба.
  
  - Какая, Виктор Степанович?
  
  - Назначьте и ускорьте проведение почерковедческой экспертизы, Иван Александрович?
  
  В этот момент в кабинет зашел конвой и Ершову на руки одели наручники.
  
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  Оперуполномоченный Маслов зашел в кабинет к Петрову, сразу после того, как Ершова повел конвой.
  
  - Молодец, Александрович! - с порога заговорил он. - Я теперь этого алкоголика дожму.
  
  - Леша, с чего ты взял, что он алкоголик! У него травм столько, что от святой воды можно помереть... Ты лучше скажи, почерковедам подписи показывал?
  
  - Нет! - усаживаясь на место, где только что сидел Ершов, ответил Маслов. - Но я уверен, что это его подписи!
  
  - Ох! И идиот же ты, Леша! - привстав из-за стола, Петров сурово посмотрел на Маслова. - Быстро дуй в СИЗО за Ершовым, бери у него образцы и к экспертам...- Петров хлопнул по столу так, что лампочка в настольном светильнике погасла. - Чувствую с тобой и Бобриковым твоим я под старость сам попаду в тюрьму. Что ты говорил сегодня начальнику нашего отдела?...
  
  - Ну-у!...Говорил-л! - Маслов начал заикаться.- Я-я верю своим агентам. А Бобриков мне сказал, что сам видел, как эти работы Ершов подписывал.
  
  - Леша! Я же тебе говорил уже, Бобриков мошенник. Мошенник, которого ты взял случайно и на небольшой сумме. Мы его посадить не сможем. Зато он нас!... Похоже! Да! - Петров снова ударил ладонью по столу. - Иди, Леша, с моих глаз!...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  - Добрый день в хату! - осматриваясь в камере, выговорил Ершов. Майор был уверен, что его не бросят к уголовникам, а закроют вместе с ментами, военными, либо еще с кем-то подобного рода. Дело в том, что закрыли его превентивно, без предъявления обвинения, причем перед тем, как попасть в камеру, Маслов потребовал у него образцы почерка. На выполнение данного следственного действия Ершов потребовал адвоката, которого немедленно пригласили. А это уже значило, что на грубое нарушение его прав чекисты не пойдут.
  
  - Привет, коллега, - обозвался парень у окна, со второго яруса кроватей. - Проходи, гостем будешь!... Выбирай себе кровать сам.
  
  В камере было пять двухьярустных кроватей: две стояли у левой стены, три - у правой. Наполовину камера была пуста. Ершов не пошел далеко, а лег на ближайшую нижнюю шконку, расположенную справа от него.
  
  - За что загремел? - не унимался все тот же разговорчивый.
  
  - Книги писал, - поправляя подушку, ответил Ершов. - Вот и загремел.
  
  - Какие? - поинтересовался парень, что лежал на шконке за головой Ершова.
  
  Майор назвал две свои книги, которые были распространены во многих РОВД, школах и высших учебных заведениях.
  
  - Ты! Ершов!? - послышался едва ли ни крик с дальнего угла камеры. - Ершов?...
  
  - Я Ершов, - спокойно выговорил майор.
  
  - Мужики, с нами писатель. Ни хера себе!...
  
  Через половину часа Ершов знал, что в камере содержатся: бэхээсэсник Матвеев за взятку, гаишник Лебедев за взятку, следователь Дробышев за превышение пределов необходимой обороны, инженер Иванюк за хищение, экономист Сидоров за хищение, таможенник Кривошеин за взятку. Каждый из них рассказал Ершову то, что хотел, своё горе, что называется. Поделился своим горем с коллективом и Ершов.
  
  - Выпустят тебя скоро, Степанович, точно говорю, - сделал заключение рассказу Ершова следователь Дробышев. - Лопухнулся, похоже, оперок и следователя к тому же подставил.
  
  - Я тоже так думою, - согласился с Дробышевым бэхээсэсник Матвеев. - Однако здесь основная проблема в другом, я так понимаю. Что делать с Бобриковым, и кто ему пособляет из семьи Виктора Степановича? Вот в чем вопрос, мужики, правильно? - Матвеев вопросительно посмотрел Ершову в глаза, на что тот кивнул головой.
  
  - Это точно! Это вопрос вопросов, - вмешался в разговор и инженер Иванюк.- К тому же получается так, что это мразь в любой момент может уничтожить журнал с многолетними трудами Степановича...
  
  - Это вряд ли, - не согласился следователь Дробышев. - Бобриков клептоман, а журнал его кормит. Он будет играть до последнего: в правоохранительные органы Степановичу не обратиться, снова можно угодить на нары; стрелять Бобрикова никто не будет за это, вот весь и расклад...
  
  - К Катрин тебе надо, Степанович, - перебил Дробышева экономист Сидоров. - Она всех рассудит, и Бобрикову этому достанется.
  
  - А кто такая Катрин? - удивился Ершов.
  
  - Катрин у покойного Солдата была правой рукой. Сейчас Московские поставили её смотрящей. Она живет в реставрированном доме Мурата. Слышал о таких людях?
  
  В мгновение в памяти Ершова возникли воспоминания, как он на 'ГАЗели' прошивает металлические ворота подворья Мурата, и через центральный вход вламывается к нему в дом прямо на машине, как завязывается перестрелка, как на него набросились ротвейлеры, как он чудом выжил.
  
  - Да, конечно! - встряхнув головой, будто проснулся, ответил Ершов. - Об этих товарищах я наслышан. Именно так мне и следует поступить...
  
  Мнение Сидорова поддержал коллектив. Даже гаишник Лебедев, который в разговоре участия практически не принимал, заметил:
  
  - С бандитами, братва, надо бороться с помощью бандитов. Хреново только то, мужики, - он вдруг привстал с кровати и поднял указательный палец, - что это мы начинаем понимать, когда попадаем сюда...
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  Освобождать Ершова следователь Петров явился в СИЗО в форме подполковника КГБ. Трудно сказать случайно её одел Петров, или для солидности, - показать, что званием он все-таки выше Ершова. Главное, вообще говоря, здесь не это, вел себя он прилично и по-человечески.
  
  - Извиняюсь, Виктор Степанович, за причиненные обиды, - выйдя из-за стола и протянув руку для приветствия, высказался он.
  
  Ершов ответил рукопожатием с ответом:
  
  - Принимается.
  
  Виктор Степанович не стал обострять отношений, так как знал, что если следственная машина захватывает в свои жернова кого-либо и дело доходит до ареста, избежать человеку суда приходится редко, а оправдательных приговоров в нашем государстве не бывает. Кроме того, понимал Ершов и то, что над Петровым стоит не один начальник и, наверняка, вопрос о его превентивном задержании был согласован в достаточно широких кругах, начни жаловаться, чекисты сделают все, чтобы не обгадиться, а это значит, будут идти на крайние меры, но любой ценой добьются своего по приговору суда.
  
  После процедур процессуального характера и подписания постановления об освобождении из под стражи, неожиданно для Ершова, Петров из папки достал ксерокопии его работ, на глазах майора вложил их в непрозрачный полиэтиленовый файлик и со словами: 'Пишите дальше', передал его Виктору Степановичу.
  
  Со словами: 'Будьте осторожны и внимательны', он пожал еще раз руку Ершову и покинул следственный кабинет, когда за Виктором Степановичем явился конвой. Теперь майору никто наручники не одевал. Началась процедура по его освобождению...
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 24.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Марья побледнела и едва ли не потеряла сознание, когда незнакомый голос на противоположном конце провода представился следователем Петровым и сообщил, что Ершов в настоящее время арестован и когда явится домой неизвестно.
  
  Слезы фонтаном рванулись из глаз. 'Сука я болтливая! - корила себя Мария. - Сплетница!... Навела беду на человека!'. Мария плакала и не могла успокоиться, она припадала к подушке, которая вмиг становилась мокрой, обмывала лицо холодной водой, но слезы все рвались и рвались из глаз.
  
  Приехавший Василий застал мать в апогее её рыданий.
  
  - Не плач, мама, не плач! - попытался успокоить он мать. - Это я во всем виноват, - не сдержался Василий от угрызений совести. - Бобриков выдурил у меня материалы компрометирующие Виктора Степановича. А я позарился на двадцать долларов, которые он мне заплатил...
  
  Предложение Василий не договорил, так как Мария сильно толкнула сына от себя. Слезы будто замерли, приостановились, они заледенели на глазах Марии, её женские руки в мгновение превратились в тигриные лапы, которыми она схватила Василия за что попало и стала его трясти, шкумотать, бросать в разные стороны, что было силы. Её слова, крики в этот момент больше походили на вой волчицы: 'Ах ты, подонок! Сволочь! Что же он тебе плохого сделал!? Он же тебя вырастил и выкормил! Он же тебя учил! Он же один смотрит за хозяйством! Ты, подонок, в свои восемнадцать и гвоздя не вбил, и полена не расколол, и косу в руки не взял... Гад! Змей, ты подколодный! Ненавижу тебя! Иди вон из дома к деду с бабой! Не могу и не хочу тебя видеть!...'.
  
  Десять дней Мария ходила по деревне ни живая, ни мертвая. Десять ночей она беспробудно плакала, прижимая к груди Егорку. А когда к исходу десятого дня увидела на пороге бородатого Ершова, упала от счастья на его руках в обморок.
  
  - Мария! Мария! Что с тобой? - Ершов подхватил и понес супругу на кровать. По ходу он рассмотрел огромные круги и отеки под глазами супруги от слез, недосыпания и понял, что Марья его очень ждала, а в обморок упала от радости.
  
  Выхватив из серванта бутылочку с нашатырным спиртом, майор капнул его себе на рукав и поднес к носу Марии. Жена глубоко вдохнула и, наконец, открыла глаза. Руки её поднялись и потянулись к его шее:
  
  - Пьяница, мой любимый! Писатель, мой любимый! Хозяин, мой ненаглядный! - едва выговаривала она, пока, наконец, её не прорвало на слезы....
  
  Далее супругу обнимал Ершов...
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  
  Лаптев Владимир Иванович правду о деяниях внука узнал от Марии только на второй день после ареста Ершова. Чувствуя физическую слабость перед повзрослевшим внуком, он улучил момент, когда Василий зашел в тупик двора. Тогда с уздечкой в руках он и подошел к нему.
  
  - Это правда, что ты батьку своего сдал? - поинтересовался дед, всматриваясь в глаза внука.
  
  - Он мне не батька! - огрызнулся Василий. - А сдал, так что?! Пусть меньше пьет!
  
  Василий сам того не заметил, как начал говорить словами Бобрикова, в точности повторяя все, что он ему говорил. Трудно сказать, почему Василий занял такую позицию в данный момент времени, ведь в глубине своей души он совершенно не держал зла на Ершова. Хитрый и изворотливый Бобриков будто загипнотизировал Лаптева младшего, как зомби Василий повторял слова, которые ему втирал в уши Бобриков перед тем, как передать деньги.
  
  - Кто корову доил? Кто свиней кормил? - дрожащими губами выговорил дед.
  
  - Он, так что? Мне это не надо!...
  
  - Кто тебя, придурка, на учебу определил? - теперь у Владимира Ивановича от дрожи подскакивала даже борода.
  
  - Он, дак что!? Это его обязанность.
  
  - Он тебя, маму, Егора обижает? Требует от вас чего-то неестественного? - дед колотился всем телом, подобно кипящему чайнику, удержаться от рукоприкладства теперь он уже был не способен.
  
  - Не!...
  
  Предложение Василий договорить не успел до конца, Владимир Иванович с такой силой перекрестил внука уздечкой, что тот упал на четвереньки. Дед не останавливался, приговаривая: 'Ах ты, пес! Палицай ёба...! У нас в семье Лаптевых в войну палицаев не было! А ты, гад, в мирное время! Иди к Бобриковым! В том отродии палицаев до ху... в войну было! Собака!...'.
  
  Трудно сказать, чем закончилась бы это все, не навались баба на деда. С криками: 'Ратуйте! Люди!...', она стала пытаться удержать деда. Но это ей плохо удавалось. Тогда она стала пытаться закрыть собой ползающего по земле внука, принимая часть ударов на себя. Но и это ей плохо удавалось, так как дед успевал оттолкнуть её, и влупить очередной раз Василия по заднице или спине. Тогда обессилевшая бабка упала на спину внука, полностью закрыв его, так в войну солдаты закрывали амбразуры вражеских дзотов. В этот момент подоспели соседи и стали сдерживать деда толпой. С трудом, но это им удалось сделать.
  
  Наконец, люди деда сумели вывести со двора, соседи потащили Владимира Ивановича к себе. А Нина Ивановна стала приводить в чувство ползающего по земле, рыдающего, обосцанного внука...
  
  На лошади односельчане поспешили отвезти пострадавшего в соседнюю деревню к дядьке, брату Марии, чтобы не дай Бог вновь он не показался на глаза деду. Там Василия, естественно, уже не били. Но моральная, психологическая, воспитательная работа продолжилась...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 25.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Ершов был крайне удивлен, когда из сельхозтехникума на его мобильник позвонил куратор Василия и сообщил ему, что Василий больше недели не посещает занятия. Ведь дома его тоже не было. Ничего конкретно не сказав куратору, обосновав незнание дела своим вчерашним приездом из командировки, Виктор Степанович немедленно поехал к Марье, которая была на работе.
  
  - Витя, я не могу тебе сказать, где Василий! - решительно на вопрос о местонахождении сына, выпалила супруга.
  
  - Что ты говоришь, Мария? - удивился майор. - Ведь он и мой сын, хоть и приемный!
  
  - Ты убьешь его!.... - начала супруга, но майор не дал возможности ей договорить:
  
  - Мария, ты сума случайно не сошла! Ты понимаешь, что говоришь!?
  
  - Поклянись, что ты Ваську не тронешь!
  
  - Клянусь! Клянусь! Клянусь! - даже не задумываясь, трижды выпалил Ершов и вопросительно посмотрел в глаза супруги.
  
  - Это Васька тебя сдал. Он похитил какие-то бумаги из сейфа по просьбе Бобрикова. Дед за это его высек уздечкой так, что вся его спина была рассечена в раны. Мы его спрятали от тебя, да и деда тоже, у моего брата Матвея. Раны начали гноиться, а мы не знаем, что и делать...- Мария заплакала и, присев на карточки, стала бить своими красивыми ладонями по земле. - Он предатель, но он мой сын! - сквозь слезы выкрикнула она несколько раз. - Что!? Что мне делать!?
  
  - Дура! Дура ты, Марья! - Ершов обхватил свою изрезанную шрамами голову. - Как ты могла так подумать обо мне? Как ты могла скрывать от меня больного Ваську? Этот змей, породы Бобровых, меня кинул, а ты хочешь, чтобы он простачка Ваську не обул?!... - тут же он протянул мобильный телефон своей жене и скомандовал. - Звони Матвею - Это приказ! - он сам не заметил, как в пылу гнева перешел на военный тон. - Слышишь меня, Марья! Звони!...
  
  Уже через половину часа Ершов стоял у кровати перебинтованного Василия, который мог едва поднять голову. Парень весь горел, температура была под сорок!
  
  - Васек! Васек! - Ершов склонился над кроватью и ласково обнял сына. - Ты можешь встать? В больницу поедем!
  
  Тяжело вставая с постели, Василий вдруг расплакался, как первоклашка, и пошатнулся. Ершов аккуратно подхватил парня, и обнял его, как родного, как самого близкого сына, как раненный человек обнимает свою плоть от боли. У него тоже на глазах выступили слезы, и он едва мог скрыть это от Василия и, стоящего рядом дяди Матвея со своей супругой.
  
  - Одевайте его, мы сейчас же едем в город в больницу, - вырвалось у Ершова из груди.
  
  Через час Василий был в операционной. Процедура промывки ран затянулась на два часа. Все это время Ершов находился под дверью этого ужасного для него кабинета. Когда парня на каталке повезли в палату, майор посмотрел в глаза, выходящему последним, хирургу и спросил:
  
  - Как!
  
  - Если бы затянули на пару деньков, могло быть заражение крови, уважаемый. А так все обойдется, раны мы промыли, они не глубокие, через пару неделек, будет порхать, как птичка. Езжайте домой и отдыхайте, мы все-равно вкололи ему снотворное.
  
  Домой Ершов и не думал ехать. Выкурив на улице две сигареты, майор вернулся в палату, куда доставили Василия. У девушек на посту он попросил стул и сидел у изголовья сына до самого утра.
  
  С восходом солнца майор задремал. Он сам того не заметил, как его глаза закрылись и он стал уходить в небытие. Разбудили его слова Василия:
  
  - Папа, езжай домой, успокой маму, я нормально себя чувствую.
  
  Ершов не поверил своим ушам. Впервые Василий назвал его папой.
  
  - Как у тебя спина, сынок? - наверное, чисто автоматически спросил он.
  
  - Все, папа, хорошо. Езжай домой, успокой маму, она ведь волнуется.
  
  - Да! Конечно! Сынок! Я сейчас, сейчас...
  
  Ершов встал, пожал двумя руками правую руку сыну, пожалел его в лоб, моргнул левым глазам и со стулом направился к двери...
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  - Как он? - были первые слова заплаканной Марии.
  
  - К счастью, все обошлось, дорогая, - прижимая к себе супругу, выговорил майор. - Врачи пообещали, что через пару недель будет порхать, как птичка.
  
  - Пойдем кушать, я приготовила блины, - на лице Марьи появилась неуверенная улыбка. Перед столом она вдруг обняла Ершова, и он вновь ощутил, что супруга плачет, так как по щеке его потекли горячие как кипяток слезы. - Ершов, я так рада, что ты у меня есть! Ты можешь пить, даже изменять мне, только не бросай нас! Слышишь меня, Ершов?!
  
  - Слышу, Мария! Слышу! - прижимая жену к груди, выговорил майор. - Я не собираюсь бросать тебя. Мне с тобой хорошо! - потом он вдруг взял за плечи супругу, отстранил её на расстояние вытянутых рук, посмотрел ей в глаза, и, мотая головой из стороны в сторону, решительно сказал:
  
  - А вот пить я Марья больше не буду. Самому мне эту проблему не преодолеть, похоже. Буду лечиться до тех пор, пока не выгоню из себя зеленого змея окончательно.
  
  - Есть хороший врач, Сквира Иван Михайлович, - сразу выпалила супруга. - Все, кто у него лечились, становятся на правильный путь.
  
  Вот с него Мария и начнем. Сегодня вечером навестим Ваську, а завтра поедем к врачам, выгонять зеленого змея.
  
  Покушав, Ершов хотел было идти доить, а затем навязывать корову, так как стадо давно ушло в поле, однако на кухне неожиданно обнаружил две трехлитровых банки с парным молоком.
  
  - Марья, что снова мать приходила доить Зорьку?
  
  - Нет, Витя, сегодня доила и выгоняла корову я сама, - будто подвиг совершила, выговорила супруга. - И впредь эту обязанность по дому беру на себя...
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  Василий проснулся от легких толчков в плечо.
  
  - Лапте-е-в, про-о-осыпайся-я-я, - послышался требовательный мужской голос.
  
  Василий открыл глаза и увидел над кроватью участкового инспектора Рыжакова Петра Семеновича.
  
  - Вася, извини, что разбудил, но спешу на район. В дежурку с больницы поступила информация, что привезли парня избитого дедом в Красной Горе, вот заехал...
  
  - От кого? - не понял в чем дело Василий.
  
  - Как от кого, Василий, что ты маленький?! Врачи обязаны сообщать в РОВД о поступлении избитых, раненных, с ножевыми, пулевыми, в общем, ты меня понял...
  
  - Понял, понял, - Лаптев поправил под головой подушку. - Меня, Петр Семенович, не били, а лечили, я прозрел после этого. На деда своего обиды не держу...
  
  - Вася, ты что с елки рухнул, я же не напишу такое. В отношении тебя получается истязание, скорее всего, будут менее тяжкие...
  
  - Во! - во! Петр Семенович, - перебил Лаптев участкового. - Напиши, что с елки рухнул, да елку повыше нарисуй, катился по веткам, падал, а когда на землю рухнул, прозрел. Другого я, Петр Семенович, не подпишу, - Василий вновь поправил подушку под головой. - Одним словом, напиши все про лес, приди ко мне, а я распишусь. Как это написать лучше, ты, Петр Семенович, знаешь сам. Деда в деревне увидишь, передай ему привет, скажи, что люблю я его, скажи ему спасибо от меня за то, что глаза мне раскрыл.
  
  Капитан милиции Рыжаков Петр Семенович в должности участкового милиционера проработал десять лет, многое ему доводилось видеть, с многим он сталкивался в своей практике, но такой казус у него получился впервые. Подростки обычно обозляются в случае применения насилия в отношении их, здесь же, наоборот, у парня будто глаза окрылились.
  
  - Ладно, Василий, выздоравливай, - Рыжаков взял с одеяла правую руку парня, пожал её, и вместе со стулом пошел из палаты.
  
  Рыжаков сам не понимал, откуда вдруг у него появилось уважению к Василию. Его он многократно встречал на улице с детворой, как правило, младшей его. С ними он бесцельно болтался по деревне, в то время как отчим складывал сено, либо пилил дрова, что-то строил. Так и хотелось сказать Василию: хватит болтаться, ступай домой, помоги отцу. Отношение у Рыжакова до этого момента к Василию было негативное, как к потенциальному тунеядцу. Теперь же, на парня будто озарение нашло. 'Молодец дед! - заводя мотоцикл, сказал про себя Рыжаков. - Таких бы воспитателей побольше!...'.
  
  
  
  
  
  
  
  *******
  
  
  
  
  
  
  
  Владимир Иванович расплакался, когда участковый инспектор прочитал ему показания внука о том, как он получил ссадины на спине, падая с елки. 'Во! Гад старый! Чуть внука не убил! А тот еще тебя выгораживает!' - ругал он сам себя, вытирая рукавом слезы, прямо при участковом инспекторе.
  
  - Я это так его! Я! Петр Семенович! - совершенно не скрывался старший Лаптев. - Сади меня в тюрьму! Заслужил!
  
  - Будет тебе, Владимир Иванович! Будет! Не плачь! - пытался успокоить Владимира Ивановича инспектор. - Если бы всех таких как ты садили, не хватило бы тюрем в стране.
  
  Прибежавшая с огорода Нина Ивановна быстро сориентировалась и тоже принялась успокаивать мужа:
  
  - Не плачь, Володя! Все обошлось! Все, слава Богу, хорошо! - быстренько, намочив полотенце в холодной воде, она принялась вытирать грязное от пыли, заплаканное лицо бригадира. - А может, Володечка, и на пользу ему твое лекарство пришлось. Не плачь! Смотри, как рассуждать хлопец начал! Он же безбатькович, хто ж яму, як ни ты, усыпе?! А, Володечка?! Не плач!...
  
  Инспектор не дождался, пока Лаптев успокоится, поехал по работе дальше, а потом и вовсе решил не беспокоить деда, написал, что Василий играл с детворой в лесу и упал с ели, о ветки оцарапал спину. Тот факт, что дед бил внука скрыть, естественно, было невозможно. Однако Василий относительно этого подписал показания такого рода: да, дед бил ремнем, однако после его побоев ничего на теле не осталось, все раны и ссадины причинены при падении с дерева.
  
  'Молодец дед! - отказывая в возбуждении уголовного дела, еще раз про себя Рыжаков похвалил старого Лаптева. - Если бы все вот так лечили молодежь, глядишь, и преступлений бы не было!...'. Такого же мнения был и начальник РОВД Панкратов, когда инспектор рассказал ему подлинную историю о получении Лаптевым Василием ссадин на спине и теле. На постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Лаптева Владимира Ивановича, он написал: 'Согласен' и поставил свою подпись. После этого старого Лаптева никто не беспокоил, а о внуке люди стали говорить по-другому: исправился Василий, стал помогать по хозяйству отцу и деду.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 26.
  
  
  
  
  
  
  
  Ершова не уволили с работы из-за ареста, так как на руках у него имелся оправдательный документ, что обвинение ему не было предъявлено, а позже пришло уведомление о прекращении уголовного дела производством из-за отсутствия в его действиях состава преступления. С заведующей районо Пилкиной, правда, состоялся весьма 'деликатный' разговор, в ходе которого Светлана Аркадьевна как бы по-дружески предложила Виктору Степановичу написать заявление по собственному желанию, однако назло ей и режиму, Ершов 'бескорыстно' отказался от 'милосердия', решительно заявив, что продолжит работу в школе. Увольнять Ершова по статье у Пилкиной оснований не было, она не решилась ввязываться с бывшим следователем в судопроизводственные процессы, хотя судьи к этому времени, были полностью подчинены 'вертикали'. Интуитивно Светлана Аркадьевна чувствовала, что проиграет процесс, либо 'выпачкается' в нем до самой 'макушки', а 'грязный' чиновник нынче жил недолго, его, подобно раненному зверю, уничтожали свои же, т.е., - 'стая'. Борьба за 'чистоту' кадров в аппарате управления шла с самой вершины пирамиды власти. Общенародная пропаганда в СМИ о соблюдении прав и свобод личности представителями власти, сопровождалась негласными внутриведомственными инструкциями, приказами и подзаконными нормативно-правовыми актами, свидетельствующими об обратном. Им не подчиниться современный чиновник не мог, поэтому и оказывался между двух зол, выбирая, как правило, позицию сохранения должности любым путем, т.е. - выполнял то, что было явно не в интересах общества, а во имя укрепления могущества 'самых-самых...'. Другими словами, играл роль пробки в бутылке с джином. С одной стороны, огромная сила выталкивала её наружу, пытаясь обрести свободу, с другой - её держали внешние силы. 'Пробка' кочевряжилась от действия на неё двух противоположных сил, быстро снашивалась, выходила из строя, тогда на неё еще сильнее начинали действовать 'внешние силы', они еще глубже заталкивали пробку внутрь 'бутылки', выжимая из неё последний потенциал. Однако когда и это не помогало, её брезгливо вытаскивали 'штопором', выбрасывали в 'мусорный контейнер', либо прямо 'под ноги', а на место её ставили новую 'пробку' - 'молодую'.
  
  Честью и достоинством чиновникам, естественно, приходилось жертвовать, но другого выхода не оставалось, так как 'идти в люди', которых нагло обманывали, могли лишь единицы. Да и в тюрьму можно было угодить, встав поперек. 'Штопор' в лице служб государственной безопасности в таких случаях по самую 'ручку' загонялся в живое, и 'мусорный контейнер' - СИЗО, был неминуем, так как за каждой 'пробкой' нынче тянулось немало грехов.
  
  Открытый урок по истории в одном из агрогородков района, вероятнее всего, входил в перечень мероприятий запланированных в начале года на уровне районного отдела образования, однако вряд ли на него бы 'угодил' Ершов, не провинись он со своим интернет-журналом. Пилкина лично позвонила в школу и обязала Виктора Степановича приехать, поучиться 'передовому опыту'.
  
  Ершов не пожалел, что 'выехал в люди'. В живую ему довелось увидеть работу 'бухаринской фабрики', воочию убедиться в её возможностях, силе и непробиваемом цинизме. Приехавшим учителям 'демонстрировали' то, что надо было прятать всеми силами в обществе, что надо было изживать, как самый страшный порок, с чем бороться до самого своего последнего дыхания всегда, везде и при любых обстоятельствах.
  
  Сам открытый урок ничем не отличался от обычного, быть может, только излишне непривлекательными и наигранными казались дополнения детей о том, как органы власти в Республике заботятся о народных массах. Часто они следовали даже в форме реплик, однако все это можно было списать на излишнее 'усердие' учителя перед открытым уроком. Самое страшное началось во время диспута, после уроков. Здесь-то и открылись возможности 'вертикали' по зомбированию подрастающего поколения. Детей старших классов столкнули в лоб в споре за открытым столом с учителями, прибывшими из района, в присутствии чиновников района и оголтелой толпы, состоящей в основном из двоечников и родителей-алкоголиков. Подростки-зомби 'убеждали' учителей, вероятнее всего, 'нерадивых', как Ершов, в том, насколько гуманная власть в Беларуси. И не только! Подрастающие 'зомби' обосновывали правоту в действиях Пиночета, Саддама Хусейна, Ленина, Сталина, а также убеждали своих оппонентов в том, что славянские народы не могут существовать без 'сильной руки'. Делали они это аргументировано, не с бухты-барахты, как многие об этом могут подумать. К диспуту их 'натаскивали', похоже, длительное время, и делали это люди неглупые, которые наверняка знали, что 'вбивают' в пустые головы 'бред'. Но, ведь делали это!...
  
  Со стороны это зрелище напоминало бой хорошо вооруженных солдат с безоружными гладиаторами, руки которых к тому же были связаны за спиной, а на ногах висели огромные кандалы. Публика рукоплескала каждый раз, когда 'копье' глубоко вонзалось в тело безоружного. У учителей не было возможности открыто заявить, что творится в государстве, что творится в зале, что это 'зрелище' - преступление не только над ними, подростками, которых 'натравили', как собак, на учителей - на Свет, но и в отношении всего общества, его законных интересов, прав и свобод.
  
  Ершов попытался вступить в диалог с одним из 'клоунов', наиболее подготовленными к диалогу. Когда 'зомби' посыпался, ему на помощь пришли напарники, которые свели диалог к популистским постулатам: наше все самое лучшее в мире, надо быть беззаветно преданным Родине, т.е. - власти, в общем, к тому, что немолодые люди уже прошли еще при тоталитарной системе СССР. Но, что ужасно! Подростки, у которых еще вся жизнь впереди, обосновывали, как вынужденную меру, как правомерные действия органов власти расстрелы мирных граждан, массовые репрессии, разграбление церквей, 'добровольно-принудительное' переселение целых народов в Сибирь. В подтверждение они приводили ни о чем не говорящие цифры, какие-то нелепые экономическими 'прорывы', 'равенство' граждан, 'свободу' наций. Они довольно аргументировано для своего возраста 'облагородили' Пиночета, Саддама Хусейна, чуть не матерными словами выругали Буша, высмеяли американцев. Все это выглядело, как грубый фольклор на бригадном дворе, только 'артистами' на сцене были даже не колхозники, а обезьяны, переодетые в человеческие одеяния.
  
  Глупые 'звереныши' торжествовали, радовались и набирались уверенности в себе для новой 'атаки', когда после очередной идиотской реплики из зала следовали аплодисменты. Чиновники из районо не жалели рук, так били в ладоши, а родительская толпа ревела, видя, что начальство поддерживает их 'образованных' детишек. На некоторое время Ершов даже ощутил себя не в кругу людей, а в кругу зверей, где нет правил, норм морали, этикета, где забыли, что такое человек. Циничные фразы подростков напоминали лай собачьих стай, которые заполонили развалившиеся деревни, аплодисменты - топот копыт дикой охоты короля Стаха, смех из зала - вой шакалов, сдержанные аргументы со стороны 'нерадивых' учителей - стоны пленников, брошенных на съедение циклопам. Так 'вертикаль' готовила себе смену, так у подрастающего поколения воспитывали презрение к интеллигенции, так их натаскивали унижать и уничтожать...
  
  - Вот как вас сегодня разделали наши дети, - констатировала Пилкина 'удачу', выступая перед учителями в конце мероприятия. - Вот, что значит идеологическая подготовка учащихся!... Разве такие позволят напасть на Беларусь, разве такие не отстоят свободу независимой Родины?...
  
  - Предадут первыми, - услышал Ершов за спиной шепот учителя по истории одной из городских школ. - Таких 'шариковых' даже с помощью хирургического вмешательства в мозг невозможно сделать, 'вертикаль' добилась-таки своего...
  
  - У них выбили мозги и выбросили их на помойку, - отреагировала, сидящая рядом с Ершовым учительница. - Разве это не видно?...
  
  - Чем хуже живет, тем громче поем, - выговорил довольно громко и Ершов, от чего среди окружающих его учителей послышалось хихиканье, а также стали проскакивать фразы: 'Насколько все же гениален был Булгаков!...', 'Чем хуже живем, тем больше планов и программ составляем!...', 'Сколько еще нам времени жить в стране дураков?...'.
  
  Открыто никто не решился выступать. Не стал этого делать и Ершов: совершенно не хотелось по глупости вновь угодить на шконку в следственный изолятор. А в том, что среди разнородной толпы на данном мероприятии присутствуют и сотрудники служб государственной безопасности, сомнений не было ни у кого из 'нерадивых' учителей. Многие даже полагали, что их специально пригласили сюда, чтобы спровоцировать на 'преступление', поэтому, сжав зубы, сидели молча, у одной из учительниц даже слезы выступали на глазах от реплик извергаемых подростками. Наверняка, не из-за того, что проигрывается диспут плакала она, скорее всего ей, как, впрочем, и многим другим учителям было жаль детей, которых 'вертикаль' пыталась превратить в животных, заставляла копать себе же могилу, учила подростков осквернять святое и унижать слабых.
  
  Одним словом - мероприятие 'удалось'!...
  
  Приехав домой, Ершов управился по хозяйству, а затем, после неудачной попытки уснуть, напился!
  
  Что-то оборвалось, дрогнуло в душе майора. Когда измотанный за день он свалился и задремал, ему приснился жуткий сон. В огромной железной бочке, заполненной кирпичами и мусором, он катится по пологому склону в бездну. Склон не обычный, а оползень, который вместе с бочкой, то догоняя её, то, вдруг, останавливаясь, двигался в никуда. Иногда бочка замедляла ход, в эти моменты Ершов пытался выбраться из неё, но не удавалось, слишком малы были в ней, образовавшиеся от ржавчины, дыры, а так же - мешал все время наваливающийся на него мусор и удары кирпичей. Потом бочка вновь набирала скорость, покинуть её не было никакой возможности...
  
  Проснулся Ершов в холодном поту. Когда взглянул на часы, увидел, спал не более часа. Тут-то его и потянуло к стакану, а на следующий день - жуткая головная боль...
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 27.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Злой и обиженный Маслов ходил по кабинету из угла в угол и не знал, куда себя деть. Сегодня он получил первый в жизни выговор за некомпетентность в ходе осуществления оперативного сопровождения по уголовному делу. Из-за него досталось и Петрову, однако следователь отделался предупреждением.
  
  Иван Александрович, на удивление оперативника, не стал жаловаться, переводить стрелки на кого-либо, искать крайнего, когда шли разбирательства по поводу незаконного задержания Ершова. Он терпеливо выслушал вместе с Масловым, из-за которого, собственно говоря, и пострадал, все упреки, получил 'свое' предупреждение, даже не пытаясь оправдаться, зато потом, когда их уже отпустили, пригласил к себе опера в кабинет и рассказал ему 'интересную' историю про рыбака и щуку. Её смысл Маслов понял не сразу, а когда сообразил в чем дело, что хотел сказать Петров, стало на душе ещё хуже. Так как со всех сторон в данном деле он выглядел, как дерьмо!...
  
  Петрову невозможно было возразить, ведь на самом деле он хватался за то, что очевидное, легкодоступное. А его агентура, да и он сам, - примитивны в плане обеспечения подлинной государственной безопасности. Из-за 'палок' он все время бросался на то, что 'блестит', что 'заметно из далека', как та 'блесна', как рыба 'загнанная в куль', 'куда и угодила щука, сорвавшись с тройника блесны, желая полакомиться на халяву'. Совершенно обоснованно Петров назвал его 'верховодкой' в конце 'дружеской' беседы, ведь на самом деле экономическими преступлениями Маслов 'боялся' заниматься, из-за своего нежелания вникать в суть бухгалтерских документов, да и образования соответствующего у него не было. О выявлении шпионов и речи не могло быть, чтобы заниматься вопросами контрразведки, надо иметь профессиональный агентурный аппарат. Его 'завести' Маслов не мог, так как сам был 'не копен-гаген', как выразился Петров относительно его компетентности. Одним словом, Маслову следовало пересмотреть многое после полученного выговора и истории о рыбаке и щуке, поведанной Петровым. В противном случае, кроме как 'верховодкой', собирателем 'мух' и 'кузнечиков', случайно угодивших в 'водные пучины', ему никем другим не стать.
  
  В начале, когда разбирательства по поводу незаконного задержания Ершова только начались, у Маслова пробудилась еще большая злость к писателю, однако после разговора с Петровым, хорошенько поразмыслив, оперативник пришел к однозначному выводу, что не прав в первую очередь он сам. Причем не прав по многим позициям, в том числе и чисто профессиональной, за что и получил 'благодарность'. Нельзя было доверять мошеннику Бобрикову, который так ни разу и не сказал ему правды, а все, что обещал, не выполнял. Фактически агент водил его за нос, вместо того, чтобы работать, выполнять оперативные задания. Слезами, клятвами и нереальными проектами он кормил Маслова более полугода, как воспитателя детского сада, как пионервожатого, как идиота, пока, наконец, он, оперативник государственной безопасности, не получил выговор.
  
  Честь мундира была задета, по достоинству Маслова потоптались ногами, не наказать Бобрикова оперативник не мог. Однако как? Встал вопрос, когда Маслов посмотрел на действия мошенника с позиции юриспруденции.
  
  Проанализировав ситуацию вокруг уголовного дела, возбужденного в отношении Ершова, прекращенного за отсутствием состава преступления, Маслов пришел к однозначному выводу, что законными методами он ничего Бобрикову сделать не может. Суммы хищений у Бобрикова небольшие, они пригодились, чтобы завербовать мошенника, но совершенно недостаточны для привлечения его к уголовной ответственности; много похитил он только у Ершова, но тот мараться с этим подонком не станет, кроме того, вновь поднимется вопрос с законностью изданных им работ, значит писатель в этом деле не помощник; деньги, которые были даны Бобрикову для проведения оперативной комбинации, к делу не пришьешь, это все оперативная работа. 'Ну и сволочь же ты, Бобриков, - выругался про себя Маслов на мошенника, не находя способа наказать его. - Я тебе, подонок, сделаю по-русски! Я тебе покажу, что такое государственная безопасность!...'.
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  Бобрикова Маслов выловил около общежития.
  
  - Иди сюда, соколик! - показывая на сиреневую шестерку, лукаво выговорил оперативник. - На перед садись! - подкорректировал он действия Александра, видя, что тот затушевался.
  
  - Пристегнись! Правила надо соблюдать! - усаживаясь в машину, приказал Маслов. - Поедем на явочную квартиру! Ты же у нас теперь суперагент.
  
  Через пятнадцать минут они оказались в прекрасном молодом осеннем березняке, где молчавший всю дорогу Маслов вдруг поинтересовался:
  
  - Санек, дак ты сам видел, как Ершов под своими работами расписывался?
  
  - Конечно, дядь Леша, - даже не моргнув глазом, ответил Бобриков.
  
  - Ладно, тогда, Санек, вылезай. Прогуляемся!
  
  Улыбаясь, будто ничего и не произошло, Маслов отвел мошенника от машины метров на десять и показал на березку диаметром около десяти сантиметров.
  
  - Санек, говорят ты очень сильный. Сломаешь это древко?
  
  - Вряд ли, дядь Леша, - ничего не подозревая, ответил Бобриков.
  
  - Но ты хотя бы попробуй! Ты же не трус!
  
  Как только Бобриков выпрямил руки и уперся в дерево, примеряясь с ним силой, Маслов подбил их и с обратной стороны ловко пристегнул наручниками. Получилось, что Бобриков обхватил березу мертвой хваткой.
  
  - Что за шутки, дядя Леша? - возмутился агент.
  
  - Сейчас расскажу, не спеши!
  
  Из багажника машины Маслов извлек резиновую палку и, рассматривая её, как игрушку, подошел к мошеннику.
  
  - Сейчас, Санек, мы тебя будем воспитывать, - с этими словами Маслов нанес Бобрикову по заднице сильнейший удар дубиналом. - Это за взломанные сайты!
  
  - А это тебе за обман Ершова! - после второго удара выговорил оперативник.
  
  - А это тебе за обман меня! - последовали слова после третьего удара.
  
  Далее бить Бобрикова было бессмысленно, так как он, обмочившийся, повис на березе, как тряпка. Однако, похоже, Маслов и это предусмотрел. Положив в багажник дубинал, он извлек оттуда двухлитровую бутылку с минеральной водой. С последними каплями, выпавшими на голову Бобрикова, сознание вернулось к нему.
  
  - Слушай мою команду, сопляк! - поднимая за воротник мошенника, выговорил Маслов. - Завтра, со всей своей командой подрастающих хакеров, вы приходите к своему участковому инспектору и просите составить на вас административные протоколы. Состав твоей шайки-лейки я знаю, потерпевших тоже, им завтра же полностью возвращаете деньги. Куда и как перечислять электронные деньги не мне тебя учить. Вечером я все проконтролирую! - с последними словами Маслов расстегнул наручники. - Да!- уже отвернувшись от мошенника, выговорил вдруг оперативник. - Не забудь возместить ущерб Ершову.
  
  Маслов стал открывать дверь в автомобиль, когда у Бобрикова вырвалось из уст:
  
  - А я?...
  
  - Пешком, Санек, ты же обосцался!...
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 28.
  
  
  
  
  
  
  Пожалуй, никто не сыграл такую роль в реабилитации Ершова и возвращении его к нормальной жизни, как врач-психотерапевт Иван Михайлович Сквира. Он настолько индивидуально подошел к лечению Ершова, что не только избавил его от жутких ночных послетравменных болей, но и помог избавиться от алкоголизма.
  
  Дело в том, что люди, в лечении которых применялись наркотические препараты, воздействующие на нервные окончания со страшной силой, наиболее подвержены такому страшному заболеванию, как алкоголизм. Многие живут, страдают этой болезнью и не понимают, почему у них нет настроения, почему нервная система постоянно в напряжении, почему так часто возникает бессонница. Фактически получается, люди не живут, а существуют. Они постоянно в борьбе с самим собой. В таких условиях срывы неизбежны, так как, постоянно натянутая в струну нервная система, рано или поздно даст сбой, т.е. - струна рвется, и надо её срочно заменить. Как правило, алкоголики разрешают данную проблему очередной рюмкой, так как спиртное, само по себе, сильнейший транквилизатор, но болезнь прогрессирует, следующие её витки имеют всё меньший и меньший диаметр, обострения наступают все чаще, а боли все усиливаются. Более того, алкоголизм поднимает из недр организма практически все хронические заболевания.
  
  Ершов набрался терпения, и в течении полугода ежемесячно ездил на лечение к Ивану Михайловичу. Невысокий, коренастый, подвижный человек, с большими голубыми глазами, которые могут быть только у ангела, дал жизнь многим людям на этой земле. Вернул к жизни он и Ершова. Самые эффективные методы лечения, самые современные технологии применил он и добился своего: жизнь вернулась к майору.
  
  Отношения дома у Ершова резко стали улучшаться. Нестандартные, непредсказуемые, легкомысленные поступки Марийки теперь совершенно не нервировали Ершова, а даже наоборот, вызывали смех. Виктору Степановичу стало легче общаться с Василием, который, надо заметить, после больницы сильно изменился. Он стал читать книги, перестал болтаться с шантрапой по улице, стал помогать по хозяйству. Больше внимания Ершов стал уделять маленькому Егору. В общем, мир стал приходить для Виктора Степановича в нормальное состояние, стал становиться таким, каким он должен быть.
  
  Больше всего Ершова огорчали проблемы с интернет-журналом. Теперь он свободно имел возможность выходить в интернет и наблюдать за динамикой посещения журнала, изменениями в его дизайне. Материал он размещал в журнале с помощью учительницы информатики Лазаревой Анны Николаевны. Естественно, с этого ничего не имел, да уже и смирился с этим. Огорчало больше всего то, что иногда размещенные им рассказы или статьи неожиданно исчезали со страниц журнала, и появлялись потом только через несколько недель. Ершов понимал, что это все проделки Бобрикова, который имея все ключи доступа к сайту, 'творил' все по своему усмотрению, а точнее - нагло использовал работы Ершова в своих корыстных целях. Дома он уже не появлялся практически полгода, и даже родители проявляли беспокойство по поводу этого.
  
  Однажды, довольно неожиданно для Ершова, Лазарева обратилась к нему с вопросом:
  
  - Ладно я, Виктор Степанович, не получаю за работу ни копейки, но ведь вам должно быть обидно, - она отодвинула клавиатуру, сняла очки и посмотрела на Ершова, будто должно было произойти, что-то сверхъестественное. - Как же так, столько трудов вложили, и все напрасно?
  
  Лазарева была значительно моложе Ершова, поэтому он обращался к ней по имени и на 'ты'.
  
  - Знаешь, Анна, вовсе эту работу мы делаем не напрасно. Мы несем Свет в общество. Придет время и наш журнал вздохнет на полную грудь своими электронными переплетами. А такие, как Бобриков, будут находиться там, где им положено находиться. У нас будет нормальный здоровый коллектив. Своя бухгалтерия. И мы за труды свои будем реально получать. Научиться терпеть, Анна, это труднее всего. Загубить то, что уже есть, легко, а вот потом воссоздать это, будет очень-очень непросто.
  
  - Вы идеалист, Виктор Степанович.
  
  - Возможно, Анна. Но за нами с тобой будущее. Посмотри, сколько белорусов заходит к нам. А они, ведь, кроме Советской Беларуси и тому подобной прессы, ничего не видят. Здесь, на страницах нашего журнала, у них есть возможность по-другому посмотреть на мир. Да! Сейчас мы не можем обращаться за помощью к нашим правоохранительным органам, но так, поверь, будет продолжаться не все время.
  
  - Как сказать, Виктор Степанович, Советский Союз просуществовал более семидесяти лет?
  
  - Беларусь маленькое государство, Анна. Кроме того, мы в самом центре Европы. Не допустит мировая общественность произвола на белорусских землях. Поверь!...
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  Возвращаясь с занятий, Бобриков ругался на себя самыми непристойными словами. Сегодня он планировал ехать домой, хотелось увидеть родителей, бывших одноклассников. Но как ему было показываться в деревне, когда позавчера, в очередной раз, заглянув в электронный кошелек, он не удержался, и все перекачал в свой карман. Сейчас ему даже казалось, что это сделал не он, а кто-то другой, кто забрался в него, кто прячется в нем уже длительное время. Он в данный момент времени не мог понять, как это позавчера все получилось, как он в очередной раз пошел на вахту и вновь по селекторной связи объявил:
  
  - Кому надо заправить мобильник, заходите в комнату 715.
  
  Дело было поздним вечером, девятиэтажное двухкорпусное общежитие гудело, как улей. Вмиг около комнаты 715 образовалась очередь. Бобриков быстро складывал наличку в тумбочку и перегонял на телефоны деньги. Однако больше всего сейчас корил себя Александр за то, что вчера он практически всю вырученную сумму и промотал: купил себе вторые кожаные перчатки, в которых не было совершенно нужды; вторую зимнюю куртку, без которой можно было обойтись; почти все остальные деньги он прогулял с Юлькой в ресторане, заказывая такие блюда, на которые мог позариться и новый белорусский.
  
  Как же теперь поедешь домой? Что в случае встречи с Виктором Степановичем можно было сказать? Вот и корил себя Бобриков, но знал, что как только электронный кошелек мало-мальски пополнится, все повторится вновь, и никакая сила не удержит его, никакие страхи и угрозы не подействуют на то существо, которое прячется в нем. Оно все-равно заставит Александра перекачать все содержимое электронного кошелька в свой карман...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 29.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Мысль сохранить, уберечь интернет-журнал не покидала Ершова. С Бобриковым иметь какие-либо отношения майор не хотел, Виктор Степанович его даже видеть не мог. Однако, Бобриков Бобриковым, а интрнет-журнал его детище, он держался практически полностью на его работах. В правоохранительные органы обратиться было невозможно, вновь могли уличить в антигосударственной деятельности. Обращаться в милицию России, так же не имело смыла, она не станет разбираться с тем, что творится в Беларуси, да и таких интернет-журналов там миллионы. Найти нового программиста сложно, да и у Бобрикова ведь все ключи от сайта. 'Что делать? Как быть?' - вопросы, которые крутились в голове Ершова, но на них он не мог найти ответ. Возможно, и не нашел бы, не навести его Погрызин.
  
  Следуя на Украину, на отдых, полковник навестил майора. Погрызин старался поддерживать связь со всеми своими подчиненными, теми, кто оставил хороший след в его памяти. За шашлыками, которые Виктор Степанович организовал без проблем, имея хозяйство, и состоялся между ними разговор об интернет-журнале. Естественно, Погрызин, как и Ершов, не знал, как лучше поступить в данном случае, он только мог сожалеть своему другу. Однако, когда Ершов случайно высказался: 'Хоть ты к Катрин, обратись, как меня учили в камере...', Погрызин подхватил сказанное:
  
  - Обратись, Виктор, обратись!
  
  - Георгий Федосович, как я могу связать свой интернет-журнал с криминалом?
  
  Погрызин понимал, что возглавляя следствие в УБОП, Ершов ничего не мог знать о Катерине, в его обязанности входило процессуальная сторона в раскрытии преступлений. Он наверняка знал, о том, что в группировку Солдата внедрен разведчик, но кто он именно, Ершов знать не мог. В прочем, не мог об этом сказать ему и сейчас Погрызин, поэтому полковник сделал ход конем.
  
  - Виктор, ты мне веришь? - вопросом на вопрос рубанул Погрызин.
  
  - Какие вопросы, Георгий Федосович!
  
  - Тогда обратись к Катрин, она тебе поможет. Скажи ей, что от меня приехал, - потом подумав несколько секунд, добавил:
  
  - Кроме того, она поклонница твоих романов.
  
  - Это, конечно, интересно, - Ершов почесал себе затылок. - Однако она не фея. Вряд ли она сможет, что-либо сделать, кроме как завалить Бобрикова.
  
  - Не согласен с тобой, Виктор, - Погрызин отрицательно покачал головой. - Катрин очень продвинутая девушка, у неё сильнейший штат грамотных специалистов, которых она нашла в Республике и за границей. Я уверен, что она тебе поможет, - Погрызин задумался на мгновение и добавил. - Раз ты мне веришь, то можешь даже ей сказать, что навещал жилище в котором она сейчас живет на 'ГАЗели' с автоматом, возможно, это вас сблизит...
  
  - Это она! - перебил Погрызина грамотный Ершов. - Это она была внедрена нашими в группировку Солдата! Да!?
  
  Погрызин понял, что проговорился. Но врать в наглую сейчас не имело смысла Ершову, который и так знал тайн немало.
  
  - Можешь считать и так, - уклончиво ответил Погрызин. - Но ты понимаешь, что если то, что считаешь правдой, вылезет наружу...
  
  - Замяли! - перебил Ершов. - Все понимаю, Георгий Федосович.
  
  - Ну и ладушки тогда, Виктор! - Погрызин достал записную книжку, написал на чистом листе номер телефона, а под ним: 'Мятликова Екатерина Федосовна'. - Вот тебе координаты Катрин. Дом ты знаешь лучше моего, только в настоящее время там райский уголок, не вздумай повторно штурмовать его, - подшутил полковник, хлопнув Ершова по
  
  плечу. - Знаю тебя, викинг, хренов.
  
  Ершов улыбнулся в ответ:
  
  - Да! Должны были либо убить, либо посадить, а я здесь, живой и свободный.
  
  - Судьба, Виктор! Не пришло твое время помирать, либо гнить за решеткой, - полковник вновь похлопал Ершова по плечу. - Господь уберег тебя не зря. Видишь, сколько ты написал для людей!? Славы и денег ты, конечно, не приобрел, но это пока режим в стране... А он не вечный, ты ведь сам писал: тоталитарные системы недолгожители.
  
  На этом их серьезный разговор и закончился. Дальше они гуляли, ели шашлыки, Погрызин с Марьей пил коньяк, Ершов лимонад. Мария гордо несколько раз высказалась Погрызину о муже: 'Во! Мой закодировался, тяперь и в рот не берёть спиртного!', что вызвало смех у мудрого Погрызина, так как он больше Марьи знал, сколько хирургов кодировало Ершова во время операций, чтобы спасти ему жизнь. Еще больше Погрызину понравилось, как гордо супруга Ершова заявляла о том, что у неё высшее образование. Несколько раз в ходе празднований она высказывала фразы, типа: 'У меня высшее образование, а он приехал на весы и спорит со мною...'. А вообще, Марийка Погрызину понравилась своей индивидуальностью, самобытностью, откровением, простотой и чистотой души. Уже через час общения с ней Погрызин знал о Красной Горе и её жителях все, не надо были и экскурсии.
  
  Дело было в выходной весенний день и, приехавший из техникума Василий, видя, что к отцу приехали гости, самостоятельно, даже не предупредив никого, управился по хозяйству. Лишь когда все было сделано, присоединился к семье. Егор неотлучно ходил за Марьей. В маме своей он не чаял души. И это не удивительно, собственно говоря. Дети любят, когда с ними разговаривают, а Мария за сутки выстреливала слов раз в тысячу больше, чем не разговорчивый Ершов.
  
  Погрызину понравилась новая семья Ершова. Не имея своей, полковник по хорошему завидовал товарищу. Он радовался за Виктора и гордился им, майор сумел выжить, сохранить свои личностные качества, найти себя в жизни, создать новый семейный очаг и даже родить сына.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  Когда Ершов звонил Катрин, то назвав себя, сказал, что от Погрызина. Женский голос на противоположном конце мобильной связи заметил:
  
  - Последнее излишне, Виктор Степанович, я знаю вас. Что вы хотели?
  
  - Встретиться с Екатериной Федосовной.
  
  - Приезжайте завтра к восьми, куда, сами знаете.
  
  После этого связь прервалась.
  
  Выдраив свою 'Ауди -1ОО', которую недавно приобрел, Ершов подготовил костюм, начистил туфли, подобрал к рубашке галстук и пораньше лег спать, чтобы выглядеть бодрым и свежим.
  
  Жилище покойного Мурата узнать было невозможно. По внешнему периметру, перед двухметровым забором, теперь рос сад различных цветов: сирени, черемухи и еще каких-то, название которых Ершов даже не знал. Перед железными воротами, покрашенными в цвет дерева, он остановился. Тут же ему навстречу вышел высокий парень в черном костюме и предложил провести его. Когда они проходили через арку, сработали металоулавливатели. Не дожидаясь лишних вопросов, Ершов показал свои командирские часы.
  
  - Дайте их мне и пройдите, пожалуйста, еще раз, - культурно, но требовательно попросил охранник.
  
  Повторно Ершов прошел ворота без происшествий, охранник его догнал через несколько шагов и вручил ему часы. Виктор Степанович направился к дому, однако охранник подкорректировал его, указав направление левее, туда, где из земли, на высоту не менее пяти метров, бил фонтан. Там Ершов заметил беседку и сидящую в ней женщину с мужчиной. Когда майор приблизился к беседке на расстояние десяти шагов, мужчина вышел из неё и направился к дому по смежной алее. 'Артур, мы это обсудим чуть позже!' - крикнула вслед женщина, затем она встала и направилась навстречу Ершову.
  
  - Здравствуйте, Виктор Степанович, - приветливо выговорила она, показав жестом руки, пройти в беседку.
  
  - Здравствуйте, Екатерина Федосовна, - присаживаясь в кожаное кресло, сказал майор. - У вас здесь очень красиво.
  
  В том, что перед ним Катрин не было ни каких сомнений. Женщина, встретившая его, была в расцвете лет. Выглядела она на тридцать три года, но, скорее всего, была чуть старше. Она была высока, стройна и, очевидно, сильна телом. Её зеленоватые, чуть прищуренные глаза, были красивы и мудры, морщинки у носа, выдавали хитринку, а вьющиеся каштановые волосы придавали ей вид королевы.
  
  - Я рада, что обстановка вас устраивает. - Катрин присела в кресло напротив. - Какие проблемы вас привели ко мне?
  
  Подробно майор рассказал о своем интернет-журнале, проблемах, которые его постигли, в связи с мошеннической деятельностью Бобрикова.
  
  - Значит, Виктор Степанович, иногда журнал исчезал со своего поля вместе со всей информацией? - стала уточнять Катрин.
  
  - Да! Такие роковые случаи имели место, и могут возникнуть в любой момент, что неминуемо ведет к падению рейтинга, а главное, не исключает всевозможных комбинаций с моими произведениями. А там, в настоящее время около ста моих статей, около полусотни стихов, несколько десятков рассказов и два романа.
  
  - Вы не разу так и не получили денег от журнала за свои работы?
  
  - Нет, Екатерина Федосовна, ни единого раза деньги на мой счет так и не поступали, хотя поля под рекламу постоянно сдавались, - увидев пепельницу на столике рядом, Ершов закурил. - В настоящее время, например, рейтинг журнала упал, но были времена, когда мы входили в десятку сильнейших. Однако, надо заметить, не деньги меня беспокоят больше всего. Всевозможные манипуляции с информацией, нестабильность журнала. Я отдал свои произведения, а их, получается, могут извращать, переделывать, подделывать, подтасовывать, использовать на других сайтах, в интересах кого-то, в общем, черт знает что. Но, главное, Бобрикова не выкинешь вон, в любой момент журнал может разлететься в пыль, у него ведь все коды к сайту. А если это произойдет, то может получиться так, что написанное мною, будет написано якобы кем-то иным. Учительница информатики, например, проживающая в нашей деревне, имела от Бобрикова лишь код доступа, позволяющий размещать мой материал на сайте, все остальное у мошенников.
  
  Ершов задумался после сказанного на мгновение, потом поднял указательный палец и сказал:
  
  - Допустил неточность, Екатерина Федосовна. Один раз мне Бобриков принес пятьдесят долларов. Однако их он использовал больше для отвлечения моего внимания, еще больше - внимания сына, в момент похищения у меня из сейфа моих произведений. Именно тогда часть моих работ и попала в руки государственной безопасности, за что меня и подвергли превентивному задержанию.
  
  - Вы точно установили, что материалы из вашего сейфа попали в руки КГБ из-за Бобрикова?
  
  - Точнее некуда, у меня большой опыт следственной работы.
  
  - Что вы хотите от меня? - задав данный вопрос, Катрин тоже закурила. - Чем могу помочь вам я?
  
  - У меня много произведений неизданных, но из-за Бобрикова я не могу их опубликовать в данном журнале. Я предлагаю все свои гонорары общаку, а вас прошу найти способ удалить данного мошенника от журнала, исключить возможность его вмешательства. Специалистов способных его заменить я знаю, нужно лишь заполучить от Бобрикова все коды к сайту. Произведения, которые являются антигосударственными у нас, нормально воспринимаются в России, у меня есть, что публиковать.
  
  - Я читала ваши романы, мне они понравились. Все, что хотите опубликовать, привозите мне. Захотите, через наш интернет-журнал все пропустим, а может, и лучшее что придумаем. Бобрикова мы исключим, все причитающееся вы получите, журнал ваш будет работать под нашим контролем, - с последними словами Катрин встала, что означало окончание аудиенции. - До свидания, Виктор Степанович! Удачи вам! Вы, пожалуйста, не штурмуйте больше этот дом, - улыбнулась Катрин.
  
  - Поможете, не буду штурмовать, - так же шуткой отреагировал Ершов. - До свидания!...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 30.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Близились первомайские праздники. Бобрикову следовало ехать домой, хотя и не хотелось. Страшно было представить возможную встречу с Виктором Степановичем, так
  
  как до сих пор он, Бобриков, не перечислил Ершову на карточку ни одной копейки.
  
  Бобриков порой сам себе не мог объяснить, как же получалось так, что он не перечислил Ершову ни одного рубля. Сознание его раздваивалось, когда предстояло провести подобную финансовую операцию. Мозг вроде бы и требовал разделить электронные деньги в общем кошельке по карточкам в соответствии с договором, всплывали жуткие картины наказания за невыполнение договора, однако руки автоматически из кошелька на компьютере перегоняли деньги на одну единственную карточку, т.е. - Бобриковскую. Александр уже не один раз замечал за собой раздвоение личности, и никакая сила не могла его заставить поступить по совести, как только дело доходило до денег, руки сами делали то, что делают. Но самое страшное - из-за него, Бобрикова, Виктора Степановича арестовывали.
  
  Ехать все же пришлось, так как родителям уже было не объяснить своего не приезда. По деньгам, конечно, можно было и не ехать, ведь полгода обходился без родительской помощи, хотя и жил неплохо: с Юлькой каждую субботу ходили в ресторан, оделся в зимнюю одежду без заезда домой, купил себе новый мобильник, всегда обедал три раза в день в кафе, в общем все в цвет... Но не объяснить было отцу, который звонил каждую неделю и требовал прибытия, что нельзя, нельзя ему, Бобрикову, в деревню, что из-за него преступных действий лишали свободы Ершова, что он живет за счет его работ и других мошеннических операций, что он преступник.
  
  В деревне Двинск пришлось делать пересадку. Так происходило всегда, когда Бобриков добирался домой. Выйдя из автобуса, Александр направился за кольцевую, на попутки, он уже хорошо знал, что автобус будет только через несколько часов. 'О! На этот раз мне, кажется, повезло!' - выговорил про себя Бобриков, когда увидел, что перед ним останавливается 'ГАЗель'. Не задумываясь, он открыл дверь и шагнул в автомобиль, заплатил водителю и уселся на одно из свободных мест.
  
  В микроавтобусе он извлек из кармана чернильную ручку, которую вытащил по дороге из сумочки девушки, ехавшей рядом с ним в автобусе. Она опрометчиво забыла её закрыть, перед тем как начала дремать, а Бобриков не мог не воспользоваться этим, чтобы не заглянуть во внутрь. Ручка, которую он похитил, по его предположению была с золотым пером. Сейчас, рассматривая её, он пытался убедиться в этом: найти на нем клеймо, выполненное методом глубокой штамповки, как это делают на всех золотых изделиях. 'ГАЗель' проехала деревню и неожиданно начала вдруг разворачиваться. Александр попытался возразить водителю, спрятав ручку в карман, он даже привстал со своего места, однако в этот момент его рот закрылся широкой ладонью, тут же, что-то укололо в плечо, будто пчела укусила, далее, глаза сами стали закрываться и наступила сказка.
  
  Открылись веки у Бобрикова от легких похлопываний по щекам только в беседке, расположенной у фонтана, в цветущем саду из невиданных деревьев.
  
  Александр осмотрелся, рядом в креслах сидели два крепких мужика лет тридцати, медленно, будто плыла по воздуху, в беседку зашла королева и присела в кресло напротив. От усыпительного укола Бобриков не мог сообразить, во сне это с ним происходит, или на яву.
  
  - Здравствуй, Саша, - заговорила королева. - Как ты себя чувствуешь?
  
  - Никак, - интуитивно начал лукавить мошенник.
  
  - Лозы ему! - скомандовала королева. - Затем обмойте, приведите в порядок и ко мне в дом.
  
  Тут же Бобрикова усадили в черный 'Джип' с затонированными стелами и вновь куда-то повезли. Вновь глаза стали закрываться, Бобриков не сомневался, что это сон.
  
  Сказка закончилась в лесу. В себя Александр пришел от колюще-режущей боли на заднице, что-то прямо разрезало его мягкие ткани. Широко открыв глаза, Бобриков вдруг обнаружил, что пристегнут к толстой сосне наручниками, как когда-то дядей Лешей к березе, а один из трех мужиков стегает его по мягким тканям резиновым шлангом. Боль была неимоверная, хотелось лезть, как медведю по сосне, да не получалось, а мужик считал: 'Один, два, три, четыре, пять'. 'Хватит! - вдруг послышался спасительный голос.- А то еще описается. Ведите на реку, купайте! '. Холодная вода уменьшила боль, что огнем разгоралась ниже пояса, выше коленей, однако обожгла и все тело. 'Бедная моя задница, - проскочила, вдруг, жалость в голове Бобрикова к своим мягким тканям и телу. - Сколько же тебе из-за меня, из-за моей похоти достается и, наверное, еще будет доставаться!?...'. 'Он нормальный, тащите его сюда!...' - послушалось с берега, и крепкие руки под мышки вынесли Александра с воды и буквально вставили в трусы, а затем и штаны. 'Одевайся, хакер!' - приказал высокий мужик в черном костюме, что был за рулем 'Джипа'. 'Будешь заикаться, снова лозы получишь!' - предупредил Александра второй, что купал его. 'Я все! Я все нормально! - интуитивно затороторил Бобриков. - Я буду говорить!...'. 'В этом, мой друг, никто не сомневается!... - усмехнулся водитель 'Джипа'. - Ты теперь не только будешь говорить, ты будешь делать все, что тебе скажут!...'.
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  Подобно Солдату, Катерина собирала одаренных людей вокруг себя различными способами. Получив информацию от Ершова, она навела справки по Бобрикову. Парень ей сразу приглянулся своими способностями. Его болезнь - клептоманию, обуздать в условиях организации было нетрудно, зато принести организации со временем он мог много хорошего. Научи такого и направляй его действия против врагов своих, результат придет сам собой. Все плохое в нем, со временем могло быть полезным в условиях её структуры.
  
  Катерина решила пристроить юного мошенника в вычислительный центр закрытого типа, который находился под Калининградом. Данный регион был выбран не зря, оттуда без документов да к тому же со специальным ошейником бежать было невозможно. Там же находилось и бюро по сбору и обработке информации. Выпускать Бобрикова в интернет в первое время, безусловно, было опасно, однако перерабатывать уже добытую информацию он вполне был способен.
  
  Заправлял делами в вычислительном центре Симкин Семен Казимирович. Этой работой он занимался еще при Солдате, и имел опыт обращения с категорией товарищей, подобных Бобрикову. После прохождения курса 'молодого бойца' из него мог получиться неплохой работник.
  
  - Привет, Александр! Как самочувствие! - вновь обратилась она к Бобрикову, которого теперь привели к ней прямо в гостиную.
  
  - Нормально!
  
  Выглядел Бобриков совсем неплохо, поэтому она не стала больше заострять на этом внимания.
  
  - Ты совершил много плохих поступков, поэтому на долгое время будешь лишен свободы, - сразу начала с главного Катерина. - Будешь хорошо работать, жить будешь нормально. Понимаешь меня?!
  
  - Не совсем, - трезво отреагировал Бобриков. - Кто вы такая, чтобы лишать меня свободы?
  
  - Тебя еще раз подвергнуть процедурам? - Катерина лукаво прищурилась. - Или как?
  
  - Не надо, - дрожащим голосом ответил Бобриков.
  
  - Я Катрин. Если этот псевдоним тебе ни о чем не говорит, то ты полный идиот. Здесь ни МВД, ни КГБ тебе не поможет. А санкции в отношении тебя, в случае чего, будут следовать гораздо более серьезные, чем предусмотрены действующим законодательством. Ты не в сказке, и это должен запомнить на всю свою оставшуюся жизнь. Сегодня же ты напишешь письмо домой, что уехал на заработки в Тюмень, точнее, - куда тебе скажут. Каждый месяц тебя будут снимать на цифровую камеру с веселой гримасой, и отсылать видео родителям, а ты будешь выполнять все наши требования. - Катерина указала на Симкина и добавила. - Это твой непосредственный руководитель. Нравится ли он тебе?
  
  - Да! - дрожащим голосом ответил Бобриков.
  
  - Все коды интернет-журнала Ершова ты укажешь ему, теперь им будут заниматься мои люди. Впрочем, придется тебе рассказать о всех своих сайтах и друзьях, со временем, быть может и они к тебе присоединяться, - Катерина посмотрела в сторону Кондора, и тут же на шею Бобрикова пристегнули красивую цепочку с кулоном. - Этот амулет будет всегда говорить нам о твоем местонахождении. Снять его невозможно, посмотри, - она указала на чучело, на шее которого болтался аналогичный кулон. - Послав специальный электромагнитный сигнал по мобильному телефону, мы можем взорвать кулон, - тут же раздался взрыв и что-то подобное на голову у чучела отлетело. - Так теперь с твоей головой может произойти в любой момент. Понятно ли тебе серьезность проблемы?
  
  - Да! - вновь промычал мошенник и заплакал.
  
  - Поздно, Сашенька, пускать пузыри, пришло время работать серьезно. Со временем, быть может, ошейник тебе снимут, но, а пока, извини...
  
  За порчу экспоната Семен Казимирович, и использованный кулон, деньги перечислите в банк. Забирайте это маленькое исчадие...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 31.
  
  
  
  
  
  
  
  Экономическое положение в деревне все ухудшалось, причем так резко, что даже предусмотрительный и трудолюбивый Ершов, на плаву удержаться не мог. От овец пришлось избавиться, так как баранина конкурировать со свининой не могла, приходилось сотрудничать с лицами кавказской национальности, а это было выше возможных сил майора. Свиней пришлось сдать, так как корма подорожали в два раза, а стоимость свинины стояла на месте. Постаревшую Зорьку пришлось продать, а молодую корову Виктор Степанович приобретать не стал, так как на литр бензина приходилось сдавать восемь литров молока. Яйца и куры стали совершенно не рентабельны, опять-таки, главным образом из-за дорогих кормов. Да и выпускать со двора курей стало небезопасно, мало того, что их воровали на каждом шагу потерявшие работу и жилье 'партизаны', на них к тому же охотились стаи бездомных собак, которых развелось столько, что Егора одного на улицу уже не пускали. Превратившиеся в полудиких, собаки по ночам выли так, что мурашки по телу бегали. Страх и ужас, голод и разруха объяли Красную Гору. От прежней деревни не осталось ничего, и главное - возродить её было уже невозможно. Модернизированная тоталитарная система двадцать первого века окончательно уничтожила в людях то, что еще чудом уцелело при коммунистах, - крестьянскую 'жилу'.
  
  Экономическое положение в стране так же все ухудшалось. Государство боролось за какие-то показатели, совершенно позабыв о народе. Колхозы массово разорялись и сокращались, путем присоединения к 'локомотивам', которые были в положении, едва ли лучше тех хозяйств, которые к ним 'цепляли'. Однако на бумаге все выглядело хорошо, разорившихся колхозов становилось все меньше, по телевизору браво рапортовали, что сельское хозяйство в стране поднимается с колен. На самом же деле, оно лежало всей свой уже неподъемной массой дряхлых, не обновлявшихся со времен 'развитого' социализма, основных средств, и шевельнуться не могло, не то что стать на колени.
  
  Тысячи деревень потеряли свою инфраструктуру, находились в состоянии, будто их только что бомбили. И только у автодорог республиканского значения, где часто проезжают не только чиновники областного уровня, но и представители власти, 'красоту' пытались поддерживать, выдавливая из местных бюджетов последние 'соки' на постройку заборов, за которыми также прятали развалины.
  
  Чиновники, подбираемые сугубо по принципу преданности, умения слепо подчиняться вышестоящему начальству, совершенно не понимали, что главное их предназначение - народ, люди, трудящиеся, пенсионеры, дети. Они слепо выполняли предписания сверху, не замечая, что творится у них под ногами. Положение, в котором они оказались, было не очень завидным. Однако, 'хомут' на шею они подбирали себе сами, да и в силу индивидуальных особенностей мало кто из них страдал угрызениями совести, наверняка, жили по принципу - день прошел и слава Богу.
  
  Объединение разорившихся колхозов продолжалось. Центральную усадьбу гордо величали агрогородком, хотя по своей сути, её и деревней нормальной не всегда назвать можно было. Все прилегающие к 'агрогородку' деревни со всей инфраструктурой превращались в хлам: школы, детские сады, библиотеки, дома культуры, бани, комплексно-приемные пункты, участковые больницы, узлы связи закрывались. Люди оставались без ничего, обстановка в деревнях больше походила на послевоенную.
  
  Дошла очередь государственного террора и до Красной Горы. В конце учебного года, приехавшие из районного отдела образования работники, объявили, что школа закрывается. Учителям стали предлагать различные варианты работы, которые, как правило, были неприемлемы в условиях обнищавшего населения, так как автомобили были далеко не во всех, да и добираться до места работы на расстояние 3О-4О километров на личном транспорте, учительская зарплата не позволяла, работать пришлось бы на горюче-смазочные материалы и детали к автомобилю. Сеть же общественного транспорта практически полностью развалилась.
  
  Ершов понял, что трудоустроиться ему будет непросто. За деревню он решил побороться всеми имеющимися у него силами. Государственные СМИ, независимых к этому времени не осталось, трезвонили о политике возрождении села, постоянно поднимались вопросы агротуризма. Все это было чепуха, естественно, о каких развлечениях и путешествиях белорусов можно было вести речь, если заработной платы едва ли хватало на продукты питания. Тем не менее, Ершов решил воспользоваться данной линией государственной 'политики', написать президенту письмо. В музее района он собрал необходимую информацию о Красной Горе. Деревня оказалась уникальной, так как её заложили участники восстания Тадеуша Костюшки, добровольно принудительно переселенные в конце восемнадцатого - начале девятнадцатого веков из западных районов Беларуси. Вокруг Красной Горы был лес, северной и южной своими окраинами она буквально врастала в него. Около деревни было три озера, а в деревне - два памятника участникам Великой Отечественной войны. В пятнадцати километрах от Красной Горы находился санаторий, который регулярно посещали довольно богатые граждане Российской Федерации. Обсудив данный вопрос с учителями школы, Ершов подготовил письмо. Встал вопрос с его подписанием, тут-то и начались проблемы. Ни один из учителей школы письмо не подписал, все боялись, что после его подписания, никакой работы в районе им предоставлено не будет. Некоторые плакали, читая письмо, некоторые сразу заявили, что все это бесполезно, его сразу же завернут из администрации президента в район, а здесь будет устроен террор со стороны чиновников. В общем, письмо подписать так никто и не решился.
  
  Заключительное слово в процедуре подписания сказала Зайцева Елизавета Петровна.
  
  - Товарищи! - вспылила она так, будто призывала учителей совершить подвиг. - Мы же взрослые люди! Ведь на самом деле не выгодно государству содержать данную школу. Ведь в ней скоро учеников будет меньше чем учителей...
  
  - Интересно сказать! - неожиданно перебил завуча учитель физики Кудрявцев, которому до выхода на пенсию оставалось три года, и ему было явно не все-равно, что дальше будет со школой. - Вы, Елизавета Петровна, не местная, вам плевать! А я здесь родился и вырос! Здесь похоронены мои предки! Школа в Красной Горе существует полтора столетия, быть может, благодаря этому деревня даже при большевиках не была уничтожена, хотя практически всех её жителей выселили в Сибирь как кулаков. Красная Гора благодаря школе не было захолустьем ни при одной власти, а теперь не то, что захолустьем, вообще исчезнет, похоже, с лица земли...
  
  - Не кричите, Александр Алексеевич! - попыталась возражать Зайцева, не уловив, что Кудрявцев на грани срыва. - Подпишите письмо и все проблемы!...
  
  - Я бы подписал, - процедил Кудрявцев, сжимая ладонь в кулак. - Да только вы сегодня же Пилкиной доложите об этом, и я не найду себе места в районе. Власть при помощи таких как вы популистов, карьеристов и негодяев загнала общество в такую кабалу, что выбраться из неё невозможно. Своими программами и планами вы заполонили все, только результат хреновый от этого. - Кудрявцев ударил кулаком по столу. Его явно несло. Похоже, все, что наболело, Александр Алексеевич не смог больше носить в себе. Он и не думал униматься. В учительской установилась полная тишина, все смотрели то на него, то на завуча по учебной работе.
  
  - Если бы земля матушка не рождала таких дармоедов как вы! - Кудрявцев даже захрипел от злости. - То эта липовая власть, которая никому не дает рта раскрыть, уже давно бы в Сибири на лесоповале дрова заготавливала, а не пила бы людскую кровь из блюд, подаваемых краснобаями! Ну!? Что я не прав?! - Александр Алексеевич осмотрелся, будто только что зашел в учительскую. - Сколько еще времени такие вот?! - он указал пальцем на Зайцеву. - Будут нам мозги полоскать?!...
  
  Ершов понял, что Кудрявцев сорвался, старика следовало немедленно остановить, так как в таком состоянии он мог наговорить себе на несколько лет лишения свободы. А в том, что его слова будут немедленно доложены Пилкиной, Ершов не сомневался. Схватив со стола графин с водой, Виктор Степанович наполнил стакан и поднес его Кудрявцеву. Очнувшаяся директриса с Чубковой, повели из учительской расплакавшуюся Зайцеву, пытаясь её успокоить. В учительской еще несколько секунд стояла тишина, затем все молча стали расходиться по кабинетам. Вернувшаяся Чубкова, принесла успокоительные и валидол. Лекарствами она стала пичкать Александра Алексеевича, которого Ершов едва ли сдерживал.
  
  - Во! Сука! - процедил Кудрявцев, выпив таблетки. - Из-за таких вот сволочей я и не видел своего деда и бабку, умерли в ссылке...
  
  Ершов понял, что погорячился с письмом, которое спровоцировало данный конфликт. Чтобы не подставлять учителей, он 'забил' данное послание президенту в одно из своих произведений, которое опубликовал в интернет-журнале. Письмо довольно быстро отозвалось резонансом, однако не повлияло на решение о закрытии школы, 'дубиналом' резонанс ударил по Виктору Степановичу, у которого вновь состоялась встреча с сотрудниками Комитета государственной безопасности. В культурной форме Ершова попросили покинуть страну, дав ему три месяца на 'сматывание удочек'. 'Веселая' встреча состоялась и с местными чиновниками, в 'дружеской' форме, с 'доброжелательной' улыбкой и пеной у рта, они пообещали Виктору Степановичу невозможность трудоустройства на территории района. В прочем, майор понял, что теперь ему не только в районе не удастся устроиться на работу, но и на территории всей страны. Клеймо 'оппозиционера' 'гвоздями' системы было прибито к его образу, а языками чиновников 'прилеплено' к трудовой книжке и другим документам, которые спрашивают при трудоустройстве. Однако, даже не это самое страшное. Гораздо хуже было то, что по деревне поползли нездоровые слухи о том, что не запусти в интернет Ершов письмо, которые учителя побоялись подписывать, школу не стали бы закрывать. Прямо об этом Виктору Степановичу, естественно, никто не говорил. Об этом он узнал от Лазаревой Анны Николаевны, в очередной раз, загоняя с ней статьи в интернет-журнал.
  
  - Знаете, Виктор Степанович, что говорят в деревне о вас?
  
  - Что? - удивился Ершов.
  
  - Говорят, что вы виноваты в том, что закрывают школу. Если бы вы в свою книгу не разместили неподписанное письмо учителей, то, возможно, школу не стали бы закрывать.
  
  - А ты, как на это смотришь, Анна? - Ершов улыбнулся, однако в его улыбке было больше злобы, чем доброжелательности.
  
  - Тигра в клетку надо загонять палкой, - словами из книги Ершова ответила на вопрос Анна.
  
  - Ну вот, Анна Николаевна, - в глазах Ершова злоба стала исчезать, - не все ведь меня осуждают. Умные поймут, а с дураков и неграмотных все-равно не спросишь. Грамотный человек не может не осознавать, что если никто ничего предпринимать не будет, то режим загонит народ в такую кабалу, что, как в сталинские времена, люди без свидетелей будут бояться разговаривать со своим соседом.
  
  Ершов понял, что это проделки районных чиновников. Таким образом они мстили ему за причиненные неудобства перед выше стоящим начальством. Породить такого рода сплетню им труда не составило, стоило лишь нескольким жалобщикам из Красной Горы озвучить её, и 'версия' о виновности Виктора Степановича в закрытии школы, загуляла по деревне, будто судебный приговор. Чиновники были уверены не зря, что жизнь Ершова после этого станет невыносимой в Красной Горе, да и в районе в целом. А значит, писатель будет вынужден съехать с глаз долой.
  
  - Это все-равно скоро будет, Виктор Степанович, - со вздохом выговорила Анна. - Вы посмотрите, как врут средства массовой информации. Нашим идеологам далеко до Геббельса по уму-разуму, зато в остальном они ему не уступают ни в чем. Еще год-два и народ забудет, что такое закон, власти все будут решать по своему усмотрению и никто не рыпнется.
  
  - Такого у нас не может быть, Анна, - не согласился с учительницей информатики Ершов. - Мы маленькое и бедное государство в самом центре Европы. Соседние государства подождут, когда мы ослабнем окончательно, а затем воспользуются озлобленностью народа к режиму, и присоединят Беларусь к себе. Из-за режима, вероятнее всего, мы в скором будущем потеряем свою независимость...
  
  - Ну и пусть, - не дала договорить предложение Ершову Анна. - Я согласна на присоединение к любому из соседних государств, только бы не слышать эту ложь по радио и телевизору, не видеть её на страницах газет. А чиновники?! - Лазарева вопросительно посмотрела на Ершова. - Они ведь давным-давно плюнули на народ. Назначаемые сверху, они смотрят в рот своему начальству, и плевать хотели на простых людей...
  
  - Анна, успокойся, - решительно пресек Ершов Лазареву. - Если ты так будешь рассуждать прилюдно, то у тебя появятся такие же проблемы, как и у меня! - майор пальцем постучал по столу. - Наберись терпения, ты еще молодая. Все образуется, поверь!...
  
  - Образуется, - покачала головой Лазарева, - образуется, Виктор Степанович, когда я состарюсь...
  
  - Научиться терпеть, Анна, труднее всего...
  
  Разговор с Лазаревой на этот раз у Ершова затянулся. Ему с трудом удалось убедить Анну Николаевну больше молчать и выполнять свои непосредственные обязанности учителя. Больше думать о своем здоровье и ради своей семьи, не вникать в политику.
  
  Огороды Виктор Степанович засеял, однако из живности не осталось ничего. Отрешенно он гулял по улицам деревни с малолетним Егором, ездил с ним на рыбалку, не зная, что предпринять далее: куда бежать, что делать на землях других государств. В деревне с ним на самом деле стали говорить значительно меньше. Нет! Образованные люди по прежнему вступали с ним в различного рода разговоры, однако, к сожалению, таковых в деревне очень немного...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  Довольно быстро чуткая Мария уловила негодование, неуверенность, печаль, объявшие супруга. И так неразговорчивый, он вообще перестал с кем-либо общаться. Все свободное время он проводил с Егором, отвечая на её вопросы лишь кратким 'да', или 'нет'. Что делать, она долгое время не могла сообразить, так как в серьезные доверительные разговоры Ершов с ней не вступал никогда. Тем не менее, делать что-то было надо, супруг загибался от тоски на глазах.
  
  - Ершов, - как-то за чашкой кофе Мария все же решилась на серьезный разговор. - Неужели ты не сможешь найти себе применения в России где-нибудь, или Польше? Чего ты сохнешь?
  
  - Кому, Марья, я там нужен, - подняв глаза от стола, печально ответил майор. - Да и капитал первоначальный нужен, чтобы закрепиться там.
  
  - Обратись за помощью к своему брату, он же бизнесмен российский.
  
  - Да, Марья, после того, что ты наплела обо мне Сергею, к нему не то что обращаться за помощью не стоит, не хочется даже и звонить.
  
  - Ты скажи, что это все неправда. Что глупая жена со зла наговорила обо мне всякой чепухи.
  
  - Марья, это в твоем окружении возможно, - Ершов почему-то улыбнулся. - Если же отношения рушатся в моем кругу знакомых, то это, как правило, на все время, - Виктор Степанович почему-то улыбнулся еще шире, хотя в глазах тоска и печаль стали проявляться еще больше. - Однако я на тебя зла не держу, хотя ты и доставляла мне раньше массу 'сюрпризов'. 'Отвалились' те, кто поверил тебе, не убедившись, что и как со мною, а это значит - слабые они, а отношения между нами были непрочные...
  
  - Обратись за помощью к БНФ, ты ведь не один такой, кто страдает от режима, - перебила Мария супруга, взаимоотношения которого со знакомыми и родными её волновали постольку-посколько. - К Катрин, наконец, можешь обратиться. Она ведь помогла тебе. Деньги, хотя и небольшие, тебе вчера на карточку, наконец, перечислили.
  
  - Марья, я всю свою сознательную жизнь боролся с преступностью. Разве могу я идти в прислужники к криминальным авторитетам...
  
  Мария, надо заметить, после окончания высшего учебного заведения изменилась существенно в лучшую сторону. Её кругозор, мировоззрение стали значительно шире и глубже. Пустых фраз Марья стала высказывать значительно меньше, а иногда в её высказываниях можно было найти и 'соль'. Перед сном она теперь, как правило, читала какую-нибудь книгу, меньше посещала своих подружек, больше уделяла внимания развитию Егора.
  
  - Витя, ты несешь чепуху, - впервые осмелилась Мария осечь супруга. - Ты посмотри, что творится. Воруют у государства все, кто может. Ты выйди на улицу и скажи, что колхозное воровать нельзя. С тебя смеяться будут. Люди доведены до отчаяния этим государством, им некуда деваться. Кто больше преступлений в отношении народа совершает власти или та Катрин, к которой ты ездил, надо еще разобраться...
  
  - Прекрати, Марья, так быть не должно, так не будет в скором будущем...
  
  - В скором будущем, это сколько? Год? Десять? А может двадцать лет ждать надо? Так, двадцать лет мы может и не проживем с тобой, подохнем от радиации и все! Надо строить реальные перспективы, Виктор, понимаешь?
  
  Это был первый серьезный разговор с Марией у Ершова за прожитые годы. Виктор Степанович смотрел на красавицу супругу и радовался за неё. Она стала зрелой и грамотной женщиной, она нормально рассуждала, от той Марийки, на которой он женился, осталась лишь красота, вся пустота, требуха улетучилась с неё.
  
  - Хорошо, Марья! - Ершов встал из-за стола и крепко обнял супругу. - Я очень рад за тебя, ты стала серьезной женщиной.
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  Белорусский Народный Фронт, как выяснил Ершов, к этому времени раскололся. Первоначально у него состоялась встреча с председателем областного КХП БНФ. Разговор с майором в отставке, Дмитрием Дмитриевичем, возглавляющим радикалов БНФ в области, вообще говоря, удался. Бывший военный и бывший милиционер быстро нашли общие точки соприкосновения и доверительный разговор состоялся. Дмитрий Дмитриевич взял телефон Ершова, электронный адрес интернет-журнала, пообещал, в случае чего, свести Виктора Степановича со своими знакомыми в России, или Польше. Однако из разговора с Дмитрием Дмитриевичем Ершов понял, что силы КХП БНФ крайне ослаблены, они находились на полулегальном положении, под жестким гнетом государственной безопасности, власти отказали им в регистрации партии, у них не было офиса, листовки и прочие партийные дела они делали за деньги, заработанные собственным горбом, т.е. за свои личные средства. Их можно было с уверенностью назвать патриотами Отечества, но у них Виктору Степановичу даже неудобно было просить помощи, так как тот же Дмитрий Дмитриевич находился в положении не лучшем, чем Ершов. Из разговора с председателем областного КХП БНФ стало понятно: посильная помощь неминуемо последовала бы, однако она формировалась бы из личных вложений каждого члена КХП БНФ области. А Ершов не хотел, чтобы на его счастье сбрасывались простые люди, майор был уверен, что сам пробьет себе дорогу. Расстался Ершов с Дмитрием Дмитриевичем как настоящие офицеры, крепко пожав друг другу руки. Виктор Степанович предложил свою поддержку КХП БНФ через интрнет-журнал, а Дмитрий Дмитриевич посильную поддержку в случае чего за границей.
  
  Разговор с представителями БНФ не получился у Ершова. Офис на проспекте Машерова в столице походил больше на газетную лавку. Молодые девушки торговали в нем различными газетами, которые, вообще говоря, были нужны обществу, однако майор полагал, что функции БНФ значительно шире: они собирают в оплот все демократические силы страны, консолидируют их, выстраивая на борьбу с режимом. В этом ему пришлось быстро разочароваться. Из непродолжительного разговора с заместителем председателя БНФ Виктором Антоновичем, Ершов понял, что нынешний БНФ - это вовсе не борцы за счастье народное, а, вероятнее всего, приспособленцы, так как слишком бережно они смотрели за своими 'шкурами'. Разговор не стал лепиться с первых фраз с Виктором Антоновичем. Узнав, что Ершов публикуется в России, он его стал культурно 'отфутболивать' к отколовшемуся блоку Союза писателей Беларуси. Последние со слов Виктора Антоновича были на нелегальном положении, их офис находился на конспиративной квартире, свести Ершова с ними сам заместитель председателя БНФ отказался, сославшись на незнание точного адреса. Заглянуть в интернет-журнал Ершова Виктор Антонович не захотел, о чем пишет майор, выяснять не стал, электронный адрес записывать отказался. 'Может чекиста во мне увидели? - выходя из офиса БНФ, подумал про себя Ершов. - Поэтому так холодно отнеслись. А может просто они создают мишуру наличия демократических сил в Республике, как говорил Дмитрий Дмитриевич? Власти их подкармливают, а они сильно не напрягаются, видимость присутствия оппозиции есть, вот и ладушки. КХП БНФ власти отказались регистрировать как партию, под офис им категорически ничего не выделяли с момента раскола демократических сил Беларуси, а эта ветвь БНФ имеет офис ни где ни будь, а на проспекте Машерова. Сложно все это!... - Ершов все же решил не делать категорических выводов. - Жизнь покажет, кто есть ху!...'.
  
  Домой Ершов возвратился из поездок разбитым, усталым и неудовлетворенным собой.
  
  - Папа, я сам загоню машину в гараж, - видя, что отец едва выползает от усталости из-за руля, поспешил ему на встречу Василий.
  
  Ершов поздоровался с сыном, крепко его обнял. Парня было не узнать после дедовского 'лечения'.
  
  - Ступай домой, мама на ужин блины приготовила.
  
  - Давай, Василий, - Ершов хлопнул сына по плечу.
  
  Водить машину Василий научился, как только Ершов расписался с Марьей и усыновил его, сейчас у него были права не только на легковой автомобиль, но и на трактор, который тоже имелся в хозяйстве у Ершова. Его майор решил не продавать. В деревне без трактора прожить очень трудно, особенно в условиях отсутствия человеческой инфраструктуры. Кроме того, техникой начал интересоваться Василий. Из старенького 'МТЗ-8О' он сотворил настоящую игрушку. Нет, в двигатель и коробку передач Василий еще не осмеливался залазить, зато внешний вид, дизайн, салон в тракторе сделал по высшему классу пилотажа. В кабине 'МТЗ-8О' герметичность была достигнута, как в самолете, стояла дисковая магнитола, вентилятор, жигулевская печка, крепление для термоса, в общем, бывший 'Жигуленок' Ершова не был таким комфортабельным, каким стал его трактор благодаря Василию.
  
  - Ну, что, радость моя? - обнимая супруга в прихожей, поинтересовалась делами Марья, и, видя, что Ершов приехал ни с чем продолжила:
  
  - Не расстраивайся, безвыходных положений не бывает. Мой руки и садись кушать.
  
  - Я пока только кофе выпью, Мария, - направляясь в свою комнату, чтобы переодеться, едва выговорил Ершов.
  
  - Только не вздумай уснуть голодным!
  
  - Все нормально Мария!
  
  Горячий, крепкий кофе придал сил Виктору Степановичу, вкратце он рассказал Марье о результатах состоявшихся встреч.
  
  - Езжай к Катрин, - выслушав супруга, посоветовала Марья.
  
  - Придется, - качая головой, печально согласился Ершов. - Выхода другого не остается. Это называется: не нужен Отечеству, пригожусь бандитам...
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 32.
  
  
  
  
  
  
  
  Вот уже третью ночь в подряд Людмиле Петровне снился один и тот же жуткий сон, в холодном поту она вскакивала, несколько минут трясла головой и не могла понять, где находится. Сон, который ей снился, настолько забирал её сознание к себе, настолько казался реальным, что до утра после него уснуть было невозможно.
  
  Снился ей Саша. На цепи с золотым ошейником, подобно собаке, он стоял на четвереньках около фарфоровой будки, расписанной серебром, и скулил, выл, как пес, как волк, как голодная, ободранная, только что вырвавшаяся из львиной пасти, гиена. Она устремлялась к сыну, бежала, что было силы. Завидев мать, Саша начинал скулить еще сильнее. Он не говорил, не плакал, не звал её на помощь, он жалобно тявкал и завывал, но Людмила Петровна различала в этих звуках зов о помощи сына. Она начинала бежать еще быстрее, однако как только приближалась к Саше, он устремлялся в будку, которая тут же закрывалась, подобно лифту, и исчезала под землю. Высокий забор, выраставший у неё на пути, преграждал дорогу к огромному многоэтажному дому. Людмила Петровна ходила вдоль его, однако он был бесконечным, а стоило ей удалиться от него на несколько десятков метров, появлялась вновь фарфоровая будка, из неё выползал на четвереньках Саша и вновь начинал скулить. Она не бежала к нему больше, так как знала, что будка вновь исчезнет. В нескольких десятках метров от воющего волком сына Людмила Петровна стояла и плакала. Она кричала сквозь слезы: 'Где ты, Саша?', 'Что с тобой, сынок?', 'Почему ты прячешься от меня?', 'Скажи мне хотя бы одно словечко!'. В ответ Саша лишь только громче завывал, теперь он выл настолько жалобно, что по телу Людмилы Петровны начинали бегать мурашки. В холодном поту она вскакивала, и до утра не могла придти в себя. 'Так я сойду с ума! - выговорила Людмила Петровна, после третьей бессонной ночи. - Что мне делать? К Кому обратиться за помощью? Может Ершов что знает?'.
  
  В тот же день, вечером, Людмила Петровна решила навестить Ершова.
  
  - Здравствуйте, Виктор Степанович, - с порога начала она. - Извините за беспокойство, но хотелось бы спросить.
  
  - Пожалуйста, Людмила Петровна, - показывая ей на лавку у стола, ответил Ершов. - Спрашивайте.
  
  - Потерялся мой Саша, Виктор Степанович.
  
  - Я его тоже более полугода не видел, - Ершов присел на стул, напротив Бобриковой. - А если бы и видел, Людмила Петровна, говорить с ним не стал бы.
  
  - Прислал он мне письмо, Виктор Степанович. Пишет, что в Архангельск на заработки подался. Видеокассету приложил. Снято все на цифровую видеокамеру. Но ведь чувствует мое сердце, что это неправда. Не мог он поехать ни на какие заработки...
  
  - Почему?! - удивился Ершов. - Парень молодой! Решил заработать денег, вот и подался в Россию. Мне тоже в ближайшее время придется искать где-то за рубежом новое место жительства и работы...
  
  - Он вор, Виктор Степанович, - перебила майора Людмила Петровна. - Кроме как воровством он не может себя содержать! - с последними словами Бобрикова расплакалась. - И нет такой силы на земле, которая бы удержала его от этого порока.
  
  - Согласен, Людмила Петровна! Ваш сын отпетый мошенник. Он из меня столько крови выпил!...
  
  - Знаю, Виктор Степанович. Точнее - догадываюсь, зная своего сына, - вновь перебила Ершова Бобрикова. - Вы, небось, до сих пор денег за работу свою не видели? - она внимательно посмотрела на Ершова в ожидании ответа.
  
  - Знаете, Людмила Петровна, - после долгой паузы заговорил Ершов. - Впервые за полтора года нашей совместной работы, мне на карточку буквально два дня назад перечислили деньги за работу в интернет-журнале.
  
  - Я так и думала, - стала бледной, как простынь Бобрикова. - С Сашей что-то случилось, а эта видеозапись обман.
  
  - Почему вы делаете такие выводы, Людмила Петровна?
  
  - Если бы у него все было нормально, Виктор Степанович, вы бы никогда и копейки не увидели, - она вновь стала всхлипывать. - Я же знаю своего сына. Он клептоман. Я сама виновата в том, что произошло! - она расплакалась на полную силу. - Вместо того, чтобы лечить сына, я покрывала его воровство все это время. Нет! - она вдруг затрясла головой. - Не думайте! Ему доставалось и от меня, и от отца, но все, буквально все, что мы делали, это пустой звон! Его невозможно остановить. Он не может жить, не утащив у кого-то, что-то... - она хлопнула в ладоши и заплакала еще больше. - Что мне делать, Виктор Степанович?!...
  
  Ершов пошел на кухню и принес ей стакан холодной воды. Майор не знал, что ответить Бобриковой. Сашка столько нервных клеток погубил в нем, что вспоминать об их совместной деятельности совсем даже не хотелось.
  
  - Людмила Петровна! - решился все же на дальнейший разговор Ершов. - Представьте, что Сашка вернулся и все начинается заново. Вам от этого будет хорошо?
  
  - Нет, - закрутила головой Бобрикова. - Я устала.
  
  - Я тоже, Людмила Петровна, очень устал от вашего сына, и, поверьте, рад, что его смыло каким-то подводным течением из моей жизни. - Ершов вновь присел напротив Бобриковой и попытался успокоиться. - Давайте надеяться на то, что он уехал подальше от всех, чтобы исправиться. И вернется вновь психически здоровым человеком, а не клептоманом, каким был прежде. Ведь он жив?
  
  - Жив, - утвердительно кивнула головой Бобрикова.
  
  - Это, самое главное, Людмила Петровна! Раз Саша жив, у него есть возможность исправиться.
  
  - Будем надеяться, - вставая, ответила Бобрикова. - Все-равно, Виктор Степанович, это рано или поздно должно было произойти... - Людмила Петровна расплакалась, однако и не подумала останавливаться. Решительно она направилась к выходу.
  
  - До свидания, Виктор Степанович, - сквозь слезы выговорила она, молчавшему в оцепенении Ершову. - Простите меня, если можете!?...
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  Встретившись с Катрин, Ершов все же поинтересовался местонахождением Бобрикова.
  
  - Какая вам разница, Виктор Степанович, - улыбнувшись, ответила криминальный авторитет. - Он жив, пока не здоров, но его лечат. Пытаемся сделать из него нормального человека. Задатки у Бобрикова превосходные, в талантливых специалистах мы испытываем нужду. Вылечим, будет работать в одной из наших компаний. Не удастся вылечить, будем направлять его в темную... - она улыбнулась еще шире. - Он ведь все-равно паразитом общества был. А государство не нашло способа использовать его талант грамотно и правильно. Нам он рассказал, что был завербован сотрудниками КГБ...
  
  - Мне он тоже об этом говорил, - вставил Ершов.
  
  - Ну, вот, - Катрин развела руки в стороны. - Сотрудники государственной безопасности обожглись о Бобрикова, и, кроме лекарства в виде дубинала, не нашли ничего другого для него. А почему, спрашивается? - она вопросительно посмотрела на Ершова, однако тот лишь пожал плечами в ответ.
  
  - Ну, ведь, и вас отвергло государство, - продолжила она, практически, не останавливаясь. - Причина очевидна: нынешней власти нужны люди преданные, сделанные по строгим шаблонам, и совершенно необязательно, чтобы они были талантливыми, или образованными, - она посмотрел с улыбкой в глаза Ершову. - Вы же сами писали об этом!?
  
  - Дописался, - Ершов тоже улыбнулся. - Теперь у бандитов прошу помощи, чтобы от действия сил государства, которому служил все свою сознательную жизнь, спастись каким-то образом.
  
  - В сказанном вами, ответы на все вопросы, - Катрин привстала с кресла и закурила. - А именно, - она сделала паузу, медленно выпуская дым из легких, похоже, обдумывая дальнейший ход построения предложения, - кто есть бандит и что такое бандит в условиях тоталитарного государства? - она и не думала ожидать ответа на вопрос от Ершова, сама продолжила. Похоже, её тоже что-то глумило. - Вопрос, Виктор Степанович, стоит в том, насколько законны нормативно-правовые акты у незаконной власти? Дайте себе ответ на данный вопрос, и, быть может, слово 'бандит' будет переадресовано кому-то иному?!...
  
  Разговор с Катрин на этот раз продолжался более двух часов. Похоже, она располагала временем, поэтому с удовольствием пофилософствовала с Ершовым на различные темы 'бытия'. В помощи, естественно, она не отказала майору, пообещав в Польше работу в одной из белорусских коммерческих фирм и скромное жилье. Вопросы с оформлением документов на выезд, она также взялась разрешить сама, пообещав Виктору Степановичу получение рабочей визы.
  
  Ершов без труда заметил в Катрин повадки и выходки оперативника. Она совершенно не походила на криминальных авторитетов, с которыми ему доводилось встречаться, а видел он их за свою жизнь немало. Встреча была довольно теплой, Ершов даже подумал, вот бы во всей стране такие взаимоотношения были, чтобы можно было говорить правдиво, и открыто, то, что думаешь, а не то, чего хотят от тебя услышать.
  
  На этот раз Ершов домой возвратился хотя и уставшим, зато радостным. Иметь работу за границей - это главное, а если еще к тому же и жилье, вообще хорошо. Василий сдавал государственные экзамены в сельхозтехникуме. Через месяц второй он должен был пойти на самообеспечение, на свои хлеба. Из разговоров с ним было понятно, что Василий возвратится на работу в родную деревню. Владимир Иванович, хотя и был пенсионером, держал внуку место, работал из последних сил, дожидаясь окончания Василием техникума. За старшего сына Ершов был спокоен. С младшим проблем было не миновать, но Ершов планировал перевести на Марью свою пенсию. В обустроенном доме с машиной и трактором, Марья и Василий должны были продержаться год второй, а там покажет время.
  
  - О! Я рада, что у тебе все получилось, - только Ершов вылез из машину, воскликнула, находившаяся с Егором во дворе, Мария.
  
  - Папа! Папа! - закричал маленький Егор и бросился к отцу. - Давай вместе машину загоним. Я, чур, за рулем.
  
  Ершов открыл ворота, посадил Егора на руки, включил первую передачу, и, не трогая руль, полностью доверив его сыну, медленно въехал в гараж. 'Молодец! - целуя Егора в голову, похвалил Виктор Степанович сына. - Когда закончишь второй класс, будешь ездить самостоятельно'.
  
  - Я тоже так думою, папа. - выбираясь из машины, радостно делился своим мнением Егор. - А Васька говорит только после третьего класса.
  
  - Но, ты же будешь хорошо кушать, правда?
  
  - Конечно! - Егор выпучил грудь.
  
  - Значит, ноги у тебя вырастут, и будут доставать до педалей...
  
  - А значит, я буду ездить за рулем сам, как Васька, - не дал договорить предложение Егор.
  
  - Правильно, сынок. Пошли к маме...
  
  В мгновения Марья накрыла на стол, обняла заходящего в дом супруга.
  
  - Рассказывай, что тебе пообещали бандиты, - усаживаясь напротив, поинтересовалась Мария.
  
  В двух словах Ершов рассказал Марье о результатах, состоявшейся с Катрин, встречи. Мария очень волновалась за судьбу мужа, поэтому обрадовалась, когда узнала, что все у него обойдется.
  
  - Вот видишь, Виктор, кому ты нужен в настоящее время?! Видишь, как изменилось все в обществе?! - высказалась она, когда Ершов закончил рассказ.
  
  - Да, Марья, вижу. Общество поставлено с ног да на голову, - печально выдохнул из груди Виктор Степанович.
  
  - Вот только, Виктор, как долго мы на головах ходить будем? Когда, наконец, этот обман закончится? - у Марии вдруг выступили на глазах слезы. - Живем, как скотина. Пожаловаться некуда. Обворовывают в наглую и надо молчать, либо ехать к криминалу за правдой! - слезы все больше стали прорываться из глаз супруги. Ершов попытался её успокоить, однако Марья отмахнулась:
  
  - Скажи! Почему!? Почему я тебя должна терять?! - Мария вдруг расплакалась. - Почему такая несправедливость у нас в стране, кто за правду, тот враг. Кто говорит по делу, тот оппозиционер, - тоже враг. Кто слепо душит народ, измывается над ним, вон как наш председатель, тот в почете, того чиновники хвалят, печатают о нем лестные статьи в районном брехунке. А ведь ему плевать на колхозников, я то и дело, что печатаю какие-то таблицы на работе, их бухгалтера и экономисты выдумывают прямо на ходу, что бы районные власти отвязались. В них одна бутафория: убрались в срок, озимые посеяли, молоко сдаем с нарастающим, хотя надои давно не увеличиваются, показываем, будто на выпойку телятам даем, ветеринарный врач бегает постоянно, от него служебные записки требуют, то телята болеют, то затормозились в росте, в общем брехня одна....
  
  Месяц назад у Марьи ночью весы, на которых она работала, разрезали автогеном и свезли с Красной Горы. По решению правления колхоза милицию не стали вызывать, они, якобы, подлежали уже списанию. А Марье дали работу в конторе, назначив её на должность секретаря-машинистки. Теперь супруга Ершова каждое утро на колхозной летучке вынуждена была ездить в центральную усадьбу колхоза, и возвращалась только вечером. Виктор Степанович не стал возражать этому, так как после закрытия школы, в предстоящем году, второкласснику Егору, тоже придется ездить в 'агрогородок' в школу, вместе с матерью. 'Агрогородком' центральную усадьбу нынешнего колхоза можно было назвать только на словах, в детском саду там детей было меньше, чем в Красной Горе, а по количеству работоспособных жителей, это была обычная забитая и забытая современная белорусская деревня, единственной достопримечательностью которой был красивый забор вдоль трассы по всей центральной улице.
  
  - Успокойся, Марья! - не выдержал Ершов, протягивая супруге стакан с минеральной водой. - На данный момент мы с тобой бессильны, что-либо переделать в этом мире. Но и в гроб загонять себя раньше времени не надо. Скоро все образуется, поверь. Народ разберется во всем. А я, если ты захочешь, заберу вас к себе в Польшу, когда стану на ноги...
  
  - Время покажет, Виктор, - вытерев полотенцем лицо, Марья успокоилась, встала из-за стола и принялась убирать посуду.
  
  Ершов тоже встал из-за стола и пошел на улицу колоть дрова. 'Надо заработать физическую усталость, а то спаться будет плохо' - сказал он Марье, выходя из дома.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 33.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Личностью Ершова Катерина заинтересовалась не на шутку. Помочь ему, организации было во благо. Во-первых, с помощью его писательского таланта можно было донести до людей нужную ей информацию, а во-вторых, одна из белорусских коммерческих фирм в Польше, находящаяся под её крышей, уже давным-давно нуждалась в начальнике службе безопасности, а точнее в её человеке, которому бы она могла доверять. Деньги в фирме крутились приличные, а образующие её, в основном, фарцовщики и перекупщики автомобилей с криминальным прошлым, вели не очень 'здоровый' образ жизни, из-за отсутствия элементарной дисциплины и порядка, фирма постоянно попадала на деньги то в Польше от полиции, то на границе от таможенников, то в Германии от правоохранительных органов. Кроме того, там явно не хватало грамотного специалиста с юридическим образованием и хорошими организаторскими способностями, которые были у Ершова.
  
  В нормальном функционировании данной фирмы Катерина была заинтересована, в прочем, был ею заинтересован и Холажев, а значит - и ФСБ.
  
  Холажева белорусская фирма в Польше интересовала по той причине, что главным её предназначением был перегон автомобилей из Германии в Беларусь. Автомобили выгонялись непростые, а пятисотые и шестисотые 'Мерседесы' в сто двадцать шестом и сто сороковом кузовах. Из-за огромных объемов двигателей, данные автомобили были практически не растормаживаемы, поэтому дело было поставлено так, что транспорт в Беларусь шел, минуя таможенное законодательство. Сама по себе процедура данная была довольно сложной, так как вгоняли данные автомобили в Беларусь немцы-переселенцы, покинувшие постсоветское пространство, когда рухнул железный занавес. Многие из них так и не сумели себя реализовать в Германии, вели антиобщественный образ жизни, жили, что называется, по-русски, поэтому часто привлекались к административной и даже уголовной ответственности. С данным контингентом и приходилось работать. 'Товарищей', привлеченных к административной ответственности, в отношении которых было применено наказание в виде административного ареста, либо исправительные работы, выкупали, что законодательство немцев позволяло делать, садили их за руль приобретенного в Германии 'Мерседеса' и отправляли на Родину. Они, пересекая границу, оформляли на машину лишь временный ввоз. Сдав её по принадлежности в Беларуси, они с документами улетали обратно в Германию, где снимали её с учета, как разбитую в хлам за границей. Здесь же, в Беларуси, машина переделывалась на белорусские или российские номера.
  
  Превратить автомобиль такого класса в белорусский, проблем не составляло, так как нужно было лишь поработать с кузовом 'Мерседеса'. Однако в Беларуси были проблемы с реализацией машин данного класса. Своей 'команде' Батька запретил приобретать их, а остальные богатые люди были либо отстрелены, либо находились в местах лишения свободы, либо бежали за границу, либо сидели тише воды ниже травы, эксплуатируя невзрачные автомобиля, тщательно скрывая свои доходы.
  
  Превратить 'Мерседес' в российский было нелегко. Тем не менее, игра стоила свеч, так как Холажев в последующем загонял данные автомобили на Северный Кавказ и в Среднюю Азию, где продавал их за огромные суммы денег. Азиаты испокон веков жили по своим законам, они плевали на коммунистов, плохо подчинялись они и новой власти. Самые богатые из них, чтобы подчеркнуть свою значимость, могущество возглавляемого ими рода, готовы были платить за данную машину любые деньги.
  
  ФСБ было также заинтересовано в данной 'игре'. Дело в том, что после того, как в Беларусь въезжала очередная партия таких 'Мерседесов', из России в Беларусь от Холажева шли битые и сгнившие автомобили такой же модификации. В России автомобильный рынок был достаточно прочно защищен, в техпаспорте указывался не только номер двигателя, но и тип салона. Станции технического обслуживания, принадлежащие Катерине, превращали данные автомобили в российские, т.е. - вновь таможенное законодательство, только теперь российское, 'Мерседесы' обходили. ФСБ во время 'реставрации' автомобилей, вставляло в них радиомаяки, в результате, будущий хозяин, а это неминуемо глава какого-либо могущественного рода в Азии, криминальный авторитет, или бригадный генерал боевиков, оказывался контролируемым. Практически в любой момент времени с помощью спутника можно было определить, куда направляется он на крутой тачке.
  
  Холажев так заинтересовался этим направлением деятельности, что подогнал парням в Польше, занимающимся этим бизнесом, уникальную установку, которая использовалась лишь в самолетостроении для напыления контактов золотом в антикоррозийных целях. Чудо-машинка не требовала снятия металлического предмета или детали с кузова автомобиля, все можно было опылить золотом прямо на месте, причем, даже в походных условиях, так как установка по размерам была, как два дипломата, и могла работать от аккумуляторной батареи. С её помощью любые металлические предметы: дверные ручки, автомобильные диски, бампера, решетки, эмблемы и прочее, можно было превращать в золотые изделия прямо на машине. Въезжавшая в Беларусь машина в цене поднималась сразу в полтора-два раза от этих реставрационных работ. А если её гнали под заказ какому-нибудь дагестанцу, у того вишневые глаза от радости превращались в малиновые.
  
  Гораздо эффективнее было использовать данную установку в Беларуси, однако жесткая государственная монополия на цветные и драгоценные металлы не позволяла этого делать. Поэтому чудо-машинка работала за границей, в свободное время белорусские парни напыляли золотом полякам часы и кольца, цепочки и серьги, ручки к шкафам и обычные дверные. Им необходимо было иметь постоянный заработок, тем более в общак они платили с дохода. Важно было, чтобы расход золота показывался обьективно, а за работу бралась адекватная плата. Установка же работала не только на клиентов за деньги, но и на подружек, и на проституток за услуги.
  
  Золото для напыления в Польшу поставляли люди Катерины из Румынии. Она была крайне недовольна тем, что порой, золотые бампера на 'Мерседесах' начинали становиться тусклыми, причина этому была одна - золото воровалась. Наладить ему учет и контроль было непросто, но возможно. Катерина была уверена, что опытный Ершов решит и данный вопрос.
  
  С оформлением документов Ершову помогли сотрудники ФСБ. Визу поляки открыли Виктору Степановичу в посольстве в Москве, откуда ему и следовало лететь. Катерина стремилась предусмотреть всякие недоразумения, поэтому относительно Ершова все делалось через сотрудников ФСБ, которые также заинтересовались его личностью, кроме того, они готовы были взять его под свое крыло, как писателя России.
  
  На днях она собиралась услышать голос Ершова из Польши, однако после очередной 'прогулки' по городу к ней подошел Гордыев и, явно нервничая, сообщил, что белорусские комитетчики возобновили уголовное преследование в отношении Ершова и собираются его арестовывать. Постановление о заключении писателя под стражу уже санкционировано.
  
  Катерина только вышла из бассейна и прогуливалась по каштановой аллее во дворе своей усадьбы. Сказанное ошеломило её, действовать следовало незамедлительно, так как если информацию Баклану каким-то образом удалось получить о решении белорусских чекистов, то, похоже, данный вопрос уже штудируется в КГБ не первый день, и арест Ершова может последовать в любой момент.
  
  - Бери 'Джип' Федя и к Ершову, и прямо в Москву в аэропорт с ним. Он нам очень нужен в Польше.
  
  - Инструкции какие-нибудь ему будут?
  
  - Нет! Он все знает. При передаче документов, я его посвятила в суть дела. А в Варшаве его встретят, пусть только мне позвонит перед вылетом и скажет номер рейса. Все! Дуй! Деньги возьми у Артура, - волнуясь, Катерина стала подталкивать в плечо, стоящего скалой фээсбэшника. - Дай Ершову в дорогу пару штук, так как не уверена в польском контингенте наших гвардейцев.
  
  - Не волнуйся, Катя, - внимательно выслушав все распоряжения, Гордыев трусцой побежал к дому.
  
  - Свяжись с Ершовым по мобильнику. Его номер телефона я сброшу тебе эсэмэской. Звони, если что! - крикнула она убегающему Гордыеву, однако тот и не думал останавливаться, в знак, что понял её, Федор лишь махнул головой.
  
  Катерина направилась к гаражам, чтобы убедиться, что автомобиль Гордыева будет подготовлен к дороге надлежащим образом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  *****
  
  
  
  
  
  
  
  Вечером на маршрутном автобусе Ершов собирался выехать в Москву. До райцентра его должен был подкинуть Василий на его автомобиле. Сумка была собрана, семья морально и психологически подготовилась к длительной разлуке. Последние часы нахождения в Беларуси Виктор Степанович решил провести со своим меньшим сыном. Взяв две телескопические удочки, он поехал с Егором на рыбалку. Мобильный телефон с собой не брал за не имением надобности.
  
  Услышав мелодию песни 'Господа офицеры', Марья взяла в руки мобильный телефон мужа и нажала зеленую кнопку.
  
  - Слушаю вас, - не решительно обозвалась она.
  
  - Где Степанович? - без 'здравствуйте', послышался незнакомый голос. - Мне он очень нужен.
  
  - А кто говорит? - проявила осторожность Марья.
  
  - А вы кто? - вопросом на вопрос ответил незнакомец.
  
  - Я супруга Ершова.
  
  - А где сам Степанович?
  
  - Его нет дома.
  
  - Его не арестовали?
  
  Н-н-нет, - дрожащим голосом выговорила Мария, едва не потеряв сознание от ужасного, надоевшего ей в мыслях слова 'арест'.
  
  - Я от Катрин. Еду забирать Степановича. Пусть собирает сумку и уходит из дома, у него могут быть неприятности с местными правоохранительными органами. И передайте ему мобильник, чтобы я мог с ним связаться.
  
  - Х-х-хорошо! Х-хорошо! С-спасибо вам, - заикаясь, выговорила Марья, хотя телефон уже замолчал.
  
  Марья стояла, как вкопанная только минуту, соображала, что и как ей делать, чтобы спасти супруга. Далее она будто взорвалась гранатой, взлетела перехватчиком, разразилась громом, вспыхнула молнией, со слезами на глазах, с собранной Ершовым сумкой, она вылетела на улицу и что было сил закричала:
  
  - Васька!-а! Василий! Васька, ё... м!...
  
  - Чего ты орешь, мама, - испуганно выползая из-под трактора, обозвался Василий. - У тебя что, башню сбило?!
  
  - Езжай к отцу на озеро, - поднимая сумку в кабину трактора, приказала Марья. - Его, наверное, могут арестовать! Скажи, чтобы домой не ехал! Человек от Катрин едет его спасать! Он свяжется по мобильнику! - дрожащими руками Марья передала Василию мобильный телефон. - Давай скорее, сынок!
  
  - Открывай ворота! - приказал Василий матери, вытирая замасленные руки о штаны. - Я быстро...
  
  Через минуту пускач затрещал на всю полунежилую улицу деревни, затем банка из-под кофе, одетая на глушитель, чтобы в головку двигателя не затекла вода, стала подпрыгивать на трубе, еще через секунду она ракетой взлетела над трактором и двигатель обозвался всей своей мощью. Быстро Васька заглушил пускач, отцепил телегу, вскочил в кабину трактора и стал выезжать. Однако только он подъехал к дороге, путь ему преградил тонированный микроавтобус темно-зеленого цвета. Из него выскочило два сержанта с погонами 'ВВ', один из них открыл дверку в кабину трактора, второй тут же вскочил на его подножку и принялся тянуть Василия из-за руля.
  
  - Это не тот! - закричал выскочивший вслед за сержантами из микроавтобуса мужчина лет тридцати пяти в штатском. - Не трогайте его, а то, он нас сейчас раздавит на этом 'БТРе'. Ты сын Ершова? - обратился он к Василию, подходя к трактору. - Где батька?
  
  - Батька на огороде! - соврал Василий, показывая большим пальцем себе за спину. Он опасался, что ему прикажут сейчас заглушить трактор и никуда не ехать. - Идите, а меня дед ждет...
  
  - Ладно!... - тут же направившись во двор дома, отреагировал мужчина в штатском.
  
  Василий немного сдал в зад, затем объехал микроавтобус, переехал дорогу, выехал специально на поле, чтобы его не смогли преследовать, и по полю рванул в лес, где находилось озеро.
  
  Объезжая микроавтобус, Василий заметил, что из его салона выскочило еще два мужчины в штатском. Сомнений не было, что приехали за отцом совсем даже не с хорошими намерениями. 'Надо спешить, - выговорил про себя Василий. - Только бы не разминуться'.
  
  Владимир Иванович на своем служебном мотоцикле 'Минск' подъехал к дому зятя, чтобы попрощаться. Тонированный микроавтобус около дома он заметил еще из далека, старик сразу почувствовал недоброе, поэтому подготовил себя к крайним мерам. Поставив мотоцикл на подножку около автобуса, старик хотел было идти во двор, где два сержанта с красными погонами оживленно разговаривали, выпуская из легких сигаретный дым, однако из-за руля вылез водитель и спросил разрешения откушать вишен, показав на дерево в огороде зятя.
  
  - Ступай, сынок, кушай на здоровье, - ответил Владимир Иванович, потом не сдержался, поинтересовался все же:
  
  - А вы чего здесь?
  
  - А-а-а! - махнул рукой водитель, направляясь к палисаднику. - Езжай ты лучше, дед, домой! Сейчас здесь будет обыск, затем твоего зятя будут арестовывать...
  
  - За что? - удивляясь осведомленности водителя и его откровению, поинтересовался все же Владимир Иванович.
  
  - Родился он не в то время, старик, и не в том государстве, - перескакивая через забор палисадника, ответил кэгэбэшник. - Едь старик! - он будто подталкивал Владимира Ивановича ехать и предупредить зятя об опасности. - Ну!...
  
  Владимир Иванович вмиг сообразил, что если зайдет во двор, то его могут уже не выпустить. Раз машины зятя во дворе нет, значит нет и его самого дома. Вероятнее всего зять будет на рыбалке. Там он проводил последнее время все свободные от работы часы, уединяясь с Егором от суеты и сплетен, которые бреднем окутали деревню. Следовало немедленно ехать к нему, чтобы предупредить о случившемся.
  
  Прежде чем вставить отвертку в замок зажигания мотоцикла, Владимир Иванович, перекрестившись, оглянулся несколько раз по сторонам, убедился, что за ним никто не смотрит, и ткнул ею в заднее левое колесо микроавтобуса. Повернув замок зажигания дрожащими руками, старик завел мотоцикл, быстренько вскочил на него и поехал к озеру по дороге, по которой все ездят туда на рыбалку.
  
  Марья бледная, как простынь сидела на диване, пока оперативники обшаривали дом, чердак, сараи, гараж и огороды. Она не ответила ни на один вопрос. Она и не могла говорить от шока, в чем быстро убедились 'гости'. Задав несколько вопросов ей, оперативники поняли, что женщина в шоковом состоянии. Они подвели её к дивану, усадили на него, а сами принялись выполнять свою работу. Когда стало ясно, что Ершова дома нет, следственная группа разделилась на две части: одна принялась осуществлять обыск, вторая направилась к микроавтобусу, чтобы заняться розыском Виктора Степановича.
  
  Каково же было их разочарование, когда подходя к автомобилю, они увидели, что левое заднее колесо в нем спущено. 'Маслов, е... м!..., - закричал старший по должности. - Хватит жрать вишни! Иди, запаску доставай!...'.
  
  Не обнаружив отца и брата на озере, а так же его машины на месте, где обычно он её ставил, Василий включил девятую передачу и рванул в деревню по дороге, надеясь догнать его, пользуясь бездорожьем. Лишенный амортизаторов трактор, взлетал на колдобинах, как вертолет. С трудом Василий удерживал руль, однако и не думал сбавлять скорость. 'Пан, или пропал! - сказал про себя Василий, вытирая слезы замасленным рукавом рубашки. - Врешь! Не возьмешь!...'.
  
  Владимир Иванович увидел 'Ауди' зятя около магазина. Виктор и Егор как раз выходили с покупками, внук уже успел вымазать нос в мороженое, а зять открыв дверь в машине, забрасывал на заднее сиденье сигареты. 'Слава Богу! Успел!' - выдохнул из груди Владимир Иванович, заезжая на перед автомобилю.
  
  - Что случилось, Владимир Иванович, - увидев тестя, вылез из автомобиля уже усевшийся за руль Ершов.
  
  - Не едь домой, зятек, - дрожащим голосом выговорил тесть. - Там милиции полно! Не к добру это все! Поехали отсюда, я им колесо пробил, минут десять у нас точно есть!
  
  Ершов несколько секунд молча стоял, не зная, что делать, что спрашивать у Владимира Ивановича. Установившееся молчание прервал звук трактора, который на больших оборотах ехал, нет - летел по деревне со стороны озера. Ершов и Лаптев обернулись одновременно.
  
  - Это Василий! - озвучил происходящее Ершов. - Действительно! Что-то случилось!
  
  - Выскочивший из трактора сын, со слезами на глазах выволок из кабины сумку, подбежал к отцу и повис у него на шее:
  
  - Успел, слава Богу, - выговорил он дрожащим голосом. - Папа! Бери мобильник сумку и удирай! Тебя хотят арестовать!
  
  В этот момент мобильник обозвался.
  
  - Слушаю, - ответил Ершов.
  
  - Степанович, я от Катрин, где находишься?
  
  - А что такое? - недоверчиво отреагировал Ершов.
  
  - Если ты дома, то я опоздал. Если не дома, то помогу!
  
  - Я около магазина в центре деревни!
  
  В этот момент Ершов и Лаптевы увидели летящий по деревне на огромной скорости черный 'Джип' с тонированными стеклами. Они замерли, так как ничего не успели бы предпринять, будь это машина милиции, или КГБ. 'Джип' резко затормозил около 'Ауди'.
  
  - В машину, Степанович! - открыв дверку, выкрикнул Гордыев. - Через минуту-две они будут здесь!
  
  Ершов видел парня, сидящего за рулем 'Джипа' у Катрин, поэтому не сомневался, что он здесь, чтобы помочь ему.
  
  - Понял! Сейчас! - ответил Ершов. Затем повернулся к Василию, обнял его и распорядился:
  
  - Трактор спрячь за магазин и заглуши его там, сынок. А на автомобиле езжай к тетке...
  
  Слезы, которые текли по щекам Василия, буквально обжигали лицо Ершова. Майор сжал зубы так, что они заскрежетали. Виктор Степанович из последних сил сдерживал себя, чтобы не зарыдать, не закричать, не броситься, на приехавших за ним кэгэбэшников с кулаками.
  
  - Держись, Василий!... - Ершов еще крепче обнял сына. - Ступай!
  
  Затем Виктор Степанович повернулся к рыдающему тестю.
  
  - Спасибо, отец, - сжав двумя руками правую руку Владимира Ивановича, дрожащими губами выговорил Ершов. - Крепитесь!... Марье привет!
  
  Подхватив на руки Егора, Ершов не удержался, слезы потекли по его щекам водопадом. Молча, он обнял сына, крепко поцеловал его и передал в охапку деду. Егор единственный, кто не плакал, не понимая, что происходит. Он настороженно смотрел то на деда, то на отца, то на брата, не задавая ни одного вопроса. Ему было непонятно, как это так, взрослые мужики: самый сильный в деревне - папа, самый смелый - дед, самый ловкий - Василий, рыдают, будто их укусила пчела. От этого ошеломленного взгляда Егора, Ершову становилось еще больнее. Однако у него уже не было времени, да и душевных сил у него тоже не хватило бы, объяснять сыну, что к чему в этом мире. Взяв в руки сумку, сжав до скрежета зубы, он двинулся к 'Джипу'.
  
  - Крепитесь!... - едва выговорил он, прячась за тонированным стеклом автомобиля. - Обязательно увидимся!...
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  В должности бригадира полеводческой бригады Владимир Иванович проработал сорок три года. После присоединения колхоза к соседнему, в Красной Горе он был царь, Бог и главнокомандующий. И без того огромный авторитет старого Лаптева усиливался полномочиями его теперешней должности.
  
  Зять уже скрылся за поворотом, однако поднятый 'Джипом' столб пыли, предательски выдавал направление, в котором он двинулся. Василий, заглушив трактор за магазином, вместе с Егором только начали отъезжать, когда показался микроавтобус с кэгэбэшниками.
  
  - Бабы ко мне! В цепь! Перегородим дорогу вон тем бандитам! - указывая на приближающийся микроавтобус, закричал Владимир Иванович. Скорее! Бабаньки!...
  
  Живая цепь поперек дороги выросла вмиг. В центре её был Владимир Иванович. За происходящим около магазина со стороны наблюдала и Чубкова Ольга Даниловна. Она оказалась случайным свидетелем происшедших событий. Отношения у неё к Виктору Степановичу изменилось коренным образом давно, с момента прочтения ею первой книги Ершова. А после разговоров с ним, и на жизнь Ольга Даниловна стала смотреть по-другому. Наблюдая за событиями около магазина, Чубкова поняла, что Виктор Степанович собирается покинуть деревню на дорогом 'Джипе', который прилетел неведома откуда и припарковался около него. Ей было больно смотреть, как Ершов впопыхах прощается с семьей, как спешно затаскивает в машину сумку, а затем на огромной скорости уезжает из деревни.
  
  Увидев, что тесть Виктора Степановича устанавливает живую цепь поперек дороги, она сообразила, что Владимир Иванович старается задержать микроавтобус, приближающийся к магазину. Не раздумывая, она подхватила за руки двух старшеклассников, стоящих около неё, и в форме близкой к приказу сказала: 'Поможем Виктору Степановичу!', потащила их к бригадиру. Школьники влились в живую цепь, отчего и обочина оказалась перегороженной.
  
  Микроавтобус остановился. Два сержанта выскочившие из автомобиля попытались силой сделать в ней проход, однако бабы крепко держали друг дружку за руки, не пропуская их. Когда сержанты попытались применить силу, люди набросились на них. Они больше верили словам своего бригадира, который кричал не пускайте их, это нелюди.
  
  - Слава! Сергей! Прекратите! Идите сюда! - выскочив из салона автомобиля, закричал один из кэгэбэшников. За ним из-за руля вылез водитель, который и словом не обмолвился в адрес Владимира Ивановича, что колесо в автомобиле пробить мог только он, и никто иной.
  
  Затем кэгэбэшник в штатском спокойно подошел к зачинщику 'демонстрации'. Старик трясся от нервного срыва, крепко сжав руки окруживших его баб.
  
  - Хорош, Владимир Иванович, ставить сцены из фильма 'Неуловимые мстители', - спокойно выговорил он. - Мы не станем преследовать твоего зятя. Веди нас к себе, угости чаем!
  
  Обстановка резко разрядилась. Дрожащими губами старик едва выговорил:
  
  - Ступайте, бабы, домой! Спасибо вам!
  
  В дом Лаптевых следователь УКГБ зашел один, представившись подполковником Петровым, он попросил чая. Когда баба с дедом успокоились, попросил газету. Разложив её на столе, он достал из папки протоколы допроса и принялся записывать их показания...
  
  Как тактично не вел себя следователь Петров, пережитый Владимиром Ивановичем стресс, повлек за собой через два дня инфаркт сердца, от которого старый Лаптев и умер. Однако об этом Ершов узнает, находясь уже за границей...
  
  
  
  
  
  
  
  ******
  
  
  
  
  
  
  
  - На этой лошади мы далеко не уедем, - заговорил Гордыев, когда через вспаханное поле 'Джип', наконец, выехал на трассу в сторону райцентра. - Меня останавливали напротив твоего дома, Степанович!
  
  На обочине он остановился, вылез из машины, из-за дуги безопасности вытащил застрявшую, убитую на скорости, бродячую собаку. За деревней они буквально врезались в стаю брошенных, покинувшими деревню людьми, животных. Столкновения избежать было практически невозможно, на скорости в сто тридцать километров в час машина буквально разрубила скопление, лаявши х от голода, одичавших, собак. 'Стекло на фаре треснуло к тому же, - садясь в машину, печально констатировал Гордыев. - Во!... Время наступило! Собаки, как волки когда-то, в стаи сбиваться начали!....'
  
  - Поехали в обратную сторону, Федор, -поразмыслив, выговорил Ершов. - В соседнем районе проживает мой отец. Возьмем у него 'Москвича' и двинем в Россию.
  
  Ершов уже говорил спокойно, без дрожания в голосе. В самом же начале, он с трудом объяснял направление, в котором следовало двигаться, чтобы не встретиться с приехавшими за ним 'товарищами'. Только когда они удалились от деревни на несколько километров и миновали лес, Виктор Степанович несколько успокоился и даже успел познакомиться с телохранителем Катрин, который ему показался очень сильно похожим на оперативника, а не на бандита.
  
  - Это не вариант, Степанович, - достав из кармана мобильник, ответил Гордыев. - 'Москвич' может не дотянуть до Москвы.
  
  - Такое возможно, - согласился Ершов, зная капризы автомобиля отца.
  
  Через минуту Гордыев связался с Катрин:
  
  - Катя, позвони смотрящему по месту жительства Ершова. Пусть к железнодорожному вокзалу машину подтянет. Моя зарисовалась, её могут в розыск подать.
  
  - Постараюсь! - донеслось из динамика мобильного телефона Гордыева.
  
  На стоянку железнодорожного вокзала они приехали через двадцать минут, однако там уже стоял черный пятисотый 'Мерседес' в сто двадцать шестом кузове.
  
  - Это аппарат надежный! - покачивая головой, выговорил Гордыев. - На нем мы залетим в Москву, не то, что заедем!
  
  Из 'Мерседеса' вылезли два парня лет тридцати с короткими стрижками, быстрым шагом они направились к припарковавшемуся метрах в двадцати от них 'Джипу'.
  
  - Давайте я спрячу вашу тачку, - заговорил, похоже, главный из них, тот, что назвался Григорием.
  
  - А мы поедем сейчас к нотариусу на дом, - сразу же заговорил второй, назвавшийся Михаилом. - Без генеральной доверенности с правом выезда за границу вас могут не пустить в Россию...
  
  Через половину часа все формальности были улажены. Григорий подъехал, когда в реестре уже ставились подписи. Мужчина лет пятидесяти в образе нотариуса даже привстал с места, увидев зашедшего без стука смотрящего. 'Сочтемся, Петрович, -здороваясь с ним за руку, приветливо сказал Григорий. - Завтра мои люди подъедут к вам на работу'.
  
  Ершов не думал, что вот так просто можно решить вопрос с вечно занятым нотариусом, у которого на роботе постоянно километровые очереди за дверью. А здесь, на тебе, прямо у себя дома он оформляет документы. Делает это с приветливой улыбкой, а не с искривленным от злобы и усталости лицом, делает все быстро, только шорох бумаг стоит, а не копошится в нормативно-правовых актах, выискивая какую-нибудь 'козявку', чтобы придраться: то квитанции нет, то справка какая-то отсутствует, то не положено и прочее. 'Комар носа не подточит, - прощаясь, с улыбкой до ушей, приветливо выговорил нотариус. - Заезжайте, Григорий Львович...'.
  
  - За семью не волнуйтесь, Степанович, поможем, чем можем, - прощаясь с Ершовым, твердым голосом человека уверенного в себе, сказал Григорий. Затем повернулся к Федору. Пожимая ему руку, выговорил:
  
  - Страсти поулягутся, машину пригоним. Сейчас она в надежном месте.
  
  - Удачи вам, Степанович, - сказал, прощаясь, Миша. - За семью не волнуйтесь. Мы возьмем её под свое крыло...
  
  Благополучно, в спокойной обстановке, с обнадеживающими общениями заботы о семье, пусть они и давалось бандитами, Ершов и Гордыев отбыли в Россию.
  
  - Бывшие опера, - выруливая на трассу, выговорил Гордыев. - Я их помню, только не знал, что Катерина их сюда за братвой прислала присматривать.
  
  - А что случилось такое с ними, что оказались в бандитах?...
  
  - Степанович, хватит тебе говорить это чертово слово 'бандиты'! - обрезал Ершова Гордыев. - Сейчас в Беларуси не поймешь, кто бандит, кто больше вредит обществу!
  
  - Действительно! - Ершов кивнул головой. - Я ведь теперь тоже получаюсь -бандит.
  
  - Ох! Степанович! Нормально все! Придет время, люди разберутся во всем. - Гордыев ударил ладонями по рулю. - А относительно этих парней: они в столичном УБОП служили, ковырнули фирму-недотрогу с подачи информации Катерины, их и уволили, - Федор на мгновение задумался. - Тогда много кого уволили из милиции, либо сократили. По-моему и начальник Главного управления уголовного розыска вынужден был уйти.
  
  - Понимаю! - печально закивал головой Ершов. - Я и не сомневался, что борьба с коррупцией у нас нынче носит больше пропагандистский характер....
  
  - Естественно, Степанович! - не дал договорить Ершову Гордыев. - При Андропове, а управлял государством он несколько месяцев, в одной Москве на скамью подсудимых за преступления связанные с коррупцией угодило более 200 тысяч чиновников разного уровня и ранга. И это нигде сильно не афишировалось... Комитет делал свое дело и все! Люди знали работу правоохранительных органов по делам, а не речам по радио и телевизору...
  
  Разговор между Гордыевым и Ершовым не прекращался до самой Москвы. Хотя Федор о себе ничего и не рассказывал, Виктор Степанович все же определил в нем прямую-косвенную принадлежность к оперативным службам ФСБ России. Гордыев совершенно не говорил о криминальной среде, больше он рассказывал о деятельности ФСБ, изменениях, которые произошли в данной Службе. В подобного рода жизненных ситуациях, человек рассказывает о том, что его волнует, 'играть' с Ершовым в прятки у телохранителя Катрин не было никаких причин. Тем более, Виктор Степанович из разговора с Погрызиным знал, что Катерина в бывшем разведчица, которая была внедрена в преступную организацию Солдата. Конечно, об этом Ершов не обмолвился и словом, и намека не подал, что знает суть дела, однако, все-равно, от того, что Катрин как-то была связана с правоохранительными органами, а окружали её люди не с зелеными татуировками с головы до ног, а с офицерской выправкой, на душе у Виктора Степановича становилось легче. Он не чувствовал себя немощным, слабым или стариком, он готов был еще сражаться, творить, разрешать серьезнейшие жизненные задачи. Но разве возможно это в Беларуси, в положении загнанного волка? Когда такие, как Бобриков, могут безнаказанно глумиться над тобой, шантажировать тебя, совершенно безнаказанно воровать прямо из-под твоего носа...
   На следующий день, утром, лайнер в котором находился Ершов, оторвался от бетонного покрытия аэродрома в Шереметьево и взял курс на Варшаву.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"