Блоха кусала Хокусая.
Почесываясь от укусов,
Он говорил блохе, вздыхая:
Вам не откажешь в тонком вкусе!
* * *
Володе Некрасову
Не сторож брату брат. И сын отцу — до ночи,
А дальше — берегись: он по твоим следам
Идёт накоротке — дыхания короче —
И, пасмурно-ревнив, бормочет: «Аз воздам!..»
Когда б он знал Закон, когда б страшился Бога,
Он вышел бы вперед не в воровскую темь,
Не вместо бы тебя, но — с твоего порога,
И, просветлён, на свет свою увлек бы тень.
Небесные тогда его воспели б трубы...
Но это не про нас. Здесь всё как у людей:
Тобою воплощён, через тебя преступит,
Чтоб в страхе ожидать дыхания детей.
* * *
Игорю Варламову
Мне белым по лиловому понятно,
Как в сумерках свежекричащий крест.
И ты, хмельной, в красивых нервных пятнах,
Пришёл сказать, что кончился арест.
Безмолвен я, но знает небо в клетку,
Что не бескровен — отблагодарю,
Когда закинешь тюлевую сетку
И втянешь в дом вечернюю зарю.
Пускай она, капризная, кривится
И в этикетки тыкает перстом,
Ей — ликовать, ей никуда не скрыться,
И над твоим нервическим лицом
Склоняться удивлённо, узнавая
Под бархатом твоих полночных слов,
Как мягко быть землёй земного рая,
Как сладок сок игольчатых стволов.
* * *
Гале Лещинской
Работа нейдёт и докучливой стала учёба.
Я тапки нашарю, чуть небо пойдет на просвет,
И шляюсь по комнате тёмной.
— Случилось?
— Ещё бы...
— Влюбился?
— К зиме-то?.. Приехал один человек.
— Далёко ли был?
— За тремя, как в «Хожденье...», морями,
Где два полунаши, а к третьему есть интерес.
— Да в чём интерес-то?
— Промерять его якорями,
Чтоб знать перестройку с «по яблочку» на «под обрез».
— Ну, мы здоровы выкаблучивать «яблочко"-танец!
(А то я решил, про наводку пошёл разговор!)
— А что про «на водку»? На водку у нас не хватает,
Когда ты, конечно, не царь, не герой и не вор.
— Итак, человек...
— Ну, приехал. Один. Издалёка.
Пятнадцать по правому борту оставил держав,
Где две полунаши, а прочие смылись до срока,
Зарёкшись впросак попадать и другим заказав.
— Да что человек-то!
— Какой?
— Ну, который приехал.
— Ах, этот... Ну, этот, известно, шутник записной:
Сто тысяч туда — он оттуда. Конечно, для смеха.
А может, из вредности: вот, мол, возитесь со мной.
Как будто нам мало своих, кто покуда крепится,
Кто чистое наше рычанье мычаньем мутит,
Кто, как их ни бей, не хотят ни стрельнуться, ни спиться!
— Не спится?
— Не спится. И утро синицей свистит.
* * *
Кате Добролюбовой
Хоть ты ангел, хоть ты зверь,
Хоть и ты, мой гость пригожий, —
Не хотел я стука в дверь
И топтания в прихожей.
А на кухню проводить —
На скатёрочке на красной
Кушать водку, кофий пить —
И помыслить было страшно.
Но и в самом жутком сне,
Где я сгинул под забором,
Я не видел, что ко мне
Пристаёшь ты с разговором.
* * *
Юре Ильясову
Вот едешь ты на трамвае
(А ты, как мне кажется, — ты?),
Вот едешь ты и не знаешь
(А что не знаешь — это наверняка),
Вот ты, вот едешь, не зная,
Что... — «Что?» — ты хочешь спросить, —
Не зная спросить что, спросишь,
И тут я как раз отвечу,
Что я тебя не дурачу,
А если дурачу — не больше,
Чем стал бы дурачить себя,
Поскольку я тоже еду
На этом слепом трамвае,
Который колесной парой,
Побитой кривыми путями,
Нащупывает колею;
Поскольку я тоже еду
(А я — это точно я),
Поскольку я тоже не знаю
(Но здесь я могу ошибаться),
Не знаю, ошибочно веря,
Что знаю, что... Что?
Заминка.
Наверное, нынче осень,
Листва вот-вот встрепенётся
И ляжет грудью на землю...
А нам пора выходить.
* * *
Наталье Карпичевой
Эта россыпь росы — российского дева порядка.
Дева дела, тоскующая на физзарядке.
Дева, тело имеющая едва ли —
Звук, терзающий душу кифары или кимвала.
Посрамленная речь покраснела, ушла восвояси
Средь мычанья немых продолжать свои вечные ясли.
Оттого так прозрачны уста твоих слов мимолётных —
Мимо конных и пеших, — взыскующих слуха бесплотных.
* * *
Саше Ерофееву
Что тебе, друг мой, не спится под утро?
Спят кундалини, Ван Шу, кама-сутра,
Спит-досыпает и Малый Арбат —
Там на посту наш подельник и брат.
Спят даже те, кто бессонницей мучим —
Что ж тебя бегает сладостный случай?
Немотно ночь уходящая длится —
Спят воробьишки и Галка в столице,
Рыбы летучие замерли над...
Над колыбелькой, где спит их юннат.
Угомонились и Гриня, и Катя —
Что же тебе-то всё не до кровати?
Или вина в уходящем году
Не отпускает и тянет в беду?
Или судьба тебе мнится такая
Злая, что в малости не потакает?
Полноте! Что сторожиться рассвета?
Нас ещё хватит до нового лета.
Мудро прищурен Всевидящий глаз:
Нынешний саван пошит не про нас.
Вон еще сколько рассыпано строчек —
То-то пободрствуем на многоточье...
* * *
Станиславу Рухмалеву
И вот, казалось бы, когда
Есть осиянная звезда,
И лоб в огне, и верен путь —
Шарахнет вдруг! —
И не вздохнуть.
Каких бы ни был величин,
И на плечах какой бы чин
Ни возлежал, гордясь,
Но хрясь! —
И мордой в грязь.
Но есть другие письмена,
Как есть иные времена,
Там — видят, там, откуда ты
Для дела и для красоты —
Там — знают.
Знают, кто ты есть, —
Про веру, про служенье, честь...
Там ждут тебя...
Не торопись.
Останься здесь,
Где бродит жизнь.
Не мне тебя чему учить,
Больному — не с руки лечить,
Но я тащу — вези и ты
Повозку
До страстной черты.
* * *
Оленьке
Ты — ступора мои,
Мои шёлковые путы,
Чтобы — ты думаешь —
Уберечь от шалопутья,
Чтобы — ты думаешь, моя лапочка, —
Я бы во что бы не в то бы не вляпался.
Ты — крокодил мой женского рода.
Нынче на вас, на домашних, мода.
Ты мой крокодил —
Зеленый, ласковый...
Не лаковый,
Но убаюканный моими сказками.
Мой хвостатый, шершавый, почти не зубастый,
Всё, что в пасти твоей, — это я в твоей власти.
Как тебе, травоядной, зелёной — со мной,
С кровожадным, живётся — женой?