Аннотация: Посвящается геологам, в 50-е годы работавших на Чукотке
Посвящается геологам, работавшим на Чукотке в пятидесятыегоды.
По нехоженым тропам протопали лошади.
Во время бесконечных командировок по Чукотке, в маленькой гостинице, забытом богом прииска, судьба свела меня с уже немолодым, замкнутым человеком, который в пятидесятые годы работал здесь геологом. После трагической гибели жены и дочери, сменил профессию, но остался в местах, где прошла его молодость и к которым прикипел душой так, как прикипают только те, кто приезжает на Север не столько за большим заработком, сколько по велению сердца и предначертанной свыше судьбы.
Днем каждый из нас был занят своим делом, а вечером за бутылкой хорошего португальского вина, которое когда-то в этих местах не было большой экзотикой, или стаканом ароматного чая, я слушал его рассказы. За несколько дней пребывания в гостинице, между нами возникла симпатия друг к другу. Причиной тому, вероятно, была наша психологическая совместимость. Он оказался хорошим рассказчиком, несмотря на кажущуюся замкнутость, а я и до этой встречи, всегда был заинтересованным слушателем.
Один из его рассказов, вспомнился мне через много лет, когда, в случайно попавшей в руки, только что вышедшей из печати за тысячи километров от Чукотки книге, нашел подтверждение тому, о чем поведал мне бывший геолог. Какие-то подробности рассказа время стерло из памяти. Но главное, что тогда меня потрясло и во что не хотелось поверить без документального подтверждения, осталось. Осталась в памяти моей и та бесконечно огромная влюбленность рассказчика в природу и людей Чукотки. Мой пересказ - всего лишь копия в серых тонах яркой картины настоящего художника...
Вот этот рассказ.
Олег Куланов и Михаил Кондратьев считались опытными геологами. Заканчивался их четвертый полевой сезон в Чаунской геологоразведочной экспедиции треста "Северовостокгеология". Уже два сезона подряд они вели разведку на золото в среднем течении реки Паляваам.
Их находки говорили в пользу возможности организовать здесь промышленную добычу драгоценного металла. С целью более точного определения контуров перспективных золотоносных участков, здесь в пойме Паляваама, недалеко от горы "Корона", предполагалось устройство геологоразведочного поселка. Поэтому, руководство "чегре" (так сокращенно и почти ласково называлась среди геологов Чукотки Чаунская геолого-разведочная экспедиция) поручило Куланову и Кондратьеву, провести, после окончания плановых поисковых работ, съемку и изыскания на участке будущего расположения временного жилого поселка геологов. Для этого требовалось задержаться недели на две. Не больше.
Погода благоприятствовала. Была та пора осени, продолжительностью примерно в две недели, которая "на материке" зовется "бабьим летом". Но в отличие от материка, здесь на Чукотке, никто не мог точно предсказать продолжительность его. Здесь свои законы. В том числе и в погоде. И диктует их Великий Ледовитый океан, вечно холодные серые волны которого, в нескольких десятках километров отсюда, накатываются на низкий песчаный берег, принося неожиданно холод, туман, снег.
Но пока стояла чудная погода, которая обычно в этих местах венчает конец северного лета, когда полярный день сменяется неподражаемыми белыми, совсем еще короткими ночами. На лужицах и по закраинам бесчисленных озерец в ночные часы появляется первый ледок, который быстро тает в дневные часы в уже холодеющих лучах полярного солнца. Днем солнышко еще ласково светит, стараясь обогреть, размножившуюся за каких-нибудь полтора летних месяца живность, последним теплом перед приходом полярной ночи и зимы.
Даль, чистая и звонкая, наполнена курлыканьем журавлей, гоготом гусей, свистом тысячных стай морянки, неземной серебряно-трубной перекличкой белых лебедей. Все они, уже собравшись в огромные колонии, готовы к отлету и в последний раз проверяют крепость крыльев молодняка, родившегося и быстро выросшего в тундре под круглосуточным светом полярного дня.
Хариусы, нагуляв жир, начинают скатываться в ямы, которые, если смотреть на них с высоты птичьего полета, кажутся светлыми изумрудами от чистоты холодной воды. Лишь когда солнце поднимется достаточно высоко над горизонтом, самые большие и прожорливые рыбины, блестяще-серыми с красным, молниями сверкают у перекатов. Здесь их и подстерегает огромный, но удивительно проворный, чукотский медведь. Стоя по колени в воде, он ловко, одним взмахом лапы, выбрасывает добычу на берег.
Ягоды голубики, седые от ночного заморозка, темно-синими льдинками приятно охлаждают рот уставшего путника и вливают, вместе с незабываемым вкусом, бодрость и свежесть. Голубика в это время года становится основной пищей всех тундровых птиц. С особой охотой поедают ее бакланы. От чего помет их приобретает фиолетовый цвет, в который окрашиваются все галечники вдоль ручьев. И горе охотнику или рыболову, случайно оказавшемуся сейчас на территории, занятой бакланьей стаей. Они умеют защищать ее от непрошенных гостей. В одну минуту одежда покрывается фиолетовыми пятнами, имеющими такой же стойкий, как и цвет, запах и, вызывающий у окружающих не самые положительные эмоции. Пикирующие одна за другой, по всем правилам воздушного боя, десятки рассерженных птиц, истошно крича, стараются вплотную приблизиться к вашей голове и с максимальной эффективностью использовать свое оружие. Выстрел неопытного охотника по стае только озлобляет обезумевших защитников своей территории. Самый благоразумный в создавшейся ситуации поступок, - побыстрее покинуть негостеприимное место. Даже нескольких минут пребывания под градом падающего на вас зловонного фиолетового дождя с избытком хватит на несколько часов тщательной стирки одежды и нескольких недель освобождения от запаха гуано и насмешек друзей, видевших ваш позор.
Другим излюбленным лакомством тундрового населения в это время года становится брусника. В некоторых местах ее так много, что скопление ее напоминает больше рубиновые украшения, вправленные каким-то неведомым великаном в, начавший уже буреть, а совсем недавно изумрудно-зеленый, бескрайний ковер тундры.
Кто хотя бы раз бродил, собирая ягоды брусники, в осенней тундре на безмолвном закате огромного солнца по низким, покрытым мхами, берегам чукотских рек, тот уже до конца дней своих на этой земле не забудет увиденной красоты.
Впрочем, вся прелесть вкуса брусники познается позднее, зимой, когда, внесенные с мороза рубиновые шарики, немного оттают.
Рядом с брусникой в изобилии растет шикша, небольшие ягоды которой прекрасно утоляют жажду и хорошо тонизируют уставший организм, быстро возвращая ему растраченные силы и остроту восприятия жизни, притупляющуюся от обилия неповторимой, нигде в таком изобилии не встречающейся, красоты
Красот на Чукотке так много, что если бы все художники мира, однажды договорившись, приехали сюда на один год и каждый из них сумел бы передать на своей картине красками наиболее поразившую его красоту, то и тогда бы она - Красота Чукотки - не была бы полностью отражена.
На фоне этой космической красоты вечности как-то не верится, что где-то в мире есть еще ложь, подлость, предательство, жестокость, унижение, бесчестие.
В безмятежность последних дней северного лета уже начинают врываться первые признаки стремительно приближающейся зимы. На бездонной голубизне неба вдруг, совсем неожиданно, появятся тяжелые свинцово-серые, с синим подбрюшьем, облака, низко и стремительно несущиеся с моря. Из них внезапно посыплется снег, густой и крупно-хлопьевый . Через несколько минут он растает без следа, но останется озноб земли. А то, с того же моря, накатится туман, такой плотный и непроглядный, что, попав в него, не можешь рассмотреть ладонь собственной вытянутой руки. Белой ватой течет туман вдоль ручьев, подолгу задерживаясь в непродуваемых распадках.
Все эти верные признаки близких холодов служили сигналом для групп геологов, которые все лето работали в тундре: надо возвращаться на базу геологоразведочной экспедиции. До нее, порой, еще сотня-другая километров тундрового кочковатого топкого бездорожья, десятки ручьев и речек, которые надо перейти с тяжелым рюкзаком за плечами, и сопки, сопки, сопки.
С наступлением зимы у геологов начинается камеральный сезон, во время которого производится обработка полученных за лето данных. И для создания общей картины из мозаики тысяч летних наблюдений очень важно вовремя доставить частицы этой мозаичной картины. Поэтому-то, первые признаки приближающихся холодов были, по негласному закону заполярной геологоразведки, по-сути, безоговорочным приказом на окончание летнего полевого сезона и немедленного ухода на базу. Иногда задержка на два-три дня оборачивалась опозданием на месяц и более. Случалось, что незначительный сбой в графике возвращения геологоразведочных партий на базу оборачивался трагедиями. Позднее они подробно разбирались и ложились строчками в инструкции поведения и техники безопасности, без знания которых в тундру не отправлялась ни одна партия. И, несмотря на это, трагедии повторялись почти каждый год.
Имевшим уже солидный опыт работы в Заполярье Олегу и Михаилу, было все это известно. Но сейчас их удерживал на месте летних работ официальный приказ руководства экспедиции, предписывающий задержку возвращения на базу недели на две, исходя из обстоятельств. Правда, в приказе был пункт, разрешающий досрочное возвращение на базу, в случае чрезвычайных обстоятельств. Но все понимали, что пункт этот можно рассматривать, как лирическое отступление. Ведь кому не известно, что вся работа геологов в условиях Крайнего Севера - это постоянная чрезвычайная ситуация. И все ее воспринимали, как необходимое приложение к профессии геолога. И не комплексовали по такому поводу, философски воспринимая и неустроенность жизни, и лишения, и риск. Эти элементы есть в каждой профессии не только на Севере, но и на материке.
Предписанная приказом задержка ни у спокойного, сдержанного Олега, ни у быстрого, взрывного Михаила не вызывала недовольства. Напротив, они даже рады были продлить летний полевой сезон и, тем самым, немного укоротить зимний камеральный, не очень ими любимый сезон. Ну что из того, что продукты были на исходе и от прежних запасов оставались лишь две полукилограммовые банки говяжьей тушенки? Зато в реке - хариусы, по берегам в изобилии ягоды и грибы. Заросшую невысоким кустарником пойму часто пересекали небольшие семьи диких оленей. По утрам еще слышалась перекличка запаздывающих с отлетом на юг птиц. Из горного распадка каждый день спускалась к реке медведица со своим годовалым сынком. Невдалеке проходила хорошо заметная тропа росомахи. Почти рядом бегали десятки жирных куропачьих тел - кубышек. А сверх любопытных еврашек и сверхнахальных бакланов приходилось отпугивать от палатки палками. Никакого другого вооружения геологи не имели, если не считать ракетницу, заряды к которой были забыты на складе перевалочного лагеря еще весной.
Никто не упомнит случая, чтобы в эту пору года в тундре умирали от голода, тем более, - опытные геологи.
Даже, не разводя костра, можно было быстро вскипятить чай на старом, видавшем виды, с изрядно помятыми боками, примусе. Для его заправки оставались еще две канистры керосина, завезенного, среди прочего, в начале лета на четырех низкорослых мохнатых якутских лошадях. Много лет спустя, когда в этих местах появились вертолеты, вездеходы, мотонарты и прочая техника, предоставленные самим себе и, по-сути, брошенные людьми на произвол природе, эти очень выносливые, с высокой способностью к выживанию в сверх суровых условиях чукотской зимы животные, сумели не только выжить, но и размножиться. Совсем одичав, они успешно добывали даже зимой из под снега корм, идя следом за оленьим стадом. Они смело вступали в схватку с медведем и волками, о чем свидетельствовали страшные рубцы на их крупах. Правда, для отражения нападений хищников зимой двум парам приходилось объединяться и создавать свой маленький табун. С наступлением весны пары расходились в противоположные концы речной долины. Одним словом, лошади эти стали местной легендой и пользовались заслуженным уважением даже у аборигенов, для которых кумиром животного мира на протяжении тысячелетий был олень. Самое удивительное в судьбе этих двух пар лошадей было то, что и спустя два десятка лет после их преднамеренного оставления в тундре с безошибочным расчетом на гибель в первую же полярную зиму, они оставались "не списанными" с баланса геологоразведочной экспедиции и числились в статье бухгалтерского отчета, как "основные средства"... Эта статья отчета для бухгалтерии была непреходящей головной болью потому, что животные, вопреки всем и всему, продолжали жить и не желали быть "списанными". Все попытки как-то заманить лошадей и затем сдать на мясозаготовку, терпели неудачу. Умные животные больше не доверяли коварным людям. А так как лошади не подвержены амортизации (во всяком случае, ни одна инструкция ее не предусматривала), то балансовая стоимость их возрастала после каждого переучета и, в конце-концов, достигла стоимости, сопоставимой со стоимостью современного авиалайнера. Все понимали абсурдность ситуации, но ничего не могли поделать. Сила инструкции превосходила силу человеческой логики в реальных условиях существовавшей тогда системы хозяйствования. Так продолжалось много лет. Пока какой-то дока-бухгалтер не предложил гениальный в своей простоте вариант. Вариант устраивал всех. Решено было составить фиктивный акт о гибели животных. К акту приложили свидетельства "очевидцев": мол, задрали волки бедных лошадок. И все вздохнули с огромным облегчением. Теперь на бумаге лошадей как бы и не существовало, хотя в реальной тундре они продолжали еще многие годы бороться за свою жизнь.
Шел одиннадцатый день напряженной работы. На ее окончание требовалось лишь несколько часов. Было решено: завтра, встав пораньше, закончить работу со свежими силами. А следующий день посвятить заготовке в дорогу свежей рыбы, грибов, ягод. И затем идти на базу. Но человек предполагает, а Бог располагает...
Сегодня, в самом конце дня Олегу вздумалось сходить к подножию горы "Корона". Название это придумал в прошлом году сам Олег, когда впервые увидел зубчатые гребни ее, полукружьем огибавшие речную излучину. Именно здесь, во время пробных промывок, на дне лотка вместо ожидаемых бляшек драгоценного металла и черных кристалликов касситерита, он нашел малюсенькие крупицы граната. На карте, снятой Олегом и Михаилом три года назад и хранящейся сейчас в архиве ЧГРЭ, уже есть полуофициальное название небольшого ручья - "Гранатовый". Недавняя находка обещала быть еще более щедрой, а потому и непреодолимо манила воображение. Неизвестно как сложится судьба, в какие места направит начальство в следующем полевом сезоне, удастся ли еще когда-нибудь побывать в этих, так полюбившихся местах? И хотя Олег не был чрезмерно честолюбивым, но стремление первым "застолбить", разумеется, не для себя лично, новое месторождение, - это чувство не было чуждо ему, как истинному геологу.
Внимательно осмотрев нависшие над берегом скалы, Олег понял, что для подтверждения возникшей догадки о первоначальном источнике гранатовых крупиц в промывочном лотке, ему обязательно надо будет подняться на уступ, расположенный метров на десять над узким ручьем. Задача, вообщем-то, не очень сложная. Приходилось подниматься и на более труднодоступные места.
И все-таки он сорвался. Сорвался с высоты не более пяти метров. Падая, лишь один раз зацепился за острый камень коленом и голенью левой ноги. Нет! Перелома не было. Это он хорошо понимал. Но под надкостницей образовалась гематома почти по всей длине голени. Гематома была и на коленном суставе.
Добрался до палатки Олег без особого труда. Судя по отсутствующим рыболовным снастям, Михаил еще не возвращался с рыбалки. Он пришел часа через полтора после захода солнца с десятком еще не успевших уснуть хариусов.
За приготовлением ужина из горячей ухи и жареных грибов, за самим ужином особой боли в ноге Олег не чувствовал и даже не сказал о случившемся другу. Но среди ночи, когда над палаткой как-то внезапно, с низким гулом, подул ветер и вскоре повалил снег, боль вгрызлась в поврежденную ногу злобным диким зверем. Попытки найти удобное для больной ноги положение не дали облегчения. К тому же начала подниматься температура. Пришлось разбудить Михаила. Тот, осмотрев ногу, принес котелок только что выпавшего снега и, делая из него лепешки, стал прикладывать к больным местам.
Стало ясно, что завтра ему одному придется оканчивать работу, на что теперь уйдут не часы, а целый день. Заготовка рыбы, грибов, ягод в условиях резко ухудшавшейся погоды и лишь двумя руками станет нелегким делом. Все это было понятно и без слов.
Но молодые ребята, несмотря на свой возраст, уже имели такой опыт выживания, который другим не приснится и на закате жизни...
Они уже усвоили один из трех основных лагерных законов: "ничего никогда не бояться".
Познакомились они еще мальчишками в детской трудовой колонии. ДТК - так значилось в официальных документах это исправительное учреждение для малолетних правонарушителей, осужденных судом за преступные действия.
Олег, родом из Воронежа, отбывал, как несовершеннолетний, наказание за воровство. Родители его считались погибшими. На отца еще в первые месяцы войны пришло официальное извещение: " пропал без вести". А летом 1942 года, когда прорвавшие оборону Красной армии танки Гудериана, устремились к Дону, госпитальный эшелон, где мать работала санитаркой, попал под бомбежку и был уничтожен вместе с раненными и персоналом. Мальчишка остался с бабушкой. "Связавшись" с такой же безотцовщиной, ограбили пристанционный продуктовый киоск. И очутился в детской трудовой колонии, где проходили "перевоспитание" сотни несовершеннолетних правонарушителей. Было это в октябре 1943 года.
Колония, куда был помещен Олег, находилась на родине Мишки Кондратьева. Существовала она здесь с начала тридцатых годов и располагалась на территории мужского монастыря, закрытого после революции, напоминанием о котором теперь были развалины полуразрушенной церкви да хозяйственные постройки. В 1937 году здесь был бунт. Взбунтовавшиеся подростки, изрядно поколотив вольнонаемных педагогов, вырвались за ограду и двумя небольшими группами устремились к ближайшей железно-дорожной станции. У лагерного начальства хватило ума не открывать стрельбу на поражение по беззащитным мальчишкам. С помощью пожарных средств юные бунтари были остановлены и загнаны снова в колонию. Официально в отчете лагерного начальства была одна жертва. Организатор бунта - пятнадцатилетний подросток, каким-то, только ему известным, способом взобрался на полуразрушенный купол самого высокого здания бывшей церкви и, не желая сдаться на милость победителей, бросился вниз с тридцатиметровой высоты. Смерть эта прошла в отчетах по графе "несчастный случай".
Весной 1942 года, когда фронт угрожающе приблизился к местам, где находилась колония, юных заключенных куда-то эвакуировали. Но как только вал войны прошел теперь уже на запад, в нетронутых немцами зданиях колонии снова появились их "законные" владельцы. Тогда же на работу в колонию, на должность "физрука" (так именовали преподавателя физкультуры) пришел, комиссованный из армии после тяжелого ранения молодой старший лейтенант Ракитянский Виктор Григорьевич. Он доводился Мишке Кондратьеву дядей по материнской линии. Иногда, чтобы немного скрасить довольно суровый быт малолетних заключенных, физрук приглашал (разумеется, с разрешения начальника колонии и под свою личную ответственность) человек десять-пятнадцать ребятишек "с воли". Колония располагалась в очень живописном уголке, рядом с рекой и лесом. Эти река и лес были излюбленным местом летнего времяпрепровождения детворы небольшого провинциального городка, что приютился у подножия меловых холмов, километрах в трех отсюда.
Городская ребятня приглашалась сразиться с заключенными сверстниками в футбол, волейбол, городки, шахматы, шашки. Для мальчишек колонии это была отдушина в вольный мир. Их свободолюбивые детские души особо трудно переносили жизнь за колючей проволокой, за которой раскинулись такие манящие среднерусские просторы. Для детей с воли - посещение колонии было верным средством получить в их полуголодной жизни дополнительный обед. В те годы было голодно, и многие дети обедали далеко не каждый день, тем более, досыта.
В одно из таких посещений и произошло знакомство Олега и Мишки.
Оба они во время многочасового босоногого футбольного матча были вратарями, каждый в своей команде. После игры, когда они оказались рядом за обеденным столом, у них нашлось много, о чем надо было поговорить. Так родилась дружба. Виктор Григорьевич стал часто брать с собой в колонию Мишку. А иногда были выходные дни, когда дядя Витя приводил к себе домой Олега, предварительно предупредив об этом племянника.
Ребята настолько привязались друг к другу, что когда в мае сорок четвертого закончился срок заключения Олега, совпавший с окончанием "на отлично" семи классов ( в колонии было, как и на воле, обязательное семилетнее образование), они (Мишка тоже окончил в тот год семь классов) по совету дяди-физрука и с его помощью поступили в геологоразведочный техникум. Именно здесь, три года назад, на последнем курсе застала война будущего физрука "по-неволе", мечтавшего стать геологом "по-призванию". Трехмесячные курсы - и он уже лейтенант. Увлекая сейчас ребят стать геологами, он тем самым как бы мстил, закончившейся для него вместе с ранением, войне. Мстил за разрушенную мечту своего детства о скитаниях в тайге, об открытии неизвестных миру богатейших месторождений золота и алмазов, о песнях под гитару у бивуачных костров, теперь уже ему недоступных и недостижимых.
Окончив техникум, Олег и Михаил попросили при распределении на работу направить их "куда-нибудь подальше". Их просьбу без особых возражений удовлетворили. Так и попали они в "Северовостокгеологию" знаменитого "Дальстроя", территория поисков которой, охватывала так много земли, почти немеряной и нехоженой, что ее даже в официальных документах почтительно называли "Территория" (с большой буквы), подразумевая весь северо-восток страны, где, не толкая друг друга локтями, поместилась вся Магаданская область, Чукотка и часть Якутии.
Добравшись до Магадана, где располагалось их "Управление", ребята и здесь попросили работу подальше. Дальше Чаунской геологоразведочной экспедиции с конторой в Певеке, на самом берегу Ледовитого океана, ничего не нашлось.
И вот уже четыре года, без отпусков и поездок на материк, ребята "отдавали" свой долг Родине, которая дала им чудную профессию. Впрочем, в обыденной жизни ребята такими высокими понятиями практически не пользовались. Они работали: без пафоса, но в свое удовольствие.
В связи с новыми обстоятельствами, сложившимися из-за травмы ноги Олега, было решено несколько изменить маршрут возвращения в Певек. Первоначально предполагалось направиться на недавно сданный в эксплуатацию прииск "Пыркакай", где в прошлом году была начата промышленная добыча оловосодержащей руды - касситерита. Отсюда до Певека оставалось 60 километров и раз в неделю, почти обязательно, отправлялись несколько грузовых машин. Но самое главное - здесь была радиостанция. Правда, чтобы добраться до прииска, надо преодолеть километров семьдесят тундрового бездорожья, где даже случайная встреча с людьми практически исключалась. Но двум молодым сильным парням и такое расстояние, и трудности его преодоления были делом обыденным.
Теперь же надо было, как можно быстрее, встретить людей. Поэтому решили идти в направлении чукотского поселения Рыткучи. До него прямиком километров сорок. Но пастухов-оленеводов можно встретить уже километров через десять - пятнадцать. Где-то в этих местах проходили пути прогона оленьих стад, хотя в этот год этот путь мог оказаться в противоположной стороне. Дело в том, что чукотский олень, в отличии от якутского, например, питается исключительно ягелем - одной из разновидностей мха. Однажды съеденный оленем ягель, восстанавливается здесь только через пять лет. Чукчи, которые с оленями за тысячелетия совместного проживания в труднейших условиях, составили неразрывный симбиоз, хорошо знали и особенности восстановления ягеля, и особенности питания своих оленей. И намечали маршруты движения стада с таким расчетом, чтобы оно попало снова в одно и тоже место не ранее чем через пять лет. Для каждого стада существовали свои, строго соблюдаемые маршруты. Они лишь изредка могли пересекаться и то на короткое время.
Два молодых геолога, родившиеся в самом центре России, конечно же, не знали всех тайн и премудростей северного оленеводства. Но они знали, что, двигаясь в сторону Рыткучи, в любую пору года в тундре можно встретить местных жителей и получить от них бескорыстную помощь. В мире, вероятно, нет более гостеприимного народа, особенно если учесть условия его проживания. Известное кавказское гостеприимство имеет в глубинной своей основе щедрость и изобилие южной природы. Здесь же гостеприимство - изначальная черта национального характера. И не вина народа, что сейчас некоторые его представители приняли не самые лучшие черты пришлых, утратив собственные.
Именно в надежде на скорую встречу с чукчами, Олег и Михаил решили идти на Рыткучи. Теперь такая встреча была им крайне необходима. Без сомнения, от Рыткучи до Певека путь был и более длинным, и более трудным, чем от прииска "Пыркакай". Но сейчас речь шла о выживании.
Не вдаваясь в подробности освоения Чукотки, скажу одно: она (эта история) сейчас находилась на той стадии, когда здесь были созданы многочисленные лагеря заключенных, входившие в печально и недоброй памяти знаменитый Архипелаг. Трудом заключенных добыта на Чукотке первая оловосодержащая руда, первый урановый песок и первое россыпное золото. Об этой стадии и сейчас еще напоминают поля безымянных каменных бугорков по склонам сопок, под которыми лежат останки тех тысяч несчатных, доставленных через всю Сибирь до бухты Ванино или Ногайской и далее морем до Чаунской губы. Достаточно взглянуть на карту, чтобы содрогнуться, представив страдания, перенесенные этими людьми на страшном пути. И это было только началом страданий тех, кто выжил на дороге смерти.
Неволя всегда порождает стремление вырваться из нее. Там, где есть тюрьмы и лагеря, там есть и побеги или, во всяком случае, попытки побегов.
Среди зеков чукотских лагерей ходили упорные слухи, что настоящему чукче надо лишь двое суток непрерывной пурги в полярную ночь, чтобы очутиться на Аляске. И эти слухи имели под собой основу: почти у каждого охотника-аборигена был американский винчестер с патронами к нему, хотя, как вы понимаете, в продаже ничего подобного никогда при советской власти никто не видел. Иногда проводилась конфискация такого оружия особо рьяными представителями власти, но оно появлялось снова и снова.
Технически побег из чукотских лагерей для опытных зеков в те времена не представлял особой трудности. Главный вопрос при этом состоял в том, куда бежать? И каждый приходил к единственно верному, хотя и безнадежному, выводу: бежать некуда! Точнее сказать, каждый совершающий побег был обречен на неминуемую гибель...
И все же побеги случались.
Начало им положил некий Боря-россомаха ( под такой кликухой он был известен в лагерных кругах), который проживал в этих местах еще до создания здесь первых лагерей ГУЛАГа. Проживал вполне легально под фамилией Жилапов. Он появился в Певеке в 1934 году в качестве матроса какого-то судна, на полулегальном основании прибывшего для заготовки моржовой кости. Сойдя на берег, он больше на корабль не вернулся. Впрочем, его там и не очень долго ожидали. Корабль этот потом исчез бесследно. Во всяком случае, выйдя в начале сентября 1934 года из порта Певек, ни в один порт нашей страны он так и не прибыл до сих пор.
Жилапов каким-то чудом оказался в одном из чукотских стойбищ, не понимая по-чукотски ни слова. Тем не менее, чукчи его приняли. Вскоре он женился, взяв в жены молодую чуванку, и жил вполне прилично, хотя и здорово пил. Он оказался добычливым охотником, быстро усвоив способы охоты аборигенов, привнеся в них навыки своих русских предков. Но с представителями власти не дружил и даже не скрывал своего отношения к ним. Поэтому, когда на Чаун-Чукотке появился первый лагерь заключенных в урочище Гыргычан, Жилапова поместили туда вместе с прибывшими с первым этапом с материка, как "кулацкого сына". Доказательств в то досточтимое время особых не требовалось. Вполне хватило одного анонимного доноса, организовать который не составило труда для заинтересованных лиц и органов. Но, как оказалось, изоляция почти аборигена в лагере была грубейшей ошибкой "правосудия". По давно заведенной практике все осужденные отправлялись в такие места заключения, которые были удалены от места их первоначального проживания на возможно большее расстояние. Вот почему лагеря Калымы и Чукотки были в основном заполнены "прибалтами" и "западенцами", а в Казахстане сидели зеки из центральных районов России, Крыма и Северного Кавказа; в шахтах и рудниках Урала "трубили" свой срок осужденные из Средней Азии.
Жилапов, по-сути, местный житель, остался на Чукотке! Когда он заболел каким-то инфекционным заболеванием, его отвезли в районную больницу, приставив вооруженного стрелка. Но в ближайшую ночь Жилапов сбежал. С тех пор его никто никогда не видел. Одни утверждали, что родственники его жены-чуванки прячут беглеца в каких-то, одним им известных, пещерах. Но "особисту", занимавшемуся делом Жилапова, не удалось найти ни этих родственников, ни пещер. Другие поговаривали о благополучном прибытии зека на Аляску. Чукчи умеют хранить тайны своего народа от чрезмерно любопытных.
Не знаю, действительно ли спасся Жилапов или погиб в тундре, но только у зеков появилась и долго жила легенда о добрых чукчах, которые якобы могут переправить любого беглеца на Аляску.
Чтобы подобная бредь не будоражила по ночам головы наиболее фартовых заключенных, специалисты НКВД решили им противопоставить обнаженную правду жизни. На этот случай была разработана специальная, разумеется, строго секретная, "Инструкция" ( а может быть- "Постановление", а может быть- "Приказ"!).
Разумеется, Олег Куланов и Михаил Кондратьев не входили в число лиц, подлежащих ознакомлению с "Инструкцией". О ее существовании они даже не могли предполагать. И совсем от этого пока не страдали, почему и спали по ночам крепким сном, каким обычно спит натрудившийся за день праведный человек.
Но когда они приняли решение быстрее искать стойбище чукчей-оленеводов, их путь неумолимо пошел к точке пересечения с действием "Инструкции". Метроном рока начал отсчитывать свой счет ...
Собрались быстро. Надеясь на скорую встречу с оленеводами, не стали тратить много времени на заготовку больших запасов еды. Вышли налегке.
Переправа через Паляваам заняла больше часа. Еще два часа понадобилось, чтобы пересечь его пойму и достичь подножия сопок, протянувшихся хребтом вдоль правого берега реки. Решили подняться на вершину хребта и двигаться по нему, тем самым значительно расширяя границы обзора местности. И хотя подниматься по твердым породам пологого хребта было значительно легче, чем идти по кочковатой, моховой, сочащейся водой, долине, день все равно неумолимо подходил к концу. А путники, пройдя километров восемь, были почти еще в начале дороги. С вершины хребта, оставленный утром бивак на том берегу реки, казался совсем близким. Стало ясно, что, двигаясь в таком темпе, много за день не пройдешь. А спешить надо было! Начала портиться погода. К вечеру все небо заволокло плотными холодными облаками. Пошел густой снег. Резко стала падать температура воздуха. В другое время, когда тело разогревается быстрой ходьбой, одежда, которая была на геологах, не казалась бы слишком легкой. Теперь же, когда каждый шаг причинял Олегу сильную боль, и скорость передвижения была очень низкой, одежда плохо защищала от усиливающегося холода. Наступившая ночь требовала остановки на ночлег и установки палатки.
Пока в котелке на примусе таял снег, Михаил собрал несколько горстей тундровых ягод, не успевших еще промерзнуть под тонким слоем внезапно выпавшего снега. Заварил их. Получился хорошо окрашенный в фиолетовый цвет напиток, приятный на вкус. Съев по несколько ложек тушенки и запив горячим ягодным отваром, забрались в кукули* и, не начиная никаких разговоров, почти сразу заснули, справедливо решив отложить обсуждение проблем на утро. Но и без предварительного разговора было ясно, что завтра путь должен продолжить один из них. И этим одним мог быть только Михаил. Только так оставался шанс на более или менее благоприятный исход. А еще точнее, - на спасение.
Ночью Михаил несколько раз просыпался и подходил к другу. Тот спал крепко, лишь иногда постанывая.
Окончательно проснулись совсем рано. И, почти не разговаривая, Михаил сразу же ушел, взяв с собой наполовину съеденную банку тушенки, оставив другу не начатую. Может быть, какое-то десятое чувство на подсознательном уровне подсказало: там, куда он сделал уже первый шаг, еда ему не потребуется.
Они не прощались. Просто Михаил поднял на уровень головы сжатую в кулак руку и чуть слышно простужено прохрипел: "держись!", а Олег, слабо улыбнувшись, сделал "до свиданье". Каждому из них за четыре года работы в тундре не раз приходилось оставаться в одиночку на одну-две недели. И это воспринималось естественно, как необходимая и неизбежная часть той работы, которую они когда-то выбрали добровольно вместе с выбором профессии.
Почти так воспринималось расставание и на этот раз. И все же сердце-вещун как-то необычно щемило и, наверное, по-своему требовало: "ну обернись! хоть раз! в последний раз..."
Но молодости не свойственно прислушиваться к своим сердцам. Она их часто просто не замечает, потому что работает сердце в молодые годы у большинства без сбоев и устали. И только прожитые десятилетия заставляют человека все чаще ощущать то, что начинает биться в его груди еще до прихода на этот "белый свет".
Почти мгновенно все усиливающийся снег поглотил Михаила.
Петр Петрович, как звали на русский лад все здешние чукчи Эльтыгина, был личностью знаменитой. Когда на узкой галечной косе глубоководной, удобной для причала, Чаунской губы, прикрытой с моря островами Малый и Большой Раутан, в конце лета 1932 года появилась первая в здешних местах советская фактория, Эльтыгин как раз неподалеку пас свое стадо оленей. Он принадлежал к зажиточному чукотскому роду. От отца, еще до революции торговавшему с русскими купцами, вполне прилично знал русский язык. Молодой и сильный, хороший охотник, он пользовался уважением среди местного населения. Прибывший с факторией "Председатель", - большевик Пугачев, имевший мандат на организацию районного Совета, познакомившись с Эльтыгином, назначил его председателем первого в здешних местах оленеводческого совхоза. На первых порах этот совхоз существовал только "на бумаге", в отчетах в краевой Совет. О его существовании не догадывались даже те чукчи, стада которых якобы были сданы ими в общее совхозное стадо. Но благодаря объединенной энергии русского Пугачева и чукчи Эльтыгина, необходимая работа по фактической организации совхоза была проведена. Эльтыгин теперь стал большим советским начальником. И... запил, получив доступ к "огненной воде", запасы которой на складе фактории были значительными. Теперь его стойбище остановилось почти на постоянно в нескольких километрах от фактории. Каждый день он приводил одного хорошо упитанного оленя и получал взамен бутылку спирта. Быстро
спившегося председателя-аборигена срочно пришлось заменить зоотехником, присланным с материка.
Эльтыгина приютила пожилая овдовевшая чукчанка и теперь он жил с ней в бедной бездетной яранге в нескольких километрах от Рыткучи. Благоустроенный (по здешним меркам того времени) поселок, заселенный почти одними чукчами, Эльтыгин почему-то не принял и, несмотря на уговоры, продолжал жить в яранге, промышляя охотой и рыбалкой. Всю пушнину, добытую охотой, Эльтыгин менял на водку, без которой уже не мог существовать. И когда ее долго не было, очень болел. Ходил злой и хмурый. Откуда-то из глубины больного сознания поднималась, притаившаяся на время, обида на белых людей. Жена в такие дни старалась улизнуть к родственникам в поселок.
Сегодня у Эльтыгина был такой "сухой" день. Страшно хотелось выпить. Желание погрузиться в пьяный кураж не могла заглушить и трубка, набитая каким-то травяно-табачным зельем с примесью высушенного мухомора. Эльтыгин не вынимал эту трубку изо рта с самого раннего утра, когда послал жену к русскому председателю совхоза, контора которого размещалась в центре Рыткучи. Эльтыгин отправил ему несколько огромных гольцов, копченых чукотским способом на ивовых ветках, надеясь получить взамен бутылку спирта или на худой конец водки. Их распределением лично ведал сам председатель совхоза. Только по его записке и обязательно с подписью красным карандашом, кладовщик мог выдать этот товар со склада. Лично на учете у председателя была каждая бутылка спиртного.
Жена Эльтыгина должна была вернуться только к вечеру и то, если страх быть жестоко избитой пересилит жажду алкоголички. Конечно, пошли охотник председателю хорошую шкурку песца, шансы его выпить сегодня оживляющей жидкости были бы неизмеримо выше. Но с прошлого сезона давно уже не было в яранге Эльтыгина никаких запасов пушнины, а новый сезон охоты на песцов еще не наступил. Песец только заканчивал предзимнюю линьку.
Эльтыгин вылез из полога, прошел мимо еще теплого, но уже угасшего костра. Высунулся из яранги. Снег, час назад закрывавший шевелящейся завесой долину, почти перестал. Заметно похолодало. Единственный ездовой олень стоял, опустив голову, и о чем-то своем оленьем думал старой головой, увенчанной по-прежнему, как в далекой молодости, великолепными рогами. Еще мощный и сильный, хотя и старый, охотничий пес Шайтан из породы чукотских лаек, чуть приподнял морду и безразличным взглядом умных, но злобных глаз, посмотрел на хозяина. По всему видно было, что тот и сам был голоден. Голодному псу только что снилась осенняя охота на, разжиревших за полярное лето, еврашек. Теперь, чтобы добраться до их такого вкусного мяса, надо было здорово потрудиться: норы, ушедших на зимнюю спячку зверьков, были глубокими и извилистыми. Теперь единственный корм - лемминги. Но их очень любят и песцы.
Вдруг шерсть на загривке пса стала подниматься как бы сама собой. Он потянул носом, принюхиваясь. Что-то еще далекое, но несомненно принадлежащее живому, донес ветер, дувший ему прямо в морду. На всякий случай он вскочил и попятился к ногам хозяина. Пасть оскалилась желтыми клыками, не издав никакого звука.
Человек и собака прожили вместе уже одиннадцать лет и научились понимать друг друга.
Эльтыгин вернулся в ярангу. Через минуту он уже стоял снова рядом с псом. В руках у него был винчестер.
Хотя возобновившийся небольшой снежок и создавал перед глазами редкий занавес из отдельных снежинок, но видимость на расстоянии нескольких сот метров была хорошей, даже в медленно наступавших белых сумерках.
Видно было, как с невысокого холма по распадку, где еще недавно журчал весело ручей, обрамленный моховым изумрудно-зеленым берегом, с дном, искрящимся от золотинок пирита, спускался человек. Без сомнения, он уже увидел ярангу и теперь направлялся именно к ней, страстно желая, чтобы она оказалась жилой. Но человек не догадывался, что из яранги за ним наблюдают.
В измученной длительным воздержанием голове Эльтыгина, одурманенной мухомором, шевельнулось, пока еще смутно, воспоминание. Как-то весной, охотников (а Эльтыгин им официально числился) вызвали к председателю совхоза. В прокуренном кабинете председателя собралось человек пять. Никто не знал, зачем их собрали на этот раз в необычное время года. Сезон охоты уже закончился, вся добытая за зиму пушнина сдана на склад, расписки о сдаче получены и даже произведен частичный расчет продуктами, к которым, расщедрившийся председатель, присовокупил по три бутылки водки. И водка была давно выпита. Казалось, повода для сбора охотников не было никакого. Все ждали разъяснений. Но председатель молчал, хотя по всему было видно, что он нервничает. Да он и сам не знал ничего толком. Утром он по рации получил указание собрать всех охотников совхоза к полудню. Но указание это поступило из такой организации, встреча с представителем которой ничего хорошего не обещала. Это уж он точно знал по собственному опыту. Но представитель "Организации" задерживался. В томительном ожидании прошло около часа. Охотники деликатно намекали председателю, что неплохо бы перед совещанием немного взбодриться. Председатель намека не принял и остался глух даже к прямой просьбе.
Наконец, почти внезапно, в кабинет вошел офицер, на ходу расстегивая добротный белый полушубок. Еще не садясь на приготовленный ему стул, достал из планшета конверт, с множеством сургучных печатей на нем, протянул его председателю и тихо, но властно, приказал: "читай". Побледневший председатель, нервными движениями начал сдирать печати. Руки его, не привыкшие к такой работе, чуть дрожали. Наконец, он вскрыл конверт и молча начал читать текст глазами. Офицер, теперь уже почти прокричал: "читай же! Но всем, только пункт шестой". То, что услышал Эльтыгин тогда, плохо укладывалось в голове. Зачитанным пунктом предписывалось всем охотникам-чукчам при встрече в тундре незнакомого белого человека, потребовать документ, удостоверяющий личность. Эльтыгин ( да, вероятно, и другие охотники) никак не мог взять в толк, как это чукча мог потребовать что-либо у белого человека? Не иначе, свет перевернулся! Впрочем, и сам председатель, наверняка, до конца не понимал содержание только что прочитанного. Поэтому последнее предложение он не прочитал для присутствующих, а скорее, неразборчиво пробубнил для себя : "...по убегающему стрелять без предупреждения... отрезанную кисть правой руки доставить начальнику ближайшего лагеря...полагается вознаграждение продуктами, порохом, спиртом..." Тут же у всех присутствующих была взята подписка о неразглашении. Тогда Эльтыгин, страшно испугался услышанному. Но долго не держал мало понятный ему смысл в своей, постоянно хмельной, голове.
Теперь же, когда в голове, измученной длительным вынужденным воздержанием, всплыли слова председателя, Эльтыгин знал, что делать.
Спускавшийся с холма человек достиг устья распадка и вышел на равнину прямо против яранги. До нее оставалось метров восемьдесят.
То ли от усталости, то ли от предвкушения встречи с себе подобными в тепле гостеприимной яранги, человек остановился, стянул с головы шапку и, запрокинув голову, улыбался. Над разгоряченной его головой стоял нимб от пара. Ему чудился запах парного молока, которым когда-то в далеком детстве угощала любимая его бабушка, когда он гостил у нее несколько дней в деревне.
Эльтыгин присел на корточки. Положив левую руку на спину пса, заставил его лечь рядом. Правая рука привычно передернула затвор винчестера, дослав патрон в патронник.
Человек продолжал улыбаться.
Эльтыгин нажал курок.
Выстрела Михаил не слышал. Что-то страшно тяжелое и острое, ударив его в грудь, опрокинуло навзничь. Пуля опытного охотника прошла через сердце, Молодое, сильное, тренированное, здоровое сердце. Ему бы еще биться и биться. Не познавшее еще любви женщины, оно остановилось навсегда.
Миллионы других сердец продолжали жить, любить, страдать, ненавидеть. Но не это, - одно единственное и неповторимое, принадлежавшее единственному и неповторимому смертному созданию вечного Бога.
Привычным круговым движением острого охотничьего ножа Эльтыгин вылущил из сустава, начавшую уже коченеть, кисть убитого. Запрятал ее в нерпичью шкуру, служившую мешком для хранения нерпичьего жира.
Этот кожаный мешок-шкуру через четыре дня нашли чукчи в яранге Эльтыгина. Он висел сразу же направо от входа. А на полу, вокруг давно остывшего очага, валялись трупы хозяина яранги, его жены, пса и полтуши последнего оленя. Как установило следствие, драма разыгралась во время приступа белой горячки: уничтожив все живое вокруг, Эльтыгин последним патроном подвел черту и под своей неудавшейся жизнью.
Труп Михаила песцы не тронули. Он был перевезен в райцентр и здесь похоронен на кладбище под сопкой, нависшей над заливом. Родным пошла телеграмма: "погиб при исполнении служебных обязанностей". В тот же день чукчи нашли и Олега. Жизнь еще теплилась в его обмороженном теле.
Спустя лет пятнадцать, в одной проектной конторе, на строительстве Колымской ГЭС в Синегорье, можно было увидеть за кульманом стройного, среднего роста худощавого, еще довольно молодого инженера с совершенно седой головой. С помощью зубов и культей рук он выполнял сложные чертежи. По исполнению они не отличались от сделанных физически здоровыми людьми. Впрочем, сам этот инженер себя не причислял к больным. Сотрудники, обращаясь к нему, уважительно называли Олегом Николаевичем.
.
Эпилог.
Через десять лет после моей встречи с рассказчиком, за десять тысяч километров от Чукотки, в одной независимой стране, образовавшейся после распада СССР, вышла книжка. Ни с идеей ее, ни с содержанием, ни со взглядами автора этой книги лично я не могу согласиться. И откровенно сознаюсь, что упоминаю и название книги и фамилию ее автора в ы н у ж д е н н о! Но и не сделать этого не могу. Именно в ней я нашел подтверждение тому страшному рассказу, который услышал в маленькой гостинице на Чукотке и в который не мог поверить многие годы. Слишком чудовищно жестоким, а поэтому и неправдоподобным для меня, был текст приказа, жертвой которого стало несколько геологов в то лето, как и Михаил, не вернувшихся на базы после летнего полевого сезона. Правда, приказ этот был вскоре отменен. А может быть, заменен еще более страшным и жестоким?
Вот цитата из книги:
"...на Колыме был распространен специальный приказ, точнее сказать призыв к туземному населению ловить в тайге "белолицых беглецов", убивать их и приносить в контору ближайшего лагеря обрезанные нос и уши. За это полагалось вознаграждение: мука, крупа, спирт, спички".
Ю.М. Каныгин. "Путь Ариев", изд. "Украина", Киев, 1996 г.
Стр. 11.
Автор книги уверяет читателя, что получил эти сведения от одного заключенного-монаха.