- Какое замечательное место - библиотека. Взять бы, да и поставить здоровенный красивый памятник тому, кто их придумал! А особенно - читальные залы, - думал Алик, блаженно листая книжку. - Что б я делал сейчас?
Вопрос был риторическим. Если бы не библиотека, Алику пришлось бы целый день блуждать мрачными холодными улицами, брести куда-то, чувствуя, как ноет все тело и медленно замерзать.
- Как я выжил? - немного удивленно подумал он. Вот этот вопрос риторическим не являлся.
Он вновь и вновь вспоминал то идиотское утро, когда шел, ошарашенный, куда-то по проспекту, с трудом осознавая - что же именно произошло. Не было шапки и перчаток (а ветер дул все злее), не было сигарет, не было телефонной карточки, чтобы попросить помощи хоть у кого-то... И самое страшное - не было денег - ни копейки!
Ужас - самое подходящее определения тогдашнего его состояния. Непередаваемый, почти животный ужас! И жажда, дикая, похмельная, одуряющая. А потом - снова ужас, когда он осознавал, что не может купить даже стаканчика воды. Он шел и временами, ему становилось настолько страшно, что хотелось орать, выть! "Ведь в этом огромном городе у тебя никого нет и ты никому не нужен! Совершенно никому. Тебе даже позволят умереть прямо на улице. Сдохнуть!
Господи, как же холодно! А ведь всего три года назад, в это же время, я купался в Средиземном море и пил пиво в баре у американского посольства. Было ли все это? Боже мой, какой я идиот! Зачем же я вернулся? Зачем вернулся в эту холодную, злую, грязную страну, к этим жестоким, завистливым, мелочным людям?! Я же теперь погибну!"
Да, прожить еще десять декабрьских дней без денег, еды и крыши над головой, представлялось весьма проблематичным. Но ведь выжил. Выжил!
Алик вспомнил, как зашел тогда в "Байду" - чудную демократичную кафешку при одноименном кинотеатре, как, состроив жалобное лицо (особо и стараться-то не пришлось), проскочил мимо контролерши в туалет, как жадно пил воду из крана. Вспомнил и как, потом, скорчившись, спал на полу в одной из кабинок... Жуть! Неприятно об этом думать. Но и забывать такое нельзя.
"Помни, Алик, помни! На всю жизнь запомни, как погибал ты от собственной глупости и беспечности! Помни все!"
Алик печально усмехнулся, перелистывая страничку. Гумилев, "Древняя Русь и Великая степь" - любимая книга. Утешение. Вечно живой и такой непосредственно-интересный Лев Николаевич. "Спасибо тебе за все!"
Сейчас хорошо: бумага шуршит, детки вокруг к экзаменам готовятся, тепло, тихо. Тепло...
Через четыре дня после того утра, Алика сломила болезнь. Не вирус какой-нибудь, а именно простуда. Выстудил, выхолодил декабрьский ветер плохо одетого, голодного человека. Одуревший от температуры, он пришел к людям, которых еще год назад считал своими друзьями (не говоря о том, сколько они за его счет сожрали и выпили). Смерял эту самую температуру - 38,1. И это в полдень, а что будет вечером?! Он упросил, переночевать. Разрешили, только велели прийти попозже. Но, когда настал вечер (странно, но что было днем, Алик теперь совершенно не помнил), когда настал этот чертов вечер, Даша, как "хозяйка" квартиры, дала от ворот поворот! Больному, бездомному, голодному... Еще немного, и он, от отчаянья упал бы на колени... Сдержался. Зло посмеялся и ушел. А, выйдя на улицу - проклял. Пожелал самой страшной, самой мучительной смерти, какая только может быть. Ему вдруг, впервые в жизни, по настоящему захотелось, чтобы другой человек испытал мучения. Физические. И это притом, что ненависти не было!
"Несчастные убогие людишки. Сколько времени, сил, денег выбросил я когда-то на вас! Смешно. И я даже не испытываю к вам ненависти - как можно ненавидеть мокриц или тараканов? Омерзение - это да!" Шел десятый час вечера. Темно и очень-очень-очень холодно. Правда, есть почти уже не хотелось - желудок стал отвыкать.
"Коротка улица Коммунаровская. Поднимаемся по ней и сворачиваем на Железнодорожную. Сколько раз подходил к этому дому с радостью в сердце! Здесь живет Ната, Наташенька... Правда, мы расстались еще в сентябре, но ведь - мирно. Да, и недавно виделись, очень хорошо поговорили...
Наташа, ты ведь пустишь меня, правда? Мне на одну ночь, хоть бы на полу... 38 или сколько там уже... Что?! Но мне нельзя сейчас на улицу, я там не выживу!!! Наточка...
Дверь захлопнулась. Лестница ведет вниз.
За что? Пусть мы расстались, пусть и у меня есть вины перед тобой, но разве это повод, чтобы убивать меня?! Зачем же ты полгода в себя влюбляла? Зачем настойчиво бегала за мной, называла "красотой неописуемой", зачем постоянно говорила, что любишь? Чтобы в сентябре резко охладеть, сделать бездомным, а сейчас и вообще, обречь...
- Дура ты, Наташка! Какая же ты дура!!!
И снова вниз, по Коммунаровской.
Последняя надежда на сегодня.
Свет горит, хорошо. Здравствуй, Оля, кандидат наук философских! Ты ведь тоже, когда-то меня любила... Ах, ты меня уже ненавидишь (ну, это не удивительно, учитывая процессы, происходящие в твоей голове). Да-да, я уже понял, ночевать нельзя... даже на диванчике в прихожей, хотя еще в октябре ты сама предлагала. Что? Покушать? Всегда хочу!
Ох, она же начала говорить! За эту тарелку картошки, она мне все нервы вымотает, ведь она не может не читать нотаций, эта двадцатипятилетняя старушка, мнящая себя мудрой и подверженная галлюцинациям. Вот, зануда!
- А ты, не воспитывай меня, ты помоги! Сейчас. Здесь. Мне - не абстрактному. Я же просто оказался в беде и умоляю о помощи...
Не воспитывай, говорю! Воспитывать я лучше твоего умею - и пожил, и повидал, и испытал поболее твоего, тепличный ребенок! Ах! Обиделась! Конечно, какое дерзкое хамство - пытаться что-то сказать, когда изрекаются нетленные истины соплячкой с двумя высшими образованьями и степенью кандидата. Пожалуй, картошки мне уже не хочется, пойду я... Спасибо за чай!
Фу, вырвался! Боже, какая же она зануда! И какое счастье, что два года назад я все вовремя понял - не женился! Уже бы взвыл, наверное".
Да, коротка была в тот вечер улица Коммунаровская, но за ней начинался проспект - самый длинный в Европе.
"Так, что же, подыхать на улице? Завтра болезнь усилится, может начаться воспаление легких. А это, в данной обстановке, почти верная смерть.
Странно, почему о смерти думается так спокойно, отрешенно? Может потому, что выбора, все равно, нет?"
А выбора в тот вечер у него, действительно, не было. Он прикидывал варианты, думал, что стоит попытаться завтра сходить к врачу - вдруг удастся лечь в больницу?!
Еще он думал о трех "сегодняшних" женщинах. С Дашей все ясно - это шакалоподобное существо не заслуживало ни эмоций, ни жалости. За Наташку было обидно, что-то такое он к ней еще чувствовал. Ольгу было жалко - она сама себя загоняла в психологические ловушки, постоянно изматывала фантазиями и до сих пор наивно считала, что нравственные страдания тяжелее физических.
- Эх, да что о них думать! Чем дольше живу, тем меньше понимаю в женщинах, - с досадой изрек Алик, подходя к Малому рынку. Впереди была целая зимняя ночь.
Хорошо, что он знал код двери. Те подъезды, что не запираются - холоднее и грязнее. А еще, в них ночуют бомжи - настоящие. И составлять им компанию Алик не собирался.
Разумеется, пришлось еще долго бродить по двору, дожидаясь, пока погаснут все окна и жильцы перестанут сновать по лестничной клетке. Все время затекали ноги, болела спина. Это не было сном. Какое-то частичное забытье. Промучавшись так до пяти часов, он вышел в темноту и, походив немного, направился к дому "шакалоподобной". Ее подъезд был не в пример теплее, но и бдительность, в бывшем гебешном доме - на высоте. Впрочем, еще полтора часа он выкроил.
И тут Алик увидел ЕЕ! Огромная радуга раскинулась над городом, улыбаясь тысячами оттенков. Зимняя радуга.
- Я буду жить! - закричал Алик. - Слышишь, Радуга, я все понял - я буду жить! Я пройду, вытерплю все это!
Он смеялся, испытывая невероятный прилив сил. Смеялся над зимой, над чужими, чуждыми, нелепыми людьми. Он смеялся над собой и своими страхами. Смеялся и смотрел на счастливый знак над головой - зимнюю радугу!
Да, именно так все и было. Потом были еще долгие дни голода, холода и ожидания. Молодой дерзкий организм, возмутился и, почти без лекарств выставил болезнь вон. Все прошло. Алик восстановил читательский билет, достал денег. Правда, ни квартиры, ни комнаты снять не удалось - через два дня Новый год. А, пустяки! Все это пустяки. Зато, он одержал победу в еще одном, маленьком сражении за жизнь.