В самый разгар обеденного перерыва, когда все рабочие первой "гвардейской" смены, заняв привычные свои места за двумя длинными деревянными столами, застланными потёртой клетчатой клеёнкой, в просторной и светлой мужской раздевалке, безжалостно расправлялись со своими "тормозками", медленно приоткрылась, словно с трудом растянув тонко скрипнувшую никелированную пружину, массивная с деревянными ручками дверь, и Владимир Михайлович, начальник цеха, одной лишь ногой ступив в помещение, произнёс по обыкновению своему коротко, тихо и слегка даже флегматично в наступившей вдруг полнейшей тишине, нарушаемой - или, точнее сказать, подчёркиваемой - мерно капающей в чугунную раковину холодной водой из неплотно завёрнутого и вообще не вполне исправного крана:
- Сегодня получка... Раньше времени - по случаю праздника, - и неспешно удалился, придержав рукой закрывающуюся дверь и не слушая словно прорвавшим плотину бурным потоком хлынувшие оживлённые возгласы и реплики подчинённых.
И подобно тому, как внезапный и разкий порыв ветра волнует трепетным шелестом листву задремавшего в парящий знойный полдень одинокого дерева или как "ветры уверенным строем, на море вместе напав, до глубокого дна возмущают воды", так и это вполне прогнозируемое и с нетерпением ожидаемое, но от этого не менее желанное и несказанно приятное известие о досрочной выдаче зарплаты прошлось по всей честной компании возбуждённой радостной волной, поднимая настроение присутствующих до таких высот, что, казалось, сам воздух вдруг насытился мощной энергией одновременного всплеска самых что ни на есть положительнейших эмоций, потрескивая сухими резкими разрядами, даже давно всем надоевший тугой латунный кран почему-то перестал выдавливать из себя сверкающие на лету и звонко падающие холодные капли. Что же касается наших "гвардейцев", то кое-кто из них стал с удвоенным аппетитом поглощать свою провизию, другие же, наоборот, аккуратнейшим образом упаковывали назад оставшиеся продукты - с трезвым расчётом на грядущую закуску.
К числу последних принадлежал, конечно, Николай Ильич Шевцов, штамповщик с тридцатилетним стажем и отец троих детей. Сунув съестные припасы в серую матерчатую сумку, он нагнулся над мгновенно опустевшим столом и кивнул, обращаясь к сидевшему напротив Михаилу Николаевичу, старинному своему приятелю и собутыльнику:
- Слышь, Михась! После работы сразу "дуй" до кассы, занимай очередь. А я помоюсь, переоденусь и сменю тебя,- Ильич даже подмигнул задорно в предвкушении хорошей гулянки не смотревшему на него товарищу.
- Угу,- только-то и ответил Николаевич, хмуро разжёвывая копчёную колбасу.
- Ты что?!- возмутился Ильич, с болью в сердце глядя на беспощадно уничтожаемый провиант.- А закусь?
Николаич лишь тяжело вздохнул в ответ, продолжая трапезу как ни в чём не бывало, и обескураженный Ильич оставил его и пошёл в беседку во внутреннем дворике фирмы, где собралась уже весёлая компания курильщиков. Он присел на край скамейки под навесом, закурил и, жмурясь от яркого июльского солнца и не обращая внимания на оживлённую беседу товарищей, предался невесёлым раздумьям о том, что же это случилось с его давним компаньоном, почему Николаич последнее время ходит как в воду опущенный. Ведь всего неделю тому назад они вдвоём так хорошо посидели, "отметили" аванс, и Миша был весел и разговорчив, как обычно, беспрерывно шутил и рассказывал всяческие смешные истории и действительно убийственные анекдоты, так что у Ильича даже челюсть от смеха заклинило, и Николаичу пришлось на время переквалифицироваться из сверловщика в костоправы, чтобы вставить на прежнее место Ильичёв жевательный аппарат. Как они разошлись в тот вечер по домам, правда, Ильич не помнил, но два дня спустя, когда они снова встретились на работе после выходных, Николаича не узнать было, его словно подменили, с тех пор он совершенно перестал пить, а последние два дня даже не курил, причём на все расспросы отвечал угрюмым молчанием и лишь глубоко вздыхал и досадливо отмахивался, так что узнать правду о произошедших в его характере и поведении метаморфозах было совершенно невозможно.
Ильич устал перебирать различные варианты и пересматривать разнообразнейшие версии, но так по сути и не добился толку, ведь даже наиболее вероятную и логически объяснимую мысль о поразившей бедолагу Михася неизлечимой болезни пришлось решительно и безоговорочно отбросить подальше в сторону, ибо объект Ильичёвых размышлений совсем не был похож на недомогающего - умственно или физически, - напротив, не пивши без малого декаду, Николаич поздоровел, посветлел лицом и вообще держался молодцом, не давая повода думать, что он пал духом или поддался унынию, сколь ужасно бы ни было случившееся с ним, хоть и избегал весёлых компаний и легкомысленных разговоров, всё больше отмалчиваясь и держась особнячком, что" было мало похоже на него прежнего.
Но вернёмся непосредственно к герою нашего трагического повествования, к Ильичу, который, не находя ответ на возникающие вопросы и дивясь происходящим с его приятелем переменам, натурально не знал, чего ещё можно ожидать от него, и, пожалуй, не удивился бы никакой, даже самой безответственной выходке с его стороны, а посему всё оставшееся до конца работы время беспокоился и волновался, что этот новоявленный молчун и трезвенник не особо-то поторопится к кассе и придётся Ильичу выдержать стояние в очереди к кассе, ведь процедура эта сравнительно недолгая и физически не тяжёлая, однако такая ужасно неприятная! Между тем переживания эти оказались напрасными, и когда он, умытый, переодетый и причёсанный, вошёл в офис, там в образовавшейся длинной очереди у закрытой пока заветной двери увидел Николаича, стоявшего третьим от начала. Ильич занял его место в выстроившейся, подпирая стену вдоль узкого коридора шеренге, сам же он молча ушёл в раздевалку и успел вернуться, также приведённый в порядок, до начала ожидаемого с нетерпением процесса выдачи честным трудом заработанных денег, получил причитавшуюся ему сумму, безразлично сунул её в карман, даже не пересчитав, скупо попрощался с Ильичём и остальными и поспешно удалился, чтобы успеть на проходную до отправления служебного автобуса.
В отличие от неузнаваемо изменившегося друга, Ильич никуда не торопился; бережно и внимательно, как и подобает обращаться с любыми деньгами, какого бы цвета, размера и достоинства они ни были, пересчитал полученную сумму, аккуратно рассовал купюры, в зависимости от их номинала, по разным отделениям враз разбухшего бумажника, сунул кожаного "толстяка" во внутренний карман пиджака и, выйдя из офиса и не присоединяясь к ушедшим вперёд товарищам, направился не спеша следом, единственной дорогой, ведущей в город. Он шёл в глубокой задумчивости, понуро склонив голову и не глядя по сторонам. Из полуоткрытых "промбурводовских" ворот выскочил большой лохматый пёс, вдохновенно облаял одинокого путника, но Ильич даже не взглянул в сторону надоедливого кабысдоха, и обескураженная дворняга умолкла, зевнула и побрела, скучая, восвояси. Ильич ступал совершенно неосознанно, автоматически, привычной дорогой, подобно тому, как молодой гусь, отставший от стаи, возвращающейся по весне в родные места, летит чисто инстиктивно в единственно верном направлении, твёрдо зная, что там, вдали, он обязательно встретит свою семью... Только путь гуся лежит строго на север, а Ильича - к магазину "Северный".
Зайдя в рюмочную при магазине, он купил стакан водки, подошёл к столику, за которым уже расположились опередившие его мужики, выпил вместе с ними, закусил остатками своего обеда и, не включаясь в их разговор, попрощался со всеми и вышел.
Пройдя немного, покурив на ходу и заметно повеселев от выпитого, Ильич зашёл в следующий магазин, купил бутылку водки, сунул её в пустую сумку и бодро зашагал в сторону своей новенькой панельной девятиэтажки, не собираясь, конечно, сразу идти домой, а рассчитывая зайти к соседу Ваське и посидеть с ним как следует, отвести душу за выпивкой. Ведь Василий - настоящий мужик, не то что Николаевич, он нос не станет воротить от старого товарища, хоть сам и молод и в сыновья ему годится.
Будучи погружён в такие "посветлевшие" мысли, Ильич внезапно остановился, буквально лицом к лицу столкнувшись с двумя здоровущими молодыми мужиками, одетыми в спортивные костюмы и кроссовки, третий "молодец" шёл следом за Ильичом и теперь остановился у него за спиной. От неожиданности Ильич растерялся совершенно, опешил и буквально онемел, ибо вышеозначенная "троица" стояла праздно на узкой безлюдной, если не считать их самих и Ильича, тропинке, глухо закрытой от обозрения с одной стороны высоким дощатым забором стройки, а с другой теснимой густым колючим кустарником,- это было идеальное место для грабителей, каковыми, как сразу понял Ильич, и являлись окружившие его "качки". Ильич в смятении взглянул по сторонам, ища пути к спасению, но тут же понял, что обречён и помощи ждать неоткуда, руки его опустились, скованные страхом, сердце учащённо забилось в похолодевшей груди, во рту возник почему-то кисловатый привкус, "волосы вздыбил испуг, и голос в горле пресёкся."
Ильич в душе попрощался с только что полученной зарплатой, воскликнув мысленно:"Столько денег!"
Тот, что стоял впереди и справа, по всей видимости, был главарём злодейской шайки, его физиономию исказила издевательская ухмылка, на толстом указательном пальце он покручивал короткую серебряную цепочку с брелоком в виде автоматного патрона и ключами,- и "пристальным взором смотрел и разглядывал долго героя".
- Тэк-с, тэк-с,- наконец процедил он сквозь зубы и спросил с притворным удивлением:- Значит, пьём-гуляем?
Вопрошаемый не успел и рта раскрыть, как стоявший рядом с главарём бандит лёгким и каким-то неуловимым движением тяжёлого кулака ткнул Ильича в подвздошину,- тот повалился наземь, сложившись и обхватив руками живот, закатил глаза и ртом глотал воздух, задыхаясь. Третий разбойник взял его за шиворот и поднял одной рукой легко, как котёнка, даже не напрягаясь. Ильич висел, тяжело дыша, чуть не плача от боли и обиды, смотрел на ядовито ухмыляющегося главаря, ноги его болтались в воздухе, едва касаясь носками ботинок пыльной дорожки.
- Так ты, значит,- повторил главарь свой издевательский вопрос в слегка изменённом виде,- пьёшь-гуляешь? Тэк-с,- протянул он, глядя в упор на Ильича, и дальше уже не спрашивал, а констатировал, наслаждаясь полной своей властью над беззащитной жертвой:- Зарплату пропиваешь... Супругу, небось, обижаешь...- и вдруг удивился вполне искренне:- Разве ж так можно?!
Ильич, смущённый и подавленный такими по сути своей справедливыми обвинениями, звучавшими цинично-издевательски из уст этого подлого бандюги - и от того ещё более остро жалящими, - хотел было что-то сказать в своё оправдание, но рта раскрыть ему "качки" снова не дали: одним движением стянули с него пиджак, как шкурку с кильки, и принялись совместными усилиями колошматить беднягу, выбивая из него остатки хмеля, пыли и дури. Эти "три богатыря" были мастера своего дела - Ильич вертелся в их руках словно пропеллер цехового вентилятора, даже не касаясь земли и получая без счёта болезненные удары по самым чувствительным частям своего одряхлевшего тела.
Бедняга уже почти потерял сознание, когда "обработка" внезапно прекратилась и он с размаху сел на утоптанный грунт дорожки - этот удар, пронзивший его уколом нестерпимой боли, привёл его в чувство получше нашатыря. У Ильича было такое ощущение, будто все части его многострадального тела побывали в мясорубке - причём все по отдельности,- особенно пострадали ноги, спина и то место, на котором он сидел. Он повалился на левый бок, уткнувшись горячей щекой в обильно покрытую серой пылью, но всё же приятно-прохладную траву, ему показалось странным, что из сотен полученных им ударов ни один не пришёлся на лицо, в живот или по почкам, и сам собой напрашивался вывод, что эти изверги не хотят сразу "выключать" его, чтобы всласть над ним поиздеваться.
И вновь железная рука подняла его в воздух, порвав рубаху на спине, поставила на ватные ноги. Ильич стоял, пошатываясь, кровь леденела в груди, подгибались ноги в коленях.
Он смотрел на главаря, который поднял его пиджак, вынул из кармана бумажник, раскрыл его, иронично хмыкнул, оценив содержимое, пиджак повесил на руку - в общем, действовал по-хозяйски, основательно и не спеша. У Ильича кружилась голова и взгляд туманился слезами, он закрыл глаза и обречённо опустил голову, едва держась на ногах и слушая, как главарь сухо щёлкает новенькими купюрами, нагло пересчитывая Ильичёву бывшую зарплату. Бандит, державший Ильича за шиворот, резко встряхнул его, заставив поднять голову и взглянуть на главаря.
- Будешь ещё хулиганить-пьянствовать?- спросил этот изувер, покачивая пиджак на пальце, вдетом в петельку, и пытливо глядя на Ильича, при этом возникла очень неприятная для жертвы пауза, во время которой все трое бандюг замерли в напряжённом ожидании, готовые, видимо, возобновить экзекуцию, так что страдальцу нашему нужно было поспешить, дабы предотвратить ещё большую беду, ведь было совершенно ясно, что
"тяжбу не в пору вести и бросать понапрасну упрёки".
- Н-нет,- с трудом выдавил Ильич.
Разбойники сразу же заметно успокоились, расслабились, один даже заулыбался, поблескивая золотой фиксой. Главарь подал Ильичу его пиджак, предварительно стряхнув с него пыль, а другой поднял с земли сумку, заглянул в неё, вынул бутылку, показал многозначитеќльно дружкам и сказал Ильичу издевательски-наставительно:
- Тебе ведь нельзя пить,- после чего бутылка исчезла у него за пазухой, пустая сумка вернулась к едва живому владельцу, а главарь сунул руку в карман, достал из ранее отнятых денег на ощупь одну купюру, примерно равную стоимости водки, и воткнул её Ильичу в карман с самыми что ни на есть издевательскими словами:
- Нам чужого не надо!- и ухмыльнулся, довольный собой.
- Смотри!- резко произнёс один из бандитов, до тех пор хранивший мрачное молчание.- Ещё раз напьёшься - пеняй на себя!
- Да,- подхватил главарь,- ты ведь нам обещал... Так что держись, не подводи нас.
- Не надо нас расстраивать,- закончил третий, с фиксой, после чего преступная троица преспокойненько удалилась.
Ильич постоял с минуту неподвижно, взглядом провожая мучителей, затем торопливо ощупал пиджак, вынул бумажник, оказавшийся, как ни странно, по-прежнему толстым, раскрыл его, прикинул на глаз содержимое и облегчённо выдохнул, убедившись, что основную часть зарплаты бандюги почему-то не тронули, надел пиджак, чтобы прикрыть порванную рубаху, и как мог поспешно, продравшись через кусты, покинул опасную тропинку, вмиг оказавшись в светлом и оживлённом дворике, и зашагал, слегка прихрамывая, домой. Он уже и думать забыл про соседа Василия.
Дома на кухне сидели жена его и Нина Петровна, супруга Михаила Николаевича. Гостья поздоровалась, справилась о получке, о муже своём, Ильич ответил коротко, прошёл в спальню, снял пиджак и бросил его на стул, а сам повалился спиной на кровать.
В комнату заглянула жена, поинтересовалась:
- Ужинать будешь? Я голубцы приготовила... твои любимые. Ильич с досадой отмахнулся.
Жена молча удалилась и спустя минуту вернулась с открытой бутылкой "Барского" и чистым стаканом. Ильич взял пиво, отпил с горла, кивнул на пиджак:
- Возьми деньги... в кармане.
Мена бережно повесила пиджак на спинку стула и ушла, унеся бумажник и стакан, а Ильич допил пиво и, ощутив несказанное облегчение, разделся, лёг в прохладную постель и сразу же забылся тяжёлым, мёртвым сном.
Спустя несколько дней, просматривая вечером газету, Ильич случайно наткнулся на рекламное объявление, состоявшее из больших букв
ЧП ЛИКРУГ
а ниже шрифтом помельче:
"Ваш муж пьянствует,
пропивает зарплату, обижает Вас -
обращайтесь к нам!
Высокопрофессиональные сотрудники
частного предприятия "Ликург"
за один сеанс избавят Вашего супруга от алкогольной зависимости, а также от других вредных привычек,
причём практически бесплатно!
Обеспечиваем стопроцентную гарантию,
-и ещё ниже телефонный номер.
Ильича это объявление, конечно, не заинтересовало, и он забыл о нём сразу же по прочтении.
А в следующее воскресенье у них на кухне собрались на обычные свои посиделки три женщины: хозяйка квартиры, Нина Петровна и Люда, Васина супруга. Ильич, развалясь в зале на диване перед телевизором, посасывал своё любимое "Барское", так как вычитал недавно в одной газете мудрейшую мысль о том, что, правильно употребляя пиво, можно вылечиться даже от алкоголизма. Ильич, конечно, не был алкоголиком, но "полечиться" лишний раз пивком был не прочь. Разговор женщин его ничуть не интересовал, и когда он, в очередной раз проходя в туалет мимо кухни, услыхал краем уха, как его супруга произнесла твёрдо и уверенно, обращаясь к Васиной благоверной: "Гарантия - стопроцентная!"- Ильич не обратил на эти слова ни малейшего внимания и, уж конечно, не обнаружил связи между жениной репликой и тем газетным объявлением. Тем более что и не знал Ильич о том, что, кроме афинского оратора и спартанского законодателя, Ликургом звали также царя фракийского племени эдонов, который отчаянно боролся с культом Диониса-Вакха (сиречь с пьянством).