На шестом этаже дома Љ 57 по Кутузовскому бульвару сухо хлопнула дверь, и гулкое эхо поскакало по рёбрам пустотелой лестничной коробки, а вслед за ним заспешили вниз по ступеням шаркающие подошвы. Хозяин их, этих самых подошв, Эдик Маркевич, только что покинул, смачно бахнув на прощанье дверью, квартиру своего давнего приятеля (а заодно и дальнего родственника) Коли Караваева, субъекта ужасно назойливого и до ужаса упрямого, обладающего, плюс ко всему, рахитичной внешностью и мутными неподвижными глазами за толстыми стёклами очков в безобразной массивной оправе. Единственное замечательное свойство его - феноменальная способность действовать всем окружающим на нервы,- не было ещё такого человека, который смог бы беседовать с ним более пяти минут кряду, сохраняя самообладание. Причём говорил Коля всегда ужасные банальности и несуразности. Безобидные сами по себе, но, произнесённые Колиным гугнивым голосом, его "профессорским" тоном, с его ужимками и кривляниями -может быть, невольными, но от того не менее раздражающими,- эти комолые тривиальности приобретали некую магическую отталкивающую силу. И любой разговор, на какую угодно тему, он неизменно и неизбежно, как всякий хороший стрелочник, переводил на свои софистические рельсы.
Сегодня Эдик продержался минут двадцать,- он признанный чемпион по этой части. Но зато теперь, шурша кроссовками по бетону лестницы (в замкнутом пространстве лифта, лишённый возможности двигаться, он вполне мог бы взорваться, лопнуть от переизбытка раздражения), разбивал в пух и прах, кромсал, как хотел, все Колькины идеи и доводы, услышанные только что, тем более что сами по себе они казались Эдику слишком уж абсурдными - дальше просто некуда!
Ну посудите сами, этот идиот Колька пытался доказать, оперируя между прочим некими псевдонаучными выкладками и выдавая их за чистой воды бриллиант, что всё в мире жёстко взаимосвязано, взаимозакреплено и ни одно событие не может произойти просто так, само собой, а необходима для этого длиннющая цепь (кругово-замкнутая, кроме всего прочего) причин и следствий: чтобы состоялось событие "Б", должно сперва случиться "А", которое, в свою очередь, невозможно без "Я"...
Может быть, Колька и не совсем безнадёжный сумасшедший, но ведь он этак серьёзно очень, приправляя свою речь всевозможными примерами из жизни, утверждал, что случайность как таковая попросту не существует в природе, что она - выдумка невежд, что само слово "случай" следовало бы изъять из лексикона, как ярлык, обозначающий ничто, пустое место на витрине эмпирии. По-колькиному выходило так, что ежели, допустим, ты даже нечаянно ударил собаку или прищемил дверью кошкин хвост, то ответом тебе будет немедленный и неизбежный удар же; если ты хотя бы просто подумал о чём-то нехорошем, то буквально через пять минут тебя обязательно навестит тупая головная, нудная зубная или острая брюшная - в зависимости от класса твоих мыслей - боль. Но самое главное, что более всего разозлило Эдика и чего он вытерпеть не мог,- Колька клялся-божился, что в том случае, если ты не веришь в подобную схему мироздания, движимого странным кольковским цепно-ременным причинно-следственным приводом, небеса разверзнутся немедля и выпустят из бездн своих острую сверкающую молнию, которая и поразит тебя - жестоко и эффектно!
- Чушь какая-то!- думал Эдик, выходя на свежий воздух.
В это самое время в квартале от Колиного дома, а именно в доме Љ 35, на восьмом поднебесном этаже, в шестьдесят шестой квартире на застеклено-закупоренной лоджии два человека, сидя у заставленного закусками столика, допивали очередную, четвёртую бутылку водки.
Как будет записано позже в милицейском протоколе, Вася Шульгин (хозяин квартиры) и Владимир Петрович Ковров (Васин тесть) как раз в этот день окончили трудоёмкую и сложную работу - зарешётку и остекление той самой лоджии, сидя на которой, они, в отсутствии жён, "приговаривали" второй литр "пшеничной" и беседовали мирно, по-родственному.
А Эдик шагал задумчиво по бетонным плитам тротуара под самыми балконами не замечаемых им домов, неотвратимо приближаясь к "тридцать пятому" дому, где в восьмом этаже красовались, блестя на ярком июльском солнце, чистые, опрятные стеклянные квадратики. Он уже не нервничал, а лишь посмеивался едко про себя, вспоминая давешние Колькины бредни.
Подумать только, он, Эдик,- человек, полновластный хозяин своей жизни, обладающий свободой воли, свободой действий,- должен почему-то, не зная ни сна ни покоя, рыскать глазами по сторонам в поисках ужасных примет, отыскивать в их чередованиях комбинации грозных знамений, шарахаться от всяких там незримых фатальных опасностей... Смириться с таким положением он никак не мог, он не считал бы себя "сапиенсом", если бы хоть на миг поверил в существование некоего, заранее кем-то расписанного во всех деталях, жизненного плана и порядка, называемого судьбой или как-то там иначе, за рамки которого человеку выйти не дано, как бы он ни тужился.
- Это по меньшей мере несерьёзно,- думал Эдик,- Здесь даже доказательств никаких не требуется. Это - аксиома, постулат! Вот я иду сейчас по этому тротуару к себе домой, а захочу - и поверну в обратную сторону... пойду налево... направо... куда моей душе угодно будет. В этом моя воля - и только!
Но никуда он не свернул, а двигался всё в том же направлении, мимо дома Љ 35 по бульвару Кутузова.
Вася, дожёвывая попавшийся в мясе хрящик, взял со стола бутылку, поднял на уровень глаз, прикинул объём содержимого, плеснул в тестеву рюмку, потом в свою, глянул на ту, на эту - родственника обделил - вылил остаток ему и сдавил пустую бутылку массивной своей пятернёй, словно выжимая. Медленные капли звонко падали в рюмку.
Петровичу зятево баловство очень не понравилось.
- Прекращай!- прогудел он недовольно.
Вася же только ядовито усмехнулся в ответ, продолжая жевать с наглецой, громко чавкая, озорно глядя на пустую поллитровку.
Петрович не сдержался - ткнул зло кулаком в Васькину противную ухмылку,- тот повалился назад, табуретка под ним хрустнула, от неё отлетела ножка,-тут же подхватился, вскочил на ноги и с размаху запустил в обидчика злополучной стеклотариной. Петрович резко нагнулся (бутылка разбила окно, влетела в комнату), отбросив в сторону стул, ринулся на зятя, сгрёб его в охапку, сдавил, пытался повалить на пол, но не смог,- Васька, бес, упорно сопротивлялся - вот изловчился, высвободил руку и засветил кулаком в левый тестев глаз. Свет померк в глазах у Петровича, он дико взвыл и отчаянно, словно раненый зверь, навалился на противника. Вася попятился, неистово борясь, упёрся спиной в "обмываемую" новенькую сосново-стеклянную стенку. Петрович напирал, квадратное стекло лопнуло по диагонали, два треугольника выпали из рамы и, как и полагается в подобных случаях, влекомые силой тяжести, полетели вниз, по направлению к центру Земли, а в это самое время наперерез им по поверхности планеты двигался пуп земли - Эдик. Он был по-прежнему погружён всё в те же мысли - о Кольниных каузальных бреднях. Взгляд его, легко скользя, прыгал по серым квадратам тротуара, как по ступеням пологой лестницы, уводящей в бесконечную даль... вверх ли? вниз ли?
Две сверкающие молнии, два шальных солнечных зайчика мелькнули вниз, и... один стеклянный снарядик попал в бетонную плиту и растёкся по ней белым крошевом в полушаге от левой Эдичкиной ноги, второй же воткнулся в траву между плитами в вершке от правой и раскололся от удара на несколько частей. Эдик отскочил в сторону, испуганно глянул вверх, потом вниз - на осколки стекла,- затем снова вверх, отошёл от опасного дома и, ещё раз взглянув вверх, побрёл своей дорогой, то и дело качая головой и потрясение шепча одно лишь слово:
- Повезло!
Между тем в шестьдесят шестой многострадальной квартире воцарилась тишина-спокойствие. Петрович сидел на своём месте за столом у разбитого окна, прижимая к подбитому глазу влажное полотенце, а Вася, покачиваясь на табурете-инвалиде, откупоривал очередную, пятую бутылку и, смеясь как ни в чём не бывало, болтал о чём-то, - при этом слегка шепелявил, машинально поджимая к зубам опухшую верхнюю губу.
. . . . . . . . .
Вот такой произошёл случай.
Странный финал, скажете вы, если вообще можно назвать ЭТО финалом, ведь ничего по сути не прояснилось: что сталось далее с Эдиком, с Колей, с Васей и Петровичем? И при чём тут милиция с протоколом?
Поясню вкратце. С Колей попросту не может случиться ничего особенного, не такой он человек; Эдик в другой раз наверняка окажется менее везучим; а насчёт милиции не извольте беспокоиться: если уж Вася с Петровичем сели вместе водку пить, этот день так просто не кончится, будет и милиция, будет и протокол...