...и через открытое окно увидел стоящих в комнате празднично одетых мужчин, окруживших белоснежный стол, уставленный бутылками шампанского и статными высокими бокалами. За мгновение до моего невольного, но от этого не менее незаконного проникновения в их жизнь они услышали что-то по радио, переглянулись и бросились обниматься друг с другом, смеясь во весь голос от счастья. Заметив меня, подсматривающего за ними из-за высокого подоконника, люди из комнаты полуобернулись в мою сторону, а один из них, вписанный в белую сорочку с бабочкой-ошейником и влитый в темный костюм для торжественных случаев, кинулся к окну, нелепо взмахнув руками.
"Вы слышали, нет? - прокричал мне костюм, длинными тонкими пальцами поправляя манжет своей шикарной рубашки, сверкая полированными ногтями. - Какая радостная весть! Мирный договор подписан! Полчаса назад. И уже целых полчаса мы живем в мире. Премьер-министр согласился на все их требования в обмен на то, чтобы нас никто не трогал. Всё! Конец страху и смертям, горю и несчастьям. Мир! Мир! Мир!
Как долго мы ждали его, как долго мы надеялись!"
Костюм неуклюже подскочил обратно к столу, ухватил за горло один из бокалов, звякнулся им с остальными, и они, понизив голос, начали горячо перешептываться о чем-то, но о чем шла речь, слышно не было.
Я перевел свой взгляд на улицу, на которой стоял. Всего в двух кварталах от меня она неожиданно выбегала к знаменитому зеленому дворцу с царственными окнами, с крыши которого высокомерно созерцали сей мир статуи античных богов и героев в лавровых венках. Вот он, центр империи, средоточие культуры.
Мир? Неужели я живу теперь в другом мире?
И тут у меня появилось ощущение тревоги.
Что-то было не так.
Может мне показалось?
Прислушался к себе.
Тревожное чувство не покидало меня, а наоборот нарастало.
Да, мир стал не тем, что был раньше. Я чувствовал, что изменения происходили прямо на моих глазах, а я безнадежно отставал, и всё никак не мог угнаться, осознать, в чем же дело. А догадка о происходящем, как иногда слово вертится на кончике языка, но не всплывает в памяти поначалу, юлила, скользила мимо, дразнила меня, играла со мной в прятки, подбегала ко мне, пока я ходил с завязанными глазами по кругу, вытянув руки, терлась об меня или легонько касалась моего плеча, а потом сразу же отскакивала в сторону, и когда я пытался ухватить ее, она без всяких усилий уворачивалась, отбегала на безопасное расстояние, принималась звонко хохотать над моими неуклюжими движениями и снова дразнить меня.
Мир пришел,
и Мир изменился.
Постепенно стихли все звуки - движения на дороге, ветра, пинающего вывески и двери, голоса прохожих. Люди останавливались. Все уставились на одно и то же, некоторые стали показывать пальцем на то, что надвигалось на нас по дороге.
А я боялся смотреть туда. Мне хотелось просто закрыть глаза и ничего не видеть. Убежать от неизбежного. И я пытался это делать до последнего.
Чтобы отвлечься, я принялся рассматривать роскошные фасады на другой стороне улицы и вдруг обратил внимание, что на каждом доме на этой улице откуда-то взялись такие же огромные окна с резными подоконниками, как и у дворца. И на крышах те же серебряные статуи, отрешенно глядящие куда-то мимо, наверное, в вечность.
По улице медленно протекал кортеж из широких красных автомобилей немалых размеров, похожих отчего-то на пожарные, сверкали натертые до блеска мощные бамперы и какие-то трубы, глазели круглые фары, с шепотом перекатывались высоченные, почти с человеческий рост пронзительно черные шины. На подножке и над крышей махин молчаливо возвышались седоусые великаны в серебропуговенных мундирах и вычуранно истатуированных выпуклых шлемах, отражающих солнечные блики.
Никто даже не пробовал переходить перед ними дорогу. Все замерли в благоговении, боясь вздохнуть.
Вот она - сила нашей империи.
Вот оно - наше величие.
А над Эрмитажем появляется нереально медленно, слишком низко летящий над землей, бело-красный красавец Боинг. Я знаю, он падает. И все это замечают вдруг, позабыв о гордой процессии в центре улицы. Толпа ахает. Но самолет продолжает лететь, торгуясь со своей судьбой и никак не желая ей уступать. Статуи на крышах хмурятся, они тоже чем-то недовольны. И силуэт Боинга пока скребет небосвод, он все еще пытается надышаться перед смертью, своей тенью, похожей на распятие, отталкиваясь от неизбежно приближающейся земли. Ну еще пару мгновений, ну еще чуть-чуть. "Смотрите внимательно, все смотрите. Видите, я умираю." - говорит он своим полетом.
А машины продолжают ехать, как будто ничего не произошло.
ЩЁЛК!
У одного из богатырей на красной громадине наливается кровью лицо, глаза вылезают из орбит, усы колыхаются. Казалось, он сейчас откроет рот и заорет, выплеснет на нас весь свой гнев. Причины этой вспышки мы не понимаем, но становится очень страшно. Как в детстве, когда разбиваешь любимую мамину кружку. Дикий ужас разрывает живот на куски, и кажется, что сейчас само небо упадет на тебя и раздавит своей тяжестью.
ХЛОП!
У великана отваливается голова вместе со шлемом из чистого серебра. Мертвое молчание. Голова падает и разбивается вдребезги, осколки летят во все стороны.
ТРРР!
У других усачей тоже начинают отрываться головы, падая куда-то назад, за их спины, и видны только брызги шлемов. Мундиры покрываются трещинами, и с них кусками отпадает штукатурка.
А самолет все еще в воздухе, как будто позади его в картонном небе проделана прорезь, и кто-то играет им. Просунув через нее приделанный к Боингу сбоку кусочек папье-маше, водит за него, медленно проволакивая его по небосводу.
Я хочу почерпнуть сил у героев и богов древности, заглядываю статуям в глаза. Натыкаюсь на их взгляд. Так они отвечают мне. Не имея права опуститься, высокомерно молчат, страдая от этого. Но в их глазах я читаю желание сообщить нам что-то чрезвычайно важное. Листья на их металлических лавровых венках развеваются от порывов появившегося из ниоткуда ветра, постепенно набирающего силу.
Да, это он. Конец. Уже идет обратный отсчет.
И вот статуи вздрагивают, и у них начинают отпадать головы, медленно летя вниз, кувыркаясь, отскакивая от подоконников и карнизов. И при всем при этом стоит тишина, разрываемая лишь плачем детей и звуками разбивающегося стекла. С хрустом вгрызаясь в плоть стен, по домам ползут змеи трещин.
Я вздрагиваю, мотаю головой, пытаясь стряхнуть этот сон-наваждение, резко оборачиваюсь и смотрю на дом, возле которого нахожусь, и вижу, что на самом деле он отделан плиткой из китайского фарфора, расписанного причудливыми небесного цвета узорами и алыми драконами. Отдельные плитки отваливаются, но за ними видны другие, отличающиеся только рисунком. Дракон меняет кожу, старая шелуха сползает с него. И вот некоторые квадратики перелистываются, вращаются, как страницы книги, все быстрее и быстрее, показывая то, что находится на их обороте. Иногда другая сторона плитки ничем не разнится, а иногда видно, что наружная сторона - это лишь дно маленьких посудин, появляющихся, скрывающихся внутри, возникающих снова. Плитки перематываются, набирая скорость, и вот...