Аннотация: Алия - 1. подьем
2. Иммиграция в Израиль (Из иврит-русского словаря.)
Алия
(отрывки из повести)
Алия - 1. подьем
2. Иммиграция в Израиль
(Из иврит-русского словаря.)
Дан.
Под этим солнцем нельзя жить в суете. Оно этого не терпит. Здесь надо жить медленно, неторопливо, как один мой знакомый - Дан.
Дан - человек религиозный, к тому же киббуцник, у него 6 душ детей. Он молится, выращивает рыбу и никуда не торопиться, потому что Дан философ. В последнее время он заинтересоволся интернетом: в основном для того, чтобы читать недельные толкования Торы какого-то знаменитого рава. Вот так он и живет - жизнь под себя подлаживает, а не наоборот.
Диалоги «от Дана»:
- Я вчера был в 170 метрах ниже уровня моря.
- ???
- Ездил в соседний киббуц. Наш киббуц - 150 метров ниже уровня моря,а тот - еще на 20 метров ниже.
...
- Все русские знают Толстого наизусть!
- Кто тебе это сказал?
- Ты и сказала: процитировала наизусть начало «Анны Карениной».
- Про счастливые семьи? Ну, это все знают.
- Вот видишь!
Первый день.
Всех нас занесло сюда волнами большой алии. Подняло и понесло как прибрежный песок - с чадами и домочадцами, скудным богажом никому не нужных вещей, сомнительных в своей необходимости знаний, непонятными надеждами, всем тем мелким, что казалось нам таким важным, и тем, единственно важным, чему мы не придавали тогда никакого значения. Занесло и выбросило на жаркий берег - со свойственной этой земле безжалостностью. Здесь мы превратились в особую общность с диким самоназванием - олимы.
Первые часы на новой земле. Ночь, аэропорт. Измученные лица служащих: детям конфеты, взрослым - теудат зеут. Эти чудные звуки незнакомого тарабарского языка. На улице - такси, увезет, куда угодно и забесплатно, то есть за счет вновьобретенной родины. Рядом с такси - пальма. А где же кадка под ней? Что, неужели так прямо в земле и растет? Два таксиста тут же хлопочут, пытаются между собой добычу разделить: кто кого повезет. Чтобы их понять, никакой язык знать не нужно, таксисты везде одинаковые. Наконец они нас поделили и ловко упаковали в небольшие, но вполне безразмерные машины. Нам достался видавший виды автобусик вкупе с многочисленной кавказской семьей. Кроме таксистского наш перевозчик знал еще и французский. Вот видишь, какой здесь народ образованный, говорит мне мой муж.
Дорога в Кирьят-Ям. Начало светать. Зимний дождь, сонные солдаты расхристанно бредут, волоча свои автоматы чуть ли не по земле. Вдоль дороги зеленые сады, а под деревьями валяются бесхозные апельсины.
- Не может быть, чтобы апельсины вот так, прямо на земле!?
- Может, мадам, может, это они и есть - это таксист. Улыбается, доволен произведенным эффектом, как будто он апельсины эти сам вырастил и под деревья сам покидал.
А еще вдоль дорог полно мусора, прямо свалка, а не обочина. Проехали большой город Хайфу, а дальше пошли какие-то сараи, гаражи, развалины, над ними пестрые вывески. Все очень по-восточному. Вот и араб просеменил, прикрыв голову четырехугольной тряпкой с гусинолапчатым узором. М-да, ехали на запад, а приехали на восток.
А вот и Кирьят - Ям. Лица друзей, такие знакомые, но с чужой тревогой в глазах. Холодная квартира, неуют, каменные полы и обшарпанная мебель. После обильной еды и такого же питья расслабляемся. Дети бегут на море. Хозяин подобрел глазами, немного осоловел.
Все, ребята, приехали, завтра квартиру смотреть пойдем, насчет работы для Жени я уже с хозяином договорился. У нас там хорошая компашка подобралась - два кандидата наук, один бывший главный инженер, один врач, все вместе и слесарим... Таксисты по-французски говорят - так это ж марокканцы, их тут полно. Какие такие марокканцы, мы думали, здесь все евреи...
Пытаемся вникнуть в мудреную науку эмигрантского бытья про строжайшую экономию воды и электичества, про коварных домовладельцев и работодателей, сокращенно - балабайтов, про непостижимый иврит, необходимость работать с первого же дня тяжелым физическим трудом, про дармовые овощи и фрукты в конце дня на рынке, про мебель, которую надо находить на помойке и прочие прелести. А привезенные нами болгарские сигареты были отвергнуты, как вонючие.
Первый дом на Родине.
Но наш первый дом на вновь приобретенной Родине был не в Кирьят-Яме, а в киббуце. Он так и назывался официально и торжественно - «Первый Дом на Родине». Имел он форму домика на колесах, то есть каравана, и находился в долине Хефер, между Натанией и Хадерой. Громкое название, собственно, носила программа абсорбции в киббуцах. После городского холодного неуюта киббуц был просто раем. Нечто среднее между крымским цековским домом отдыха и колхозом. Маленькие аккуратненькие домики, идеальные газоны, полно зелени. Коровник, курятник и прочие сельскохозяственные радости чуть на отшибе, чтобы в глаза не лезли. Кроме всего прочего: школа, качественное трехразовое питание в киббуцной столовой, детский сад и еще куча всяких благ, оцененных нами только в послекиббуцной жизни.
Караван - просто райское жилище. Весь такой беленький, чистенький, а размером ничуть не меньше нашей новосибирской квартиры. Но главное - вода и электричество бесплатные, так что грейся и мойся, сколько душе угодно.
Об экономии.
Почему-то именно экономии воды и электричества посвящается особенно много сил в первоэмигрантские годы. Впрочем, тогда экономили на всем необходимом: и на еде, и на одежде, и на парикмахерских, но боже упаси, не на электротоваорах и не на автомобилях. Наверно, когда-нибудь обьяснится загадочный феномен, когда люди готовы были недоедать и носить чужие обноски, но при этом разьезжать на новой, сверкающей краской машине и смотреть передачи на непонятном языке по новенькому японскому телевизору. Может быть, это своего рода компенсация за неожиданные унижения, сваливающиеся на человека в первые, самые тудные годы эмигации, по-зраильски - алии, а может своего рода самооправдание - не зря сюда ехали, вот и машину уже купили, и квартиру... Мало кто устоял перед соблазном отречься от необходимого ради дорогих аттрибутов, свидетельств экономического якобы процветания. Помню, наш сосед купил дорогущую «Хонду», и она простояла у его каравана целый год почти без движения. На наши вопросы, почему он никуда на ней не ездит, он раздраженно отвечал, что во-первых у него денег на бензин нет, а во-вторых, некогда, ведь он так много работает. При этом львинная доля его зарплаты уходила на платежи за машину. Был он зубным техником, а работал чернорабочим, получая нищенскую зарплату. Зубные техники вполне прилично зарабатывают, но для этого они должны подтверждать свои дипломы, а на подтверждение диплома ни времени, ни сил у нашего соседа не было, так как он много и тяжело работал, чтобы выплатить свою «Хонду». Ту же «Хонду» он мог бы купить с гораздо меньшими усилиями, если бы работал зубным техником, но для этого надо подтверждать диплом, на что у него не было ни сил, ни времени ... и т.д. В общем, типичная олимовская история.
Караванный городок.
Наш караван входил в сообщество таких же караванов, образовавших на задворках киббуца целый городок, этакий временный мини-мирок на колесах, скорее воображаемых, чем настоящих. Ведь домики с колес своих были сняты и стояли вполне стационарно, в отличие от людей, которые через наш городок кочевали. Некоторые задерживались подольше, другие быстро исчезали. Народ, как в любом доме отдыха, делился на заезды, а заезды зависели от набора в ульпан, читай: курсы иврита. Программа ульпана була рассчитана примерно на полгода, но многоие задерживались на год, на полтора, а то и больше.
В караванном городке кроме пары десятков домиков в три ряда был еще и телефон-автомат, который питался вымершими уже жетонами- асимонами и стоял прямо в географическом центре поселка. Телефон-автомат был любимым, хотя и несколько сомнительным развлечением для всех жителей поселка, так как других средств связи почти не было, а при пользовании автоматом приходилось что есть мочи орать в трубку. Что-либо скрыть от общества в этой ситуации было невозможно. Телефон заменял собой первоначальное отсутсвие телевизора. И трагедии, и комедии, и любовные драмы - всего там было вдоволь.
Жители караванного поселка составляли общество пестрое, но при этом достаточно однородное - семейные пары с детьми. География мест исхода - самя широкая, от Москвы до самых, до окраин. Профессии - обычные в нашей среде: врачи, учителя, музыканты, инженеры. Был даже один капитан милиции из Таллина, или как он сам себя называл, мент. Кстати, мент плохо кончил - разрушив и разорив свою небольшую семью, переквалифицировался в бомжа, но это отдельная история.
Караванное общество.
Ближайшими нашими соседями оказались бывшие ленинградцы. Типично-интеллигентная семья. Глава семьи - русскоязычный вариант Дастина Хофмана. Море обаяния и фотогиеничности. Специалист по каким-то засекреченным оптикам, Лева был человеком очень целеустремленным. В своем упорстве как можно быстрее освоить иврит, который ему никак не давался, но изводил семью вздорными идеями. Например, запретил жене и сыну, говорить по-русски. Единственным языком межсемейного общения был обьявлен иврит. Когда мы заходили к ним в караван, все трое, включая самого Леву, очень красноречиво молчали на иврите. Его жена Бела, не выдержав пытки безмолвием, по вечерам прибегала к нам на крыльцо - покурить, потрепаться, отвести душу. За ней тянулся подросток-сын, другие соседи, в конце-концов сам Лева тоже не выдерживал и присоединялся к посиделкам на чисто русском языке.
Посиделки около одного из караванов стихийно возникали каждый вечер, и были для нас своеобразным клубом, необходимым элементом караванного житья-бытья. Даже когда ленинградцы первыми в нашем заезде купили телевизор, они его разворачивали экраном к окну, устраивая таким образом летний кинозал. Правда, все фильмы приходилось воспринимать через сетку от камаров. Для уличных посиделок летом была еще одна причина: за день жестяные караваны так нагревались, что находиться внутри было практически невозможно.
Рядом с ленинградцами поселились московские штучки - Валера с Леной и дочкой Яной. Их московский шик был пикантно приправлен четырехлетним пребыванием в Индии в качестве советских специалистов, и в Израиле они были вроде бы транзитом, по дороге в более достойные страны. Надо сказать, их транзит задержался лет этак на 7. Они так и уехали в Канаду, но их своенравная дочка еще долго курсировала между Канадой и Израилем, а Валера посылал друзьям грустные и-мэйлы о том, как он скучает по Израилю, при этом он писал на иврите русскими буквами.
Самыми распостраненными мужскими именами в нашей общине были Лева, Миша и Илья.
Еще один Лева с женой Наташей и дочкой Женей жил в караване напротив. Этот Лева в прошлой жизни был директором колхозного гаража и в любую машину видел насквозь. Кроме машин он занимался йогой и прочими восточными премудростями. Его жена Наташа имела два высших образования и держала семью в железных руковицах. И для этого были свои причины: Лева был не дурак выпить, а их взрослая дочка вошла в тот ранний послешкольный возраст который пугает всех разумных мамаш. Кончились женькины гормональные страдания шекспировским романом с соседским мальчиком, который был на пару лет ее младше, но на вид вполне взрослым и знойно красивым. Они ходили по киббуцу, взявшись за руки, киббуцники прозвали их Ромео и Джульетта и взволнованно сочуствовали их роману. Сей роман кончился отьездом Ромео в Америку вслед за отцом-паталогоанотомом, которому, как оказалось, в Израиле делать было нечего. Влюбленные еще немного пострадали, потрепали нервы и кошельки родителям, а потом успокоились. Женька сейчас замужем, закончила хайфский университет и вообще производит впечатление женщины, знающей чего она хочет от этой жизни.
Самой молодой парой нашего заезда были москвичи Аня с Игорем. Им было чуть за двадцать, они только что закончили институты и успели обзавестись младенцем, дав ему редкое в нашей среде имя Илья. Где-то в Москве маячили родители Игоря, которые через год появились в киббуце вмете с московским котом Маркизом. Подозреваю, что кот сильно улучшил местную носатую и поджарую породу. Дедушка гулял с толсощеким Ильей и пытался понять его невнятное русско-ивритское лопотание. Аня была настоящей русской красавицей с толстой русой косой и томным взглядом. Игорь решил похоронить свой диплом и мечтал стать професиональным шофером семитрейлера. Сейчас они все живут в Цфате, Игорь водит автобусы, Аня работает кассиром в супере и учится в учительском колледже, а Илья полностью утратил свои толстые щеки и стал худеньким и очень красивым мальчиком.
Самой взрослой парой были Илья с Галей. Они приехали с севера, привезя с собой двух детей, причем старшего они буквально спасли от советской армии. Это, однако, не помешало ему после окончания колледжа три года отслужить под Шхемом, ремонтируя боевую технику, а во время операции «Защитная стена», будучи резервистом, побывать в Дженине в самый разгар боевых действий.
Прочие жители караванного поселка были из предыдущих и последующих заездов и будут упомянуты по мере надобности и по желанию автора.
Киббуц, как он есть.
Израильский киббуц, будучи явлением сугубо местным, имеет глубокие корни в теории и практике утопического коммунизма. Отцы-основатели, начиная с Томмазо Компанеллы и заканчивая Владимиром Ульяновым, мечтали о создании коммун, все члены которох были бы равны между собой, трудились бы на благо общества, работали бы по способностям, а получали по потребностям. При этом вся эта идилия управлялась бы коллективно, все должности были бы выборными и т.д. (см. свои конспекты по научному коммунизму). Кое-где были даже предприняты попытки строительства коммун, как-то: наши любимые колхозы, социализм в отдельно взятой для этого стране и прочее, но мы все знаем, чем они закончились.
Молодым и задорным сионистам начала - середины двадцатого века каким-то чудом удалось осуществить утопические идеии и обьединиться в коммуны - киббуцы, где все действительно было общее: и земля, и имущество, и война, и голод, и тяжелый физический труд, и малярия, и женщины, и дети. Киббуцы внесли солидный вклад в становление государства, за то честь им и хвала.
Ко времени нашего появления в коммунистическом раю те задорные ребята-сионисты в синих шортах и панамках-«тембелях» успели изрядно постареть и превратиться в подобие музейных экспонатов, которыми все гордятся, стирают с них пыль и ... все. Это были дивные старики, жилистые, крепкие, с молодыми умными глазами и натруженными руками. Жалко, что их становится все меньше и меньше. Молодое поколение, как водится, было пожиже и с некоторой гнильцой. Гнильца потихоньку разьедала киббуц, что было видно невооруженным взглядом. В общем, по свидетельствам стариков, киббуц был уже «не тот», хотя по-настоящему «не тем» он стал несколько лет спустя. В то благословенное для нас время в нем сохранялись многие, по крайней мере, внешние признаки настоящей коммуны. Например, каждый член киббуца, независимо от занимаемой должности должен был отработать положенное количество часов на общественных работах. Содержание этих работ было самым разнообразным: от сборки яиц по субботам, до раздачи еды в столовой. Частенько можно было увидеть главного киббуцного начальника, подающего в в столовой шницели. Право, не знаю, где он больше приносил пользы. Впрочем, должность начальника была выборной, а на все должности в киббуце его члены назначались собранием, так что, вполне могло оказаться, что сегодня ты начальство, а завтра дворник, тем более что зарплату все получали одинаковую. И называлось это не зарплатой, а бюджетом: на каждую семью был положен определенный бюджет, который зависел от размеров самой семьи. Например, если у деректора завода был один ребенок, а у дворника, скажем, пять, то дворник получал гораздо больше директора. В общем, мы наблюдали коммунизм в чистом его виде, в несколько лабораторном исполнении, так как весь этот коммунистический рай был щедро сдобрен гос. дотациями. Содержать себя киббуцы, за редким исключением, были не в состоянии, хотя попытки делались. Например, убедившись, что сельским хозяйством прокормиться трудно, киббуцные хозяйства стали развивать у себя промышленность. Некоторым это удалось в полной мере, другие только завязли в новых долгах. В «нашем» киббуце тоже имелся свой завод. Там делали жестяные ведра и бочки.
Работа на благо общества.
Киббуц, следовательно, наделял своих членов не только правами, но и обязанностями. Кроме того, что мы жили на всем готовом (за свои, кстати, деньги), мы должны были еще и работать, как все, на благо общества. Помимо обычной отработки раз в месяц нам было ненавязчиво предложено добровольно поработать, пока соберется достаточно народу, чтобы открыть новай класс ульпана. Мы не очень-то горели желанием, но согласились. Всех моих сотоварищей послали работать на киббуцный завод по изготовлению жестяных бочек. Этот завод был чуть ли не единственным, кроме гос. дотаций источником дохода для киббуца. Я на время была освобождена от общественных работ из-за младшей дочери, которую надо было приручить к детскому саду. Приручение заняло примерно неделю, в течение которой я каждый день проводила с ней в саду по несколько часов, по убывающей. По истечение этого срока, после того, как половина детей под чутким руководством моей дочки Сони заговорила на русском, мне было предложено приступить к работе. Пришла олимовская начальница Нехама и важно сообщила, что благодаря моему знанию английского мне поручается важная и ответственная работы в заведении под загадочным названием «махсан бгадим». Дело в том, что в этом самом махсане требовались работники с хорошим английским, поэтому Нехама не могла послать на такой ответственный пост кого попало. Я так испугалась вдруг свалившейся на меня ответственности, что даже не спросила, что такое махсан бгадим, а сразу кинулась повторять английские неправильные глаголы. Вечером за ужином, выяснилось, что махсан этот не что иное, как склад одежды при прачечной, и работают там, как правило волонтеры, а не олимы. Волонтеры - это молодые ребята, которые приезжают в Израиль со всего мира, живут в киббуце, работают за крышу, еду и небольшую сумму карманных денег. Все это поведал мне бывший москвич Костя, который в киббуце и в Израиле прожил уже полгода и поэтому считался в нашей среде старожилом. Костя закончил ульпан, работал на заводе сварщиком, а не чернорабочим как остальные, и несмотря на свою молодость пользовался определенным авторитетром, как человек кое-чего добившийся в этой жизни.
Оставалось загадкой, зачем на складе одежды так необходимо владение английским.
Первый трудовой опыт.
Утром, повторяя про себя сложное словосочетание «махсан бгадим», я с большим трудом его нахожу и предстаю перед хмурой начальницей этого заведения. Начальница явно была недовольна моим появлением. На ее лице читалось подозрение, что я не сильно-то владею языком и вообще не очень смыслю в складских вещах. Она указала пальцем на стоявший за ее спиной утюг и спросила, знаю ли я, что это. Я сказала, что это утюг. Мой ответ заставил ее еще больше нахмуриться и тогда она спросила, умею ли я им пользоваться. Утюг был на вид самым обыкновенным, электрическим, и мне пришлось признаться, что пользоваться я им умею. Самая главная складская начальница почему-то очень горько вздохнула, указала на стойку с висящими на ней мужскими рубашками, сказала, что я должна все рубашки погладить и исчезла. Больше я ее в этот день не видела. С этой минуты и до обеда никто со мной ни на каком из существующих языков не разговаривал, да и разговаривать было некому, потому что в помещении склада я была одна. До обеда я погладила все рубашки, что-то около 50 штук. За обедом опытный Костя выслушал рассказ о моих трудовых подвигах и выдвинул версию, что с рубашками я перестаралась, выполнив недельную норму. Откуда у Кости были такие сведения я не знаю, но он оказался прав. Вернувшись на склад, я застала там неизвестно откуда взявшихся трех женщин, причем одна из них складывала в ячейки постиранное белье, а две остальные гладили простыни на специальной машине-катке, какие обычно стояли у нас в прачечных-автоматах. На мой вопрос, где еще рубашки для глажки, они показали мне на стойку с уже отглаженной мною продукцией, а увидев, что вся работа сделана, страшно удивились и сказали, что следующая партия рубашек будет только через неделю. Я предложила им помощь в глажке простыней, но в этом мне было отказано по причине моей неопытности. Я поняла, что только мешаю уважаемым женщинам в столь многотрудном деле, нарушая их рабочий ритм своим ненужным стахановским рвением, и пошла домой. Больше меня на склад не отправляли, прозрачно дав понять, что мною там остались недовольны.
Второй трудовой опыт.
На следующий день я получила направление на бочкотарный завод «Пахмас». Как я уже отметила, завод приносил киббуцу немалую прибыль, поэтому основная рабочая сила на нем была наемная, и многие олимы по окончании ульпана тоже оседали там, за зарплату, разумеется. Редкие киббуцники, работающие на «Пахмасе», конечно, были сплошь начальством. Беплатной рабочей силой, вроде олим и волонтеров, там тоже не брезговали.
Сначала меня приставили помощницей к одному очень симпатичному и не менее древнему старичку. Старичок сидел в самой середине упаковочного цеха в инвилидном кресле и, несмотря на по-летнему теплый день, подогревался очень мощной газовой горелкой. Наша со старичком задача была до дебильности простой: протирать ветошью крышки от бочек. Нам подвозили на тележке стопку крышок для протирки, а протертые стопки увозили. От скуки я разговорилась со старичком, он оказался французом, с полчаса мы с ним мило болтали, потом он похвалил мой французский и, сославшись на усталость, удалился. Лишившись общества симпатичного старичка, я стала рассматривать крышки. Вскоре все это мероприятие по протирке начало казаться мне довольно подозрительным. Крышки, которые ко мне подвозили, были достаточно чистыми, да и вообще, зачем их протирать? Бочки же никто не протирает! Когда приставленный к тележке юноша-волонтер забрал очередную до блеска натертую стопку, я тихонько последовала за ним. Юноша совершил с тележкой почетный круг по заводу и вернулся на то же место, откуда пришел, вернув на прежнее место те же самые крышки. И тут он увидел, что я иду за ним . Поняв, что я раскусила его меневр, волонтер тяжело вздохнул и признался, что всю эту катавасию с крышками они затеяли исключительно для блага старичка-одуванчика. Оказывается, старые киббуцники, которые всю жизнь работали, как волы, хотят до самого конца быть полезными обществу. Достигнув почтенного возраста, когда они уже работать не в состоянии и содержатся в домах престарелых, кстати сказать, очень комфортабельных, старики требуют предоставить им работу. Врачи, прекрасно понимая всю нужность трудотерапии для своих подопечных, просят пристроить их где-нибудь. В свою очередь, на рабочих местах не всегда могут найти старичкам работу, подходящую для их возроста и физического состояния, и тогда выдумывают какое-нибудь бессмысленное занятие вроде крышкопротирания. Главное, чтобы сам старик ни о чем не догадывался.
Я нашла мастера цеха и объяснила ему, что в трудотерапии я пока не нуждаюсь, а нуждаюсь в домашнем отдыхе. Надо сказать, киббуцный общественный труд стал мне порядком надоедать. Но мастер все же решил пристроить меня к делу и привел на участок, где бочки непосредственно изготавливались. Посреди цеха стояла здоровенная машина с будкой для оператора, к машине тянулись два транспортера, по ним плыли крышки, по размеру вдвое большие тех, что я прежде протирла. Когда крышки попадали в машину, оператор нажимал на рычаг, машина производила страшный грохот и из ее чрева выкатывалась очередная бочка. В мои обязанности входило класть чертовы крышки на транспортеры, причем на правый - ободком вниз, а на левый - ободком вверх. Крышки были тяжелыми, ритм быстрый и монотонный, грохот стоял жуткий, и я скоро поняла, что была наказана за излишнюю любознательность и строптивость. Работа была рассчитана на крепкого мужика. Я решила, что имею полное моральное право на классовую борьбу и стала класть крышки на транспортеры, не соблюдая священного правила об ободках. Очень скоро машина застопорилась, оператор кинулся вытаскивать неправильные крышки, а мне сделали замечание. Через несколько минут машину наладили и крышки опять поплыли в ее трудовое брюхо. Но не тут-то было, очень скоро машина снова захлебнулась неправильно положенными ободками. Все повторилось сначала, и еще раз, и еще, пока меня не отстранили от столь важного участка и не отправили домой. Мне показалось,что мастер уверился во мнении, будто все «русские» тупые, как пробки.
Третий трудовой опыт.
На следующий день меня послали на «Матерну». Что это такое не знал даже вездесущий Костя. И не удивительно: там работали только киббуцники и была тому своя причина. Один наш знакомый старичок рассказал, что наш киббуц взял у соседнего подряд на упаковку большой партии заменителя материнского молока, за что должен был получить довольно крупную сумму. Будущую выручку на общем собрании было решено потратить на достройку домов киббуцников. Здесь-то и зарыта собака.
К одниму из шедевров коммунально-киббуцных новаторств, безусловно, относится совместное воспитание детей в так называемых детских домах. Родители детей рожали и тут же сдавали в дет. дом. на руки воспитателям. В родительские функции входило также укладывать детей спать, но в порядке очереди - если в группе десять детей, то ваша очередь подходила раз в десять дней. Было также несколько часов вечером, когда детям разрешалось посещать своих мам и пап. То есть дома дети не жили.
По этой причине дома киббуцнков были маленькие, состояли, как правило, из спальни и салона. И действительно, если люди содержат детей в детском доме, питаются в столовой, всю одежду на стирку сдают в прачечную, зачем им большой дом? Но человеческую природу не смогла переделаеть даже киббуцная идеология. Во время войны в Персидском заливе, когда на Израиль летели «Скады», вдруг стало ясно, что если снаряд упадет на детский дом, то все дети разом погибнут. Тогда родители просто забрали своих чад по домам, а когда война кончилась, уже и речи не было, чтобы отдать их снова в чужие руки. Дома между тем остались теми же, и всем стало очень тесно. Когда киббуцные подруги моей старшей дочери приходили к нам, они завидовали огромным размерам нашего каравана, который состоял из салона и двух спален. Отдельная комната для детей казалась им роскощью, ведь большинству из них приходилось спать на полу в салоне, в ряд со своими сестрами и братьями.
Понятно, что в таких условиях достройка еще одной комнаты была просто жизненно необходима. Общее собрание киббуцников не только установило строгую очередность в строительстве комнат, но и постановило, что для получения права на комнату необходимо отработать на «Матерне» определенное количество часов. И вообще, надо было выполнить заказ в достаточно сжатые сроки. Так в первый раз мне пришлось воочую убедиться в действенности экономических рычагов. Народ здесь работал на совесть. «Матерна» представляла собой упаковочный конвейер. До сих пор мне конвейеры встречались только в книжках и отношение к ним в тех книжках было очень неоднозначное. Зато у меня очень быстро выработалось вполне однозначное к ним отношенние.
Задача была простой: пока пустые банки быстро двигались мимо меня на резиновой ленте, я должна была закинуть в них пластмассовую мерную ложечку и сложенный в несколько раз листок - инструкцию. Через пять минут я делала это очень ловко, а через десять дошла до полного автоматизма. Минут через пятнадцать мне это занятие смертельно надоело. Чтобы как-то скрасить тоску, начала учить иврит, для этого я приставала к соседкам, и они мне обьясняли, как будет на иврите банка, ложечка и т.д. Очень быстро ко мне подбежал начальник и попросил прекратить разговоры, так как они мешают производственному процессу. Тогда я поняла, что тот, кто придумал конвейер (а им был, кажется, Форд) был самым настоящим извергом.
Левый берег реки Иордан.
До приезда в Израиль я не очень-то интересовалась международной политикой, но какие-то отрывочные сведения о левом берегу реки Иордан и израильско- арабском конфликте до меня долетали. При этом я представляла реку Иордан так: нечто вроде Волги, но поменьше, а по берегам растут пальмы и тростник, под пальмами сидят вооруженные до зубов израильские агрессоры, на противоположном берегу - несчастные, но тоже хорошо вооруженные арабы, по реке ходят пароходы, катера, а может даже и крейсеры. Время от времени возникают перестрелки, с одного берега на другой палят пушки и обстановка самая боевая.
И вот нас повезли с киббуцной экскурсией на Голланские высоты. На одной из стоянок бывшая рижанка, ныне израильтянка с двадцатилетним стажем по имени Викки, с гордостью показала на пробивающийся через колючий кустарник ручеек - из тех, о которых у нас говорили: воробъю по колено, и на сильно ломанном русском обьяснила, что это и есть река Иордан. Нашему изумлению и возмущению не было предела. Как они смеют вот это рекой называть, и какой там еще левый берег?! Мы поняли, что нас всю жизнь нагло обманывали.
Ульпан
Ульпан помещался в соседнем киббуце, бомбоубежище. Не то чтобы кто-то пытался уберечь нас от бомбежек, а просто в Израиле обычно используют бомбоубежища как угодно, но не по прямому назначению. Принято использовать эти укрепленные помещения под клубы, спортивные залы, склады и прочее. Позже, когда мы поселились на ливанской границе, мне пришлось убедиться что во время бомбежек соседи если и спускались в бомбоубежище, то минут этак на десять